Опубликовано в журнале Зеркало, номер 17, 2001
Концепция и выбор текстов Анны Соловей
“Я могу дивиться, но не могу подражать точности глаза фотографов, так снимающих хорошеньких молодых млекопитающих для журнальных картинок, что граница декольте приходится как раз достаточно низко, чтобы осклабился филистер, и как раз достаточно высоко, чтобы не нахмурился почтмейстер”.
Владимир Набоков. Послесловие к американскому изданию “Лолиты”, 1956 г.
Я увидела их фотографии на выставке в Иерусалиме. Виктория Урман и Татьяна Строганова (Германия). “Сны Лолиты” — так значилось на афишке.
Почему Лолита? Героиня этих снов — достаточно зрелая женщина, а вот ее “соблазнители” (если идти за литературными прототипами) гораздо более напоминают “нимфеток”.
Кто она, выросшая Лолита? Не Гумберт ли в женском обличии? Мифы имеют свойство выворачиваться наизнанку.
К фотографиям вместо комментария были приложены письма. Письма Виктории Урман из Петербурга, а позже — из Дюссельдорфа художнице Галине Блейх в Иерусалим.
А. С.
Дюссель, 14.05.2000
…Тексты к фото я было начала бойко придумывать… А потом поняла — не пойдет. Я чувствую, что не могу написать специальных текстов — даже самые искренние будут фальшью.
А вот тексты из писем — нет!!!
Понимаешь, я же писала тебе все абсолютно искренне, день за днем, именно в то время, когда все задумывалось, сочинялось, зрело, снималось… Писем моих у тебя — до фига и больше. Поэтому, мне кажется, самое лучшее — бери куски прямо из писем: те, что тебе кажутся уместными, те, что подходят по ситуации. И неважно, что это там будет — рассуждение о цвете, или как я занималась любовью с Жольтом, или “перформансы” Мартина… Ну замени Жольт на Шандор, а Мартин на Хорхе или Педро — какая разница! “Мало ли в Бразилии Педров?!”
Что с того, что Адонис в жизни охотно отзывался на имя Масечка?
Ну вот… и эти куски вырваны из писем, гадай — чьих? Лолиты? Одного из авторов? Вообще придуманные специально?
СПб, 16 февраля 1994
…У меня завязался “роман” с галереей “Адам”, галереей эротического искусства. Ой, это смех. Это как в том анекдоте: на уроках сексологии мы будем говорить о любви. Давайте поговорим о любви к Родине. Так и тут. Позвонил мне хозяин галереи и уж так обхаживал, так просил работы. Ну, получил.. Нет, это не подходит, это любовь голубая. Это тоже — это слишком откровенно. И это тоже… А чего бы вы хотели? Ну, так, знаете… ну, девушку обнаженную, цветочки… ягодки… листики… Я, говорю, девушек не рисую: во-первых, я — не лесбиянка, меня женщины не интересуют, а во-вторых, девушки для любви непригодны, любовь — это дело женское. Девушки — это для пансионов благородных девиц, а не для эротической галереи. Ну, а цветочки, ягодки… Этот гербарий тоже не ко мне, это — к юннатам… Так, шутки шутками, а чего-то так мне “опосля” противно стало. Девушек я еще рисовать буду!
И пока что сижу без денег и рисую, рисую, как сумасшедшая.СПб, 20.07.1994
Здравствуй, родная моя Галенька!
…У меня случилась очень крутая раскрутка. Я, по-моему, писала тебе, что у меня появился еще один менеджер. Он вышел на известного нашего мецената графа Сергея Осинцева, показал ему мои работы. А Осинцев в эту пору готовился открыть новый ресторан на ул. Толмачева (2 дома от Невского), дивный интерьер в стиле модерн, и там развесил 17 моих картин, и, собрав миллионов так на 20-30 банкетик, три дня меня представлял. 1-й день была вся мэрия, все банкиры и т. д., 2-й день — актеры БДТ, Москва и т. д. (типа Фрейндлих, Басилашвили, Смоктуновский), и третий день — весь художественный бомонд. Шампанское рекой, черная икра, бананы, коньяки, 5 съемочных групп, вся пресса и т. д. Я показывала коллекцию “Гладиаторы”, давала интервью, мне подарили торт размером в стол… все это больше похоже на сказку, чем на жизнь, но это так, это было. И пресса очень хорошая была. Вообще этот граф Осинцев молодой, очень приятный человек, и мне очень приятно иметь с ним дело… И еще намечаются съемки для нового журнала. За это время я перепсиховалась так, что срочно заболела сразу “после того”. Опять был грипп.
Но и немудрено: неделю я почти не ела вообще, почти не спала, нервничала, а уж как я вообще питаюсь на фоне своего дикого безденежья, когда одни макароны и каша… Но ничего, поправлюсь — и уеду на дачу.
А теперь о тяжелом. Я ведь тебе почти все это время о нас с N не писала. А почему? А потому, что когда все хорошо, то сглазить боишься. А и вправду, было так, что не сказать. Просто слов нет, Галя. Мы стали просто как одно целое. Легко нам было, радостно. Напряга не было. Все друг другу думали, а не говорили. В постели тоже все было хорошо, так как хорошо было от самого факта, а остальное было так неважно, несущественно, что само собой потихоньку стало получаться. N очень изменился. Стал совсем другим. Мужчиной. Мужчиной, у которого есть любимая женщина, как у всех. У которого есть своя личная жизнь. Как у всех. И знаешь, я нисколько ни о чем не волновалась, ну не было никаких причин — и все. Ну какие там уходы-приходы, если я знаю, что других женщин просто и быть не может. Ну — гуляет где-то в компании — и слава Богу, я себе отдыхаю тоже, соскучился — тут же позвонит, прибежит… Т.е. не было ни усталости, ни хватания друг друга за руки… И вдруг, в его день рождения, который мы справляли в мастерской, он демонстративно, на глазах всей компании ушел к Б., сидел 3 часа с ней, и пока я на кухне чистила картошку, привел ее как королеву, под белы ручки. А потом ушел вместе с М. обратно к Б., там дико напился, попытался Б. изнасиловать, а когда, конечно, ничего не вышло (это же не со мной), чуть не задушил ее, избил страшно, а когда вмешалась М., тоже избил… Б., конечно же, его выгнала, жутко плакала, до сих пор в депрессии, ни с кем не хочет видеться… А N после всего этого, сказав, что он, мол, ничего не помнит и все это вранье, заявился ко мне, а когда я возмутилась, устроил дикую сцену, сообщив, что наши отношения его напрягают, что он ко мне относится чисто дружески и не более, привез мне мои вещи, которые у него были, нес какое-то околесье. В общем, крыша поехала. И очень далеко от своего хозяина.
Все в один голос говорят: он понял, что я ему необходима, он осознал, как он привязан ко мне, и решил со страху устроить такую бучу. Кроме того, мы вместе давно, все хорошо, а я вместе с тем не прошу жениться, не завожу разговор о ребенке… вот он и решил, что он меня не устраивает и т. п. и не лучше ли уйти первому. Ну и во-вторых, он, как всякий садо-мазохист, обожает, с одной стороны, тех, кто его унижает, а с другой стороны, тайно мечтает этот фетиш свой унизить и растоптать, что и попытался сделать.
Ну, да так или иначе, а это произошло. При нашей первой с ним ссоре я так страдала, так мучилась, ты помнишь? Жить не могла. А теперь — нет. Унижения я не потерплю ни от кого. И либо я получу извинения по всей форме и уважение к себе, как подобает, либо мне не надо ничего.
СПб, март 1995
…Не будем это письмо творчеству посвящать, поговорим о жизни… (хотя это только благие надежды — все равно где-то к концу, к середине на творчество свернет — не без того). Так вот, о жизни я тебе последнее время не писала, так как давала она мне прикурить по полной программе… Чтобы крыша не съехала, уходила я глубоко-глубоко в бумагу и гуашь, но потом достало и дожало совсем сильно.
Согласно своим благим намерениям, эмоции с N я поприжала, причем жестко, всерьез. Но легче мне от этого не стало. Он приходил мириться, звонил, весьма активно, но я держалась строго: по-дружески, но “без никакого сексу…”.
Било это меня ужасно, и главное, по творчеству: я тебе писала. Оно стало совсем другим: холодным, изысканно-отстраненным…
Меня это угнетало, а многие кричали, что это в сто раз лучше, чем раньше. Вот, хотя подход к работе и состояние были мне непривычны… но это еще не все.
Пошли жуткие “обломы” с мужиками. С кем бы я ни хотела перетрахнуться — все срывалось: то я опаздывала на электричку, то у меня за час до свидания заболевал живот, то приходили неожиданные гости и т. д. И так — все лето и осень. И я решила, что это — знак судьбы и “через себя не перепрыгнешь”. Поэтому, когда очередной раз пришел N и вдруг, уже прощаясь, обнял меня и стал целовать, я уже не сопротивлялась…
А на другой день, точнее вечер (это был Васькин день рождения), поздно вечером ко мне ворвалась рыдающая, окровавленная М. Она, трясясь и рыдая, рассказала мне, что они вчетвером — Вася, М., N и еще их друг гуляли, немного пили, потом добавили побольше, и они с Васей повздорили. Вася сел в автобус и уехал домой, друг тоже ушел домой, а М. с N решили идти ко мне, благо было недалеко. Они шли, мирно болтая, поднялись ко мне на этаж, и там, вдруг, на площадке, N набросился на М., накинул ей что-то на голову и начал душить, пытаясь пережать сонную артерию, и одновременно трахнуть… Она дико сопротивлялась, он душил ее, кусал, бил, на шум открылась какая-то из соседских дверей, и он убежал… Не успела я залить в М. (и в себя) ведро валерьянки, как он позвонил… Он звонил из разных мест, спрашивая: а что именно он сделал? И сделал ли вообще что-то? Потом звонил из дома и говорил, что там кто-то есть, кто на него влияет, и т. д.
Словом, мне было “хорошо”, и даже очень… Ведь это уже 3-й случай. Все последующие дни я кое-как приходила в себя, а N звонил каждый день, нарываясь на разговор, а что, мол, я об этом обо всем думаю? Я уходила от разговора, как могла, но он пер как танк, и в какой-то момент я сказала ему, что думала, только, конечно, помягче, примерно все то, о чем писала тебе после случая с Б. Ну и конечно, нарвалась. Т. е., если отбросить всяческие переливы и намеки, то получилось примерно следующее заявление: “Жил я себе, и жил очень хорошо. И имел Бог знает какие замечательные и волнующие отношения с женщинами — ого-го какими крутыми и состоявшимися. И отношения эти были духовными и платоническими, и все было отлично. А вот появилась ты со своим сексом, и отношения стали плотскими”. А ему, как человеку сексуально холодному, это вовсе и не надо, и что для него секс — это как смерть, а оргазм — это смертные муки. А после я, как женщина, как существо, в чьем чреве рождается жизнь, напитываюсь, получаю положительный заряд, а он, пережив смертные конвульсии, остается ни с чем, разбитый и опустошенный… Ну, в общем, конечно, во всем оказалась виновата я. Кто же еще может быть виноват в его бедах, кроме меня?!
И вспоминались мне наши ночи, наши встречи: сияющие глаза и “люблю…”. А потом — обухом по голове — “ты меня сделала тем, что я есть, для тебя это удовольствие, для меня — смертные муки…” С этим надо было жить, крутить дела, рисовать, наконец…
И я решила круто переломить ситуацию, волевым порядком… И когда на моем пути появилось прелестное существо, похожее на всех кинорекламных мальчиков сразу, сияющее, двадцатитрехлетнее, до безумия “сексапильное”, я не раздумывала…
И — о господи! — худшего мужика у меня не было в жизни!
