Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 9, 2007
“Повесть строится из слов как строительной единицы здания. Единицей служит малый камень равновеликих слов. Сверхповесть, или заповесть, складывается из самостоятельных отрывков, каждый с своим особым богом, особой верой и особым уставом… Рассказ есть зодчество из слов. Зодчество из “рассказов” есть сверхповесть. Глыбой художнику служит не слово, а рассказ первого порядка…”
(Велимир Хлебников.
Из предисловия к сверхповести “Зангези”)
Это слова настоящего поэта-будетлянина. Как и почти все у него, они не просто цветистая метафора, но приглашение к действию, к активному со-творчеству. И, кажется, сказаны словно бы специально о “книге художника”. По сути, они могли бы быть частью манифеста жанра. Ведь именно это направление,– занимающее пограничное положение на стыке различных видов искусства, впитавшее все основные арт-практики прошлого столетия (порою в самых неожиданных комбинациях) и в то же время сохраняющее статус книги как традиционного носителя информации,– как нельзя лучше подходит для реализации глобального поэтического замысла.
Так из одной фразы Хлебникова, услышанной и принятой, вырос наш проект “Кабинет Зангези”, задуманный как серия авторских книг и книжных объектов по мотивам избранных глав из поэмы “Зангези”. Различные по художественному решению, по виду и размеру, по совокупности приемов и технологий, но связанные общим мировоззренческим подходом, вместе они и должны составить некую рабочую модель, костяк “сверхповести”.
КОЛОКОЛ УМА – плоскость мысли IX
Художники: Андрей Суздалев, Ольга Хан
“Издательство Alcool”, Москва 2006
Книга-объект.
Книжный свиток на картонном валике с деревянными ручками, закрепленный внутри футляра.
Свиток: 210х4000 мм, бумага, цифровая печать.
Футляр: 230х180х60 мм, папье-маше, акриловый лак.
Вкладыш: сложенный вдвое лист с концепцией книги и выходными данными.
Благовест в ум! Большой набат в разум, в колокол ума! Все оттенки мозга пройдут перед вами на смотру всех родов разума. Вот! Пойте все вместе со мной!
Гоум.
Оум.
Уум.
Паум.
Соум меня
И тех, кого не знаю.
Моум.
Боум.
Лаум.
Чеум.
–Бом!
Бим!
Бам!
ервой такой “глыбой” сверхповести в рамках проекта явилась книга “Колокол ума”– типичный book-object, связавший воедино различные формы человеческого опыта: визуального, тактильного, манипулятивного, слухового.
Уже сам графический ряд книги изначально связан со звучанием, непосредственно из него проистекает. Удары колоколов различного размера и высоты тона– от больших церковных до корабельной рынды и валдайских колокольцев– буквально “впечатаны” в книгу. Такой свободный переход одного типа информации в другой (звука в изображение) характерен для цифровых искусств, ключевое понятие здесь– “визуализация данных”. Рассчитанные в аудиоредакторе графики звука подвергались дальнейшей компьютерной обработке. Сохраняя некоторые исходные параметры, они в то же время сильно трансформировались, постепенно приобретали новые черты, вытягивались причудливой органикой, подобно разветвлениям нервных окончаний. Но ведь так и в “звукописи” Хлебникова, где каждый колокольный звон есть особый вид ума, “оттенок мозга”.
Не менее важным графическим элементом являются буквы, которыми набрано в книге само стихотворение. Основой и источником вдохновения послужил чудной freeware-шрифт Anarchy Mono, выловленный из Интернета. Но большинство знаков (в основном кириллические) пришлось сделать заново, и текст набирался практически “вручную”, буква к букве. В результате же слова приобрели нужный графический характер– нечто среднее между псевдоруническим письмом и математической формулой– еще один поклон Велимиру.
Как известно, “информация” буквально означает “запечатление в форме”, и листаем ли мы страницы кодекса, раскладываем книгу-гармошку или разворачиваем свиток– всякий раз это иной опыт, иное впечатление. Практически сразу был выбран и “сценарий чтения”, основная конструктивная модель будущей книги– свиток (дорога, путеводная нить, свободно льющаяся устная речь или, например, бесконечная лента самописца). Свиток получился достаточно протяженным– четыре метра, и единственным подходящим способом печати оказался плоттер. Это позволило избежать нежелательных склеек, разрушающих ощущение непрерывности графического (и поэтического!) потока.
И наконец, несколько слов о наиболее очевидном, о том, что как раз в первую очередь бросается в глаза зрителю. Это рукодельный объект-футляр в форме огромного человеческого уха. Само собою, раз возникнув, этот (неожиданный в своей предсказуемости) образ как бы сфокусировал на себе внимание, собрал различные смысловые и пластические элементы книги в единое целое. Но, кроме художественной и чисто функциональной задач, эта гипертрофированная “вещность” обложки, тактильность, доведенная до гротеска (скульптурный рельеф!), проистекает еще и из внутренней потребности как-то компенсировать жесткую двумерность цифровой графики и печати.
