Новейшие опыты краеведения Поволжья
Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 3, 2008
ЭДУАРД АБУБАКИРОВ родился в 1957 году в Горьком.Физик-экспериментатор. Занимается сверхвысокочастотной электроникой,физикой плазмы, радиофизикой, литературой, педагогикой.Живет в Нижнем Новгороде.
ЕВГЕНИЙ СТРЕЛКОВ, 44 года, нижегородец.В 1985-м закончил радиофизический факультет Горьковского госуниверситета, работал в Научно-исследовательском Радиофизическом институте. С 1990-го главный редактор альманаха “Дирижабль” и арт-директор одноименной дизайн-студии, художник-график. Автор нескольких мультимедиа-работ, посвященных теме Волги.
ВАДИМ ФИЛИППОВ родился в1963 году в Казани.Литератор, переводчик с английского, поэт, web-редактор.Автор книги “Мекин и…” Публикации в альманахе “Дирижабль” и в Интернете. Живет в Нижнем Новгороде.
От авторов
“Выше некуда” – продолжение публикации “Ниже Нижнего” (“Волга – XXI век”, 2007, №7-8), а история последней такова: несколько лет назад будущие сочинители – участники научного круиза по Волге от Нижнего Новгорода до Саратова и обратно – стояли в недоумении вместе с экскурсионной группой перед безымянным памятником на саратовской набережной.
“Кому же памятник?” – прозвучал чей-то вопрос, и один из нас с ходу ответил: Саратову! На второй вопрос – а кто такой Саратов? – последовала биография этого революционера, собранная на лету из знакомых со школы клише: бедное детство в поповской семье /побег из дома / медицинский факультет Казанского университета /марксистский кружок / ссылка / побег / революция / партийная работа / ранняя смерть от перенесенных лишений / увековечивание имени в названии родного города.
Так что слова подошедшей наконец-то девушки-гида о том, что Саратов означает “Желтая гора”, были встречены саркастическими улыбками. Все же ясно: рядом Ульяновск и Тольятти, недалеко Киров, совсем недавно переименованы Горький и Куйбышев, почему бы не быть городу с именем революционера Саратова? Вывешенное на теплоходе в качестве дадзебао “Cаратовское страдание” пользовалось доверием ученой публики, несмотря на возникающие порой вопросы вроде: “что это, мол, за третье ранение Ленина?”
Вдохновленные успехом авторы теперь целенаправленно посещали экскурсии в поволжских городах, а вечерами шлифовали альтернативную историю. По возвращении из похода тексты были переписаны набело. Оформленная в виде сложенной карты Волги с притоками на сгибах книга-раскладушка была отпечатана в три цвета на рыхлой синеватой бумаге, словно сошедшей с натюрмортов саратовца Петрова-Водкина (книга доступна по адресу: http://www.dirizhabl.sandy.ru/almanac/10/nizhe_CONT.HTM)
Листы книги были иллюстрированы старинными фотографиями, гравюрами и коллажами: фонарные столбы, пароходы, пристани, а также мемориальные пинцеты-зажимы студента медицины Василия Саратова (по отцу Финогенова). Фамилия саратовского разночинца Финогеева (мы ошиблись лишь на пару букв) сразу по приезде отыскалась в книге по истории Саратова, приобретенной во время этого круиза, что утвердило авторов в ненапрасности их стараний.
Им еще пришлось пройти Волгой вверх по течению; закономерным итогом этого хождения за три моря (Горьковское, Рыбинское и Углическое водохранилища) стала книга “Выше некуда”, предлагаемая вашему вниманию, любезный читатель.
ГРОЗА В ГРАФИНЕ
Небольшое село рядом с древним городищем Красное Сормово со временем получило имя Горький от горькой соли из местных варниц. Именно здесь проводил свои опыты один из первых российских изобретателей Иван Егорович Бенардаки.
Первые зерна любви к науке уронил в эту болотистую землю Михайло Ломоносов, завернувший сюда по пути из Холмогор в Санкт-Петербург порыбачить щуку на овес с любимым племянником, сыном обрусевшего грека Ваней Бенардаки, в будущем основателем сормовских заводов.
Бенардаки обладал неуемной энергией и слыл заядлым натуралистом, правда, в отличие от дяди, предпочитал не щук, а налимов. Известно, что чрезмерная подпруженность почв солеными грунтовыми водами на Горькой низменности вызывает частые и сильные грозы. Грозы не только формируют особый местный характер – зажигательный и искрометный, но и влияют на флору и фауну.
