Опубликовано в журнале Зеркало, номер 41, 2013
Дневник – это тот вид литературы, который ни на каком коне не объедешь.
Дневник всегда возвращает пишущего к первоначальной точке, то есть или заставляет его замолкнуть, или же выдает бумагомараку с ног до головы вместе с его ложью.
Дневник – это вечный страж литературы и истории.
Тот, кто хочет соврать, пишет мемуары. Тот, кто хочет правды, набрасывает ежедневные заметки.
Дневник, самый мимолетный и краткий, подобен бабочке и ее красоте и таинственности.
Откройте эти страницы. Перед вами бабочка, имя которой – Игорь Холин.
Михаил Гробман
Публикуемые здесь заметки – это два блокнота, написанные Игорем Холиным, которые охватывают несколько месяцев из жизни поэта. Потребовалось немало усилий разобрать почерк Холина – о жизни, литературе, друзьях и знакомых.
Эти драгоценные страницы получены нами от Арины Холиной, дочери поэта.
Редакция
ТЕТРАДЬ ПЕРВАЯ
Август 1966 г.
6.
Сегодя день рождения у Иодковского. Разный народ. Несимпатичный. Урин, Клибуков, Шленский и др.
Выпивки много. Иодковский напился первым. Разъехались около двенадцати часов. Читали дурацкие стихи. Надоело мне все это.
Днем еще договорился с Иодковским переехать жить в его дом на Икше. Плата символическая – 10 р., которые он мне должен.
7.
Воскресенье. Ездил в Икшу. Я, Кира Гур. и Фредынский. В электричке жара. Разморило. Приехали, хлынул дождь, едва успели добраться. Поели, легли спать. Проснулись. Поехали в Москву.
Халупа у Эдика – развалюха, но жить можно. Генрих Сапгир приехал. Встретились вечером. Он написал отличный стих. Прыжок с балкона. Говорил об искусстве. У одних поэтов форма превалирует над духом. Лучше, когда наоборот. Действительность для поэта не такая, какой она является, а такая, какой он ее ощущает.
Были у Ал. Дов. Гуревич. Он весел и бодр. Завидно в его-то возрасте. Жена измождена, чем – неизвестно.
В Икшу перееду. Хорошо бы продать стол, кровать и кресло. Будет легче при переезде. У провинциала все подчеркнуто, кроме ума.
8.
Удивительно ровный день. Ничего не делал. Ходил в кино – «В
джазе только девушки» –
Америка. Неплохо. Звонил Кире Гуревич. Говорил с Генрихом, который у нее
оказался. Звонил Киму Мешкову. Хотел попросить его, чтобы он отвез мои вещи на
Икшу. Он уехал на юг. Читал записные книжки Блока. Так себе. Читал журнал
«Наука и техника». Малоинтересный журнал. Из себя за день не выдавил ни одной
мысли, понедельник.
9.
Отвез мебель – кровать, стол и кресло – в комиссионный магазин. Оценили очень дешево. Впечатление, что работают в магазине прожженные жулики.
Вечером звонил Олегу Трипольскому. Затем читал Карамзина:
Что наша жизнь? Роман. Кто автор? Аноним.
Читаем по складам, смеемся, плачем, спим.
Гениальные строчки. Прекрасное стихотворение «Исправление». Прекрасные стихи: и чётки, и выразительны.
День прошел спокойно. Дай Бог!
10.
Сегодня не мой день рождения. Однако и мне скоро 47 лет. Старость? Да! Только тогда, когда взглянет на тебя девушка лет 18, становишься молодым на минуту. Вскидываешь голову кверху, как молодой человек, проходишь мимо нее. Лирика? Лирика!
Глупо? Глупо!
Таким образом прожито 6 августа. Да еще был с Фредынским в парке Горького. Съели два отвратительных шашлыка в ресторане «Кавказский», да еще моя дочь приезжала, да еще читали у Генриха переводы стихов Гейне в 6 номере «Нового мира» Заходера. Халтура. Заходер бездарен, как тысяча чертей.
В том же журнале
раздел «Без комментариев». Фирсов и Первенцев – страшно. Федоров –
дурак. И только после Омара Хайяма стало светло на душе.
В половине первого. Завтра уезжаю в добровольное изгнание в Икшу. Комнату в Москве снимать дорого. Там бесплатно. Да здравствует Иодковский.
11.
Икша. Деревня Игнатьево. Со мной Сапгир и Фредынский. Коньяк. Свиная тушенка. Купались в канале. Свежий, чистый воздух. Выпивали. Когда Генрих и Володя уехали, я принялся за уборку. Помыл пол и посуду. Грязь несусветная. Сырость. Думаю, вскоре все просохнет.
12.
В деревне дни однообразны. Встал в девятом часу. Сварил пшенную кашу на завтрак. Заправил ее постным маслом и сахаром.
В деревенской лавке нет ни картошки, ни капусты, ни молока – ничего.
Ездил в Икшу, вернее, ходил пешком. Принес 6 кило картошки и кочан капусты. Договорился брать молоко и яйца у частников в деревне. Искупался в канале. Написал стихотворение. Изменчивое лето.
Ночью гроза была исключительная. Гремело без перерыва. Я проснулся и подумал, что бомбят Москву. Потом услышал – дождь за окном.
Начал работу по приведению в порядок детских стихов.
13.
День прожит. Деревня все такая же, как миллион лет назад. Удивительно, как уживается дикость с цивилизацией. Люди живут по большей части в бедности и грязи. Детишек масса – плодятся, как кролики. Есть и богатые жители. Спесивы до крайности. Сосед по дому – пьянчужка. Вечером зашел ко мне. Что-то бормотал невнятное. Старался, но ничего не понял. Слава богу! Он скоро уезжает. Ходил утром в лес за грибами. Грибов не набрал. Написал стихотворение «Мы посеяли муку». Игры у детишек в деревне не такие, как в городе – все про сельское хозяйство. Я проходил мимо и услышал отрывок. Одна девочка говорит другой:
– Иди в хлев!
Сосед в доме рядом – тоже пьяница. Он работает на лошади, возит продукты в палатку. Напился так, что ни рукой, ни ногой. Лошадь сама привезла его домой.
14.
Не успел сделать запись. Пишу 15 августа.
Приехал Сапгир с Кирой. В деревне особо рад друзьям. С собой они привезли бутылку коньяка. Сосиски, огурцы и помидоры. Кира сразу принялась за еду. Удивительно невоспитанная женщина. Когда она ест, на нее неприятно смотреть. Яйца она запихивает в рот целиком. Все хватает руками, разумеется, грязными. Из рук все у нее валится. Ничего-то она не умеет. Капусту нарезала такими кусками, что и в рот не всунешь.
Написал детское стихотворение «Мой сосед». Вечером мы с Генрихом читали Рильке, прекрасный поэт и отвратительный перевод. Два перевода Пастернака в предисловии отличные. Остальное перевел некто Симкин, а может, это он. Бездарность. Еще читали книжку экономиста Терещенко «Из американских опытов управления». Все здорово. У нас сплошное свинство. Но то, что для Америки хорошо, для России не годится. Это как дважды два.
В двенадцать легли спать. Кира уехала, Генрих остался.
15.
Приятная погода. Тепло, солнечно. Дремотно. Генрих спал долго, я встал в восемь часов. Ходили в лес. Набрали грибов. Вечером их пожарили.
Написали по стихотворению. Я – детское «Спасибо машине», Генрих – взрослое. Отличное стихотворение. Читали Ключевского.
Размышляли о сути бытия. Мы живем. В нас живут микробы. Мы поедаем живое (скот). Микробы поедают нас. Живы под ними, над ними.
