Вступительные заметки: Сергей Боровиков, Игорь Сорокин, Ольга Кострюкова
Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 9, 2007
Вступительные заметки:
Сергей Боровиков:
В ХIХ веке писанием мемуаров занимались преимущественно люди высшего общества. Дворяне, генералы, сановники, известные литераторы. Писали они сами. Вероятно, самые известные мемуары ХIХ века– “Былое и думы” Александра Герцена.
После одна тысяча девятьсот семнадцатого года мемуары в России долго вообще не писали, разве что иногда опытные писатели, умеющие не писать о том, о чем было нельзя.
После войны стали входить в моду мемуары бывалых людей, прежде всего военачальников. Книги за них писали наемные люди, обычно из журналистов. Когда они писали сами, то получалось как у Деда из повести Василия Шукшина “Точка зрения”: “Тут я взял винтовку и шарахнул его. Голубые мозга свистнули на парапет и ухлюпами долго содрогались…”
В недолгие годы оттепельно-хрущевской расслабухи некоторые старые литераторы вновь потянулись к обширным мемуарам. Главным событием тогда стала книга Ильи Эренбурга “Люди. Годы. Жизнь” и ее погром. Битые советские писатели, и без того более склонные к выдумке, чем к “невыдуманным рассказам о прошлом”, как определил жанр Викентий Вересаев, и вовсе охладели. Да и военачальники приутихли. На мемуарах запросто можно было сломить башку, и даже самому маршалу Жукову пришлось поправлять и переписывать свои “Воспоминания”. Писали и печатали их за границей те, кому терять было нечего,– самые известные примеры Никита Хрущев и Надежда Мандельштам.
Последним же всплеском советской литературы книг “бывалых людей”, сочиненных опытными журналистами, стала трилогия товарища Леонида Ильича Брежнева.
В освободившейся от цензурного гнета России мемуаров стало хоть отбавляй. Целыми многотомными сериями идут они к читателю. Мемуары спорят и ссорятся друг с другом, особенно когда речь в них заходит о какой-нибудь угасшей звезде. Общим же является одно– все книги, как правило, принадлежат перу народных артистов СССР, опальных политиков, олигархов.
Воспоминаний же собственно человека о рядовой человеческой жизни, в ее будничных проявлениях и мелочах, было и есть немного.
И все же чаще стали возникать картинки обыденной ушедшей жизни. Порой и человек искусства, как, например, главный художник БДТ Эдуард Кочергин пишет свои “Рисовальные рассказы” не о Товстоногове или звездах сцены, а об оттесненных на обочину людях, с кем свела его жизнь, о питерских закоулках, пивных, рынках.
Вот и наш Анатолий Назаров, будучи художником, предпочел вспомнить горы арбузов на Казанском взвозе, разбитую в Пристанном о протез инвалида литруху водки, торговку семечками у Привалова моста. А уж если возникает у него художник, так горемыка-сиделец из Горрекламы, по ночам пьющий для бодрости чифир.
Наш земляк просто– но живо!– воспоминает, что вспомнилось. Без затей. И давай ему Бог.
И не только ему. Как важны эти драгоценные кусочки ушедшего времени. Побольше бы их писали и печатали старые саратовцы.
Игорь Сорокин:
Человеку, в жизни которого были саратовский Глебучев овраг, Средняя Азия и Худфонд (времен СССР), уже практически ничего не страшно. Не испугался и Анатолий Алексеевич нашего музейного задания в 2004 году– написать для путеводителя по “Музейной долине”/Глебоврагу хотя бы страничку воспоминаний о своем детстве.
И пошло– одну, другую, третью.
Увлекающийся человек!
–А на книжку если навспоминать?
–А попробуем!
Художники, как правило, редко бывают ораторами. Разве что говорунами. Ни к чему. У них ведь есть свой, особенный язык– цвета, ритма, пластики.
Вот и Анатолий Алексеевич Назаров не писатель. А только, как оказалось, записыватель забавных историй– жизнерадостный художник, выбирающий из всех красок жизни яркие. Он не грузит глубокими мыслями, не заставляет переродиться– так просто: подмигивает и предлагает улыбнуться. И складывает с прибаутками свои “шутки юмора” в мозаику жизни.
Огромное спасибо сотруднице Дома-музея Павла Кузнецова, Ольге Кострюковой, собравшей и огранившей эти листки воспоминаний и заметок.
Бывают такие люди, которые за что ни возьмутся, все у них получается. Так вот, Анатолий Алексеевич из города редких мастеров. Все, за что он ни возьмется, выходит у него на удивленье: ладно и складно. Искусствоведы бы сказали что-нибудь наподобие “врожденное чувство ритма, композиционный талант и склонность к декоративности”. Так и есть: возьмется план нарисовать– картина получается, станет пенек оглаживать– ваза. А топор варить– борщ! В пору нехватки материалов работал все и из всего– как Пиросмани. Чего стоит один только портрет Льва Толстого, сложенный из обрывков журнала “Огонек”!
И главное– все умеет. Про таких говорят: руки тем концом вставлены, ну, или, если совсем высокопарно– золотые руки. К этому нужно еще прибавить дикое жизнелюбие, доброту и меткий глаз.
Вот и хочется сказать на всю Волгу этому неистребимому пацану и “настоящему индейцу” (завсегда везде ништяк): новых творческих побед, Анатолий Алексеич, сын Глебоврага!
