Опубликовано в журнале Зеркало, номер 35, 2010
“Лучше разойдемся и погибнем врозь!”
Ф.М. Достоевский,1876 г.
“У нас художники – они как шпионы”.
Н.С.Хрущев,1962 г.
Московский Манеж – это Элий Михайлович Белютин!
И нет Белютина без Манежа!
До его полной и подлинной биографии еще далеко. В эпоху перестройки Элий Михайлович не удержался от переделки своей творческой и жизненной стези. Вместо служащих, в родстве появились древние аристократы, князья Курбатовы. Его кровь сразу поголубела. Вместо официальных и вечных учителей советской культуры – Г.Т. Горощенко, И.И. Чекмазова и В.В. Почиталова, появились иные лица, ныне в большом фаворе художники Аристарх Лентулов и Лев Бруни.
Чтобы не вводить читателя в заблуждение, укажем, что художественная школа, с 1946 года ставшая институтом им. В.И. Сурикова, в разгар Второй мировой войны влачила самое жалкое существование. Ее основной состав с дирекцией загнали в Самарканд, а остаток профессоров и студентов с нетерпением ждали появления немцев на Красной площади.
Учебные занятия института, куда попал молодой фронтовик Элий Белютин, продолжались с грехом пополам в окруженной немцами Москве. Рисунку учил некто Почиталов, живописец Горощенко в открытую писал портрет Гитлера, бывший царский офицер Глеб Смирнов и столп академизма Николай Машковцев готовили докдады на немецком языке. В Самарканде же, куда эвакуировался институт во главе с Аристархом Лентуловым, умершим в 1943 году от голода, он учиться никак не мог.
А впервые я увидел его в пору расцвета и славы на гранитных ступенях Дома моделей весной 1962 года. Московским стилистам и модисткам раз в неделю он преподавал рисунок, а поскольку все они были красотки, то отбою от поклонников не было. Ухажеры встречали их у выхода, чтоб увлечь в кафе, в кино, домой. Это был тщательно и со вкусом одетый мужчина, бежевый костюм и пестрая бабочка, плащ через плечо, суровый взгляд , пышные бакенбарды. Мне он показался человеком другой, не богемной породы; но и не директор кремлевского цирка.
Чужой, неприступный гуру!
Эта чуждость не улетучилась и летом, в порту Химки, когда художники арендовали пароход для артистического путешествия по Волге. Одет был он иначе – голубые джинсы, клубный пиджак, пестрый шейный платок, а его собеседник, знаменитый рисовальщик Валерьян Богаткин в потрепанной соломенной шляпе и босоножках казался лишним мусором в изысканной композиции. Потом был Белютин похорон рисовальщика Лени Мечникова, бывшего морского офицера, одного из героев Манежа. Стоял он отдельно от толпы, как монумент в черном пальто. И позднее – Белютин дает интервью польскому телевидению. Повелительные жесты, культурная речь.
Откуда явился этот возмутитель спокойствия, кто его породил и где он обкатал свой властный характер наставника и провокатора?
Родился он в 1925 году, в советской Москве, в коммуналке Большой Садовой улицы, в семье совслужащего с польским прошлым Михаила Павловича Белютина. Мать Лидия Ивановна, аристократка двух известных родов Гриневых и Курбатовых. На итальянский манер сына назвали Элигий или упрощенно Элий. Дед-итальянец, директор театра в Привисленском крае, так в царские времена называлась Польша, – благословил молодых “Мадонной с младенцем” – картиной итальянской кисти, положившей начало прекрасной коллекции молодой московской семьи.
Семья благородной русской интеллигенции с международными корнями.
Много лет спустя, в эпоху перестройки, Э.М.Б. подчеркивал, что его отец был писатель, примыкавший к литературному содружеству “Перевал”.
Моя экскурсия в литературный мир советской Москвы увенчалась неожиданным открытием. Литератор с фамилией М.П. Белютин нигде по спискам “Перевала” – 60 членов –
не числился. Есть самые отсталые – Луппол, Миндлин, Пикель, Халопов, Таратута, а Белютина нет. Возможно, молодой человек писал не романы, а квитанции для конторы “Рога и копыта”, но почему в 1937 году “люди в кожанках” увели счетовода в соседний двор и расстреляли” (показания Н.М. Молевой) – дело темное.
