Волжские мифы и мистификации в некоторых произ-ведениях группы художников «Дирижабль» в жанрах бук-арта и медиаинсталляции
Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 7, 2007
Евгений Стрелков родился в городе Тавда на Урале (1963). Окончил Нижегородский университет, радиофизический факультет (1985). С 1990-го – свободный художник. С 1997 года занимается графическим дизайном, ленд-артом, книгой художника. Редактор литературного иллюстрированного альманаха-альбома “Дирижабль”. Арт-директор дизайн-студии “Дирижабль”. Автор следующих книг художника: “Воздушная Арктика” (1997), “Письмо для Неба” (1998), “Атлас дыма” (1999), “Английский Пассажир” (1999), “Каталог проекций” (1999), “Каллиграфия времени” (1999). Живет в Нижнем Новгороде.
Начнем издалека. Василий Татищев, сподвижник Петра I, государственный муж и дипломат, основатель уральских заводов и волжских крепостей, прославился своей “Историей Российской”, и прежде всего, включенными в нее т.н. “татищевскими известиями” – цитатами из древних летописей. Довольно скоро выяснилось, что эти якобы неизвестные до того времени рукописи – подделка. При том во всем, что не касается “татищевских известий”, автор “Истории…” был вполне авторитетен, его научные выводы гораздо ближе современным воззрениям на русскую историю, чем, скажем, концепции Карамзина. Получается, уже в пушкинское время профессионалы-историки в грош не ставили “татищевские известия”, в то же время официальная история, особенно в ее общеобразовательной части, ссылается на них как на документ вплоть до настоящего времени.
Таким образом, мы имеем две загадки. Первое: зачем все это понадобилось Татищеву? И второе: почему мистификация так живуча? Ответить на первый вопрос, по мнению современного исследователя Алексея Толочко, поможет концепция исторических нарративов, сформулированная Артуром Данто. В двух словах суть концепции в том, что два значения слова “история” очень близки между собой. “История как наука” – это изменение “от А к B”, причем ретроспективное; если изменение незаметно, то истории нет, а чтоб изменение было заметно, оно должно стать занимательно, т.е. должна присутствовать “история во втором значении” – как анекдот, сюжет, басня… Вот тут-то, возможно, и отыскивается мотивация В. Татищева, придумывающего нарративы для большей занимательности, а следовательно, и большей легитимности истории российской.
С чем-то подобным – когда занимательность исторического нарратива становится доказательством его достоверности – столкнулись авторы книги “Ниже Нижнего” (Э. Абубакиров, Е. Стрелков, В. Филиппов). Книги еще никакой не было, а будущие сочинители – участники научного круиза – стояли на саратовской набережной вместе с экскурсионной группой перед безымянным памятником в общем недоумении. “Кому же памятник?” – прозвучал наконец чей-то вопрос, и тут же Вадимом Филипповым был дан ответ: “Саратову!” На второй вопрос – “А кто такой Саратов?” – ответить оказалось проще: биография этого революционера, соратника Ленина, сложилась на глазах доверчивой публики из знакомых со школы клише: бедное детство в поповской семье/побег из дома/медицинский факультет Казанского университета/марксистский кружок/ссылка/побег/революция/партийная работа/ранняя смерть от перенесенных лишений/увековечивание имени в названии города.
Так что слова подошедшей наконец-то девушки-гида о том, что “саратов” означает “желтая гора”, были встречены саркастическими улыбками – все же ясно: рядом Ульяновск и Тольятти, недалеко город Киров, совсем недавно переименовали Горький и Куйбышев, почему же не быть городу с именем революционера Саратова?
