Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 3, 2008
Поразительно, когда и где зачинались пороки советского преподавания литературы: “Когда задавалась тема “Мертвые души”, то требовалось от нас, чтобы в нас звучала, так сказать, общественно-морально-бухгалтерская нотка” (Владимир Набоков).
***
Исчерпывающая характеристика саратовских членов СПР: “…самою полною сатирою на некоторые литературные общества был бы список членов с означением того, что кем написано”. А.С. Пушкин, 1833.
***
Я жадным телом землю обниму,
Прильну к ромашкам буйными щеками.
Михаил Годенко, День поэзии 1964
***
Удивительный все же народец саратовские литераторы из профессиональных “патриотов”. Послушаешь, а даже и почитаешь кое-что – яростнее врагов у “антинародного режима”, как они любят выражаться, и быть не может. И они же вечно толкутся вокруг руководящих кресел, кто бы их не занимал, клянча на изданьице-переизданьице-званьице к …летию.
Их исчерпывающая характеристика: “…самою полною сатирою на некоторые литературные общества был бы список членов с означением того, что кем написано”. А.С.Пушкин, 1833
***
Жила в Саратове писательница В. Мухина-Петринская. Ее много издавали и переиздавали, ее сочинения очень легко ложились в рубрики типа “Тебе в дорогу, романтик!”. Какие-то геологи, подростки, путешественники, вроде бы тайны и открытия. Подобный тип писателя дал В. Войнович в “Шапке” – Ефим Рахлин. Сама же Валентина Михайловна считала себя ученицей и последовательницей Александра Грина. Но ладно.
Однажды в журнал “Волга” пришло письмо. Там было написано: “Автору повести такой-то В. Мухиной-Петринской. К вашему сведению: лед не тонет. Читатель такой-то”.
Редакционные люди раздобыли книгу такую-то, и нашли. Там юные герои на плоту куда-то передвигаются по замерзающей реке. И для чего-то им понадобилось измерить глубину ее. Но чем? И тут один взволнованный юноша-романтик, воскликнув “Эврика!”, хватает рюкзак, вытряхивает содержимое и туго набивает его плавающими вокруг льдинками. Привязывает веревку и опускает в воду, чтобы измерить глубину.
***
Сейфуллина сказала Форш, “что ей трудно писать, т.к. она, Сейфуллина, стала стара. Форш сказала:
– И, мать моя, разве этим местом ты пишешь”. (Корней Чуковский. Дневник.)
***
“У Достоевского в “Бесах” нет ведьмы. Почему? Вот лефовцы – это подлинные бесы: Маяковский – это Ставрогин, но Лиля Брик – это ведьма. Почему Достоевский не осмелился поднять руку на ведьму? Мне кажется, что если бы Достоевский посягнул и на это, то самому неоткуда было бы и расти. Ведьмы хороши у Гоголя, но все-таки нет у него и ни у кого такой отчетливой ведьмы, как Лиля Брик”. (Михаил Пришвин. Дневник.)
***
Мой отец Г. Ф. Боровиков по поводу романов его современников – сибирских литераторов, многих из которых он хорошо знал лично – Г. Маркова, С. Сартакова, Н. Устимовича, А. Иванова, говорил, что они обдирают В. Я. Шишкова, который, в свою очередь, поднялся на “Угрюм-реке”, обдирающей Д.С. Мамина-Сибиряка.
***
Отец, как я понял уже задним числом, обладал недюжинной смелостью. Это проявилось и в том, что он не прервал опасное родство с семьей реэмигранта, многие из которой были репрессированы. И в том, что еще в 1934 году отказался ехать от жены и только что родившегося сына по решению Сталинградского обкома в райцентр Енотаевск редактором “районки”. И в его нескрываемой ненависти к Сталину, за которую его исключенная из партии теща, моя бабка, два сына которой были расстреляны, а над кроватью ее висел цветной портрет вождя, стуча костылем в пол, кричала: “Гриша, в НКВД пойду!” И в той независимости, которая не способствовала его литературно-служебной карьере; в 1952 году его, вместе с иркутянином Георгием Марковым пригласили в Москву, в аппарат Союза писателей, и, протерпев около года, отец сбежал в Саратов. И в том, что он, будучи в 1945–1946 годах начальником областного управления издательств и полиграфии, своим волевым решением способствовал изданию монографии не весьма котируемого местной властью Григория Гуковского “Пушкин и русские романтики” (сообщила профессор Е.П. Никитина). И в том, что отец, как спустя годы я услышал от бывших саратовских диссидентов Ю.Л. Болдырева, В.М. Селезнева, никогда не участвовал в гонениях на инакомыслящих. И, наконец, в той вроде бы мелочи, о которой сейчас расскажу.
