Опубликовано в журнале Зеркало, номер 37, 2011
Каменоломни Ливии. Спартак пытается помочь упавшему рабу. Надсмотрщик его избивает, он кусает обидчика за ногу. Спартака приковывают к камню. Появляется владелец гладиаторской школы, хитрый Батиат. Следуя главному критерию отбора – качеству зубов – он покупает Спартака.
Школа гладиаторов. Капуя. Надсмотрщик Марцелл дает установки ученикам. Стращает, поучает и обещает. Кнут и пряник. Вот одна из его фраз: “Гладиаторы живут пять лет, но некоторые, кто отличится, будут поощряться обществом женщин”.
Телефонный звонок. Нилин. Он недалеко, на Севастопольском проспекте, и через двадцать минут появится. Айзенброт знает, что Нилин ходит по Москве пешком и однажды на одном дыхании без остановки прошел от Теплого Стана до Проспекта Мира. Художнику Айзенброту ясно: он зайдет по пути погреться и подкрепиться. На улице – минус двадцать. Хотя это может быть самообман, но ему кажется, что явление Нилина ничего не прибавит и не убавит, разве что внесет некоторую сумятицу.
Как только Нилин появился в дверях мастерской, во дворе послышались душераздирающие крики. Лицо его, и так длинное, вытянулось еще более. Недолго думая, он хватает попавшуюся под руку острую лопатку. Этот инструмент с длинным черенком, похожий на выпрямленную кирку, всегда наготове у входа, но не для боевых действий, а для зимней колки льда. Нилин с лопаткой наперевес мчится в темноту. Слышен его удаляющийся вопль: “Этого допустить нельзя!” Обежав двор по кругу, он уныло возвращается через три минуты.
На Нилине темная дутая куртка c широченными плечами, поэтому он не заходит, а вваливается, цепляя все на своем пути. Это напоминает падение дерева в густом лесу. Брусья и планки, что в тамбуре, и остальной нужный “подлесок”, валятся на пол, одежда на вешалке морщится, смещается и приобретает почти горизонтальное положение.
Легким, незаметным движением он опускает на пол портфель.
Обычно Нилин надевает плетеные соломенные тапочки. Айзенброт купил их на Китай-городе за сто пятьдесят рублей, чего делать не следовало. Старушку, что их продавала, сразу после этой закупки замели милиционеры. Как все народное, доморощенное и сделанное вручную, соломенные тапочки крайне непрактичны. Солома крошится, на полу остается белая мелочь. Поэтому Айзенброт посоветовал надеть уютные валенки и вспомнил, что недавно где-то под Рязанью археологи впервые нашли лапти двенадцатого века.
Как всегда, Нилин голодный. Айзенброт открывает холодильник и берет чугунок с тушеным мясом. Нилин вытягивает шею, заглядывает из-за плеча Айзенброта в холодильник и хватает кусок колбасы. Затем приоткрывает крышку чугунка и облизывается. Мясо ставится на огонь. Из другой комнаты слышны звуки телевизора.
Нилин с куском колбасы в правой руке, переваливаясь в валенках, двинулся на звук.
– Это что?
– Стенли Кубрик, “Спартак”.
– Я не видел, – сосредоточенно жуя и уже успокоившись, бормочет Нилин.
– Как, ты не видел Стэнли Кубрика? Стэнли Кубрик! “Заводной Апельсин”, “Цельнометаллическая оболочка”!
– Когда я учился, нас заставляли все это смотреть, а я не мог – чужие работы.
В это время в камеру Спартака вводят женщину. Это Вариния. Спартак жадно смотрит на нее. Она раздевается. Он не опускает глаз. Нилин с Айзенбротом не видят то, что, конечно, открылось ему – грудь, живот – они видят голову, плечи и чуть ниже до уровня сердца. Спартак и Вариния неотрывно смотрят друг на друга. Пожирают глазами.
– Теперь он на всех женщин в этом фильме, да и на мужчин, будет смотреть в упор, – говорит Айзенброт.
Спартак осторожно берет скомканное платье Варинии и медленно подает ей назад. Через решетку в потолке за ними подсматривают легионеры. После такого благородного поступка они начинают издевательски хохотать. Спартак вскидывает голову и кричит: “Я не животное, я не животное!” Несколько раз так кричит. И бросается вверх на решетку. Раз, другой. Затем обессилено валится на скамью.