Изучая налимов, Бенардаки обнаружил их способность аккумулировать грозовые разряды. Этим он на несколько лет опередил исследования Александром фон Гумбольдтом электрического угря (Electrophorus electricus) в дельте Ориноко. Опыты Бенардаки были весьма опасными: стоя под молниями по пояс в холодной воде, он отлавливал наэлектризованных грозой налимов сачком и переправлял их в усадебный пруд, где те освещали прибрежный променад. Можно сказать, Бенардаки первым применил электричество для освещения помещений: стеклянные графины с заряженными налимами расставлялись на подоконниках сормовской заводской конторы во время балов.
На Всемирной выставке 1889 года в Париже налимосцентные лампы затмили русский свет саратовца Яблочкова. Лишь скудость естественных запасов налима и сложность одомашнивания не позволили развить широкое производство живых ламп.
Получивший образование во французской Сорбонне, Бенардаки был неравнодушен и к лягушачьим лапкам. Опыты волжского натуралиста с животным электричеством лягушек получили европейскую известность. Они были продолжены его итальянским родственником Луиджи Гальвани, увы, без ссылки на русский приоритет.
Наблюдения Бенардаки требовали точных данных о времени прихода грозы. Для решения этой непростой задачи из Кронштадта был выписан известный изобретатель Александр Попов. Он построил для Бенардаки первый грозоотметчик, попутно открыв радио. (К сожалению, и это русское изобретение было присвоено другим родственником Бенардаки – болонским электриком Гульельмо Маркони). Имея под руками точный грозоотметчик, Попов и Бенардаки ввели в практику сормовчан отмечать грозы. Отмечания эти порой приобретали затяжной и драматический характер. Так во время одного из отмечаний исчез с лица земли древний горьковский кремль…
МАГЕЛЛАНОВА БОТВА
Картофель на городецкой земле культивировался мордовскими племенами еще до Рюрика. Пришлые варяги, питавшиеся в основом репой и горохом, с восторгом приняли местный обычай. Тем более что картофельные деревья напоминали священный для них ясень.
Самые известные сорта того времени – “Александр Невский” и “Эрик Синеглазка” – стали важной статьей экспорта городецких племен. В балахнинских соляных варницах картофель засаливали и на самарах развозили по соседним землям.
Финно-уйгурские племена на утлых каяках через Берингов пролив доставили саженцы картофеля в Америку. Там, вследствие жары, отсутствия большой воды и малой засоленности почв картофельное дерево выродилось в мелкий кустарник. Именно в таком виде после плавания Магеллана картофель стал известен в Европе.
В окрестностях же Городца после сведения норманнами картофеля произошла древнейшая экологическая катастрофа: традиционные для этой местности смерчи не встречали больше препятствий в виде картофельных рощ и стали достигать чудовищной силы. Они разрушали дома и дворовые постройки, губили скот и птицу, а в жаркое лето 1221 года по бревнышку разметали древний городецкий кремль.
Сказка о картопельном дереве
(со слов крестьянина Пахома Игнатова):
Давно это было. Жили в нашей земле люди, и росло у них в поле картопельно дерево. Картопли были не простые, чудесные: молодость людям возвращали. Ну так вот, говорю, жили они славно, только дерево заболело. То ли просто неурожай, то ли народишко возгордился слишком, похваляться стал. Соседи, знамо, молчат, сказать-то им вовсе нечего, и правда, нет у них в земле такого чуда. Но злобу таят. Вот эта злоба, видно, и просочилась ручьями подземными, пошла по корням картопельного дерева, и перестало оно картопли родить. Как и не было. Год проходит, два проходит – все запасы уж давно кончились! И нашелся один мудрец.
Надо, говорит, дерево в другую землю увезти. Увезти, говорит! Это ж как исхитриться такую громадину увезти? Ну, нагрузили три самары семенами картопельными, на всякий случай с запасом взяли, и отправились далеко на восход. Долго шли, дошли до края света. Через реку Океан переправились. Да только там земля оказалась худосочная, бедная, чужая земля. Не пошло там дерево в рост, все в корни ушло, оклубнело. Это уж потом его к нам обратно привезли – эдакое махонькое, тошшенькое, тьфу, глянуть нечего. Картопли, правда, родит, да не в кроне, а в корне, и молодости от них никакой. А то дерево, что у нас росло, так и засохло. Не стало его.
