О кн.: Алексей Радов. Не себе
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2024
Алексей Радов. Не себе. – М.: Б.С.Г-Пресс, 2023. – 328 с.
Попав в созданный автором мир, более-менее к нему привыкнув, непременно хочешь остановиться, оглянуться. Когда мир в целом соответствует привычному, начинаешь поиск личных зацепочек. Дабы совпасть ритму прозы. Или, наоборот, ищешь несообразности, анахронизмы – если книжка с ходу не глянулась. Читая нечто в жанре «другое время, другая галактика», расслабляешься и получаешь удовольствие. Пока не надоест.
Но как быть, если мир вроде наш, однако перекрученный какой-то? Или чуть вывернутый. Вроде даны явные, тонкие приметы времени:
«– Да трезвый я.
– Я слышу. Кто из вас в поезде трезвый ездит.
– Сейчас совсем другие поезда. Даже бутылка пива экстрим».
Кто часто пользуется гостеприимством РЖД, знает: с алкоголем в поездах ведомство стало всерьёз бороться в 2011-м. Через год накал сражений достиг апогея. Дальше, кажется, полегчало. Хотя не везде – в Сибири по сей день проводники часто вызывают полицию. Протоколы, штрафы, высадки на малоприспособленных к жизни станциях. Канитель, словом.
Примерно тому же времени – первым годам второго десятилетия нашего века – соответствуют и другие приметы. Мобильные поголовно у всех, однако мессенджеры ещё не получили тотального распространения. Роуминг являет собой проблему. Общественные настроения тоже такие… докрымские. Многие честно верят в революцию и пытаются оную устроить. Как умеют:
«–Эй, революционеры, иди сюда!
Они стали идти быстрее, потом побежали».
А спустя несколько страниц один из бунтовщиков риторически удивляется: «Как так – вчера убегать от полиции, а сегодня работать на эту самую власть». Ну, как? Нормально. Бывало подобное лет тринадцать-пятнадцать назад сплошь и рядом.
Вроде со временем действия определились, и тут бум!: «Англичанин поправил, теперь в Англии король. И все ему подчиняются? – невинно спросила Лиза. Да, мы чтим корону, – последовал ответ». То есть на дворе 2023 год из немного примороженной реальности? Тогда почему вдруг заново стали появляться вытрезвители, закрывшиеся в том же 2011-м? Может, вообще дело происходит в недалёком будущем, только немножко поехавшем?
Ну, бывает. Локализоваться во времени не удалось. Будем определяться в пространстве. Разумеется, в литературном. Сначала приходят в ум ассоциации ближайшие. Например, прозвучавший несколько лет назад роман Алексея Сальникова «Петровы в гриппе и вокруг него». Там мир наполовину или более состоял из тягучих псевдогаллюцинаций, вызванных болезнью и общим неустроением жизни. Перемешанные явь, бред, сон, уходящие в никуда диалоги – безусловные точки соприкосновения той книги с читаемой нами.
Но есть важное отличие. Действие у Сальникова оборачивалось бездействием. Оно происходило точно в паутине и как с горки катилось к открытому финалу. Иного там не предполагалось. Роман «Не себе» устроен иным образом. Люди тут, конечно, часто бредят и много спят, но сюжет продвигается более чем динамично. Причём в мире большом, внешнем по отношению к персонажам, событий больше и они масштабней. Нет, герои сами активничают, носятся по миру, но обстоятельства довлеют.
Тогда наоборот: обратимся к литературам старинным. Немотивированность насилия и видимая алогичность поступков напоминает исландские саги: «Они взяли по паре портера и сели на бордюр. Было приятно сидеть с ним вот так вот просто. Дезанов весь подобрался и ударил друга Лизы в скулу. Но синяка не появилось. Тот вспылил, вылил портер на мостовую и быстрым шагом ушел». О сагах же заставляет вспомнить и внезапное появление совершенно новых персон, коих текст, вроде, не предполагал в своём прежнем движении. Скажем, нижеследующие господа и дамы появляются без прелюдий, ниоткуда:
«Глава 5. НАШЛИ ДЕНЬГИ
Глеб и Денис копают у дерева. Даша в наушниках слушает блэк-метал, прислонившись к соседнему дереву.
– Что-то звякнуло, – заявил Глеб.
