Опубликовано в журнале Зеркало, номер 47, 2016
Большая станица Прохладная под Нальчиком. Валера
Воротынцев. Оттуда и из казаков.
Рассказал жизнь в купе вагона СВ поезда Киев–Москва. Я вошел, гляжу, сидит мужик с двумя
такими бугристыми штуковинами на лице – даже не знаю, как они называются: одна
в составе левой брови ближе к переносице, другая под правым усом. Говорит,
давай сразу на «ты», а то как-то не по-людски: я Валера. Выяснили, что оба
возвращаемся домой, он спросил, чего я делал в Киеве. Я сказал, что ездил на
встречу с читателями – и так по умолчанию оказался писателем. Ну, он и начал
мне жизнь рассказывать – как положено при встрече с писателем – и при этом за
все платить: за постель, за ресторанный обед. Я отбивался изо всех сил, но он
крыл все мои доводы пачкой гривен, которую каждый раз не ленился рассыпать из
бумажника себе на колени: куда, мол, мне их девать? А от предложения поменять
их в Москве на вокзале брезгливо отмахивался. Долго давал инструкцию официанту
из вагона-ресторана, собиравшему заказы по поезду: из чего нарезать салат и чем
заправлять, чтобы все горячее было и т. п. Мордатый
хохол смотрел на него глазами женщины, в которых вспыхнула любовь с первого
взгляда. Пошел рассказ жизни, а наши сисястые
проводницы (у них такая униформа, что если маленькие груди, то совсем не видно,
а от больших глаз не оторвешь): одна высокая брюнетка, другая низкая блондинка
– меж тем в своем купе квасили с мордоворотами из купе через одно от нашего. Одна из них, подавая нам кипяток, наложила левую
грудь мне на лицо по причине наложения собственной качки на качку вагона и
подержала там ее достаточно долго вследствие потери равновесия, так что я даже
успел подумать, чего мне больше хочется: дышать или укусить эту сиську. А отпрянув, наконец, сказала, вспыхнув: «Ой, вы уж
извините нас, пожалуйста, тут такое дело – встреча с профессорами: у нас в
вагоне ученые едут». А кипяток нужен был, чтобы разводить в
нем чай каркаде, который у меня с собой был, потому
что вечером не пью ничего с кофеином и с сахаром ничего не пью, а тут еще и
холодного не мог из-за сильных болей в горле, а у Валеры тоже проблемы со сном
– вот мы и сошлись на каркаде. И водку тоже
оба не пили: он, как я позже заподозрил – чтобы нечаянно меня не покалечить,
избивая, а я – по состоянию здоровья, то есть оттого, что сам себя уже изрядно
покалечил в процессе жизни.
Кликуха Ворона. Самбо. Староверы учили драться: собирали по Прохладной мелюзгу, которая
хотела научиться, а потом учитель несколько дней крепко бил ее, и уж тем, кто
не разбежался, стал показывать, как это делается. Держали станицу в руках и
даже дрессировали: вот по этой улице с такого-то часа не ходить, кто появится –
избивали вусмерть. Рабочим с предприятий приходилось
раньше отпрашиваться со смены – и начальство отпускало, входило в положение. А
у кого кто там заболел или умирает, или бабушке пирожков отнести, так Вороне по
барабану. Все должны слушаться, и красные шапочки тоже – неписаные законы для
всех: это писаные только для лохов. Он не волчара и
не подлый, но порядок есть порядок и авторитет важней.
Воры в законе Кабан, Шварц, Граф и
главный Коля-Галя: умный такой, интеллигентный, и все ребята у него такие: в
шляпах, с белыми шарфами и тросточками, но били не хуже других. Вообще все
постоянно друг друга избивали: драка была главной культовой и бытовой
составляющей жизни станицы. Ворона, пока пацан, ходил
по улицам с деревяшкой, на которой выжжены черные иероглифы: дали после
окончания школы борьбы, и если встречал бандитов, показывал ее в открытой
ладони – и не трогали. Потом пошел в самбо и стал кандидатом в мастера, но
потом лишили звания из-за очередной драки: профессиональным борцам западло
лохов мутузить. В семнадцать лет с ним поговорил участковый. Так-то
они у них по струнке ходили, но тот сказал: надо поговорить, и говорит, что на
Ворону уже дело лежит, две папки, и как исполнится восемнадцать, пять лет ему
как минимум обеспечено, а у него уважаемые родители: весь город знает, а
прокуроршу не разжалобишь – своего племяша, который в гости приехал, посадила
за пьянку на 15 суток.
Все время приговаривает «Ага» и «Я
по жизни шариком, шариком». Охотно оперирует категориями порядочно-непорядочно.
Ага, говорит, надо подумать. Пошел к ней на прием, не приняла, опять пошел, в общем, приняла с
третьего раза, сказал, что осознал, голос дрожит, слеза блестит, хочет служить
родине, она сказала, не верит, но из уважения к родителям ладно, если за две
недели сделает себе направление в любое военное училище, то отдаст ему его
дело. Он выбрал военно-морское в Баку, потому что хорошие связи с
тамошними группировками: знакомые есть. При этом просил у прохладненских
авторитетов отпустить его. Посовещались, отпустили.