Везде силы зла и мрака!..
Счетовод – активный участник троцкистской оппозиции? Служебная халатность? Расчетливое вредительство против генеральной линии коммунизма?
Туманная субстанция!..
На вопрос Н.С. Хрущева: “Кто ваш отец?” Э.Б. отвечал: “Политический деятель, репрессированный в тридцать седьмом”.
Наверное, врать вождю не решился. Папа – не писатель, а партийная шишка, троцкист и враг народа.
Два года потрясенная Лидия Ивановна Гринева-Белютина провалялась в психушке.
Ребенок рос на руках у бабушки Марии Никитичны, хорошо учился и усидчиво рисовал без уклонов и загибов. Прямая линия реализма соблюдалась безукоризненно. Когда грянула война, Элик одним из первых добровольно побежал воевать с фашистами. Там парня подстрелили и контузили. Прострел левой руки и орден Красной Звезды за храбрость. С 42-го по 47-й старательно рисовал гипсовые слепки под руководством Глеба Алексеевича Смирнова, отпрыска известной артистической фамилии.
Метод советской академии – ближе к натуре!
Летом дипломник “Сурика” Элий Белютин месил грязь русского севера, описывая и рисуя пострадавшие от войны архитектурные памятники. Работа получила высший балл, а автор – назначение на кафедру искусствоведения в Городской пединститут им. В.П. Потемкина. Там заправляла очень видная личность сталинской эры – Николай Григорьевич Машковцев, презиравший декадентов и французскую мазню в искусстве.
“Нам новшества ни к чему!”
Да здравствует генералиссимус Сталин!..
Работа под руководством колоритного шефа – парная баня в Сандунах, огуречный рассол вместо пива и брюнетка на закуску.
В 1948 году Белютин подрядился на грязную, но денежную работу в бригаду монументалистов. Страну охватила лихорадка монументальных украшений. Заводы, каналы, театры, клубы зазывали умелых альфрейщиков большими заработками. Бригада мастера широкой кисти Виктора Борисовича Эльконина получила заказ на роспись Театра Красной Армии, где собрались живописцы с подозрительными фамилиями: Меер Аксельрод, Семен Ковнер, Гельфрейх и Роман Кликс, и вполне возможно, что за псевдонимом Серафим Павловский скрывался Исаак Рабинович.
А куда смотрел политрук?
Товарищи, да это же не бригада советских живописцев, а кагал сионистов!
Почему Сталин окрысился на евреев?
Началась всесоюзная охота на сионистов и осторожный Белютин смылся со строительных лесов в ученый кабинет Академии Художеств, где составлялись учебники для начинающих художников под названием “Сведения о рисунке” или “Сведения о живописи”. Там было почти тихо, если не считать наступавшего на пятки доносчика Борьки Неменского, наглого типа со связями в Кремле.
Сорок лет спустя, в Париже, я встретился с дочкой Эльконина, художницей Марией Викторовной. Она привезла показать французам свои выразительные “черные доски”. Был и вернисаж, и разговор в кафе.
“Белютин – стукач и провокатор! – заявила она, не моргнув глазом. – В 48-м он лишил моего отца работы”.
Решительное заявление о всемирно известном деятеле искусства мне показалось грубым и прямым. При коммунизме такое понятие, как “донос”, заменило суровое и острое, как ружейный штык – “бди!”, то есть бдительность прежде всего. Повсюду, как колорадские жуки, кишели немецкие, британские и югославские шпионы под видом смирных советских граждан. Их выводили на чистую воду. Сидеть в общественной сральне стало небезопасно. Бдительный сосед доносил о составе подозрительного говна. Людей с запорами отправляли на излечение в морозные сибирские лагеря, где все единодушно срали кровавым поносом.
Русская самобытность под советским соусом!..
