Опубликовано в журнале ВОЛГА-ХХI век, номер 11, 2007
“Давай сегодня выпьем за Кавказ”,–
Знакомый лейтенант промолвил.
Коньяк – в стаканы. Хлопнули на раз.
Кафе не различало молний
Усталых, значит было в аккурат.
Накатываем так по новой.
“Они по нам лупили из засад,
А мы их – в ничего! – ковровой…
Брателла, это… просто – за.бись…
Война… или приказ проклятый…”
Стояла теплой облачная высь
Над летним “кабачком”, над плато
Центральных улиц, парком, пустырем,
Соседнею влюбленной парой.
Подумал я, прикинув окоем:
“Конечно, охрененно старый
Расклад…”, потом стаканчик опростал.
Летеха намахнул ответный…
И мне вдали казался пьедестал.
А другу – Алхан-Юрт предсмертный…
* * *
Ты давай не огорчайся.
То ли было, то ли будет…
Ну и хрен с ним, с этим счастьем
Полюбовным. Перерубит
Плечевое сухожилье
Железякой, повернувшись.
Никогда не дорожило
Человеком, что в минувшем,
Что теперь. Прости начала.
Не запаривайся главным.
Захотело – раскачало?
По-размениваем – глянем.
* * *
На баркасе выходим из Енисея в Карское море.
Бриз. Евгений Дога – из магнитофона (“Вальс”).
Воронцово – по правому. Беззаветной классике вторя,
Солнце смотрит все явственнее, сюда как раз.
Мы летим, принимая, пересекая эти пространства:
Свет, и воду, и ветер, невероятный звук,
Разнотонное северное – бурун, топляк – постоянство.
Знаем скорость и громкость. И никогда – на юг.
* * *
В голове играет музыка–
“Это все”, ДДТ.
Лейтенант, давай помянем
Башлачева, Сопровского, Рыжего.
Наливай! Вот так, не бузгая.
Выдох-вдох, и т.д.
За любовь! Ага. В кармане–
По нулям. Безответная выжала.
Но один пузырь – то самое.
Третий тост – за друзей,
Что остались там, на юге,
Под Шатоем, Калиновской, Джалкою…
А кого-то тянет за море.
Ну и пусть… Смей, не смей…
Будь здоров! За жизнь по кругу,
Что явилась нисколько не жалкою.
* * *
Парк Ленина, “дом Бучнева”, Консервный завод
А здесь, с утра, на стене
Юпитер ярко-солнечный, тончайший полет.
Ступнями на пол сильней
С кровати, не обученный приколы терпеть.
Встаешь, увидя сие.
Тем временем природа просветлела на треть,
Вдоль неба, или – на вес.
Балкон перекрывает маломальский обзор
Зеленых, теплых гонов.
По-летнему предчувственен воздушный разор.
И что помимо дано.
Глазеешь, и не пишется – безжалостный миг
Играет болью тупой.
И снова проявляется в башке смертовик –
Совмин, “Минутка”, депо…
* * *
Спасибо дяде Юре Шевчуку.
Александру Сергеевичу – отдельное.
Сергею Александровичу – особенное.
Большое – Геннадию Русакову.
Простите с Уралмаша чуваку,
Что все пробую самое беспредельное–
Участвую в поэзии. Откупоренные
Пивные стекляшки – вот, под рукою.
Нашептываю чудные слова.
Иногда перечеркиваю, работаю,
С балкончика поплевываю, насвистываю.
Шатаюсь по комнатам полуголый.
Учел: за деревяшкой – синева
(за балконом). А кроме – отчасти ботаю
по сотовому. Вечное перелистываю
И вижу трагические приколы.
* * *
Ходынка, война-Гражданка,
ГУЛАГ и опять Война.
Для нашего – спозаранку
Афганская. Оба на!
Кавказская – малость позже
Была. За твою судьбу!
От сердца никто не может
Поклястися наяву.
Какая-то окружила
Бессмыслица, ерунда.
Растянуты сухожилья,
Наструнены провода
Заранее, по наследству–
Испытанное вельми
(Аукаются блаженства
Развязанные… людьми).
* * *
“502-й, мы вырвались к депо!”–
Во сне кричал контуженный летеха,
В полукривом нп на букву “о”,
Где “ни о чем” – от вдоха до издоха.
Пьянющий бизнес двигал по мосту,
В Санкт-Петербурге. Делая рукою,
Он зашвырнул часами в темноту,
И двести тысяч баксов упокоил.
Не говори… Такая лабуда,
По-человечьи жуткая потеха…
И для того не надо никуда
Перемещаться. Выехать – не к спеху.
Все чудеса – на родине… Ого!
Судьба в подобном – более курсива:
Ты умираешь к черту далеко,
И без тебя кончается Россия.
* * *
От сохи, от станка, от винтовки.
Ну и все. Родословная, бля.
Охреневший, высокий, неловкий,
Представляю себе корабля,
Парохода пресветлые виды
По утру на огромной реке.
Так нечаянно Господу выдал,
Промечтался. Давненько, эге.
Холодает уральское лето.
Я иду налегке на метро.
Новоделы, хрущевки проспекта–
Офигенное разных миров.
Одуряют нервозные даты.
Но в пространстве стены и авто
Все мне чудятся длинные яхты
И маршрут Петропавловск – Бордо.
* * *
“То – по сердцу, а то – по совести.
Выбирай, молодой человек,–
Сам себе говорю. – Есть ковчег,
Есть (для психов) небесные лопасти”.
Это – полное… Нет. Признание,
Перед смертью всерьез “чик-чирик”,
Уникальный листок, черновик.