Ольга Кострюкова:
Никто уже сейчас не перепутает цветной телевизор с черно-белым экраном, накрытым цветной тряпкой. И у Привалова моста нет дяди Миши на голубятне, с растопыренной гармошкой.
Ничего этого нет. И все это есть. Потому что сохранено в маленьких рассказах Анатолия Алексеевича Назарова, в его “литературно-поэтическом музее”.
Все, что он видит вокруг,– превращает в искусство. “Образ стрекозы волновал меня два года. И вот нашел. Я рисовал ее через увеличительное стекло. Меня завораживал узор прожилок на ее крыльях…”
Назаров и живописец, и график, и скульптор, и декоратор. Ахматовское “из какого сора…” угадывается в его работах. Все эти сучки, обрезки виноградной лозы, засохшие цветы из его декоративных композиций должны были попасть в костер садовника…
Всю жизнь Анатолий Алексеевич прожил в Глебучевом овраге. Одно из самых непоэтических мест в городе он превратил для себя в художественную мастерскую.
Анатолий Алексеевич родился в 1945 году в городе Ивано-Франковске, который в шутку называет Сан-Франциско. В 1957– 61 годах учился в Детской художественной школе г. Саратова, затем занимался в студии В.К. Ткаченко при ДК профтехобразования; в народной студии ДК “Техстекло” у А.П. Котова. В качестве художника-оформителя А.А. Назаров работал в производственных мастерских художественного фонда РСФСР Саратова, трудился на ниве бытовой рекламы.
Первая персональная выставка Анатолия Алексеевича прошла в Ташкенте; в 1985 1990, 2003, 2005 годах его выставки проведены были в Саратове, две последние– в Доме-музее Павла Кузнецова.
***
По всему оврагу жили голубятники. А у Привалова моста через дом– гармошечники. Славился среди тех и других дядя Миша. Он то голубей поймает, то в гармошку отыграет. Если попадал на его кусочек неба голубь, отбившийся от стаи, то тут же он выпускал своих, и те окружали и кругами, кругами сажали его на крышу. Обычно было так: голубятник сачком накрывал голубя и сажал в клетку для приручения. Через некоторое время с толпой шел хозяин. Тут начинался торг и выкуп. Сумма выкупа по тем временам была довольно значительной, торг шел долгий. Заканчивалось все это попойкой и игрой на гармошке с бубенцами. У дяди Миши была особенность: после поимки голубя, хорошо отметив, его несло на крышу к голубятне. Да не просто, а с гармошкой. Его постоянно можно было увидеть на крыше. Все знали: если дядя Миша на коньке с растопыренной гармошкой– у него какой-нибудь случай вышел или просто праздник.
Когда в овраге гуляли свадьбы, то обязательно ряженые с гармошкой ходили по улицам и пели песни. А уж если в пляс пускались, то, чтобы громче было, подкладывали лист железа или фанеру.
***
Как-то решили съездить на грузовой машине в гости к родственникам. Все в кузов набились так, что еле уместились стоя, но пели частушки и приплясывали. Машина была самосвал. Водитель дядя Миша хулиганистый мужик был, все с прибаутками. “Поехали!”– крикнул. Как доехали до косогора у Привалова моста, взял да и вывалил всю компанию в овраг.
Мой миленький идет, вот отрада,
Не различая ни бугра, ни оврага!
***
Дядя Миша жил в доме на самом склоне у Привалова моста, и его дом каждой весною на несколько метров вместе с двором и сараями съезжал наискосок– вниз, в сторону Волги.
Была в овраге большая площадка, которую занимали заготовкой льда на лето. На Волге зимой пилили большими кусками лед, складывали пирамидой и засыпали опилками. Летом его развозили по торговым точкам, торгующим мороженым. В это время дети собирались тучами, чтобы поживиться льдом в жаркую погоду, хотя многие имели свой: набивали погреба снегом, делая холодильник. До середины лета этой заготовки хватало. На Казанском и Ленинском взвозах вытаскивали бревна на владимирских тяжеловозах. У Казанского моста была лесопилка. Здоровенные мужики в холщовых рубахах навыпуск, цепляя бревна, под крики тащили их на берег. К этим взвозам привозили на баржах всевозможные продукты, в основном рыбу и арбузы. Собираясь кучками, ребята по якорной цепи с носа залазили на баржу. В это время сторож с багром начинал шугать шпану. А с кормы мальчишки, наваливаясь целой кучей на гору арбузов, сбрасывали их в воду и, вплавь, угоняли к берегу.
В каждом дворе обязательно была какая-нибудь живность. Куры со двора выходили прогуляться под предводительством петуха. По утрам скот выгоняли на выпас на Соколовую гору. А по вечерам овраг окутывал запах парного молока и легкая прохлада.
В это время ходил по улице Горной деревянный трамвай под номером 13, в часы пик вечно облепленный пассажирами. Висели на подножках, на колбасе, на окнах (шуба из людей).
* * *
Нашли ружье в овраге– среди мусора валялось, очистили его от грязи, ржавчины. Надо его использовать как-то. Накупили спичек, серу с них в ствол засыпали. Кто-то раздобыл пороха хорошую пригоршню, тоже в ствол засыпали.
Получилось в аккурат доверху, под завязку значит, еле пыжом закрыли. Вставили в развилку дерева, а нацелили на стойку для голубей, сработанную дядей Мишей-голубятником. Картечи тоже в ружье-то ахнули сполна.