ПАЛИТРА В ТАРЕЛКЕ
Товарищество изографов “Родные просторы” все летние месяцы проводило в заволжских лесах вблизи впадения в Волгу таежного Керженца. Народные художники так были погружены в творчество, что некогда им было не то что поесть – посуду вымыть. Поэтому стали они ее не мыть, а закрашивать, благо краски всегда были под рукой. Сюжеты брались буквально от родной земли, трапезы проходили в садах и полях, и художники просто вкрашивали в грунт травинки и ягоды, прилипшие к посуде.
Так появились традиционные “ягодка” , “травка” , “цветок” . Более сложные мотивы – шашлычок и рыбка – не получили широкого распространения.
Для дезинфекции записанную таким образом деревянную посуду на минуту-другую помещали в костер. Тогда и заметили, что недоеденный творог запекался в серебро, а толченый картофель придавал краскам мягкий золотистый оттенок. Так родилась Хохлома.
Как всегда на Руси, начинание было подхвачено художниками из соседних деревень. В Мстере стали записывать миниатюрные корытца для квашения брюссельской капусты (капустный сок создавал радикальный черный фон), в Жостово красить подносы (наложенные на поднос ломти яблок при обжиге давали четкий рисунок, мастеру оставалось лишь доложить блики и рефлексы). Проще всего поступали в селе Павловский Посад, собирая со столов трактиров использованные полушерстяные скатерти в радужных пятнах: оставалось только закрепить рисунок, обметав его суровой нитью. В Городце же, наоборот, замоченные в самогоне столы разбирали на расписные доски.
По осени на знаменитую Хохломскую ярмарку народных промыслов стремлялись тысячи самар, груженных ложками, мисками, подносами, корытами. Ярмарка настолько расширилась, что вскоре пришлось разобрать на прилавки древний расписной хохломской кремль.
Лавки купца Идемпотентова опись (обрывок)
ЛОХАНЬ БЕЛЬВЕДЕРСК. БОЛ. В УП.
МИСКА ДЕЛАМЕР КРУГЛ. ПЕРГАМ. ПАК.
ТОЛКУШКА В CУРОВОМ СТИЛ. КРАСН.
МУТОВКА С КУПИДОНАМИ ОБЫКН.
КАДУШКА БАРОКК. С НОЖКАМИ МАЛ.
ДУРШЛАГ АЛЯ МЕДИЧИ КРУПН. ТРАВК.
БАДЕЙКА РЕНЕССАНС. ДЕТСК. С УШАМИ
ЕНДОВА БАЛЛАДА ОЧ. БОЛ. НА 15 ЧЕЛ.
КОРЧАГА КАТАЛКА НА 4 КОЛЕС. С ВЕРЕВ.
УХВАТ АДАЖИО ДЛИНН. СКЛАДН.
РУБЕЛЬ БЕЛЬЕТАЖН. 2 РУЧК. НЕРОВН.
ПАЛОЧКИ Д/ЕДЫ КИТАЙСК. ПРАЗДН. ОЧ. ДЛИНН.
УРЫЛЬНИК ПРИОРИТЕТН. ИНЕРЦИОН.
СКАЛКА╛ВЕСЕЛКА ЭЛЕГИЯ НАСТЕНН.