Я, конечно, была безумно рада “по самому факту” события. Что это наконец случилось. Что такое прелестное, очаровательное создание мне не отказало.
Но как это было убого, плохо и никак!!!
А потом был пожар в квартире у родителей. В ночь на Рождество наши соседи снизу перепились, подожгли квартиру. Они сгорели дотла вместе с соседом из другой квартиры. У родителей обгорел пол, вообще было очень страшно, еще 5 минут — и взорвался бы газ, они бы все погибли… А тут еще бабушка упала — голова закружилась — и очень сильно ушиблась.
Теперь мы оформляем документы на отъезд, ибо здесь жить нельзя. Это говорю тебе я, и уж если я это говорю, то ты понимаешь, ЧТО здесь происходит.
Документы мы все сделали, но понадобилась справка от бывшего мужа, что он не возражает против отъезда Миши. Ну, тут уж я папе сразу сказала, что пусть он возьмет это на себя, если не хочет увидеть меня в дурдоме. Папа его вычислил, и Сережа честно ходил вместе с папой, все сделал… Он сейчас снимает комнату где-то под Пушкиным. Не пьет. У него борода, усы и есть ньюфаундленд… Они с папой ходили вместе, как в старые добрые времена, когда Сережа был еще совсем юным, Мишка — младенцем, а папа мой — еще бодрым, нестарым, и все мы были счастливы, так надеялись на все лучшее… И напоследок, оформив все документы, он сказал папе: “Восемь лет прошло, и ни разу за эти годы я не был счастлив, так ей скажите…” Такие дела… И кто мне вернет все эти годы, все мои слезы, всю мою боль — будто это можно забыть! И ничего не вернуть, ничего. Да теперь уже ничего и не надо, поздно…
Может, от всего этого вместе, может, не знаю, отчего, началось у меня что-то с сердцем. Мало того, что спина болит — так еще и дикая аритмия. В общем, на днях пойду лечить. Стоит это все теперь бешеных денег, а их нет просто истерически… Отказываем себе даже в еде. А ведь надо и “фасон держать”! Ну, держим, как можем. Правда, есть тут надежда, что будет у меня небольшая иллюстративная работа, обещали заплатить неплохо, и если будет, то какое-то время продержусь, а там, Бог даст, и уеду…
Не хочу больше тут жить. Кончилось тут для меня все… Я уж не говорю об экономической и политической ситуации, это вообще беспредел. Боюсь, что к власти в любой момент могут прийти те, кто не пришел в октябре, до твоего отъезда. Запад нам все под “чеченцев” урезал. Так что наши благие надежды, что через 1,5 года в Москве и года через два в Петербурге начнется неплохое для искусства время… прости-прощай. Да, ну, и вот что еще… Ситуация, начавшаяся в тусовке еще летом, пошла круто под горку… Все эти прелестные стильные игры, что так меня радовали, и забавляли, и стимулировали к творчеству, кончились… И вообще “что-то кончилось” — как писал Хемингуэй. Вся эта тусовка, что сложилась на волне “постперестроечного” и перестроечного интереса Запада к России, что-то почуяла и притихла. Стало очень мало выставок, тусовок. Цены огромные, самим не поднять, а денег не дают. Все затихли и ждут из воздуха чего-то. А пока все кинулись за границу к заготовленным впрок кормушкам… Тихо стало. Некому особенно ничего доказывать, завоевывать территорию. Азарта нет. Стало сильно похоже на 70-е годы. Серовато, скучновато, стабильно…
Так уж раз нет того пьянящего, бешеного бытия, когда каждый день — упруг и выпукл, когда даже боль и отчаяние толкают тебя к работе, когда на каждый удар отвечаешь двумя… и фонтанируешь хоть бы и кровью… Так к чему это? Почему я должна терпеть нищету, голод, не быть уверена за жизнь и здоровье близких… если я могу жить спокойно, пусть и небогато, видеть мир?.. Да, даже если я буду жить в самом дешевеньком отельчике, не в сезон, Эйфелева башня (которую я увижу) не станет меньше, а Сена эже… Пособие в Германии неплохое, буду я себе рисовать, продам картину — попутешествую (пусть по-студенчески).
А общение… Сейчас его и здесь стало не так уж много. Нет, я не идеализирую Запад, я на нем жила, хотя и недолго. Просто изменилась я и обстановка, которая стала здесь… И все это чувствуют. Вся тусовка, побросав все выставки здесь, торчит в Берлине, Киле, Гамбурге, Париже, Амстердаме — где кто может, тот там и торчит… Да чем я хуже?! Я честно, плюнув на все, ушла в творчество и ничего кругом не видела, но теперь достало и меня. И здоровье опять же… ну не разваливаться же мне к сорока годам на самом-то деле! Я еще хочу жить, любить, носить короткие платья, а для этого надо иметь возможность есть не только хлеб и кашу… И еще… видимо, период “линьки” у меня кончается, похоже, что я понимаю, что делать дальше… И если я не ошибаюсь, это должны быть очень большие холсты или картоны (может быть, 1 на 2 м). Сколько будет стоить такой подрамник? А холст? А краски? А кто это вообще купит или выставит? Ох, я еле-еле графику-то свою тяну — 60 на 80, ватман, гуашь…. Сейчас есть возможность сделать выставку в Германии. На таможне просмотр одного листа графики — 5000 руб. Одно черно-белое фото — 12.000 руб. и т. п.
Дюссельдорф, 3.04.98
Галенька, дорогая, здравствуй!
Спасибо большое за письмо!!!
…Нет, все же никакой телефонный разговор, никакая компьютерная почта письмо заменить не могут — просто это разные вещи, и они как бы идут по разным ведомствам души, если так можно сказать… А насчет того, что ты “влюблена в компьютер”… так, право же, лучше быть влюбленной в компьютер, чем в какого-нибудь мудака, который только и умеет, что портить тебе нервы, а тут хоть любовь с “результатом”!!!
Я шучу, конечно, но если серьезно, то это, конечно, очень здорово, что ты (при нашем-то “традиционном” воспитании, обучении и т. д.) так легко нашла себя в этой новой реальности, “пространстве будущего”…
А я, пожалуй, если и постигаю для себя это вот пространство “современного и будущего”, так это через моду… Мне кажется, что именно в ней отразились тенденции “конца тысячелетия”, эстетика нового, воспитанного на компьютерной идее поколения.
Для начала, приехав сюда на Запад, надо было “въехать”, что “восточное” и “западное” отношение к вещам, моде очень разное. “Восток” (я имею в виду и Россию, и Восточную Европу, и Юг и Восток в целом, включая Израиль) тяготеет к “комильфотности”. Любовь к золотым украшениям, яркости, старание “показать” себя. Отсюда пристрастие к добротности (даже молодежь старается одеться красивее, ярче, дороже…).
Запад — иное. Стремление к свободе, к личному удобству… Отсюда — желание одеться, как бы мы сказали в России, “по-гопницки”, даже у очень богатых молодых людей. Здесь очень резкая разница между дорогой консервативной одеждой на работе, дорогой одеждой пожилых людей и — подчеркнуто небрежной, “дешевой” одеждой всех остальных в нерабочее время. Потому — за версту видно русских.
А теперь о другом… Ты обратила внимание, что в моде часто отражается нечто подсознательное? Некие тенденции, которые присутствуют в духе времени.
Я для себя отметила в моде что-то “средневековое”… Обрати внимание на пластику очень молодых людей, девушек — особенно: эти острые, “ломкие” движения рук, закрытых по фаланги пальцев… “ведьминский макияж”, посмотри на обилие татуировок — в них явное увлечение средневековыми мотивами и орнаментами… А лица и фигуры новых и просто “топ-моделей” (особенно — мужчин). Женщины — это Кранах и Дюрер (а иногда, увы, Босх — “эстетика безобразного”), а мужчины… мускулистых Джеймс Бондов сменили ломкие средневековые, абсолютно “асексапильные”, аморфные, бесполые юноши, сошедшие прямо со средневековых рельефов… К чему бы это?
…Я представляю себе, что вот римляне, те люди, что родились еще во “времена империи” и были воспитаны на античной культуре, они же не умерли все в один день, в день падения Рима… Жили в новых условиях, среди варваров… смотрели, как их дети воспринимают новую эстетику… Ты понимаешь, о чем я? Таких бурных исторических переворотов, таких “кардинальных ломок” за всю историю человечества было не так уж много. И вот сейчас, я уверена, я чувствую, одна из них… В России все выразилось особенно остро, и только… А дело именно в “конце тысячелетия”… Человечество сейчас на пороге врастания и срастания с техникой, электроникой… Это меняет все сознание, всю эстетику, этику и т. д. И вот мы сейчас как те римляне, что не вымерли в день падения Римской империи… С новым спорить глупо. Плохое или хорошее, но оно наступит. Люди “устно-письменной”, старой культуры должны принять новую “электронную” систему мира… хотят того или нет. А моду выдумывают пока люди все же “за 20”… И подсознательно отождествляют эти люди нынешнее электронно-машинное время с победившим “гуманитарный” мир Рима Средневековьем.
Вот таковы, Галенька, мои впечатления, мысли и “догадки” от всего, что я вижу…
Д-ф, сентябрь 1998
…Расскажу я тебе про Мартина — знойное дитя Кубы! Ему 23 года, и дома, на “острове Свободы”, он изучал в университете экономику (социалистическую, конечно!).
Но поскольку социалистическая экономика здесь никому не нужна, Марти не гнушается никакой черной работой: моет посуду в ресторане и полы в аэропорту, работает кельнером “на подхвате”.
Он, при его божественной внешности, и колл-боем бы работать не погнушался, да с потенцией у него не Бог весть как хорошо из-за кокаина. На кого как кокаин действует, на него именно так. А без кокаина Марти не может вкалывать 24 часа в сутки. Работающим по-черному платят гроши — а надо есть, платить за жилье и, главное, посылать деньги домой, где он единственная надежда у мамы, папы, тетей, дядей, кузенов и кузин, которых он любит без памяти.
Мы с Мартином познакомились почти год назад на курсах немецкого, но роман завязался только после моей поездки в Испанию.Там я познакомилась с одним семейством исполнителей фламенко, много фотографировала, часто у них бывала… Вернувшись, решила послать им письмо и фотографии. Но — загвоздка: говорить по-английски они кое-как умели, а читать нет. Пришлось мне написать письмо по-английски и попросить Мартина перевести его на испанский.
Мы устроились в пустом классе, Марти бойко строчил по-испански, изредка что-нибудь уточняя. Так мы добрались почти до конца, где я увидела в Мартиных записях знакомое на слух испанское словечко “мучо”…
“Марти, а что такое мучо?” — спросила я. “Мучо — это значит много, типа премного вам благодарен, например”, — ответил Мартин. “А, понятно, — сказала я и тут же ляпнула единственную знакомую мне испанскую фразу: — “Беса мэ мучо!” Я-то хотела блеснуть эрудицией, но эффект вышел неожиданный: Марти порывисто обнял меня и начал целовать: глаза, губы, щеки, шею… Словом, очнулись мы только часа через четыре у меня в постели, голые, усталые и счастливые… Ну откуда же мне было знать, что “Беса мэ мучо” значит “Целуй меня много-много раз”! Это Мартин объяснил мне, пока мы, все так же обнимаясь и целуясь, мчались как сумасшедшие от здания наших курсов до моего дома… И с тех самых пор он появляется у меня в самое неожиданное время: ночью, под утро, днем… И каждое свое появление Марти обставляет с театральностью, достойной самого лучшего перформанса: то он объявляет, что хочет переехать жить ко мне, то заявляет, что я — его жена, то умоляет меня о сексе втроем (я, он и еще какой-нибудь мужчина — у него это, видимо, пунктик!), то плачет у меня на груди от полной безнадеги своей жизни… Мне и вправду жаль его: шансов пробиться “вверх” у него нет, а с кокаином долго не поиграешь…
И потом… Марти действительно ко мне привязан… абсолютно искренне. Может быть, именно потому, что я не люблю его, не пытаюсь удержать.