При этом оказалось, что нелепицы вроде политического дальтонизма функционера, сказавшегося в отсутствии светофоров на улицах одноименного города (их в Саратове и в самом деле мало) ничуть не мешают ощущению достоверности. Вывешенное на теплоходе в качестве дедзебао “саратовское страдание” пользовалось успехом и, несмотря на возникающие вопросы вроде “что это за третье ранение Ленина”, доверием ученой публики. Вдохновленные успехом авторы продолжили нарративные эксперименты, теперь целенаправленно посещая все экскурсии, а вечерами шлифовали альтернативную историю. Так появились тексты: “На дне реформ” (об оплоте консерваторов в Нижнем Новгороде, где на самом-то деле тогда блистал младореформатор Немцов), “Каменный цветок над волжским простором” (о разработке пивного камня биролита в Чебоксарах, чей музей пива действительно напоминает музей трудовой славы небольшого горнодобывающего предприятия), “Заповедник традиций” (об этимологии Ульяновска – название произошло от фамилии братьев Лянов, дюжих корейцев, один из которых решил пойти другим путем и основал новый брод через Волгу), “Легенда на колесах” (о легендарной самодвижущейся повозке самаре – прототипе тачанки и современных “жигулей”) – и прочие истории из серии “сказка ложь, да в ней намек”. Действительно, многочисленные на рубеже XIX–XX веков архивные комиссии и краеведческие общества были уничтожены большевиками, превратившими всю новейшую историю в сплошную классовую борьбу. Теперь исчезли большевики, и большинству населения уже не до истории, но – природа не терпит пустоты, а сон разума рождает чудовищ. Видимо, поэтому так легко встраиваются в общественное сознание разнообразные мистификации, в том числе и подобные вышеописанной.
По возвращении из похода тексты были переписаны набело. Оформленная в виде стилизованной карты Волги с притоками книга-раскладушка отпечатана в три цвета на рыхлой синеватой бумаге, словно сошедшей с натюрмортов саратовца Петрова-Водкина. Листы иллюстрированы старинными фотографиями, гравюрами и коллажами: фонарные столбы, пароходы, а также пинцеты и зажимы студента медицины Василия Саратова (Финогенова). Стоит ли говорить, что фамилия Финогенов (правда, с отличием в одной букве – Финогеев), вскоре отыскалась в книге по истории Саратова, приобретенной одним из авторов во время круиза.
Другая волжская книга “Дельта” (Е. Стрелков при участии Е. Спириной, И. Сорокина и Д. Хазана) явилась своего рода приложением к карте-книге “Ниже Нижнего” (та обрывалась Астраханью, и именно туда, к нижнему краю карты, следует прикладывать “дельту”). Тогда еще, три волжских лета назад, доплывшим до Саратова авторам загадкой (puzzle), почти мифом виделись лежащие в дельте за Астраханью острова и протоки. И как описанным Гончаровым дремучим жителям Обломовки, казалось им, что “далее уже начинался… темный мир, неизвестные страны, населенные чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак – и, наконец, все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю”.
“Попутная книга” “Дельта” – дань известной привычке скрашивать однообразие дороги нехитрыми настольными затеями. Папка склеена из двух листов картона – на внутреннем листе напечатана схема раскладывания карточек и сделаны прорези для их хранения. На карточках – фрагменты старинных рисунков рыб и русалок, а также начала волжских цитат. На игровом поле – окончания цитат и недостающие фрагменты изображений. Помимо “бумажной” существует и электронная интерактивная версия проекта.
Собирать исходную картинку-пазл в виде волжской дельты можно как по головам и хвостам, так и по началам и окончаниям цитат. А можно произвольно скрещивать рыб и русалок, создавая при этом как новую волжскую фауну, так и мозаику из перемешанных заметок волжских путешественников – от Адама Олеария и Александра Дюма до Саши Соколова и Эдуарда Лимонова. Задача игрока-читателя – закинув бредень в ворох волжских цитат, выловить гипертекст, чтобы, говоря словами Василия Розанова, “не разделять мир Волги, а слить его в одно…”, создав собственную волжскую мифологию.
Тема русалок нашла продолжение в компьютерной игре “WaterБюст” (Е. Стрелков при участии Д. Хазана (флеш-программирование)), организованной по принципу виртуального конкурса красоты, где вы можете проголосовать за понравившихся персонажей. Только в их качестве выступают не живые красавицы, а русалки-берегини с резных досок, украшавших избы староверов на севере Нижегородской области. Парадокс в том, что, будучи очень строгими и сдержанными в быту (глухие вороты у мужиков, тугие платки и подолы до земли у баб), в украшении своих домов староверы проявляли удивительную жизнерадостность, граничащую с эротикой. Перенося русалок с деревянных досок на экран компьютера, авторы лишь слегка коснулись их тела виртуальным макияжем, – что, впрочем, совершенно естественно для конкурса красоты. Проект показывался в разных городах: в Ижевске и Лондоне, во французском Ди и в Кронштадте, и в каждом городе находился свой лидер среди “конкурсанток”.
