Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 7, 2007
Сергей Боровиков родился в 1947 году в Саратове. Закончил филфак Саратовского госуниверситета.
Год работал в НИТИ. С 1971 по 2000 – журнал “Волга” – корректор, литредактор, зав. критикой, зав. прозой, с 1984 – главный редактор. Около 500 публикаций во многих журналах и газетах.
12 книг, среди них сборники статей, монография об Алексее Н. Толстом. С 1993 и по настоящее время продолжается цикл эссе “В русском жанре” (отдельные издания: Саратов,
1999 и Москва, 2003).
***
Когда я думаю о тех близких, кто ушел, почему-то принимаюсь прикидывать, о чем из появившегося за время их отсутствия на свет хотел бы, чтобы они узнали. Прежде всего – компьютер, мобильник и т.д. Но все мои воображаемые беседы с покойными предполагают знакомство лишь с новыми предметами. Но не человеческими отношениями, не новыми нравами. Про них даже и не вспоминается, словно бы иностранцу из патриотизма не станешь демонстрировать драку или помойку.
***
В детстве, когда телевизоров еще не было, а в кино ходили редко, одним из любимых вечерних развлечений были диафильмы. Вся семья усаживалась у края стола, на который ставился хранящийся в специальном черном чемоданчике драгоценный тяжелый тоже черный диаскоп, с черными же полукруглыми железными корытцами для рулонов пленки, черной же ручкой для перевода кадров, и – главная тайна – опять же черным, вывинчивающимся туда-сюда объективом. Обычно управлял диаскопом старший брат, многоопытный и вообще технический человек. Гасился свет, и в ослепительно вспыхнувшем луче сразу начинали клубиться невесомые живые пылинки.
Пока я не умел читать, с жадностью и нетерпением слушал сопроводительный текст, который обычно читала мама.
Что смотрели? Любимые мультфильмы “Халиф-аист”, “Братья Лю”, игровые – “Первоклассница”, “Чапаев”, “Детство” и “В людях” Марка Донского по Горькому.
Экрана в виде простыни не вешали, а показывали на беленой стене, я помню трещины на штукатурке, не замечаемые днем и странно оживающие в волшебном свете диаскопа.
Пленки хранились в круглых сперва жестяных, затем все чаще пластмассовых коробочках с наклейками. Не могу по этому случаю не припомнить, что все изделия из пластмассы ценились гораздо выше металлических и их было немного: голубая коробка для ниток у мамы, фляжка для ружейного масла у отца, авторучка у брата.
Большой стационарный диаскоп, кроме нас, был еще у моего одноклассника Шурика Бородина, и каждый год на день его рождения, после угощенья, нас усаживали смотреть один и тот же, в трех частях фильм “Ленин в Октябре”. Управлял диаскопом и читал самый старший из гостей, долговязый Володя, тогда, вероятно, семи-восьмиклассник, и каждый раз я с волнением ждал, когда он подойдет к моменту, когда Владимир Ильич, обличая кого-то из своих противников, кажется Зиновьева с Каменевым, обзовет их “проститутками” – слово в доме, а не на улице, совершенно немыслимое, и Володя каждый раз удивлялся: “Смотри-ка – ругается!”
А вот маленькие ручные диаскопы, тоже жестяные, выкрашенные черным, где надо было смотреть в окуляр, подставляя противоположный бок диаскопа с матовым стеклышком на солнце или на лампу, такие диаскопы были у многих.
Сейчас диаскоп умиляет своей патриархальностью, но по существу он был первым шагом к отчуждению от книги, к которому привели его потомки – телевизор и компьютер.
***
В недавно опубликованном письме от 23 июня 1922 Вс. Иванов жалуется Ал. Н. Толстому, проживающему в пивном и для иностранцев дешевом Берлине: “Я очень люблю пиво, а стоит оно 2 мил(лиона) бутылка, а за лист плотят 50 мил (лионов)…” Стало быть, купить он мог за напечатанный лист 25 бутылок.