В ТЕНИ ПИРАМИД
Историки сходятся во мнении, что Кострому основали выходцы из Египта. Однако, кто и зачем – доподлинно неизвестно. По одной версии это были шумеры, по другой – пропавший легион Птолемея, по третьей – заблудшее в пустыне Моисеево племя. История основания города стала классическим сюжетом и неоднократно использовалась русскими писателями, художниками и композиторами (А.Н.Островский, “Снегурочка”; Б.М.Кустодиев, “Русская Исида”; А.И.Берендеев, “Сказание о граде Костромы”). Название Кострома получила от языческого божества, олицетворяющего круговорот жизни. Чучело Костромы торжественно сжигали весной, провожая зиму и встречая лето. В образе Костромы сохранилась память о культе Исиды, матери природы и владычицы всех стихий, а сам город Кострома – не что иное, как легендарная Александрия Египетская, воссозданная на новом месте и с учетом местного колорита. Традиционно статую Исиды воздвигали в виде молодой прекрасной женщины. А чучело Костромы мастерили из тряпок, обматывая ими просмоленную деревяшку. Помимо пародирования высокого прообраза в духе описанной М.Бахтиным карнавальной культуры, здесь налицо явный отзвук египетского обряда мумификации. Кострому сжигали, посвящая Солнцу (по-египетски Ра; кстати, и Волга в древности называлась Ра, что вряд ли совпадение). Изначально город имел солярную планировку. Однако низкое солнце высоких широт давало чрезмерную затененность улиц. Предпочтительней оказалась гипподамова система, когда улицы пересекаются под прямым углом. Очевидно соотнесение архитектуры древней Александрии и более поздней Костромы: оба города расположены на большой воде, в обоих есть библиотеки. Но главное, знаменитая Костромская каланча пропорциями напоминает Фаросский маяк в Александрии – седьмое чудо света античного мира. Правда, опять же в духе смеховой культуры Бахтина, сооружение парадоксальным образом сменило функцию: вместо того чтобы жечь наверху огонь для помощи водоплавающим землякам, костромичи хранили в башне воду и заливали ею огонь городских пожаров. Пожары были особенно часты и разрушительны весной в праздник Костромы. Так, в один из засушливых годов от неправильно подожженного чучела сгорел древний костромской кремль.
Афанасий Иванович Берендеев (1839–1902)
СКАЗАНИЕ О ГРАДЕ КОСТРОМЫ Оратория
CD 1
1. Увертюра
2. Марш войска Чармаса (“Здесь будет новый град”). Strepitoso alla marcia
3. Хор военачальников (“Устали мы! Доколе…”). Lamentoso eroico
4. Ариозо Чармаса (“Не плачь по мне, Александрия”). Cantando affettuoso
5. Кантилено Кайласа (“Ты обещал! Ты помнишь про маяк?”). Zelosamente con fuocо
6. Интермеццо (Строительство маяка). Festivamente con brio
7. Моление Кайласа (“Услышьте, духи!”). Misterioso con calore
8. Ария Духа огня (“Мне в жертву деву Кострому…”). Largo lugubre
9. Финно╛уйгурские пляски. Incalzando senza grazia
CD 2
1. Сообщение Кайласа (“Увы мне! Кострому должны…”). Mesto doloroso
2. Ария Чармаса (“За что, о духи, мне такое горе?”). Perdendosi non tanto festive
3. Дуэт Чармаса и Костромы (“Чтоб счастлив народ твой…”). Rubato spirituoso
4. Зажжение огня. Animate funebre
5. Куплеты Духа огня (“Бросая деву в пламя…”). Scherzando feroce
6. Смерть Чармаса (“Нет, не позволю я!”). Passione delirioso
7. Смерть Костромы (“Зачем мне жить теперь?”). Dolente semplice
8. Смерть Кайласа (“Да будет вечной их любовь!”). Rallentando perdendosi
9. Финал (“Живи, Кострома!”). Tutti maestoso
Исполнители: артисты Императорского Александрийского театра (запись 1912 г.)
Цифровая реставрация: СКБ “Костер” (2002 г.)
КОСОЛАПЫЕ ЭСКУЛАПЫ
Историческим центром народной славянской медицины, которая в отличие от тибетской была основана не на растительных экстрактах, а на животных вытяжках, был Ярославль. До нас еще дошла практика растирать тело при простуде медвежьим салом, раньше же способов применения жиров в лечебных целях было куда как больше.
Медведя искони считали лесным целителем, о чем свидетельствуют народные прозвища от костоправа до почтительного Михаил Потапыч Топтыгин (см. у В.И.Даля). Имя “медведь”, однако, славяне считали тайным, запретным, и вместо него использовали замены: косолапый, бурый или же ярый – за необузданный в расстройстве нрав. По слову “ярый” и назвали город в честь почитаемого животного.
На Ярославском торжище выделялся так называемый медвежий угол, где всегда продавали барсучий жир, медвежье сало и моржовую ворвань с брусникой. От зимней хандры (в просторечье: медвежьей болезни) русичи сосали медвежью лапу, с голодухи жевали медвежье ухо. Медведь на гербе города издавна изображался и со змеей, и с уткой, и с клизмой, и с грелкой, пока не установился современный вариант: медведь со скальпелем.