От престарелого В.А. Фаворского и княгини Маши Чегодаевой я слышал не столь сокрушительные, но острые заключения: “Мерзавец и провокатор ваш Белютин”. Здесь же говорила дочка пострадавшего, что придавало особый вес и основательность версии.
Знаменитая пара – Белютин и Молева!
В 1953 году Элий женился на красавице дворянских кровей Нине Михайловне Молевой.
Внучка боевого генерала, лектор литинститута, активистка комсомола, комиссар агитбригады. Со школьной скамьи Нина состояла в отряде бдительных советских граждан, доносивших начальству о неполадках в комсомольском хозяйстве. Она не была “наивной утописткой”, как сейчас принято обозначать кадровых стукачей коммунизма, а расчетливой и дальновидной девушкой, готовой в подходящий момент сдать и растоптать своего хозяина и притулиться к другому.
Жизнь в ритме эпохи.
Супруги приняли все правила советской игры, а с ней и людоедский строй Совдепии.
Связи с могучим московским кланом “левых” Голицына-Фаворского-Гончарова совсем не получались. Клан презирал скороспелые рекламные тезисы о какой-то “новой реальности”, опираясь исключительно на вечное ремесло, а Белютин любил красоваться и поучать. Работа с молодежью оказалось подходящей дорогой к славе, но и там видные места заняли враги. В “Полиграфе”, куда его запихнули по большому партийному блату, он продержался недолго. Мафиозник Андрей Дмитрич Гончаров сделал все возможное, чтоб выжить малахольного теоретика из стен своей цитадели. Белютин и его гениальная супруга считали, что искусство можно раздуть не только до человеческого лица, а гораздо шире, до особой духовности мирового уровня.
Бредовую выдумку безработного педагога – “теорию всеобщей контактности”, распространяемую на рисующих людей независимо от возраста, супруги выдавали за новаторский почин, но ничего нового в этом бреду не было. Название или обозначение этой теории – “новая реальность” – супруги украли у французов, в 1946 году показавших свою геометрическую продукцию, да и коллективные, контактные бдения придумали сектанты. Это была не универсальная художественная система, как классицизм, академизм, конструктивизм, и не злободневный “изм”, а пастух и стадо, начальник и подчиненные, плюс элементарный технический прием – побольше красок на картинке.
Не солдатская шеренга, а колхозный хоровод.
Сначала его общественный почин приняли как обычную кружковую работу по подготовке профессионалов карандаша и кисти, но через год-два власть обнаружила, что это не ортодоксальные курсы, а секта врагов народа.
Драться пришлось на два фронта. Против могучих адептов вечного реализма и реакционеров партийной идеологии. Молева, доктор и профессор всех наук, взялась разложить коммунизм изнутри, отхлопотав местечко консультанта по культуре при ЦК КПСС. Нештатный профессор Белютин организовал “студию” под покровом курсов повышения квалификации шрифтовиков советских издательств, текстильщиков, стилистов и модельеров.
1956-й – год либеральных надежд и легкой оттепели.
Со скрипом, покачиваясь с боку на бок, просторная и непутевая Совдепия куда-то продвигалась. Люди рыли каналы, поднимали целину, рвались в комос. Модель советского счастья всерьез волновала западный мир. Русский язык, советские порядки тщательно изучались. Кто сказал, что русские носят лохмотья и живут в непролазной грязи? Гнилой ватник, дырявая шапка, свинарка и пастух, штепсель и тарапунька – злостная выдумка капиталистов!
Советская Россия – образец для человечества!
Вечная ученица Белютина графист Учпедгиза Вера Ивановна Преображенская, до 90 лет приносившая свои опыты на суд учителя, с восторгом вспоминает вылазки курсантов на русскую природу.
“Белютин нам зажигал сердца!”
Очаровательная картина: сотня энтузиастов рисования, взявшись за руки, “чтоб не пропасть по одиночке”, творят чудеса в березовой роще.
Сердечный, колхозный Барбизон!..
Затем идут веселые показы по клубам, обсуждения, выводы и почетные грамоты.
Литературно одаренные белютинцы Леонид Рябичев, Борис Жутовский, Игорь Снегур оставили человечеству светлые лирические описания героических дел белютинцев, нигде не упомянув о связях своего наставника с иностранными подданными.
