Рассказ. Пер. Александра Кабисова
Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 11, 2007
Беттина Гундерманн родилась в 1969г. в Дортмунде, где живет и сейчас. В 2001 году появился ее первый роман “Lines”, о котором писала с восторгом пресса. Обладательница многих наград и стипендий.
“Прыжок в холодную воду”
Перевод аспиранта кафедры зарубежной литературы СГУ Александра Кабисова
На одну сигарету мне нужно четыре минуты. Получается пятнадцать окурков в час. Если бы я курила трубку, то я, наверное, когда-нибудь заболела бы раком ротовой полости. А так это коснется легких. Я могу почти на минуту задерживать дыхание, если перед этим глубоко вдохну. В каждом из своих снов я бегу босиком по снегу. Нашему соседу девяносто, и я спрашиваю себя, как можно выдержать так долго. Каждый раз, когда я встречаю его на лестнице, мне хочется дать ему пинка, чтобы он покатился вниз и, наконец, отмучился. Я не могу находиться в магазинах. Слишком много людей. Вот такие дела.
Я бегаю туда-сюда, наверное, осень или весна, хотя… я не замечаю ни одной птицы, которая пела бы для меня песню.
Я сижу на диване, я смотрю на телевизор, пульт прилип к моей руке. Я ни о чем не думаю, наверное, или думаю обо всем. Все – это слишком много, поэтому лучше ни о чем. В мозгах c напряженной легкостью идет процесс вытеснения, потому что иначе Слишком вредит здоровью. От него люди сходят с ума. Поэтому лучше ничего, пока я щелкаю по каналам и не узнаю ни одного кадра. Я бы с удовольствием подожгла дом, я бы с удовольствием посмотрела на мир в огне, я бы с удовольствием немного потанцевала. Но я сижу на диване, и мои глаза устали.
Может, идет дождь, может, люди проклинают вечную жару. Там снаружи. На свободе. КОТОРОЙ НЕ СУЩЕСТВУЕТ! Разве они не понимают, что они в тюрьме? Не понимают, как узка их дорога? Разве они не жирны и бледны и не смотрят упрямо и холодно, я почти замерзаю, я должна сконцентрироваться на никчемной программе, которую показывают после обеда. Я должна. Я должна. Я должна. Что-то найти. Это так тяжело найти. Это так тяжело найти. Что-то Ценное. Я почти замерзаю. Возможно, со вчерашнего дня. Или уже неделю, я не могу вспомнить. И я знаю, что повода нет, не за что зацепиться, это просто было здесь, и я ненавижу это, и оно делает меня тяжелой, оно делает меня как будто глухой, везде.
Моя мама пришла домой, я убираю ноги со стола и одновременно выключаю телевизор, она говорит Привет. Она идет в кухню, она говорит, что ты сегодня хочешь поесть? Я говорю, ничего, и иду в свою комнату. Я вижу белые стены, я чувствую запах своих кошмаров, потом они становятся реальностью, я слышу Слишком.
Мы живем на девятом этаже, какой вид! я почти схожу с ума от него. Если у тебя кружится голова, то лучше присядь. Я лучше присяду. Я слышу, как моя мать готовит еду, я чувствую запах еды, мне становится плохо от этого, и я не знаю, какой сейчас месяц, однако: ни одна птица не поет песню для меня. Может, идет дождь.
Еда готова, кричит моя мама. Мы едим за круглым столом из стекла. Происходит следующий разговор:
Мать: Вкусно?
Я: Да.
Мать: Ну и? Как дела в школе?
Я: Как всегда.
Я оказалась в разрушительной игре. Здесь темно и грустно, все наполнено невыплаканными слезами, звучит музыка многотонной тяжести, и мои нервы становятся от этого совсем тонкими, от этого болит голова, если нервы тонкие. Игра называется Слишком, и это рифмуется, а то, что рифмуется, – то хорошо. Я бьюсь головой о стекло, за которым вид. Семь шагов от окна до двери и семь обратно, до кровати три шага отсюда, развернуться на месте, не сделав ни шагу. Я поворачиваюсь. Три шага. Кровать! Я лежу!
Моя мать без стука входит в комнату, я хочу быть невидимкой, она говорит, я сейчас уйду, окей, отвечаю я и поворачиваюсь к окну с видом. До вечера, говорит она и продолжает стоять за мной. Отвали, наконец, и оставь меня в покое, думаю я, так нельзя, нельзя, но, к сожалению, при всем этом Слишком я не контролирую ни одной отдельной мысли. Она уходит, на этот раз она не поддалась своему желанию погладить меня на прощанье по голове, как собаку. Спасибо, мама, что ты избавляешь меня хотя бы от этого. Я пугаю ее. Но она ничего не говорит. Она знала меня раньше, такой, какой я ей нравилась – чрезвычайно бодрой и разговорчивой. До сих пор она любила дочь, полную энергии и жажды деятельности.
Возможно, это просто что-то вроде опухоли. Что-то, что, пожалуй, можно вырезать. А если нет, то я умру от этого, может быть, это даже лучше. Мои мысли хватаются за маленькие ручки, стремительно описывают три круга, и потом я слышу, как хлопает дверь, и, наконец-то, я снова одна.
Читать: Я не могу.
Музыка: Какая?
Телевизор: Я не могу.
Позвонить: Кому?
Танцевать: Слишком слаба.
Есть: Сыта.
Спать: Слишком бодра.
Прыгнуть из окна: Слишком труслива.
И вот я выпускаю канарейку, которая тоже больше не поет, чтобы она сделала несколько кругов по квартире. И открываю все окна. Она быстро находит дорогу наружу, еще видна маленькая желтая точка, исчезает из виду, уже скоро. Я разворачиваюсь на месте и бросаю клетку из окна. Она разбивается на заднем дворе. Сгорбившись, я жду темноты.