Основа для объекта была слеплена Ольгой Хан из пластилина, затем отформована в гипсе. И, наконец, папье-маше, наша излюбленная технология. Легкое и прочное, прекрасно держащее форму, хранящее тепло естественных материалов: бумаги, муки и столярного клея. Благодаря внутренней пустоте и гулкости футляр мог бы служить неплохим резонатором, наподобие гитарной деки. Кстати, первоначально была такая идея: предполагалось снабдить футляр маленьким встроенным динамиком с чипом, вроде тех, что спрятаны в дешевых музыкальных игрушках китайского производства, только вместо музыки– те же колокольные звоны. В итоге от этого отказались. Это был бы уже явный перебор. Чисто пластических средств для реализации замысла оказалось более чем достаточно.
ПТИЦЫ – плоскость I
Художники: Андрей Суздалев, Ольга Хан
“Издательство Alcool”, Москва, 2006
250х115 мм, 16 отдельных карточек в картонной обложке. Бумага, картон. Цифровая печать, штамп.
Пеночка зеленая
(одиноко скитаясь по зеленому морю, по верхним вечно качаемым ветром волнам вершин бора):
Прынь!
Пциреб-пциреб!
Пциреб!
Цэ-сэ-сэ.
елимир Хлебников родился в семье ученого-орнитолога и сам в юности увлекался изучением птиц. Не это ли стало одним из первых источников вдохновения для заумного (выходящего за пределы обыденного ума), “птичьего” языка многих его произведений? По крайней мере, этот отрывок из “Зангези” является замечательным примером поэтического звукоподражания голосам птиц.
Идея книги как некоего странного псевдокаталога, архива натуралиста-любителя (или натурфилософа) родилась довольно давно. С одной стороны, она близка нашим представлениям об авторской книге как идеальной форме художественной документации, с другой– оказывается созвучной представлению о Хлебникове как поэте-исследователе. Но собственные орнитологические “изыскания” в энциклопедиях и в Интернете не привели к рождению внятного образа (хотя, конечно, попутно мы получили множество занятной информации). Выходом мог стать лишь непосредственный художественный жест. И тогда мы вышли “на пленэр”, мы поднялись на крышу.
Одна из высоток на юге Москвы, 25-й этаж. Крыша мастерской художника Леонида Тишкова уже не в первый раз становится площадкой для “театра живого искусства”: разнообразных перформансов, фото- и видеопроектов (в том числе и для нас– на этой площадке когда-то совместно с Леонидом мы реализовывали цикл “Антология Поднебесной”). Только рубероид под ногами, невысокие ограждения и небо над головой. И ветер. Здесь и возникла фотосессия, положенная в основу книги “Птицы”: перед объективом поочередно мы пытались втиснуть свои непослушные тела в птичьи позы. Нахохленные, щебечущие, расправляющие крылья, вытягивающие шею…. нелепые, напряженные пластические иероглифы тела, стремящегося, но не способного к полету. Именно эта тотальная неспособность, укорененная в теле, является главной темой фотоперформанса. Ремарка поэта: “Такие утренние речи птиц солнцу. Проходит мальчик-птицелов с клеткой”.
Фотографии снимались на фоне яркого неба, с низкого ракурса– контражур, почти силуэт, чтобы подчеркнуть графическую знаковость поз. И хотя в конечном итоге после обработки из фотографий “ушел” весь фон (оставлена только узкая полоска крыши под ногами), я думаю, что некое исходное настроение, аура места в них сохранилась. По крайней мере, в процессе работы она была важна и необходима для нас самих.
Остальная часть истории– сплошная череда отказов: от переплета, от изобретательной упаковки, от соблазна “оформить”, приукрасить, дополнить. Книга напечатана на 14 узких вертикальных карточках (в качестве материала послужил съемный блок плотной бумаги из старого канцелярского набора). “Подручная” цифровая печать, стандартное решение для всех страниц– документ! Вновь использован шрифт, уже возникший раз в объекте “Колокол Ума”, но им набраны только птичьи монологи, в то время как все остальное– обычный казенный “ареал”. Скромная картонная папка, в которую уложены листы. На обложке оттиск резинового штампа с факсимиле Хлебникова– “виньетка с птичками”. Единственный “комментарий” возник сам собою. При печати первой же страницы принтер дал сбой, выдав вместо картинки ряд непонятных значков и закорючек. Это было воспринято как добрый знак. Лист стал обязательным и для всех последующих экземпляров книги, как еще один вариант “птичьего языка”, на этот раз языка технологии.
P.S. Тираж, конечно, мог бы быть гораздо больше– “цифра” позволяет. Но самих карточек нужного формата и цвета, купленных по случаю довольно давно и сберегавшихся до времени,– их хватило только на 6 экземпляров. Жаль.
БАБОЧКИ (PAPILLONS)– плоскость VI
Художник: Андрей Суздалев
“Издательство Alcool”, Москва, 2007
280х350 мм, крафт, ролик для механического фортепиано, ткань. Ручная печать (монопринт), штампы. 20 стр. плюс обложка.
Сопровождается медиаобъектом на CD (компьютерная анимация).
