Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2022
Андрей Тавров родился в городе Ростов-на-Дону в 1948 году. Окончил филологический факультет МГУ по отделению русской филологии в 1971 году. Автор более 20 книг стихов и прозы, публикаций в журналах («Новый мир», «Октябрь», «Знамя», «Воздух», «Урал», «Арион», «Новая Юность» и др.), участвовал в ряде поэтических антологий. Лауреат большой премии «Московский наблюдатель» (2017), премии Андрея Белого (2019). В «Волге» публикуется с 2015 года.
Уточнение
Цикл стихотворений «Прощание с Кьеркегором: вариант единицы» построен таким образом, что стихи, относящиеся к жизни и идеям великого философа-экзистенциалиста Сёрена Кьеркегора, перемежаются речитативами, соотнесёнными с его знаменитой книгой «Страх и трепет», переведённой на русский Наташей Исаевой и обращённой к евангельскому сюжету жертвоприношения Авраамом сына Исаака.
Отмечу, что речитативы читаются снизу вверх и слева направо, продолжая авторскую практику «Шестистиший» («Обратных композиций»), стихотворений, построенных наподобие китайских гексаграмм из книги Ицзин, состоящих из шести уровней каждая и считывающихся снизу вверх.
Стихи цикла в ряде случаев затруднены непривычными в русской просодии размерами, это отчасти ямбы и хореи, превышающие свой обычный шестистопный максимум; поэтика стихов неяркая, сбивчивая, порой на грани косноязычия, возможно, невольно ориентирующаяся на высказывание Василия Великого: «О Боге мы можем только лепетать».
Весь цикл рассчитан на внутреннее исполнительство и составляет Единицу текста.
Ландшафт
И роща и кричит скачи сюда
серебрян воздух с заячьей губой
на одноногом мерине слюда
и он летит убитой головой
бескрылых галок низкие сады
и эхо ширится о четырёх руках
сдвигая дерево с поверхности воды
и удлиняя выстрелы в лугах
монах считает чётки, наверху
убитый человек уходит в синь
глаза его в снегу
вокруг него горит бензин
а бабочка бездонная летит
и вывернута в бытие без дна,
вещей не трогая, их бездной шевелит,
ты знать не можешь где она
один у рыцаря бессмертный глаз
и смерть впадает в море за плечом
Христос упал с бревном в последний раз
и смотрит на тебя твоим лицом
кот голову свою несёт как снег
охотник деве сердце прострелил
и замерзает лёд, и человек
заряженным ружьём стоит белей белил
Сначала человек
Сначала человек – недочеловек, потом впадает в эрос, эстетическая стадия, потом берёт на себя ответственность за будущее, стадия этики, и третья – религиозная, где он утыкается в невозможное и в абсурд,
а господин Кьеркегор ходит по островам, смотрит на чаек, охватывает
себя грудью чтоб не разлететься в стороны
исписывает тонны бумаги наводит размытое христианство на резкость
ах небес без пыжей нарезка
ах облаков драная (сменить-сменить!) занавеска
вот стоит господин не раскрыв зонта
похож на птицу без рта
взъерошен перо из бока торчит
на сердце ужас, в губах горчит
когда так стоишь в страхе как в дожде а всё думаешь о нежном дуновении зефире
пробирающемся под корсажи
и как колышась юбками девицы
идут против ветра с моря окутанные грацией, а Бог
говорит убей ради меня фрекен Ольстер или
себя убей ибо кто вынесет голос вечности, будучи фрагментом с зонтом среди луж
тёмная лужа с
кругами от капель
и стоит в тебе одноногий ужас
как стая цапель
на длинной ноге, выпуклых, надувных
среди влажных губных
булькающих,
так стоишь у лужи, белым зонтом растёшь
выше выше и уже, на прежнего не похож
нащупываешь в сердце нож
а ты есть белый нераскрытый зонт
стоящий на попа посередине Бога
хоть это больно а кричит другой
за каналом-рекой
падая в лужу в ангельском хороводе
взмахнув рукой
господин Кьеркегор состоящий из линз мокрых губ и носа идёт домой на Ниторв, 29 всхлипывая от бесконечности приводящей любую форму к нулю
идёт
единственный
единичный
У чаек сбоку виден один глаз
Звериного хихиканья у зверей не бывает
Белый, отвисает со шрамом живот проститутки
Конь
На дальних звуках звуковых
у эллипса из сжатой точки
идёшь на мышцах беговых
своей дистанции источник
пуская мускул на разрыв
ты в бег как в озеро заходишь
не всколыхнёшь и не закроешь
его недвижные костры
ты вложен в луч патроном рощ
размножен цинковым ознобом
ты имя чащ, стеклянных круч
ты вышел к световым основам
недостижимый, словно центр
второй в тебе утратил эллипс –
ты в небо вытянут не целясь
будто разбитой лампы свет
и центр обгонит центр в тебе
и вывернутым станешь светом
себя найдя, себе неведом
играя слово на трубе.
