Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2024
Вадим Ярмолинец родился в 1958 году в Одессе. Окончил факультет романо-германской филологии Одесского университета, работал в газетах «Моряк» и «Комсомольская искра». В 1989 году эмигрировал в США, работал в газете «Новое русское слово». Публикации в журналах «Октябрь», «Новая юность», «Новый журнал», «Вопросы литературы», «Новый мир» и др. Автор пяти книг прозы. Постоянный автор журнала «Волга».
I. На фортепианном концерте (Ференц Лист – Патриша Барбер)
На днях я побывал на домашнем концерте фортепианной музыки. Пианистка, она же хозяйка дома, прекрасно исполняла произведения Ференца Листа, предваряя каждое небольшим рассказом о композиторе.
Лист, по ее словам, выходил на сцену в роскошном гусарском мундире с эполетами, грудь его была украшена орденами, на боку висела инкрустированная изумрудами и рубинами сабля. Женщины сходили по нему с ума. Когда Лист начинал снимать перчатки, самые нервные падали в обморок. «Хм!» – говорил Лист, поправлял усы, а усы у него были как у генерала, и, перебросив уже ненужные перчатки через плечо, шел к роялю.
Снимал ли он саблю или так и играл с ней – не знаю. Хозяйка не сообщила, но в конечном итоге, я о другом. А именно о том, что я тоже был на одном концерте, где пианистка, это была Патриша Барбер, как бы продолжила традицию Листа, но по-своему. Она, значит, поднялась на сцену, села к роялю, сняла кроссовки, потом сняла носки, бросила все это под стул и… начала играть и петь.
Те еще манеры, как сказали бы в моем городе.
Как на это отреагировала публика? Да никак! В обморок никто не упал. Ну, действительно, может, женщину мозоли беспокоили, или кроссовки у нее тесные, а может, она просто любит, чтобы у нее ноги дышали, кто ее знает?
Теперь некоторые важные подробности.
Я со своей женой специально пришел на концерт за полчаса, чтобы заказать говяжьи ребра и спокойно насладиться ими до начала представления. Забыл сообщить, что концерт был в манхэттенском клубе Jazz Standard. Кухня у этого клуба общая с рестораном Blue Smoke. И вот копченые ребра там такие, что язык можно проглотить. Короче, мы заняли первый столик у сцены, разместили заказ, ждем. Напротив нас устроилась пара французов. Заказали себе по бокалу шампанского, пригубили и, слово за слово, мы с ними разговорились. Мечтали, сообщают они, попасть в настоящий джазовый клуб, ощутить его истинный дух. Да-а, думаю, сейчас нам наш заказ доставят, вы его и ощутите. А время между тем идет, уже и оркестр начал по местам рассаживаться, зал полон, а официанта как волной смыло. Короче, появляется он одновременно со звездой вечера и двумя ведерками. Это у них там такой стиль – пейзанский – одно ведерко с ребрами, а второе для костей.
Соседи наши даже притихли от такой неожиданности. Мы, понятное дело, им предложили разделить нашу скромную трапезу, но видимо у них на родине наши деликатесы с их шампанским не идут. Ну, еще бы, Франция!
А тут с одной стороны Патриша Барбер, сняв носки, исполняет свои песни, а с другой аудитория, закатав рукава, уписывает эти ребра за обе щеки. Плюс запах такой, что голова кругом. От ребер, я имею в виду. Невольно даже встает вопрос: кто тут должен в обморок падать – аудитория или артистка? Но эта Барбер держится, играет и поет как ни в чем не бывало. Настоящая работница искусств, одним словом!
Да-а, времена меняются и нравы тоже, и, знаете, я как раз это приветствую. Я, например, не хотел бы, чтобы кто-то начал падать в обморок от наших американских манер. Вы вообще можете себе это представить: на сцене носки, в зале обглоданные кости, какой-то нервнобольной лягушатник со своей мадемуазелью на полу валяются, и все это под звуки джаза, который тот же Ференц Лист и за музыку бы не посчитал. И еще эта женщина босиком за роялем сидит!
Но я отвлекся. Как следовало из рассказа пригласившей нас на вечер пианистки, в середине своего жизненного пути Лист потерял сына, а вскоре после этого – дочь. Разбитый горем, он удалился в монастырь, где провел пять лет в качестве прислужника. Отношение к нему там было уже, конечно, не тем, что раньше. Братия называла его «наш маленький аббатик». Говорила ему: «Эй, аббатик, не зевай, тащи сюда кадило, да поскорее!»