– Это у тебя айфон сел, – ответил Денис.
– Там металл, – продолжал Глеб.
Денис в гневе отбрасывает лопату.
– Нет, что-то большое, – говорил Глеб.
Глеб начинает азартно раскидывать землю. Вон он достает железный ящик. Зина равнодушно хмыкает. Глеб достает зубило и открывает ящик.
– Только не говори, что это и есть клад твоего прапрадеда.
– Хорошо, не скажу. – Захлопывает крышку.
– Опять ржавый садовый инструмент? Пошли, я совсем замерзла.
Глеб подмигивает Зине. Она подходит, он открывает ящик, полный денег.
Денис тоже подходит. Быстро оценивает обстановку, хватает лопату и бьет наотмашь по голове Глеба, но Зина это видит и успевает Глеба оттолкнуть.
Тот хватает вторую лопату, они начинают биться на лопатах, как двуручными мечами.
– Перестаньте немедленно! Какие же вы комсомольцы!»
Простоквашино в антураже ролевиков? Так Простоквашино – сага. И «Крёстный отец» – сага. И, к примеру, повести Владимира Кочнева «Дежавю» и «Герои подворотен», вышедшие лет пятнадцать назад – вполне себе небольшие саги. Жанровое определение не означает понимания.
Кроме того, определение хромает. Да, в книге Радова, как в сагах, со временем побуждения действующих лиц мотивы их появления, связи с иными субъектами и структурами делаются более или менее ясными. Разумеется, ясными – во внутримировом контексте. Но обильные безумные диалоги в структуру саг никак не укладываются.
Диалоги в самом деле нетривиальны. Зато в безумии этом есть своя система. Причём у каждого сновидца – собственная. Но пересекающаяся с системами других. К середине, если совсем точно, к шестой главе, формируется фуга слов: с повторяющимися мотивами и отдельными партиями участников действа. Каждый, вроде, говорит о своём, но вербальная дискоммуникация не препятствует развитию сюжета и своеобразному взаимопониманию.
А параллельно фуге слов формируется столь же непросто устроенная фуга снов. Смотри мы сны за кого-либо одного, ситуация оказалась бы куда более простой. Каждый из персонажей не раз мог погибнуть. Многие – в самом начале. Оттого нетрудно принять замороченную структуру повествования за чьи-то предсмертные видения. Как в «Мосте через Совиный ручей»[1]. Или наоборот: раз герои, вроде обречённые на гибель, периодически выживают и воскресают, значит кто-то их очень хотел убить. Просто не хватило силы или решимости. Помните, в книжке «Американский психопат» Патрик Бэйтман убивает всех подряд? Как выясняется в финале, делает это он исключительно в собственном воображении[2]. Зато с качественными подробностями.
Однако всё сложнее. Сон у Радова – объективная реальность. А что? Если мечта бывает общей, как долго учили наших предков, отчего общими не могут стать сны? Зря, что ли, сны и грёзы во многих языках носят общее название? И вопрос «зачем снятся сны?» в мировой культуре (особенно – в контркультуре) относится к разряду фундаментальнейших.
Кстати, не так давно, в 2013-м, кажется, эта проблема получила довольно научное разрешение. Когда сделалось возможным МРТ-исследование с хорошим качеством и надлежащей длительностью, исследователи увидели: клетки мозга во сне прилично сжимаются. По линейным размерам процентов на тридцать-сорок, а в объёме, стало быть, почти втрое. Это надо, чтоб оттекал ликвор, уносил мусор. Не будет оттекать и уносить – станут накапливаться плохие, негодные пептиды. Придут Альцгеймер, Паркинсон и прочая недобрая компания. Понятное дело, сжимаясь, мозговые клетки не могут работать в полную силу. Они начинают выдавать разную бредятину, собственно, и отражаемую нами в качестве сновидений. Произойди такое с человеком бодрствующим, он натворит дел.
Теория снов получилась красивой, непротиворечивой. За прошедшие годы было получено несколько явных её подтверждений и некое количество столь же глубоких возражений. Тут пусть разбираются специалисты. Мы лишь отметим: гипотеза эта отвечает на вопрос почему снятся сны. А нам интересней – зачем.