Мне, бабочке, залетевшей
В комнату человеческой жизни,
Оставить почерк моей пыли
По суровым окнам, подписью узника,
На строгих стеклах рока.
Так скучны и серы обои из человеческой жизни!
Окон прозрачное “нет!”
Я уж стер свое синее зарево, точек узоры,
Мою голубую бурю крыла– первую свежесть.
Пыльца снята, крылья увяли и стали
Прозрачны и жестки.
Бьюсь я устало в окно человека.
Вечные числа стучатся оттуда
Призывом на родину, число зовут к числам вернуться.
днажды я написал: “Художник, быть может, всего лишь умелый ремесленник, вручную обрабатывающий поверхность времени, придавая ему очертания своей памяти и своих фантазий”. И вот спустя несколько лет эта фраза неожиданно срикошетила. Это начало истории. Точнее, началось все с подарка на день рождения. Вручая запечатанный рулон со словами: “Надеюсь, ты придумаешь, что с этим сделать…”, художник Николай Селиванов невольно стал инициатором новой книги.
В свертке оказался оригинальный аудионоситель начала ХХ века– бумажный ролик для механического фортепиано (так называемой пианолы или фонолы). Долгое время я хранил его просто как замечательный артефакт ушедшей эпохи. Засело в памяти название, напечатанное на ярлычке,– “Papillons” (франц.– мотыльки, бабочки). Завораживала своеобразная красота машинной графики– причудливый узор перфорации, служебные надписи и значки, напечатанные поверх. Прихотливая пунктирная линия из точек, проходящая насквозь через всю ленту,– дополнительная партия?– напоминала траекторию полета некоего “цифрового мотылька”.
После некоторых изысканий удалось опознать (и даже услышать– в Интернете) само произведение, заключенное на бумаге. Это запись популярной некогда пьесы композитора и пианиста Морица Розенталя, считавшейся эталоном беглой и виртуозной фортепианной техники (вспомним, что большинство этих механических игрушек использовалось не только для развлечения, но и для обучения). Причем “запись” здесь можно рассматривать сразу в нескольких значениях: как механическую фиксацию звука (sound recording, track) и в то же время– как визуальный, графический язык (notation, script).
Замысел книги сложился неожиданно, когда на этот материал спроецировалось стихотворение Хлебникова, стихотворение пронзительное, очень личное. Произошла “химическая реакция”: срифмовались названия, столкнулись две разные темы. И опять через образ звука! Насколько он был важен для Хлебникова и как настойчиво, вновь и вновь, всплывает в нашем проекте.
В первую очередь, это, конечно, книга-посвящение. И не только Хлебникову. В качестве “иллюстраций” на страницах книги появляются портреты моих друзей и соратников– художников, поэтов и музыкантов, придающих смысл “обоям из человеческой жизни”. Эта метафора Хлебникова явилась ключом ко всей работе. А само стихотворение (вероятно, современник использованного аудионосителя), включенное в книгу, послужило поводом для размышлений о течении жизни, возрасте, творческой судьбе.
Фотопортреты растрированы в крупную точку, до соответствия оригинальной графике ролика. Тем самым была достигнута необходимая степень “низкой определенности” образов. Изображения переводились на материал с принтерных отпечатков вручную, при помощи растворителя и офортного станка (техника “монопринт”, разработанная М. Волоховым). Появлялся третий слой, если считать сквозную перфорацию и печатные элементы источника. И даже четвертый– там, где изображение проступало на обороте страницы. Своего рода палимпсест. Задачей было минимальными средствами создать некое новое единое графическое и смысловое пространство.
Вопрос с тиражированием книги решился сам собою. Всей длины ролика (около 6 метров) хватило только на два экземпляра. Впрочем, само слово “экземпляр” здесь достаточно условно. По сути, это два самостоятельных авторских варианта: книга первая– начало ролика, книга вторая– его окончание. Различна композиция и последовательность впечатанных “иллюстраций” в каждом из вариантов.
И еще один немаловажный для меня аспект работы. В процессе создания сам ролик, разумеется, должен был подвергнуться искажению, исчезнуть как таковой, окончательно “умолкнуть” (путем разрезания на страницы, складывания, запечатывания, переплета), чтобы дать жизнь новому произведению, совсем иного рода– визуальному, для глаза, а не для уха; превратиться в “книгу для чтения”. Это напоминает превращение гусеницы в бабочку. Или наоборот? Смотря что вы предпочтете считать бабочкой…;-)))
Еще одна цитата вместо послесловия
“Ныне для слова у нас имеются два измерения. Как звук слово является функцией времени, а как изображение– оно функция пространства. Будущая книга должна быть тем и другим. Этим самым автоматизм современной книги будет преодолен, ибо автоматизированный образ мира перестает существовать для наших чувств и мы ощущаем себя в пустоте. Энергетическое задание искусства– превратить пустоту в пространство, то есть воспринимаемую нашими чувствами организованную единицу. С изменением структуры и формы речи меняется также облик книги”.
(Эль Лисицкий. “Книга с точки зрения зрительного восприятия– визуальная книга”)