Секта возникла в советском пространстве без связи с внешним миром, но в дипарт Белютин вошел особым способом. На словах он громил и поносил своих питомцев за связи с ничтожными фирмачами, а на деле тихой сапой искал выгодный проход в подлый западный мир. Копать он начал с Польши, родины его предков. Польские студенты и аспиранты московских институтов считались своими людьми – “ямщиками”, как их презрительно обзывали кадровые фарцовщики. Они свободно и без слежки передвигались в метро и по улицам Москвы, торговали из-под полы и не уступали москвичам в пьянстве и дебошах. Белютин наладил связь с союзом польских плакатистов, рисовавших все, что им вздумается. У поляков водились и коммерческие книжные магазины для выставок и продажи их продукции.
В шестидесятые годы за встречу с иностранцем уже не расстреливали, молодежный фестиваль 57-го перепутал все статьи и кодексы.
Выставка графических работ Белютина в варшавском книжном магазине “Кшиве Коло” прошла незамеченной (1961), но была прорвана блокада, образовалась персональная щель на Запад. В том же году работы показали в польском магазине Парижа “Ламбер”. Много лет спустя я туда заглянул и листал скромный каталог белютинских работ в легком экспрессивном духе.
О существовании свободного советского художника и педагога узнали на Западе .
Реклама-мама!..
Белютинский трудколлектив стал моден в Москве. Летом 1961 года 250 курсантов арендовали пароход, загрузили его артистическими причиндалами и погнали вниз по матушке по Волге навстречу солнцу, искусству и любви.
У меня, провожавшего в этот круиз друзей и подруг, навсегда сохранилась в памяти пестрая картина отчала, крики, гам, свистки, гудки и музыка.
В ресторане оркестр наяривал “буги-вуги”. Элий Михалыч в голубых джинсах, с роскошными бакенбардами а-ля Элвис Пресли выразительно жестикулировал, стильно одетые чуваки и неотразимве чувихи сплелись в бешеном танце.
Лакеи Уолл-стрита!..
“Выполним план великих работ!”
Что привлекало в “студии” Белютина амбициозную молодежь?
Изобретательный педагог всем, независимо от возраста и образования, предлагал кратчайший путь к вершинам гениальности, логически обоснованный и простой. Перед ними ставилась одна техническая задача – “раскрепощайтесь!” При помощи мастихина и краски делай бугристую поверхность в любом жанре – натюрморт, пейзаж, портрет. Многофигурные композиции заранее исключались как старомодная и бессмысленная трата времени. Сделай высокое напряжение на картонке – и ты в раю.
“Раскрепощайтесь!” – повелевал наставник.
Курсанты мусолили на палитре бесцветную фузу и втирали ее в поверхность холста до тех пор, пока не появлялись желанные бугры и ямки.
“Раскрепощенная вещь!” – была высшая похвала гуру.
Нетрудно догадаться, что такая убогая и фальшивая система долго держалась в среде невежественного общества, лишенного прямой связи с мировыми экспериментами в искусстве, а как только рухнула стена вражды, белютинская секта испарилась, как лужа под солнцем.
Деспот. Псих. Гуру.
* * *
В 50-е годы поп-арт, сфабрикованный нью-йоркскими галереями, еще не выполз из американского логова. Повсюду царствовало абстрактное направление, европейские наследники Кандинского, Мондриана, Малевича. В советском пространстве продукция Его Величества Капитала считалась очередной угрозой империалистов всему прогрессивному человечеству. Любые попытки подражать Западу без материальной поддержки государства были бессмысленны. Единичные опыты старика Родченко и молодых новаторов Слепяна и Злотникова (1956) без опоры в Кремле были обречены на забвение. Примитивный реализм фотографического типа Бродского, Кацмана и Лактионова считался образцовым народным искусством и всякие попытки формалистов подправить его, расширить его живописные возможности пресекались голодной блокадой или просто физическим истреблением .