Было предложение дорожку к нему сделать пороховую, а ружье привязать к дереву. Из-за угла дома– подпалить. Старший из нас козырем ходит: эх, вы, мол, слабаки. Прилепился к ружью, поточнее прицел навел, а мы за угол дома все смылись, выглядываем. Деловито нажал на курок. И-и-и как шандарахнет. Дым с копотью со всех сторон окутал латышского стрелка. В итоге ружье разорвало, ствол, как книжка, раскрылся пополам.
От пороха и серы у него все лицо стало в синих точках и грудь уголком синяя, а остальное– рубашка прикрыла. Раскаты выстрела прокатились по всем закоулкам. Куры как по команде взвились хором, кудахтая и разбрасывая безжалостно свои перья, голуби, вытаращив глазенки, метнулись, сшибая друг друга. В этот момент во дворе чеботарил дядя Тимофей. У него и молоток, и тапок вывалился от неожиданного испуга.
Он быстро смикитил, цап молоток и за нами, приговаривая довольно-таки вслух слова всякие-подобные. После этого без разведки долгое время пройти было опасно.
* * *
Жил недалеко от моего дома генерал отставной. Из ума давно уж выжил. Ходил в красных галифе и в руке почти всегда носил орден Боевого Красного Знамени. Наградили его за участие в поимке банды “черная кошка”. Решил я над ним подшутить. Изготовил высокие ходули. Пошил красные галифе, в бока вставил картон, чтобы солиднее казались. Из двух плащей сгастролил один длинный плащ. Громадную шляпу с пером из куска фетра, из бамбуковой удочки– посох с закругленной ручкой. И двинулся к его дому. Плащ заворачивало от ветра. Сверкали галифе с огромными ушами. Было потрясающее зрелище. Собаки рвали заборы, лаяли взахлеб. Никогда еще так не лаяли. Хозяйки домов выбегали, причитая вслух молитвы с испуганными глазами. Подойдя к забору, уселся на него, он высотой был не меньше двух метров. После этого рейда собаки встречали меня не очень дружелюбно. Да и соседи долгое время не могли забыть. Генерал узнал себя– выбежал из дома с дрыном.
* * *
Как-то батяня собрал семена от веника, да и посадил вдоль заборчика. Ежедневно поливал, пропалывал, ухаживал, а всходов нет и нет. В голову мысль пришла удивить батю. Разобрал веник на кустики и посадил бустылины. Придя с работы, он сразу на СВОЙ огород пошел. Удивлен был– сразу за день выросли, за что и меня “удивил”.
* * *
Сидят бабки на лавочке, языки чешут. Выходит соседка: “Чего расселись-то, сейчас цветное телевидение подключать будут”. Все врассыпную. Сидят, смотрят. Концерт транслировали, а у всех телевизоры черно-белые. Бабка деду: “По цвету красиво-о. Да, только лиц-то не видно, одни ноги, а остальное цветы”. Пришел с работы сын: “Чего вы смотрите-то, хоть с телевизора тряпку снимите!” На ней были вышиты цветы…
***
Остановка троллейбуса была около старинного дома с выносным балконом на подпорках. Народ вышел, и все на одну сторону стремились, обходя подпорки. Среди них– мужичишка скорей закуривать, наклонился к спичке на ходу. И со всего размаху в этот столб чугунный. “Бум-мм!”– смачно раздалось. Куда сигареты, куда спички. Он отпрыгнул и срочно принял стойку боксера. Увидев, что сам оплошал, очень обиделся!
* * *
Жил кот Бася. Важно прогуливался по двору в ливень. Любил помокнуть. Пришло время переехать в девятиэтажку. Он, как бы почуяв отъезд, начал метаться, глаза круглыми сделал и гортанным мяуканьем оповещал округу.
Погрузили все вещи в машину, а он пропал. Надо ехать, ждать некогда. Вдруг из кустов с разбега сам в кузов сиганул.
Ознакомившись с новым жильем, ходить по лестнице он быстро перестал и ждал, когда поедут в лифте, и он с народом. Неважно, на какой этаж. Лишь бы доехать.
* * *
Поступил в “Горрекламу” один художник, после крупнейшей сидки в местах не столь отдаленных. Директор был сердобольный, понимающий. Все обсудил, пожалел и взял. Работал хорошо– не отнять, днями и особенно ночами. Чифиру наглотается– ему не спится, трудоспособность повышается. Работал, как говорится, за двоих. Правда, сначала припахивало зоновским почерком. Потихоньку вошел в нужное русло.
Был большой зал, его использовали для проведения собраний или для исполнения крупногабаритных работ. Долгое время он присматривался к этой комнате. Захватчик был: любил занять всю мастерскую, все коридоры, проходы и еще во двор вылезти. Все же придумал как– родилось. На собрании высказал: “А что если нам сделать из этого зала красный уголок”. Вот только зачем, непонятно. Площадей для работы жутко не хватало и без этого.
На следующий день приволок громадный самовар, на вокзалах такие были– стащил, наверное. Поставил квадратный стол с самоваром, стулья рядами. Повесил портрет вождя, смахивающего на узника-страдальца, собственного исполнения. Присел, закурил и подумал: “Свершилось!”
Увидев самовар, сотрудники с ужасом косились на него. Сколько же отдыхать возле него. “Это разгрузочная комната будет”,– процедил сквозь фиксы, достав из кармана четвертную: “Пожалуй начнем, обмоем, мужики!”