Я, естественно, пересчитал на сегодня. Я, правда, не знаю точно, сколько сейчас платят за лист, – книги, кажется, вообще перестали оплачиваться полистно, а в журналах, судя по тому, что за текст в пол-листа я получаю полторы-две тысячи, можно определить тысяч в пять максимум. Я не знаю, какое пиво в 1922 году пил в Петрограде Иванов и сколько было тогда сортов, но на сегодня возьму среднее, не самое дешевое и не самое дорогое, в 25 рублей бутылка. Стало быть, за напечатанный лист я могу купить 200 бутылок!
Но в годы “застоя”, когда я получал за лист 300 рублей, пиво (округлим) стоило 30 коп. бутылка, стало быть, я мог купить за лист 1000 бутылок!!!
***
Зимою 1968 или 1969 года мы были в Москве проездом в Ленинград на т.н. называемую музейную практику; в то время филологов и историков в зимние каникулы посылали в Москву и Питер. Мы жили в общежитиях МГУ и ЛГУ и ходили – по крайней мере должны были ходить – в Ленинку, Щедринку, ИМЛИ, Пушкинский дом и т.д. Скажу сразу, что долг выполнили не все, а мы, т.е. я и мой тогдашний дружок В. В-кий, посещали в столицах совсем иные места. Впрочем, однажды сумели попасть в БДТ на “Мещан”, а пропились к тому времени так, что, купив в буфете (белая лепнина в позолоте, зеркальные окна) одну булочку на двоих, ели ее в сортире, чтобы была возможность запить водою из-под крана. Так вот, будучи проездом в Москве и еще с деньгами, мы отправились не куда-нибудь, а в ресторан “Прага”, где, в частности, к запеченной осетрине по-московски грамотно попытались заказать белого вина. Официант сказал, что спросит, кажется, осталась “Анапа”. Мы оскорбились и отказались. Лишь спустя годы я узнал, что “Анапою” назывался марочный рислинг, а не забулдыжная “Анна Павловна” ценою в рубль и семь копеек, про которую мы подумали, решив, что официант распознал в нас провинциалов и насмеялся.
***
Ушло из обихода – “запечатанный” про посуду, прежде всего про бутылку водки. Вспомнил два примера, хотя, конечно, их множество. “…вытащил из-под кровати из чемодана запечатанную поллитровку…”
(М. Булгаков – один из вариантов к “Мастеру и Маргарите” – “Великий Канцлер”).
“– Тебе что, поллитру? У меня запечатанная есть”, – говорит нехорошая тетка Алевтина в кинофильме “Дело было в Пенькове”. Первый пример – довоенный, второй – послевоенный, начала 50-х. Почему же уже в 60-е “запечатанная” бутылка исчезла из обихода? А потому, что водку перестали запечатывать, перестали заливать горлышко поверх картонной затычки сургучом – белым или красным, и тискать на нем заводской знак. Ее придумали закрывать алюминиевой шапочкой, для открывания которой был сделан язычок, точь-в-точь козырек у кепки, но уже в начале 70-х какая-то сволочь в Госплане додумалась для экономии, а м. б., заодно и в целях борьбы с пьянством, ликвидировать язычок, отчего бутылки мгновенно были прозваны “бескозырками”, а открывание превратилось в проблему, нередко зубную.
***
Записи 1972 года
К 25 годам мир сузился до моих знаний о нем.
Декабрь. Мороз. Весь город – ватный. Низкое снежное небо спускает редкие медленные снежинки – каждая сама по себе.
На Воскресенском кладбище тихо и глухо. Весь шум Новой дороги исчез сразу, хоть она в двух шагах, за забором. Глядят портреты покойников. Разное чувство вызывают могилы. Почему-то больше всего действуют на воображение могилы молодых людей 20-х годов. Почему? Летние захоронения. Лена Жилковская, 12 мая 1926 года, 17 лет. Появляется тот неуловимый и от этого особенно полный образ, который невозможно выразить прозой: солнечный день, город с утра в слабой мгле с запахом озона, юная покойница, цветы, на кладбище поют птицы, перелетая по-некрасовски с куста на куст…
Неприятное чувство от могил ровесников, но еще более тяжелое от детских могил. Если первое – просто страх смерти, то второе – многозначное, причем есть в нем и нечто светлое, а ощущать его страшно. Чисто познавательный интерес вызывают большие памятники духовенству, генералам, евреям-врачам, женам тузов.