Кстати, модель он великолепная, в пластике его смуглого тела, в огромных глазах есть что-то неуловимо негритянское… Даже его темно-русые волосы вьются мелкими-мелкими колечками по-негритянски. Он стрижет их очень коротко, видимо, чтобы это сходство не бросалось в глаза,но и при том, что нос у него красивой “европейской” формы, а щиколотки-запястья узкие, породистые, испанские, — все равно на всех моих портретах, изображающих Мартина, можно написать цитату из Вертинского: “Ах, где же вы, мой миленький креольчик, красавец-принц Антильских островов?”
Дюссельдорф 14.11.98
…Вот и получается, что я тебе то про Мартина пишу, то вот теперь про Клаудио… сплошная “эротика в письмах”… А может, это и вправду моя истинная планида: написать один-единственный роман — эротический роман моей собственной жизни?..
Последнее время даже моя мама высказывает эту мысль в духе “Места встречи изменить нельзя”: “Тебе бы, начальник, романы писать”.
Ну вот я и пишу…
Итак, Клаудио я тебе вроде бы описала: внешность — “Гитлерюгенд” бы обзавидовался, и Ницше туда же… “белокурая бестия”, одно слово… И эта жемчужная улыбка, ямочка на подбородке… Нет, обаяние у него, безусловно, огромное, причем действует без разбора пола.
Ну вот, и как-то единожды, устав созерцать его ледяное, отрешенное от меня лицо, я нагло, в лоб заявила ему, что он очень красивый мужчина, что я хотела бы попросить его мне попозировать, что приглашаю его в гости, в свое ателье (чтобы он посмотрел фото) — в любое удобное для него время, и дала ему свою визитку с адресом. С тем и отвернулась от него, с ледяным видом. А он от меня. В том же ледяном состоянии просидели мы до конца занятий, молча оделись, не глядя друг на друга, пошли к выходу… на улице он меня догнал.
“Можно я пойду к вам сегодня, если не поздно?” — “Отчего же нет? Пошли”. Всю дорогу он взахлеб рассказывал о своей работе, выспрашивал о моей… Пока дошли до дома, вся бравада эдакого “мачо” куда-то делась… Боком, робко вошел; ахая, “завис” на фото в прихожей… Посыпалась куча вопросов: “а как?”, “а что?”, “а…” и т. д.
Не выпустил из рук сумки, не разделся даже на кухне… выхлебал быстро чай с молоком, помчался в комнату скорей смотреть дальше, дальше…
От графики обалдел: по-детски приоткрыл рот, глазами так и впился…
Сидел на диване, все так же сжавшись, сумка в руках, в куртке, и смотрел, смотрел…
Потом встал, подошел ко мне. “Знаете, — говорит, — я больше не могу, правда, у меня сейчас сердце выскочит”, взял мою ладонь и приложил к своей груди — в этом жесте не было ничего эротического — он просто “проиллюстрировал” свои слова, — а сердце у него действительно стучало так, что вот сейчас вылетит… Он-то ничего такого, может, и не думал, но его грудь была в моей ладони, сосок колол сквозь рубашку мои пальцы… (куртку он так и не снял, только расстегнул), и, конечно же, я пальцы сжала, зажав сосок… Он посмотрел на картины, на мою руку, и — вот тут опять пошел гонор, — задрав подбородок, с вызовом сообщил, что поскольку купить мои картины денег у него нет, то он готов тут же мне отдаться. Но тогда уж с условием, что я напишу картину специально для него, а он, вот сейчас, переживет то, что и будет на картине… Словом, Галочка, наш такой простой домашний экзистенциализм…
Конечно, я сказала “да”… Собрала с тахты работы, чуть притушила свет… Он так и стоял — как памятник воину-освободителю в Трептов-парке… Все его участие в предстоящем… гм… секс-общении свелось к тому, что он снял куртку, часы и ботинки. Так и стоял… Губы шевельнулись, и я расслышала: “Помоги мне”…
Далее Клаудио вел себя, как образцовая выпускница монастыря иезуиток на собственной свадьбе, когда новобрачная с огромным интересом наблюдает, что именно предпримет ее молодой супруг и как же он-таки выпутается из этой ситуации, если она — кроме живейшего интереса к происходящему — ничем себя не затруднит…
Галенька, ты же знаешь, как я безумно, до одури, “завожусь” от этой ледяной холодности, неучастия в процессе… но это… это превзошло все, о чем я могла мечтать… С ледяным спокойствием он дал себя раздеть. Тихонько поворачивался, переступал, поднимал руки… Я стянула с него рубашку, футболку, брюки, носки… Передо мной стояла на диво ладная, длинноногая остроплечая фигурка: талия тонкая, узкие бедра, широкие плечи… Склад вроде N, только повыше да помассивнее: не за счет полноты: просто шире костяк, а так — очень похоже…
Вся грудь была покрыта мягким-премягким и абсолютно прямым, без обычных завитков, белокурым волосом: точно мягкая шелковистая шубка ангорской кошки…
Я стала целовать шею, мочки ушей, соски… он не шевелился, не отвечал… Но когда я дошла до трусиков, они чуть не лопались, и — как я и предполагала — были уже совсем влажные… Галя, я в жизни не видела такого красивого члена! Именно сказочно красивого!!! (…) Он смотрелся потрясающим, гладким, мраморно-скульптурным объектом (…) Я взяла его обладателя за руку, повела в постель…
Он тихонько ждал, пока я откину одеяло и велю ему лечь. И пока я сама раздевалась, наконец-таки в постели устроился… Впрочем, когда я посмотрела, как именно он устроился, сомнения в том, что и кому придется делать, у меня не было. Клаудио устроился очень обстоятельно: он подложил под спину подушку, головой уперся в стену, слегка выгнув тело и широко раскинув ноги, безмятежно наблюдал, как я приближаюсь к постели… Сокровище его было таким ослепительно-красивым, что даже не верилось, что это обычный мужской член, а не произведение искусства, некий “артефакт”… Но дело вот в чем: несмотря на “каменную” эрекцию, он оставался абсолютно “закрытым”. Поскольку моя роль была ясна без слов, я легла сверху, и мы впервые поцеловались. Целовались мы очень долго и обстоятельно. Но это был честный, добросовестный поцелуй воспитанницы католического монастыря в первую брачную ночь… Впрочем, меня это ничуть не смущало, тем более что руки мои в этот момент не бездельничали (…) И в этот момент его рука коснулась моего лица, пальчики прошлись нежно по моим губам, а один тихонько проник внутрь… Я легко прикусила его… И от этой немудреной ласки у Клаудио закрылись глаза, затрепетали ноздри… Ясно, ясно, чего Коля Остен-Бакен хотел от Инги Зайонц, как говорил товарищ О. Бендер… Я выпустила изо рта его палец, и губы мои побежали вниз… (…) Галя! В жизни своей я не видела такого тихого и бесконечно долгого, множественного оргазма! Он длился, по-моему, вечность…
Но наконец все закончилось… Не открывая глаз, он пробормотал: “Знаешь, они как волны…” — “Что как волны?” — “Линии у тебя на картинах”… (Ох, это надо же, пробрало!) Я наклоняюсь над ним: “Ладно, ты отдохни, полежи немного, а потом сделаем еще раз, нормально, да?” Он вскидывает на меня удивленные глаза: “Что это значит — нормально? А что же мы сейчас делали?”
“Ну как “что”? Знаешь, по-русски это называется “французская любовь”, уж я не знаю, как это звучит на других языках, но мы сейчас сделаем с тобой вот так, — я киваю на один из рисунков, — ну, я вот это имею в виду, понял?…” — “А, понял… только — нет, давай в другой раз, ладно? Я устал, я не смогу больше, понимаешь?”
“Клаудио, глупости, ты молодой, сильный мужчина, ты сможешь, увидишь…”
“Нет, нет, с чего это ты взяла, что я сильный, я совсем не такой, я вовсе не мачо”.
“Клаудио, послушай, такой сильный, долгий оргазм, как у тебя, — это вообще большая редкость, и ты не торопишься, ты умеешь отдать себя в удовольствие другому, это тоже нечасто встречается”…
Он смотрит на меня пристально… “Ты правда обо мне так думаешь?”
“Ну конечно, почему нет?”
“Слушай, я правда очень устал, и мне пора домой, уже поздно”… Он торопливо начинает одеваться, будто боится, что я опять наброшусь на него… Судорожно натягивает свои черные джинсы с тяжеленным металлическим ремнем и железными пуговицами на ширинке (ну, я и намучилась, стаскивая этот пояс целомудрия), шнурует ботинки… Ну, ничего не поделаешь, я тоже одеваюсь. И вдруг, уже одетый, он решается… “Сядь”, — говорит он, хватая меня за плечи, и толкает к тахте, сам плюхается на колени возле меня… “Я знаю… ты знаешь о любви все, — он рукой закрывает мне рот, когда я хочу возразить… — лучше скажи, объясни мне, ради Бога, почему здешние женщины совсем другие, не такие люди, как ты или я, или все другие люди, какого черта им надо, чего им не хватает?..” — эта тирада вылетает из него пулей, и он впивается в меня глазами так, будто я, как оракул, дам ему ответ на вопросы всей его жизни…
“Как я поняла, — отвечаю я, — у тебя здесь есть подружка-немка, и у тебя с ней проблемы…”
“Проблемы… — усмехается он криво. — У меня есть дочка, моя Хелена-Катерина… Ей полтора года, и она живет в Дюйсбурге, со своей матерью, а я…”
“Да, Клаудио, — говорю я. — Женщины тут другие. Они не цепляются за мужчин, как в России и, наверное, у тебя на родине. Они очень независимы. Любят престиж, успех, удачную карьеру. И свою, и мужчины. И еще… мужчин они, конечно, любят, но очень часто, особенно совсем молодые девушки, заводят себе не одного, а нескольких, не для того, чтобы получать удовольствие от того, что с ними спят, а для самоутверждения. А больше я сказать тебе ничего не могу, так как мне трудно говорить это по-немецки, по-испански я не могу, а по-русски ты не понимаешь. Поэтому одевайся, и я тебя провожу…” Мы выходим на улицу, дорогой говорим опять только на профессиональные темы, хотя у меня все время вертится на языке один-единственный, но очень существенный вопрос: как ему удалось сделать ребенка при том, что я только что видела собственными глазами?..
Но я деликатно молчу, довожу его до трамвая, и на прощание он трется щекой о мою щеку, целует легонько в губы и исчезает в ночи…
Надо ли тебе объяснять, Галенька, что после всего произошедшего ледяная стена между нами выросла до “потолка”. Ну, то есть “мачо” у нас совсем крутой: меня он в упор не видит.