Здесь представлено все: искания.
Те – по сердцу, а те – как правило.
Середину калечит качель,
Будь ты свой, будь не свой, хоть ничей.
Но, по-моему, выбрать авиа
Надо (только б заклепки вынесли).
Видит Бог, остается чуток…
Подтянулся, турник превозмог,
Прямо, вниз… И разгадку вычислил.
* * *
Карабанов, а также – Печорин.
Образцы поведения вот.
Я иду побережьем Печоры,
Хоть бы хны, “забиваю” на взлет.
Месяц август. Баржа у причала,
Вдалеке по волнам – островок.
Я иду, сине-джинсовый малый,.
В мокасинах коричневых (ОК!),
Без футболки. И тут же – типичный
Открывается слева нас. пункт–
Деревянная Кожва, первичны
На краю две хибары гниют.
Я иду, а мне даже не скучно.
Про себя повторяю: “Океу?!
Боже мой, ну какие здесь тучи?!
Ну какой вертолет, хоть убей?!”
* * *
Трудно быть поэту человеком…
На рассвете выйдешь из деревни:
Все в тумане. Слышимость – отпевна:
Ставня заскрипит, качнутся верхом
Заросли, устраивая шелест.
Ну а ты, нисколько не мечтая,
От Невы пешочком до Алтая,
То бишь – неиспытанное через.
“После” не наступит. Безотчетен
На земле останешься до смерти…
“И т.п.” свершаемые эти
Может у истории в почете…
* * *
Говорил мне Виталька-двоечник:
“Я все понЯл бы и постиг!”
“Исправляй ударенье, лодочник”,–
Отвечал ему напрямик.
Мы сидели на старой пристани,
По барабану было нам,
Что в деревне зачем-то выстрелил
Черт-те кто (с дурью пополам).
Мы сидели, глядели, чокались
И чебурашками, и так.
А над озером чайки черкали
Полукружия. На крайняк
Отмечался природный уровень.
Все злободневное послав,
Мы шутили, два длинных увальня,
Ожидатели переправ.
* * *
Поедет крыша, значит – все.
Ну что ж, дурацкая планида.
Переозвучишь букву “е”…
А дальше? Далее не видно.
Не слепошарый, но – того.
Тю-тю, возможно, поднебесья,
И разноцветье широко–
За краем шибко интересно
Интересующимся. А
Какое звезд расположенье,
И существует ли она –
Любовь? Послушайте, наверно
Нет ни шиша. И потому,
И даже просто, безразлично.
Сорвется крыша – ну и ну!–
Дорушьте чем-нибудь приличным.
* * *
В ластах и в маске по улице в дождь проливной.
Типа – все по х…й.
Плавки еще, плащ-палатка. Судьба – ой-ей-ей.
Так что не трогай
Лучше его. И заткнись, посмотри на свое
Прошлое как бы.
Сразу, короче, начнется сплошное жилье,
Ранние свадьбы,
Сессии, офисы… Только не гром, не дворы
Стенка на стенку,
Дождь, переправы… А знаешь, давай, повтори.
Слышишь, потренькай
Струнами прямо вот здесь, на скамейке, о том,
Чтобы взаправду.
Ласты и маска – давнишние средства зато
Символ-награду–
Щщух! – обойти, успокоившись, мол, пронесло.
В этом едины.
Рраз! – и уже за пределы бессмысленных слов,
Вне середины.
* * *
Перехожу дорогу на красный свет.
Смысла, правда, нет без любви.
И не похожа тяжесть на опыт. Дед
Выдал как-то: “Пооборви
На огороде ягоды все”. Вот так,
Зря придуриваешься, мол.
Единоличный этот маршрут двояк:
Двинул в ярости и… дерьмо.
Ну а в деревне нашей, когда сентябрь,
Тоже деется черт-те что:
Ослобонит внутри, а потом – удар
Чистым ветром. И ни при чем.
И оттого, наверное, просто. – жесть.
Солнце, облако – ерунда.
Но мне порою кажется: ветер – жест
Сердца, прянувшего туда.
* * *
Звучала скрипка. Я был молод.
В семнадцать лет – уже дурак.
Скрипачка выдумала повод
И заиграла на “ура”–
За чудеса. А я, студентик,
И не догадывался, что
Теперь в тональностях вот этих
Каким-то образом учтен.
Наверняка тогда явилась
Предельно искренняя жизнь.
И я промямлил: “Ваша милость,
Вы объясняете трагизм!”
Она звучала, отстранившись
От маеты, от новостей.
И останавливала “крыши”
Аудитории своей.
* * *
Везде – следы заката:
Не в плане смерти, в плане позолоты.
Летеха пьяноватый,
И я, простуженный, в свое уперты.
Уселись на скамейке Дворовой.
Дует в октябре изрядно.
Серебряней оттенки.
И наши лица – неземные пятна.
Мечтаем понемногу.
Тупая мимика, но от природы
В глазах – почти подмога,–
Живая бронза. Травим анекдоты,
Беззлобно материмся.
И чувство горечи над пустотою,
Над медью пофигизма.
А в небесах “цзинь-цзинь” само собою.
* * *
Смерть сладка – на морозе, в таежном сугробе.
Упадешь без движенья, закроешь глаза,
И уже – ничего никогда не коробит,
И любовь исчезает, и больше – нельзя.
Но тем паче – встаешь, оттолкнувшись от ласки,
Завершающей вечной поземкой лыжню.
И уже – через сутки раздолбанный, тряский,
Деревенский автобус увозит в Пышму.