16.
Генрих уехал в Москву. Я проводил его на станцию и посадил в электричку. Потом пошел в магазин, купил десять литров керосину, три кило морковки, две банки рыбных консервов «Камбала». Дома завалился спать. Проснулся в третьем часу дня. Приготовил обед. Пожарил картошку с салом и разогрел вчерашний борщ. После обеда написал детское стихотворение «Большой и Меньшой». Вечером ходил на мельницу, которая в церкви. Мельник – мой сосед Егорович. Получает 2 р. за тонну. Пастухи получают копейку за литр (не точно).
Читал до двенадцати часов Достоевского – «Бесы».
17.
Я помню, что в детстве я был особо чувствителен к оскорблениям словом.
Мне кажется, что стихи должны отвечать трем правилам:
1) Крепкие по форме.
2) Эмоциональные.
3) Интеллектуальные.
Сделать эти выводы мне помогла работа Кришнамурти.
Оба мои соседа были пьяны совершенно. Один привез другого на лошади. Обоим около 70 лет.
18.
Я не люблю собственников. И ничего не имею против собственности. Как совместить в себе два таких понятия?
Стихи детские пишу каждый день. Вечером ходил в Икшу. Задрипанный поселок. Вечером читал Достоевского – «Бесы». Вещь гениальная, несмотря на то, что он в ней повторяется.
19.
Если я о чем-то мечтаю, значит, оно для меня существует.
Есть ли грань между реальностью и мечтой?
20.
Суббота. Писать нечего. Божественное однообразие. Привыкаешь к определенному ритму жизни. Оказывается, ничего не нужно. Ни женщины, ни вино.
Пишу детские стихи.
21.
1. Безусловно, детская литература в теперешнем ее состоянии является прикладным видом искусства, поскольку имеется заданная мораль. И однообразие формы и выбора тем.
2. Отсутствие личности. Любое проявление индивидуальности раздражает наших теток-редакторов. Пуще же всего они боятся футуристичности.
Психика у человека должна быть в пределах нормы. Хватит безумных гениев. Человечество сыто ими по горло.
22.
Основа детской поэзии
– эстрадность. Детей заставляют заучивать стихи наизусть. Заставляют читать
перед взрослыми. Это нужно учитывать. Рифма в детских стихах имеет совсем
другое назначение, чем во взрослых, и даже противоположное. Во взрослых –
если следующая рифма угадывается, – плохо. В детских – нет. Дети рады, когда
они угадывают рифму. Получается в некотором роде игра.
Вчера был у старика Кропивницкого. Он болен. Сердце. Мне кажется, на нервной почве. 73 года дают себя знать. Ольга Ананьевна чувствует себя ничего. Бодро. Говорили о стихах Сапгира. Много. Е. Л. признает только старые его стихи. Которые чрезвычайно литературны, надуманны, чрезмерно романтичны, усыпанные сплошь банальностями, как рожа рябой бабы. Хотя талант в них, безусловно, чувствуется.
Хотя в какой-то мере Е. Л. прав. Чрезмерная левизна Сапгиру вредит. Важно найти наиболее приемлемые для себя.
Футуризм чужд Кропивницкому. Он не любит ни Хлебникова, ни Пастернака, ни Цветаеву. Мою поэму «Земной Шар» похвалил. Что-то не верится.
24.
Утром поехал в Москву. И сразу водоворот. У Генриха Сапгира Дриз. Пошли в «Баку». Встретили Прыгунова и Виноградова. Вечером у Ануровой. Катюша, жена …ова [неразборчиво] родила, по этому случаю пьянка. Ануров, Стаценко, Ева Уманская ходили чуть ли не нагишом.
Юля Анурова дурна, жестока, глупа, ненавидит всех. Когда все разошлись, я помылся в ванной и лег с Евой, чего делать не надо было. Ощущение осталось омерзительное. Часу в четвертом ночи явилась Юля. Я собрался и ушел, сказав, что приду на следующий день. Ночевал в комнатке Генриха в Александро-Невском. Ад. Под окном грохочут всю ночь грузовики и трамваи. Спал всего часа два.
25.
Весь день был заполнен хождением по редакциям. «Мурзилка», «Вожатый». Володя Приходько собирается уходить из журнала. Кажется, в Литгазету.
В четыре часа встретился с дочерью. Погуляли с ней немножко по улице Горького.
Затем вернулся к Сапгиру. Пробыл у него весь день. Пришел Ю. Мамлеев. Спорили о Боге. Я высказал некоторое сомнение насчет целесообразности единого Бога. Поскольку это нивелирует личность. Для каждого свой Бог – за этим будущее.
Поздно уехал к себе в Икшу.
26.
Целый день болел живот. Все время спал.
27.
Живот болеть перестал. Пошел утром в Икшу за картошкой. На переправе встретил Таню Либину. Шла ко мне. Где это она достала адрес? Конечно, у Сапгира.
Жарили картошку. Потом спали по разным комнатам. Хотела уехать, потом осталась ночевать. Что-то у меня не особо с ней получилось, хотя и спали на одной кровати. Генрих не приехал, хотя и обещал. Погода мерзопакостная. Холод.
1 сентября.
Потеплело. Либина уехала. Прислала девушку по имени Валя. Из Вильнюса. Приехала искать счастья в Москву.
30 августа поехал в Москву. У Генриха. Задержался, остался ночевать. Да и белье из прачечной нужно было получить. Вспомнил, почему задержался: у сестры Генриха Эллочки был день рождения. Родственники Генриха – кунсткамера. Ничего общего с Генрихом. Пили, ели. Спал с девицей Валей. Ломалась всю ночь. Скука. Назавтра, т. е. 31 отдыхали целый день. Смотрели с Генрихом картину «Человек без паспорта». Халтура. Даже расстроились малость. Вечером пьянка. Кроме Вали, были Женя – Нолевская любовница – и ее подруга Лариса, которая сидела, как надменная. Каменная гостья, как говорится. Поели, попили и ушли. Позднее возникла Рита Камышова. Трепалась несусветно, даже трепливая Женя сникла. Шум стоял во всем моем теле. Я ушел в другую комнату и уснул до утра.
Хорошо бы все плохие стихи называть турецкими, а всех людей – наши родственники.
Утром помылся у А.
Гуревича. Сойдя с электрички в Икше, встретил мамашу Эдика,
фактическую хозяйку дома. Думал, выселит. Все обошлось: исполнилась доверием ко
мне. Оставила ключи. Приедет весной. До весны я могу жить. Отоспался. Сейчас
восемь часов, вечер. По радио играет венгерский оркестр. Вот что я намерен
сейчас сделать –
пойти погулять. Иду. До завтра.
2.
Что поделаешь, зачастую нам приходится делать вещи заведомо неправильные. Приведу одну неприятную в равной мере для всех. Расчесываться, если спутаны волосы. Попробуй, однако, не делать этого.
У Сапгира появилась еще одна стадия опьянения. Читать стихи. Напоминаю три преды-дущие. Первая – целует дамам ручки, вторая – я гений, третья – обругивает всех, и теперь еще стихи, стадия блуждающая.
Солнце резвилось, тепло из него утекает куда-то. Не на нашу Землю. Я хочу сказать: наступает осень. До первого сентября это не чувствовалось. Как-то нужно разрешить проблему дров. Мамаша Эдика запретила брать ее дрова.
Время семь вечера. Иду гулять.
3.
Небритый мужчина и нечистоплотная женщина – одно и то же.
6 июня 1966 г.
Полы грязны, как в гос. учреждении.
7.6.66 г.
По поводу Нового Арбата. Не жаль того, что построили – жаль то, что сломали.