Кроме того, когда я, как и обещала, принесла написанный “по мотивам” триптих, “спасибо” мне было сказано таким ледяным тоном “через плечо”, что мне только и оставалось ответить “пожалуйста, пользуйтесь на здоровье” — и уйти поскорее…
В общем, и смешно, и, честно сказать, по-детски глупо…
И действительно, этот краткий эпизод, что я так подробно и, наверное, нехудожественно тебе описала, озадачил меня полной своей нестандартностью, непохожестью на все, что у меня ранее было: ни по форме, ни по содержанию…
Конечно, Галочка, после всего, что мне пришлось в жизни пережить, все вышеописанное может только развлечь, а уж никак не огорчить всерьез… Мне ведь, слава богу, 42, а не 25 или около того, как Клаудио… И все же очень интересно бы мне знать, как-таки он умудрился сделать этого ребенка своим “закрытым”, позволяющим только “французский секс” членом? И сделал ли ребенка именно он? А может, такой член — национальная особенность жителей Аргентины?
На сем, Галочка, я, исписав 12 страниц, заканчиваю. В следующем письме, надеюсь, наконец пришлю тебе фотографии для нашей странички в Интернете.
Дюссельдорф, 22.06.99
…Вообще настроение у меня какое-то “смутное”, и это парадоксально, т. к. внешне все обстоит очень хорошо: сейчас у меня молодой, очаровательный друг, великолепный любовник, умница, спокойный, выдержанный, очень привязанный к Мишке… Но если бы я легче относилась к нашим отношениям, и было бы все проще: наслаждалась бы вовсю, как, скажем, с Мартином. И — все — О.К.! Тут же все иначе. Я люблю его. И хочу за него замуж. Ты знаешь, из огромного числа моих партнеров я по-настоящему любила только троих — К., Сережу и N. Но Сережа хотел на мне жениться так же сильно, как я хотела выйти за него замуж. А когда я любила К. или N, то при всем моем сумасшествии я почему-то не думала о браке.
А тут — совсем иное. Нет ничего похожего на испепеляющую страсть, на мое обычное “пламенное” сумасшествие… Мне хочется спать с ним и просыпаться. Сидеть и молчать. Варить ему обед. Встречать с работы. И когда он рядом, мне тепло, ровно, спокойно. И я хочу, чтобы так было всегда, и второй раз в жизни после Сережи я хочу замуж.
И вот тут-то… вот тут-то я, впервые так остро со времени своего детства, когда только познаешь мир, понимаю, что этот мир создан мужчинами и для мужчин. Я это очень остро ощущала в детстве. Оттого и переодевалась мальчиком, стригла волосы, играла в футбол… я же не в трансвеститки готовилась — это был детский социальный протест на уровне интуиции, что ли…
Так вот…
Я же НИЧЕГО НЕ МОГУ СДЕЛАТЬ.
Понимаешь, этот ужас, это унижение:
ЗАХОЧЕТ — ВОЗЬМЕТ ТЕБЯ ЗАМУЖ.
НЕ ЗАХОЧЕТ — НЕ ВОЗЬМЕТ.
А ты сиди и молчи. И жди. А хочешь — не жди. А хочешь — подыхай. Как хочешь.
Как мир смотрит на мужчину, делающего предложение, и, скажем, получившего отказ, и опять и опять делающего все, чтобы женщину завоевать? Ага, положительно. С уважением к настойчивости и верности. А на женщину, старающуюся вновь и вновь окрутить мужчину… Вот-вот, и я о том же! И дело даже не в общественном мнении — я всю жизнь плевать на него хотела: беда в том, что я и сама думаю так же!
Попробуй-ка подними я вопрос на тему о браке?!!! Ты представь, как это будет смотреться со стороны?!!! Это тебе не в койку пригласить лечь: тут-то все герои, тут-то моя активность на 99, 9% всегда “на ура” срабатывает…
Словом, Галка, вот я и вернулась на 30-35 лет назад, когда тупо проклинала и ненавидела себя и всех за то, что родилась женщиной. Потом-то кайф от секса, от того, что я всегда могу, а мужчина не всегда, несколько сгладил эту боль от несправедливости рождения.
Какое счастье, что у нас сыновья, правда?
Дюссельдорф, 4.09.99
Галенька, дорогая, здравствуй!
Как и следовало ожидать, мои матримониальные намерения (а точнее сказать, мечты!) рассыпались в пух и прах… Поэтому, не боясь ничего теперь сглазить или испортить, могу рассказать тебе подробнее о предмете моих “брачных вожделений”, о котором весьма кратко писала в июньском письме: о моем сказочном принце, о моем собственном личном длинноволосом Вэле Килмере (конечно, я имею в виду время, когда эта голливудская звезда была от роду двадцати пяти, а не сорока лет, как сейчас!..).
Словом, помнишь, я писала тебе о своем друге — физике из Венгрии, с которым училась вместе на курсах, у которого приключился роман с его соотечественницей, которую перевели к нам в группу? Но отношения их к концу наших занятий как-то “охладились”… и в наш последний вечер на курсах барышня рано ушла, оставив Жольта (так зовут молодого человека) одного.
Грех было не воспользоваться… Я подошла, взяла за руку и сказала: “Пойдем ко мне в гости?”
Парень заулыбался, засветился от удовольствия, засиял всеми ямочками на щеках — и пошел со мной…
Ночь у нас была бесподобная. Правда, Галя, я не шучу: ты же знаешь, опыта у меня достаточно, но тут действительно было что-то особенное… Никогда я не встречала доселе нормального гетеросексуального мужчину, который бы так тонко чувствовал женщину, угадывал ее малейшие желания и не просто “подстраивался” к ней, а все как бы само собой получалось… Нежность и сила — все это было в “комплексе”. Плюс, коль о “комплексах” заговорили, то тут как раз полное отсутствие каких-либо…
Представь себе — это полностью состоявшийся человек.
К своим 27 годам — доктор наук. Мало того, что он серьезный ученый, так он еще и каратэ занимается, и на горных лыжах катается, и машину прекрасно водит, и на дискотеки бегать успевает. И никаких тебе комплексов: ни “несчастного детства”, ни “несостоявшегося гения”, ни “отвергнутого любовника”… я вообще не верила, что такие мужчины где-нибудь еще встречаются, кроме как в “женских романах” (да еще в мыльных операх). Словом… пошло-поехало… Сначала — встречались раз в неделю, потом — два, потом — чуть ли не каждый день. Ночевали друг у друга — благо живем близко. С Мишкой моим они закорешились сразу… Чем мы занимались?… Раз сходили в ресторан, пару раз в гости, съездили на уик-энд в Мюнстерланд — смотрели замки, гуляли, один раз Жольт поработал у меня на съемках в качестве модели — и получилось просто замечательно, а чаще всего он приезжал с работы, я готовила обед, мы садились все вместе — я, Мишка и он — за стол, обедали, болтали, потом все трое залезали под плед и смотрели телевизор или видео, а потом шли спать… и ночи у нас были сумасшедшие, что-то такое совершенно неописуемое. И только дожив до 43 лет, я узнала, что же это такое: когда с тобой занимается любовью молодой, очень умный, потомственно непьющий, из хорошей семьи и — без комплексов… АБСОЛЮТНО НОРМАЛЬНЫЙ мужчина.
Вот это было для меня открытием… Ни тебе “перформансов”, ни оскорблений, ни фортелей… я мою посуду, а он пристроится в кухне, в уголочке, и пишет себе какую-нибудь научную статью на английском… Понимаешь, Галка, не водку пьет, а статью пишет?!
Одно только несколько омрачало горизонт… Контракт на работу в Дюсселе у Жольта заканчивался в августе. Он готов был ехать туда, где будет интересное место, но, сама понимаешь, мне-то это не шибко весело было.
Так себе и жили почти 2 месяца. Я только и успевала, что учиться на курсах да заниматься с Таней фото, а на больше после безумных ночей и сил-то не было…
Жольт давал мне все, что желала моя душа, и смотреть “на сторону” мне и не хотелось… (Видимо, это и было моей ошибкой — желание в ответ на хорошие отношения тоже вести себя соответственно.)
В последние дни вроде бы Жольту светило получить место где-то в пределах севера Германии… А это здесь не расстояние, любой уик-энд можно проводить вместе. Ну вот… словом все было так хорошо, что я расслабилась… А зря. В прошлое воскресенье любимый мой, встав после чудесной ночи, испил чашечку кофе, порассуждал, что надо бы после его возвращения из командировки сходить в театр, а то мы еще как-то и не выбирались вместе, предупредил, что пойдет домой, поработает на компьютере, а во вторник мы увидимся, нежно поцеловал меня и… исчез. Больше я его не видела. Пару раз звонила: никого..
Мишка ругает меня на все корки, говорит, что я слишком “расстилалась тряпкой”, заискивала, и создалось впечатление, что я хочу выйти замуж, что я “цеплялась” и поэтому надоела, испугала, так сказать… Ну, очень-таки может быть. Если у меня одновременно нет еще одного мужика, я, увы, не умею “играть лицом” и делать вид, что мне все по фигу, когда мне хорошо. Так что, видимо, мой умный сын прав: только вот жаль, почему он мне не сказал о своих наблюдениях раньше?! Ну, словом, так или иначе, как-то все очень странно получилось, внезапно, после двух месяцев безоблачных отношений, так вот, вдруг…
Если я действительно “расстилалась”, как мой Мишка говорит, то другого выхода, как гордо сидеть и не предпринимать попыток как-то прояснить ситуацию, у меня нет… Конечно, спасибо Господу, что он подарил мне два месяца счастья с чудесным, абсолютно нормальным человеком. Теперь у меня есть планка, ниже которой падать уже не хочется. Т. е. потрахаться-то можно с кем угодно, но я теперь точно знаю, что отношения буду стараться иметь только с кем-то такого типа. Т. е., понимаешь, то, что было у меня (особенно вначале), было замечательно, оно во многом “сделало” меня как художника, но… сейчас я бы такого не хотела.
Что ж, буду искать. Только, видимо, впредь нельзя мне-таки “расслабляться”, надо на одном человеке (как бы он ни был мил и хорош) не зависать…
…Касаемо фото — мы с Таней работаем. Таня — умница, талант, и ее лучистая добрая энергетика, как аура, освещает все, что мы делаем.
Сейчас сделали серию, пытаясь запечатлеть движение. Т. е. то, что когда-то делал древнегреческий скульптор Мирон. В какой-то степени это опять от моей графики: ведь там хотелось отобразить движение эмоций, движение душ и тел навстречу друг другу в момент… ну, в момент секса… ведь сама знаешь, как каждая жилка внутри нас дрожит и движется вперед, навстречу… но в графике я делала это неосознанно — только теперь осознала. И вот — теперь, путем фигуративности, пытаемся выразить “нефигуративные понятия”. Т. е. наблюдаем жизнь тела в соприкосновении со светом, движением и т. д.
Сейчас заканчиваем вторую тему, а затем я вышлю тебе фото.
Дюссельдорф, 10.08.99
…Я, конечно, очень круто в меланхолии, но это отнюдь не мешает моей жизни идти своим путем: 24 сентября должна открыться наша с Таней выставка, и мы работаем… Кроме того, приезжала Оля Тобрелутс из Питера: она здесь участвовала в чрезвычайно престижной и успешной выставке в музее “Kunstsammlung”. Ее работы закупил “Сотбис” и т. д. Работы необычные: огромные дигитальные фото. Она очень помогла мне — навела на полезные знакомства, а кроме всего прочего, забрала часть фото в СПб и Москву для того, чтобы там на хорошем уровне сделать нам с Таней выставки, т. к. наши фото ей понравились. Понравились они и куратору музея, где проходит Олина выставка, а сама понимаешь, как мне это важно! Потихоньку уже начала преподавать на немецком языке двум своим коллегам по курсам немецкого. Надеюсь, будут и другие ученики.