***
Некогда – а почему-то в моих воспоминаниях это “некогда” почти всегда старшие классы или первые курсы – попал нам в руки сборник задач по уголовному праву и надолго сделался излюбленным чтением.
Нет, мы вовсе не смаковали примеры преступлений, но то, как были написаны задачи, выдавало, по нашему мнению, недюжинное чувство юмора его составителей. До сих пор помню: “Кинорежиссер Даварет катался в городе Богородске на мотоцикле. Лошадь, управляемая членом сельхозартели “Красный пахарь” Козелковым, испугавшись мотоцикла, понесла и сбила с ног несовершеннолетнюю Клаву Веревкину”.
Мы задыхались от смеха, воображая кинорежиссера Даварета, который зачем-то катался на мотоцикле в городе Богородске, чем погубил несовершеннолетнюю Клаву Веревкину. Спустя годы я прибрел-таки, правда уже иных лет издания, задачники по уголовному праву и уголовному процессу.
“Пенсионер Лаевский обратился в милицию с письменной жалобой на электромонтера Католикова (…) Католиков дважды угрожал ему убийством, заявив в первый раз, что он “переделает ему голову на рукомойник”, а затем угрожал ему “помочь не дожить до первого полета на Луну”. Кроме того, Католиков угрожал соблазнить племянницу Лаевского, за которой ухаживает, заявляя, что ей пора иметь детей, которые должны быть похожи не на дядю, а на него, Католикова”.
“В районе было совершено изнасилование. Подозрение пало на Ситника, который был арестован и под конвоем доставлен к следователю Ларину для допроса. Ситник отрицал свое участие в преступлении. Тогда Ларин обратился к милиционеру со словами: “Выведите его и расстреляйте там же, где вчера расстреливали”, Ситник испугался и дал следователю показания о том, что изнасилование совершил он”.
Читая это, хочется быть Гашеком.
***
Был у меня дядя по матери, ленинградский художник Франц Заборовский, в свою очередь по матери, моей бабушке, поляк. Был Франц человеком очень честным, вспыльчивым, вздорным, нетерпеливым, много пьющим и ленивым.
Он хорошо начинал. После Академии художеств, которую он окончил вскоре после войны, Франц входил в силу как художник-монументалист, расписывал такие престижные здания, как один из павильонов ВДНХ (“Рыболовство”), помпезный железнодорожный вокзал в восстанавливающемся Сталинграде и др. Его главною темой были море, Волга, моряки, рыбаки, лодки, суда. Он и сам был, что называется, заядлым рыбаком, но, увы, его сверхживой темперамент не позволял ему даже и здесь добиться хороших результатов. При отсутствии клева он тут же бросал место, переходил на другое, третье и т.д.
По его нраву и пристрастию к напиткам с ним вечно приключались неприятные истории.
То, возвращаясь домой, естественно подшофе, Франц не желает обходить группу молодежи, стоящую на углу проспектов по-тогдашнему Грибоедова и Майорова, т.е. Екатерининского и Вознесенского. Тротуары там узенькие, и большому грузному Францу пройти тесно. Он пихает молодежь и спрашивает: “Зачем вы, стиляги, здесь торчите?” Рассказ об этом и других происшествиях он заканчивал стереотипно: “Очнулся я, конечно, в больнице”.
То в знаменитой “Щели” – крохотной распивочной между гостиницами “Астория” и “Ленинградская”, он за выпивкой чуть не затеет драку с толстеньким дядькой, обвинив его в полном непонимании музыки, пока кто-то не сообщит ему: “Это Василий Павлович Соловьев-Седой”.
Я и сам бывал свидетелем его задора.
Он приехал в Саратов. После обеда отправились на “трамвайчике” на Зеленый. “Трамвайчиками” назывались тогда почти исчезнувшие сейчас “Москвичи” с наклонной надстройкой на носу, на которой блестела золотом пятиконечная латунная звезда. По возвращении в Саратов у трапа стали вторично проверять билеты, которые Франц успел выбросить за борт. Рассвирепев, он заорал проверяющей женщине-матросу: “В Ленинграде такого нет, почему у вас тут такая дешевка?” – “Это я дешевка?!!” – на каковой крик матроски подскочили коллеги, и Франца вместе с нами потащили в милицейский пикет.
