Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 3, 2008
Кронгауз М. Русский язык на грани нервного срыва. – М.: Знак:
Языки славянских культур, 2007. – 232 с.
Деградации современного русского языка на настоящее время посвящено достаточно исследований, проведено немало дебатов, как на телевидении, так и в различного уровня прессе. Меж тем проблема остается актуальной и вызывает к жизни все новые и новые тексты. Книга М. Кронгауза в данном ключе выглядит вполне органичным продолжением его более ранних работ и очередной попыткой привлечь внимание общественности к анализу стремительных изменений обиходной лексики, произошедших в России с конца 80-х годов.
Для меня, как для читателя, проблема заявлена уже в названии, содержащем некоторую неясность. Очевидно, что русский язык не может находиться на грани нервного срыва, поскольку он не является живым существом и нервов, соответственно, не имеет. На грани срыва, таким образом, могут пребывать носители, т.е. пользователи и/или исследователи языка, а отнюдь не сам язык. Что касается пользователей, то, согласно моим наблюдениям, сфера их озабоченности находится далеко за пределами анализа повседневных языковых практик. Однако проблема всплывает, если носитель совмещает в своем лице две ипостаси: пользователя и исследователя. А это и есть позиция, заявленная автором: “я – образованный обыватель, или, если снизить пафос, грамотный, то есть владею литературным языком, его нормами и уважаю их”.
Указанная неясность, впрочем, объясняет специфику исследования, состоящую, на мой взгляд, в попытке дополнить классическую позицию лингвиста взглядом погруженного в повседневность наблюдателя. Для лингвиста язык – это как бы самостоятельная живая сущность, изменяющаяся во времени сама собой и способная находиться на грани нервного срыва. Повседневный наблюдатель связывает эти изменения, прежде всего, с трансформациями социальной и культурной реальности, в том случае, разумеется, если он вообще способен данные процессы отрефлексировать.
Личные наблюдения автора всегда добавляют научным исследованиям обаяния, делая их живыми, яркими и доступными для понимания. Но тут-то и возникает вопрос, с какую позицию должен занять читатель, дабы прочесть представленный текст более или менее адекватно. Не будучи профессиональным лингвистом, я способен оценить данный текст лишь с позиции обывателя и, сопоставив его со своими собственными наблюдениями, молчаливо согласиться со всем содержанием. Действительно, книга М. Кронгауза содержит огромное количество тонких наблюдений, связывающих изменения лексического состава обыденной речи с трансформацией способа мышления и иных индивидуально-психологических характеристик рядового пользователя. Примером может служить авторский анализ таких понятий, как “проект” или “бизнес”, употребление которых в отношении коголибо повествует нам лишь о том, что данный субъект на настоящее время чем-то занят, однако не дает практически никакой значимой информации о характере его деятельности. Мотив неопределенности оказывается доминирующим и при объяснении смысловой сущности речевых паразитов “типа” и “как бы”, появление которых в речи означает, “что говорящий отказывается делать резкие и окончательные высказывания о мире, а каждый раз заявляет о своей неуверенности, об отсутствии у него права делать такие утверждения, и в том числе о его невысоком статусе, в частности по отношению к собеседнику”. Наконец, я с огромным удовольствием обнаружил в тексте М. Кронгауза анализ давно вводящих меня в тоску не соответствующим контексту употреблением понятий “элитный” (“элитарный”) и “эксклюзивный”.
Поскольку каждый носитель языка сталкивается в своей повседневной жизни с массой заимствованных слов, для него интересным будет часть книги, посвященная анализу именно этого пласта. Неопределенность проявляется и здесь, например, в использовании экзотических названий вполне банальных профессий, призванных сделать их более привлекательными в глазах потребителя (например, очевидная всем замена “парикмахера” на “стилиста”). Или в нашем бессилии определить, кем мы на настоящее время являемся: господами или товарищами. Имеющий мужество, да согласится с автором в следующей оценке: “В нашу речь вернулся не дореволюционный господин (курсив – М.К.), а переодетый в него товарищ. А мы, в свою очередь, перестав быть товарищами, так и не стали господами”.