– Он человек с высокими моральными устоями, – замечает Айзенброт.
– Верх отчаяния, – вторит ему Нилин, быстро хватает фломастеры со стола, вертит их в руках, снимает колпачки, насаживает обратно, затем бросает.
– Если бы у человека было четыре руки, то он мог бы двумя руками делать одно, а двумя другими – другое. Получать больше от общения с женщиной, – говорит он.
– Ты думаешь, раз у осьминога восемь щупальцев, то, когда он действует двумя, может делать что-то еще остальными шестью?
– Щупальцы от “щупать”.
– Ты думаешь, он щупальцами делает это? У него есть девятая конечность.
– И голубая кровь, – Нилин опять схватил фломастеры и стал черкать синим цветом по белой бумаге.
Заходят легионеры и уводят Варинию к другому гладиатору. По пути, посмеиваясь, обсуждают Спартака как мужчину.
Разочарованные Нилин и Айзенброт идут на кухню. Айзенброт снимает чугунок с плиты и вываливает мясо на тарелку. Нилин быстро все съедает, лезет рукой в чугунок и приканчивает остатки.
Айзенброт вслушивается в голоса Спартака и другого гладиатора.
– Как зовут тебя?
– Мое имя тебе ничего не скажет.
– Я тебе друг.
– Когда мы выйдем на арену, мне придется убить тебя.
– Поговорили, – заметил Нилин.
Заинтригованные, они возвращаются к телевизору.
К Батиату приехали Красс и Главр с двумя заносчивыми римлянками. Все разодеты. Расфуфыренные дамы хотят посмотреть бой гладиаторов.
Айзенброт, не глядя, взял пакет спагетти, и все тонкие белые палочки красиво рассыпались по полу. Геометрическая паутина. Нилин бросился собирать, приговаривая: “Все, что падает на пол, можно есть после варки”. Айзенброт вспомнил о своем немецком галеристе: “А мой знакомый немец, если крошки хлеба падают на пол, аккуратно собирает их в пригоршню и просто отправляет в рот”.
– Надо обсудить проект “Треугольник-2”, – говорит Айзенброт.
– Есть готовая треугольная яма. Сама по себе хороша, – говорит Нилин.
– Треугольный костер, закидать хворостом и поджечь.
– Концерт в яме. Трио.
– Оркестровая яма – это хорошо. Половина идеи в названии. Симфонический оркестр в яме на улице.
– В опере и балете музыкантов прячут в оркестровую яму.
– Духовой оркестр! Это сильно.
В это время на экране разворачиваются нешуточные события.
– Мне нравится этот! – говорит напыщенная римлянка.
Перед нею гигантский негр.
– Драба? – сокрушается Батиат.
Батиату не удается “спрятать” и перспективного Спартака. Женщины выбирают его, Драбу и еще двоих.
Клетка. Диалог.
– Будешь драться?
– Буду.
– Будешь стараться убить?
– Буду стараться выжить. Как и ты.
Объявляют: “Первая пара: Крикс и Голино!”
Крикс и Голино выходят на арену и кричат хором: “Идущие на смерть приветствуют тебя!”
Крикс убивает Голино.
Вторая пара. Драба с трезубцем и сеткой, Спартак с мечом. Как он ни старается, Драба прижимает его трезубцем к стене. Стервозная напыщенная римлянка тычет пальцем вниз.
– Молодая тоже жаждет крови! – восхищается Нилин.
– Батиат может потерять перспективного гладиатора! – сокрушается Айзенброт. – Драба – сгусток ненависти!
Внезапно Драба забыл о Спартаке, развернулся на месте и метнул свой смертоносный трезубец в компанию Красса. Промазал и бросился к ним, цепляясь руками за край ложи. Красс кинжалом, который всегда у него за поясом, надрезает Драбе горло, как курице. Кровь брызжет прямо на белые одежды. Отдельные капли попадают и на римлянок.
– Прекрасный кадр! – радуется Нилин.
– Заклание! – вторит Айзенброт. – Невинная жертва! Я боюсь таких женщин.
– Я не видел женщин, которые бы тебя любили.
– Зато есть женщины, которые любят тебя.
– Нет, меня это уже не интересует, – рисуется Нилин.