…
> Третий речитатив
с ослом, а я и сын пойдём туда и
ам отрокам своим: останьтесь вы здесь
дел то место издалека, и сказал Авра
день Авраам возвёл очи свои, и уви
о котором сказал ему Бог. На третий
всесожжения. И встав пошёл на место
Единорог
Пароход с высокой трубой
плывёт по реке а Сёрен смотрит
из трубы дым и фигуры
а Сёрен смотрит
Я хочу видеть правду думает Сёрен
не все эти призраки и коды
а правду как она есть
На корме парохода барышня в голубом платье
гарь из трубы её обходит
просто Правду, одну на всех – на кошку
на дельфина и на торговца рыбой
∞ ∞ ∞
треугольник квадрат шар
ни утверждений ни слов только
серую прекрасную истину
не усидеть на раскладном стульчике
шар сфера никарагуа
тишина бьёт точнее пули
…………………………………..
отхожее место
К Сёрену подходит единорог
кладёт голову ему на колени
как девушке
говорит тишина и молчит
как умеет
всем собой
витой его рог – внутренняя форма слова
ввинченная в тишь слышно
падение листа в сердце Сёрена
мой зверь
плывёт пароход с трубой
шар завитушка улитка
Сёрен пронизан правдой
Ангелом чист Иаков
не сливаясь проигрывая
небу листу единорогу
○
меж пароходом и Сёреном 1 миля и 3 дюйма
меж единорогом и Сёреном 1,5 фута
меж правдой и миром поёт птичка
николаю больно и наталье страшно
под горбом на спине беснуется
плюётся гребное колесо
в пене выезжая в звёздный ковш
и пароход плывёт и дышит дымом,
загадочным, неистребимым
> Четвёртый речитатив
под ножом отражающим нас
стекла это мы лежим шарики
крови все мы шарики из
дом из них хоть из плоти и
из стекла в Исааке и он в каж
трое суток с Исааком шарики
Двое
Он стоит одной ногой на черепахе, а другой
он стоит на пристани, на тверди, на волне
и играет в небо искривлённою трубой,
весь в сполохах, жгучих искрах и в огне.
Вот плывёт к нему ставридою левиафан,
а на нём шарманщик крутит музыку любви,
в небеса бьёт страшный апокалипсис-фонтан,
в море плавают, сгорая, лебеди и корабли.
На печной трубе сидит скрипач, летает в небе скрипка –
одинокой девочкой по воздуху летит
струны из груди поют и гул от рынка
звуковые коридоры шевелит
Он летит её отсутствие обняв как воздух
где исчезло тело в Геркулануме сгорев,
в нишу от неё совпав ложится гол и розов
как в футляр от контрабаса сжатый лев.