Я знаю, что я бы сейчас просто потряс аудиторию, если бы сообщил, что и Патриша Барбер тоже постриглась в монахини. Отнюдь нет! Вместо этого она женилась на музыковеде Марте Фельдман. Можете проверить в Википедии. В наши дни этим, конечно, никого не удивишь, впрочем, как и во времена Ференца Листа, никого не мог удивить уход в монастырь.
II. Диктофон (Пэт Метини)
В середине 80-х в СССР приехал знаменитый американский джазовый гитарист Пэт Метини со своей группой. Одна из гастрольных остановок была в Киеве. Я тогда работал в одесской комсомольской газете и писал, среди прочего, о музыке, которую знал и любил. Мэтини был тогда одним из моих кумиров. Я помчался в Киев.
Весь город был в огромных афишах о концерте звезды джаза во Дворце спорта. Я прямым ходом туда. Возле кассы – ни души. Ну, думаю, билеты, конечно, раскуплены. На всякий случай подхожу к окошечку.
– Здраствуйте, у вас билеты на Пэта Метини есть?
– Даже больше чем надо. Вам в каком ряду?
– Дайте в десятом.
– Возьмите. С вас два рубля.
– А в пятом есть?
– Есть.
– А поменять десятый на пятый можно?
– Молодой человек, меня здесь торговать посадили, а не шило на мыло менять. В зале пересядете.
Я еле дожидаюсь вечера. Концерт – потрясающий. Музыка, звук – как с пластинки. При этом две трети зала пустые. Все, кто знал, кого пришел слушать, сбились в партере, а на дальних трибунах возмущенная пэтэушная молодежь орет: «Метал давай, падла!»
Выхожу с концерта совершенно ошалевший и иду к служебному выходу ждать артиста – вдруг смогу взять у него интервью. И вот он выходит. Копна волос, джинсы, белые кросовки, полосатая майка, ослепительная, как говорят про американцев, улыбка. И за ним весь его состав, который я по сей день могу назвать поименно: Лайл Мейс, Стив Родби и Дэн Готлиб. Считай, четыре десятка лет пролетело, а помню. Потому что жил этой музыкой. Да, так-то вот.
Короче, подхожу к артисту и говорю: так и так, я корреспондент молодежной газеты из Одессы, мог бы я взять у вас интервью?
– Конечно, – отвечает. – Приходите завтра за час до концерта, поговорим в гримерной.
Вечером звоню своей подруге и, захлебываясь от одолевающих меня эмоций, рассказываю про концерт, а главное, что сам Пэт Метини согласился дать мне интервью!
– Та, – говорит, – лучше бы ты у «Би-Джиз» интервью взял.
Ну, что тут сказать? Музыка – дело вкуса. Есть такие меломаны, которые всю жизнь «Джулай морнинг» слушают со слезами на глазах. Так что я, любимой женщине «Би-Джиз» не прощу?
– Послушай, – продолжает она между тем. – Тут один киевский знакомый моей мамы хочет передать мне свежий номер журнала «Бурда Моден». Ты можешь его взять у него и привезти? Только проверь, чтобы вкладыш с выкройками был на месте.
– Никаких проблем, – отвечаю. – Пускай завтра приносит свою «Бурду» ко Дворцу спорта ровно без пяти шесть. Только без опозданий, меня звезда ждет.
– Ну, спасибо. Сейчас мама ему перезвонит. Ты сам, главное, не опоздай.
На следующий день без пяти шесть у Дворца спорта появляется мужина пожилого возраста в шляпке и сандалетах. В одной руке он держит журнал с яркой зарубежной обложкой, а в другой – ведро. Обычное цинковое ведро, накрытое каким-то платком.
– Вы такой-то?
– Да, это я.
– Это – вам.
Он протягивает журнал, а ведро ставит мне под ноги.
– Не понял, а ведро, что ли, тоже мне?
– Это – мясо.
– Какое мясо?!
– Свиная вырезка. Для вашей тещи. От Алексея Михайловича.
– Подождите, во-первых, она мне пока еще не теща, а во-вторых, ни про какие ведра с мясом мы не договаривались. Извините меня, но ведро я взять не могу!
– Ну, знаете, молодой человек, при таком подходе к жизни вы рискуете потерять такую тещу, какой вы больше не найдете. Ни с мясом, ни без мяса. Такие женщины на дороге не валяются.
Я стою смотрю на него, он смотрит на меня. Очень строго. Не знаю, что он думает про меня, но я в этот момент прямо-таки вижу, а воображение у меня – мама не горюй, как я появляюсь с этим ведром перед знаменитым американским джазменом.