Другой раз, уже в Ленинграде, он повел меня в Русский музей, на выставку художников ЛОСХа (Ленинградское отделение Союза художников), где были и его работы. Утро было зимнее, темное. Едва мы вошли в зал, раздался крик Франца, обвинявшего служительницу в том, что свет зажжен так, что его полотна остались в тени. Мне он тут же объяснил: “Это Евсей постарался” – и, хромая (после встречи со стилягами он ходил с палочкой), кинулся к распределительному щитку, в котором принялся дергать рубильники.
Евсей – бывший ближайший друг и однокашник Франца по Академии художеств Евсей Моисеенко, двигавшийся, в отличие от дяди, не вниз, а вверх, ставший академиком, лауреатом, народным художником. За картину “Победа” (застолье на балконе 9 мая) он получил Ленинскую премию. Франц же утверждал, что Евсей украл у него сюжет этой картины, и непременно показывал собственные этюды на эту тему заходящим гостям.
Этюды – сказано неслучайно. Франц редко доводил заготовки до готового полотна. То маленькая дочь шумела, то вчера поругался на отборочной комиссии, то утро промозглое, но дело, как правило, кончалось рестораном, если были деньги, или на худой конец “маленькой”, которые Франц почему-то предпочитал поллитрам (что, впрочем, не редкость в нашем пьющем отечестве).
С посещением ленинградских музеев у меня и до этого сохранялись в связи с Францем неприятные воспоминания. Будучи с родителями 10-летним мальчиком впервые в Ленинграде, я впервые же попал и в Эрмитаж. Руководил нами, естественно, Франц. Набредя в одном из нижних залов на лошадь в кольчуге и экспозицию старинного оружия, я застыл на месте как завороженный. Но Франц схватил меня за рукав и со словами “Рембрандта надо смотреть, а не это говно” потащил вон. Я сопротивлялся, и мама за меня вступилась: “Франя – ему это интереснее, он же мальчик”. На что ее братец закричал: “А я тысячу раз разглядывал пятки блудного сына, и в тысяча первый пойду!”
С друзьями, и не только с Евсеем, Франц, разумеется, постоянно и жестоко ссорился. На моей памяти это было с такими близкими его собутыльниками, как поэт Михаил Дудин и прозаик Виктор Конецкий. Последней рухнула многолетняя дружба со скульптором Александром Кибальниковым, продолжавшаяся еще с военных саратовских пор. Как-то Борода, как звали Кибальникова друзья, будучи в Питере, зашел к Францу в мастерскую, где хозяин стал как обычно жаловаться лауреату, академику на тяготы жизни. “Да, – посочувствовал Александр Павлович, – х…е у тебя друзья”. “Так ведь мой первый друг это ты!” – закричал Франц, после чего они не встречались.
Нетерпение моего дяди достигало таких пределов, что вредило ему буквально во всем.
Здесь не место объяснять как – история долгая, но Франц, как и моя мать и еще одна сестра и три брата, родился в Австралии, в Мельбурне, в семье политэмигранта. Вообразить, чем это обернулось для семьи деда, который в 1926 году вернулся на Родину, чтобы помогать строительству социализма, – думаю, не стоит. Моего отца и мужа моей тетки исключили из партии, двух дядей расстреляли, третий отсидел 7 лет (он-то, правда, за дело: пытался с товарищем реэмигрантом бежать из Армении в Турцию через реку Аракс), и, наконец, сам Франц посидел недолго во время учебы в Сталинградском художественном училище за обнаруженную там карикатуру на Сталина, но его авторства, от которого он всегда отпирался, так и не доказали.
Так вот, Франц единственный из всей семьи осуществил общую мечту братьев и сестер – побывать на Родине. Это было в конце 60-х, кажется в 1968-м. Тогда никаких, разумеется, туристических поездок на пятый континент не существовало. Сам же Франц с неуживчивостью, биографией (см. выше), беспартийностью и злым языком, за границею не бывал ни разу. Но в те годы он по командировке ЛОСХа стал постоянным художником Адмиралтейской судоверфи, завел знакомства в судоходстве и, как бы то ни было, отправился, наконец, для отображения труда советских моряков к берегам Австралии с визою на 6 месяцев!