А она в его воздушную ложится нишу
совпадая гибким телом гимназистки –
над левиафаном двое перевитые парят
и друг в друге светом несгораемым горят
из пустот мы состоим со вложенным другим
и в другого вложены живою пустотой
мы ли дышим бережно и медленно храним
этот шар воздушный с тихой арией двойной
А прибой внизу свистит как крысолов
ты в улитку заходя вернёшься с головой
Минотавра, полной тёмных роз и сокровенных слов
и уснёшь на берегу, убитый и живой.
Обморок свободы
В стеклянных шариках и улица, и порт
и конь с извозчиком, что спит с погасшей трубкой,
чуть тронь – посыплется и не произойдёт
ни шпиля кирхи, ни девицы хрупкой.
Не тронь, не прикоснись, не выдохни, замри,
заденешь – брызнет, рухнет, побежит
и сад, и площадь, дом и фонари,
ничто себе здесь не принадлежит –
лишь шарики с твоим лицом внутри,
пакгауз с доком, с пароходною трубой –
все бусинки, все нолики, нули
и не понять, кто ходит в них живой.
Что держит их, рисующих вокруг
театр и мачты, дом, подъезд, окно
(иди и не заметь), рисующих старух
и дворника, и флаг, и музыканта, но
вглядись в один из них, в стеклянный шар
в попытке рассмотреть скривлённое чело
и различи начало всех начал –
себя и ничего, её и ничего.
Средь Исаака с Авраамом
Средь Исаака с Авраамом – что за тишь!
как будто из груди достали полый шар
и весь раздали людям и животным
летит меж фонарей аэроплан
и губы догоняют слово
взлетевшее над Авраамом как голубка Ноя
что смотрит на него глазами человека
который вышел из себя будто из гроба
и говорит: Спасенье!
Тишина
плывёт по скатам крыш и по садам
по пирсу по ступенькам по следам
людей что здесь прошли по тёмным паркам
по ярким свечкам и по их огаркам
в ушке иголки тишь, стоит в зенице ока
у колоннады липы у порога
Тишь там, где Исаак и Авраам.
Там, где они, там тишина до звона
в ушах, в тиши летит к луне ворона,
в исподнем женщина бежит, и рот открыт
безмолвный Эвр ей кудри шевелит,
и Исаак молчит, и Авраам,
и раковина и пустынный храм –
так в мире начиналось слово правды,
как эллипс выступившее наружу первым центром
и скрытое вторым потусторонним
и циркуль в пальцах Ангела сверкал
и Сёрен Кьеркегор челом горел как лампой
и парком шёл огню и птице равный
и в суть кричал и пел и проникал
Снигирь
Снигирь, расплющись по лучу
проговори мне свет
себя тобой я научу
бросать снежок вослед
вослед себя брось ал снежок
рукой спины поймай
раздвинься в луч, сожмись в висок
зайди себя за край
длиннее света птичий шар
а речь его Катулл
в сердечный дюйм прошёл пожар
и уголь в слог раздул
И речь и свет другого нет
другого не хочу
в снегу снигирь и в лампе свет
и снег колюч лучу
Из сердца выпорхнет снигирь
а из груди Катулл
и грудью важничать пойдут
читать стихи начнут
И лодка без весла плывёт
в ней все, кто был убит
и свечка тихо на корме
Державиным горит
Сёрен видит
Вот лев идёт и в нём Христос как колба с тишиной
вот раковиною головы ползёт по золотой доске улитка
в ней он живёт, вот камень, что лежит и дышит, он живой
в нём космос со звездой дрожит пронзив его как нитка
кольцо живое головы – оно качается в просторе
и аура с эфиром скрыты там под ношеным пальто седого человека –
там птица сильная летит там плещет звуком море
они другие тут, они, что были до времён и до пространств от века
вот богочеловек и боговолк и богомотылёк
все соединены в себя и в Бога с его разбитой бедной головой
светящей миру вывернутым светом в потолок
что полом стал им в комнате живой