Обмывка этого самовара шла не менее месяца. Автора этого самовара с трудом уволили– удалили, как больной зуб. После него из мастерской все сожгли, а окна были открыты с неделю. Выветривали дух красного уголка. Но вокруг самовара мужики, как пчелы, крутились, его с каждого заработка пополняли дешевым вином. Может, и продолжалась бы эта суета, но в один день самовар пропал.
* * *
Провожали Любовь Семеновну Климашину на пенсию. Все сотрудники собрались в выставочном зале. Проводы были пышные, с музыкой, выставкой, стихами. Проводили тепло. На следующий день послали несколько человек прибрать все окончательно. Выдали автобус, стали выносить ящики с посудой. В одной из бутылок застрял, распух большущий таракан. Видимо, с вечера засиделся. Вытряхнули его с трудом. Зашевелил усами. Жив! Вскоре пошагал крупными шагами, но не вперед, а с боку на бок, ударяясь то об обочину дороги, то об колесо. Ничуть не продвинулся. Тут его так качнуло, что он боком, боком и головой приложился со всего размаху к бордюру. Опрокинулся навзничь, глазенки обалделые, и сильный запах перегара от него. Видно, крепко погулял.
* * *
Дело было в Пристанном. Осень, тоскливо. Решили собраться в складчину и гонцов послать. Все собрали до копейки, получилось на литруху. Поехали на лодке в соседнее село, там можно было приобрести. Николай Васильевич остался в ожидании, так как у него нога деревянная, тяжеловато скакать по лодке, а к берегу пошел, чтобы первому принять лекарственную. Сгоняли быстро на катере-то. Борюня, как всегда, отличился, еще не пристали к берегу. Берет бутылку и кидает к Николаю, и надо же, угодил прямо ему в ногу, бутылка вдребезги. Вслед за ней бросил вторую. Катер с шорохом залез на песчаный берег. Посудина изменила траекторию и– об камень.
Пришлось Борюньке сбежать на косогор и отсидеться, пока успокоится мужицкий улей.
* * *
Дед попросился, чтобы на рыбалку взяли. К этому времени он уже ослеп почти. Проезжая остров, видим– коров на берег гонят целое стадо, они нарядные, пятнами. Выходит дело, масть такая. Он через свой монокль тщательно разглядывал-разглядывал– и говорит: “Сколько врачей нагнали, весь берег засыпали”.
* * *
Поспешно, суетясь, собирался на рыбалку. В потемках плеснул из бочки горючку в мотоцикл. Все готово, собрались и поехали. Мотоцикл загудел, тронулся, поехал. Затем не едет, а выхлоп колбасой по всей деревне лежит, а с земли не поднимается. Второпях-то перепутал, не бензин, а керосин налил.
Своих червей не стали копать– пожалели. За несколько километров заехали на скотный двор. Там их в избытке, да ядреные. Щеки красные, огнем пылают! Рыба теперь сама пойдет.
Ловили на удочку поначалу, а затем решили бредешком протоптаться. Кто взаброд идет, тому стопарик. Май– вода-то ледяная. Лазали-лазали, дед норовит взаброд все больше. Набродился. Сменить место порешили. Поехали напрямую через пашню, мотоцикл из стороны в сторону бросает. Вечерело уже, включили фару. Вдруг на свет заяц поднялся. За ним погнаться захотелось. Тут проснулся дремавший в люльке дед. Увидев зайца, поднялся во весь рост, да как заорет: “Волки!”
* * *
Командировали нас на край области в Перелюбский район. С нами увязался инженер. Разветриться захотел после кабинетной жизни. Мужик хороший попался. По приезде, как увидел казашку, скорее галстук завязывать– это в сорокаградусную жару.
Местные растянули полог под ивой. Приготовили шашлык из баранины. Для них событие все же. Из центра гости приехали. Есть хороший повод. Приехал сельский чабан на коне.
Поутру, ранехонько проснувшись, инженер вышел во двор. Все спали, кто в машине, кто дома. Глядь, а на коровнике корова стоит во весь рост. Жует, поглядывает. Подумал, что-то с головой не в порядке. А как сказать? Все же решился. Разбудив водителя, показал на коровник. Он посмотрел и, скрывая открытый смех, стал хмыкать, ха-ха, еле-еле процедив: “Ко-ро-ва!”
Подумав, что вдвоем сразу с ума не сходят, обратились к хозяину. Тот вышел во двор и расхохотался во всю широкую грудь: “Это у меня окно на зады из коровника. Навоз выкидываю, он там горой. Корова и забралась по нему”. Здесь и нас отпустило.
Вдруг переполох, вся деревня пьяная. На работу не выходят. Поиски истока у руководителя увенчались успехом– в магазин завезли лосьон “Огуречный” и одеколон “Русский лес”. Бабки и те запели. Село гудело, как улей. Снабженец привез это зелье на весь район, а по лени своей не стал объезжать все поселки и сдал все в один магазин.
***
Оса села на горячее стекло, от солнца оно накалилось. Лицо вспотело, она руками его трет. Ногам горячо! Поджимает их, а не улетает. Морда красная сделалась! Вся потеть начала.
Наверное, радикулит лечит.