Вот как это. Как будто пришел гигантский призрак смерти и разрушил все мои светлые мысли. Бом-бом, мощью, ночью, днем, уже сказано о том, я больше не знаю этого. Может, призрак смерти принес мне и амнезию. Я вспоминаю, что около четырех дней я не была в школе и говорю семь слов в день. Когда я не в школе, я сижу в кафе в городе и крепко держусь за чашку кофе. Я уже дважды наблюдала за тем, как я держу руку в горячем кофе. Должна признать, боль была не лишена удовольствия. Мне не приходит в голову ни один человек, с кем я могла бы поговорить. А что я скажу? Что призрак смерти похитил мою веселость? Тогда я окажусь у терапевта. А этого я не хочу. Где он будет искать мое счастье? Я уверена, что все карты для поиска счастья погребены. Я еще раз прохожу везде, где оно могло бы быть, я должна сказать, меня нельзя упрекнуть, что я не старалась. Все думают, у всего должна быть причина. Но никто не умер из моих знакомых, у меня нет физических болезней, меня не мучает несчастная любовь. С ЛСД я тоже не экспериментировала. Хуже всего, что причины нет.
Сегодня у темноты есть голос. Он говорит: вырви телефонный кабель из стены. И я сразу же прислушиваюсь. Вряд ли моя мать удивится. Она уже довольно давно наблюдает за мной, наморщив лоб. Как веселая попрыгушка с ясным взглядом превращается в маленького немого зверька с шаркающей походкой.
Я натягиваю на себя три свитера, потом снимаю их. Я не знаю, я не знаю, это Слишком, это Слишком, оно никак не дает мне покоя. Короткий смешок вырывается из моего рта. Я упрекаю себя, если не смеюсь, я упрекаю себя, если смеюсь, ведь во всем этом нет ничего смешного, я упрекаю себя, потому что нет причины. Подумайте обо всех тех, у кого есть причина! О маленьких детях, которым нечего есть, и о больших детях на войне, и об обезьянках в погибающих лесах, и о грустных животных в зоопарке, и о людях в космосе, которые не могут вернуться назад из-за технических неполадок! Дайте же мне, черт возьми, причину!
Я ищу причину в зеркале. Я избегаю смотреть на себя, я же совсем не уродина, это было бы поводом. Быть уродиной и не иметь ни малейшего шанса потрахаться, или попасть на MTV, или дефилировать как модель с упругой задницей. У меня упругая задница, и у меня нет ни единого прыщика, и у меня совсем не короткие ноги. Я не могу пожаловаться на бедность, наши тарелки всегда полны, меня любят, моя мать дает мне все, у меня самая большая коллекция дисков во всей параллели, и мне не придется краснеть за свои слова. Бог щедро одарил меня, это точно. Я – Иуда. Потому что я отрицаю радость. Я неблагодарное, жалкое, ползающее Ничто, обессиленное этим Слишком в моей голове. Может, призрак смерти наполнил мою голову не желающим проходить дурманом мыслей.
Интеллект бухает, глупость жрет, а у кого сдают нервы, тот как раз сейчас нашел лезвие бритвы. Как красиво! Маленькие, сверкающие блики играют перед моими глазами. У тебя такие красивые глаза, как у косули. Бедная косуля, сейчас она поранится. Она все еще стоит, смотрите-ка! Как она спокойна! Как стройна. Вы когда-нибудь видели такие ноги? Вы когда-нибудь видели такие глаза? И так молода. Жизнь, вся, вся, вся жизнь перед ней. Сколько это – вся жизнь? Бедная косуля, теперь маленький сверкающий огонек в опасной близости.
Это абсолютно безболезненно, я не так себе это представляла. Одна полоса, две полосы, три полосы, все длиннее, это не больно. А если повернуть руку, не делая ни шагу, то тоже не больно? Просто повернуть руку. И не больно, если резать глубже? Внутрь жирных вен? Слишком труслива! Еще не совсем с катушек слетела. Поздравляю.
У меня есть все.
Мне не хватает всего.
Это называют избалованна. Еще это называют “нет проблем”. Это называют “довольно плохо”.
У нас в доме нет пластыря. Мама! Черт. У нас в доме нет пластыря, зато у нас есть прекрасный вид, и все мы нравимся друг другу, а сейчас мы просто играем в бутылочку. На кого укажет бутылка, тот вылетает. Его игра окончена.
Я оборачиваю руку туалетной бумагой и я беру лезвие бритвы с собой в кровать и я снимаю штаны и я зажигаю свечу и, может быть, идет дождь, а может, весна, но ни одна птица не поет песню для меня. Голени, вот что болит, совсем немножко.
Босиком я бегу по снегу. Виден только один-единственный магазин. Я забегаю в него. Продавец говорит оскалившись: Они все острые. Зачем он тебе нужен?
Я говорю: Мясо.
Продавец показывает мне ассортимент. Я хлопаю глазами.
Я спрашиваю: Какой самый острый?
Продавец говорит: Сам я пользуюсь вот этим. Он острый и подходит как для дичи, так и для скотины.
Я говорю: Тогда я возьму его.
Я расплачиваюсь, и продавец потирает руки. Он любит мясо.
Босиком я бегу по снегу. Оно того стоит? – спрашивает солнце усмехаясь.
Не успев ответить, я просыпаюсь, половина четвертого. Мои порезы уже начинают затягиваться. Я расцарапываю их, и, должно быть, весна, потому что за окном птица поет песню. Для меня.