Рубрику ведет Алексей Александров
Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 7, 2007
продолжение разговора о современной поэзии, начатого в 5–6 номере “Волги” за этот год, возвращаясь к февральскому фестивалю “Дебют – Саратов”, хочется вспомнить о его гостях. Ведь именно благодаря грамотно подобранной команде выступавших фестиваль состоялся на должном уровне, перерос масштаб местечкового мероприятия, при этом вызвав – urbi et orbi – нешуточный интерес к действу.
А команда была богата на имена и веси (нравится мне это словечко, и здесь я, конечно, употребляю его не в значении “деревня”). Нижегородцы в стихах радовали энергией и особым ощущением своего поэтического пространства. Запомнились также Наталья Ключарева из Ярославля, бывший питерец Андрей Гришаев, южную школу представляли Мария Галина и Аркадий Штыпель, впрочем, давно уже полноправные жители столицы. Другие москвичи были по большей части непохожи друг на друга, хотя и в их стихах ощущались отголоски известных поэтических групп, направлений и просто дружеские влияния. В поэзии это зачастую дает любопытный результат.
Тон такого поэтического общежития (если без пафоса – то общаги, коммуналки) в последние годы задает интернет. Живой журнал, ряд других интернет-ресурсов выполняют роль лито с более широкими возможностями в части географии их участников, мультимедийного наполнения блогов и т.д. и т.п. Сотни поэтов (а графоманов на порядок больше) ежедневно вывешивают на всеобщее обсуждение свои творения, фотографии, размышления по поводу и без. Издали это напоминает муравейник, некоторые брезгливо именуют сие навозной кучей – на самом деле, конечно, это не так. Так вот, сегодня речь пойдет о трех поэтах, чье творчество уже не зависит от рейтингов и опросов, ибо они, эти поэты, состоялись. Хотя и стали известны широкой публике во многом благодаря сети.
Геннадий Каневский и Игорь Караулов при существенной разнице поэтического темперамента все-таки поэты одного поколения, выросшего на поэзии формата “Московского времени”, поколения, в кумирах которого были Алексей Цветков, Сергей Гандлевский, но и Лев Лосев, Денис Новиков. Творчество старших товарищей ими хорошо усвоено, технически доведено до ума, “переплавлено”, по выражению Дмитрия Быкова (статья “Когда уйдут варвары”, “Эксперт” №37 от 9 октября 2006 г.). У Сергея Ланге в перечисленный ряд без очереди встают метареалисты. И если пара Каневский – Караулов вполне зеркально симметрична (сравните почти барочную избыточность в символах, культурных реминисценциях в стихах Г.К. и сдержанно нервную, окрашенную в теплые, сказочные тона поэтику И.К.), то у Ланге, кажется, такого двойника нет, недаром в живом журнале его никнейм – t_s_kot, кошачьему племени всегда была свойственна обособленность.
Критика чистого разума не подразумевает критику сердца. В конце концов, настоящая поэзия навсегда прописана в области иррационального, и здесь у всех троих свой голос, узнаваемая манера (в том числе и чтения вслух, в чем уже могли убедиться поклонники поэзии Каневского и Караулова в Саратове, что касается Ланге, то, думается, здесь у нас все еще впереди). По большому счету для нас это только первое знакомство, и мне радостно оттого, что у кого-то (как в свое время и у меня) эта поэзия вызовет ответные добрые чувства.
Геннадий КаневскийРодился в 1965 году. Закончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. Редактор корпоративного журнала “Новости электроники”. Публикации в журналах “Знамя” (№4 за 2006г.), “Октябрь” (№5 за 2006г.), “Новый берег” (Копенгаген) (№9 за 2005г., №13 за 2006г.), в сборнике “Другие возможности” (2004г.) Автор книг “Провинциальная латынь” (2001г.), “Мир по Брайлю” (2004 г.), “Как если бы” (2006г.). Лауреат Петербургского поэтического конкурса им. Гумилева (2005г.)
***
все забыть, и по второму кругу:
воздух горше и плотнее к югу,
вот и тьма сгустилась грозовая,
харьков, запорожье, лозовая,
здесь меня когда-то хоронили
те, со вкусом меда и ванили,
я лежал на чистом и казенном,
наслаждаясь местным черноземом,
и неважно, что иного века,
что жидовской крови злая мета –
то-то под курганами веками
скифы пополам с железняками.