* * *
Появились на окнах пауки, большие, всякие. Значит, август наступил, у них так заведено, по августу авоськи плести в углах. Ветер дует, где-то и оборвалась тетива. Проверит, попрыгает, укрепит еще раз. Глазенки вытаращит и поглядывает, откуда еще подует. За август так отъедается, что редкий удерживается на своем батуте. Баловать начинает, прыгает, прыгает, да и оттолкнется. Летит, хохочет, а тут земля.
По глупости и ушибиться недолго.
* * *
В праздники, как правило, собирались на работе, временами заставляли пройти по площади с транспарантами. Затем проходила лотерея, танцы, застолье с песнями. Надоело быть на производстве, и решили переместиться к одному из сотрудников. У него был громадный двор, весь в земле. Пришли к нему все нарядные, веселые, и вдруг собака во дворе заметалась. “А-а-а, вот ты здесь!” Изрядно надоела. Хозяин успел схватить за хвост надоедливого неприятеля. Собака с испуга начала извиваться и кусать его. Он разматывал ее по кругу и хотел через забор забросить, тут-то у собаки живот возмутился, ослабел, и она со всего маху-то, как из пушки, да точно в цель– в него возмутившимися отходами. И модный светлый костюм его вмиг превратился в нарядно-карнавальный.
* * *
Изрядно напившись на производстве, Захар не устоял и свалился. Что делать? Порешили уложить в большую двуручную корзину из-под кислоты крендельком. Погрузили “товар” в машину и повезли домой. Затащили на его этаж. Поставили корзину к квартире и позвонили. Сами, конечно, сбежали от ласковых слов жены.
Каково же было удивление, когда она открыла дверь. Никого нет, а тут такой дорогой подарок. С доставкой на дом.
* * *
У входа кузнецовского дома была большая плита, она возвышалась над землей, и с одной стороны решетка. Это устройство служило ливневкой. На нем обустроилась Клавдя-бешеная. Торговала она семечками, семечки были крупные, вкусные. Она не терпела, кто пробует, да еще не покупает. За качество ее продукта уважали и знали ее.
Как-то мужчина, попробовав семечки, повернулся и пошел. Она схватила булыжник и припустила в него. Может, припугнуть хотела таким образом, а получилось, что насмерть. После чего ее забрали органы, и не появлялась год или два. Придя, она стала смиренная, как-то даже стесняться стала за содеянное. Реже торговать стала, и камень скоро опустел и запылился. Она-то за ним ухаживала перед работой, намывала его с мылом до блеска. Ежедневный ритуал был.
Выше Привалова моста торговала другая бабка семечками. Бывало, расправит свой кипенный мешочек, а тут как тут милиционер. Сержантом всю жизнь был. Очень толстый, идет, свой живот с достоинством несет. К бабке подходит и по мешочку сапогом зафутболивает. Она обиженно приговаривает: “Господи, господи”. А семечек-то нет. Как-то на праздник 1 мая она только расправила свой мешочек, а тут вдруг его тень. Бабка выпрямилась с испугу, руки развела в ожидании, да и вылепила ему: “Ну ты, батюшка, сегодня и впрямь генерал да генерал, да и только”. Сержантик выпятил свой живот и через погон процедил: “Торгуй, торгуй, бабка!” И пошел прочь. Форма по тем временам у милиции была: белый китель, сзади “птичий хвост”, разрез такой и две блестящие пуговицы, а передняя часть– в два ряда пуговицы литые, начищенные до золота, и синие галифе с сапогами. Белая фуражка.
* * *
Студентов из Художественного училища возили на практику в Лысые горы.
Один из студентов залез на забор, по нему на сарай, разложил папку. Выходит мужик из дома в семейных трусах по колено. Чего это задумал? Да вот, петушка хочу нарисовать. Ну-ка слазь быстро, хватит. Вчера у меня курочку уже срисовали.
* * *
Приходит один сотрудник на работу пьяный. Бригадир ему: “Я же сказал, в таком виде не приходи”.– “Шеф, ну пусти, я не пил, только ромовую бабку съел, от нее и забалдел”.
* * *
Однажды:
В оперном театре присел рядом здоровенный мужик, кучер в армяке. На фоне театралов очень заметен. Началась увертюра.
Вдруг с захлебом “агр-аарр-гхи”, с приговоркой– на весь театр: “Штоб тэбэ раздуло-о”.
В зале оглядываются.
Он по новой “агр-ааап-апчи”, еще громче прежнего: “Э штоб тэбэ разэрвало”.
Зал возмущается. Он в третий раз с ядреной прибауткой.
Здесь зал не выдержал, начали смеяться.
Он продолжал: “Штоб тэба распэрло”.
Началась опера, администратор еле успокоила его возмущение.
* * *
В зимнее время катались на самокатках или на коньках, накрученных на валенки. Было очень досадно, когда лопалась веревка от перекрутки. Здесь держись бельевые веревки у соседей. На улице кишило от ребятни в любой мороз. Особенно радостные дни, когда объявляли по радио: занятия отменяются до 5 класса в связи с низкой температурой. Все на улицу кататься. Друг приходил к нам домой, с него штаны снимали и ставили около печки сушиться, так замерзали они. Попив чая, душа теплела, и опять в охапку инструменты катания и на улицу. Домой он не шел из-за того, что загонят и не выпустят гоняться.
* * *
Появились в продаже консервы “Кальмары в собственном соку”. Брали их так, попробовать, да и вся затоварка кошмарная. Придумали оригинальную сплетню. В одной из банок находится жемчужина. Консервы срочно пропали.
