О кн.: Владимир Коркунов. Тростник на изнанке земли
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2023
Владимир Коркунов. Тростник на изнанке земли. – Алматы: Дактиль, 2023. – 76 с.
мы вбежали в слова
высотой в многоэтажный дом
Это не только цитата из новой книги Владимира Коркунова, но и чувство, с которым мы ее открываем. Или она открывает себя сама. Оставаясь в тени, автор выводит софиты на голоса, представляет их, устраивает им встречи, как девочке с ее прошлым («это произошло здесь – у вставшей перед тобой на колени пятиэтажки / говоришь ты»), управляет путями своих героев и шире – солирующих партий жизни. Многоголосье, где каждый голос – индивидуальная судьба.
Читателю, привыкшему к широкому письму и вдруг открывшему пространство Коркунова, может показаться, что к текстам не подступиться, так – до напряженного гудения – густо они заселены. Но стоит шагнуть, и сразу сотня рук протянется к тебе – с той стороны света тоже, – чтобы провести читателя в эти тексты.
погружаю в гугл-транслейт биение солнца
вспоминая как завяли цветы прошлых наречий
*
Господи, зачем ты это сделал?
<может ли Бог совершить насилие?>
Погружаясь в живые истории (здесь автор на бумаге неотделим от человека в жизни – социолога, исследователя, работающего с людьми уязвимых социальных групп, с пострадавшими, с представителями угнетенных культур, – одного этого было бы достаточно для сформированности голоса в современном литературном процессе), Коркунов не перестает быть поэтом. Наоборот, он наращивает образность, и там, где основой стихотворения мог бы стать один мощный образ и/или одно нарративное высказывание, Коркунов выкручивает громкость того и другого.
богом засажена вся планета солнце идет дождем
огибая землю
и значит, цветок напьется –
улыбаясь всеми лепестками говоришь ты
А «…сшитая из колготок девочка собирает листья / снятые ветром платья / пытается одеть озябшую ветку» своей изобильной, наслаивающейся образностью говорит о травме пережитого опыта, и он дает побеги – в одержимость согреть, когда сама без кожи.
Строки, вынесенные в названия разделов – бутоны с развертыванием внутри: «Два голоса выпавших снегом и еще один человек», «Яблоко с твоими чертами».
Коркунов работает многоканально. Невозможно проследить количество движков, кнопок и самих пальцев, уследить за скоростью, с которой он переключает каналы. Существуя во многих регистрах, тексты и нас отражают сложными. Мы вдруг обнаруживаем в себе учтенные автором грани, которые не учитывал никто другой, которыми мы и сами пренебрегали. Это обнаружение может быть болезненным, но за ним всегда следует очищение.
у всех детей вывернуты руки
не всем удается ввинтить их обратно.
Это о вере в другого, когда другой – не может. Когда не отделиться от того тебя, что накрепко склеили задубевшим социальным клеем. Бережность (автора) и беспощадность (языка, событий) оказываются уравновешены в своих крайностях. Тексты Коркунова – острое, почти обжигающее присутствие. Сквозное («солнце пропитывает девочку насквозь – / сотканным из нее светом»), проходящее через тебя на твою другую сторону.
кирюша возьми возьми –
а он не берет
смотрит немое кино
первого снега
Текст Коркунова от книги к книге уплотняется сам в себя, ставя предметы и людей все ближе, а опасное и освобождающее – еще теснее. По «Тростнику…» мы идем, сцепленные с каждым шорохом, слышим хруст то ли самих себя, то ли его под ногами. Все заявляет о своей жизни, отдельной и неотделимой от других:
фонарные часы отбивают руки о клетку кирпичных ребер
который час говорит кукушка в кукольной груди
<…>
который час говорит фигурка балерины
в музыкальной шкатулке
маленькое кричащее в руке – рука твоей фотографии
Если удается проанализировать проявляющуюся внутри тревожность при чтении этих текстов-комнат, то понимаешь: она оттого, что люди, живые и мертвые, по обе стороны жизни, стоят так же плотно, и при всей тесности их объединяет одиночество.
Спасает мысль: текстовое поле Коркунова – это поле антенн, каждая из которых и подключена к навечно происходящему в стихотворении моменту, и излучает свое. Да, есть в книге и единичные солисты, их прямоговорение – необходимость назвать вещь своим именем:
потому что слово «нет» в патриархальной культуре
означает готовность принести себя в жертву
Если читать Владимира Коркунова последовательно, становится видно: в своем сегодняшнем письме он, меняя фокус и масштаб, стал пуантилистом – работая в точке, ввинчиваясь внутрь нее, обнаруживая там новые слои. «Маленькое» (на самом деле, важное, осевое) находит свое метафорическое отображение в самой лексике:
точечка в центре – это камыш
морщины в глазах – самые первые морщины
Точки, точки, пиксели, узкие отверстия в стебле камыша – вот оптика Владимира Коркунова.
татуировка жизни в самой хрупкой точке тела
пульсирует в немой красоте | зачатии
полупрозрачного мира
Ему уже открылись через эту прицельность виды целого, и нынешние тексты – выход через тоннельные пути на свет. Время стало сумасшедшим колесом, наматывающим на спицы куски мяса так быстро, чтобы мы не заметили, что это жизни, и не разглядели отдельных Лиц. Самое время остановиться. Смотреть через точки. Стать в этих сплошных горячих точках – горячей линией, связью.
и я сидел под прицелом опрокинутого двоеточия
твоих глаз
Как психотерапевт растворяет свое «я» в беседе на сессии, переходя в «я» другого, говоря не за него, но от его «я», становясь его руками и лицом, его самоподдержкой и внутренней опорой, так субъект поэта остается невидимым и одновременно ощутимым во всем: в «своих» историях и рефлексиях, в деталях и в воздухе. Кажется даже, что он не столько говорит всю эту книгу, сколько слушает ее, каким только возможно активным слушанием, растворяя авторский голос вовсе, хотя весь он сконструирован и взвешен, весом, взращен и растет дальше в новые фракталы.
Следующий шаг после достигнутого приближения – вход внутрь поля, с которым автор работает: человека, явления, события. Реальность предстает перед нами как бы вывернутой наизнанку. Но иногда именно по достижении такого эффекта нам и видится настоящее. Тексты Владимира Коркунова словно поднесены к зеркалу для встречи с правдой:
дай свежести смерти принять в себя Дитя
То, что здесь смерть, – рождение для той стороны.
Трансформации характерны не только для героев или граней автора, но и для самих строк. Внутри них – обновление или, напротив, уход в иные выглянувшие сущности, готовые обернуться то ли гибелью, то ли новым рождением, – в ужасе зачатка не разобрать:
посади ее под окном из почек выпорхнут
отражения птиц
Перерождение происходит из стихотворения в стихотворение. Как бы они ни были далеки друг от друга по опыту или литературным практикам, сохраняется невидимая сквозная пуповина, соединяющая циклы, сплетающая позвоночник книги.
видишь корень оплел позвоночник
а остальное жизнь
не перепутай