7.6.66 г.
Самая изящная вещь – цветы.
——
Стихи слушали несколько русских, которые не хотели слушать. Один француз, который хотел слушать, но не понимал по-русски.
——
– —Я моложе всех, – говорит один.
– Да, – говорит другой, – как [неразборчиво] вы еще очень молоды.
У народа разговоры обычно ведутся вокруг жилья, выпивки и еды. Иногда – женщины.
25.6.66 г.
Чтобы жить вечно, нужно остановить время.
9.7.66 г.
Когда я убеждаюсь, что суть бытия разгадать невозможно, я начинаю злиться.
——
Саблезубые гости.
19.6.66 г.
Женщина, понявшая, что половой акт доставляет удовольствие, становится блядью.
——
В искусстве нужно верить напропалую.
10.6.66 г.
Женщины – переодетые мышки.
Мужчины – переодетые кошки.
13.6.66 г.
Поэт, который ищет совершенства у других, бездарен.
15.6.66 г.
О человеке что ни скажешь, все правдой окажется.
——
У каждого предмета, у каждой планеты, у каждого человека – своя орбита.
——
Плохо, когда о тебе говорят правду. Неправду могут говорить сколько угодно.
19.6.66 г.
У палки два конца. Но один может быть значительно толще.
——
Выливать из сосуда легче, чем наливать в него.
——
Неотразимое нахальство.
Нахальство на грани фантастики.
8.6.66 г.
Холин – сало
Холин – колесо точила
Холин – локоть рубашки
Холин – сердце бумажки
Холин – желудок лотка
Холин – губа пневматического молотка
Холин – бог трамвая
Я – Холина понимаю.
——
Вы хотите учиться писать стихи у моего друга?
Знайте – вы все получите из вторых рук.
7 июля 1966 г.
Бог – понятие философское.
Бог – имеет отношение только к морали.
Мы говорим: «Боже, помоги нам построить этот дом!» Под этим мы подразумеваем не непосредственную помощь, а моральные силы.
7.6.66 г.
О чем только ни говорят люди, когда не о чем говорить.
——
Угловато-нагловато.
——
Я склонен думать, что основная движущая сила в мире не эгоизм, а скука.
6.6.66 г.
Мысли, как обрывки афиш.
——
Посмотрев на нее, можно сразу сказать, какая у нее профессия.
——
Редактор – худшая разновидность человеческого рода. Знает, что мы от него зависим, и пользуется этим.
——
Русская баба. Придет. Останется ночевать и не даст.
Занимайся с ней целую ночь физкультурой.
Переписаны старые записи.
4 сент.
Поэт должен быть немножко графоманом.
Обещали дождь сегодня – стоит хорошая погода.
5 сент.
О Евгении Леонидовиче Кропивницком. Мой учитель. 73 года. Познакомился с ним в 1949 году. 17 лет прошло с тех пор. Он кончил Строгановское училище в 1911 году. Кажется, прикладной факультет. Или класс, как раньше называли. На войне не был, ни на той, ни на этой. Грыжа. Много голодал. Во время революции уехал в Вологду с отцом и матерью. От голода. Но там тоже голод оказался. Уехали в Удмуртию, и там тоже голод. Познакомился с Потаповой. Женился. Вернулся в Москву. В Вологде читал лекции по музыке. 10 лет после училища живописью не занимался, сочинял музыку. Рисовать стал, познакомившись с Потаповой. В эти десять лет после училища сочинял музыку. В училище занимался скульптурой. Работал учителем рисования. Бухгалтером. Конторщиком. Долгие годы преподавал живопись во Дворцах пионеров г. Москвы, Ждановском и Ленинградском. Член МОСХа. Потом исключили в 1964 или 1965 году. Скоро, наверное, восстановят. Знаком был с Арсением Альвингом, Филаретом Черновым, с Юрием Верховским – поэты. И со многими художниками. Дети: дочь Валя, жена Оскара Рабина. И сын Лев. Художник. Сейчас на пенсии. Все то, что я излагаю здесь, – все со слов самого Кропивницкого. Последние 25–30 лет он живет в Долгопрудном. Возле самих прудов. Недалеко от усадьбы. Комнатушка маленькая. Тесная. Без удобств. Уборная далеко. Вода на улице. Печь топится дровами. В 1936 году, вероятно, под влиянием Филарета Чернова стал усиленно заниматься стихами, которые писал с детства. Но, вероятно, стихи были бледными.
В 1936 году он нашел себя. Небольшой, но очень колоритный поэт с определенным своим лицом. Жизнь маленьких людей. Бытовые миниатюрки. Очень точные, очень четкие. Яркие.
Вот пристань. И ходко
Идут пароходы.
Моторные лодки
Разрезали воды.
В палатке красотки
И надпись: «Крем-сода».
И пиво, и водка,
И много народа.
Я не хочу сказать, что это наиболее типичное стихотворение – нет. Просто первое пришедшее в голову мне сейчас.
Есть у него и другие стихи. Философские. Но это бездарное нытье. Перепев всего на свете. Удивительно, что такой умный и такой тонкий человек не видит этого.
Основной пунктик этой «Философии» – «Мы все помрем» – глупо, но факт. Однажды я попытался сказать ему об этом. Но кончилось тем, что он порвал со мной всякие отношения. В течение года мы не встречались. Теперь я просто помалкиваю, если мне что не нравится. И все равно это замечательный поэт. Смелый и новый даже теперь, в 1966 году. Однако поэзия для него – второстепенное. Главное – живопись. Тут он мастер непревзойденный. Один из числа лучших художников. Таких как Шагал, Тышлер, П. Кузнецов, Ларионов. С особой любовью он пишет женские головки и женщин вообще. Тут он достиг необычайных высот. В живописи за что он ни возьмется, все получается здорово, даже абстракция.
Он считает, что главное в живописи – цвет и рисунок. Правильно тысячу раз. Поэтому никакого нытья. Просто живопись.
Живопись у него очень условна. Никакого реализма. Никакой фальши.
Любит старых мастеров и не любит современной живописи. Даже своего зятя Оскара Рабина не признает. Нет, на словах он признает, даже хвалит иногда. Но все это игры. Любит он и передвижников. И импрессионистов. Сюрреализм и экспрессионизм чужды ему. И это не только в живописи, но и в поэзии. Ни Хлебникова, ни Пастернака, ни Цветаевой – он не признает.
Живет он скромно. Пользуется самыми малыми земными благами. Одевается скромно. Мяса, в основном, не ест. Может быть, потому, что нет зубов.
Выглядит свежим, несмотря на то, что часто болеет. Очень подвижен. Часто ездит в Москву. Ходит на все художественные выставки. Даже на плохие. Недавно ходил смотреть Шурпина, художника бездарного. Удивительная прыть для его возраста. Недавно он приезжал ко мне в Икшу. Не застал, поехал в Москву к Сапгиру. Вот как. Это в 73 года. Позавидуешь. Учеников у него было много. В живописи – Юра Васильев и Оскар Рабин. В поэзии – я и Сапгир.
Я обязан Кропивницкому всем. Когда я пришел к нему впервые, я не знал ничего. Всякое отсутствие культуры. Он рассказывал мне о поэтах, о художниках. Читал стихи, водил на выставки.
Он не курит, не пьет. Очень часто влюбляется в девушек. Последняя его любовь Лиля Осмеркина, дочь художника Осмеркина. Девица не очень. Пьяница. Что он в ней нашел? Не знаю. Страдал невероятно. Теперь это все, кажется, кончилось. Слава богу.
Ростом он невысок. Хромает (попал под машину во время войны. Упал от голода на шоссе).