* * *
Прошло очкастое детство, так называли брюки с заплатами на заду– это было солидно для пацанов, все-таки в брюках, а не в обрубках-шортах на одну помочу. Бегали по улице все босиком, пальцы были посшиблены о булыжники. Бывало, посыпешь пыль на сбитый палец– и быстро заживало. Обувь была только на выход в Липки, на набережную или к родственникам. В начале 60-х годов буквально произошел взрыв. Стали одеваться красиво. Друг перед другом, а если импортное– это вообще супер. Обозвал народ всю молодежь стилягами. В журнале “Крокодил” напичкано было карикатурами на молодежь. Ходили на выгул по проспекту Кирова и на Набережную. Вся молодежь со всего города съезжалась на гуляние. Просто мотались от угла до угла, показывая свое преимущество в одежде.
* * *
По коридору в художественных мастерских разносился сладкий запах молодой жареной свинины, заполнил все закоулки. Значит, приехал Кузьмич с командировки. Ему председатель колхоза выделял молодого порося. Многие подтягивались к нему. Под рюмочку было неплохо.
Озарила мысль: курей подпаивали, а ворон еще нет. Намочив кусочки хлеба, кидали на крышу. Они хлеб отнимали друг у друга. Так и привыкли к “горячей” пище. Если не кидали, они бродили около окна, заглядывали в мастерскую. Приходилось организовывать им это удовольствие.
* * *
Откушав плотно, ворон взъерошил свою одежду. Агрессивный стал, нападает на своих сородичей, скандал поднял. Ходит, крылья распустил, они перестали держаться на его фигуре. Падал то клювом, то лицом на железную крышу. Избился, бедняга, весь до синяков. Все воронье боком, но шарахались от него. Вскоре вся эта свадьба разлетелась. Бродил одиноко по хозяйству. Подошел к краю крыши, оттолкнулся, а крылья не распахнул– и комом вниз.
* * *
В деревне дни проходили в обычном режиме, а чтобы вечером родители отпустили в клуб на фильм, ребятня обязана была полить огород. “Любили” особенно дальний на речке. И вода поближе, да искупаться можно. Полили на полпорции меньше, чтобы быстрее управиться. Но тайком бабушка со своей подругой-клюкой шивырнет землю под помидорой, а там сухо. Так что за полив “премия”.
Вдруг по улице радость прокатилась. Провели воду, поставили колонки, как полагается, ребятне опять забава. Так от нее первое время не отходили, диво все-таки, впервые вода из трубы бежит-журчит.
Как-то сосед с соседкой возвращались домой со свадьбы, они пропустили момент водоснабжения. Его Мария пошла калитку отворять, а мужик-то у плетня, держась за него, тихонько пошатывается, решил по-малому крапиву окропить. В это время у него под ухом колонку включили и разбежались. Долго стоял и вникал в происходящее бормоча. А колонку-то он и не видел. Внимательно оттопырив уши, прислушался, помотал головой, свесив губы, как лошадь, вновь обострил слух. Да как заорет во весь голос: “Маруся-ся-ся-а-а, истекаю!..”
* * *
Собрались батяня на рыбалку с другом, они постоянно так ходили. Да с собой брали песика, для него была радость превеликая. Только удочку в руки, он, как юла, с визгом и лаем в поход собирается. Пока они суетились, мы незаметно в их рюкзаки по кирпичу определили. Идут, уговариваются, мол, тяжеловато что-то. Вроде и не брали особенно, а тащить не всласть. Так и доперли до моста свой скарб. Обнаружили драгоценную ношу, всякая азбука пошла. Но все же не зря тащили, пригодились они, использовали как таганок.
* * *
В юности ходили на заброшенные кладбища. Охотились за черепами. Желание было чуть ли не у каждого иметь личный, для рисования. Поднимаясь в гору, шли несколько человек. Вдруг сверху летит, махая руками, наш товарищ. Хотел без всех в одиночку хапнуть. Пролетел мимо, по-моему, не видя нас. Напуган слишком сильно.
Одолело любопытство. Подошли, где он копал. Валяется лопата, кисть, которой смахивал землю с костей. Вот она, неожиданность. Часть черепа обметена от земли, и смотрит глаз, огромный.
Глаз-то стеклянный, вот он его и развеселил. Бедняга дар речи потерял и вприпрыжку без смазки сиганул.
* * *
В парке им. Горького были танцы. Решили съездить. У каждого района были свои танцплощадки. Понесло кучей в такую даль. Пришельцев обычно местные гоняли. Танцплощадка находилась над озером, сейчас “лебединое озеро”. Все шло вроде тихо, но вдруг раскололи прожектор. Сплошная темнота, и понеслась опоясовка, мочиловка, в общем. Шли щелчки, это вроде в аккурат по глазу. Чтобы нас не задели, мы через забор и цеплялись за окантовочную доску. Налипли, как виноградные грозди. Доска не выдержала, и мы посыпались в болото в наглаженных костюмах и с модными полуботинками. Все вместе, скопом.
Так вроде не страшно.
Поплыли на другой берег, наслаждаясь продуктами болот. Вылазили все в водорослях, стряхивая их с голов. Лягушки-то отскакивали сами, их просить не надо. Так и закончились наши поездки в парк культуры и отдыха, если только ходили на аттракционы да духовой оркестр послушать. Иногда выступали скрипачи. Проводили время более спокойно и культурно.