На первом съезде советских художников в 1957 году возникло равновесие сил, раскол на два лагеря – консерваторов и либералов, правых и левых. Правые постоянно искали возможность дать бой левакам, сбросить сумасброда Хрущева, захватившего Кремль, и поправить положение в государственных делах. Левые потихоньку расширяли и разбавляли реализм в своих семейных интересах. В 1964 году, взявшись за руки, единодушно сбросили Хрущева, за космические заказы перегрызлись, как собаки за кость, в культуре наломали дров и разошлись по своим углам.
Одной из жертв этой драки в декабре 1962 года стала студия Белютина.
В этом памятном году белютинцы выставлялись в марте (Литинститут), апреле (Дом кино), а в ноябре в Клубе учителя состоялся творческий отчет участников пароходного путешествия. Там выставлялись мои друзья Снегур и Осмеркина, Огурцов и Аршавская, Галацкий и Киселева, Громан и Россаль. Большое кубовидное помещение от высокого потолка до пола в несколько рядов было завешено картинками – штук двести – и все они походили друг на друга. Этюды поволжских берегов и дебаркадеров. Портретики рыбаков и грузчиков. Выделялся один холст с намеком на графическую абстракцию. Автор, опрятно одетый паренек, студент “Полиграфа” Володя Янкилевский. На самодельных ящиках, обитых холстом, стояли скульптуры Э.И. Неизвестного. Рисунков Соболева и Соостера я не заметил. Оставался загадочным один пункт: зачем, с какой стати видный скульптор, лауреат фестиваля 57-го года и самобытный молодой живописец примкнули к учебной студии?
Не из карьерных же интересов?
Так или иначе, Неизвестный и его юный друг Янкилевский сроднились с белютинцами и пошли с ними до конца.
В помещение набилось очень много народу. Казалось, все самые умные и благородные лица Москвы собрались здесь, чтобы потолкаться и посмотреть в глаза друг другу.
В толпе восторженных зевак зашептались, в зал протиснулась пара польских друзей Белютина с настоящей кинокамерой.
“Старик, смотри, сам Раймонд Земский прилетел!”
Когда в польских и западных газетах появилось сообщение о “выставке абстракций” в Москве, правые проснулись раньше левых. Вот он, подходящий момент заклеймить позором притон формалистов, декадентов и сектантов в святой советской культуре! Имелась куча компрометирующих данных: нелегальная связь с иностранцами, фарцовка на почте, валютные сделки в ресторанах, грабежи поволжских музеев, свальный разврат на советском пароходе. Безнадзорные курсы и дикий вожак подходили для примерного наказания..
1 декабря 1962 года из отдела культуры Моссовета раздался звонок начальника
Д.А. Поликарпова:
“Товарищ Белютин, вас приглашают на официальную выставку в Манеж”.
“Это провокация!” – завыл струсивший гуру.
“Нет, это приказ!” – заключил начальник и повесил трубку.
Учитель подчинился партийному приказу и всю ночь лихорадочно отбирал и сортировал произведения своих подопечных.
На казенном грузовике в Манеж доставили 60 картин 25 авторов. Во избежание толкотни министр культуры Е.А. Фурцева выделила девять опрятно одетых авторов, умевших правильно говорить с высоким начальством.
Художник В.Б. Янкилевский, участник Манежа, вспоминает:
“К девятке белютинцев в пожарном порядке пристегнули группу – Соостера, Соболева, Неизвестного и меня, показавших свои работы в гостинице “Юность”.
Таким образом, за ночь сколотили народец для битья и утром разместили в буфете Манежа на фоне невинных фигуративных картинок.
“Двенадцать из них были евреи с кривыми носами и зелеными пальцами, – иронически вспоминает Неизвестный, – и лишь одна русская по фамилии Вера Преображенская”.
Мне удалось установить точный список заложников Манежа, лично повидавших Никиту Сергеевича Хрущева.