попрошу старинную подругу:
проезжая тулу ли, калугу,
звоном поздним, землемерной цепью
грянься оземь – и лети над степью,
как летают птицы без названья
над непрядвой, доном и назранью,
как сменил докембрий – януарий,
расскажи в последнем мемуаре,
расскажи, как мы с тобой играем,
разлетись в тетради юденфраем –
кровь во рту и привкус купоросный
маленькой войны победоносной.
[охотный ряд]
окорочка, подбрюшья вокруг, подглазья,
ливер, межреберье, прочие безобразья.
легкого зацепи, кума, с требухою –
большего я на этой земле не стою.
а мясники похаживают по ряду,
из-под полы показывают что надо,
гоголем ходят, ходят лесковым резким,
трубочками попыхивают с достоевским.
вы отрубили все, и остались крохи.
жадные до творенья слетелись мухи.
ходят над дном туземным. роятся стаей.
обло мое. стозевно мое.
и лайяй.
[reformatio]
(памяти всех)
таборит из табора, гусь из гуситской своры
там, у гроба, плакали, ну а теперь – корят.
но зато у их красоток такие формы,
что моравия – просто жалкий протекторат.
ян из желива, старый вацлав из будеевиц –
все твои маршалы пали, хоть волком вой,
ты один, из камня высечен, стой, наемник
века, под плевками, на площади, как живой.
помнишь, шли с домашним пивом и ветчиною?
лишь лесные ягоды брал – детей дары.
начинали зимой, а как дело к летнему зною –
отступали по влтаве, оглядывались на костры.
ты горел в одном, открыт толпе, как на блюдце –
золотая чаинка, маленький и нагой.
а туристка просто хотела сюда вернуться,
вот и кинула, дура, щепочку в твой огонь.
[модель человека]
памяти Г. Сапгира
1
истинно, братие, близ есть, при дверех.
в небесех знамение, на стенох бе знаки.
егда рече мир, внезапу ста брань.
дали по штуке на рыло, обещали по две.
сие перво суть, паки же иное.
восста языцы и слуги мехмета.
вопрошены быв, яко веруют, рекут невнятно.
Петрович, сука, занял стольник и не вернул.
свет дают в день на четыре часа.
газ дают в год на четыре рубля.
жить дают вглубь на четыре шага.
добро, протопоп, ино еще побредем.
2
тут дверь была закрыта кто закрыл
виварий пуст а кто недоглядел
вот это кто засунул в автоклав
всех бля поувольняю говнюки
будильник ставил чтобы раньше к вам
как чувствовал еще на полчаса
ну что качаясь с пятки на носок
что пальцем ковыряя в голове
все знаю лаборанток по углам
не напасешься пять ушло в декрет
кто на втором участке наблевал
профессор поскользнулся с кислотой
иди себе по внутренней тюрьме
переступая с пятки на носок
резиновый сжимая автомат
пощелкивая счетчиком внутри
3
физика твердого тела дай обниму
химия жидкого света а ну постой
синего еще взора добавь ему
и на родник на стрешневский за водой
в этот овраг на лыжах вперед звеня
прутиком ставил не заплутать бы крест
слышишь летящий там впереди меня
дай оглянусь что родом из этих мест
глупый наш север задним умом высок
то-то его качают по трубам влет
он им на умном юге расскажет все
всю им откроет правду
или соврет
4
“а у вас автомат газированной воды не дает
я опустил а он не дает
вот”
[смерть пионера]
а был он невнимательный и говорил о том
как жизнь к едрениматери идет с открытым ртом
как жизнь идет по-старому двенадцать раз подряд
за родину за сталина за черный виноград
как губошлепы рыбные в аквариуме дней
боролись и погибли мы от кольчатых червей
под конское под острое копытное вранье
на кольском полуострове где хмурое встает
и не ложится солнышко до греческих календ
где трое в виде совести звонок и ваших нет
желудочные колики так двигайся не стой
еще пойдем соколики по пятьдесят восьмой
еще в крови горячечной где поднимались мы