– А для меня в женщине главное – прическа. Художницы и кураторши – ужас! Волосы слипшиеся, всклокоченные! – говорит о своем Айзенброт.
– Они меня замучили. Прямо предлагают. Я им говорю: вы знаете, я вам звоню не для этого. За этим я могу сходить в подвал. А они: мы думаем, после этих слов вам трудно будет заслужить наше прощение, – возмущается Нилин.
– Кстати, Лозинская сказала, что я с виду такой печальный, а на самом деле такой веселый!
– Ты строишь из себя интеллигента, а на самом деле – танк “Кфир”.
– “Кфир” – это самолет, а танк – это “Меркава”. Колесница, – поправляет Айзенброт.
– В треугольную яму можно вкладывать треугольные тела. Трупы, сложенные треугольником.
– Новый способ казни и треугольные похороны. Вместо эшафота, креста, электрического стула…
– Посадить льва.
– Много треугольных клеток. Канарейки в темноте. Голливуд потемнел – много ночных эпизодов.
– Три человека в яме. Два выкапывают, а один закапывает.
– В яму вложить большой полиэтиленовый пакет и заполнить водой. Трое в бассейне.
– Каток. Залить треугольную яму постепенно и послойно. Полностью.
Наконец, рабы восстали. Вариния замешана. Два самых занимательных кадра: Спартак топит Марцелла в котле с супом и Спартак бежит быстрее лошади.
– Наш человек! – восхищается Нилин.
– Его настоящая фамилия – Демский. А художник Демский похож на него, только без ямочки на подбородке, кажется, родственник.
– Ну, Кирк Дуглас… Пластическая операция. Вот его сын – тот да.
– Майкл мельче, но в нем больше загадочного.
– Когда я учился во ВГИКе, нас заставляли это учить. А я не мог. Чужие работы. Я только сейчас дошел до того, чтобы прослушать экскурсию Цапли-Глюкли, ту, что они делали на “Клязьме”. Раньше не мог. Эта, как ее, Ляпля… Цапля. Ей уже сколько, а она привлекает!.. Тише, что это?
– Какие-то шелестящие звуки, еле слышные, до того, что можно подумать – полная тишина. Такая полная тишина! И если прислушаться, можно услышать все, что угодно…, Ляплю, Цаплю, Клязьму, Вязьму, Глюклю… Да это еврей-гладиатор Кирк! – строит догадки Айзенброт.
– Нет, это под полом… крысы, – прислушивается Нилин.
– Там все может быть. Змеи, лягушки, суслики и сурки. Иногда я слышу, как там шушукаются, толкаются. А крыс я уничтожил лет десять назад. Набил все щели цементным раствором со стеклом.
– Нет, это за окном! – Нилин оттолкнулся от пола и в два прыжка достиг окна. – Выключи свет! – Он прилип к темному стеклу, пытается, что-то увидеть. Хочет выглянуть, но стекло мешает.
– У меня в мастерской появилась моль. Сейчас она пребывает в стадии личинок. Бесшумная моль. Зимняя спячка, – решил сменить тему Айзенброт.
– Где, покажи!
– У тебя в валенках, точно. Наверно, шубная. Уже переползла на носки.
Из другой комнаты слышно: “Горят латифундии!”
Они поспешили к телевизору.
Заседание Сената. Мудрый сенатор Гракх предлагает Главра с гарнизоном Рима направить на уничтожение Спартака и его добровольческого формирования. Юлий Цезарь останется охранять Рим. После заседания все выходят из Капитолия прямо на шумный рынок. Гракх покупает живую курицу и говорит, что надо принести жертву за победу Главра. Сдачи не берет.
Нилин снимает валенок – носки у него дырявые – разглядывает, принюхивается.
– Точно, моль, – Нилин переворачивает валенок и стучит им по полу. Тупой звук. Оттуда бесшумно сыплется какой-то мусор. Немое кино. Запускает руку в валенок и скребет. Затем рассматривает ладонь. Под ногтями видно нечто белое. – Вот они. Кстати, гусеница нападает преимущественно на меха, живет в переносном чехлике и подгрызает на своем пути все, независимо от того, ест или нет. Собака на сене, – Нилин, не переставая говорить, выковыривает нечто белое из-под ногтей и растирает, оставляя на полу мокрое место. – Моль – собирательное название относительно мелких насекомых из отряда чешуекрылых, или бабочек. Разделение отряда чешуекрылых на дневных бабочек, ночных бабочек и молей достаточно распространено, однако не является научно обоснованным.