Вот… А с моими личными проблемами… что ж, я, конечно, виновата сама…
Не учла мужской инстинкт: “Догоняй то, что убегает”, т. е. “удержать можно только отталкивая”. Этим приемом женщины владеют со времен Евы. Им не владею только я. В силу своего мужского характера, в силу ненависти к притворству в чувствах. Из-за идиотской коммунистической веры в человеческое все же, а не в звериную природу. Зря.
Ведь коммунисты считали, что раз звериная природа в человеке — это плохо, давайте будем считать, что этого нет, и строить мир исходя из того, как должно бы быть. И будем пытаться воспитывать людей, искореняя это звериное… Что из этого вышло — мы видим.
Здесь же считают так… В человеке очень сильно животное начало. Это, конечно, плохо. Но это факт, ничего не поделаешь. Поэтому давайте строить общество так, чтобы эти инстинкты заставлять работать на нас, а не против… И эта схема неплохо работает.
А я вот поступаю, “как коммунистка”. Влюбившись, не могу заставить себя делать вид, что мне наплевать. Причем это ведь не мешает “пойти и взять свое”, как я люблю. Ну, проявила инициативу, сама “трахнула” парня, а дальше-то вот и изображай, что свое получила и — наплевать на все… так нет, не могу изображать айсберг…
Вот и получаю каждый раз по роже. И от дворника, и от профессора. Ибо мужик — он и в Африке — мужик…
Дюссельдорф, февраль 2000
Галенька, дорогая!
Сейчас вдруг опять всплеснулась графика: начала работу над серией, которую даже я сама считаю ужасно непристойной. Но не делать не могу. (Да и в конце концов, делаю для себя… так какая разница!) Уж не знаю, что меня понесло в такую сторону, но, короче, суть состоит в том, что зооморфные химеры занимаются любовью с молодым красивым мужчиной. Причем их достаточно брутальные ласки не вызывают в нем отвращения — отнюдь, он получает от этого удовольствие. Словом, эдакая вариация мифа “красавица и чудовище” на мой манер.
Тут, видимо, многое сошлось: давний-давний отголосок нашего с тобой первого перформанса, ощущение от увиденной в Прадо картины Рубенса “Похищение Ганимеда” (где омерзительный орел лапает красивого юношу), мое занятие последнее время всякими зверями-химерами для татуировок, размышления на тему “любви за деньги” (т. е. я представляю, что будут ощущать молодые парни, которых я (если доживу!) лет через 20-25 буду покупать за деньги), и еще, наверное… даже очень наверное, когда наконец-то, спустя почти два года, “отпустила” (в том смысле, что стало уже абсолютно наплевать) вся та гадость, что была наговорена мне N, то вот таким своеобразным способом эта гадость выходит из души… Но знаешь, красиво выходит, если честно. Не знаю уж там, ново ли это “по идеям” или “не ново”, но, правда, изящно, четко и жутковато-гадко. “Накачанный”, четкий силуэт юноши с точеным профилем молодого Пола Ньюмена и такие же отточенные до “острого знака” химеры. Где это все происходит: во сне этого юноши? В его эротических мечтах? В аду? Не знаю… Но — рисую.
Звонила мне Ленка. Рассказала, что где-то на выставке встретила К. Сказал Ленке, что его семья уехала в Германию, а он живет один. Повинуясь первому импульсу, я ему позвонила. Выяснилось, что там он уже не живет. И я поняла, что все правильно, не надо возвращаться в прошлое. Что я там забыла?
С К., конечно, было очень хорошо, но… если бы ему было надо, он бы меня легко нашел. Да и вообще, разве бы я стала теперь терпеть пьянки? И все эти разговоры по пьяному делу… Все, видимо, хорошо в свое время на своем месте…
Да, а тут вдруг еще N! Батюшки-светы, а я даже шею не помыла и горностаев не надела!!! Словом, “нежной моей возлюбленной” поставили телефон в его московской квартире. И, как я поняла, брат или Толя купили ему новый компьютер со всеми причиндалами. Ну вот, наверное, на радостях от новых “игрушек”… Короче, последовал бурный всплеск нежности на уровне “целую-обнимаю-позвоню-напишу-звони-пиши” и т. д. И его фото, сделанное Витой в моей квартире на Черной речке, сразу после нашей с N первой ночи, где N с выкрашенными белыми волосами (ты это еще помнишь) сидит в моем черном платье, обмахивается моим веером и томно и соблазнительно улыбается. Это фото сопровождалось текстом: “Ты помнишь этот образ?”
Так и хотелось ответить цитатой из песни Изабеллы Юрьевой: “Ты помнишь наши встречи и вечер голубой?” (Причем в данном случае эпитет “голубой”, заметь, как нельзя более к месту!)
Правда, Мишка все же откомментировал: “Вот результат того, что ты с сентября месяца не писала, не звонила и не искала по всем адресам и явкам на Новый год, чтобы поздравить…”
Что ж… “устами младенца”, видимо, так.
Вообще, надо, конечно, что-то новое, но все же решила до февраля не искать приключений… Еще достаточно темно, холодно, дни короткие, я сейчас много работаю, и, попросту, честно, нет ни сил, ни тонуса… Нет, желание потрахаться, конечно, есть (оно у меня есть всегда!), но если бы вот, как раньше, с Мартином, с доставкой на дом… А то ведь надо искать, знакомиться, ходить куда-то. Или объявления в газету давать, или куда-то на “party” ходить. А у меня сейчас нет сил — разве что порисовать, но это же дома. От холода и темноты я, как всегда, спасаюсь едой.
Вчера под утро опять приснился Жольт. Точнее, даже как бы не он сам, а ощущение того, что я засыпаю и, как бы входя в сон, чувствую, что он обнимает меня, и я, понимая, что это — сон, хочу скорее, скорее заснуть поглубже, чтобы почувствовать все, что будет дальше (а что будет дальше — ясно!), и все уже во мне напряглось от желания, и… и тут под окном загрохотала машина, и я проснулась, проклиная на чем свет стоит тех, кто мне помешал… Видишь, даже во сне — и то не обломилось!
Дюссельдорф, октябрь 1999
…Ведь в сущности все эти “глубины”, этот “запредел” и т. д., это не столько в них, сколько в нас… Они дают толчок, импульс, а мы судорожно досочиняем, допридумываем, достраиваем, обольщая и уговаривая сами себя и окружающих… И сами себя калечим… Сами мы их себе сочиняем, сами в них и тонем. Или плаваем по уши в дерьме… Как они умеют потреблять, покупаться в чужой любви — уж это они умеют!
Дюссельдорф, 9 ноября 1999
…Сегодня, разбирая шкаф, наконец нашла в себе силы достать узелок со своим “суперэротическим” бельем, которое (как ты понимаешь!) не трогала после Жольта — не хватало мужества, и как раскрыла его, так будто громом ударило: ощутила его всего, всем телом…
И — конечно, ничего не постирала: сложила — и положила обратно в шкаф… Фетишизм, конечно, но бороться с собой еще и в этом вопросе я не в состоянии. “Все пройдет”, — говорю себе: вот и с N прошло, и с К., а раньше с Сережей. Но как подумаю о сроках этого “прошло” (с К. — 16 лет, с Сергеем более 10, с N — 6, да и то он очень старался!!!), то худо делается… Конечно, с этими людьми я была много-много дольше, чем с Жольтом, но — насколько он неизмеримо выше их: каждого по отдельности и всех вместе…
Одно хорошо: как клин вышибают клином, так и Жольт вышиб из меня последние искорки чувства к N. Собственно, любовь N постарался вышибить сам, и, надо отдать должное, мастерски… Но в плане личности он как бы еще цеплял меня, конечно, не своим настоящим, но — прошлым: ярким, необычным… И вдруг — ощущение масштаба таланта совсем другого калибра. И — состоявшегося, функционирующего… не заливаемого водкой, как у К., не забитого комплексами, как у N. И пусть в силу совсем иного строения моих мозгов я не могла понять, что и как именно делается (физика не мой конек), но ощущение наполненных кислородом легких — это было…
Ладно, Галенька, завязываю эту “песнь одинокого койота” и остаюсь твоя — с наилучшими пожеланиями —
Витя.
Дюссельдорф, 1.01.2000
Галенька, дорогая, с Новым годом!
…Итак, Вена… Ой, Вена — это Вена!!! Могу поставить еще сто восклицательных знаков. Или скажу так: это — Петербург (с точностью до каждого дома и архитектурных ансамблей, трамваев и скамеек), но ласковый, уютный и спокойный, как Дюссельдорф, и чистый, как Стокгольм. Одних музеев более 100, театров более 200, и все — на высоком профессиональном уровне.
…Ну вот. А еще я поняла, что хочу жить в Вене… Тем более что, похоже, венским мужчинам я пришлась по душе: отчаянно “стреляла глазками”, а в ответ получала улыбку от уха до уха и ласковое приветствие… и это несмотря на два свитера под пальто и шапку-ушанку системы “фриц под Сталинградом”… нет, явно в венских мужчинах сказывается большой процент итальянской крови…
Музеи были закрыты на все новогодние праздники. И с ними потрясающая выставка женской одежды и белья 20-30-х годов под названием: “Беня, мне нечего надеть!!!” Зато я посетила таверну, где в ХV в. народный певец Августин написал песню: “Ах, мой милый Августин, все прошло, все…”
А еще я открыла для себя (и влюбилась) в Фридрихсрайха Хундретвассера — главного современного архитектора Вены. Нет, правда, Гауди нашего времени! Я облазила все, вплоть до сортиров (которые тоже предмет искусства!).
Приставала ко всем полицейским Вены, так как они там все — как елизаветинская гвардия — высоченные, фигуристые, красивые, и форма у них очень стильная — этакие супермены — Рембо… И я, конечно, не устояла: подходила и начинала канючить, что не знаю, как и куда идти (хотя, поскольку это по планировке точно Питер, ориентировалась мгновенно уже в 1-й день…), и они меня провожали, рассказывали со своим милым “виссен зи, фройляйн” (что-то типа русского: знаете ли вы, барышня)…
В общем, ловила кайф всеми доступными на тот момент способами.
Дюссельдорф, апрель 2000
Галенька, дорогая,
дописываю дальше, после нашего телефонного разговора и твоего письма… Нет, все-таки письмо — это что-то абсолютно особенное, со своей особой энергетикой… Вот я получила письма, и депрессию сняло, будто ножом отрезало. (Хотя все события в моей жизни как были, так и остались без изменений.)
Помнишь, когда ты меня расписывала графикой в перформансах, так из меня потом энергия била фонтаном чуть не месяц, а когда попыталась буквами, словами, я чувствовала “ломку” и отток энергии, как наркоман без дозы. Это ведь не случайно. Вот и листок с написанными словами точно что-то несет помимо букв, “прибавочный элемент”, как Серебрякова говорит, я это очень остро чувствую.