И что же? Ему хватило всего х месяцев, чтобы расплеваться со всеми близкими и дальними австралийскими родичами и проклясть это, по его выражению, “царство сытых, тупых и равнодушных буржуа”, и воротиться в Ленинград другим судном, не дождавшись в Сиднее того, к которому он был приписан.
Из множества историй, связанных с Францем, или рассказанных им, в последнее время мне почему-то вспоминается следующая.
Дело было в начале войны в Саратове. Франца на фронт, куда он честно просился, не брали, и он подвизался художником в саратовском Худфонде, в частности рисовал военные АгитОкна. В те времена под Саратовом в Татищеве формировалась первая польская армия.
Молодежь в те поры, и еще долгое-долгое время предпочитала отдыхать на танцплощадке в саду Дома офицеров, который по старинке именовали ДК, т.е. Домом Красной Армии. Захаживали туда и поляки. И вот как-то дядя Франя видит возмутительную картину. Польский офицер в конфедератке бьет по щекам вытянувшегося перед ним по стойке смирно польского солдата. Во Франце вскипела шляхетская кровь, приправленная советским воспитанием, он схватил офицера за грудки, сопровождая действо малым польско-русским словарем с выражениями типа “пся крев”, “курва”, “дупа”, “твою маму” и т.д. Офицер попытался сопротивляться, но был сбит наземь тяжелой рукою моего дяди. Тут какой-то доброхот сообщил ему о приближающемся патруле, после чего дядя перемахнул через забор и был таков.
Царствие тебе небесное, дядя Франц!
***
Как проявляется в языке национальный характер, который теперь именуют менталитетом. Отчетливо услышал разницу русских и поляков в “уважаемом” господине и “сановном” пане. Т.е. у нас уважаемый – от уважения, а там – сановный от сана, от положения. Я понимаю, что “уважаемый” более подходит к “товарищу”, чем к “господину”, но и если обратимся к прежним “много- или высокоуважаемый” или “милостивый государь”, все равно в основе определения будет лежать не социальный статус. Пусть были генеральское “ваше превосходительство” или обиходные “ваше благородие” или “высокоблагородие”, все равно: в основе определений лежит человеческий, но не социальный статус.
***
Андрей Ш. в запое. Лежит, задрав куцый небритый подбородок и время от времени требует то водки, то минералки. У ложа сидит его старшая сестра Лена, женщина с навсегда замученным лицом. Оборотясь ко мне, зашедшему проведать больного, говорит:
– А мы так радовались, что мальчик родился.
***
Какое это, оказывается, счастье, новый текст профессионала Сергея Михалкова к гимну!
“…я тоже, по заказу руководителя Единой русской общины “Мир” Николая Сорокина, написал свой вариант российского гимна и, вполне естественно, относился к тексту Сергея Михалкова с определенной ревностью. Тем более что по сравнению с утвержденным текстом, представляющим собой откровенную идейную пустышку, не соответствующую ни современному состоянию России, ни концепции ее развития на будущее, мой вариант, как мне кажется, был наполнен хотя бы каким-то смыслом. Приведу здесь его целиком, чтобы не быть голословным:
пройдя через дни испытаний и бед.
Не зря нашу Русь называли Святою –
она всему миру дарила свой свет!
Припев: Русь наша славная, в деле – упорная,
братских народов родная семья!
В вере – свободная, духом – соборная,
к счастью ведет нас дорога твоя!
Нам дан от рожденья язык наш могучий,
и предков великих мы чтим имена.
Чтоб жить с каждым годом все лучше и лучше –
содружества сила навек нам дана!
Припев: Русь наша славная, в деле – упорная,
братских народов родная семья!
В вере – свободная, духом – соборная,
к счастью ведет нас дорога твоя!
В труде и в искусстве, и в Космосе звездном
навеки останемся первыми – мы!
Как ни было б трудно, но рано иль поздно,
всегда мы восстанем из пепла и тьмы!