еще глаза незрячие что открывали мы
багрицкого сюда еще меж бабочек стрекоз
прекрасный день сияющий для гибели всерьез
[николай]
как отступят морозы
рисовать на земле и метать наоттяжку с руки
эти ножички палочки жвачки плевки
или камнем в оконное метить стекло за
неименьем реки
запасайте карбид и картечь
эта стружка аж искры летят называется магний
это скат от камаза его полагается жечь
эта русская речь
на растопку для пятого класса нужна мне
фейерверки еще далеко
молоко
на губах не обсохло периодом полураспада
как машинкой фарцованной гордо играй
шаг вперед и выходит из общего ряда
чемпион николай
ни зубов ни бровей
рыжий плут он лепечет как заяц
он блатные поет
пробуждается зависть
в пухлом сердце моем
а потом
как в начале потопа
в октябре подступают дожди убирают белье
солят квасят и запах укропа
отплывает все дальше европа
нам-то что до нее
белым снегом сыграем
с первой ноты начнем
духовые сначала а скрипки потом
ломанусь в грязноватый небесный проем
назовусь николаем
может быть и поверят а там разберем
***
штадт саратов-ам-химмель, удиви меня, удиви,
швы выставляя миру, наизнанку – задворки,
кекова и измайлов идут далеко впереди.
мы проходим дом федина и спускаемся к волге.
спуск крутой. семеню. подошвы мои скользят.
неуклюже флиртую, девушке руку гладя.
слышу голос: “геннадий…”, гляжу назад,
и внезапно все они остаются сзади.
и тогда, медленно, как театральный снег,
засыпает меня облупившаяся штукатурка,
позапрошлый, прошлый и хрен-его-знает-век,
соколовая – малахитовая шкатулка,
и под грянувшим сверху неоновым светом ламп
через большие реки мосты ведут по-другому:
энгельс кличет саратов.
эон призывает плерому.
саркастический дольник зовет склеротический ямб.
[манты]
бог варит манты – это добрый знак.
бог сплюнул данта, и в аду – круги.
а в поле бродит пиросманиак –
клеенчатое солнышко, зажги!
смотреть пиры оборванных князей.
дуть в жестяную задницу кинто.
где родина твоя, малыш? – нигде.
кто любит тебя, маленький? – никто.
как, знаешь, первый хиппи, бахромой
из замши потрясающий вдали –
в тифлисе, в кутаисе, боже мой,
клеенчатое солнышко зажгли.
так повелось с божественной тамар,
и, верно, тело близится к весне,
и, радуясь отрыжке, белый пар
облизывает пальцы в тишине.
[кузнечик]
вот вы где все у меня в отчизне
вспышка справа да вспышка слева
опыты быстротекущей жизни
манит вдаль куртизанка слава
дрыгая ножкой
в детстве дерзали лик команданте
по ночам на асфальте мелом
он теперь на значках и майках
лев саванны святой насильник
дрыгая ножкой
в телевизоре черно-белом
после цвет и гиперэкраны
в чем родила и выходят в этом
куклы политики стыд-и-срамы
дрыгая ножкой
чтобы заснуть ничего не помнишь
модуль памяти смыт цунами
бродишь снами многосерийно
импровизирует лишь кузнечик
дрыгаяножкой
[фря]
если лежишь в жару, не проси воды –
будет узкий зрачок, нитевидный пульс.
я попросил, и видишь – где я, где ты.
в ведомстве берии делают белые льды,
ими врагам устилают полярный путь.
там из мрамора с золотом унитаз,
но не для служащих – только для самого.
там убивают в такт, отсылают в тасс,
а иногда там светится госзаказ
в тайном окне, но не разглядишь его.
я полюбил оттуда секретную фрю,
маленькую еврейку на трех языках,
но у меня в роду кулаки, зека,
зубы плохие, дергается щека,
я по ночам невнятное говорю.
желтая жизнь, крамольная карамель,
ты, леденец на палочке, петушок,
ты, под луной лежащая нагишом,
ну, напиши донос, отхлебнув боржом,
в ведомство берии – и повернись ко мне.
***
небо для летчиков, море для моряков.
ходят кругами, прикармливают войну.