Ну вот, а теперь опишу, что примерно представляют из себя те фото, которые я высылаю. Ну, собственно говоря, суть состоит в том, что все сделанное — это исследование пограничного состояния света и материи, когда одно начинает переходить в другое: свет становится материальным, а материя истончается, превращается в свет. Это одно. А другое — это поиск себя вчерашнего в себе сегодняшнем. Это следы былого, которые отпечатались не только в нашей душе, сердце, мозгу, но и проступают как стигматы на нашей коже. (…)
Все это облечено в историю выросшей (а не умершей) Лолиты, которая видит сны наяву, представляя то себя, то других персонажей в различных комбинациях: она не помнит ни лица Гумберта, ни своего лица в юности и, видя сны, пытается вспомнить…
Дюссельдорф, 10 апреля 2000
…Присланные фото состоят из нескольких циклов.
Один цикл — “Сны Лолиты”. Этот большой цикл разбивается на отдельные серии.
Очень большую роль играет символика цвета. Ну, образы-персонажи говорят сами за себя. Лолита — рано пробудившиеся секс и чувственность и вместе с тем символ женской чувственности, соблазна, который мужчина использует, а не любит…
“Саломея” — тоже ясно: я использую этот образ, когда хочется в реальности кого-то из любовников ухлопать.
“Афродита” — понятно, а “Афродезия” — это любовное помешательство от стимулирующих любовь (секс) афродизьяков. Для меня любой красивый мужик — сам по себе — афродизьяк.
Дюссельдорф, 24 марта 2000
…Работаю с учениками, вошла во вкус, и, в общем, это мне очень по душе. Личная жизнь тоже претерпела сильные изменения. Знаешь, очередная ирония судьбы: как бы подарок, но с каверзой. Помнишь, писала тебе, что сознание сильно изменилось и многих вещей, что допускала раньше, попросту не допущу. Ну и что же? Так вот типа того, что судьба решила мне ответить: “Будь по-твоему, будет и уровень отношений соответствующий, и все, чего ты хочешь и требуешь, — на, бери! А легко тебе все равно не будет, так и знай”. И действительно, посуди сама: человеку, которого мне послал Бог, всего 24 года, и красив он, как Адонис. При этом он — очень добрый, обаятельный, умный и ласковый человек. Глубоко порядочный и, кстати, очень, я тебе скажу, талантливый как художник. Отношение ко мне — тоже, в общем, трудно желать лучшего: это и восхищение, и сильная внутренняя тяга, и, конечно, что для меня важно, сексуальное желание, но, что еще более приятно, что последнее идет не “от низа”, а “от головы”, “от сердца”… Но, несмотря на столь юный возраст, молодой человек отнюдь не свободен. Нет, он не женат, но “при подруге”. Причем я-то “невооруженным взглядом” вижу, что подруге он-то нужен только “чтоб был!”. И изменяла она ему, и скорее всего и сейчас изменяет. И вот при этом, поскольку человек-то очень нравственный и порядочный, он все время чувствует себя виноватым. Да и убеждает себя, что “дама” его любит. Ох, Галка, смех сквозь слезы… что ж, я никогда не видела мужчин, которых действительно любят их женщины?!
А уж что у него с сексом творилось, я тебе и сказать не могу… как можно так загнать человека в угол (сам себя так не загонишь, это уж партнер должен руку приложить), чтоб он себя чуть ли не полным импотентом сделал… А ведь стоило мне начать с ним жить, и буквально за пару-тройку раз все пришло в норму. Да как! К полному обоюдному удовольствию, а ведь почти с “полного нуля”. А до этого он три (!) года жил только с этой вот барышней. Это, конечно, делает честь его верности, но, как ты понимаешь, не делает чести даме и ее “любви”… Тут только в кавычках и напишешь…
При этом юноша живет вместе с родителями и пребывает под неусыпнейшим контролем родителей и “дамы”. Так что каждая встреча — это где-то утром или днем, во время какой-нибудь лекции в институте. Никаких тебе совместных ночей, походов куда-нибудь в кино, в гости или на выставку… Все вечно “скорей-скорей”, “на нерве”… Но ведь и рушить человеку жизнь не хочется: какое я имею право? Что я могу ему дать: семью, ребенка, деньги?!
Да, я знаю, что могу ему очень сильно помочь в профессиональном плане, дать радость в сексе. Я могла бы жить с ним, я достаточно молодо выгляжу и красива, чтобы не стесняться ходить с ним рядом, но, может быть, ему для счастья этого и недостаточно…
Единственный выход: принять ситуацию такой, какая она есть. А это, конечно, не легко. Нелегко жить, зная, что все может кончиться в любой момент. Нелегко видеть переживания того, кто рядом с тобой.
Все это бестолково, невесело, томительно-сладко. Вспоминается жизнь с К., студенческие годы… Роман “Ностальгия”…
Ладно, Богу виднее, что мне посылать, как и чем меня испытывать. А мое дело — принимать, как есть, — и жить. А вообще-то, если бы Бог спросил меня: “А чего ты, Витя, больше всего на свете хочешь? (это, конечно, не считая того, чтобы родители и Мишка были живы и здоровы и войны бы не было, но это уж как бы и не желание даже, а биологические условия), я бы сказала: “Господи! Я хочу счастливой любви на всю жизнь, взаимной счастливой любви и легкой смерти”, вот и все, чего я хочу. Вроде бы это и не сверх “что-то”, а ведь все определяет. Не так ли?
Но, конечно, будь со мною Жольт, все бы, наверное, было бы в моей жизни иначе. Но его нет. И не будет, и мне придется с этим смириться даже в мыслях, а не только в жизни.
Конечно, у меня, несмотря на личную жизнь (а может, и из-за нее тоже), некая депрессия. Но поскольку человек я не депрессивный “по определению”, то депрессия сама по себе, а я сама по себе: работаю, учу немецкий, фотографирую, трахаюсь, хожу в кино…
Весна вот пришла, тоже уже полегче…
Дюссельдорф, апрель 2000
…так и подошел к концу мой ностальгический роман: подконтрольный Адонис таки попался. Дама его каким-то образом обнаружила мой телефон, набрала номер — я сняла трубку. Слышу, в трубке тихо звучит музыка, какие-то далекие домашние шорохи, дыхание и — молчание. Я: “Алло, алло, говорите, я слушаю!.. Шпрехен зи битте!!!” В ответ — отбой. И я как-то сразу догадалась, кто это звонил и почему. И что дальше будет… И оно, как говорится, “имело место быть”.
Адонис поимел крупный скандал, поклялся-побожился завязать со мной, и более того, теперь он съехался со своей дамой, и они живут вместе. А что не жить? С сексом у него теперь все о’кэй — по крайней мере до тех пор, пока хватит вкачанной мною энергии: вот они, небось, теперь кайфуют от того, как у него классно стоит! А я что… да ничего, пользуйтесь на здоровье… Как там говорилось в знаменитом хите 60-х годов? “Все остается людям…”
Вот только одно интересно: если бы трубку сняла не я, а Мишка, — она бы что, решила, что Адонис — гомосексуалист?! А если бы ответила моя мама (которая довольно часто у меня бывает), она бы обвинила несчастного Адониса в геронтофилии?! Нет, слава Богу, что подошла я, — все отделались малой кровью. Но больше мы уже, конечно, не видимся, роман окончен. Замечательный подарок к грядущему моему дню рождения!
Дюссельдорф, май 2000
…Конечно же, опять появился Мартин, который, словно возвратный тиф, вновь и вновь возвращается ко мне, возникая в моей жизни с регулярностью менструации.
И все повторяется по заведенному сценарию: вламывается утром, с товарищем, домогается всяческими ухищрениями “секса втроем”, получает от меня по ушам и обиженно-испуганно исчезает…
Сегодня он приперся в 6 утра, и опять с этим же красивым и застенчивым дружком мулатом (полуиспанец, полунегр, красивый, как кукла, и очень экзотичный).
Мальчик робко жался на кухне, пока Мартин “заливал” мне, что-де им негде переночевать (?)… В 6 утра (?)… Словом, Мартин выпросил у меня плед, уложил друга на кухне и полез ко мне в постель. Выглядел он как-то поздоровее, носом не шмыгал (видимо, с кокаина перешел на что-то другое?). И, сволочь, был такой красивый, а я ведь тоже не каменная. Для меня очень важно, что все мои мужчины — красивые. Ей-богу, приятно, что за все время у меня не было ни одного парня с некрасивой задницей! У всех красивые, и это, правда, здорово радовало меня по жизни.
Словом, засмотрелась я на роскошные длинные ноги Мартина, загуляли мои руки по тонким породистым испанским щиколоткам и поджарым смуглым голеням… и, похоже, у Марти тоже дело пошло на лад, встало, чему положено встать, но… так тут бы и делай то, зачем пришел. Так нет…
Этот идиот вдруг вскочил, заявил, что ему срочно надо что-то сказать другу(?!) и еще — в туалет (это с эрекцией-то!!!). Словом, разбудил парня, что-то долго ему толковал по-испански, потом заперся в туалете (что Мишка из своей комнаты прокомментировал, по-русски, конечно: “Ну да, нет своей эрекции, так хоть на чужую посмотреть хочет!”), намекая на друга, которого я обнаружила, войдя в кухню, в полной амуниции: он лежал на пледе в теплой куртке, в свитере, в тяжелых ботинках, в носках до коленок, но… без брюк и трусиков… Единственное, что он снял, ложась спать, кроме “низа”, так это рокерский черный платок с головы, и его роскошные черные косы, количеством тысяча штук, разбежались по плечам, как дивная грива…
…Я вышла, дождалась, пока он оделся, пока Мартин вышел из туалета (как я понимаю, он принял там какой-то наркотик или какую-то другую дрянь для усиления потенции, ну и кроме того, видимо, “налюбовался” на друга).
Ну, словом, я дождалась обоих джентльменов, одного уже одетого, другого — нет, и выдала им лекцию о своем герпесе, продемонстрировала им оный и объяснила, что они будут иметь, если… ну и т. д. Словом, как говорилось в “Место встречи изменить нельзя”: “Что тебя ждет, если не перестанешь шляться по хазам да малинам…” Лекция имела столь бурный успех, что мальчики улетучились со скоростью звука. Мартин носочки надевал уже на улице, я поглядела из окна…
Вот так я от души повеселилась сегодня. Хотя смех-то невеселый: потрахаться я так и не потрахалась из-за Мартиных идиотских извращений, созревших в наркотической голове…
И вот что интересно: даже до смерти испуганный, лихорадочно одеваясь, — я его припугнула, что это неизлечимо и для наркомана смертельно, — даже тогда, одеваясь, убегая, таща за собой друга, он повторял и повторял: “Нет, нет, я не боюсь, когда пройдет острая форма, позвони мне , ладно? Ты только позвони, не забывай обо мне, ты позвонишь, да?”
Галенька, ну вот ведь, а? Ну какой бы он ни был, такой-сякой, извращенный, забубенный… Но ведь я его отталкиваю, гоняю, “не даю” ему в конце-то концов, а вот он все возвращается и возвращается, а?
А представь, что было бы, если бы я его любила, и дорожила им, и хотела бы быть с ним вместе… Видала бы я его, а?! Бегал бы он за мной?! Вот то-то и оно…
Знаешь, читала тут книгу А. Кончаловского “Низкие истины”… и есть там один эпизод: Кончаловский в США стал жить с кинозвездой Ширли Мак-Лейн. И вот мылись как-то они раз вместе под душем, и вдруг он почувствовал, что Ширли ему бесконечно родная, дорогая, близкая, как будто они 100 жизней прожили вместе. И, поняв это, он… тут же собрал чемодан — и ушел навсегда, не сказав ни слова.