– Гусеница или личинка? Вначале личинка, потом гусеница? А бабочка? – Айзенброт с восхищением слушает и с отвращением наблюдает.
– Моли бывают платяные, шубные, мебельные… капустные… яблочные, – увлеченно продолжает Нилин и с рукой в валенке идет к телевизору. На одной ноге дырявый носок, на второй другой валенок.
В это время рабы организовали арену и заставляют плененных, благородных римлян, драться, как гладиаторы. Те неумело размахивают мечами.
– Это как после разграбления имений заставлять помещиков пахать сохой, тяпать тяпкой или мотать мотыгой! – возмущается Айзенброт.
Спартак останавливает своих верных соратников. Укоряет: мол, нельзя превращаться в презренных римлян, нельзя человека превращать в жалкое животное.
Нилин и Айзенброт рассуждают.
– Кирк – первохристианин.
– Зачатки западной культуры.
Смена кадра, лирическая, слегка печальная музыка. Спартак в пустынной латифундии.
– Конечно, ищет Варинию.
– Конечно, он же брал ее за ручку.
– Но Варинию, конечно же, купил Красс.
– В этом вся соль.
– Любовь патриция к рабыне.
– В духе лучших образцов трагедийных сюжетов.
– Поющие в терновнике, птичка певчая, Санта-Барбара.
– Неравный брак, любовный треугольник.
– Так все и начинается. Результатом любви как высшего проявления человеческого существования может быть как счастье, так и несчастье. В самых невероятных видах, конфигурациях и форматах. Причем всего человечества разом. Процветания, депрессии, войны, разрухи, конкурсы, премии, рейтинги, аукционы и чемпионаты – все это случаи нечеловеческой любви, – заключает Айзенброт.
Нилин снимает второй валенок и надевает соломенные тапочки. Айзенброт думает о неизбежных следах. Нилин никогда не уходит бесследно.
– Нужно налить в валенки воду, – заявляет он.
– Зачем?
– Потом заморозить.
– ???
– Насекомые тянутся к теплу и свету. Нужен мороз.
– Мороз есть, а моль не ест людей. Волосы не ест, несъедобны. Недаром у маленьких девочек в детстве бывают проблемы со стулом. Им разрезают животики и в желудках находят клубки волос – маленькие девочки, нимфеточки-конфеточки, грызут свои длинные косички. Мальчики же обгрызают по кругу ногти. Но огрызки не глотают. Выходит, только в этом случае у мужчин инстинкт самосохранения больше, чем у женщин, – придумывает свое Айзенброт.
– Овец ест, – замечает Нилин.
– У овец шкура, то есть мех, а волосы – неживая природа, мертвая материя. Все уходит в песок, – не устает философствовать Айзенброт.
– Где еще моль? – Нилин несет валенки в ванную. Наливает в них холодную воду. Начинает методично искать моль. Он открывает шкаф, ковыряется в нем и начинает вываливать одежду. Пристально всматривается, принюхивается. Синтетику сует обратно, а все шерстяное досматривает. Еще его интересуют бирки – он собирает коллекцию совершенно не нужных вещей, поэтому на своем пути посещает мастерские художников, мусорки и свалки.
– У тебя много хорошей одежды!
Armani Exchange, Sisley, Club Monaco! А ты!Слышна бравурная музыка. Они спешат к телевизору.
На экране пейзаж с пиниями. Огни пожарищ. Рабы уже на лошадях. Восставшие продолжают жечь латифундии, убивать римлян стар и млад. Рекрутируют рабов. Те ни секунды не сомневаются, кричат, смеются и плачут. В одной латифундии Спартак, наконец, встречает Варинию.
– Я люблю тебя. Люблю, люблю. Запрети мне покидать тебя, – страстно говорит он.
– Запрещаю, – томно отвечает Вариния.
– У Варинии влажные глаза, она вся сочится, – иронизирует Айзенброт.
– Из глаз Кирка летят стрелы, – включается Нилин. – Крылатые амуры.