Первый ответ очевиден и довольно прост. Во сне мы оживаем. Морально и физически: «Дезанов наконец заснул. Побитые в принципе хорошо спят. Говорят, им снятся приятные сны». Момент оправдания сна уже убедительный, но ещё недостаточный. Важнее другое: в читаемом романе снам отведена существеннейшая и парадоксальная роль средства общения: «– Главный критерий: хочется тебе видеть во сне других или нет». Лишь во сне ты способен понять Другого. Ибо сам немножко растворяешься. Утрачиваешь внешнюю мембрану, отделяющую тебя от мира.
Тут приведём редкий-редкий фрагмент длинных и некоммуникативных рассуждений. Почти лишённый, в отличие от остальной текстовой ткани, иронического компонента: «Сны – место, где обрывки желаний, те, что не вместились в реальность, комбинируются друг с другом и нам предоставляются. Ошибочно мнение о нереальности в снах происходящего. Сны аморфны по своей природе, и аморфность происходящего согласуется с этим, существует комбинация аморфного с не аморфным, когда реально пространство и нереальны события, когда в несуществующем происходит что-то реальное (с нашей точки зрения). В снах же не случается противоречия, они абсолютны, и вообще никто и не говорил, что сны должны предоставлять нам некие доказательства, в снах наша жизнь за ними также доказана быть не может. Однако, наличие второй реальности для большинства индивидов, не могущих постигнуть и эту, нежелательно. Ведь аморфное – неуловимо.
Основное отличие сна от яви для данной концепции в том, что живем так в сиюминутной данности, в изменяющемся пространстве, главное здесь – наблюдать».
То есть ирония в приведённом отрывке вполне присутствует, но считываема она лишь в контексте. Так в этом смысле ею книга проникнута очень даже! Не гэгами, не приколюхами в стиле обзорщиков и стендаперов, а как жизнь наша: перестанешь над ней смеяться, так и жить перестанешь. Во всех смыслах.
Вернёмся к сути. Факт, что сны индивидуальны, взаимодействию не противоречит. Речь ведь тоже индивидуальна. Да и восприятие мира в целом: «…это не та Двина, что на карте, а местная». Наяву ты беспременно станешь сопротивляться: мол, та эта Двина, я её сам видел! Или наоборот: не Двина это вовсе, навигатор другое говорит! Во сне же готовность к принятию выше. Это ж не ты сон воспринимаешь, а он тебя; не ты осознаёшь сон, но видение осознаёт тебя. Получается, реальный мир у каждого свой, а сны – общие.
Такая метафора всеобщего коммуникативного сна оказалась бы уже неплохим обоснованием интереса к роману. Но, во-первых, недостаточным. Всё-таки притча о Чжуань-цзы про безразличие факта, кто кому снится, создана очень давно. А во-вторых, книга совсем не об этом. Перемешанность реальности с иллюзиями тут служит лишь приёмом. Хотя важным, оправдывающим и уравнивающим абсурд и норму: «Он съел спички, целый коробок, и пятнадцать вареных картофелин». В нашей так называемой действительности градус абсурда примерно идентичен. Лишь проявления отличаются. Только бредовость происходящего мы тщательно скрываем от себя и друг от дружки. Оттого, может, и легче общаться на уровне сновидений: бессознательное у всех одинаково безумно по модулю.
Но должны ж быть и в явленном мире какие-то базовые ценности, общие для всех! Деньги, например.
А вот и нет. В главе девять разразится тотальный переворот. Деньги отменят. Сбудутся мечты не-идиотов: «Деньги приятная вещь. И почему на всех не напечатать». Заметим: я не сдаю базу! В смысле не раскрываю сюжета. Ибо, как уже говорил, тут куда важней личные и межличностные перипетии. Внешний же фон лишь задаёт правила игры. Кстати, существенный момент: и в книгах, относимых к реалистическому направлению, и в твёрдой фантастике, и, разумеется, в фэнтези различных подвидов протагонист, стремящийся к чему-либо, непременно принимает в достижении цели решающее участие. Или хотя бы значительное. Перемены к худшему, разумеется, вольны разразиться посредством самых разнообразных сил, но победа – его заслуга. Он герой или кто?
В романе «Не себе» опять всё иначе. Поистине: и не себе, и не сами, и не для себя. Как мы помним, человеки готовили революцию, готовили. Несли, так сказать, лишения и тяготы. Но она вдруг свершилась сама собою, заставив их расхлёбывать последствия.