Название книги “Поворот рек” (Е. Стрелков) напоминает о грандиозной советской авантюре – повороте северных рек. И хотя тот неслучившийся поворот уже в прошлом, нынешние затеи по перекройке политической карты порой не уступают ему в безответственности. В этой книге топографические преобразования русла Волги – лишь метафора центробежных амбиций политиков, идеологов и прожектеров. Автор доводит до абсурда их притязания, поворачивая на карте русло Волги то в форме герба Чувашской республики, то в форме пятиконечной звезды, то в форме мусульманского полумесяца или масонского циркуля. При этом рисунки сопровождаются текстами обоснований “экономической целесообразности или исторической справедливости” соответствующего варианта. Тексты эти – почти полностью цитируют реальные документы: партийную программу нацболов, положение о гербе республики Чувашия, масонский сайт в сети Интернет, экологические страшилки или краеведческие опусы.
Перформанс “PARADISE – 2005” (художник Е. Стрелков, куратор И. Сорокин) также использует разнообразную политическую, религиозную и торговую символику. Проект навеян средневековыми мозаиками, изображающими Рай, которые были заполнены фигурами птиц и животных, телами рыб, стеблями трав, бутонами цветов и стволами экзотических деревьев. Подобное изобилие (олени и фазаны, горы дынь и стада верблюдов, буколики и застолья), призванное подчеркивать полноту и достаточность мифического рая на земле, мы видим и на полях средневековой карты Волги работы Адама Олеария.
Современный мир значительно изменился с библейских пор – и одним из отличий стало всеобщее предпочтение символов образам. Теперь именно символы – торговые марки, партийные эмблемы, религиозные знаки – олицетворяют истину, достаток и блаженство. Символы, появление которых позволило в свое время создать язык и тем самым наладить коммуникацию, став ярлыками идентичности, ныне парадоксальным образом препятствуют общению, разделяя и мир и его обитателей границами идеологий, религий, традиций, стереотипов и условностей. По словам философа Джорджо Агамбена, “современная политика – не что иное, как катастрофический языковой эксперимент, который повсюду рассогласует и опустошает традиции и верования, идеологии и религии, идентичности и сообщества…” Разделяя опасения Агамбена, художник моделирует ситуацию: создает с помощью мела и торфа мозаику-лабиринт на поверхности бетонного саркофага притока Волги реки Тайбалык. Зрители, решившие пройти лабиринт, не могут не ориентироваться на выложенные торфом и мелом символы. Но при этом они с неизбежностью их деформируют, заодно с ветром и дождем смешивая символы-границы, разрушая навязанную мифологию.
Если “Поворот рек” и “Paradise – 2005” касаются сферы политики, то компьютерная инсталляция “Техногенез: Хромофаза” – симуляция науки. Книга, оформленная как лабораторный отчет (классификаторы, схемы), – часть художественного проекта, основная идея которого: существование человека в техногенной среде носит во многом болезненный характер (клаустрофобия, депрессия, агрессия), приобретая порой черты эпидемии. В качестве эндемичного района по болезни техногенной цивилизации автор выбрал заброшенные территории крупных речных портов, а основой для арт-генетических экспериментов стала коллекция псевдоморфоз из книги Rhein Collection и аналогичная волжская коллекция. Коллекции состояли из наборов фотографий старых портовых кранов, каждое изображение с помощью операций поворота и сдвига (таких естественных для портового крана) превращалось в подобие фантастического насекомого. Образцы препарировались на компьютере по четырем цветовым компонентам и печатались с поочередным обменом краской между Рейном и Волгой в каждой паре. Причем скрещивание происходило в самом процессе печати при зеркальном развороте печатных сеток. В итоге от 6 рейнских и 6 волжских образовались 48 дочерних особей – целое семейство “носителей вируса”. Анализируя распределение “доминантных” и “рецессивных” признаков во втором поколении гибридов, автор обнаруживает аналог первого закона Менделя. Более того, он заявляет о создании “вакцины” – став яркими и маленькими, “жучки” не травмируют сознание, а вызывают симпатию. Вакцина была успешно опробована на добровольцах, посетивших после выставки в Петербурге в Музее экспериментальной медицины Кронштадтский порт – типичную техногенную территорию.
