Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 9, 2007
родился в 1944 году в Молдавии, рос в Одессе, учился в Кишиневском и Ленинградском университетах. Жил в Ленинграде, затем в Самаре. В самарский период стал постоянным автором “Волги”. Для журнала его открыл Виктор Кривулин, он же написал предисловие к первой публикации – стихи из цикла “Подвал” (“Волга”, №9 –10, 1992). Книги: “Трещотка: Избранные стихотворения 1960 – 70-х гг.” (М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2002); “Ящеро-речь: Поэмы” (М.: АРГО-РИСК; Тверь: Колонна, 2005). Живет в Москве.
КТО ВЛЕЗ В СОЮЗ,
В ЦЕРКОВЬ, В ПАРТИЮ,
В ПОСТ – ШОУ – БИЗНЕС – ЙОГУ,
КТО ЗАПИЛ, КТО ЗАБИЛ,
КТО ЗАБЫЛ ПРО МУЗ,
КТО ЗАБИЛСЯ ЗИМОЙ,
КАК МЕДВЕДЬ, В БЕРЛОГУ,
КТО ЛОСНИТСЯ ВАЛЕТОМ,
КТО ЛОВИТ БЛОХ,
КТО САЖАЕТ ТАРЕЛКИ
НА ЛОБНОМ МЕСТЕ,
КТО ЕЩЕ ХОТЬ КУДА,
КТО СОВСЕМ УЖ ПЛОХ
И О КОМ УЖЕ НЕТ НИКАКИХ
ИЗВЕСТИЙ,
СОТНИ РАЗ ПОВТОРЯЯСЬ,
ДРУЗЬЯ, ВСЕМ Я
ГОВОРЮ: ПУСТЬ Я ВАС,
МОЖЕТ БЫТЬ, НЕ СТОЮ,
ВЫ – МОЯ ЕДИНСТВЕННАЯ СЕМЬЯ,
ГДЕ Я ТИХО ЮРОДСТВУЮ –
СИРОТОЮ.
Памяти Леонида Аронзона
Несчастный случай на охоте,
в постели или на войне…
Но то, что вы еще живете,
вдвойне случайнее, втройне
несчастнее – вы, на поминках
скорбящие с набитым ртом
о всех осечках, всех заминках
и всех невыпалах – гуртом.
И так ожесточенно живы,
жуя кружочки колбасы,
вы, шестирукие, как шивы,
и трехголовые, как псы
Памяти Бориса Викторова
хоронили бедного Бориса
восемнадцатого октября
и как театральная кулиса
высилась стена монастыря
кто с высокой паперти на дольний
мир глазел кто шастал за стеной
а перед высокой колокольней
клен лоснился мертвой желтизной
поп топорщился за аналоем
действо длилось полтора часа
плыло пламя желто-голубое
в бледно-голубые небеса
все потом столпятся у могилы
слушая как молотки стучат
веруя что ангелы и силы
встретят душу у отверстых врат
Виктору Кривулину
И тьма от тьмы – мадьяры?.. татарва?.. –
отъединилась. Одр орды расправил
ошметки крыльев. Плыли против правил,
спустя тысячелетья… рукава…
И лукиановские острова,
паря в имперско-писарской оправе,
бросали полуграмотной ораве
спасательные полые слова
в картушах – елисейские писцы!
И близнецы небесные сосцы
терзали в катакомбах: лупанарий!..
Один из полых слов построит Рим.
Другой создаст отсутствием своим
полей красноречивый комментарий.
Елене
Где ты была? – у черта на рогах?..
за пазухой у бога?.. И поныне
ты пребываешь там. Межзвездный прах
мутит седое серебро Полыни.
Но и поныне ноет не-ребро,
нелепица писца при переводе
с немецкого на идиш. Серебро
Полыни. Столкновенье в переходе
Между Аидом и Шеолом. Стык
инертных половин бесплотной массы.