а до земли, между прочим, недалеко:
шаг в глубину.
пой кирпичные своды, табачный дым.
в образцах не смешивай глины слои.
не давай на поругание свой хитин,
строки свои.
помни: ты жил полмиллиона лет,
проживешь и еще, раковина, трилобит,
их расхожая смерть не поет тебе
и не болит.
воздух – для ангелов, воду взял рыбнадзор –
вон на моторке ночною летит совой.
а позвонки земли, время и мезозой –
для тебя одного.
Игорь Караулов
Родился в 1966 году в Москве, где и проживает до настоящего времени. Окончил географический факультет МГУ. Работает переводчиком. Автор стихотворных сборников “Перепад напряжения” (СПб., Геликон + Амфора, 2003) и “Продавцы пряностей” (М., Ракета, 2006). Публикации в журналах “Воздух”, “Критическая масса”, “Арион”, “Новый берег”, “ШО”.
а я эмигрант квасной
раз и в квас эмигрировал я
натирала меня слюной
шумная облачная семья
скачет передо мной
колотушки бой
тянется за мной
громыханье баночки жестяной
“вот идет эмигрант квасной”
говорят мои кумовья
а я иду подобрать золотистый грош
решетом зачерпнуть зарю
не обижай меня острый нож
острый нож стрелолистный дождь
дай добормочу
дай дай дождик договорю
***
Бумажку разворачиваем
и что мы видим там?
Сливочное мороженое,
потеки по усам.
Ведь вот мои сестренки
мой дом и вся семья.
Как, сливочное мороженое,
тобою узнан я?
По улице метен
по лестнице скребен
прицелом наведен
и выпущен в окно
вокзал киевский
что до тебя, до перрона
где толпы текут молдаван
дух вышибает вон
как пробку из шумных вин
проволочный носильщик
вот он, мой чемодан
я развинтил конструктор
все уложил в вагон
все – это дымная музыка
легче, чем листья жгут
это светляк сквозь пальцы светит
жук на лету горит
жук, это наше с тобой гореть
рукой махать и в окно смотреть
и неважно, кто говорит
лимпопо
я не хочу путешествовать по
избитой тропой, неизбитой тропой
как будто бы книгу читаешь
а можно и дома читать
и в африке есть лимпопо
и в раковине лимпопо
куда опускаешь голову
а достаешь снаряд
лети, реактивный
лети, дорогой
по небу себя прошивая дугой
неволен и вовсе не рад
эпиграмматическое
Туда-сюда баретками по сцене,
руками выплеснуть весь подноготный жар
не на потребу публике-гиене:
онегина им, ленского им жаль.
Еще вчера жалели иоланту,
но не вернули зрения таланту.
Кто перепутал оперу-балет,
сиреневый тот, этот желтый свет?
Механики тряхнули кулаками,
кто самозванца бросит на смычки,
а дон-кихота ржавые зрачки
подтерты лезвием в программе.
***
Мир тебе, приют минималиста,
в голых окнах желтый кабинет.
Не смотри, что небо так землисто.
Это значит – смерти больше нет.
Если есть, то запах переезда,
за ножом, за чашкой – в чемодан.
На ветвях качаются, как гнезда –
день один и день попозже дан.
Мужики приедут и на третий
вынесут и горку, и трельяж.
Будет пыль витийствовать о лете
бывших книг, и больше не продашь.
***
наверное, существую – не то чтоб эрго
пока на полках копится ерунда
строчками рубинштейна ли, айзенберга
еще какого штампованного жида
мне впору простая запись: мсье рабинович
с такого-то по такой-то, жертва всех перемог
то ли желудок мой баклажанный овощ
сердце тугой чеснок?
кофе, бильярд и розовые ботинки
пены морской нежней
что мне поделать с ней
жизнью, что апельсином на четвертинки
где ришельевской ветреная рука
щекотала оперный за бока
хоттабыч
Старик Хоттабыч летит в чалме,
ноги кренделем на ковре.
Под ним природа лежит в чадре –
золото в мыслях о серебре.
Старик Хоттабыч берет калам
и пишет на желтом сухом листе:
пролетаю Беломорканал,
прошу посадки в Воркуте.