Во всех ярославских аптеках посетителя встречало чучело медведя с подносом, на котором стояли склянки с лекарственными бульонами и растираниями. Особо славилась жировая водка. Нажиряясь, ярославские обыватели громко пели хором. Неслучайно еще в XVIII веке здесь заложили оперный театр, который вскоре пришлось переделать в драматический (ибо актерам, как оказалось, медведь на ухо наступил).
Однако в своей тяге к здоровому и культурному образу жизни ярославцы порой не знали удержу: так от случайно пролитой на печку шестидесятиградусной микстуры загорелась аптечная лавка “У Ярославны”. В чаду пожара навсегда исчез и древний ярославский кремль.
НА РЫБЬЕМ МЕХУ
Крупнейшим финансовым центром позднеславянского мира был Рыбинск.
Издавна славилась местная биржа, которая была последовательно каменной, бронзовой, железной, лесной, пушной, хлебной и, наконец, рыбной. Торговля рыбой дала имя городу и его главной улице Вобловой.
(Отметим в скобках, что при основании Рыбинск был назван бежавшими от Нерона ранними христианами Ихтиополис, рыбная символика имела тогда сакральную окраску, которая постепенно выцвела.) Основными партнерами рыбинцев были голландцы, державшие множество контор по Вобловой улице.
Они переиначили ее название на свой лад: Уобл-стрит. С тех пор это имя стало обычным для названия крупнейших торговых улиц. В Рыбинске меняли рыбий мех на моржовый клык, белужьи шкуры на сермяжную соль. Все было на меху, как говорили старожилы, однако в царствование Петра Первого город захирел.
Петр вывез в новую столицу все рыбинские символы. Рыбинский Волжский проспект стал петербуржским Невским, а Заволжский – Заневским. В Питере очутились рыбинская Биржа и рыбинское Адмиралтейство. Заячий остров (а в окрестностях Рыбинска всегда в изобилии водились длинноухие) прописался теперь на Неве, и даже знаменитая рыбинская стерлядь превратилась в питерскую корюшку. Рыбинский Зимний склад стал в Питере Летним садом, а рыбинский Летний двор питерским Зимним дворцом. Лишь древний рыбинский кремль за ненадобностью был оставлен на своем месте, но быстро обветшал без ухода и вскоре рассыпался.
из Доношения о Московии
Франческо да Колло (1518 г.)
Обладает сей князь также невеликой, но богатейшей областью
Рыбинской… Свозят туда со всего княжества разнообразные товары,
меха, а также мед, воск и, во множестве, рыбу и морских тварей
самых разных… Торговля идет зимой в огромном доме, называемом Зимним
складом, что освещаем несметным числом светильных плошек с ворванью,
а летом прямо на берегу, на Летнем дворе.
Широка меновая торговля, при коей расчет идет на шкуры рыбы,
именуемой белугой. Здесь, однако, сии рыбы не в пример больше наших, и шкуры
их идут в самый разный промысел: делают из них и поножи для войска, и
крыши для домов. Белужий мех здесь ценится больше куньего, и купцы,
коим не по чину носить мех горностая, похваляются друг перед другом
шубами на меху рыбьем. Остовы же рыбьи, очищенные от мяса и жира,
крепят на доски над окнами и покрывают вокруг искусною резьбою,
изображающей сирен, русалок и прочих морских тварей без разбору.
РУССКИЕ ЛЮМЬЕРЫ
В ольно раскинулся Углич на холмистых берегах вдоль великой русской реки. Испокон веков селились здесь мастера, малевавшие жизненные картины на длинных полосах луба из богатых липовой корой окрестных лесов. Лыко шло на лапти, а луб, на лапти не годный, охотно брали в роспись.
Сюжеты были по преимуществу местные, в первую голову – убиение царевича Дмитрия. Углич в сезон полнился паломниками и ротозеями, и ушлые жизнеписцы быстро углядели выгоду в производстве многократно повторяемых картинок. Картинки – клейма – рисовались вручную на длинных полосах луба и перемежались пояснительными надписями – титлами. К прибытию пароходов ленты разматывались во всю длину и вешались на деревьях вдоль пристаней.
Доподлинно неизвестно, кому пришло в голову разнить клейма. Поговаривают, что некий живописец, не совладав с похмельной дрожью, врисовал клейма не вместно, а со сдвигом. Не обратив на то внимания, он вывесил ленты на продажу. Гуляющие гости и обыватели с изумлением заметили, что картинки движутся. Вскоре возле полос стали собираться бегающие взад и вперед и охающие от изумления толпы. Так или иначе, но живые картины быстро прославились. Популярность лубка весьма поспособствовала грамотности населения, не случайно из всех искусств того времени лубок признавался важнейшим.
