Опубликовано в журнале Зеркало, номер 25, 2005
Лёля Кантор-Казовская. Предисловие
Визуальные стихи Михаила Гробмана – это коллажи, выполненные им в 1979–1981 годах в Израиле из заголовков, взятых в основном из журнала “Америка”. Использовать газетные и журнальные заголовки для составления текстов приватного и юмористического характера было одним из любимых развлечений в Москве в так называемое застойное время. При этом важно было не само по себе передаваемое сообщение, но акт переворачивания смысла, придания слову значения, вовсе не предполагавшегося ни тем, кто его написал, ни тем, кто его редактировал, одобрил и пропустил через цензуру. Посредством этого приема любой человек мог подвергнуть официальную прессу, которая, как известно, “не только коллективный пропагандист и агитатор, но и коллективный организатор” – реорганизации и манипуляции. Мало кто, впрочем, подозревал, что это тонкое наслаждение и заключенный в нем катартический эффект являются частным случаем более широкой художественной практики использования objet trouvй (“реди мейд”). Впервые открытая Марселем Дюшаном, эта практика стала одним из центральных элементов художественной концепции дадаизма, в том числе и его политической разновидности, положившей начало вторичному использованию и обессмысливанию печатных текстов и слов. Во второй половине двадцатого века эта техника распространилась в искусстве (в таких течениях, как поп-арт), а также, как мы видели на своем опыте, и в быту.
Текст нельзя назвать материальным объектом, но уже в процессе дадаистического эксперимента обнаружилось, что он становится таковым при вторичном коллажном использовании. Когда готовый текст или его фрагмент включается в новую композицию, с ним происходят интереснейшие метаморфозы, и в частности, на первый план выступает не столько его смысл, сколько внешность. Элементы, которые в первой жизни текста были чисто техническими, – такие, как размер и стиль шрифта, при его вторичном использовании в новом материальном контексте начинают восприниматься и ощупываться глазом как таковые. Что тексты могут иметь двойственный эстетический эффект, в свое время было замечено и использовано также футуристами – современниками и во многом единомышленниками дадаистов. Именно они были пионерами художественного эксперимента с множественной – семантической, фонетической и графической – выразительностью слова. Их экспериментальные рукописные книги принадлежали одновременно и литературе, и экспрессионистической графике, а типографские опыты лежали на грани поэзии и геометрической абстракции.
Михаил Гробман в своих “визуальных стихах” продолжает эту линию, заново обращаясь и к вторичному использованию текста, и к обыгрыванию художественных возможностей типографского шрифта. Как коллекционер и знаток русского футуризма он не мог не опираться в какой-то мере на аналогичные опыты Василия Каменского, Игоря Терентьева и Ильи Зданевича. Однако он не возвращается к их стилистике и не пользуется их образами, ни как поэт, ни как художник. Ему ближе не “академический”, утвердивший себя в истории авангард, а живая и не вполне еще осмысленная в ценностных категориях современность. Поэтому он подхватывает традицию и практику современного самодельного газетного коллажа и заново переосмысляет возможности этого вида “народного” творчества. Однако из готовых слов и тем, взятых из оказавшегося под рукой журнала, он не просто составляет новые тексты, а создает поэтические композиции, в которых фонетические, смысловые и графические коды пересекаются, создавая необычную синэстетическую среду.
На первый взгляд в его “визуальных стихах” господствует дадаистская поэтика, с присущими ей элементами пародии и абсурда. Однако верно и то, что, как и многие явления именно русского авангарда, они прокладывают путь от алогичного и пародийного к метафизическому настрою. Это обнаруживается, как только мы проявляем чувствительность к соотношению фонетического и графического, то есть по сути геометрического элемента. Так, кульминацией стихотворения о “голосах природы” является крупноформатная заглавная “О”. Заключенный в этой букве патетический звук “умирает” под воздействием на зрение ее графики – совершенного символа пустоты и бесконечности. В этом смысле “О” идентична крупноформатному “Ь” – немой букве, парадоксальным образом появляющейся в этом стихотворении отдельно, без смягчаемого согласного, как выразительный символ невозможности членораздельного звучания. В других визуальных стихотворениях важным фактором оказывается светлый или темный фон шрифта, увеличение или уменьшение букв, их разбухание или утоньшение, создающее экспрессивное крещендо и диминуендо в течении стиха. Ритмическое соотношение черного и белого, плотного и прозрачного, создает эффект пространства, воздуха, но не реального, а абстрактного, почти трансцендентного. Не случайно “воздух”, “небо”, “синева” – настойчиво повторяющийся образ “визуальных стихов”. В этом абстрактном воздухе слов слышны “голоса”, обитают “птицы”, совершаются “прыжки”. Земные персонажные образы, если встречаются, то предстают в обобщенном виде: “мальчики”, “женщины”, “глухонемые” – это тоже скорее идеи, неясно воспринимаемые прототипы земных явлений и субъектов. Упоминаются шорохи, запахи, ощущения, но слишком конкретное воспоминание о них гасится строгой геометрией черно-белой графики. Таким образом, представляется, что визуальная поэзия Гробмана несет в себе нечто и от дадаистического абсурда, и от супрематической метафизической универсальности. О чем с дадаистической – или уже поп-артистской по сути – иронией напоминает настойчиво повторяющееся слово “МЕЖДУНАРОДНАЯ”.
