О кн.: Мария Лебедева. Там темно
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2024
Мария Лебедева. Там темно. – М.: Издательство АСТ: Редакция Елены Шубиной, 2024. – 284 с.
«Там темно» – роман во всех отношениях сегодняшний. Он складен, компактен и призрачен, как любое качественное размышление в облике – притчи, городской баллады, упадочной fairytale. Здесь очень много проговариваемых вскользь максим, сентенций, не имеющих регуляторной функции, но – добавляющих тексту несколько опосредованной глубины.
Если говорить о «Там темно» в ключе социальных или антропологических исследований, оттенив влияние на него литературы и стилевых фантазмов, то можно вынести немало занятного: размышление о методе? Семейную кинохронику, разобранную на детали? Строгую деконструкцию привычных взглядов на роман о человеке?
«Лучший вид на этот город – если сесть в бомбардировщик», писал Иосиф Бродский о неприятии идеологического пейзажа. Пейзаж Марии Лебедевой, однако, лишён даже намёка на идеологию, а формула его принятия звучит доходчиво, миролюбиво. Лучший вид на её город – «поезд Москва – Санкт-Петербург». Только и всего. Сесть, забыть, уехать.
Чуть дальше, впрочем, сказано: «Так часто думали те, кто остался». От перестановки слагаемых сумма не меняется. Кормиться горем-злосчастием с видом на Монпарнас или Сиднейскую оперу всё равно означает кормиться, страдать и, в конце концов, разыскивать варианты отступления, выхода из тупика. Европейское моралите: от себя не убежишь.
Поначалу меня смущала нарочитая аккуратность рассказа. Полумеры, выверенные тональности, развешанные там-сям водяные пистолетики Чехова; выстрелят, но больно не будет. Нейтральный – насколько это возможно – нарратив, упрятавший внутри себя разнообразные артефакты наблюдения, то, что у Марии Лебедевой получается ярче всего.
«Малыш хотел уточку покормить. Оба они – и ребёнок, и птица – переваливаются на непрочных ногах. Мама снимает семейную хронику. Малыш смеётся: как он рад найти хоть кого-то размером поменьше себя». Из таких меткостей и выстраивается план урбан-печали, технологичной городской хандры. Меня удивляет то, что эпифании и тонкие наблюдения в «Там темно» уживаются с как бы случайными всплесками «актуальности», обрушивающими и готовую интонацию, и – внятное переживание этой интонации.
«Здесь всё остаётся нетронутым вот уже много дней: висящий на спинке стула пиджак, незаправленная постель, ткань на зеркале («Обязательно нужно завесить!» – повторяла тогда мама, и дала свой палантин, и потом не то что забыла – не захотела забрать, как будто желая остаться здесь хоть палантином), чашка с тёмным от чая нутром. Края этой чашки и ей подобных, фигурно изогнутые, с золотинкой, как будто резали губы, и Кира вечно боялась ненароком оттяпать кусок. Ей казалось, что стоит забыться – и раздастся противный хруст, и станет во рту всё солёным-солёным. Но чашки не разбились, не потрескались, не понадкусались.
Они оказались покрепче, чем их предыдущий хозяин.
От одного вида этих ничейных предметов время скручивается в спираль, иногда – накрывает волной постпророчества, какое бывает, когда читаешь собственные дневники, воображая: сейчас – это тогда, только знаешь теперь наперёд, что станет в будущем, листаешь страницы со снисходительным вздохом то ли автора, то ли творца. Говоришь типа так иронично: «Героиня представить не может, что же ждёт её впереди».
Впереди героиню из прошлого всегда ожидает какая-то хрень».
Этот нехитрый отрывок показателен: ходы Лебедевой раскрыты в нём с предельной наглядностью. Первая половина – внятное, стройное обнаружение слов, хрестоматийных коннотаций; точность и лёгкость. Чуть дальше, впрочем, в повествование врывается «постпророчество», «типа так», «какая-то хрень» и другие элементы времени, личного восприятия языка.
Я вовсе не против такого восприятия, но напрашивается вопрос: чем этот роман хочет быть? Кажется, будто Лебедева стесняется уйти в индивидуальное «вневремение» и нарочито сближает слог, который не очень-то хочет сближаться, с модой, контекстом, гулом сегодняшних предпочтений. Неизбывный диссонанс, рассекающий впечатления от книги надвое: вроде бы и отлично, а вроде бы и двояко.