Более сложным для меня оказался материал по лексике компьютерщиков и вообще представителей сетевого сообщества. Наименее же ценной для обывателя представляется последняя часть книги, повествующая о российской внутренней и внешней политике в области языка, тем более что, согласно мнению автора, “защищать русский язык надо от нас, его носителей”, а отнюдь не от иностранных словинтервентов. Да и надо ли его вообще защищать, если в послесловии М. Кронгауз фактически уничтожает поставленную в начале проблему: “Я писал эту книжку не потому, что русский язык находится на грани нервного срыва. Переживаем и нервничаем мы сами, и, наверное, это правильно”. Ну, вот, и возникло это пресловутое “мы”, столь характерное для научных исследований, не соотносящееся ни с одной из конкретных социальных групп! В этот момент я также позволю себе сменить позицию и написать несколько слов от лица исследователя.
Бессмысленно пытаться исправить что-либо в наличной языковой ситуации, если язык является самоорганизующейся системой, как это понимают профессиональные лингвисты. Если же он изменяется под влиянием определенных групп живых носителей, не менее бессмысленно исправить что-либо в их сознании, смутно представляя себе самих этих носителей. Государственная защита языка в первом случае напоминает попытку самостийной починки швейцарских часов пассатижами; во втором – светлые советские времена тотальной промывки мозгов. Впрочем, по поводу необходимости экстренного вмешательства автор не говорит ни да ни нет, оставаясь в положении мудрого даосского правителя. В силу этого я готов признать данную книгу прекрасным путеводителем для не слишком утомительного путешествия в мир современного языка, но для того, чтобы это путешествие оказалось не только изысканным развлечением, необходима социология, т.е. систематические исследования лексики конкретных социальных групп. Например, если мы повествуем о “гламуризации” языка, то причины данного процесса органично было бы связать с появлением новой “золотой молодежи” и клубной субкультуры, а стремительное распространение этой специфической лексики – с процессами социальной мимикрии, основой которой является желание менее обеспеченных слоев общества приобщиться к элитарному способу существования посредством присвоения отличительных знаков. В этом аспекте существенная разница в характере используемой лексики, видимо, будет обнаружена и между носителями, проживающими в количественно и качественно разнящихся населенных пунктах, и даже в различных районах (имеется в виду центр и периферия). Опыт отдельного населенного пункта, пусть даже мегаполиса, очевидно, не является показателем всеобщих тенденций развития какого бы то ни было языка.
Повествуя о группах слов, вызывающих наиболее сильные эмоции носителей, М. Кронгауз также не приводит никаких статистических данных, ссылаясь на исследование, ранее опубликованное в журнале “Власть”. Однако без этих данных выводы кажутся банальностью: любые новые влияния и веяния поначалу вызывают агрессию или смех, а затем либо приживаются в статусе всеобщей или локальной нормы, либо столь же благополучно забываются. Это касается всех перечисленных автором групп, т.е. иностранных заимствований, криминальной лексики, молодежного жаргона, гламурной лексики и определенных слов профессиональных жаргонов. Но если отслеживать тенденции, то можно заметить, что если в “лихие 90-е” криминальная лексика доминировала не только в бандитской, но также и в молодежной среде, то к настоящему времени критерием “продвинутости” молодого человека является владение жаргоном компьютерщиков и гламурной лексикой. А вышедшие из тени новые русские отбросили криминальный жаргон вкупе с малиновыми пиджаками и также выражают свои мысли невнятной смесью иностранных заимствований и гламура. Быть криминальным теперь – “отстой”; быть гламурным – “актуально”. Впрочем, здесь тоже не все так просто: подростки городских окраин до сих пор “зависают” в крепких объятьях блатной романтики.
Суммируя написанное, отмечу, что книга написана умно, тонко, иронично и вполне доступно, что лишний раз подчеркивает высокий уровень образованности написавшего ее “обывателя”. В совокупности эти качества редко встречаются в современной исследовательской литературе и в полной мере нейтрализуют мое методологическое брюзжание.