Запад есть Запад, Восток – Восток,
между ними ветхое барахло
листвы, остывающее тепло
литосферных плит,
муравьиный быт.
Между ними рыбная требуха,
никому не нужная жизнь на спор,
никому не внятная чепуха,
земляная червивая кровь из пор.
Запад есть Запад, Восток – Восток,
между ними выточен кровосток.
Традесканция вьется как бечева,
остывает почтовая синева.
Земля кровит и земля пердит.
Поберегись! не роняй спичку вниз.
Седой старик далеко глядит,
а видит один золотой Тавриз.
Где можно повесить ковер на стену
и на фоне сняться для Аль-Джазиры
как не брали пленных, как брали пленных,
как бросали головы их в сортиры.
С перекрытий небесных летит побелка
сначала крупно и редко, потом густо, мелко.
Леденеет волшебный волос,
как мотор, бессильно плюется голос.
Буран, буран, дорогой!
Эй, ты там еще живой?
Торговал бы ты курагой,
торговал своей пахлавой.
Заклинаний топливо на исходе,
Воркуты не найти в природе.
Слетают с коврика птицы райские
и поют по-персидски и по-арабски.
восстание
Мы читали, мы писали
и из мертвых мы восстали.
Шагаем по площади Восстания:
какое все новое, какие здания!
Мы в той жизни не дружили,
а теперь плечом к плечу.
Мимо летят автомобили
как по невидимому лучу.
Стены острые из стали,
окна из сухого льда.
Пирожков не продавали
на этом месте никогда!
Кто сказал “московские зомби”,
в леденцовой толпе осмелев?
Раскрылось облако, словно зонтик.
Из зоопарка выплыл лев.
голос
этого не осталось ни у кого
у тебя только и есть
оттого я тебе снюсь
топаю канавами твоих мыслей
я зубная иголка – выдерну тебе нерв
я серебристый штопор – вытяну твою пробку
я твоя песня – спеть меня как сблевать
я барабан без палочки, нуль-нуль-нуль
я барабан без палочки, ветер в твоих ушах
выйди уже из сада, готов обед
я горящее пугало на холме
водные стены сходятся за спиной
выйди уже из моря, иди ко мне
помоги мне сгореть
trinity
тело прощается и не уходит
роняет себя за дверь и плывет обратно
а теперь колышется на порожке
серебрится мятликом на порожке
и не знает, как ему быть, что ему нужнее
здесь еще есть правильные закуски
там грохочут каменные задвижки
погашают свет, напрягают цепи
здесь еще не всем перемыли кости
а там закрываются переходы
тело прощается по-еврейски
помнит, видимо, бабку из могилева
разве что завернуть не попросит тортик
шевелит губами, но ничего не слышно
и мотается чахлым мятликом на порожке
тело-тело, что ты опять забыло
мы уж найдем, чем без тебя заняться
посверкаем жаркими языками
полетаем ветром над черным полем
уходи, иди, ступай уже, надоеда
служба спасения
прямо в ухо орет, вызывает таймыр-ямал
погибает тюлень точка тире олень
а я только встал, чай поставил, сырку достал
одеваться лень, собирать инструменты лень
замерзает ямщик, леденеет тюлений ус
видит сон наяву: мяту, калган-траву
думает: еще до вас доберусь
вот нагряну в вашу точка тире москву
а при чем москва? полна ее калита
фонари в дыму, шарик звенит в игре
голосит ямщик: элита, ой, элиста
точка тире точка тире точка тире
так любой полуостров, чуть ли не юкатан
вызывает к беременным, недорослям, котам
кто без воды в песках, без огонька на льду
а я помыл свою чашку и в шкафчик ее кладу
рентген
Что ли горит из меня огонь
Свет пробивает ряды прорех
Батюшка смотрит меня на свет
Свет поднимает меня на смех
Суперрентген как пасхальный звон
Батюшка-свет, кандидат наук
В миллион прорех, сам себе микрофон
Я кричу: отключите звук
разлука ты
Вчера были желтые цветочки,
а сегодня белые цветы.
Я знаю – еще не дошел до точки,
но помню, что точка – это ты.
Хожу по комнате, дел не делаю,
пытаюсь выспаться в вечера.