Сознательно избегаю разговоров о сюжете, героях, идеях, поскольку не вижу в них принципиальной важности. Это книга об узах родства (и «скучного соседства»), одиночестве, хождении по краю и непрерывном поиске своих. Параллельные судьбы; внятный окрестный реализм. Найти и успокоиться? Кира и Яся, девушки-девы с тревожным взглядом, интересны, пока их мыслями руководит авторская воля. Вырываясь же за неё, девушки становятся словами на бумаге.
Автономная живость упущена.
«Маленькая жизнь» Киры и Яси изучена с пристальностью орнитолога, но не даёт читателю выводов и хоть сколь-нибудь ясных обобщений. Эту книгу богатит и вместе с тем уродует орнаментализм – зацикленность на речевых рефренах, притчевых уловках и горделивых иносказаниях. Все они примерно из той же плоскости, где находятся «Павел Чжан» Богдановой и «Калечина-малечина» Некрасовой; остроты выдумки, работающие на дополнительную глубину, но не на впечатление.
Это, грубо говоря, цветастые накидки, хихи-хаха, бижутерия, пластиковые бусы и едва ли средство достижения цели. Пустота, обзаведшаяся пышным фасадом; раздвоенная карусель, тянущая на себя сумрачных кучевых близнецов. Кира и Яся скованы одной цепью, связаны разными целями и, кажется, обременены единым проклятием – проклятием наследства, сестринства, тайного и вездесущего.
В их противоборстве, одиночестве скрыты главные достоинства романа (наряду с теми самыми «наблюдениями», что Лебедевой даются виртуозно). Не хватает самоопределения формы, точечного укола. «Там темно» умудряется сближать тысячи несходных контекстов, выпадая, однако, из контекста цельности; это и памфлет, и социальный комментарий, и city lights, и ненастье растущих поколений, и ненастье авторское-интимное, доверительное, поведанное (как бы) наедине.
«Я не испытываю никакой особой удовлетворённости», «Я смотрю в будущее без особого разочарования», – в названиях глав проскальзывает честность, слабость, оголённость, схемы концептуалистов. Так же, снимая фильм за фильмом, работал Фассбиндер. Он всей душой любил названия-манифесты: «Я только хочу, чтобы вы меня любили», «Страх съедает душу», «Любовь холоднее смерти» etc.
Система высказываний Лебедевой кажется мне таким же Welt am Draht – пространством, где плачут птицы, человеки и сновидения. Грёзы об утраченном, мечты о чём-то большем; иными словами, жизнь настоящая, не приукрашенная и себя же манифестирующая. «Там темно» берёт за основу дуализм конкретного семейства, развилки судеб, брошенных на полпути, и их возможные интерпретации.
Здесь всё ещё больше орнамента, чем сути, и стилевой ловкости, нежели стилевой частности. Роман, желающий быть многим – и не останавливающийся на конкретике – формула вполне привычная для дебюта, тем более – для дебюта талантливого; преимущество в фокусе? «На вопрос «что ты делаешь?» Яся врёт «ничего», и ей становится жарко». Мне думается, что притворством и задан нервный, ломаный темп этой книги, – скорость мимезиса, трафарета и погони за действительностью.
Столь бескорыстной погоне прощаешь всякого рода прегрешения – от изобилия речевых контрапунктов до неосознанных уходов в герметику-эстетику-гай-германику, – но по итогу чтения остаётся чувство ловкости, поиска и, видит бог, новизны.
«Ученик даже опубликовал пару-тройку каких-то рассказов, добротных рассказов и гладких, точно галька на берегу. Где история шла от начала к концу, и была запредельно ясна мотивация всех персонажей. До последнего вымарал он возникшие кое-где штампы: штампы были точнее всего в этом мире, но их полагалось убрать. Никакой лишней детали, тема более чем серьёзна. Эпиграф из Пушкина, чтоб уж наверняка».
Дебютный роман Марии Лебедевой контурно вписывается в универсум новой, ещё прорезающейся на устах прозы, и в то же время не способен отпустить фундаментальные принципы старых «бытописаний» – с завязкой на человеке, слабости, невозможности одолеть, превзойти и монотонно возжелать большего, признать стремление к внутренней эволюции. «Там темно» предлагает компромисс по ловле света и не желает читателю того, что уверенно обнаруживает в себе, – неприкаянности, холода и болезненного внимания к теням.
Как жить, когда над твоей головой «небо сделали из алюминия, поцарапали голубями»?
Вопрос, полагаю, не из лёгких.