Ну как? Хороша реакция, верно? Главное, очень понятна и предсказуема…
Вот и живи с ними после этого по-хорошему, и люби их!!! Нет, я — пас!
Кстати, Таня-таки послала (не от моего, конечно, лица, а от имени галереи) приглашение на выставку Жольту…
Письмо прибыло обратно со штемпелем: “Адресат выбыл, новый адрес неизвестен”.
Я ведь понимаю же, что вся моя горечь, тоска и вообще ВСЕ — это только химические процессы в моем мозгу…
И что до тех пор я не перестану тосковать по Жольту, пока мозг мой при мысли о нем гонит в мою кровь адреналин, выделяемый, кажется, гипофизом, и не кончится любовь…
Но главное, конечно, это не его глаза, талия или ноги, а те самые привычки и черты характера, которые четко давали мне понять, что вот именно с таким человеком я бы и прожила чудесно в любви и согласии до конца дней моих…
Видишь, Галка, я искренне стремилась стать добропорядочной, любящей и верной супругой, да вот, видимо, не судьба. Так и буду, видать, крутить романы да писать тебе письма с забавными эротическими приключениями, пока не состарюсь и не перейду на “коллбоев”, а что делать, если старишься, но любишь молодых красивых мальчиков… Значит, работай, копи деньги… 200 DM в час, 500 DM — за ночь: расценки известные. (Ладно, глядишь, когда состарюсь, то мне и надо будет поменьше, авось не разорюсь…)
Знаешь, и еще забавное дело, только сейчас подумала: ведь ты знаешь, как я любила N, с ума сходила по нему… А ведь никогда при этом не думала о замужестве…
Видимо, когда-то вначале ты так разумно сказала мне: “Он всегда будет для тебя чужой девочкой…”, что я эту мысль приняла безоговорочно, как факт. И так и есть: сначала чужая девочка, теперь чужая жена. А мне — хоть бы хны: это вот и есть — перестал мозг гнать адреналин в кровь, и не волнуют меня теперь ни его ноги, ни глаза, ни нос…
Дюссельдорф, 17-18 июня 2000
…Пишу тебе под впечатлением: а именно, вчера вечером посмотрела в кино фильм “Романс”… Фильм снят француженкой, потому пишу ее имя во французской транскрипции: Caterine Breillat.
Фильм затрагивает очень многие мои собственные болевые точки. Его сразу слюнявая критика окрестила “порно” — и в дупель разругала. Оно и понятно: сколько угодно можно показывать голых баб с сиськами-письками нараспашку, и это “софт-эротик” в худшем случае. А уж если показать стоящий мужской член или, скажем, процесс одевания презерватива — уж это, конечно, “порно”!!! А уж если режиссер — женщина… Так уж это — ПОРНО!!! И уж всех собак на нее навесят (кому-кому, а мне-то это больше, чем кому другому, известно…). Сюжет состоит в том, что молоденькая учительница живет со своим другом-манекенщиком, молодым, очень красивым, любящим ее, но — очень верная деталь для профессии манекенщика — секс он терпеть не может. Она же хочет секса, хочет иметь ребенка и посему пускается в эротические поиски… И тут ее постигает то, что всегда постигает женщину, когда она не хочет жить по стандартам, которые ей отвел наш мужской мир: т. е. получает по голове регулярно и много — так, то один из ее хахалей может предложить ей только садо-мазо, то встречный незнакомец просто тупо и грязно ее насилует и убегает, то обалденно приятный гастарбайтер-итальянец, истосковавшийся по теплу и нежности, не устраивает ее, потому что хочет именно нежности, близости, т. е. навязывая ей узы, желая занять то место, которое занял в ее сердце друг-манекенщик. Посему и этого парня — итальянца она оставляет после первой же ночи… Словом, все рецепты секс-фильмов — извращенный секс, секс с незнакомцем, случайное знакомство с новым (хорошим) партнером, заменившим старого (плохого), — все не срабатывают!
В результате всех этих секс-перипетий наша героиня все-таки забеременела. Но женщина — дарительница жизни и здесь выступает униженно и гадко. Вот наша героиня в начале беременности на приеме у гинеколога. Полураздетая, лежит раскоряченная на столе, мужик-врач пихает в нее руки, а за ним чередой 10-15 парней-практикантов… И тут сильнейшая ассоциация героини: она до пояса находится как бы в интеллектуальном мире: светлая комната, где на кушетках лежат (до пояса сверху) женщины. В изголовье сидят их друзья или мужья: они говорят о чем-то интеллектуальном, целуют их, гладят, а от пояса снизу эти женщины лежат в грязном, дымном, заплеванном борделе, где в очереди стоят голые мужики и, отталкивая друг друга, е…, е…, е… эти дырки, без верхней части тела.
В общем, в результате просмотра фильма у меня родился афоризм: “Ничто так не унижает женщину, как окружающий ее мир…”
Т. е. я не хочу сказать, что я не люблю мужчин — я их очень даже люблю (даже чересчур), но — каждого в отдельности, а не тот (…) мир, который они так бездарно создали для себя, своих детей и для женщин…
Дюссельдорф, 8 августа 2000
…Да. Ну вот, переключилась я на местное население… Не сидеть же дома и рыдать!!
Вот уже три месяца даю объявления в газету знакомств для интеллигентной молодежной тусовки.
Такое ощущение, что мне пишет вся Германия.
И знаешь, за все это время, пока кое с кем из написавших встречалась, кроме хороших, добрых эмоций, ничего не имела… Да, кто-то не нравился мне. Кому-то я. Где-то взаимно не подошло. Один раз парень понравился сильно, а я ему нет…. Но как бы ни складывалось, все встречи были очень милыми, теплыми, дружескими и ничего, кроме удовольствия, мне не доставляли…
И вот вчера наконец-таки “свершилось”. Написал мне мужчина постарше — 38 лет (хотя в объявлении пишу 20-35), ну да ладно, очень милое письмо, милое фото…. Много лет работал в Юго-Восточной Азии по заданию ООН, знает много языков, интересуется искусством, литературой, сам пишет… Встретились. Подходит милый такой мужик, стройный, загорелый до черноты, умное, интеллигентное лицо… Ну, болтаем о том о сем, ведет он меня в очень симпатичный ресторан. И вот поели, и он говорит мне: “Ну, а что ж, ты, Виктория, хочешь получить, ждешь от мужчины?” Я так чуть смутилась от прямого вопроса, но отвечаю: “Я жду дружеского доброго отношения, истинного внимания и поддержки друг друга, хорошего секса… там дальше посмотрим, как сложится… это ведь зависит от того, насколько хорошо людям вместе…”
И тут он ухмыляется во весь рот и со смаком, с удовольствием, с расстановкой говорит: “Знаешь, Виктория, ты очень милая, красивая, интересная женщина. Но я, прости, скажу тебе честно, знаешь, мне нужна другая. И знаешь какая? Мо-ло-дая. Понимаешь? Мо-ло-же. И дело не только в возрасте. Юная, энергичная, наивная. А вся твоя нелегкая жизнь, весь твой жизненный опыт у тебя на лице написан, ты уж прости. А я хочу молодую, и наивную, и полную жизни”.
И что ты думаешь? Встал у меня перед глазами N, со смаком говорящий мне гадости, и я -вечно благородно молчащая…
И тут меня прорвало. Я широко улыбнулась — во весь рот — и, радостно блестя глазами, ответила: “Ах, как я рада, Михаэль, что ты это сказал, я ждала этого весь вечер: какой ты молодец, что у тебя хватило сил на откровенность! А у меня вот нет…А теперь я тебе с легким сердцем скажу, что и ты мне ну никак не подходишь: мне нужен молодой, полный сил парень, который будет давать мне молодость, энергию, силы, секс, вдохновляя меня на творчество… а ты для этого не годишься: и возраст у тебя не тот, и внешний вид, и здоровье… Так что откровенность за откровенность… Староват ты для меня, мне мо-ло-дой нужен, полный сил и секса…” И улыбаюсь во весь рот — “кип смайл”, как американцы говорят.
И что ты думаешь?! Как же любят такие вот люди, чтобы их в ответ оскорбляли! Мигом мой Михаэль разулыбался, глаза потеплели…“Ах, Виктория, я думаю, что сегодняшний вечер — это начало нашей большой и хорошей дружбы, я очень хочу побывать у тебя в мастерской, посмотреть твои работы… Мы будем с тобой встречаться, позволь, я отвезу тебя домой… Ты знаешь, у меня была подруга, она еще старше тебя, дело не в возрасте, но она, понимаешь, бросила меня, когда я заболел, понимаешь, ради карьеры бросила… А ты, когда надеваешь очки, немного похожа на нее…” И понес-понес…
“Замечательно, — говорю, — вот тебе и моя визитка, а домой я сама доберусь, пока, будь здоров!” — “Ах, ну как же, я не могу видеть, чтобы такая красивая молодая женщина и под дождем, вечером…” И тут он меня за плечи — хвать и в обе щечки целует…
Хоть смейся, хоть плачь! Еще один садо-мазохист на моем жизненном пути: на сей раз местный, немецкий. Конечно, все же лучше, чем наш, “хам отечественный”… И гадости у него повежливее, и “сломать” его легче. Но ведь, Боже, как противно! Как противно говорить гадости!!!
В общем, крутится вся жизнь вокруг 15-20 сантиметров хрупкой мужской плоти… Что это, в сущности, если подумать отвлеченно?.. Ну — мускул, периодически наполняющийся кровью… (…) и все… Все! Ничего-то больше… А все-все вокруг этого вертится: наши надежды и радости, обиды и мысли, разочарования и восторги… Со стороны посмотреть — как же это глупо! И ведь не денешься никуда… Знаешь, у меня мечта — начать зарабатывать так, чтобы хватало общаться только с колл-боями. Придет такой молодой красавчик и умело обслужит тебя. И будет ему все равно, старая ты или молодая, умная или нет, как ты одета. Заплатила — и получай удовольствие, как ты хочешь и на всю катушку.
А так, в остальном все замечательно, кроме погоды. Но это можно пережить.
Дюссельдорф 9-10 августа 2000
После того мерзкого случая, который я, помнится, тебе описала, как бы в утешение, получила я кучу писем от молодых и красивых мальчиков и с тремя(!) из них поимела роман с большим для себя сексуальным удовольствием.
…Виктор Ш. С сияющей улыбкой от уха до уха, с ямочками на щеках, с фигурой Аполлона и с роскошной гривой темно-рыжих волос, мелкими колечками, как на автопортрете молодого Альберта Дюрера. Он увез меня к себе домой, в удивительную свою квартиру, и там позволил мне проделать с ним все, что было моей душеньке угодно. Ну уж я и оторвалась после 3-месячного перерыва! Все мои фокусы он принимал без малейшего смущения, позволял моим пальцам и языку гулять там, где им хочется, а потом ублажал меня именно так, как мне хотелось. Словом, доставил мне массу удовольствия. Потом с ним, правда, случилась очень большая неприятность: спустя несколько дней он, катаясь на велосипеде, упал и очень сильно поранился: сломал бедро и потерял много крови. Конечно, с такими повреждениями уже долго-долго будет не до секса! Но мы, пока он болел, перезванивались, болтали подолгу и расстались, что называется, в самых лучших чувствах…Что ж, свое доброе дело он сделал — удовольствие мне доставил на “отлично с плюсом”.