без стен их тело, все они раздвинуты и плыли
был богоаист больше всей безмерности полей
и проплывал в ушко иголки он верблюдом головы своей
и в нём планеты с солнцем шли и как дитя парили
А рана каждая Христа – им строила миры
в том доме, что стенами смотрит внутрь как будто бы глазами
и крови брызги линзой мир вращали вверх ногами
и колба с тишиной стояла на столе в любом жилище
два круга тут живут – один глухой подручный и немедлен
другой как будто пели рыбы ангелы и брёвна изб
старуха там стоит в пальто одетою кометой
им подпевая как оси земной сердечный гармонист
а он идёт, избит, оплёван и изодран,
и тишь плывёт в аэропортах рыбой,
один на всех живых, всех тел их нераздельный орган,
в дожде стучащий световой грудною глыбой,
а в городе вообще шёл человек вообще
с руками как цветок в поношенном плаще
и слушал шум дождя и нюхал свой цветок
до кости он прозрел до сердца он промок
…
> Шестой речитатив
режешь ей красное грудное горло
пока ты под взглядом Бога
впрыгнула овечка и смотрит на тебя
смотришь на сына в грудь которого
и сам ты ушёл и разорвав себе сердце
есть камень из которого время ушло
Парки
В глотке у льва горацианские строфы
снег над бронзовыми крыльями забирает вкось
у подстреленной антилопы
перемигнула земная ось
Раз, два, три, ты стоишь в парке ничего не весишь
четыре-пять, единица без болтовни большинства
с каким ангелом сражается в море крейсер,
выдерживая, один, абсолютный взгляд абсолютного божества
ты стоишь в парке где дверь затворила Лика
где Эвноя прятала губы на дно колодца
четырёхгуб и лоскутен помесь судьбы и крика
слышишь как бьётся оно, оно всё ещё бьётся.
Города взаимозаменяемы в отличие от человека
Гораций ловит снежинку в стакан с вином
лицо светло от упавшего утром снега
как будто умылся и вытерся белым льном
Дыхание затруднённей когда больше свободы и Бога
когда между снежинок мертвеющим ртом
гудишь эгейской раковиной не выговаривая ненужного слога
тишина – это в горло ушедший за словом гром.
Ничего нет, кроме тебя, и тебя нет тоже
прежнего, вещи вокруг – только клыки и нимбы,
ты идёшь и стучишь тростью по прутьям ограды,
боже, уйми мой вопль, боже, уйми мой вопль!
Дева наденет сегодня плащ – в снегу белокурые косы
не замочи, я один на мёрзлом пороге стою
***
Философия начинается с отчаяния.
Человек, как и Бог, начинается ни с чего.
Сёрен спустится в порт, пройдёт по Стрёгет,
зайдёт в королевский парк,
никого не видит сквозь призмы очков, его шелестит чело.
Бродячий музыкант играет на тростниковой флейте,
экзистировать – значит боль и ночной фонарь,
вычитающий из себя всё остальное,
а ты всё ещё жив и смотришь на него из окна,
а он на тебя, непереводим, драгоценен.
Пароход и цветок путешествуют себя внутрь
тысячи миль, утончаясь формой в запах фиалки,
проходят тысячу запудренных светом утр,
достигая себя, как безрукий щелчка зажигалки.
Внутренний горизонт отодвигается,
цветок становится всем,
бог из него глядит – на себя в тебе,
пароход выступает трубой из воздушных вен,
единое слово расширяется в ауре и тепле.
Нет конца человеку в форме без форм,
трубит первому снегу серебряный горн,
ты – это любовь с радиусом больше предела
суммы галактик, с которых сова улетела,
человек ходит без тела.
Сёрен входит в самого себя, непостижим, –
в чистый свет, в неартикулируемое слово,
в пространство начал, как оно, в ничто раздвижим,
в без бытия бытие, во всё без всего остального.