* * *
Как-то в зимнее время, хорошо отметив поимку голубя, дядю Мишу понесло к голубятне. Это постоянно его можно было видеть на коньке дома. Примяв снег вокруг, он присел, растопырив гармошку, и грянули бубенцы над домами. Все вокруг знали уже, что у него прибыло. Из кармана достал поллитру, стаканом аккуратно накрыл, нехитрый бутерброд– это хлеб с солью да луковка, а если еще сырок плавленый, это уже богатство. Бутылка в кармане нагрелась, он ее в снежок– холодильников-то не было по тем временам. Содержали продукт или в колодце, или в погребе. Пока он заливался игрой, да с частушкой, долго, без остановки, тем временем бутылек его, постепенно оттаяв снег, увлекся по скату крыши. Обнаружив недостачу, он рукой в сугробе швырять начал, не удержался, и нырнул с крыши головой в сугроб. Забавно было. Гармонь висит пополам через конек, из сугроба торчат одни валенки подшитые, и песен не слыхать.
* * *
Праздник для ребятишек наступал, когда варили холодец. Приурочивалось это к праздникам, к пасхальным дням. Бабушка очищает мясо, остаются мослы. Ребятишки рядом на лавке, обгладывая их, отбирают козаны для игры. Праздничный день, пожалуй, самый сытый. Ходили по родным и знакомым, славили, получая яйцо крашеное да и какую-то монету. Собирались играть в козаны, в муху, клек, поусечки, лапту. Кто повзрослей– в волейбол, гоняли и в футбол.
* * *
Летнее время пролетало незаметно, моментально. В школу ходили обычно не пользуясь часами, а по зову колокола на церкви. Первый день всегда нарядный и послушный у школьников, но быстро утрачивал свою силу, и все становилось обыденным. В этот-то момент в ход шли всевозможные изобретения. Как-то сделал из тонкой проволоки маленький тарантасик. Тягловая сила. Прицепил большую муху, а на облучок маленькую, вроде кучера. Выпустил. Громко издавая мелодичные звуки, тарантас летел по всему классу, то ныряя, то взлетая ввысь в “поднебесье”. Класс весь со вниманием устремлял взор и уши на “симфонию”. Как-то они вошли в пике и с бешеной скоростью упали в чернилку– наверное, ездовая притомилась. Тут бы ее заменить, да чернила-то врассыпную, так как чернильницы были открытые и заливались каждый день свежие, их на две смены учебы не хватало.
* * *
На лето отправляли в Базарный Карабулак, подышать сосновым лесом. Походить в лес за грибами. Но размеренный спокойный отдых не проходил так спокойно, душе нужен всплеск– и он организовывался.
Соседка чинно в ряд горшки из-под молока намоет и вывесит их почалиться на солнышко, на плетень. С ребятами раздобыли воздушное ружье. Залезли на сеновал и давай стрелять по ним– кто промахнется, передай другому, а издалека не видно, они же не колышутся, и пулька пробивает их насквозь, с одного выстрела– две дырки.
Вся посуда висела в кружевах. Увидев соседку– дай бог ноги по огородам. Успокаивались после этого дня на два. Теперь сосед попал на шутку, пока он спал днем, любил дремнуть. Сперли у него сапоги, а у него был самый большой размер в округе. Отломали пару палок от плетня и направились к легкому роднику, так его называли. Чистейшая вода-слезка. Заключенный в громадное кольцо под колодец. Воткнули палки в него, а сапоги накинули на них. Вскоре появилась соседка, за водой почапала, мы в кусты. Подошла степенно, ведро в колодец и голову за ним– это делал каждый, посмотреть на красоту свою в воде. А-а-а-а-а-ох! Гришка утоп-утоп-утоп. Бежит по улице и причитает: “Весь колодец опоганил, паразит, взял по пьяни и утоп”. А Гришка в это время на крыльце потягивается, поглядывай. Услышал соседку: “Что ты, с ума что ли спятила, раскудахталась…”
После такого отдыха меня так радушно провожали домой с села всей улицей, и от каждого сельский подарок. Наверное, подумывая, чтобы больше не приезжал.
* * *
Овраг весь в буграх и ямах. К соседке родственник приехал на грузовой машине. Такой случай упустить нельзя. Срочно нашли провод толстый, прицепили к машине, а тут и рядом на бугре в метрах десяти– пятнадцати нужник стоял. Окутав его концом провода, замаскировав, стали ждать. Водила шустро запрыгнул в машину, ничего не заметив. Завел, и как рванет… Одни щепки от строения. Приехал во второй раз– прицепили его машину к забору. Соседушка провожает, в окно выпендрилась, а тут как забор одним махом улетел. У нее физия– хоть портрет пиши. Был забор– и в секунду улетел.
* * *
Приехав на охоту, останавливались изредка у егеря. На этот раз его не было в домике. Распорядились без него. Ожидание изнурительно надоело. На стене висело мелкокалиберное ружье, патроны рядом. В голову кому-то пришло в петуха стрельнуть. Ну что же, стрельнул, петух в траву– не попал. Передал другому– так и передавали друг другу, а всех-то было семь человек.
Стрельнут– петух в траву. Опять выходит. Стрельнут еще– опять выходит. Вдруг из кустов выходит егерь и кричит: “Вы что мне всех петухов перестреляли!” А они были у него одной масти. Полны руки петухов, щипайте! Охота закончена…
* * *
Как-то ворона нашла кусок черствого хлеба, колотила-колотила– не получилось. Она взяла кусок, отнесла к луже и бросила, затем свободно склевала.