Рассказ о
поступлении: пошел на химическое отделение, изучал психологию преподавателей и
использовал слабости, так что тройки получил («Ну, сочинение у меня всегда
получались: начинал с исторического последнего съезда, потом «Иду на грозу»,
«Молодая гвардия» и «Гроза», а в конце про решения съезда: неважно, какая тема
– пусть попробуют сказать, что не так»).
Набрал 9 баллов, а проходной 12, сел, подумал, ага, пошел на
прием к заму по спортподготовке и показал: кандидат в
мастера по самбо, второе место на зональном чемпионате, ну, кандидата сняли за
драки – красным карандашом перечеркнуто, три раза снимали, в последний раз
должны были совсем запретить участвовать, но вступился Мальбахов
(первый секретарь ЦК Кабардино-Балкарии): не позволю, говорит, разбазаривать
национальные кадры – на северном Кавказе борьба самый уважаемый спорт.
Запретили на четыре года. Ну ладно, говорят, завтра зональный чемпионат военных
училищ, будешь под фамилией Мамедов. Будешь? Без вопросов. Ну, дошел до финала,
а все же его знают, подходит тренер другого финалиста, который сын адмирала,
начальника другого училища и говорит, чтобы поддался, или расскажет, кто он.
Тренер его спрашивает: «Ну чего?» Он говорит, ну ладно, и поддался, но так,
чтобы видно было, что нарочно. В академию зачислили.
Стал начхимом
на атомных подводных лодках: все время там пожары тушил. На ученьях однажды по
американской лодке болванками шарахнули: они, как обычно, всплыли и заранее обо
всем договорились – кто в кого когда стреляет, с
какого боку идет с какой скоростью и т. д. (ну, чтобы отличные показатели
были), а тут погрузились, а тот чего-то дурака валяет, ну, они разозлились,
догнали и шарахнули, а тот улепетывать, они всплывают, а эти, оказывается, еще
не погрузились: заело чего-то. Параллельно с училищем учился
на диверсанта, но об этом упоминает смутно: на Голанах
– ну, в 73-м думал, ну все, и еще в Южной Африке как-то вдвоем с латышом
остались: такой хороший парень, здоровый, только уже без обеих ног, а у меня
зубы все выворочены – вот тут справа – и несколько дыр навылет и осталось минут
пятнадцать: подходят со всех сторон, и мы все договариваемся
кто кого и как того: сдаваться неохота, все равно на куски развалят, только
договорились, а тут наша вертушка.
Участвовал в знаменитом походе под
Северным полюсом. Начался пожар, пошли втроем с замполитом, они вдвоем по
очереди друг друга выволакивали: кислород кончался и кто в себя приходил, тот и
тащил, а замполит струсил и сидел в соседнем отсеке, обнявшись с баллоном.
Потом замполиту героя дали, другу забыл чего, а ему ничего.
Жена – эстонка. Вообще я баб как-то
не очень. Ну, устраивал эти, как его, оргии, и хватит. А тут приехал как-то в
Таллин, встретил знакомого эстонца, пошли в Виру, взяли
как следует, а он говорит, помнишь Риту? Ну, и чего? Ну
непорядочно как-то – мальчику три года. Давай, говорю, женюсь, а она уже
замужем. Поехал к ней, она отказалась – наотрез. Начал осаду: мужа избивали его
люди, баб ему подсовывали, ей – мужиков, все сняли, устроили очную ставку, все
показали, муж и ушел, а она все равно ни в какую. Говорит: «Я подожду». Всех, кто у нее появлялся,
калечили, так что скоро к ней уж подходить боялись. На работу не брали – он все
устроил – да, подличал, признаю. Устроилась поварихой в детский сад, куда Миша
ходил. Ну, не голодала, понимаешь, но и денег нет, а баба молодая, красивая.