– Здраствуйте, мистер Метини, не обращайте внимания, это тут Алексей Михайлович моей будущей теще мясо передал.
– Мясо?!
– Да.
– В ведре?!
– Слушайте, мистер Метини, у нас тут не Америка. Традиции, обычаи, привычки – все другое. Пэтому мясо мы, бывает, носим в ведре. Если оно есть. Я о мясе. Да и о ведре тоже. Еще скажите спасибо, что я его в карман не положил, потому что у нас тут и с оберточной бумагой тоже проблемы, я уже не говорю о целофановых кулечках.
– Алексей Михайлович, – вру я тогда этому типу. – Вы меня, конечно, извините, но я сегодня улетаю по заданию редакции в Москву, и домой в Одессу вернусь только через две недели. А через две недели меня с этим мясом ни в один самолет не пустят.
– Нет, ваши приоритеты меня определенно удивляют, – говорит Алексей Михайлович. – Я это должен буду обсудить с вашей тещей.
– Да она мне не теща!
Но он уже не слушает. Берет ведро и уходит. Хорошо еще, что журнал не отобрал.
А через несколько минут я показываю вахтеру свое журналистское удостоверение, тот зовет кого-то чином постарше, и меня проводят в гримерную моего кумира. По-прежнему сияя своей американской улыбкой, он показывает на стул. Я сажусь, достаю ручку и блокнот.
– А диктофона у вас нет? – интересуется Метини.
И тут меня посещает очередное видение. Как вы уже поняли, я их генерирую с пугающей меня самого легкостью. Я представляю себя со злополучным ведром, которое я все-таки взял у этого Алексея Михайловича и пришел с ним на интервью.
– Простите, а это что у вас? – спрашивает меня музыкант.
– А это мой диктофон, мистер Метини! Форме и размерам удивляться не надо, потому что тут все такое. У нас даже поговорка есть: советское значит отличное. В смысле отличается от всего остального в мире. Это у вас диктофоны маленькие и прямоугольные, а у нас – большие и цилиндрической формы. Потому что звук лучше входит и сохраняется именно в цилиндре. Это доказано нашими учеными. Кнопок тоже нет. Он сам заводится от звука. Говоришь: раз-два-три, хлопаешь в ладоши и – поехали.
Да, но ведра со мной не было. Короче говоря, я прекрасно справился с интервью, как обычно пользуясь блокнотом и ручкой. Была в те времена такая технология, и ничего, работала. Ну, вот. Интервью опубликовали. А моя любимая девушка стала моей женой. А ее мама, соответственно, моей тещей. Она неплохо ко мне относилась и, вы не поверите, но когда мы перебрались в Нью-Йорк и я начал работать в местной русской газете, она мне сделала отличный подарок – диктофон «Панасоник».
III. Поздние проводы (Коля Ноготь)
У нас тут на Брайтоне жил один музыкант – Коля Ноготь. Своим прозвищем он был обязан технике игры на гитаре. Он не пользовался медиатором, а бил по струнам ногтем большого пальца – как Джефф Бек.
Коля выступал во всех русских ресторанах Нью-Йорка, но его отовсюду выгоняли. Дело в том, что когда он напивался, он устраивал такие концерты, что люди их потом вспоминали всю жизнь. На сцене возле него всегда стояла бутылочка воды, и в промежутках между песнями он отпивал из нее глоток-другой, только это, как вы понимаете, была не вода. Достигнув кондиции, Коля преображался. Вот он тебе мирно бренчал «Семь тысяч над землей», и вдруг рожа у него становилась багровой и он вламывал такой Smoke on the Water, что посуда с полок падала.
Один раз я это видел своими глазами. После первых ударных аккордов Коля спрыгнул в зал, там забрался на ближайший банкетный стол и, размахивая своим самопальным стратокастером, двинул прямо по тарелкам с закусками, потом поскользнулся, грохнулся задом в какой-то салат с крабами, и все это не переставая рвать струны и орать про дым над водой и огонь в небе. Что началось! Мужики матерятся, бабы визжат, кто-то метнул в Колю бутылку шампанского, но попал не туда, оттуда тоже вопят. Прибежали официанты, тянут Колю со стола за ноги, он отбивается, гитара ревет как раненый зверь, короче – ужас!
Когда Коле уже не осталось где играть, он еще выходил с портативным усилком и гитарой на Бордвок, но длилось это недолго. Наш участковый мент Арик подойдет, бывало, к Коле и говорит: «Братан, сворачивай свою музыку, люди жалуются. Сильно громко». Ну, Коля свернется, мелочь из банки для подаяний пересыпет в карман и пойдет. Арик ему: «Стой!» Тот остановится. Арик ему пятерку сунет и говорит:
– Только водку не покупай, пойди пожрать себе возьми.