– Пару месяцев назад я обнаружил под стеллажом тысячи роящихся насекомых, но не моль, а странных крылатых муравьев. Откуда они взялись?! Какая-то промежуточная стадия – в воздух подняться не могут, но и не полноценные муравьи. Результат мутации, радиации и переоценки, – говорит о своем Айзенброт.
– Ну и что?
– Как что? Представляешь? Вначале я их давил тряпкой. Потом купил в магазине яд от насекомых. Набрызгал, подождал, потом вымыл полы со стиральным порошком. На следующий день повторил.
– И что? – тупо спрашивает Нилин, продолжая методично по квадратным сантиметрам искать моль в шкафу, давить личинки между пальцами и на полу.
– Исчезли, по крайней мере я их больше не видел. Ни крылатых, ни бескрылых. Причем были и те, и другие. Просто крылатых было больше и пугали они сильнее. Шагали, угрожающе переваливались с ножки на ножку. И неясно, какие в каких превращались. Крылья отваливались или отрастали? Не могут же два вида существовать рядом, вместе! Правда, хомо сапиенс и неандертальцы существовали вместе долгое время. Но рыжие и черные муравьи! Там такие битвы происходят! Прекращаются только, если разыграется непогода – тогда всем конец. Кстати, события в фильме длятся два года, но дождь так и не начнется.
Гракх и Батиат. Попивают вино и закусывают.
– Ах, эти два умника! Они единственные у Кубрика адекватно оценивают происходящее, – замечает Нилин.
– Не только, Спартак – тоже. Он правильно поймет перед решающей битвой безвыходность ситуации.
Батиат рассказывает, как начался бунт. Жалуется, что Красс купил Варинию, но не успел заплатить – она сбежала. Гракх предлагает ему за нее задаток в пятьсот сестерциев, а когда ее поймают, то и все остальное.
– Гракх – интриган, он хочет насолить Крассу, – решают Нилин и Айзенброт.
Смена кадра. Красс в бассейне с Антонином. Это его красавец-раб. Они беседуют.
– Странный диалог. В войске Красса небезопасно.
– Как бы ни о чем, как будто они потеряли ориентацию, чувствуется легкий намек на склонность римлян к мальчикам.
– Антонин морально устойчив, он убежит, я знаю, убежит.
– В войске Кирка безопасно. Там у всех высокие моральные устои.
– Там не опустят, – Нилин вытаскивает пиджак, висящий на плечиках в чехле.
– Это мой самый дорогой пиджак. Я его купил за сто долларов на распродаже, куда сдают ненужное нью-йоркские богачи. Лен, – хвастает Айзенброт.
– Прекрасный пиджак! Armani!
– Может, моль лен не грызет? – с надеждой спрашивает Айзенброт.
– Еще как! – радуется Нилин.
– У тебя в голосе интонации палача, который казнит без разбора. Так ведут себя особи, свободные от угрызений совести.
– Истребители моли.
– Ловцы душ.
С верхней полки валятся шарфы. Нилин скрупулезно их просматривает, аккуратно перебирая по всей длине. Обнаруживает следы деятельности насекомых.
– Я плачу, когда вижу дырку в шарфе, – он находит личинки, заставляет посмотреть, как они шевелятся, и давит между пальцами. – А на Урале художник Слонов для своих инсталляций выращивает моль.
Набор рекрутов. Военные учения в лагере Спартака. Рабы на скаку с победными криками рассекают продолговатые головы-тыквы, насаженные на колья. Треск, гам, тарарам, бравурная музыка. “Еще тысяча таких, и можно идти на Рим!” – сверкая глазами и гордо оглядывая лагерь, говорит Спартак.
Войско Спартака на привале. Ночь. Заслуженный отдых. Легкий ветерок. Звездное небо.
– Стихи, Антонин!
– Стихи, Антонин!
– Стихи!
Спартак смотрит на Антонина, Вариния смотрит на Спартака. Антонин смотрит на Спартака и Варинию. Спартак говорит, что Антонин не должен убивать, а должен петь. Вариния спрашивает у Спартака: “Он тебе нравится?”
– Странный вопрос, – удивляется Айзенберг.
– Стихи попсовые.
– Стихи для Кирка и Варинии.
Лазутчики докладывают, что на них идут шесть когорт.
– Шесть когорт! Сколько оружия и доспехов! – с восторгом говорит Спартак, когда узнает, что лагерь беспечных римлян даже не огорожен.