Глаза голубые, ясные. Голова льва, говорит спокойно, негромко. Сам о себе он говорит, что он раздражителен. Но я этого не наблюдал. В основном он человек добрый. Однако я подозреваю, что злым он тоже может быть.
Блок, Сологуб, Брюсов, Бальмонт – любимые его поэты. Из 19 века Пушкин и Тютчев.
——
Сижу дома. Пишу мало. Завтра поеду в Москву. Возможно, получу деньги. Вчера был у Кропивницкого в Долгопрудном. Засиделся до 11 часов вечера. Очень много сплю. Наверное, так надо. Погода стоит неплохая. Загорал сегодня немножко.
Мальчик. Сосед. 5 лет. Которому я дал стихотворение. Как непослушная Хрюшка едва не сгорела (в нем описано, как Хрюшка нашла бумагу и спички и чуть не подожгла свой дом). Тоже нашел бумагу и спички и тоже пытался поджечь свой дом.
11 сент.
В комнате ни души, кроме меня и кошки.
Иодковский Эдмунд Феликсович. 33 года. Здоровенный верзила. Человек-схема. Человек-то он, в общем, хороший. Однако недостатки превосходствуют над положительными качествами. В моей заметке о нем будут некоторые противоречия. Таков уж он.
Положительное качество – добр. Отрицательное – бесчеловечен. Положительное – много знает. Отрицательное – не способен осмыслить явление. Точнее – человек не мыслящий. Неопрятен. Ест за троих. Неуклюж. Не умеет хорошо одеваться. С женщинами пошл донельзя. Как только они не видят этого. Правда, такие и женщины у него. Как говорится: «Какие сами, такие и сани». Я не видел Иодковского с умной женщиной. Кроме первой жены Тамары Громовой. Но и она ограничена чем-то. Все-таки она догадалась уйти от него. Иначе мучилась бы всю жизнь. Вторая жена, Марина, глупа, как пробка. И эта умнее его. Бросил он ее бесчеловечно. Это самое черное пятно. Я расскажу об этом. Женился он и чуть не висел у нее на шее. Потом охлаждение. Она беременна. Вот-вот родит, а он ушел. Не мог немножко подождать.
– Почему, – спрашиваем,– ушел?
Отвечает:
– Я думал, что она личность, а она оказалась ничтожеством.
Это Марина-то личность? У нее на лице ясно написано: семья и дети, вот главное!
Вторая причина – ребенок. Не дурак ли и не пошляк Иодковский?
Эта его Натали, видать, добрая душа. Но мне ее жалко. Этот изолгавшийся Иодковский обманывает ее бессовестно. Он никогда не даст того, что он обещает. Это красивая самочка-мещаночка.
Вот ведь странная вещь. Он – Иодковский – всю жизнь старается быть честным и числит себя таковым. Однако более изолгавшегося человека найти трудно. Врет он, конечно, оправдывая свои неблаговидные поступки. На это его хватает и только. Ленив. А мог бы многое сделать. Ели бы задумал и осуществил большой труд. Только не в области художественной литературы. Но ведь не возьмется. Так и будет писать стихи. Вот ведь какой народ. Не понимает, что не каждому дано быть поэтом.
Был я у него на днях. Собрался при мне и уехал в Адлер. Там его красотка. По-моему, поехал проверить – не заблядовала ли. Вот еще одна черта. Сам же готов бежать за первой попавшейся юбкой.
Мать от него отказалась. Она сама мне об этом сказала.
Подлый, конечно, он человек. Мне все равно. Пусть живет, как знает.
Иодковский непосредственен. Но эта непосредственность засижена мухами.
12.
На дворе мелкий дождичек. Осень. Деревья ржавеют, ничто не в силах отмыть эту ржавчину. До свидания, лето, до новой встречи, лето, до новой встречи.
Вчера после долгого перерыва был у Оскара Рабина. Он по-прежнему бодр и весел. Написал несколько картин. Валя тоже. Ей что-то нездоровится. Катя окончила десятилетку. Проблема дальнейшей учебы. Девица училась плохо. Едва ли она сможет куда-нибудь поступить учиться. Это сейчас очень трудно.
Видел старика Кропивницкого, Фредынского и Циферова с двумя девицами. Вчера у него жена приехала из больницы с родившимся сыном.
Говорит, что комплексую. Это сейчас очень модное словечко. Поругался с женой, с тещей – комплексую. Бездельничал – комплексую.
Иодковский отстает от жизни. Он еще не знает этого словечка. Надо ему сказать. Пусть пользуется на здоровье. Был еще Платон Фидосеев с женой. Хромая и некрасивая. Завидую людям, которые могут жить с такими женщинами. Был еще юноша по имени Юра, по фамилии Беляев. Он учится в архитектурном институте. Занимается живописью. Ничего юноша.
Видел Стегнеева. Мрачен, как всегда. Даже свой деревянный юмор оставил.
Видел Севу Некрасова. Тоже мрачен. Два мрачных человека в одном доме. Многовато. Говорят, будет съезд смогистов. Официальный. Сомневаюсь.
Гулял полтора часа. Воздух влажный. Но дышится хорошо. Потом снова пошел мелкий дождь. Вернулся домой. Читаю «Историю» Ключевского. О Русской Правде.
13 сент.
Маяковский – великий китайский поэт.
14 сентября.
Что приемлемее: жизнь, наполненная всяким ощущением, или жизнь размеренная.
Для человека мыслящего – размеренная. Много времени остается для размышлений.
Слава богу, солнце. Поел. Иду гулять. Вчера написал стихотворение «Вода» (детское). Позавчера «Голуби». Сегодня постараюсь написать «Трели».
17 сент.
Человек, который обижается, всегда чувствует себя глупо. Но не у всякого хватает ума признаться в этом.
Картины Ильи Глазунова, как женщина преклонных лет: при дневном свете она никуда не годится. Зато при тусклом полусвете она кажется ничего себе.
21 сентября.
Жуть как быстро убегает время. Холодно. Дождя нет сегодня. Ветер сильный. Много гулял, много спал. Сплю по 12–14 часов в сутки. Может, поэтому и время так быстро скачет.
19 сентября был в Москве. Видел Сапгира. Он, как турист, не успел приехать с юга, укатил в Ленинград.
Как выяснилось, на юг он ездил со своей рижской знакомой, которую зовут Лидой. Эту Лиду я знаю. Даже познакомился с ней я, а Сапгир продолжил знакомство и до сих пор. Любовь. Кира как-то пронюхала и теперь, как фурия. Вот Сапгир и повез ее в Ленинград. Искупать вину свою. Он сильно растолстел, что ему здорово не идет. Как-то странно он толстеет – расплывается лицо. Пьет, как и раньше. Но был в норме. Высказывал он какие-то новые взгляды на поэзию, но я позабыл все. Нас было четверо: Циферов, Кира, Сапгир и я. И еще родители Киры – папа и мама. Естественно, ажиотаж. Внимание рассеяли донельзя. А что-то он интересное говорил. О ленинградцах Бродском, Горбовском и Рейне, которого не любят ни москвичи, ни ленинградцы.
ТЕТРАДЬ ВТОРАЯ
24.9.66 г.
Холодно. Однако солнце. Ничего нового. Ходил за хлебом в палатку в Игнатове, хлеба нет. Сломалась машина. Пошел на Икшу. Купил хлеб, яблоки и конфитюр болгарский. На лодку через канал насело столько народу, что она чуть не перевернулась.