– Да не голодный я, – отвечает Коля. – Мне бы поиграть.
– Братан, бухать надо меньше, тогда и играть будешь в положенном месте. Понял?
– Понял.
– Все, иди.
Еще он какое-то время на платформе сабвея «Семь тысяч над землей» в формате unplugged исполнял, но это уже был не тот Коля Ноготь, которого мы знали в его лучшие, так сказать, моменты.
Нищета его, конечно, крепко пришибла. Бывает, смотришь: Коля это или его серенькая тень у винного магазина стоит? Так вот он и угасал в глазах своей старой аудитории, когда ему вдруг подвалило счастье – скоропостижно скончалась бабка, у которой он снимал квартиру – тетя Рита.
Нет, вы только представьте: вот она каждого первого числа тарахтит в твою дверь с требованием внести квартплату, а вот она уже тихо лежит в своей старушечьей кроватке и никого не беспокоит! Перемена настолько стремительная, что поневоле задумаешься: стоит ли так выкладываться на отпущенной тебе дистанции?
Да, а в доме этом, помимо покойницы и Коли, еще проживали молодожены Андрюха и Оксана Хапенки. Коля квартировал в двух комнатушках за гаражом, а покойница с начинающими супругами на втором этаже обитала.
Оксана первой сообразила, что случилось. Говорит: Коля, ты молодой, залезь на крышу гаража и загляни к ней в окно, чего она там себе думает? Ну, Коля залез, поднял раму, смотрит – лежит тетя Рита и тихо смотрит в потолок. Он ее окликнул для порядка, никакой реакции. Все, думает, приплыла бабушка в свою последнюю гавань.
– Ну, и чего там? – интересуется Оксана.
– Чего-чего, в 311 надо звонить, нехай тело вывозят.
– Ты что, пьяный? – спрашивает Оксана. – Сегодня первое февраля, квартплату вносить больше некому, так что до марта никуда звонить даже не думай. А бог даст, весна будет холодная, так можно и до апреля продержаться.
Потом мужу своему:
– Андрюха!
– Ну, че те?
– Пойди тете Рите отопление отключи, а ты, Коля, пока не слез, все окошки у нее открой. А я котлет с картошкой нажарю.
А у этой Оксаны чуть что – котлеты с картошкой, только повод дай. И вот на тебе повод – поминки!
Ну, Колю, ясно дело, как специалиста узкого жанра, послали в винный, где он на только что сэкономленные деньги взял бутылку «Котлована» к столу и еще шкалик «Смирновской» – себе на утро. Чтобы два раза не вставать.
Ну, сварили, сели, открыли, разлили, помянули тетю Риту, царствие ей небесное. Да-а, хорошая женщина была, хоть и строгая, особенно с деньгами, но дело такое – Бог дал, Бог взял, с ним не поторгуешься. Так что наливай еще по одной, пока котлеты не остыли.
И вот так они живут: месяц проходит – квартплата в карман, второй проходит – снова в карман. Андрюха уже подумывает о новой тачке, Оксана дубленку на распродаже взяла – по случаю конца сезона. Даже Коля, до чего безалаберный человек, а тоже со «Смирновской» на «Котлован» перешел, и даже заначил на черный день литровочку новой своей возлюбленной. Вот это уже настоящая Америка, холера ее раздери! Ан нет, в июне органическая химия все-таки берет свое. Летний бриз с океана приносит запах, отдаленно напоминающий запах не самой свежей рыбы. И этот запах дает совершенно неожиданный эффект – у Коли просыпается совесть. Он тогда стучит соседям в окно и говорит:
– Оксана!
Та появляется, халат запахивая, и тут же Андрюха за ней. Оба румяные такие, растрепаные.
– Ну, че те?
– Я тут, знаете, подумал и решил, что как-то это не по-людски. Надо бы, все-таки, тетю Риту похоронить.
– А полторы тысячи в месяц брать за эти скворечники – по-людски? – отвечает Оксана. – Ничего с ней не будет, нехай лежит.
– Я тебя слышу, Колян, – подает голос Адрюха. – Но ты тоже пойми – жарко, отсюда и амбрэ.
– Амбрэ! – говорит Оксана. – Очень ты нежный стал в Америке. Значит так: вставим тете Рите в окно кондиционер и пусть ей там будет хорошо и прохладно.