– Если моль ест лен, тогда мои картины тоже под угрозой, по крайней мере, их тыльная сторона.
– Моль их уже грызет, – безжалостно заявляет Нилин.
– Сколько льняной массы нужно одной моли, чтобы насытиться? – интересуется Айзенброт.
– Зависит от того, в каком она состоянии, – Нилин бросается рассматривать картины, но ничего не обнаруживает.
– Возможно, грунт так закрепляет ткань, что зубчики насекомого не могут прокусить. Кстати, чем оно пережевывает питательную массу, и есть ли у него зубы?
В это время пират-киликиец обещает Спартаку пятьсот кораблей. Спартак дает ему задаток – сундук с драгоценностями.
– Сколько будет стоить треугольная яма, если ее залить расплавленным золотом?
– Если залить полонием-210, то во много раз дороже.
– В яму вложить Солнце.
– Треугольное, идея прекрасная. Дискотека в яме, вращающееся Солнце. Плавающее!
– Смотришь и не поймешь: отражение или на самом деле.
– Нужно делать в ясную солнечную погоду.
Дым, красные кадры, солнца не видно. Весь лагерь римлян уничтожен, в живых остался только Марк Главр. Спартак ломает его жезл, символ Сената, Главра под улюлюканье сажают на коня задом наперед.
От такого стресса Айзенброт проголодался и спрашивает Нилина насчет вареников с картошкой и грибами. Нилин отказывается. Айзенброт ставит на плиту мороженые вареники.
Вокруг сваленных в небольшую кучу двух пар валенок образовалась большая лужа воды. Они сочатся.
Рабы продвигаются на юг. Зима, непогода, болота, похороны, печальная музыка.
– Вполне возможно, что у них начались эпидемии. Однажды римляне чуть не вымерли от тропической лихорадки – малярийных комаров завезли вместе с зерном из Карфагена, –
рассуждает Айзенброт.
Опять лето, разделка туш.
Вариния объявляет, что у нее будет ребенок.
– Как бы ниоткуда, – замечает Нилин.
– Фильм не эротический, без постельных сцен, – соглашается Айзенброт.
Пираты предали Спартака – берег моря пустынен. Корабли не пришли.
Вареники готовы. Айзенброт вываливает их на тарелку и идет к телевизору. Нилин тут же, пальцами, которыми он только что давил личинки, тащит из его тарелки горячие вареники. Теперь он развалился в компьютерном кресле и пытается скачать свою почту на дискету. Кресло опасно кренится и трещит. Два месяца назад он его сломал.
Попеременно на экране крупным планом лица Красса и Спартака. Первый выступает в Сенате, второй перед своими соратниками. Смены одинаковых кадров заканчиваются словами Спартака: “Будем драться”. И его кличем: “Пойдем ночью”.
Войско Красса выходит. Легионеры-профи. Штандарты. Пики. Доспехи. Барабаны.
Отправляется и сброд Спартака. Хламиды, вилы, копья, старики, дети.
Красс со свитой въезжает в лагерь. В палатке ему подносят бокал вина. “Армия готова к бою?” – строго спрашивает он. “Как бы то ни было, каждый находится на своем месте и знает, что делать” – браво отвечает легат. Но хитрый Красс что-то задумал: “Спартак должен и дальше верить, что он далеко обогнал армии Помпея и Лукулла”. Красс задумал западню. И главное, он сказал: “Нам надо не убить Спартака, а уничтожить легенду о Спартаке”.
Ночь. Спартак печально ходит по своему лагерю. Костры. Восхищенные взгляды тех, кто не спит.
Беременная Вариния. Спартак: “Я люблю тебя больше жизни”. Прощание. Он просит ее рассказать их будущему сыну, кто был его отец, потому что остальные будут лгать. При этом он говорит: “Нам с тобой прощания не нужны. Пока жив один из нас, мы живы оба”. Долгий поцелуй. Медленный уход в черное.
Попеременно – армия Красса, армия Спартака, армия Красса, армия Спартака… Лица идущих на смерть крупным планом, тревожная музыка. Трубы и литавры.
Когорты перестраиваются в цепи. Спартак дает команду поджигать соломенные валы. Одни тащат их на наступающих легионеров, другие бросаются вперед под прикрытием этих горящих танков-валов. Легионеры отступают.