Тут самое время вернуться к Василию Татищеву, который не только создавал исторические мистификации, но и развенчивал мифы естественно-научного плана. Так, в естествознание он вошел тем, что открыл мамонта, точнее, первым заявил, что мамонт – это древний слон. Почти 400 лет назад жители Сибири начали собирать бивни мамонтов, еще не зная, кому они принадлежат, что порождало множество легенд о загадочном подземном звере. Вот как описывал Татищев местные суеверия: “Будто живет под землей зверь-мамонт, громаден, черен и страшен, и два рога имеет и может двигать этими рогами как захочет. Пища зверя-мамонта – эта самая земля, и ходит он под землей, то земля от того подымается великими буграми, а позади его остаются глубокие рвы, и леса рушатся наземь. И целые населения проваливаются в эти рвы, и люди гибнут. И нет спасения остягам, вотягам, тунгусам, когда зверь тот под землей идет, как только выйти с поспешностью из жилища на поляну и лечь наземь лицом вниз и ждать, покуда земля замрет…”
Это описание перекликается с идеей звуковой инсталляции и книги художника “Sirnes” (Е. Стрелков при участии А. Циберева и Д. Хазана), только причиной катастрофы, разрушающей Волгу, здесь становится не мифический зверь-мамонт, а человеческая деятельность по преобразованию природы. Волжские водохранилища – словно отеки на теле реки – стали симптомами патологии: затопление городов, гибель рыбы, накопление в донном иле токсичных отходов… Написанная одним из соавторов программа превращает расстояние от точки истекания Волги до той или иной точки побережья в частоту и длительность звукового сигнала, становящегося своеобразным паролем. В таинственной и хаотичной музыке можно почувствовать спрессованные до двух-трех нот обрывки волжских напевов, пароходных сирен, боцманских дудок и колокольных звонов… Эти голоса сирен – лишь осколки акустического слепка с уже недоступной нам культуры той Волги: отдельные фрагменты порой кажутся мелодичными, но сумбур их чередования и резкость переходов говорят о нарушении целостности волжской сонаты…
Пожалуй, именно звук, со своей ассоциативностью и эмоциональностью, способен подчеркнуть ценность волжского мира во всем его многообразии, мира, где, по словам В.В. Розанова, все “связано и развязано, обобщено одним духом и одною питательною влагою вод этого тела Волги…”
С темой волжской традиции и со звуком связана скульптурная серия “Вологуды” (О. Хан при участии Е. Стрелкова (концепция)). Пузыри земли – тревожная метафора из шекспировского “Макбета” приходит на память при взгляде на эти работы. При всем очаровании в них чувствуется пугающая грация ядовитых раковин и лилий-хищников… Что-то зеленоватое, в разводах – не сразу решишься поднести к губам… А ведь это свистульки – вполне традиционная волжская забава, разве что вместо привычных лошадей и курочек – нечто странное, словно вспученное нездоровьем… Собственно, о нездоровье и речь, ведь формы эти изображают волжские водохранилища, столько уже загубившие – от заливных лугов и рыбных промыслов до сел и городов. Недаром девиз проекта: “без Мологи (Ставрополя-на-Волге, Юрьевца…) Волга звучит иначе”. И зажимая пальцем дырку с надписью Молога (стотысячный город, затопленный в 1937 году при строительстве Рыбинского моря), слышишь, как меняется тон, и неосознанно пытаешься поймать полузабытые отзвуки…
Звук программы, рассчитывающей график морских приливов и отливов, становится саунд-треком медиаинсталляция “Фигуры прилива” (А. Суздалев). Это рассказанная на свой лад извечная “сказка морехода”. Путешествие к дальним окраинам, к собственному финистеру, в то же время оказывается движением к центру (к полюсу, куда нам упрямо указывает стрелка компаса). История построена на приеме двойной экспозиции: на реальные впечатления от поездки проецируется другое путешествие, совершенное греческим мореплавателем Пифеем к самому крайнему, по представлениям древних, северному пределу обитаемого мира. Тем самым провоцируется особого рода бинокулярное зрение – личный опыт переплетается с “заимствованной” памятью.
Проект “Перевозчики” (А. Суздалев при участии О. Хан) включает в себя пространственные инсталляции, книги художника и мультимедиаработы. Хотя задуман проект был на Белом море, его фрагмент “Проводы” был создан на Волге.