Ладно, скинулись, купили кондиционер, вставили его куда надо и снова жизнь идет, деньги капают. И тут по телевизору сообщают, что на Нью-Йорк движется страшный ураган. Пока он еще только приближается, в дверь стучат. Открывает Оксана. На пороге почтальон-печкин с кипой писем.
– Здрасьте, а вам что – почта больше не нужна? Ящик забит так, что складывать больше некуда! Где адресат?
«Упс! – думает про себя Оксана. – Действительно, про тети Ритин почтовый ящик уже и думать забыли».
– Адресат ваш, в смысле наша тетя Рита, сильно устала и теперь спит, – отвечает тогда она. – Давайте, что у вас там. Как проснется, я ей вручу лично в руки.
Почтальон уходит, а Оксана садится на крыльцо и начинает перебирать довольно таки увесистую пачку корреспонденции. А там: счета за свет, счета за газ, из банка счета, одно письмо просто с явной угрозой: поскольку вы прекратили вносить плату по займу и не отвечаете на наши призывы к вашей совести, ждем вас в суде, шутки кончились.
– Ну, все, – говорит Андрюха. – Сколько веревочке не виться, а платить придется. А я только тачку присмотрел.
А Коля, напротив, радуется.
– Похороним наконец нашу тетю Риту, потому что она у меня просто как камень на шее висит. И это уже не говоря про все эти ароматы.
– Минуточку, – говорит Оксана, – главное, не делать резких движений. Как говорили в семье Ленина: Надежда умирает последней. Давайте подождем урагана. Может, он вообще этот дом смоет в океан нахрен. А нам еще и субсидируемое жилье дадут как жертвам стихии.
– Ладно, – говорит Андрюха. – Я сейчас куму позвоню в Бронкс, пересидим ураган у него, а ты, Оксана, иди пакуйся. Сковородку только не забудь.
Короче, запаковались они, да так, что сами еле в свой тарантас втиснулись, помахали Коле на прощанье, мол, держись, пацан, русские не сдаются, и отбыли к куму своему.
Не успели Хапенки завернуть за угол, как начинается: ливень льет, молния бьет, ветер свистит, и воды уже по колено! Нет, постойте, какое по колено, по пояс уже! Мамочка моя родная, что же делать?!
Ну, ясно что. Коля достал заначенную литровочку «Котлована», банку шпротов и пошел на чердак. Там он выпил, закусил и лег спать на старый матрас из хозяйства покойной тети Риты. Да, чуть не забыл, гитару свою любимую он тоже наверх притащил, потому что кроме нее у него же буквально – никого.
И вот он спит себе сном праведника, как это называется, а стихия под ним и над ним просто рвет и мечет. Но в конечном итоге она успокаивается, и как раз к этому моменту Коля продирает глаза. Осматривается с удивлением – типа где я? – и видит, что в окошечке под самой крышей, как и полагается после правильного потопа, светит солнце и сияет радуга. Мать честная, ну как же за это не выпить?!
Он выпивает и одновременно слышит такие звуки, как если воду, которая, видимо, собралась в доме, пока он спал, со страшным ревом втягивает в какую-то разверзшуюся под ним воронку.
Коля тогда вливает в себя еще сто пятьдесят для храбрости и выходит со своего чердака наружу. Что же он видит? Даже не спрашивайте, лучше бы он этого не видел!
Пол на втором этаже провалился, и видно, как бурлящий водоворот втягивает в себя всевозможное домашнее барахло, а на самом краю этой роковой бездны стоит стоймя кроватка тети Риты вместе с самой тетей Ритой!!! За полгода лежания она так крепко с ней срослась, что никаким ураганом не оторвешь!
Коля смотрит на новый цвет лица тети Риты, на ее седые волосы до плеч, на ее черные глаза и от ужаса каменеет, но ненадолго, потому что остатки дома валятся со страшным скрипом набок, как те башмаки из известной песни про Костю-моряка. И тут же мощный поток подхватывает их вместе с Колей и его домохозяйкой и уносит в океан. Сбылся-таки Оксанин прогноз!
И вот они уже плывут, покачиваясь на легкой океанской волне. Тетя Рита, кажется, даже улыбается – она явно рада перемене обстановки, а что до Коли, то взобравшись на какую-то дверь как на плот, он прижимает к себе покрепче любимую гитару с не менее дорогой литровочкой «Котлована» и наблюдает за движущимся мимо него брайтонским берегом. Ах, какое все знакомое: магазины и рестораны, детская площадка и эстакада сабвея, чайки и голуби. Коля отвинчивает крышечку, делает еще глоток, шморгает носом и блаженно улыбается, как человек, которому показывают видео из мест, с которыми его уже ничего не связывает, кроме приятных воспоминаний.