Потом был Томас… Двадцати лет от роду, только-только сдавший в гимназии выпускные экзамены… Похожий на негатив N, такая же фигурка, как была у N, тоненькая, гибкая… И такая, как у N, “жемчужная” улыбка. Очень застенчивый, молчаливый, строгий. Видимо, в очень строгих рамках воспитанный… ну, это мы уже с N проходили…. И вот, в один дождливый июльский денек, Том и подарил мне свою невинность. Том стал меня уверять, что это не в первый раз, вот я и начала действовать с ним, как с любым опытным парнем… Еще пока я ласкала его (…), он кое-как держался, хотя уже чувствовалось, что “плывет”. А когда спереди я начала с ним то, что Моника Левински проделывала со своим Билли, а сзади (…) — то тут-то он кончил и отключился. Кончил, конечно, как и всякий “дебютант”, через несколько секунд, а вот отключился прилично — на полчаса, не меньше. Сознание, правда, не потерял, но был как бы в оцепенении. Мне уже было ясно, что это — первый раз, но я не сердилась, что он мне соврал, в свое время я сделала то же самое.
Когда он немного очухался и пришел в себя, я решила, что раз уж мы так лихо начали, то надо довести дело до конца… Томми возбудить было нелегко: было ему, чувствовалось, страшно, да и нервничал очень, но в конце концов получилось: (…) я устроилась сверху, “работать” пришлось, ясное дело, мне, а он только присутствовал. Зато я и кончила дважды: потом я решила, что надо погнать малыша наверх, поработать, а то он, глядишь, так и решит, что поза “снизу” — это единственная. (…) И тут он опять точно напомнил мне N: приподнялся на прямых вытянутых руках во всю их длину, прогнулся в талии вниз, ко мне, и лицо его было точь-в-точь как у N: закушенные губы, страдальчески сведенные брови, на лбу так же вздулась вена… Чувствовалось, когда все кончилось, что он смертельно устал… Настолько, что, переступив амбиции, признался в этом сам… Я проводила его, и у меня сердце обрывалось, на него глядя: такой он был усталый, печальный и подавленный…
Потом от него начали приходить сумасшедшие письма. Писал, что все случилось так, как он мечтал, что он восхищен мною. И чего еще только не было в этих письмах: он хочет меня, он не хочет меня, он виноват, он не виноват… и т. д. и т. п. А больше всего, как я поняла, его испугало то, что он почему-то думал, что если ЭТО с ним случится, то тут же он воспылает неземной любовью. А поскольку этого не произошло, то, видимо, он решил, что у него что-то не так… Словом, мысли и чувства как у 12-летнего ребенка. Посему, несмотря на все мои успокоения, что у него все как надо, он решил, что к подобным сексуальным отношениям еще не готов… Впрочем, возможно, он и прав. В общем, история была очень нежная,трогательная, в духе ХIХ века, и гимназиста Томми З. я буду вспоминать с любовью и удовольствием.
Потом был Франк с музыкальной фамилией Ш. Правда, был он студентом факультета фотографии (есть у нас такой), а не великим композитором. Парнишка был постарше Тома — ему уже исполнилось 25 лет, весьма симпатичный, но не без эксцентричности: свои светлые волосы он красил в темный цвет и свои голубые глаза прятал за зелеными линзами. Секс с ним мне не очень нравился. С потенцией у него было неважнецки, и к тому же мне не очень нравился природный запах его кожи. Это не душистая, благоухающая кожа Томми или свежая, прохладная чистота Виктора… нет, мне не нравилось… Но парень был такой симпатичный, с хорошей фигуркой, а главное, прилип ко мне как банный лист: звонил по два раза на день, то мы на выставки ходили, то гуляли (т. е. не только спали!), да и общих тем было очень много: обсуждали технику фото, его и мои работы, вообще искусство и т. д., т. е. было интересно общаться. И вдруг, в разгар любви и общения, он пропал.
…Дня через два получаю письмо: “Прости, но мы разные люди: и по возрасту, и по культуре (?!), посему — прощай”. Вот так, “с разбегу об телегу”… Возраст мой он сразу знал и видел, в чем различие в культуре, я так и не поняла… Впрочем, когда с потенцией плохо, мозги часто набекрень… Ну да черт с ним. Будет не он, так кто-то другой. Всю жизнь нервничала, переживала, любила, отдавала… хватит!
Через 5 лет мне будет почти 50, через 15 — 60 лет, и откладывать мне уже нечего и некогда. Надо получать удовольствие от каждого дня, что дал нам Бог прожить. Собираюсь и дальше давать объявления и дальше встречаться, а не сидеть дома, и ныть, и ждать чуда… А появится если вдруг (!) что-то серьезное… ну, тогда и будем думать…
Ну вот, а в плане творческом “подалась” тут на жюри к одной выставке, но ответ будет только в сентябре, есть новые идеи, будем, надеюсь, их воплощать.
Дюссельдорф, 10.02.2001
…самым драматичным было возвращение Адониса. Он позвонил мне в конце декабря. Сказал, что один, с подругой все кончено, что он очень скучает по мне, хочет быть опять вместе, просил прощения за все, что было… Умолял увидеться сейчас же. Я все бросила и поехала, я знаю, что такое, когда человеку плохо. Он встретил меня на вокзале, похудел до костей, стал еще красивее… Бросился ко мне, обнял, уволок к себе, не отпускал до утра… Несколько дней подряд я должна была слушать бесконечные исповеди, успокаивать ночные истерики, развлекать, внушать надежду, ободрять и трахаться, трахаться, трахаться… Энергию из меня качали ведрами…
А где-то день на пятый, когда я уже качалась и держалась за стенки от этого бесконечного траха вперемежку с соплями, слезами и моими утешениями, я услышала, что я “пожилая баба, которая мне в матери годится… и мне с тобою неприятно спать…”.
Ну что ж, ударчик был не слаб, но ведь пора и привыкнуть к тому, что мужчина может простить женщине все — неверность, нечищеные зубы, рваные чулки, идиотизм, все, только не благородство по отношению к себе. По крайней мере российский мужчина. Или — бывший российский. Как же, как же, комплекс собственного ничтожества: я-то знаю, что я — ничтожество, поэтому та женщина, что меня унизила и бросила, молодец. А та, что любит такое ничтожество, как я, уж сама, понятно, полное говно. За что ее любить? Ее презирать надо! Этот комплекс дает себя знать, в генах сидит…
Возьми хотя бы N. В начале декабря он прибыл ко мне собственной персоной в Дюссельдорф. И вот теперь, когда он мне практически “до фени”, и начались “брачные танцы в боевой раскраске”: теперь я что ни скажу — все хорошо, что ни сделаю — все ладно… Вот вам и весь N и все остальные мужчины в большей или меньшей степени…
Так вот, что же сделала я?.. А ничего!
Не умирать же теперь, засела в своей студии и начала писать огромные картины: живопись на основе компьютерной обработки фотографий! Тут тема такая: “глаз”компьютера позволяет видеть то, что не видит глаз человека: скажем, движение. Или как цвет, меняясь, лепит форму. Глаз же видит только результат. А вот если этот “компьютерный взгляд” написать, как большую картину… Словом, одним из первых был нарисован компьютерно обработанный портрет Адониса. Классно вышло. Вот так — ты мне гадость, а я из этого, назло тебе и себе во славу, — произведение искусства. А ты думал — я сломаюсь? Боль мне причинить хотел, унизить? Так: “обломись, бабка, мы на корабле”, как говаривал один мой знакомый.
Дюссельдорф, 24. 02.2001
…Знаешь, почему я не принимаю любую религию, хотя в Бога верю?
Да потому, что религию придумал не Бог, а мужчины… Скажем, в иудейской религии мужчина каждое утро говорит: “Спасибо, Боже, что ты не создал меня женщиной…” Значит, если я верующая, я должна это принять, поверить этому, и, точно зная, что я человек второго сорта, я должна воспитывать своих детей, жить… это же мазохизм! То же и в мусульманстве, где баба — вообще говно, а в православной и католической церкви женщине и в алтарь входить нельзя… Как же бы Бог допустил, чтобы так унижали ту, которая его родила, ту, которую он взял на небо?!!!
А что считается ужасным грехом у всех народов? Это обидеть и унизить свою мать. А между тем что сделало человечество в свое время? Матриархат сменился патриархатом, и все женщины были поставлены на положение грязи, рабынь. Вот отсюда и пошел первородный грех и расплата за него: войны, агрессия, конкуренция… Мужские комплексы (от того, что их родила и воспитывала униженная рабыня — мать). И бесконечно (жестко или незаметно) унижая женщину — в быту, в законах или в сексе, мужчина тем самым тысячный и миллионный раз унижает свою мать, да и конечно — себя…
Я не люблю ни скандальности, ни эпатажа, ни блядства. Но “скандальность” моя в моем внутреннем, инстинктивном (с раннего детства) неприятии роли женщины в нашем обществе, в любви, сексе, религии и политике и невозможности эту роль играть (и принять), не будучи притом ни лесбиянкой, ни “официальной” феминисткой, ни трансвеститкой, ни транссексуалкой, ни я не знаю уж кем. Я просто человек и хочу им быть.
Вместо послесловия
“Множество девочек, явившихся на пробы римейка “Лолиты” к Лайну (на объявления откликнулись буквально сотни женщин от 10 до 25 лет, как профессиональные актрисы, так и школьницы), по сведениям, гордо утверждали свое право сыграть Лолиту, с необычайной настойчивостью доказывая, что они на самом деле являются Лолитами. Лолита для них — героиня. В их глазах Лолита сама контролирует мужчин, желающих ее, а не контролируется мужскими желаниями.
Лолита вернулась. Эта исключительная нимфетка, впервые названная по имени в романе Владимира Набокова 1955 года, больше не является символом уязвимости молоденькой девочки перед похотливыми устремлениями более старшего мужчины, чем она была для первых цензоров романа. Вместо этого она возникла вновь как торжествующая эмблема заново очерченной женской желанности. Сегодня Лолита предоставляет женщинам трансгрессивную модель представления женской сексуальности: быть Лолитой означает брать в свои руки собственную предполагаемую власть над мужчинами и перевертывать уничижительные коннотации агрессивного сексуального поведения”.
Ханна Дж. Л. Фельдман. “Комплекс Лолиты”, World Art, 2/1996
“Так наступает эра контрацепции и прописного оргазма. Конец права на сексуальную сдержанность… Кончилась “вечная ирония женского”, о которой говорил Гегель. Отныне женщина будет кончать и знать — почему. Женственность станет видна насквозь — женщина как эмблема оргазма, оргазм как эмблема сексуальности. Никакой неопределенности, никакой тайны. Торжество радикальной непристойности…
…Не случайно порнография концентрируется на женских половых органах. Ведь эрекция дело ненадежное (никаких сцен импотенции в порнографии — все плотно ретушируется галлюцинацией безудержной раскрытости женского тела). Такой вот зияющей монотонностью и тешится порносексуальность, в которой роль мужского, эректирующего либо обмякшего, смехотворно ничтожна”.
“Мы культура преждевременной эякуляции. Все больше и больше соблазн, обольщение в любых своих аспектах, этот в высшей степени ритуализованный процесс, заглушается натурализованным сексуальным императивом, уступает место непосредственной и императивной реализации желания…
Теперь не говорят уже: “У тебя есть душа, ее надлежит спасти”, но:
“У тебя есть пол, ты должен найти ему хорошее применение”,
“У тебя есть бессознательное, надобно, чтобы “оно” заговорило”,
“У тебя есть тело, им следует наслаждаться”,
“У тебя есть либидо, нужно его потратить” и т. д.”.
Жан Бодрийяр. “Соблазн”