Приближаются Лукулл и Помпей со своими армиями.
– Кирку конец, – радуется Нилин.
– Се ля ви.
– Финита ля комедия.
– У Красса восемь легионов.
– Это не те шесть когорт.
Битва. Спартака сбивают с лошади. Рукопашный бой. Темное небо. Спартак профессиональным движением отсекает руку легионеру немного ниже локтя. Тот удивленно смотрит на обрубок. Быстрая смена кадра.
Символический момент – две убегающие лошади. Прощальное ржание. Ночь. Сильный ветер, мрачные тучи. Трупы. Среди них ходит Красс с центурионом. Плач ребенка.
– Уж не родила ли Вариния?! – удивляется Нилин.
– Похоже, он ищет Кирка, – догадывается Айзенброт. – А ребенок явно не новорожденный.
– Огромный!
Красс находит Варинию с ребенком. “Где Спартак?” – грубо спрашивает ее Красс.
Вариния отвечает, что Спартак мертв. Красс приказывает центуриону отправить ее к нему в латифундию.
Утро. Живописно рассаженные на земле рабы в цепях. Глашатай говорит, что им сохранят жизнь, если они укажут на Спартака. Спартак вскакивает – он всегда готов, но два пленника рядом с ним – тоже. И все хором кричат: “Я – Спартак!” Встают еще… Спартак плачет от умиления.
– Очистительные слезы.
– Санативный орган.
– Красс сам поймет, кто Спартак.
– По его упорно горящим немигающим глазам.
Нилин спохватился, долил воды в валенки и начал запихивать их в полиэтиленовые пакеты. Всего вышло три пакета. Кроме валенок, были замочены пиджак, пара шарфов, две пары шерстяных носков.
Фильм никак не может закончиться. Теперь Гракх предлагает Батиату украсть Варинию за один миллион сестерциев. Сговорились за два.
– Батиат не лыком шит.
– Гракх готов почти на все, чтобы насолить Крассу.
Эпизоды меняются все быстрее.
Вот Юлий Цезарь приходит за Гракхом, чтобы привести в Сенат. Речь Красса. “Аресты идут, составляются списки преступников. Новый порядок”.
– Знакомые слова.
– История повторяется.
Гракха наказывают изгнанием.
Теперь Красс в своей латифундии. Обхаживает Варинию. Она ходит печальной Эвридикой. Он спрашивает ее: “Что ты вспоминаешь, когда думаешь о Спартаке?”
– Это написано в ее сурьмяных глазах: стойкий, крепкий, – быстро определяет Айзенброт.
– Оловянный раб, – говорит Нилин.
Вариния смело говорит Крассу, что тот боится Спартака.
Смена эпизода. Вечер. Антонин и Спартак в цепях.
– Я – Марк Лициний Красс – говорит Красс, подойдя к ним. Спартак с горящим взором смотрит в упор. Красс с воплем дает ему пощечину. Спартак плюет ему в лицо.
Красс разъярен.
– Они будут драться! Снять цепи!
Антонин говорит, что не даст римлянам распять Спартака и убьет его. Дерутся. Спартак, закалывая Антонина, говорит: “Прости”. А тот: “Я люблю тебя, как своего отца”. Спартак – что любит его, как сына, которого не увидит (он думает, что и Вариния, и его сын погибли). Последнее, что услышали Антонин, Нилин и Айзенброт, было слово – “Спи”. Спартак плачет.
Красс не успокаивается и бьет ниже пояса: “А что скажет Спартак, если узнает, что Вариния в моем доме?!” На лице Спартака все возможные чувства. “Распять, никакой могилы, никакой надписи, сжечь и пепел развеять по ветру”, – чеканит слова Красс своему подчиненному.
– Теперь надо вынести пакеты на мороз.
– Бомжи стащат.
– Никто не увидит. Понесли.
– Или подумают, что в них бомбы.
Сначала Нилин хотел забросить пакеты на козырек входа, но Айзенброт увидел огромный крюк слева от двери. Раньше он его не замечал. С помощью длинного черенка боевой лопатки пакеты были повешены.
За время их отсутствия Батиат все-таки успевает выкрасть Варинию и привезти к Гракху.