Как-то классе в 4–5-м я обнаружил среди старых альбомов и журналов несколько пожелтевших газет. В одних страницы сплошь были заняты стенограммами судебного процесса. Там мелькали знакомые слова – например, троцкизм. И незнакомые фамилии, например, Каменев и Радек. Это не произвело на меня большого впечатления, зато в следующей древней “Правде” я увидел такое, отчего у мальчика, росшего сразу после войны, голова пошла кругом. Странный текст назывался “Визит тов. Молотова в Берлин”. И там всем известное лицо с короткими светлыми усиками красовалось в улыбчивой близи от не менее известного лица с короткими черными усиками!
Как отец не побоялся хранить эти газеты в 40-е, 50-е годы?
Перечитывая Трифонова
“Предварительные итоги” еще не во всем сделаны по-трифоновски, а “Обмен” так еще “сырее”. Там – прямые обличения. Там – Белибердяев. И странность сюжета: почему бы герою просто не разойтись с Ритой?
В финале Долгого прощания Ребров думает о другой жизни. Вообще, кроме “Дома на набережной” названия всех повестей и романа “Время и место” взаимозаменимы.
Финал “Долгого прощания” почему-то разочаровывает. Кажется, надо бы радоваться за Реброва, ставшего другим, но словно бы досадно – пусть бы жил с Лялей. Скороговорка финала резко отлична от остального предыдущего повествования. Главное же: возможно ли такое сознательное перерождение?
Ляля же – прямая отсылка к чеховской Душечке – жалеет всех мужчин, от поэта-инвалида до проходимца Смолянова.
Болезнь Антипова – появление Мирона – из Раскольникова-Разумихина.
“Время и место” (особенно, но и др.) рождает во мне чувство – я хочу быть среди героев. Это свойство только больших писателей.
Заманчиво вывести Трифонова из щестидесятнической тоски: “Проливается черными ручьями эта музыка прямо в кровь мою”.
Только ведь у Окуджавы: “С нами женщины, все они красивы”, у Окуджавы: “Может, встретимся в городском саду”. У Трифонова же: “Теперь этого здания нет”, “Нет их никого во флигелечке”, “Никого из этих мальчиков нет теперь на белом свете”.
Трифонов как никто укрупнил ведущую черту советской жизни – ее нет теперь – разрыва времени и места, невозможности сколько-нибудь гармоничного их соединения.
Почему же только советской, ведь жизнь везде и во все времена беспощадна своею дискретностью.
Но – есть же лондонский паб, который с 18 века и доныне живет под тою же вывеской, что и 300 лет назад. Хотя бы это, хотя бы это.
Категория совести – ведущая у писателя Юрия Трифонова.
“Он как бы оперировал на себе” (“Время и место”) – эпиграф к прозе Трифонова.
***
С 7 по 12 апреля
Проводится реализация абонементов
На книгу А. Дюма “ГРАФ МОНТЕ-КРИСТО” (2 тома)
Запись на формирование очереди: инвалидов войны – с 8 часов 7 апреля, участников войны – с 8 часов 8 апреля.
Дни реализации абонентов: суббота с 9 до 18 часов – инвалидам войны и ветеранам партии (400 шт.), воскресенье – с 9 до 18 часов – участникам войны (350 шт.), четверг с 11 до 20 часов – участникам войны – (350 шт.). Для приобретения абонементов необходимо сдать 40 кг макулатуры. Первоначальная сдача не менее 20 кг. Среда и пятница – доприем макулатуры до 40 кг по имеющимся на руках абонементам.