Ни давки, ни очередей, ни содому, ни насилия – ладно, такое возможно в рамках определённого мира. Но снова поражают индивидуумы. Те, кто считал деньги базовой и фундаментальной ценностью, по-прежнему готовы умереть за них: «Никита Петрович очень боялся, что его сейчас переведут в другое измерение, и собственно как имя-фамилия он перестанет функционировать. Будет просто овощ, как бешеный томат или брюссельская капуста. Может, предложить денег? Но их было жаль».
Повторим. Деньги отменили, даже запретили. Владение ими стало тяжёлым преступлением. Но люди, творившие ради этих денег опасные непотребства, по-прежнему их вожделеют. Денег, а не непотребств. Но и персонам, куда более приятным, сбыча мечт особого счастья не принесла. Как минимум – моментально не принесла.
Ну, вот теперь можно поговорить о книге, на которую «Не себе» действительно чуть похожа. И сказать, в чём всё-таки заключено их фундаментальное различие. Я про роман «Пена дней» Бориса Виана. Там тоже и злодеи какие-то ненужные, и у главных персон нет проблем с деньгами (по крайней мере – в начале действия), и разные сновидческие чудеса сильно облегчают жизнь. Чудеса вправду добрые: от запасного домашнего солнца до фортепиано, создающего коктейли ни из чего, и общительного мышонка-уборщика.
А счастья нет, и коммуникация в реале сильно затруднена.
«Пена дней» завершала эпоху господства экзистенциальной философии. Ровно в том смысле, в каком «Дон Кихот» завершал эпоху рыцарскую, а, допустим, Пелевин (давно, ещё в «Затворнике и шестипалом») прощался с постмодерном.
Роман «Не себе» не прощается ни с кем и ни с чем. Он создан в совершенно определённую эпоху. Смотрите: какую бы литературу на тему мироустройства мы сейчас ни прочли, какую бы интересную лекцию на эту тему ни глянули, в финале, по мере приближения к вещам фундаментальным, мы непременно встретим две идеи:
1). мультиверс;
2). антропный принцип.
Источники знаний могут быть разными: от научпопа до публикаций действительно значимых и реферируемых в мировых научных базах. Степень развития концепций также может разниться. В случае мультиверса – от зарождения множества вселенных при Большом Взрыве до появления где-то новой вселенной при каждом колебании атома в мире, явленном нам в ощущениях. И антропный принцип бывает разным. На минималках – мир создан таким, чтоб в нём при каких-то условиях мог появиться разумный наблюдатель. А появившись, не погибнуть мгновенно. В радикальном же варианте предполагается, что всё это великолепие создавалось в течение пятнадцати миллиардов лет, чтоб появился ты. Да, именно ты, дорогой читатель. Конечно, сие лежит уже максимально подле солипсизма, но подобные теории существуют. Даже обладают математическим аппаратом, хоть и сложным.
Ну, вот и в «Не себе» идеи эти вполне изложены. Художественными, разумеется, методами. Хитрый персонаж Нелер, скорее, намекает на существование мультивселенной. То есть любое потенциальное действие будет приводить к усложнению исходного сада расходящихся тропок. Только, в отличие от варианта Борхеса, сад у каждого окажется своим. А тропки, значит, пересекающимися. Оттого антропный принцип тоже работает: человек человеку друг, товарищ, персонаж и наблюдатель. Плюс немножко создатель общего мира.
Теперь ключевой и неизбежный вопрос. Прямо вот из средней школы: а имел ли автор всё это в виду? Не знаю. Вот правда не знаю. Но как прочёл – так прочёл. Включив тем самым себя в мир книги. В мир, каким его воспринял и, может быть, – додумал. Но логике прочитанного романа данный момент не противоречит, кажется.
[1] Тут я, автор рецензии, уже вынужден просить пардону за чрезмерную концентрацию книжных названий. Потерпите, осталась буквально пара-тройка. Ну, пускай, четыре-пять. Но правда: вся эта библиография сама собой возникала в голове по мере чтения. К счастью, окажется: она не имеет почти никакого отношения к делу. Ага, почти.
[2] Или нет. Тут версии расходятся. Но вариант с воображаемыми преступлениями непротиворечив. В отличие от конкурирующего предположения.