– Крассу понадобилось восемь легионов, чтобы захватить тебя, – роняет Гракх, дает Варинии бумаги и сообщает, что с этого момента она уже не рабыня. Она благодарит его и целует, он растроганно говорит, что Красс бы позеленел от ревности.
Батиат везет Варинию в Аквитанию. На посту их останавливают, и она видит распятого Спартака. Она что-то говорит ему. Ее не слышно, только музыка. Ответить он не может. Немое кино. Печальная и в то же время жизнеутверждающая музыка. Она показывает ребенка и говорит, что он свободен!
– Лучший подарок, – обращает внимание Айзенброт.
– Ребенок подозрительно большой, – опять замечает Нилин.
– Настоящий мальчуган. Он сын аккуратно распятого Кирка.
– Майкл.
Батиат, поглядывая на стражу, отрывает ее от Спартака. “Прощай, моя любовь!” – шепчет Вариния. Повозка удаляется по Аппиевой дороге.
– Раба любви.
– Соломенная вдова. Пока не отлетит душа Кирка.
– Воздушный поцелуй. Мотылек, ржаная моль.
– На самом деле, его не распяли, – сказал Нилин.
– На самом деле, Вариния была не такая уж верная, – говорит Айзенброт.
– Кирк совершил три подвига: прокусил человеческую ногу, не попользовался женщиной и обогнал лошадь.
– Еще три: утопил Марцелла в супе, картинно отрубил руку легионеру и плюнул в лицо Крассу.
– Сыграл на зрителя.
– Перебор.
Наступила полночь.
– Да, надо уходить. Что-то холодно. У тебя нет спортивных штанов?
Айзенброт вытащил из шкафа много раз стиранное синее нижнее белье.
– Это же Calida! – вскричал Нилин. – Швейцарское нижнее белье, лучшее в мире!
Нилин задумался, потом как-то печально сказал: “Наверно, я замерзну”.
Айзенброт порылся в шкафу и вытащил зеленый свитер. Нилин пошел в другую комнату и натянул все это на себя. Надел свою квадратную дутую куртку, невыразительную финскую шапочку, крепко и как-то радостно обнял Айзенброта – хрястнули ребра – крякнул, посмотрел влево и сокрушенно сказал: “Одна моль улетела туда”. Распахнул дверь и ушел в темноту.
Моль, улетевшая туда, была вся мохнатая – лапы, голова, туловище и даже крылья, которые напоминали восточный ковер цвета пустыни со сложнейшим орнаментом. Оттенки от бледно-бежевого до коричневого холодного. По форме и летным характеристикам она являла собой точную копию американского сверхзвукового “Стелса”, но только намного эффективнее. Впереди на голове раскинулись в стороны два огромных уса-локатора. Тоже мохнатые.
Одежда на вешалке так и осталась висеть почти в горизонтальном положении.
На улице стоял мороз. Минус двадцать. Айзенброт смотрел в темноту. Нилин быстро удалялся в облаке пара. В этот раз он ничего не сломал, не нанес большого вреда.
Утром с помощью длинного черенка лопатки для колки льда он подцепил связку пакетов, и те со стуком попадали на морозную землю. Три каменных пакета – три глухих стука. Затащил их внутрь и поставил возле батареи на разморозку.
Через неделю появились блохи.
Все началось с того, что у Айзенброта зачесалось ухо. Пальцем он нащупал что-то маленькое, твердое, но живое. Щиколотки его чесались уже несколько дней. Там он обнаружил кольца укусов. Бросился на поиски. Лакмусовой бумажкой служил лист белой бумаги. Айзенброт клал его на пол в разных местах, надевал очки, замирал и пристально смотрел. Время от времени на белом листе возникали и тут же пропадали мелкие точки. Больше всего точек возникало в тех местах, где было теплее, и где он работал: возле батарей, компьютера и кровати. Сомнений не было – это блохи. Не моль, не крылатые муравьи, не клопы, не вши и не другие насекомые. В поисках мест скопления он наткнулся на портфель Нилина, который тот легким движением опустил у его двери неделю назад. Так и есть. Там кишмя кишели насекомые.
– Говорят, что блохи могут подпрыгивать на высоту до двух метров, – вслух сказал Айзенброт, размахивая руками, и представил себе тучу – армию блох в синхронном прыжке.
Началась ловля.
Позвонил Нилин.
Айзенброт включил телевизор.