* * *
В детстве любил паровозы, не знаю почему, может от отца, так как он начинал работать помощником машиниста. Ездил через весь город к бабушке, это около парка по ул. Печальной (ныне проезд Серова, дома 8 марта). В этом месте проходила железная дорога к Волге на мельницу. Когда раздавался грохот, я бежал на косогор и ждал появления. Вот появлялся огромный “самовар”, пыхтя жабрами, мотая кулисами. Подавал гудок, пронизывая все закоулки, выпуская клубы дыма. Меня это приводило в восторг. Правда, пока дым не развеется, пахло горелым углем.
Когда дед приезжал отобедать, вся пацанва залезала в его самосвал. Давай крутить все, что в руки попадется. Как-то дернул рычаг, и машина покатилась с косогора, пока искал, как затормозить, забор оказался ближе.
* * *
В детстве родители уходили на работу или по делам. Меня оставляли одного. На пол расстилали бумагу и ворох карандашей и уходили, предупредив соседей. Однажды приходят, а меня нет. Все просмотрели, окна закрыты на шпингалеты, дверь на замке. Исчез бесследно, позвали соседку, ее чуть ближний не тяпнул, был здесь, говорит. Ну нет– и все, волосы дыбом у всех. Открыли шифоньер, в нем стояла коробка из-под продуктов. Оказывается, залез в нее, закрыв дверку, и уснул в ней.
* * *
Родители, бабушки и дедушки уехали в соседнюю деревню на свадьбу. Ребятишек оставили одних дома. Отужинали при керосиновой лампе, вся небольшая комната погрузилась в полумрак, трепещущий фитилек вздрагивал, потрескивал. За печкой, как бы подыгрывая, надрывался сверчок. Мелюзга притихла, страшновато стало– одни. Кто-то разрядил молчание и начал заливать байки про привидения всевозможные. Оттопырив уши, слушали внимательно, верили.
И тут раздался загадочный стук на чердаке, да все громче да громче. Здесь страх окутал и вовсе. Все сбились в кучу, стараясь залезть в середину. Так провели всю ночь, толком не выспавшись, в ужасном страхе и при постоянном топоте на чердаке.
Приехав из деревни, дед был удивлен: сбившаяся в кучу детвора, от которой редко ему был покой, а тут– притихли. Рассказали о происшествии. Он полез на чердак. Лестница была добротной и удобной, на чердаке вешали веники для бани. Домашняя коза давно заметила, что десерт ее поднимают на чердак, и помногу. Коза залезла на чердак, а мы и впрямь подумали– оборотень.
* * *
История начала 60-х: строился мост через Волгу, начинали набережную, жизнь в овраге не предвещала ничего плохого. Как-то раз обычная неспешная летняя погода постепенно перешла в проливной дождь на несколько дней. Речка после дождя всегда пухла. У Казанского моста была лесопилка, ее большая часть стояла на сваях. Вода поднялась, не успевая пройти под каменным мостом, размыла сваи, и вся городьба со штабелями напиленных досок, бревен и прочих отходов рухнула и забила выход к Волге. Вода стремительно поднималась, затопляя жилища. По оврагу шла трескотня и крики людей. Вылезая из своих домов, они забирались на крышу и держались за трубы. Вода дошла до Привалова моста. Из воды торчали крыши, трубы, и толпы людей, где повыше. Сплошь плавали куры, корыта и доски, и все, что могло плавать. Перемещались на корытах и плотах. Через некоторое время прибыли трактора растаскивать мусор, им на помощь прислали танк. Бревно за бревном растащили, вода стала уходить. После потопа весь овраг был затянут илом, досками, бревнами. Люди бродили по закоулкам, собирая, что уцелело. Разводили костры и, как цыгане, кучами сидели около них. Сушили тряпье. Пыхтели самовары. Перелопачивали событие. Овраг был покрыт мглой от дыма и сырости.
Постепенно отсушились, поправили заборы, жизнь вошла в свое русло. Прошло некоторое время, и после плотного ливня рухнул Привалов мост. Ливневка с каузом проходила мимо нынешнего дома-музея Павла Кузнецова. Напротив парадного входа стоял большой треугольный камень водозабора. Он не справлялся. Вода шла такая, что на Приваловом мосту воды было по пояс. Она размыла подпорные стенки кауза, и, рухнув, они перекрыли проход. От ул. Октябрьской до ул. Радищева овраг притопило.
После такого потрясения срочно начали сотворять коллектор, забивая бревенчатые сваи, отводили русло в сторону, по сваям бетонировали основу коллектора. Закрывали речку и все подходящие к ней ручейки. Местные лягушки учуяли недоброе и, как по команде, пошли в гору, шли днем и ночью, на 1м2 до 60 штук.
После этих потопов начали строить новые переходы взамен мостов, грязелечебницу. “Узенький мост” перестроили в транспортный. Речку заточили в коллектор, частично засыпали. Часть пострадавших людей выселили. На глазах стал терять свой уклад Овраг. Таяли люди, растворяясь в городе и теряясь в каменном мешке. Спешно заточили природу в бетон, не сделав ни одного дренажа. Дома, оставшиеся в Овраге, тонут в болоте, в подвалах вода почти полвека.