Праматери раздвоенный язык,
Серебряный родник забытой расы.
Полынных звезд сигнальные огни,
гортани карстовой регистровые тени.
И Лета леденит уже ступни,
лодыжки, икры, голени, колени…
Александру Кушнеру
И взволнованные жесты…
И раскаляясь докрасна,
не лицедействует весна,
а вырывается из плена.
В броженье вздыбленного теста
она пускает пузыри,
и шабаш возгласа и жеста
здесь бесы правят до зари.
А утром – жаворонков пенье,
скрипенье веток, пир жуков,
и щук упругое скольженье,
и ток и кровь тетеревов.
И ветер шалый в упоенье
смешавший стайки тополей.
И вяжущий мне пальцы клей.
И – тайное – корней сплетенье.
Олегу Охапкину
На окраину – мимо
Папиросного дыма,
Духоты и развалов
Одеял и вокзалов,
Предрассветно огромных,
Как беда за плечами,
Мимо головоломных
И печальных прощаний –
В предысторию, в горы,
Где над струйками серы
Только тихие хоры
И хрустальные сферы.
На окраину – мимо
Одного нелюдима
В корабельной каморке,
Продуваемой ветром
(Это стало секретом
И осталось на полке
Незаконченной темой),
Пролетев, ибо где мой
Дом, взлетающий круто?..
Это – тема ПРИЮТА
Самой первой поэмы.
И стучат электрички,
И дрожат сигареты,
И ломаются спички
Между пальцев согретых…
И срываются где-то
У Сосновой поляны
Напоенные летом
Сумасбродные планы.
Мы уже не узнаем,
Сколько грусти до Рима,
Ждут ли нас за Дунаем…
Мимо!
КРАСНАЯ УЛИЦА*
Т.Ш.
Наши тени навсегда.
апрельских утр, за пенье птиц,
за боль, за белую бумагу,
за суету вязальных спиц,
за самый малый взмах ресниц,
скороговорку, слов свеченье…
Замедленная речь старух
утратила свое значенье.
Слова не радовали слух.
Ты помнишь ли счастливых двух?
Состарились здесь два столетья.
Осталась белая доска,
его любовь, его тоска,
которую преодолеть я
не в силах до сих пор… И третья –
та царскосельская жилица,
которой воздано сполна!
Но перечитана страница…
Простит ли нас Карамзина?
Недаром улица красна,
тиха, недаром на закате,
на неизменном сквозняке
я жду в слезах и кто-то катит
на самокате в тупике.
Не будет лучшего подарка,
чем желчный и продрогший весь –
на Красной улице, под аркой
Сената и Синода. Здесь.
ЖИЗНЬ
З.Д.
Прощай, моя радость! На льдинах, на лужах, на прелом
затопленном дерне петляющих тропочек мерзких –
счастливой часовенкой в синем платочке на белом
улыбчивом личике: это от первоапрельских
случившихся шуток, сумятиц и “что с тобой сталось?”,
коротких прогулок, по-прежнему перед обедом,
когда все иначе, когда постоянно казалось:
ломается голос, а ты забываешь об этом!
Последний подарок, податливей губ и опасней
шуршащих пластинок и писем – простуженный голос.
Не память, а поле, сентябрьский дождик над пашней,
стога и лукошки, овсяный раскидистый колос.
И – вольному воля! Окольным путем, перелеском,
картофельным полем, полянами или овсами,
почти что сливаясь с озерным размеренным плеском,
кружиться и падать всю ночь заодно с небесами!..
Не так, моя радость! За дзеньканьем редких сосулек
и хлопаньем пушки – написанный набело метод.
О, как я боялся смотреть на подмоченный сурик
петровских коллегий, предчувствуя заговор этот!
Когда же возили песок и вода прибывала,
стояли зеваки и ветер высвистывал вольно,
я знал, что вода не поднимется выше подвала:
пройдет по ногам! – и что этого будет довольно.