Как же смотрят они теперь – парк и забор,
снег из россии, посеребрённые крыши и лица,
белый агнец снежинок,
застрявший в ветвях с этих пор,
Библии на «Бытии» заложенная страница!
Эрос Эстергаде
Кто такой человек голубая накидка
белый капор навылет такой человек
белой ножкой прыгаешь из кареты
кто такой человек кто с тобой мы такие
отчего собирается страх по коленным
чашечкам, в черепа чаше и в чаше бум-бум
сердца ужасного в кубе каретном
никнет пустующий Сёрена-ласточки ум.
Куб опустел как ладони без бабочки
как бассейн откуда ушла на колёсах вода
и остались от голого плоские тапочки
кто такой человек где его города?
меж собой и собой Сёрен ходит в Регине
меж губой и губой стеклянит своё слово
выступает из девы холмами груди
когда дышит она головами обоих
в шар Платона сомкнулись лепестками из губ
замыкаясь в гудящую розу с пчелой
мальчик-ужас гуляет в органе без труб
кукла телом торгует и белым челом
вот сотри две черты кто такой человек
жаркой свастики – нижнюю и наверху
глянет символ соитья его силомер
вертикальный платон на двоих на ветру
я себя разбивал на хрусталь и кремень
на путь вправо и белой охапкой цветов
я лежал Исаак, белый словно ремень –
под ножом миру кожный дрожащий покров
я был устрице верх перламутровый створ
ты же впадина – часть без себя
посредине – Пьеро, удвоения вор
нас слипая сминая слепя
куб кареты пустой Эстергаде поёт
и костёр на валу вверх корнями как зуб
запредельного неба растёт и полёт
вяжет ангел в груди молодой
Стекло бегемота
1
стеклянная сфера невыносима
свирепее льва, богам одолеть её невозможно
радиусы не сравнить –
ускользают в другой
2
сёрен замечает, выйдя из осеннего сквера,
что он – сфера
с пристанью, складами, цейхгаузами, парками, девушками, стеклянными
лягушками, падающими листьями, сердцебиением, ежедневным отчаянием
«я буду спрашивать тебя, а ты объясняй мне»,
и он объясняет, вглядывается молча в свою
стеклянную сферу
он ищет меру
на земле человекам
и путешествует в следующую сферу себя с меньшим радиусом, в котором
парк и брусчатка, оперная ария и скрип клёна, возможно,
ангел и дальше –
он в меньшей сфере, и дальше в ещё меньшей, и нет им конца,
прозрачные, вложены одна в другую
год за годом он уменьшался летели листья пахло смолой
акции падали звери в зоопарках забыли свои имена пластик заполнил океаны
самолёты не узнавали своих пастухов
пространство на манер матрёшки он словно летел в пустоту
расправив худые руки
открыв рот с большими зубами
шары уменьшались конца им не было
но из-за парка вышел парк
как карту сдвинули с другой
А из-за шпиля вышел шпиль
А из-за продавца крабов – продавец крабов
А из-за Сёрена Обю вышел иной Сёрен Обю
в скрипках осени по скверу с фонтаном
он танцует вальс
в самом последнем кружась меньшим ногтя и даже молекулы
в скрипках осени в ничто он танцует вальс с Региной Ольсен
в этом месте нет ничего или говоря по-другому есть всё
кроме обмана
обратная кровь в висках и свобода
«вот бегемот которого Я создал, как и тебя,
вот сила в чреслах его и крепость»
нельзя пойти дальше ничто
думает Сёрен но ждёт
появленья Абсурда
тем временем
в последней сфере тонет парусник
с 12 матросами и грузом льна на борту
Мячи
Мечи в меня мячи, Эвноя,
из их воздушных коридоров
наделают боги новых сирен и эльфов
я же сложу их в один объём невесомый
вложу в тебя двойника твоего же
и утеряешь ты вес и злой норов и все капризы
будем лететь обнявшись в прозрачный воздух
как трепетные листья клёнов в осенних парках
Опадают они среди фонтанов и статуй,
но мы отныне летим вечной весной несомы –
в сердце времён время недвижно
и струя фонтана застыла
> Седьмой речитатив
ственного твоего для Меня
Бога и не пожалел сына твоего един
теперь я знаю что боишься ты
не поднимай руки своей на отрока
нему с неба и сказал: Авраам! Авраам!