Адреса приемных пунктов-магазинов (…)
ВО ВСЕХ ПРИЕМНЫХ ПУНКТАХ-МАГАЗИНАХ В ОБМЕН НА ТЕКСТИЛЬНОЕ СЫРЬЕ И МАКУЛАТУРУ РЕАЛИЗУЮТСЯ СТАНКИ ДЛЯ БРИТЬЯ И ЛЕЗВИЯ ПРОИЗВОДСТВА ФРГ ФИРМЫ “ВИЛАКСОН”
ПО САРАТОВВТОРРЕСУРСЫ
Саратовская газета “Коммунист”, апрель 1990 года
***
“Багаж гражданки В., выезжающей на постоянное место жительства из Крыма в Грецию, поразил даже видавших виды работников правоохранительных органов: в пяти крупногабаритных контейнерах она собиралась вывезти из страны 14 пианино, 10 холодильников, 338 сервизов, 24 ковра, 1200 комплектов постельных принадлежностей, более 2200 скатертей, 150 электроутюгов, 1200 кусков импортного мыла и других товаров плюс драгоценностей на 15 000 рублей. А весь багаж “потянул” на сумму 150 000 рублей и уплыл бы за границу на теплоходе “Самуил Маршак”, если бы не работники областного управления ОБХСС, которые теперь выясняют происхождение содержимого пяти контейнеров и причины “халатности” таможенников Керченского торгового порта, пропустивших груз на теплоход” (Московские новости, 1991 год).
И все же далеко, однако, мы с тех пор ушли!
***
6 декабря 1992 г.
Над водою запах разносится быстро и густо. Именно в воде нам легче всего узнать выпившего человека – сивуха бежит впереди него прямиком в ваши ноздри.
Плавательный бассейн при каждом посещении дарит многими незабываемыми запахами. Неизбежными спутниками российской действительности являются всяческие раздевалки нашего отечества, так же, как и купе поездов, номера гостиниц, не говорю уж об общественных уборных.
В раздевалке нужно уметь выбрать не отягощающий предстоящую радость плавания стиль поведения – или полная расслабленность, что удается не всегда, или скоростное одевание и раздевание. Как бы ни хотелось задержаться в бодрящем контрасте сквозящего морозом ледяного окна и огненно-жаркой батареи, я раздеваюсь, как все-таки успеваю увидеть и серую сыроватую пыльцу меж ножных пальцев соседа по шкафчику, и смородиновые болячки на его шафранной, как у индуса, спине, нюхнуть почти трупного запаха от его носков. И все же быстры те мгновения. А уже в душевой вода-матушка окружает, окутывает и защищает меня своим мокрым теплым плащом. Бегом сквозь кафельный коридор с запахом туалета под высокую стеклянную крышу над волнующейся ванной мутно-голубой воды.
Июнь 1994 г.
Дважды – лодка, которую покупает мой молодой приятель Леня. Первый раз – смотреть. Плутания вдоль берега: ст. Князевка, Увек, совершеннейший Юг, начиная с оврага у Крекинга, бледно-зеленых склонов, кущ, крыш над волжским простором. Особую, словно бы морскую, прелесть пейзажу придают волноломы, образующие бухту у ж.д. моста. Пропитанная нефтью земля. Лодочная база “Локомотив-2”, матершинник “Председатель базы”, о чем оповещает гигантская вывеска на маленьком домике. Поездка в красный дом на горе к владельцу зеленой гулянки по фамилии Дубовицкий, которого здесь прозвали Деревянным за дурь и пьянство.
Второй раз – перегоняли на “Абхазию” уже купленную Ленькой тяжелую, с высокими бортами, неуклюжую, но очень остойчивую гулянку.
Я – с крутого похмелья и уже полечившись. Мой 12-летний сын Данила, Лёнька, бывший хозяин гулянки Сергеич и друг его Саша. Обоим лет под шестьдесят, с пропитыми и прокуренными лицами. Возня с мотором, уборка лодки, вынос барахла, торговля вокруг того, что оставлять, что нет. Мат. Данила на мой вопрос посмотреть, много ли осталось в баке бензина, отвечает: “До х..ища! – Сколько?! – Сказал же: до х..ща!”
Я играл в ухаря-парня, наполовину им и был, грозил утопить Сергеича за работу двигателя. За дорогу с Увека до “Абхазии” мы с Ленькой и Сашкой выпили литр “Кремлевской лимонной”, я на румпеле, представляющем из себя багор на рулевом штоке – сладко быть рулевым!. Пустая Волга, Саратов под солнцем. На “Абхазии” мои ебуки в адрес окружающих, возня с карбюратором, тяжкий жар. Я собрался на берег за добавкой. Подтягивая за трос лодку к дебаркадеру, Данька отпустил его на миг в тот момент, когда я туда перешагивал, и я оказался в воде, одетый, с сумкой, которая всплыла рядом со мною, в которой деньги и бумажник. Переоделся в Ленькино и по жаре в гору, мимо общежития юридического института на пл. Фрунзе. Жара, зной, тяжко, вторичное, пьяное похмелье. От ларька к ларьку – разливного пива нет, переливал из бутылок в пластмассовые полторашки, колбаса, лук, водка, хлеб – всё у лоточников. Назад. У сходен Саша и Сергеич, едва меня завидев, мне: “Серый, всё в порядке!” Пока я ходил, заменили карбюратор, мотор заводится “с пол-оборота” На “Абхазии” из-за высоты борта этой бывшей баржи к лодке приходится спускаться и подниматься по цирковому вертикальному, с нижними веревочными ступенями, трапу.