1. Леонид Николаевич Рябичев (журналист, член партии, фронтовиж, график). 2. Дмитрий Семенович Громан (фронтовик, график). 3. Леонид Мечников (бывший капитан морского флота, шрифтовик). 4. Алексей Николаевич Колли (сын главного архитектора Москвы, график). 5. Борис Жутовский (коллекционер и график). 6. Люциан Грибков (красивый бас, шрифтовик). 7. Владимир Шорц (храбрый и болтливый тип, шрифтовик). 8. Николай Александрович Воробьев (фронтовик, график и коллекционер икон). 9. Вера Ивановна Преображенская (худред Учпедгиза, член партии). 10. Юрий Соболев-Нолев (инвалид войны, худред в журнале “Знание – сила”). 11. Юло Соостер (эстонец, бывший зэк, график и живописец). 12. Эрнст Неизвестный (фронтовик, скульптор). 13. Владимир Янкилевский (график и живописец).
Академический официоз, мечтавший прихлопнуть опасную заразу, немедленно смекнул, что настал час легкой расправы и явился в Манеж плотной командой, пристроившись к кремлевскому табуну Н.С. Хрущева.
Все тринадцать заложников с честью вынесли пятнадцатиминутный штурм советского вождя, несмотря на его воинственные крики: “расстрелять”, “сослать”, “пидерасы”, “говнюки”.
Для погрома академики подсунули Хрущеву самый слабый пункт московского новаторства – белютинцев, где мода и посредственность, апломб и пустота сразу бросались в глаза. Белютина, превосходно сыгравшего роль провокатора, пригласили на кремлевский банкет. Московские курсы назавтра рассыпались и никогда не поднялись, но острота конфликта не снизилась, а накалилась, к ней подключились проблемы политические и идеологические, захватившие всю советскую цивилизацию. Непрерывные заседания и банкеты советского правительства с деятелями советской культуры длились весь 1963 год. Своенравного учителя рисования со сломанной психикой оставили в покое. Он купил барскую дачу в Абрамцево и занялся основательно запущенным художественным творчеством. Закулисные интриги политиков кончились тем, что генсека Хрущева устранили от власти, а казенную кормушку академики разделили пополам: половину “правым”, другую – “левым” .
“Левые” – академик В.А.Фаворский и княгиня Мария Андреевна Чегодаева – ярые защитники “семейной линии” в искусстве – пыхтели, как тульские самовары, публично обзывая Белютина “нищим духом дилетантом и провокатором”. А княгиня пошла еще дальше – “мерзавец, чтоб мы тебя больше не видели!” – приписав свою брань академику Сергею Васильевичу Герасимову. На мой взгляд, грубовато, я бы оставил героя Манежа на особом положении возмутителя спокойствия советской культуры.
Правые и левые писали свои статейки в одной и той же газете “Правда” с оглядкой на цензуру Кремля, так что яркой полемики никто не читал. Все умудрялись жить в одной кормушке, а если появлялся чужак, то дружно разрывали его на куски.
* * *
Эпоха советского застоя, частая смена престарелых кремлевскх вождей не коснулись прочного творческого быта супругов Белютиных.
Устав христианского жития!..
“Новая реальность” абрамцевских отшельников!..
Дачные затворники Белютины не качались в гамаке, а работали не покладая рук в литературе и в живописи. Белютинское “Зажечь сердца” – столбовая программа пророков всех времен и народов мира – работало безукоризненно. Крепко связанные сексуальные и материальные вопросы решались автоматически – членские взносы через постель гуру. К Белютину в Абрамцево шли отборные поклонницы в порядке живой очереди. Молеву не занимал гарем мужа. Она с увлечением сочиняла роман о гареме императрицы Екатерины Великой.
В 1964 году на абрамцевской даче открылся артистический салон с литературной читкой и обсуждением картин. Подпольный поэт Генрих Худяков, приглашенный на читку своих абстрактных стихов, поделился впечатлениями:
“Привезла меня Нина Андреевна (советская жена американского журналиста Эдмонда Стивенса. В.В.), а там за самоваром: Лиля Брик с Васей Катаняном (насмешница и балагур), Боря Бродский (ученый рассказчик), Борька Жутовский (большой шутник) и Виктор Луи с Дженнифер (британские подданные). Сам Белютин с бантом на шее повторял крылатую фразу Хрущева: “Ну, хорошо, вы все педерасты, а я кто?”