Припев: Русь наша славная, в деле – упорная,
братских народов родная семья!
В вере – свободная, духом – соборная,
к счастью ведет нас дорога твоя!”
Я наткнулся в Интернете на текст этого Николая Переяслова под названием “Сто день миллениума. Из дневника литературного критика” в связи с поиском сведений о судьбе Литфонда. Из текста можно понять, что он прозаик, и критик, и поэт, и еще какой-то функционер в Союзе писателей России. Дневник старательно подражает таковому же пера Сергея Есина. Хотя, конечно, слабже, и, как это ни удивительно, еще глупее. “Чтобы не быть голословным”, процитирую:
“И, отложив на время другой, очень важный для меня роман под названием “Мой дедушка застрелил Берию”, я обложился газетными вырезками о трагедии на АПЛ “Курск” и принялся записывать так ясно увиденный мною сюжет прямо сразу на компьютере. (…)
…меня окружили такие ароматы цветущего леса и низверглись сверху такие соловьиные громы, что вместо нескольких запланированных на отпуск критических статей я написал там целый роман в стихах, назвав его “Моление о миллениуме” (…) Нет, наверное, я писатель Третьего тысячелетия, если до 2001 года у меня почти ничего не могло выйти, а тут пошла и критика, и проза… Видимо, всему в этой жизни, как сказала Цветаева, “как драгоценным винам”, должен настать “свой черед”. Вот и мои вещи дождались своего часа.
В 16.24 поездом 40 выехал в Уфу на съезд Союза писателей Республики Башкортостан. (…) Если верить отзывам, доклад был чрезвычайно интересным и обстоятельным, но, к сожалению, он был прочитан на башкирском языке, и я там различил только несколько знакомых фамилий и слово “гонорар”. (…) Самое яркое впечатление за этот день – от общения с Президентом Башкортостана Муртазой Губайдулловичем Рахимовым. Мы сидели с ним рядом в президиуме и успели хорошо пошептаться (…) ”.
***
“Я удивляюсь, где брали великие люди время на свой дневник? Этот сегодняшний лоскут съел у меня более получасу!” А.В. Дружинин. Дневник.
***
“Женщина, не способная занять мужа, похожа на скупую маменьку, которая кормит своих детей подло и, когда они не едят, начинает беспокоиться и сокрушаться о том, не больны ли они”. (Там же.)
***
Не могу привыкнуть к карикатурно-опереточной высоте тулей в армии. Их вздернули при тогдашнем министре обороны Павле Грачеве, бывшем – если кто помнит – маленького роста. А коротышки всегда склонны к высоким каблучкам и повышенным головным уборам.
***
Вдруг узнаешь, когда и где зачинались пороки советского преподавания литературы: “Когда задавалась тема “Мертвые души”, то требовалось от нас, чтобы в нас звучала, так сказать, общественно-морально-бухгалтерская нотка”, – вспоминал учившийся в конце 10-х в Тенишевском училище Владимир Набоков.
***
По Хайдеггеру, “экзистенция есть бытие, направленное к ничто и сознающее свою конечность”.
Экзистенциальное время – качественно, конечно и неповторимо.
Свобода = экзистенция. Экзистенция и есть свобода отказаться. Вопрос: от чего?
Этот выбор, вероятно, и определяет жизнь человека.
***
А.С. Никитин, тренер Каспарова в 1975 –1990 гг., выступая по Саратовскому ТВ, сказал: “Чемпионами мира, не только в шахматах, становятся только сволочи”.
***
Вероятно, самое гнусное издевательство над животным, из придуманных человеком, это белка в колесе.
***
Новыми русскими писателями можно назвать, несомненно, современных “патриотов”. Ведь старые русские писатели – Достоевский, Островский, Гончаров, Некрасов, Чехов, Бунин, – с точки зрения публицистов круга Лобанова, Куняева, Шафаревича, выглядят прямо-таки русофобами, настолько “не любили народ”. А кто его любил, русский народ? Григорович с Тургеневым?
И, подобно остальным “новым русским”, пользуются всеми многочисленными прорехами российской действительности для самообогащения, слабостями и гадостями антинародного, по их терминологии, режима для всевозможных для себя льгот и выгод.