Либины. Брат Миша, сестра Таня, жена Миши Лена. Все маленького роста. Миша и Таня толстые. Оба широколицые. У Лены мордочка лисья. Все одинаково ограничены. Полное отсутствие способности мыслить. Живут бедно. Миша пишет детские стихи, и неплохо, но очень мало. Работает в отделе культуры Москвы или области, не знаю. Таня училась в консерватории в Ленинграде и Москве на скрипке. Бросила. Ленива. Вышла замуж за Шалонова.
25.9.66 г.
Сейчас одиннадцать часов вечера. День закончен. На дворе дождь мелкий и вредный. Гулял сегодня часа два днем. Написал два стихотворения для ОРУДа. Читал Рильке. Дома тепло. Топили печь. Завтра в Москву. Читал Шершеневича. Странный поэт. Оригинальный. Но какая-то смесь пошлости и настоящей поэзии.
27.9.66.
Вчера был в ОРУДе. Сдал рукописи. Кажется, понравились. В четыре часа Дом пионеров. Пришел один ученик. Занимался с ним. Рассказывал о русских поэтах, начиная с Симеона Полоцкого. Домой приехал в первом часу ночи. Заморозки.
Сегодня утром мелкий дождь. Сильный ветер. Спал до двенадцати. Протопил печку. Нужно искать комнату в Москве. Целую историю мне рассказала Нина Георгиевна. Звонила ей Аннушка Данцигер. У нее вырвала трубку мамаша и стала поносить меня. Вроде я развратил ее дочь. Это неправда. Я хотел только хорошего. Учил ее писать стихи. Остальное у нее природное. И слава богу, что в этом деле я остался чист. Аннушка вышла замуж за непальца и собирается уезжать из России. Жаль, могла бы писать хорошие стихи. За последнее время я, правда, стал разочаровываться в ее таланте. Теперь, говорят, она беременна. Конечно, со стихами покончено, надо думать. Ей еще нет 17 лет. Замужем и ребенок. Семитская кровь берет свое. Родители у нее отвратительны. Невежественны. В особенности – мамаша. Искалечили собственного ребенка. Аннушка мне рассказывала, что папаша хотел ее изнасиловать. Она может и врать, с нее всего станет. Но на отца едва ли. Он как горилла. Туп, но добродушен. Мать зла.
4 октября.
Наши мысли о будущем и прошедшем – это и есть машина времени.
Вечер. Приехал Иодковский. Забрал вещи Марины. Я опять не удержался и стал мораль ему читать. Зачем?
Несколько дней я был в Москве. Интересного ничего. В издательстве «Детская литература» дали мне рецензию на мои стихи. Рецензия хамская. Кроме Заходера, некому написать такую.
Погода стоит мягкая. Осень в разгаре. «Фитиль» заплатил мне деньги за сценарий – 150 рублей. Мало. Они могут и 300 рублей платить. Экономят на желудках авторов.
К концу месяца получил восемьсот рублей. Сто у меня есть, триста возьму в Литфонде и вступлю в кооператив. Говорил об этом с дочерью. Она согласна.
8 октября. Суббота.
У Алисы Порет маленький балкончик. Как всегда, очень интеллигентно и, следовательно, скучно. Гости: я, Алена Басилова, полька Магда – литературовед. Приехала по поводу обэриутов. Циферов. Остальных не знаю. Алиса читала свои рассказики. Очень мило. Большего о них не скажешь. В Икшу приехал часа в три ночи.
[Э. Иодковский о Холине. Написано рукой Иодковского]
17 окт. Понедельник.
Холин Игорь Сергеевич. 47 лет. Длинный, худой, страдает желудком. Интеллигент из низов. Самоучка (2 класса образования). Наиболее яркое воплощение «черной литературы» – поэзии бараков. Я отношусь к нему положительно, хотя говорят про него много всякого: служил-де в НКВД, избил до полусмерти заключенного, сидел за это. Если что и было, то виноват не он, а эпоха. Положительные качества: свой, резкий взгляд на мир, проявляющийся и в поэзии, и в быту. Пример: я прочел целую лекцию о том, что Маяковский – «великий плохой поэт»; он сформулировал это одним эпитетом: «М. – великий китайский поэт». И так во всем.
Отрицательные – ограничен. Это та «хуторская ограниченность», которая проистекает от недостаточного образования. Чем-то напоминает Хармса: как для того коммунисты и фашисты – одно и то же, так и для Холина многие явления жизни «одним миром мазаны», он не различает полутонов и оттенков. Хотя, повторяю, в главном он часто оказывается прав, ибо видит наиболее резкую черту явления.
Положительное качество – моралист (в высоком смысле слова); честен в быту.
Отрицательное – желчен. Для него «весь мир – бардак, все люди – бляди».
Личные потребности ограничены. Нетребователен, почти аскет.
С женщинами ему не везет. С женой давно разъехался, его потолок – девицы вроде Евы Уманской. Недавно испытал самое сильное чувство в жизни – любовь к манекенщице, которая, как говорят, его выгнала за безденежье и импотенцию.
Светлая страница – Аня Данцигер, к которой он отнесся по-отечески.
Трудолюбив. Хорошо знает живопись и современных левых художников.
Думаю, что останется старым холостяком.
Лучшее, что он создал в жизни, рукописная книга «Земные будни» о барачной России. Выше этого он еще не прыгнул – мешает отсутствие общей культуры. Подозреваю, что читает мало и бессистемно, основную сумму информации черпает с более начитанных приятелей.
Холин – человек с шорами на глазах. Лучшие его строки –
…наш век суров:
Поэт – Игорь Холин,
Премьер – Никита Хрущев.
Словом, каков премьер, таков и поэт. И наоборот.
Думаю, что его литературная судьба – оставаться второстепенным детским поэтом, ибо мужества опубликовать за границей свои взрослые вещи у него не хватит, да и не взяли бы. Словом – доморощенная «черная школа». У Рабина хватило мужества и таланта прославиться за границей, у Холина – не хватит.
Если бы встретилась ему хорошая девушка типа Натали, жизнь его стала бы веселее. Но не встретится, а встретится – пройдет мимо. Стар.
Мне не безразлична его судьба, но как помочь человеку, который в 47 лет пишет с ужасающими орфографическими ошибками? Который самонадеянно переоценивает свои возможности? Не понимает духа редакций?
Иногда он по-детски доверчив и открыт и радуется жизни. В эти минуты я его люблю.
Если начнется война, хочу, чтобы моим командиром был Игорь Холин.
А его литературные советы наивны. Литература не делается недоучками. В Горьком тоже был комплекс недоучки, но он сумел стать начитаннейшим человеком своего времени. Этого Холину не дано.
Добр ли Холин? Не знаю. Но, может быть, он простит это вторжение в его дневник.
[Надпись сбоку рукой Холина: «Эти несколько страничек – лучшее произведение Иодковского»]
И. Холин
4.XI.66 г.
4 ноября.
Что было: Переехал с Икши. Поселился у Лиды Шевчук по адресу Чистопрудный бульвар, дом 1А, кв. 55А. Выпал снег. Ахнул мороз. Вышло 3 книжки. Оформляю документы на кооператив. Живу рядом с Толей и Галей Брусиловскими. Поступил работать во Дворец пионеров Ждановского р-на. Платят чистыми 55 р. Был день рождения у Гуревича, я и Сапгир читали стихи Нусбергу и его друзьям. Выставки – Хокусай и др. [неразборчиво]. Кто-то распустил слух, что я импотент. Толя Брусиловский уехал в Польшу. Циферову прислали приглашение в Чехословакию. Не успел оформить документы. Губанов, кажется, вновь в сумасшедшем доме. Указ о политическом хулиганстве. Ничего не писал.
5 ноября.
