Опубликовано в журнале Зеркало, номер 13, 1999
20 июня 2000 года в Кельне умер поэт Леонид Чертков
В Москве 60-х, когда все встрепенулось после долгих лет тьмы и молчания,
существовали три ускользающие фигуры, три ускользающих поэта – Стась Красовицкий,
Леня Чертков, Валя Хромов. Причем стихи их странствовали меж людей, а в случае
Красовицкого даже были очень влиятельны и популярны, но сами авторы были
чрезвычайно удалены, социально не регулярны, редки.
В удивительно интенсивной общественной жизни того времени эта троица
являясь единым кланом, никогда не появлялась вместе, а в персональном виде они
были подобны неожиданным кометам, всегда удалены от общей жизни и всегда
внезапны. В этом они резко отличались от всех без исключения; скажем, Холин,
Сапгир или Некрасов были всегда, были везде, были не только читаемы с листа, но
и видимы, слышимы. Все мы жили в гуще «народа», то есть нашего «народа», нашего
читателя и почитателя. Красовицкий, Чертков, Хромов плотно присутствовали в
литературной жизни, почти не присутствуя лично, во всяком случае не создавая
ощущения своего телесного наличия. Условно можно определить для каждого из них
ту некую шапку-невидимку, которая мифологизировала троицу, пряча ее от
всеобщего коллективного взгляда. Для Красовицкого этой шапкой являлась религия,
для Хромова – «искусственный рай» в русском стиле, для Черткова – тюрьма. И не
важно, что тюрьма Лени Черткова уже осталась за его спиной. Мы все жили в
тюрьме, но жили в ее объятиях, Леня Чертков же побывал в ее пасти. Стихи Черткова
постепенно тоже научились у своего автора ускользанию, а советскому читателю
только того и надо было, ведь стихи были не его и не ему; так не подталкиваемые
автором стихи позабылись и лишь изредка возникали в изданиях, далеких от
литературного истеблишмента (советского или антисоветского – неважно).
Но и поэт, и стихи остались, причем на переднем крае русской поэзии, и со
временем с большим опозданием, как это принято на Руси, Черткову выдадут все
ордена и медали, но только они уже не будут ему нужны. Собственно говоря, они
ему не нужны уже сейчас, ибо ускользающий поэт Леонид Чертков на этих днях
ускользнул от всех нас, и на этот раз навсегда.
11 июля 2000 г., Тель-Авив
Леонид Чертков
* * *
Солнце – как сохнет калинный цвет,
Да лебеда дорогá, –
А пойду, пойду по молочной росе
По кисельныя ровныя берега.
За морями же земли великие есть,
А путь туда – по версте до версты,
Через поле вдоль, а и там не сесть, –
Наждаком по душе заскребут кусты.
И солдаткой рябина прядбет пыль,
Тараканы спят, и плетни молчат,
И не пискнет дверь, не дохнёт пустырь, –
Ты сюда забрёл в не свой листопад.
Там не за горою страна Свят-свят,
Там раздолье – грех и тишь по утрам,
И куда ни плюнь – всё ведёт назад,
И малинник туго кивнёт полям.
Пусть пропашет стон полосу беды,
Ночь – она уйдёт, и луна соврет, –
Поперёк тебе – струна борозды,
Лучше бы тебе не заходить вперёд.
Лучше по утрам не раздёрнуть штор,
А заснуть ещё, да и встать иным,
Лучше – синева в облаков раствор
И над крышей снега – розовый дым.
1954
* * *
Я на вокзале был задержан за рукав,
И, видимо, тогда – не глаз хороших ради –
Маховики властей в движении узнав,
В локомобиле снов я сплыл по эстакаде.
И вот я чувствую себя на корабле,
Где в сферах – шумы птиц, матросский холод платья,
И шествуют в стене глухонемые братья, –
Летит, летит в простор громада на руле.
1957
* * *
Я знал падения, каких другой не знал, –
Неслышный в тишине, незримый в свете дня,
Мой бес из пустоты местами возникал
И вечно был со мной, как тень внутри меня.
Меня от слов его охватывала слабость, –
Нельзя было играть несвойственную роль, –
Он говорил: – Мой друг, в обмен на вашу радость
Я отниму у вас сомнение и боль.
Мы расходились с ним и обретали встречи,
Где шли ко дну судьбы немые корабли,
И мы вкушали тленные плоды земли,
И годы, отойдя, ложились нам на плечи.
1958
* * *
Неустранима смерть бойца-мотоциклиста,
Когда он сбит с пути, – и ветра коридор,
Наполненный его энергией лучистой, –
Зовёт размыть себя о горизонта мол.
Он отдаёт себя в бездумном упоенье, –
Через него течёт, прозрачна и легка,
Сопутствуя в его безвыходном стремленье,
Неотвратимых звёзд гудящая река.
Он вылетит в неё, распластывая руки, –
Где поворот шоссе штормами оголён, –
И, разрешив себя в неизгладимой муке,
Он закричит сквозь сон, мечтой испепелён.
1960
* * *
Выматывая ком волокон
И выказать себя спеша,
Стремится сбросить жизни кокон
Освобожденная душа.
И, отрешаяся от тверди,
Как бы во сне меняю я
На лёгкость инобытия
Пустое бремя жизни-смерти.
1970
* * *
Не говори: – Какого хуя! –
Не имитируй волчий вой,
Пока не сгинут под тобой
Врата железного Кокуя,
Пока не брошен новый клич,
Остановись, мой день вчерашний –
Масоны, Феодор Кузьмич,
Граф Брюс на Сухаревой башне.
1974
* * *
Среди одичалого лета
К концу оголтелого дня
В кольцо проститутского гетто
Судьба загоняла меня.
И сердце щекочущей льдинкой
Душа изнывала смотреть,
Как стыла у стенки блондинка –
Моя белокрылая смерть.
1978