***
Бывая на той или иной постановке классики на сцене, наблюдая реакцию зрителей, отчетливо понимаю, что живо реагируют они в 9 случаях из 10 не на спектакль, а на доселе неведомый им текст: Грибоедова, Достоевского, Островского, Чехова, Горького.
Особенно Островского!
***
Богатые помещики, соседи Гурмыжской (“Лес” А.Н. Островского), отлично зная степень негодяйства юного ее фаворита Буланова, рассуждают:
“– А вот мы жаловались, что людей-то нет. Для новых учреждений нужны новые люди, а их нет. Вот они!
– Что ж, пожалуй; пусть служит, мы неразборчивы”.
***
Плоды глобализации.
Откусил зеленокожее импортное яблоко, брызнул сок в небо, и вдруг вспыхнуло: СЕМИРЕНКО.
Так во времена моего детства именовался сорт зимних яблок, которые до весны не вяли, не сохли, сохраняя сочную свежесть. Их, подобно антоновке, хранили в сбитых из грубых досок ящиках, наполненных стружками.
Куда пропали наши яблоки? Как, бывало, все в них разбирались, как ждали нашего анисовского мальта, несравненного по сочности и аромату, но мало пригодного для хранения и варки, а еще были неместные дорогие сорта: алма-атинский апорт, величиной с детскую головку, крымские яблочки (всегда именно “яблочки”, ср. у Зощенко: “он лежит свежий, как надкушенное крымское яблочко”), считавшиеся деликатесом наравне с зернистой икрой, – бледные, словно анемичные, с едва уловимым ароматом.
Заглянул в Паутину – сорт яблок семиренко присутствует-таки в России, но, увы, не в Саратове, где я уже покупал индийские огурцы, китайский чеснок, а на днях египетский репчатый лук.
***
Фашистов в советском кино очень часто играли прибалты, преимущественно латыши. Можно вообразить, с каким наслаждением они это делали.
***
Мысль, вероятно, банальная.
Почему Ленин из ряда великих политических деятелей ХХ века со временем вызывает все меньший интерес, а Сталин и Гитлер, особенно Сталин, все больший?
Да, потому, что Ленин практически ничего не создал, причем крутился как вошь на гребешке – харизму ему создали уже после смерти кинофильмы, песни и т.д., тогда как Гитлер, и особенно Сталин, создали два величайших государства прошлого века – Третий рейх и Советский Союз, уже при жизни сделавшись полубогами, причем сталинская империя надолго пережила своего создателя.
***
Кроссворд
“Лауреаты Сталинских премий”
По горизонтали: 1. Балетмейстер спектакля “Горда”. 6. Народный артист СССР, снимавшийся в кинокартине “Мусоргский”. 7. Автор скульптуры “Трудовая победа”. 11. Пьеса Чепурина. 13. Народная республика, о которой композитор Корчмарев написал сюиту. 14. Вид искусства. 15. Автор сюиты “Река-богатырь”. 16. Автор романа “Северная Аврора”. 18. Роман Бирюкова. 23. Старейший русский артист, постановщик спектакля “Мещане” в Рязанском театре. 24. Литературный жанр. 26. Автор романа “Жатва”. 31. Автор поэмы “Макар Мазай”. 32. Один из авторов памятника Т.Г. Шевченко. 33. Пианистка, солистка Московской государственной филармонии. 34. Автор романов “Огни”, “Разбег” и “Родной дом”, музыки оперы “Семья Тараса”.
По вертикали: 1. Роман Баширова. 2. Автор СР и Грузинской ССР. 3. Роман Соколова. 4. Повесть Гладкова. 5. Роман Рыбакова. 8. Режиссер спектакля “Флаг адмирала” в ЦТСА. 9. Автор пьесы “Флаг адмирала”. 10. Композитор, автор “Дагестанской кантаты о Сталине”. 12. Автор книги очерков “Путешествие по Советской Армении”. 15. Один из авторов скульптурной группы “Требуем мира”. 17. Автор романа “Весенние ветры”. 19. Автор книги рассказов “По дорогам идут машины”. 20. Автор сборника стихов “Поэзия – любимая подруга”. 21. Автор повести “Студенты”. 22. Заслуженная артистка РСФ 23. Народный артист Армянской ССР. 25. Один из скульптурных портретов Коненкова. 27. Название рассказа Антонова. 28. Картина Яблонской. 29. Вид искусства. 30. Персонаж пьесы Сурова “Рассвет над Москвой”.