Шутка ли, такое избранное общество!
“Старик, я разошелся, хватил стакан виски и прочитал своего “Гамлета” под аплодисменты”.
Начинающий гений Сашка Курушин показал свои картинки.
“Раскрепощайтесь, пишите от живота”, – поучал хозяин смущенного ученика.
Э.М.Б. написал 17 книг о вечном и фундаментальном реализме, а его супруга в два раза больше. Переписка с видными иностранцами, дружеские отношения с итальянским профессором рисования Франко Миеле и его очаровательной супругой Асей Муратовой закончились выставкой в Италии (1969) с живым предисловием итальянского друга. Героя французского сопротивления Жана Кассу интриговали опыты советского педагога с творческой интеллигенцией и массовый рисовальный психоз. Возникла переписка двух эспериментаторов.
Какой может быть арест, если вас сопровождает советник Кремля Виктор Луи? Не опасаясь ареста за нарушение границы, в Абрамцево приезжали поляки и французы, итальянцы и американцы. Приглашенные с женами восторгались старинными картинами, висевшими на бревенчатых стенах салона. Гости, развалившись в плетеных креслах, оживленно обсуждали опалу Хрущева, надгробные монументы Неизвестного, коллективное руководство страны, нашествие поп-арта в Европу.
Работа с профессором Римского университета Франко Миеле была особенно приятной и продуктивной. Профессор взялся составить историю неофициального искусства в современной России. Работали практически вчетвером. Опытные начитанные жены и архив “студии” в придачу. В 1973 этот уродливый труд вышел в Италии и доставил большую радость опальному гуру.
Волна еврейской эмиграции, охватившая страну и увлекшая за собой его друзей – Феликса Збарского, Марка Клионского, Юрия Красного, Владимира Галацкого – не смутила прозорливого артиста. Жизнь в Совдепии казалась невыносимо скучной и серой, но здесь стояли свои стены, украшенные старинными картинами и надеждой на лучшее будущее, а на Западе – сплошная неизвестность без пенсии и родных стен.
“Через Абрамцево прошло 600 человек “Новой Реальности”, – с гордостью вспоминает Н.М. Молева.
Вылазки на природу обставлялись как языческое богомолье, с выпивкой и закуской, под музыку Баха.
Белютинские картины мне довелось увидеть не в Абрамцеве, а в парижском магазине “Ламбер”. Расчетливая экспрессия на полпути к лирической абстракции. Он их не продавал, а дарил. Белютин отлично знал, что нелегалы Зверев, Рабин, Яковлев живут своим искусством, но опуститься до них он не мог, не хватало ни смелости, ни желания.
Раздвоение личности?
Нет, органический оптимизм! Белютин родися барином и богачом. Хитроумный дед оставил ему клад – картины известных европейских мастеров, стоившие большие миллионы в твердой валюте.
“Я живая тварь в штанах и сумею постоять за себя!” – не раз повторял он.
Белютинцы рассыпались, притихли на своих штатных местах, поджидая момента для решительной атаки.
В последний раз я видел его на похоронах его любимой ученицы Гаяны Каждан холодной осенью 73-го года. На пригорке возвышался Белютин, плотно одетый в заграничное пальто с пояском, черная шляпа и неизменный красный шарф через плечо, а вокруг могилы стояли сплошные кандидаты в эмиграцию.
На встречу с бульдозером (1974) ни Белютин, ни белютинцы не пришли: кому охота мокнуть под дождем и драться с народными массами, но как только Кремль попятился и объявил свободные выставки, они выскочили на руководящие посты выставкома, а Игорь Григорьевич Снегур стал заправилой модных и многолюдных профсоюзных выставок на “грузинке”.
Доходили слухи об эмигрантских успехах Владимира Галацкого. В Швеции его сравнивали только с Рембрандтом. Скульптор Неизвестный свой полутораминутный разговор с Хрущевым превратил в эмиграции в роман с доходным сюжетом – “спор мужика с царем”.