Комната, в которой я живу, мрачна. Тахта, сделанная из матраца (купленная за 2 рубля), стол 1 р., 2 стула по 50 к. Дешевизна объясняется тем, что в Москве есть магазин конфискованных вещей на Преображенке. Леня Губанов, побывав у меня в гостях, сказал – в такой комнате можно сойти с ума. В какой она окрашена цвет, впрочем, сказать невозможно. Картины висят на стенах отвратительные. Пол грязный. Шторы сто лет не стирались. Везде пыль и грязь. Хозяйка Лида Шевчук нечистоплотна и любительница выпить. Гости у нее бывают каждый день. Всех она ведет ко мне. Приходится уходить. Говорить с ними не о чем, да и неохота. Народ все обыкновенный. По большей части все мычат, а не разговаривают. Тихий ужас. Когда я смогу выбраться отсюда?
6 ноября.
Видел Брусиловского. Он так и благоухает Польшей. Побывал во всех кабачках. Везет человеку. Вечером в гостях у Кима Мешкова. Были я, Брусиловский, Ирена Ясногородская из Ленинграда, некто Калинкин [неразборчиво.] с женой, записной великовозрастной кокеткой. Кажется, они из областного ТЮЗа. Некто Юрий Александрович – преподаватель из университета Лумумбы, знает язык древних инков. Разъезжает всю жизнь по загранице. Еды было много. Но все на удивление невкусно. Курица жареная оказалась полусырой. Кофе невкусный. Паштет и заливная рыба из кулинарии. Только водка хороша. Толя приударил за Иреной. Она мала ростом до смешного. Когда-то я несколько раз переспал с ней. Теперь мне не хочется этого делать. Рад, что удержался от этого.
Забыл. Еще был С. М. Голицын с женой. Бездарный писатель. Жена Кима хоть и старовата, но выглядит вполне прилично. Она главный режиссер того же ТЮЗа. Разъехались поздно. Около трех часов. Толя с Иреной уехали раньше, бросив меня на произвол судьбы. Стихи читал только детские.
17 ноября.
Праздники для меня были обыкновенны. Даже не напился. Был вместе с моей хозяйкой Лидой и еще одной девицей у художника по имени Володя, который живет возле метро «Пр. Вернадского». Пили, ели, плясали. Забыл, кажется, только пили. Девица худая и невысокая ростом. Вся в родинках. Самая огромная на спине. Ноги волосатые. Ей тридцать с небольшим, но груди не обвисли еще. Утром не мог дождаться, когда она уйдет.
Привел ее Юра Богородский. Алкоголик, от которого она мгновенно переметнулась ко мне. Больно он ей надоел. Когда он напьется, он не интересен совсем. Как говорят, не мычит, не телится. Скука с таким кавалером. Стоит Юра весь вечер, хлопает глазами и произносит одну фразу:
– Грустно мне что-то сегодня!
А девице нужен разговор интеллектуальный, хотя сама она, разумеется, мещаночка. Выдает ее не разговор, пустой и глупый, а шляпка, шляпки теперь уже не носят эти котелочком. Давно не носят. А до мещаночек они только дошли. Поздновато, так что по этому вот и видать очень здорово. Вообще в наше время одежда очень много значит. Можно ходить в рваном свитере, в засаленных джинсах и быть интеллигентом. Сразу видно – интеллигент. И можно одеваться во все новое, с иголочки, что и подчеркивает принадлежность к мещанству. Так же сейчас, к примеру, вышли из моды металлические украшения, а многие этого не понимают. В наше время только по одежде можно судить о людях. Наши светские девушки глупы, но ничего не скажешь – умеют одеваться. Ю. Богородский – прямая противоположность. Одет он небрежно, да и безразличен к этому. Ростом мал, лыс, отчего, видать, страдает. Пьет, по-моему, от того, что у него ущемленное самолюбие. Художник он пока средний, иллюстрирует детские книжки. Котиков рисует и тигров.
На днях: Сапгир, Балл, Галя Демыкина и Толя Брусиловский ездили к Геннадию Айги. Он работает в музее Маяковского. А живет у черта на куличках, в Очакове. Раньше он жил в другом месте. Имел собственный дом или полдома. Потом переселили. Он чуваш – поэт хороший. Стихов не читал. Видел у него сборник стихов на французском Аполлинера. Несколько стихотворений я знал в переводе И. Анненского еще когда-то. Видел монографию ленинградского художника Филонова. Издали ее в Чехословакии. Еще он нам ставил на магнитофоне пленку с записью стихов Алексея Крученых – поэта-футуриста. Единственного из последних могикан. Замечательный поэт. Жаль, что он забыт совершенно, несмотря на то, что в том же музее Маяковского был вечер, ему посвященный. Все-таки он забыт. Стихи его и замечательные эссе не переиздаются давно. Однажды я с ним встречался. Это маленький человечек. Изможденный жизнью. Просто удивляешься, как он живет. Он читал свои стихи. Читая их, этот человек совершенно преобразился. Он стал молодым. Он стал высоким, он стал подвижным. Голос у него звучный, привыкший к эстраде. Еще за это время я познакомился с художником Борисом Лавровым.
За это время ко мне заходил Валя Воробьев.
15 ноября у Киры Гуревич показывал свои стихи Генрих Худяков. Здорово.
Сегодня заходил ко мне Саша Лайко. Читал стихи. Они оказались сильнее того, что он читал раньше, давно, много лет тому назад у него был многолетний перерыв, когда он ничего не писал. Теперь вновь начал. Слава богу!
23 ноября.
Ко всем недостаткам – у Брусиловского отсутствует элементарный такт. Вчера я разговаривал по телефону с Дризом. Он сказал, что он не может нас хорошо принять у себя дома. У него что-то с женой. Кажется, она больна. Брусиловский истолковал это тут же по-своему.
– Есть же такие жадные люди, – сказал он, – мы ведь вот с тобой не жадные?
Я ему на это ничего не ответил. Мастерскую ему дали колоссальную. 2 комнаты, одна большая, другая меньше. До Брусиловского в ней работал какой-то бездарный скульптор. Все стены он облепил алебастром, имитируя пещеру. Не получилось. Получилась пошлятина. Я сказал Толе. Он, кажется, мне не поверил. Бог с ним. Пусть живет своим маленьким провинциальным умишком. Тут я не могу не сделать небольшого отступления. Как правило, я острее замечаю отрицательные стороны моих друзей и людей, с которыми мне приходится соприкасаться. Люди они все, как правило, хорошие. И, как правило, все имели какие-то недостатки. В жизни я к этому отношусь терпимо. И только здесь, в своих записках, даю себе волю.
Брусиловский:
среднего роста бородатый мужчина лет 30–32-х. Расположенный к полноте. Короче,
имеющий при себе, как бесценный дар, небольшое брюшко. Цвет волос черный. В
отличие от других художников – чистоплотен. Раздражителен, но старается
сдержать себя. Он из Харькова. Из еврейской семьи с мелкобуржуазными
наклонностями. Приехал завоевывать Москву. И это у него получается. Удивительное
дело. У него, начиная с роста, о котором я упомянул вначале, все среднее.
Среднее мировоззрение, средняя разухабистость, средний аппетит, средние
потребности –
и художник он средний. Самое положительное качество – любит вкусную еду и,
отдавая ему должное, вкусно умеет готовить. Одевается подчеркнуто элегантно,
что сейчас никуда не годится. Живет в маленькой комнате возле Кировских ворот.