Я знал, что не будет ни писем, ни встреч, ни шатаний
пустых электричек до часа второго крещенья,
что это природа во власти своих предписаний
скулит сиротливо, и жмется, и жаждет прощенья.
И я за гранит, как батрак за кусок чернозема,
держась, оживаю… Полгода неравного боя.
Прощай, моя радость! На месте былого погрома –
простуженный голос, апрельская звонница, Зоя.
Эдуарду Лимонову
пошейте Эдуард штаны. мне плохо.
мы ходим взад-вперед как шатуны.
у Вас была великая эпоха
а у меня – протертые штаны.
пошейте мне штаны. ну что Вам стоит?
Москва Одесса Харьков Ленинград
стоят. а мы сидим. штаны – простое.
потом мы их обмоем Эдуард!
уже забронзовел как танк Иосиф.
нам с Вами позолота не к лицу.
будь я смелее я бы тоже бросил
в кого-нибудь по тухлому яйцу.
но я труслив. Дела Лимонов плохи.
в апреле вместо тезисов – дожди.
дымит Багдад. Отпрыгался Курехин.
вы из кутузки лезете в вожди.
оскома ломит челюсти. подросток
Савенко поседел заматерел…
не мне судить. не мне судить. мне просто
нехорошо, бесштанный я б хотел
припомнить с Вами времечко застоя
когда прочел мне Кока как-то раз
как писала – не помню… Рая? – Зоя
заглядывая (sic!) в свой унитаз.
ты царь. живи один. и все такое.
подите прочь! – и прочее. прочти-
те Эдуард стишок и все былое
в отжившем сердце оживет. почти.
почти что оживет… мое почтенье
Лимонов. одинаковым был старт.
но я гляжу на наше поколенье –
грущу и удивляюсь Эдуард.
мы оба занимались коммунизмом.
Вы вот национал (sic!)-большевик.
уж лучше заниматься онанизмом.
но ублажать себя я не привык.
я на себя Лимонов не любуюсь.
заглянешь бреясь в зеркало: ну-ну!
а впрочем я бы ублажил любую.
но боги подложили мне жену.
И вот – живем. горласта Ваша муза.
моя скромней. и голосочек тих.
но памяти Советского Союза
я может быть и посвятил бы стих
когда б не эти эхи ахи охи
КППС СП СА Главлит
где сильно подзаряженный Курехин
куражась синим пламенем горит.
когда свобода примет вас у входа
вы гражданин другой такой страны
на радостях пришлите для урода
собственноручно шитые штаны.
12 апреля 2003 г.
ВОСПОМИНАНИЯ О БЕСCАРАБИИ
Кате Капович
бродский 1 друкер 2 каплан ожиганов
Фрадис хорват капович панэ
бессарабский парнас хулиганов
и поэтов поющих по не-
подцензурным законам где мелос
как бредущий в осиннике лось
хорошо на Рышкановке пелось
на Ботанике славно пилось
жили как у подножья вулкана
только задним умом и крепки
и панэ наподобие Пана
чашку лбом разбивал в черепки
вот сидят все на Малой Малине
вот уходят Долиною Роз
веря: встретятся завтра же и не…
и не зная еще: не пришлось
кто в нью-йорке кто в кельне кто в Риме
кто в Москве кто в каком-то одном…
кто в небесном Иерусалиме
кто в иерусалиме земном
рождество на вокзале кабина
диск крутя – дождь-жар-дрожь
дождь-жар-дрожь –
где отечество а где чужбина
с бодуна ни за что не поймешь
дождь стук-звяк привокзальных стаканов
и ступают опять на панель
бродский друкер каплан ожиганов
фрадис хорват капович панэ
и в бреду ли в хмельном ли угаре
возносясь над жестяным кустом
исчезают… а Штефан чел Маре 3
осеняет их – снизу – крестом
1 Александр Бродский
2 Борис Викторов
3 Стефан Великий (памятник)