Проза поэтов
Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 3, 2008
ПРОЩАНИЕ С ПРОШЛЫМ. ПРОЗА ПОЭТОВ
Алейников В.Д.
Смог: Роман-поэма / Владимир Алейников. – М.: ОГИ, 2008. – 616 с., илл. – (Частный архив).
Эпического размаха книга воспоминаний Владимира Алейникова о Самом Молодом Обществе Гениев в первую очередь обращает внимание на любопытные эпизоды – встречи с известными людьми от Вознесенского до Феллини, анекдотические случаи со смогистами Леонидом Губановым, Аркадием Пахомовым, Юрием Кублановским и др., – между которыми вклеены довольно большие фрагменты стихотворного текста, написанного в духе раешника и замаскированного под прозу. Отсюда и странное двойственное впечатление от прочтения романа: неровный, местами вычурный, многословный стиль в этих фрагментах, вдобавок еще и отягощенный пафосом и оценками, скрупулезно поставленными автором каждому из персонажей его мемуаров, и ясный “не сделанный” язык жанровых сцен.
Справедливости ради надо заметить, что в редких случаях сочетание несовместимых казалось бы приемов дает эффект сбивчивой речи поэта, когда он, волнуясь, говорит о чем-нибудь или о ком-нибудь важном для себя – о Евгении Кропивницком или Генрихе Сапгире. Однако случается и обратное. Например, часто употребляемая в прозе Алейниковым инверсия, будучи использованной в диалогах, заставляет современного читателя, по совместительству кинозрителя, вспомнить Мастера Йоду, учителя джедаев из фильмов серии “Звездные войны”. Равно как и обилие синонимических повторов, которые, по мысли автора, должны подчеркивать “нарастание мощное музыки жизни бескрайней”, на деле выливается в труднопроходимый заслон для понимания очередной части текста.
Понятно, что все это – формальная сторона. Что касается содержания, то и тут все очень непросто. “СМОГ”, история возникновения знаменитого литературного объединения – об этом в книге сказано немало. Но честное слово, роман только выиграл бы, если бы в нем было меньше “о себе” и больше “о времени”. Ведь на самом деле подробный и честный рассказ о литературном поколении шестидесятых удавался немногим. А у Алейникова сохранилось множество примет времени и значимых имен той поры, неудивительно, что лучшие страницы “СМОГа” так щедры на демонстрацию антуража эпохи. Вот послушайте, как автор пишет о Михаиле Николаевиче Соколове:
“Он покуривал сигаретку, щурясь, вглядывался в листы хорошей плотной бумаги, на белизне которой был отчетливо различим округленный, приятный шрифт его старой машинки пишущей, чье название отзывалось чем-то призрачным, заграничным и манящим – “Континенталь”, и губы его, капризно припухшие, как у ребенка, но со взрослой, как ни крути, прилипшей табачной крошкой, шептали, чуть шевелясь: “Флебас-финикиец, мертвец уже две недели…”, или: “Что говорил гром…”, или: “Шанти шанти шанти”, – и глаза его, вдруг потеплев, устало, довольно помаргивали, он понимал: получилось”.
К сожалению, в романе фрагменты, подобные этому, перемежаются с очень “громко” проговариваемыми кусками, где без тени иронии часто мелькают слова “судьба”, “гений” и т.д. и т.п. В аннотации к книге говорится о “художественно претворенном образе эпохи”, но порой тщательно выстраиваемую довольно простую по иерархии (два бога – Губанов и автор, остальные рангом пониже) и одновременно густонаселенную мифологию “СМОГа” перечеркивают одна — две страницы предъявления личных счетов, а то и вовсе несправедливые суждения, брошенные мимоходом, как в случае с Олесей Николаевой, например.
Возможно, я просто не попал под обаяние авторского стиля в роман-поэме, но “Смог” показался мне несколько затянутым, хотя и любопытным прощанием со славным прошлым, с признаниями в любви-нелюбви, сделанными сгоряча.
Рубинштейн Л.
Духи времени / Предисл. П. Вайля. Послесл. Г. Чхартишвили. – М.: Издательство КоЛибри, 2008 . – 368 с.
Как ни назови эту книгу – сборником ли эссе, хроникой ли нашего четырежды безумного мира, прозой нон-фикшн (авторское определение), – по сути это размышление поэта о времени и месте, где ему довелось жить. Без пушкинского кокетливого “черт меня догадал родиться”.
Все очень просто. Есть страна и мифы, десятилетиями регулярно поставляемые к нашему столу, есть дурная реальность нашего быта. Чтобы увязать все три составляющие, чтобы хоть как-то прояснилось в голове, нужно… А вот что нужно сделать, тут есть варианты. Вот, например, можно, просматривая заголовки газет, слушая реплики на улице, заглядывая в телевизор, попытаться выстроить между ними какие-то связи, порою только для того, чтобы решить эту задачку для себя – а есть ли в этом какой-нибудь смысл?
Рубинштейн-прозаик в этой книге занимается тем же, чем обычно и Рубинштейн-поэт, но делает это как-то лиричнее, может быть, не так отстраненно. Время в эссе предстает во всех красках, и в палитре присутствуют теплые тона, нет разве что надуманного серьеза, хотя вопросы, которые поднимает автор в “Духах времени”, едва ли не главные для всех нас. Что особенно приятно, несмотря на то, что книга в основном составлена из публикаций в журналах и интернет-изданиях, сиюминутности и публицистики в ней нет совсем. Книгу предваряет прекрасная вступительная статья Петра Вайля, как бы намекая на формат и жанр, даже определяя их: “Эссенция, она же поэма; конспект, он же песня”.
Эти коротенькие фрагменты размышлений на заданную тему на самом деле говорят о времени (или о временах, если все ж таки пытаться дифференцировать) гораздо больше, чем толстенные тома плохо написанных мемуаров. Может быть, потому, что автор пишет хорошо (и это безусловно так!), а может быть, потому что он сделал для нас (за нас) выборку – из гула улиц, передач, газет, то есть нашел, на чем нас поймать и удержать за чтением. Пусть даже наживка или приманка на самом деле не совсем привлекательно пахнет и выглядит.
Например, в очерке, давшем название книге, цепочка аллюзий тянется от запаха известных духов и далее, через кучи мусора, чуть ли не до поэтического сора. И сложный этот аромат, будучи разложен на компоненты и прописан по своему адресу, помогает автору – и читателю заодно – избавиться от ложного чувства, “дым отечества” на поверку оказывается совсем не так уж сладок и приятен.
“У нас же в этом смысле все куда как честнее. Если многие запахи поражали воображение нарушением жанровых ожиданий, то отхожее место не обманывало никогда – оно пахло именно отхожим местом. Но зато отхожим местом неизбежно пахло и все прилегающее к нему пространство. Этот незабываемый дух проникал повсюду и буквально пропитывал собою наше коммунальное тело. Сортир таким образом расширялся до размеров вокзала, вагона, школы, самолета…”
В этом и состоит особенность Рубинштейна – его книга все-таки не ряд жанровых картинок, взятых на карандаш, и даже не картотека забавных случаев из недавнего прошлого, а именно что попытка честно разобраться в источниках и составных частях этих ностальгических духов.