Приехал, ну как? Нет, говорит. Сказал, даю еще полгода, погуляй, я не супермен
какой-нибудь, но уважать буду, и без подлости, бабки всегда будут, правда,
сначала придется помотаться по гарнизонам, потом осядем в Москве или под
Москвой и заживем как люди. Вернулся в Североморск. Там работяги
морских офицеров не любят, те баб уводят: погуляли и привет. Ну и у них как в Прохладной: чистая мафия – еще тогда; городом правят Коты,
три брата, ну он с ними и зацепился. Там как: приходишь в
столовку, берешь борщ, сухого вина, сидишь и ждешь, пока туда или туда плюнут –
и вперед (все время приговаривает про свою нервность – что заводной, и что все
перебито и перекручено, что пока самбо было (а еще были всевозможные японские единоборства
и т.п.), выпивал перед боем полстакана брома, чтобы не беситься, а спокойно
просто все делать, что умеешь (про всякую мелочь говорит «простые
бандиты»). И вот его посадили за драку на губу, приходит секретарь
парторганизации, хряпнули коньяка, пошли в город, а
тут шобла Кота и такой Паровоз, 120 кило и все умеет,
поджидают его – он же сразу видит, кто как и что: по
походке, по повадке, если на носок ступает. Паровоз их двоих поднял и говорит:
«Поговорим», а остальные чуть в стороне, ну он ему двумя пальцами в сонную
артерию и так придерживает – вроде по-хорошему разговаривают, а партийному
говорит: «Давай на ту сторону, уходим». А город у Кота и на него жалоба
приходит. Его вызвали, спросили: «Женат?» – «Нет», – говорит. «Две недели,
чтобы был». Приезжает к Рите, говорит, извини, обещал полгода
не вышло, купил платье, какое захотела и в ЗАГС, там, говорят, два
месяца испытательный срок, он отбашлял – еще рублями,
говорят, обеденный перерыв и без музыки, он еще отбашлял
и все было с музыкой и без обеденного перерыва. Приезжают, поселились в
гостинице, Рита говорит, хочу в кино, он пошел за билетами, а его шесть человек
с Паровозом ждут. Они ему врезали пару раз, он упал и ждет, когда начнут бить
ногами: тогда руками уже больше не будут – не полагается; еще кровь по лицу
размазал, а они ждут – профи всё ж таки – и говорят: «Вставай». Он встал, будто
еле на ногах стоит и по стеночке, а они ему все добавляют, он думает: «Так и додобавляют, что внутри ничего не останется», развернулся и
Паровозу по яйцам в прыжке (показывает прямо в купе: чтобы было
как следует надо на лету носочком и чуть повыше яиц), тот сделал так
(показывает) и стоит, а Валера встал за уступчик цоколя за углом и ждет
следующего: ну тот не ожидал на этой высоте, а от остальных он побежал в трубу,
а на выходе морфлотовцы оказались по 120 кило и еще
двоих уделали, а еще один о ребро трубы ударился
основанием черепа. Приехала милиция, ты что, говорят, один пятерых уложил, он
говорит, нет, всего два раза ударил, только не пятерых, а шестерых, и на Паровоза показывает, а тот стоит
все так же. Ну, пришел к Рите, морда в крови, а кино
давно кончилось: извинился. А на другой день на стапели Кот пришел. Деваться некуда: за ним один заслон, а там еще один, Кот говорит,
давай поговорим, он говорит, отведи ребят, Кот говорит, не командуй, он
говорит, всё, согласен, без базара, но двоих-троих в первом ряду положу и еще
двоих там. Ну, отошли, Кот говорит, непохоже,
что ты Паровоза уложил, но свидетели есть. Ну, в общем, договорились, что
Валера его ребят поучит как чего. Ну, поучил, показал кой-чего,
но не все, а то потом чего делать? Ну и что растягиваться надо, а не качаться.
От денег отказался, так что Кот две комнаты в общежитии организовал: все
принесли, даже микроволновку, а Валера говорю не надо – слишком напоказ все
получается, ну и стали семьей жить. А если, говорит Кот, кто чего где, сразу
говори «Кот».
Третий ребенок
умер, первый в Киеве сидит, а второй – Макс – бездельник: ничего делать не
хочет и бог ничего не дал, один гонор, а Сашка хороший, но не тому рэкет
организовали, а Кучма как раз решил с этим бороться: ох, много выложить
пришлось – жуть как много, зато все сказали, такого не было, чтобы всех
вытащить при полном составе преступления и всех вместе с джипами. Я тогда Сашке сказал, чтобы он в Москву
сматывался, отсиделся чтобы, а он не выдержал, рванул, и его опять взяли, а
остальных уже нет и на него все повесили. Пришлось
опять ехать: было от семи и выше – никак не меньше, а дали три и в санатории. У
него все нормально: охрана говорит, он молодец, камера уже под ним: мальчик
знает, чего хочет – не пропадет. Ну, и я помогу. А деньги что – мусор, не в них
счастье.
Самому предлагали лодку под
командование, а он не захотел и на гражданку двинул. Занялся приемкой военной
техники на ВДНХ, а тут и капитализм, ну тут уж все пошло как по маслу. Теперь
солидный бизнесмен. Правда, было дело, когда они через комитет ветеранов и
через Тарпищева там погорели – шуму много было, но они с министром путей
сообщения поговорили, отдал примерно пять миллионов. Сказали, теперь сиди тихо.
Он посидел, спрашивает: теперь можно? Давай, говорят, но потихонечку, ну и
пошло дело. Он везучий – шариком все, шариком: когда начхимом
был, все с ним любили в море ходить: при нем никто не гиб – хорошая примета,
вроде талисмана, он их на базе так дрючил, что они
сами готовы были нырнуть и погрузиться на любую глубину – безо всякого бидона.
А кого бил, так потом свидетелей не было: у нас доносов не любят.
Теперь жилье строит, новую сеть
киосков в метро затеял, культурно-развлекательный центр у кольцевой дороги, с
Никитой Михалковым договорился.
2003 г.