А как называются эти белые,
мелкие? А желтые, что вчера?
новый кубла-хан
(маленькая поэма в отрывках)
A damsel with a dulcimer
in a vision once I saw
she was an Abyssinian maid
and on her dulcimer she played
singing of Mount Abora
Coleridge
1
как будто памятник тебе
как будто памятник себе
я волоку большой булыжник
я, получается, фуфлыжник
другим резиновые гири
и штанги из папье-маше
другим покоиться в могиле
и честно думать о душе
а мне тащить его наверх
во вторник, среду и четверг
и с пятницы по воскресенье
и в понедельник, день осенний
2
последний ангел рсха
трубит сквозь пленные города
свою боевую ложь
и стены вгоняет в пот
и стены бросает в дрожь
и кирпичной кладки цементный сок
известковый мед
каменных сот
и кирпичной плоти молочный гной
выстреливает в глаза
помедли, помедли еще со мной
потому что со мной нельзя
потому что я это он и есть
призрак оперы о кольце
дальнобойной луны на моем лице
волосяной крест
мне уже не спрятать тебя в собор
не заслонить собой
все они имеют меня в виду
любой бортовой прибор
дует, дует в кошачью свою дуду
гранитных небес прибой
он и есть – летучих теней парад
затонувших линкоров ход
ангел падающих ворот
ангел этих смертельных зим
ядовитый разбрызгивает энзим
дует, кричит в фагот
3
абиссинская дева играла мне
на одной струне, на другой струне
и я понял кое-что по губам
то ли бадабум, то ли быть беде
но я этого вам не отдам
кое-что оставляется при себе
чтобы не прирезали по пути
когда братья выпрямятся в седле
решив, что все позади
кое-что учится наизусть
не записывается в блокнот
кое-что играется мимо нот
освистывают и пусть
абиссинская дева из-за стекла
из витрины, выставленной в снега
видно было, что пела, с собой звала
ее рот показывал жизнь цветка
распускался и гас
утро-вечер, и день проходил за миг
и жизнь моя прошла за неполный час
кое-что мне сказала ее рука
как блестел ее сердолик
4
я посеял тебя в метро
когда слева состав и справа состав
и зрение разорвалось
я и сам уже гибнущее зерно
я вторую зиму не гладил твоих волос
не трогал твоих сосков
мне уже не собрать твоих осколков
от бесстыжей смоквицы до хурмы
каждую осень ходила моя любовь
а хурма – привратница зимы
ее китайские фонари
ее ледяная новь
твои губы – смоквица и хурма
твои речи – ласковая хула
даже из-подо льда
даже из никогда
я говорю большое, огромное “да”
шире улыбки базарного простака
продавец отзывается горным гортанным смехом
и ветер сметает фрукты с его лотка
5
у нее не было московской прописки
зато были большие сиськи
и еще были такие скулы –
отметины крепкой степной породы
она просыпалась от гула
поездов казанской дороги
нужное от ненужного отличаю:
отлюблю ее, а потом скучаю
пьем вино, кушаем виноград
подобное закусываем подобным
“можем” – мне говорят – “отмотать назад”
а я не хочу – я человек недобрый
все едино, мимо пакгаузов и казарм
не сбиваясь с пути и не зная другой дороги
снежным ветром летит душа моя на казань
распыленная на атомы или слоги
6
абиссиния
красные ягоды кофе и бронзовый мед земли
небесный мой теплый стан
много чего текло по устам
главным образом время
и редкие стайки нот
с верхнего этажа
“к элизе”
я не видел эту девочку никогда
в черепной скорлупке пальцы ее дрожат
сколько снега в твоем элизии
эта девочка нынче там госпожа
хоть и из бедной семьи
7
все о тебе, все об одной
а обо мне совсем не том
не этом, с рыхлым животом
не этом, с едкой сединой
трухлявый останец
моей страны
еще ли я гонец
весны?