Супруги Белютины не играли в диссидентские игры, а вкалывали, сочиняя книжки одну за другой. Книжек вышло очень много, около 400 – статьи и романы, трактаты и переводы, монографии и биографии, искусство России и Запада.
В раннюю перестройку, когда над нищей страной блеснул социализм с человеческим лицом, видную роль играл Борис Жутовский, рисовальщик и полиграфист с большими связями в старом и новом официозе, от генералов государственной безопасности до директоров центрального телевидения. Он без промедления занялся выставками белютинцев, распределяя фотоматериал и тексты по своему усмотрению.
Выставка “Новая Реальность”, собравшая группу белютинцев в новом здании Третьяковки, – результат его хлопот.
На продажу “Сотбиса” (1988) белютинцев не позвали, за исключением примыкавшего когда-то к ним В.Б. Янкилевского. Откуда-то вылезла темная подвальная шелупонь –
Кантор, Брускин, Капустянский – и завернула валюту в свой бездонный карман. Он, Белютин, лидер мирового искусства, живет на нищенскую пенсию учителя, а эти молодцы гребут деньги лопатой.
Скажите – где же справедливость?
Реваншем над выскочками “Сотбиса” стали огромная выставка в Манеже на 400 участников (1990 г.) и книга мемуаров Э.И. Белютина “Живопись и творчество”. К этому славному времени народных митингов и решительных общественных перемен имя Белютина как дилетанта и провокатора обросло легендами о непримиримом борце с косностью и мракобесием в культуре России.
Мелочиться он не стал. Если Джексон Поллок брызнул кистью в 44-м году, то он, Белютин, в 41-м, историческом и грозном, назвал свою абстракцию “22 июня”.
Знай наших! Не американец, а русский – первый, как в космосе, так и в мировом искусстве!
И самое удивительное – так и было на самом деле, но работы Поллока дорого оплатила Америка, а Белютина Россия обозвала провокатором и мерзавцем.
Умеренный успех, первые закупки.
А Н.М. Молева творила литературные чудеса. 35 исторических романов за пять лет!
В 1991 году супругов выпустили с выставкой в Америку. Пригласила какая-то “ассоциация художников”. Об успехе говорить не приходится. Получилась не выставка 88 картин, а русская самоделка. Белютина уличили в подделке своих собственных работ. Он решил, что можно не только людей, но и время повернуть назад, как поворачивают автомобиль. Картины, нарисованные в 90-м, он подписывал 50-м годом. Получался обыкновенный фальшак вместо музыки.
Личное явление Белютина народу спотыкалось о чудовищные преграды : иная жизнь и новые люди. Душевный крик о “тридцатилетнем запрете на лидера мирового искусства”, знающие люди воспринимали как неуклюжую шутку. Его крики о спасении священной русской культуры не принимали всерьез.
Где сладкие советские времена? Где мусора и стукачи, фарцовщики и бомбилы? Где незабываемый Никита Сергеевич Хрущев? Где русская интеллигенция? С кем взяться за руки, чтоб не потеряться?
Не с кем!
И – зловещий факт налицо!
Надвигалась глубокая старость, а с ней и невзгоды.
К середине 90-х годов у русских людей появились деньги. Ясно обозначились бедняки и богачи. Прямолинейно мыслящие разбойники порешили, что пора образумить сумасбродного старика и освободить его от родительского наследства. Они атаковали квартиру Белютиных сверху, сбросив на спящих хозяев потолочную люстру. Конечно, взломщиков не нашли, но мэр Москвы предложил сдать антикварное наследство в верные городские руки, что походило на вымогательство. Картины и скульптуры классиков, китайские вазы и комоды идут в музей, а Белютиным чинят потолок за казенный счет, без перевода их в старческую богадельню.
Драться с такой силой они не смели.
Несмотря на многолюдство, друзей у Белютина не было, а с подчиненным доверительно не поговоришь. Написаны мемуары в двух томах. Знаменитых европейских классиков присвоила грозная Москва. Выдали медаль Почета. С грехом пополам починили потолок. В гости пришла 90-летняя Вера Преображенская с новым рисунком.
Элий Михалыч лег на дно.
25 мая 2010 г., Экс-ан-Прованс