Именно в Угличе родились первые русские ленты: авантюрная драма “Дмитрий” (и ее подметные копии “Лжедмитрий” и “Лжедмитрий-Второй” ), трагедия-анимэ “Поп и его пес” , водевиль “В хороводе только девицы”, прото-боевик “Спасти стрельца Онуфрия” и темная скоморошина “Четыре горницы”.
Углич процветал, здесь писалось по дюжине лент в год. Грандиозность иных сцен требовала рисования с натуры тысячных толп, и в массовке порой принимало участие все угличское население. Нередко это приводило к последствиям поистине трагическим. Так, при создании комедии абсурда “Иван Васильевич меняет преемника” взбудораженной толпой натурщиков была уничтожена декорация древнего угличского кремля.
Титлы к живому лубку Кудеяр-разбойник
(Сохранившийся фрагмент)
[Разбойник Кудеяр на дороге ждет]
[Сын боярина Борислава с невестой едут]
[Кудеяр-разбойник из лесу выходит]
[Боярский сын опять, по дороге едут]
[Кудеяр руку подымает, самару тпруит]
[Боярский сын Кудеяра боится, а разбойник над ним насмехается]
[Боярский сын пистолю хватает, да та не стреляет]
[Кудеяр пистолю у боярского сына отнимает]
[Боярский сын в слезы да в лес, а разбойники Кудеяровы хохочут]
[Кудеяр невесту боярского сына из самары выводит]
МАРЕВО МИРА
Скажи-ка, дядя, ведь недаром Москва…
Пожалуй, только Атлантида вызывает больше споров, чем Москва. В научных кругах Москва считается либо назидательным поучением, либо народным изложением космогонических представлений о загробном мире. В кругах же околонаучных Москва является объектом абсолютно фантастических гипотез, преимущественно эзотерического свойства. В сказаниях, составляющих московский мифологический цикл, Москва – центр Вселенной, средина мироздания; она стоит на семи холмах, омывается пятью морями и окружена тремя кольцами дорог (что созвучно мифу об Атлантиде). Концентрическое строение града вообще характерно для фольклора в московских же мифах оно подчеркивается наличием в самом сердце Москвы неприступной крепости, защищенной высокими стенами и башнями, украшенными рубиновыми звездами (любопытно, что в племенах североамериканских ковбоев бытует парафраз этой легенды, сказка о городе в стране Оз с изумрудами на башнях).
Предания говорят не только о надземном городе, но и о глубоких подземельях, где в Московском Некрополитене хтонические чудовища охраняют несметные сокровища: шапку-мономаху, алмаз-орлов и яйца-фаберже. Подобная зеркальная топография весьма характерна для мифологического сознания.
С московским кремлем связан особый цикл легенд: кремль якобы построен загадочными фряжскими мастерами, правили там цари Горох, Пушка и Колокол, и он, словно Феникс из пепла, возрождался каждый раз после сожжения неисчислимыми врагами: от Мамая, Бабая и Тохтамыша до Лжедмитрия и Наполеона.
Наивно говорить о реальности московского кремля. По всей видимости, он лишь собирательный образ, фантастическое преломление в народном сознании цепи катастроф, приведших к исчезновению кремлей почти во всех русских городах.
Обормот на того, кто идет москву искать
Зарею оденусь, ветром опояшусь, ночью опотычусь; не криком кричу, из нутра бормочу.
Идешь за лес темный, за край светлый, под рубинову звезду, на неведому беду, на чистое тело, на верное дело, в сень, в жмень, на бел-горюч кремень; придешь в ясную зорю, в заводы темные, под звезды чистые, за стены высокие.
Успокой тоску, брось печаль, не ходи в даль, ходи близко, сиди низко.
Как с костра зола, как с гуся вода, как с дуба труха, пропадешь, не дойдешь, не найдешь.
Помоги, солнце; помоги, заря; помоги, гром; помоги, вода, пока не случилась беда.
Замкну слово засовами, ключи под бел-камень брошу, крепко будет, нерушимо, неколебимо.
Чур тебя, чур тебя, чур тебя.