8
еще, еще, куда хватает нот
куда б автобус ввек не допиликал
бетховен нелюбимый мой идет
как хулиган, румяный бог каникул
мятежный март, висящий на цепях
уже по шею снегом завалило
и город, возведенный из цитат
повымарали цензора белила
нам решено оставить слово “снег”
и наши дети назовутся снегом
и никогда не смогут повзрослеть
разъединиться с музыкой и небом
Родился в Томске. в настоящее время живет в Москве. Имеет ряд публикаций, в том числе
в интернете
дерево дерево выйди из-за угла
поведай добра ли в этом году листва
расскажи каково остра топора игла
чем пахнет слов игра и как болят на коре слова
или не выходи останься я сам до тебя дойду
по-кошачьи сяду в твоей кудлатой тени
будем пить чай в доме твоем как в моем саду
дни и дни
подари мне младшего сына тени твоей
тонкого как пресного теста лист прозрачного как полет
над пустыней в которую удалюсь и он воспарит над ней
укрывая от жара всякого кто по камням идет
он вернется к тебе через столько-то лет
последним зеленым листом и не опадет
***
и каспийское море впадает в зенит
и аральское море в спартак
и какая-то дрянь над полями звенит
и ее не утишить никак
а приснилось что волгою немец идет
бечевой как бесхозный бурлак
безоткатный как яд беспросветный как мед
но его закатали в карлаг
голова говорила писал вилайят
обезьяний свой спич без конца
я достал бы чернил да зиме фиолет
хоть с лица и не пить не к лицу
пусть лица не осталось и прочей воды
и немедленно выпил до дна
и какая-то дура курлычет куды
только эта куда не видна
да и та не видна либо не было той
просто было сплошное нигде
и бесхозный бурлак бродит ломкой слюдой
босиком по небритой воде
***
и никто-то слепому не скажет что дождь идет
стучит себе палкой мокрый весь а не знает что дождь идет
ну так и он не расскажет вам про ваш чернобыль и про его кыштым
про белый яр его и про красный яр за номером двадцать шесть
про звезду героя и про звезду да какая тут нах полынь
просто как будто вчера мороженого железа поел
вот и вкус железа с утра во рту
и еще про слизистую пластами но это не у него
у него уже отвалилось все остальное как-нибудь нарастет
были бы кости и не сияли так
все ж не ангел не лепо ему так вот сиять
хоть в этих колодцах темно собственного света не хватит на всех
вот и берет слепой фонарь нет уже не берет
не облачается в химзащиту в радиозащиту в телезащиту в защиту от дурака
все одно слепому никто не скажет что дождь идет
пусть себе идет и он не скажет дождю что идет
дождь уступит дорогу и постоит в стороне
и никто-то не скажет зрячему поводырю зрячих своих
что впереди труба нефтяная газовая обычный дерьмопровод
что выйдя из ямы он по трубе пойдет
выведя из пустыни за спиной оставит пустыню и камень найдет впереди
и никто не скажет ткачихе что железнодорожное полотно на этом станке не ткут
швее что этой иглой можно сшить лишь системный бред
поварихе что эту хряпу давно невозможно жрать
и я не скажу вам
что от белой горячки до маленькой победоносной гражданской войны
всего лишь один неразумный бит
даже не два как положено по ТУ
вот идет слепой у него в руке метроном
он слушает эхо медленное тик-так
на сотню шагов вперед и на сотню по сторонам
он никому не скажет что впереди
ватная лестница перистые перила ее холодны.
***
…И слушать кокаиновые сны,
и чуять приближение луны,
светило понимая, как гранат
(в нем косточки прозрачные гремят),
и воздуха резиновый глоток
в себя втянуть, и выпустить, как нить
ненужную, мерцающий клубок
покатится, не стоит и ловить,
и воздуха замерзшие кубы
в холодную поленницу сложить…
***
Ходила по небу, голос бросала вниз –
как не было голоса, где-то он там завис
меж небом и небом, никто не слышал его,
не было звука – вовсе ни одного.
видимо, отключили.
Так знаешь – приближается, но не слышишь отдаленную грозу,
разве только на коротких волнах – треск. Но это может быть и северное сиянье.
Пыталась сорваться, спрыгнуть, упасть, улететь,
падала в дымку, в вату, на невидимую сверху сеть,
паутина пружинила, забрасывала туда,
где не было никого, даже бога не было никогда.