Знакомство с вахтенным, я его узнал – Саня М-в, красномордый амбал, когда-то пловец. Валерка В-й рассказывал про него, как на каких-то крупных соревнованиях на спор он, пьяный, запустил в бассейн гуся. Мы (я) ему щедро водки, колбасы. Решили прокатиться до Казачьего. На руле по дороге счастливый Данила. Купанье в холодной (14 градусов) воде.
9 ноября 1997 г.
Жара на солнце 15 градусов, не меньше, вылезла зелёная трава, на улице ожили мухи. Небо, солнце – мартовские. Гулял с Шерой (моя ризен-сука) по Чернышевской до магазина “Ликсар”, где взял маленькую. Сразу несколько пар моего возраста покупали водку ящиками. Показалось, что на свадьбу, а не на поминки. На улицах пустовато: отходят от двух дней празднования.
Почему-то, пока ходил, все мысли о том, почему всё же мне уютней в бедности. Т.е. в богатстве и не жил, но всегда удобнее себя чувствовал с “простыми” людьми, с теми, кто ничего не имеет. Почему мне нравится сознание того, что у меня нет и не будет дачи, машины, почему в период моего социального взлета в главные редакторы, привыкши к отдельному номеру в “России”, буднично сидя в Кремлевском Дворце, общаясь с сильными мира сего, я никогда не радовался этому? Помню, после какого-нибудь пленума обкома, на котором мне пришлось выступать, причем с неизменным успехом, я по дороге домой непременно, словно бы в карантин, заворачивал в буфет ресторана “Волга”? Почему вообще русский человек так охотно опускается? “Полюбил, пойми, Костя, полюбил унижение!” – объяснял Саврасов молодому Константину Коровину. Откуда странное русское удовлетворение, когда вокруг плохо, откуда коронная наша фраза: “а пошло всё на х..!”
Я не подымался очень высоко и не падал донизу. Не жил в роскоши, но и в подвале гнилом тоже не жил. Почему же даже поношенная одежда как бы позволяет ею гордиться, а новое платье стесняет и стыдишься его?
Почему прячусь от общества? Таков я был от рождения, залезая под стол, когда приходили гости: как сейчас вижу ботинки и туфли гостей, вызывающих меня из-под стола. Но потом, и довольно долгое время, я выступал с высоких трибун, ходил в театры, выставки, объяснялся в разных кабинетах, а к старости вновь возвращаюсь под стол.
Где тут моё, а где общее, глубинное, русское?
***
Есть такие должности, которые независимо от более существенных благ, с ними связанных, обретают особую ценность и значительность от сюртуков и жилетов, им присвоенных”. Ч. Диккенс. “Оливер Твист”.
***
Когда у главного редактора журнала “Волга” Николая Шундика вышел новый роман под названием “В стране синеокой”, он, как и всякий автор, раздавал и рассылал его с дарственными надписями.
Стол секретарши в предбаннике его кабинета был завален бело-голубыми томами, которые сам Шундик засовывал в большие конверты и надписывал адреса. Из любопытства я заглянул в один из экземпляров. Москва, ЦК КПСС. Дорогому Василию Филимоновичу Шауро от автора с чувством и т.д.
Ого! – подумал я. Шауро был заведующим отделом культуры ЦК. Следующим был, кажется, министр культуры Демичев, а далее “Глубокоуважаемому Михаилу Андреевичу Суслову …” И, уже с оторопью, берясь за следующий конверт, я подумал: “Нет-нет, не может быть!”
Было. “Дорогому многоуважаемому Леониду Ильичу…”
***
“Главному редактору С.Г. Боровикову журнал “Волга”
Работал я гор. Казани СУ-1 газопровода 1961 году.