Плоские графические знаки с упаковочной тары, материализуясь в серии перформансов и фотосессий, представляют неожиданную “постиндустриальную” версию традиционного мифологического сюжета “путешествия в царство мертвых”. Призванные осуществлять связь между берегами жизни и смерти, они помещаются в специально выбранных местах, которые художник обозначает как “пограничные”.
Часть проекта “Проводы” проходила на бетонном коллекторе, в который заключена малая река, приток Волги Тайбалык. Речка погребена, забрана в саркофаг, лишена имени. Но известная РЕКА выходит на поверхность и продолжает свой неспешный путь между берегами забвения – из ниоткуда в никуда. И Перевозчики, как всегда – при переправе. Параллельные прямые пересекаются. Воспоминания воды отлиты в случайные формы сосудов-реликвариев.
С волжским литературно-философским мифом в лице саратовца Чернышевского и нижегородца Розанова связан коммуникативный проект “След сада” (художник Е. Стрелков, куратор И. Сорокин). Суть заключительной части проекта определила фраза В.В. Розанова, его своеобразный ответ леворадикальным настроениям студенчества и их гуру Чернышевского, автора романа “Что делать?”: “Что делать? – спросил нетерпеливый петербургский юноша. – Как что делать: если это лето – чистить ягоды и варить варенье, если зима – пить с этим вареньем чай”. Ко дню рождения еще одного знаменитого волжанина художника Павла Кузнецова на рынках Саратова были приобретены яблоки традиционных поволжских сортов, из которых сотрудниками и друзьями дома-музея Павла Кузнецова варилось варенье.
Художественно оформленные, с наклейками и штампами, банки с вареньем были упакованы в картонные коробки и отправлены по почте с пометкой “рекомендовано к чаю” в адреса 44 российских и зарубежных музеев, хранящих картины П. Кузнецова. Предвкушение совместного чаепития на огромной территории от музея в Мальмё (Швеция) до Приморской картинной галереи во Владивостоке и от Архангельского музея до галереи в Алма-Ате вполне оправдалось. Многие музеи откликнулись на такое “доброе и весьма неожиданное подношение” теплыми письмами, телефонными звонками, видеосюжетами о произошедших музейных чаепитиях, фотографиями работ П. Кузнецова из своих собраний и сведениями о них. Художественный проект, преодолев разного рода границы – почтовые и таможенные запреты, – приобрел черты доброго межмузейного общения.
Такой традиционный для российской действительности предмет, как банка домашнего варенья, оказался вдруг актуальным. “След сада”, будто волшебное яблоко из русской сказки, проявил сегодняшнюю жизнь: какая-то банка затерялась в пересылке, где-то содержимое съели сразу, где-то – после размышлений “что это: просто варенье или экспонат?”, а где-то поставили на музейный учет. Москва растрогалась провинциальной несуетностью, в Астрахани затеяли спор о музейном предмете, в Ярославле устроили фестиваль современного искусства, в Таганроге собрались наварить любимого Чеховым (основателем таганрогской галереи) крыжовенного варенья, во Львове получили лишь ароматные осколки, а в Дагестане, по слухам, просто вызвали минеров…
Тему совместной трапезы продолжил проект “Рыба: волжское застолье” “След сада” (художник Е. Стрелков, куратор И. Сорокин) – домино, дополненное архивным и домашним фото. Когда собирается большая компания – тогда сдвигают столы. Этот проект – попытка сдвинуть столы сквозь пространство и время, совместив при этом приятное с полезным. Приятное – застолье с азартом стучания костяшками и с роскошью общения под чаек и водочку. Полезное – разглядывание застолий, предшествующих нашему, где волжане чаевничают, обедают, выпивают и закусывают – в одиночку, парами, на троих, квартетом, впятером, вшестером – соответственно количеству очков на костяшках… На домино наряду с классическими фотографиями Дмитриева, Карелина и Лобовикова встречаются любительские снимки – как прошлого, так и позапрошлого века. И хотя на каждой костяшке соседствуют фото одной эпохи (участники этих застолий вполне могли встречаться) – цепочка домино создает удивительные комбинации: когда Чкалов, выпивающий стопку с земляками, оказывается за одним столом с саратовскими немцами-колонистами, а офицеры первой мировой – с первым космонавтом планеты… Да и мы, сидящие за столом игроки в домино, – тоже звено этой цепи, идущей из прошлого в будущее. Смещая пространство и время, мы создаем собственную версию истории, хотя бы в игровой форме преодолевая разделение пространством и временем волжан.