Там только и есть, что вот этот возвращенный и искривленный,
изломанный до неузнаваемости собственный голос,
но если кому рассказать –
все равно, не поверят,
потому что не услышат.
***
Ну а может следовало бы пустить
скорый Санкт-Петербург – Красноярск
шестьдесят четыре плюс-минус часа в пути
или просто часы стоят
или кто-то выморочный за окном
чернорабочий движет пейзажи покуда сплю
чутко дергает нить-дорогу перевернутую вверх дном
как в теодолите картинка тянет против часовой от октября к февралю
светофильтр меняет никаких впечатлений медленный тактовик
укачивает неровности утрамбовывает колеса квадрат
стирает собственные углы я давно привык
к полустертой памяти и разговорам рад
все равно ничего не вспомню опричь словаря
кажется устойчивых идиом
вот и буду твердить дорога дорога собственно говоря
это и есть дом или напоминание о с трудом
забытом и ничего что вид из окна постоянно нов
все едино не вспомнить мерцающего позавчера
униформист разносит запах казенных снов
жидковатых не в руку но их достанет чтобы забыть с утра
и до утра транссибом как по стене стучать
перестукиваться станция свеча станция лампочка ильича
***
Где-то тут бродит один с кайлом,
следом за ним – один с ружьем,
следом – еще одна – с косой,
а у ней за спиной
один такой,
что кость на черепе дыбом встает.
Ходит за мной
стая волков,
ходит за мной,
думает съесть,
у вожака зеленая шерсть,
синяя шерсть у сучек его.
съесть-то он, конечно, съест,
коли позволит съезд,
а не позволит съезд –
сам себя съест.
Рыба скрипит по небу –
застит плавник солнце,
рыба гребет на нерест
неба сухим руслом,
рыба икру мечет –
нечем дышать от дыма,
даже огню душно,
прячется, болезный, в землю.
Вот и сказка вся –
больше врать нельзя,
а не врать нельзя,
на крови скользя,
помереть – не встать,
незачем вставать –
солнце в десять ватт,
отправляйся спать,
а спать не пойдешь –
на того набредешь,
что у всех за спиной,
ходит как больной.
Вот и песня вся –
больше жить нельзя.
***
…а еще, когда из пространства-времени
уходит некое что-то,
приходит что-то иное,
нарушая законы физики и государства.
Так в открытые окна, не спрашивая разрешенья,
любят входить ветки яблони в пору цветенья,
даже если ближайшая яблоня – в двух километрах,
даже если январь на дворе, и в окна должны входить
до неприличия изукрашенные секвойи.
… а еще бывает – стоит на балконе лошадь
и никак ее не прогнать, да и прогонять не надо, –
вот объест мамиллярию или аспарагус,
или – что там растет на балконе,
и уйдет сама по себе, не спрашивая разрешенья.
А еще – в открытые окна приходят кошки –
трехцветные чаще всего, но порой – черно-белые кошки
ничьи, а становятся, вроде, твоими, сидят и мурлычут
на подоконнике, а куда потом исчезают – у них не спросишь.
Временами кошки умеют ходить сквозь стекла,
значит – окна можно не открывать –
все равно от них никуда не деться.
Так что вот – говорю – природа не терпит и заполняет
всякими странностями
новообразовавшиеся лакуны.
Что до времени – времени попросту нет,
не трать его попусту на поиски просыпавшихся песчинок,
что касается стрелок – они-то, как раз, бегут,
но и lady be good, а толку?
***
беспомощен как котенок и умрет как котенок брошенный в водосток
всемогущ как немирное божество потому проиграет в шахматы первоклашке
или в шашки пойдет посидит в засаде дожидаясь залпа авроры поспит чуток
не услышав проснется и выпьет дождя из переполнившейся фуражки
такое будущее лестница в небо заканчивающаяся амбарным замком
посмотрит с верхней ступеньки как с эвереста но воздух
здесь отчего-то присутствует и скатится колобком
даже не взглянув на немигающие звезды
каждое утро он чистит друга черного как солдатский сапог
блестящего как паша ангелина на своем фордзоне или комацу
всеми маслеными деталями но не застрелится затем что уже не смог
ударить на нужный слог что и требовалось доказать приказать отказаться