Женат. Маленькую жену его зовут Галей. Недавно они родили ребеночка. Одевается
она экстравагантно. Иногда красит волосы в белый цвет. Подозреваю, что умнее
мужа. Добрее и симпатичнее во всяком случае. Учится в институте иностранных
языков. На английском факультете. Пока Толя был в Польше, я часто к ней
заходил. Случайно я пропустил одну черточку в характере Брусиловского. Я
подозреваю, что по натуре он маленький деспот. Недавно 20 ноября была пьянка по
случаю дня рождения моего друга Генриха Сапгира. Были Генрих Сапгир, Кира
Гуревич, Оскар Рабин и его жена Валя Кропивницкая, Юля Анурова (Рашеева), ее
дочь 9-летняя Катя, Толя Брусиловский, его жена Галя, ленинградский художник
Алеша Хвостенко, Ева Уманская – бывшая моя любовница, Таня Большакова из Дома
моделей, которая весь вечер принимала различные позы, как прима-манекенщица.
Насколько они все однообразны. Ужас. У всех одинаковые жесты, улыбки. Хорошо,
что я не женился на Валентине Филиной, во втором замужестве Сергеевой. Таня
Большакова не менее симпатична. Но из-за этих улыбок и жестов она мне
показалась отвратительной. Был Циферов с женой Наташей. Наташа по-прежнему
добра и симпатична. Она, выйдя замуж, располнела, что ей очень идет. И бросила
ужасные привычки Дома мод. Подавали на стол: сэндвичи с кетовой икрой, с
ветчиной, с зеленью, с сыром, с кабачковой икрой. Подавался салат, подавалась
тертая редька и красный перец. Подавалась жареная утка, гвоздь программы. Из
вин были: водка, настоянная на перце, и обыкновенная водка, и сухое вино по
имени «Гамза». Вечер прошел обыкновенно. Посему я, вероятно, и напился. Я был
пьянее всех. Даже пьянее Юли Ануровой. Юля впервые не выкинула ни одного
номерочка. Правда, она поругалась со своей дочерью. Они закатили друг другу
хорошенькие истерики. Юля без пальто вышла на улицу и легла на лавку. Я ходил
ее уговаривать. После чего совершенно опьянел и не помню, что было дальше. Я проснулся
утром у себя в комнате, зажег свет. Картина предстала передо мной такая. Возле
кровати лужа блевотины. В ней мой костюм и настольная лампа. Простыни и
пододеяльник – тоже в блевотине. У стены раскладушка, на которой спит
Хвостенко. Голова моя разламывалась, как плохо склеенная коробка. Я сам вроде
бы на качелях. Я встал, убрал блевотину. Но и после этого в комнате стояла
страшная вонь, которая исчезла через несколько дней. Проснулся и Хвостенко. Я
разбудил свою хозяйку Лиду Шевчук. Мы сообразили на четвертинку водки и на
шесть бутылок пива. Мы с Хвостенко ходили в магазин. Приехал Сапгир и Ян
Сатуновский. Мы выпили все, что купили. Я стал чувствовать себя лучше.
Хвостенко рассказал мне, что, приехав домой, я не лег спать, а мы поехали к
одной невероятно светской даме, которую зовут Аэлитой. Она нас не пустила. Я
тянул его еще куда-то, но он отказался и мы вернулись к себе. Лида рассказала,
что я выяснял с ней отношения. Я говорил, что она хороший человек, но спать я с
ней не буду. Толя Брусиловский рассказал, что я очень красиво устанавливал
раскладушку для Хвостенко. Я падал на нее, поднимался и снова падал. И снова
поднимался и т. д.
Я решил распродать принадлежащие мне картины.
Мне предложили кооператив в Вишняках, 2 комнаты, в общем 24 кв. м. по 170 р. за квадратный метр. Дом только начал строиться. И будет сдан в первой половине 1967 года. Денег у меня 1000 рублей. Еще нужно 600 рублей. Где их взять?
Звонил сегодня Г.
Сапгиру. Он идет слушать Шенберга. Приезжала дочь. Выпросила 50 р.
на воротник. Она шьет себе пальто. Ездили вместе в сберкассу. Вернулся домой.
Лида приготовила макароны – спагетти. Сейчас их стали продавать. Говорят, что
мы купили у итальянцев линию. Очень вкусные макароны. Погода в Москве не очень
нравится: небольшой дождь, каплет с крыш. Температура + 2–3 градуса. Хвостенко,
кажется, уехал к себе в Ленинград. Я не старался с ним сближаться. Тех хороших
знакомых, которые у меня есть, мне хватит на всю жизнь. Бальзака больше не
читаю. Читаю О. Генри. Какая заманчивая четкость сюжета. Мне это нравится.
Сегодня написал одно взрослое стихотворение. В общем-то, я сейчас ничего не
пишу. И даже стараюсь не писать.
26 ноября.
Фредынский, зовут Володей. Высокий, узкоплечий гражданин. Борода черная. Подгоняет внешность под священника. На самом деле все черты, которые имеются в наличности, гнездятся в его душонке. Меня затащил к нему в этот день, а было это дня два-три тому назад, Гена Циферов. Он был с девицей. Средненькая девица, татарочка. Циферов комплексовал целый вечер. Татарочка крепко поддавала и ей хотелось, чтобы обнимал и целовал ее не только Гена, но и другие. Стол был полон яствами. Сациви отсвечивало своим ореховым блеском, лобио лежало скромненько, несколько затаясь, как бы спрятавшись от гостей. Куропатки, разрезанные пополам, нежились на большом блюде, окруженные хороводом травки по имени портулак. Водка сверкала в граненых графинах, возвышаясь над столом: смотрите, мол, на меня, все хорошо, но я тут царица и без меня всё – и сациви, и лобио, и перец красный, и куропатки – не полезут в глотку. И действительно: так мы поверили ей на слово и тут же начали безжалостно уничтожать ее, хлопая стопку за стопкой, несмотря на то, что по соседству отдыхала во льду бутылка грузинского шампанского. Скоро языки у всех развязались, но беседа от этого не стала оживленней. Фредынский был как бы в центре собрания, все взоры были обращены на него. Пили за его здоровье. Почему? Не знаю. Это так и осталось тайной. Когда же у него спросили, ответил он уклончиво: «Не все ли равно, почему собрались!» Может, он и прав, кто его знает. Вещал он беспрестанно: «На днях у меня был Илья Глазунов (модный художник), он сказал, что картины у меня хороши». И тут же отступление: «Ешьте сначала сациви, потом лобио!» И снова: «Илья Глазунов сказал, когда у меня будет картин двадцать, он сделает мне выставку в Манеже». В общем, Глазунов упоминался раз двести. Я помню, когда-то Илья Глазунов, еще совершенно никому не известный, таким же образом упоминал при всяком удобном случае Михалкова: «Мой покровитель Сергей Владимирович сказал то-то и то-то». У Фредынского были: Циферов, его возлюбленная, некто Эрнест с женой Катей. Юра – ученик Фредынского и он же ученик архитектурного института – личность бездарная, фамилия в моей голове не удержалась. И еще две бесцветных личности. Муж и жена. Она все смачивала губки язычком, чтобы они были более чувственными. Кажется, ей это удавалось. Фигурка у нее приземистая, как у рабочей лошадки. Интересно, между прочим, если бы на лошадь надеть туфли на высоких каблуках?