Однажды не приехала машина за нами, мы добрались на попутных машинах и попали под аварию, меня положили 5-й горбольницу, сотрясением головного мозга.
Они знали эту болезнь. Попал под – сокращений. Отбыл срок 11 лет. Быть там тяжело, столько лет. Настоящее время нахожусь, Волгоградской области гор. Фроловского р-на совхоз “Новый” и опять на работе повторный, сотрясением головного мозга. Если раньше замыкание было временами то сейчас постоянно. Когда находился больнице и спросил про лошадь и сказали нет её тут. Благодатный то я обманул себя, и врачей скорей выписался. Я одно хочу, чтобы знали про ее люди!
Как она защищала меня, как везла в больницу, или сколько раз ложилася чтоб я мог сесть в седло.
1981 году приехали на рыбалку с родителями пионеры с района хут. Благодатный. Когда меня увидели то просили, умоляли, чтоб я взял 28-идневного больного жеребёнка среди дохлых телят еще живого, без кобылы заброшенного! Вот я взял её, рвал себя куртки, брюки на раны! Вылечил – выходил, а как это мне досталося. Чтобы обработать раны, я нанимал людей чтоб держали её. Брал и вино, и водки, и коньяк.
Она выполняла мои просьбы, танцевала на четырёх ногах – гонах, на двух, ложись, встань, большая! А потом начали раскулачивать, 2-х жеребят взяли. Её полгода гоняли пока не погубили жеребёнка. Это зато что она защищала меня, и привезла в больницу. Нас где исчезли документы, Пиночетовским судом судили. Грабили меня как могли. Нас где я сказал секретарю напишите чтоб дело передать областной ОБХСС так, как дело уголовный. Они посмеялись, они знали видимо что там свои Оборотны!.
Что они сделали, толмудистской парадоксальностью.
Это – же суд, нашей Конституции где говорится прав:
Не поступай с другим так, как ты не хотел бы, чтобы поступали с тобой. Поэтому важно, чтобы законы были справедливыми, следствие было публичным…
Меня спрашивают люди, которые знают меня из Ростова и Казани. Сколько буду отбывать срок, после повторной сотрясении.. Презумпции, Ноев – Ковчек. Меня приследуют, везде и кругом. Я пытался в других районах Михайловский и Даниловский и частный скот. Но остаюсь без работы. Меня судил Коньков. Вот запись на магнитоплёнке: –
1. Коньки свои снегурочки,
подарил детсад.
Чтоб дети вспоминали его…
2. Сам он вскочил, на коня верхом
Чтоб до Звёздочке дотянутся рукой.
Не доставший он рукой, став на стремена,
Вспомнил Махновские времена.
Махно нет давно уже, —
Но зато Пиночет живой.
3. Взмахнул рукой, попал он тёлочку,
Второй рукой взмахнул он:
Чужую племянную бурёнушку.
4. Лишь бы были червончики,
Лишь бы платили валютчики, –
Мы дойдем до гидро-узла.
У нас мундир, и вера и закон!
Это запись у бывших пионеров, которые учатся учебном заведении
Кулдашев Николай Дмитриевич 1934 г рождений”.
Сколько тогда получали редакции писем вроде этого, у меня сохранившегося. При том, что “работа с письмами трудящихся” была поставлена в Советском государстве основательно – каждое требовало регистрации и ответа (что, правда, часто подменяло действенную реакцию), в случаях явной ненормальности автора письма, проверки и меры размывались в пустоту. А сколько их было! От измученных, почти уж вовсе замученных бесконечными жизненными невзгодами того времени… Помню письма под общим названием “Просто я работаю волшебником” о том, как автора упрятали в психбольницу: “И они подогнали машину скорой помощи прямо к крыльцу моего дома, чтобы проходящие граждане не увидели, как в СССР на практике осуществляется бесплатное медицинское обслуживание”.
***
Человечки с большой буквы
***
Насколько помер гуманнее, примиряюще ласковее, чем умер.
***
Взгрустнется, бывает, по советскому времени, а тут тебе по ТВ – нет, даже не “Падение Берлина” или “Кавалер Золотой Звезды”, а поздний, но поэтому более злокачественный Балуев, знакомиться с которым предложил Вадим Кожевников, а потому еще и на кинофестиваль… вытащили в противовес Феллини…
И сразу так легко делается от мысли, что как бы то ни было, но так уже не будет.