Журнал (“Огонек”. 1951, 16, апрель)
Нынче бы за такой кроссворд отгадчику можно было бы безнаказанно посулить большую премию – ведь все равно никто не угадает.
***
Который раз, поглядев по ТВ кинофильм “Весна”, поразился тому, как Григорий Александров в 1947 году, видимо, в который раз угадал новые, скорее всего, даже будущие настроения Хозяина и снял комедию, где вовсе нет советской власти и тем более даже намека на обкомы, райкомы. Роскошно одетые раскованные герои обитают в гигантских жилищах с залами и террасами, разглагольствуют о весне, любви, величии русского духа, одеты с иголочки. Служанка-Раневская катит в спальню хозяйке ученой-Орловой европейский завтрак на сервировочном столике. По улице несутся сверкающие авто. Уличный марш в начале подобен финальному маршу в “Цирке”, но там чистая патетика, а здесь она снижена юмористическим мельтешением уворачивающегося от проезжающих автомобилей помрежа.
Проходимец Бубенцов в исполнении Плятта – начальник службы безопасности сверхпередового НИИ не шпион и злодей, а просто болтун и пьяница.
И самое удивительное, что в фильме, вышедшем на экраны спустя года после окончания войны, ни слова, ни полслова, ни полкадра про войну и оставленные ею следы. Единственный военный в картине – пышный и старый генерал-полковник на вечеринке.
И для съемок, за исключением натурных панорам Манежной, Охотного и Тверской, выбрал Григорий Васильевич гладкую Чехословакию.
Ох, умелец был, а вот в постсталинское время совершенно провалился с чудовищной комедией “Русский сувенир” (1960) про путешествие интуристов по СССР. Я хорошо помню и фильм, и фельетон в “Крокодиле” про киноиностранцев Александрова, одетых гостеприимными сибиряками в атласные ватники, и уже абсолютно маразматический фильм “Скворец и лира” (1974) о советских разведчиках, где 72-летняя Орлова за год до смерти играла юную девушку. Редкий был случай, когда оба фильма после недолгого проката были положены на полку вовсе не из-за идейной смелости режиссера, но причине полной профнепригодности.
***
Положительные герои в советских кинофильмах в минуты волнения курили, как опытные наркоманы курят анашу, жадно и глубоко затягиваясь несколько раз подряд.
***
В “Любить по-русски”, этом художественно ужасном, жизненно лживом фильме, который человеку со вкусом невозможно смотреть, есть зато, как я понял, то, что привлекает неискушенных, доверчивых и неиспорченных русских людей, то есть – не есть, а в нем отсутствует напрочь цинизм, и дочь его ирония, которые сделались в наше время почти непременной принадлежностью произведения искусства.
***
Часто создается впечатление, что сейчас в нашем кино происходит примерно то же, что в старых репертуарных театрах советской эпохи, когда 50-летние тетушки играли Офелию. Ну, хороший, даже отличный актер Олег Басилашвили. Но косяком же пошли роли, где он 70-ти и более летний играет роли 40-летних.
***
На помойке у мусорного бака застыл бомж в соответствующем прикиде: обнаружив книгу, он перестал рыться, открыл ее и надолго углубился в чтение.
***
Нельзя избавляться от книг, которые прочитал в детстве. Отрекаться еще можно, но не отдавать никому. Все одно захочешь перечитать.
***
Обычный гордый ответ в кино, а из него и в жизни, на вопрос: “Хотел бы ты заново прожить свою жизнь по-иному?” – “Нет!”
Я же отвечаю: “Да! Совсем, совсем по-иному бы прожил, редко даже соприкасаясь выбором, поступками, укладом и проч. с тою жизнью, какую прожил”.
А еще меня восхищает трагической смелостью ответ на этот вопрос Дмитрия Саркисовича Мамина-Сибиряка: “Я бы вежливо отказался вообще родиться”.