Сейчас среди московской интеллигенции стало очень модным играть в такую игру: зажигается спичка и передается по кругу. У кого спичка потухнет, тот отвечает на все вопросы, которые ему задают. Мы играли в эту игру. Об ограниченности этого народика можно судить по тем вопросам, которые они задавали: «Сколько вам лет?», «Кто вам не нравится из этой компании?», «Кто вам больше всех нравится?». Я для разно-образия задал одному типу вопрос: занимался ли он онанизмом? Он ответил, что в молодости занимался. И тут же страшно разозлился на меня. Возлюбленной Фредынского я задал вопрос на абстрактном языке, вроде ромбе аберде рукиме еске тукими челоре силики? Она на это ничего не ответила. А потом я сказал кому-то, что мне 33 миллиона 145 лет, и с меня содрали фант. В этой игре еще и фанты полагается брать, если не смог ответить на вопрос. Разъехались поздно. Вышли на улицу и ловили такси. Пьяные были несильно. Даже песен не пели. Циферов и его любовница (забыл, как ее зовут, а в начало записи смотреть неохота) поехали ко мне в мой подвал на Кировскую. Я не мог ему отказать, и он с ней остался у меня. Я поставил себе раскладушку и лег. А они сели на тахту. Циферов начал ее обнимать. Я притворился, что сплю. Она ему не поддавалась, выбивалась, но без слов. Я сквозь щелку в одеяле подсматривал. У нее задралось платье, и это было уже несколько интересней. Потом они потушили свет, и я уснул. Просыпался я несколько раз, они все возились. Наконец, около шести утра ушли. Так она ему и не дала. Вспомнил, звали ее Розой, работает она на мульте. Я сказал Циферову, чтобы он договаривался заранее, перед тем как прийти.
Зачем я делаю записки? Скорее всего, для тренировки. Я не делаю в записях абзацев, чтобы сэкономить место. Только я начал делать эту запись, я имею в виду за сегодняшний день, явилось шесть или семь ленинградцев. Ирена, вновь приехавшая из Ленинграда с мужем, которого зовут Родек, Леля с мужем-дирижером. Некто Миркин, композитор, и еще один. Муж Лели (которого все звали Яшкой) приехал на конкурс дирижеров. Продолжу запись завтра. Устал. Время, наверное, около двух часов ночи 28 ноября.
8 декабря.
И так время то лениво, то резво продвигается вперед. Декабрь, морозы. Снегу кот наплакал. Вступил в кооператив, т. е. внес первый взнос 40%, 1670 рублей. Для меня это огромные деньги. Даже руки тряслись, когда переводил их в сберкассе. Что делать, жить негде. Из Лидиного подвала гонят. Приходил участковый милиционер и техник-смотритель из домоуправления, которое теперь называется ЖЭКом. Разговаривали со мной по-хамски. Я сказал им об этом, а не следовало. Дали сроку две недели. Ко мне стал часто заходить Валя Воробьев – художник. Ему скоро должны дать мастерскую на улице Щепкина. Раньше она называлась Третьей Мещанской. Он обещает пустить меня к себе, как только получит. Заходила на днях дочь, всё цветет. Во Дворце пионеров (как ни странно) я продолжаю работать до сих пор. По средам у Эдика Штейнберга появились девки – Шилова и другие. С ними некто Витя – прозаик. Что он пишет – неизвестно. Мы с Валей Воробьевым придумали игру: список патентованных невест. Женили Володю Серебряного, который приехал из Вильнюса. Ездим с ним по разным домам. Недавно были у Иры Эдельман. Выпивка. Завтра тоже что-то намечается. Звонили из «Диафильма». Собираются заключить со мной договор. Нужно написать сценарий, чтобы было 40 кадров. Плата 100 руб. Заходил Юра Мамлеев. Рассказывал всякие интересные вещи. Заходил Толя Брусиловский. Ездили к нему в мастерскую. Сейчас час ночи.
ОТ РЕДАКЦИИ
Мы напоминаем здесь не всем известное стихотворение Генриха Сапгира «Утро Игоря Холина», которое полностью параллельно тому, что описано в «Дневниках».
Генрих Сапгир
УТРО ИГОРЯ ХОЛИНА
На постели
лежит
Игорь Холин –
поэт,
худой, как индус.
Рядом Ева – без
трусов.
Шесть часов.
Холин, закрыв глаза,
сочиняет поэму экстаза:
– Му!
Ева
лениво
повернулась к нему:
– Холин, ты в своем уме?
– Мар!
Мор!
Миру – мир!
Открылась дверь.
Вошел Сапгир.
Индус приветствует приятеля:
– Здорово!
Сапгир, полюбуйся, как Ева
красива!
У бедняжки
груди –
пушки!
Гляди,
какая линия бедра
у ней в седьмом часу утра!
Сапгир глядит,
как троглодит:
Он –
поражен!
Мелькнул за углом…
Бежит в магазин…
Между тем,
Игорь и Ева занялись тем,
чем занимался с Евой
Адам.
Вернулся Сапгир,
потрясает белоголовой бутылью.
Холин и Ева потрясают
постелью.
Сапгира это потрясает.
Стекла окон сотрясает
экскаватор
– Тар!
Тор!
Таратор!
Ева говорит: – Кошмар!
Холин: – Моя поэма!
Ева говорит: – Мама!
Исчерпана тема.
Холин зевает.
Сапгир выпивает.
Ева
не говорит ни слова.
…Поэма готова.
1963 г.
ИМЕННОЙ УКАЗАТЕЛЬ
Геннадий Айги – поэт.
Арсений Альвинг – поэт, переводчик, ученик И. Анненского, первый учитель Г. Сапгира.
Юля Анурова (Рашеева) – актриса, муж – Николай Рашеев, кинорежиссер.
Георгий Балл – детский писатель.
Алена Басилова – поэтесса, круг смогистов.
И. Бродский, Г. Горбовский, Е. Рейн – поэты.
Анатолий Брусиловский – художник.
Юра Васильев – художник.
Юрий Верховский – поэт.
Валентин Воробьев – художник.
Илья Глазунов – художник.
С. М. Голицын – писатель.
Леня Губанов – поэт, смогист.
Александр Давыдович Гуревич – переводчик, работал в ТАСС, отец Киры Сапгир.
Аннушка Данцигер – поэтесса, подруга Игоря Холина.
Галина Демыкина – детская писательница и поэтесса, жена Г. Балла.
Овсей Дриз – еврейский поэт.
Эдмунд Иодковский – поэт, писатель, журналист, автор песни «Едем мы, друзья…» и др.
Рита Камышова – жена художника Саши Камышова.
Евгений Львович Кропивницкий – поэт, художник.
Валентина Кропивницкая – художница, жена Оскара Рабина, дочь Е. Л. Кропивницкого.
Борис Лавров – художник.
Юрий Мамлеев – писатель.
Ким Мешков – детский писатель.
Алиса Порет – художница.
Лев Прыгунов – актер.
Либины – Миша, детский поэт; Лена, его жена; Таня, сестра.
Всеволод Некрасов – поэт.
Ольга Ананьевна Потапова – художница, жена Е. Л. Кропивницкого.
Оскар Рабин – художник.
Генрих Сапгир – поэт.
Кира Сапгир (Гуревич) – писательница, жена Генриха Сапгира.
Володя Серебряный – художник, друг Плавинского и Зверева.
Олег Трипольский – художник-прикладник, муж Риммы Заневской, первой жены Г. Сапгира.
Ева Уманская – поэтесса, подруга Игоря Холина.
Урин, Клибуков, Шленский – поэты.
Валя Филипова, Таня Большакова – подруги Игоря Холина.
Фирсов, Первенцев, Виноградов – поэты.
Володя Фредынский (Архаров) – художник, близкий к В. Ситникову.
Алексей Хвостенко – поэт, художник.
Геннадий Циферов – детский писатель.
Филарет Чернов – поэт, монах-расстрига, учитель Е. Л. Кропивницкого.
Ира Шилова – киновед.
Александр Шленский – писатель.
Эдуард Штейнберг – художник.
Ирена Ясногородская – подруга Холина и Сапгира.