Но ангел господень воззвал к
Синица
когда осколком колокол
выходит из себя, танцуя танго
не наступая на подол
я чувствую как будто я синица
в груди моей тайфун кружится
я весь пернатая ладонь а воздух
воздухоплавателем стал
стоит небес расширенный кристалл
и баржа с мёртвыми плывёт
синица на корме поёт
что шар земной похож на волка
что в звёздном стоге он иголка
и нищий тянет сквозь ушко
себя как книгу всю в огне
а мать рожает в мир ребёнка
а он не хочет и кричит
и жизни-смерти перепонка
за ухом у него как шёлк
заборы тянутся и строится вокзал
смартфон шипит и мажет светом лица
и на корме с убитыми синица
поёт что Данте ей недосказал
Прощание с Сёреном
Если вынуть тело из воздуха
останется Сёрен Обю
с проросшей в воздушной яме розой
Если вынуть ратушу и кирху
останутся два воздушных айсберга
плывущих в ветре
твоя из воздуха могила
плывёт как лодка в плеске вёсел
чтоб был ты жив и был ты весел
и слеплен был из чернозёма
зачем ты на рассвете пел в трубу
и на губах качались маргаритки
и голова подобием улитки
ворочала тебя в твоём гробу
О рыцарь трепетный сознанья
тебе бы мотыльком сражаться
бросаться в свечку в три касанья
и словно дева обнажаться
и ехать в город на осле
и выговаривая собственные губы
и тело, и скелет кидаться в трубы
органа собранного из человечьих длинных тел
Звезде есть имя, дню – предел
но беспределен твой Абсурд
он как слеза растёт наверх из глаза,
наоборотен словно ваза
с цветами, что её несут
махни махни рукою без руки
и грудью без груди вдохни глубоко,
твоё без ока видит розу око
и под стопой могилы глубоки
они шевелятся чтоб встать цветком и словом
губами шевелить и правду рассказать
и в воздухе невидимо летать,
простёганном как парус и суровом
Прижми их к сердцу, грудью бос
и так жужжа гнездом воскресших ос
иди по улице где ест стекло извозчик
минуя дам минуя прочих
Ты ямой начат шаром сжат,
глаголом свит лежишь у стенки
хватая сердце и коленки
как туфли на боку лежат
Себастьян
Стрела летела как траншея
открыта тяжести воздушной
и воздух в ней твердел и осыпался
А он стоит навстречу и открыт как рана
и стрелы в воздухе идут к нему и дышат
а он в цилиндре и с разбитыми очками
не замечает ни стрелы и ни стеклянных трещин
во рвах своих он ходит голый и поёт
как будто он не Себастьян а Даниил
и медленный стрелы полёт
бьёт как родник из тьмы подземных жил
и он рыдает как петух, что мечется недвижно
разыскивая голову, и гребень
ему спускается на темя,
шепча: ку-ку-ре-ку.
А он стоит на тающем снегу
и от него отходят пароходы
стеклянные минуя воды на пути в Вест-Индию
и Шлегель, господин посол, стоит с Региной на корме,
внутри орла летит орёл, тот, что летит в орле,
и крот поёт румынские стихи прибою и Овидию.
Регина, потерявшая уста, по палубе всё бродит и поёт
про розмарин, укроп, и [1855 год, 17 марта] рыба пьёт
печаль и пламя у неё из рук,
дельфин к словам летит как тяжкий звук.
А он стоит как знамя в ветре гол и прям
напротив ратуши на площади
среди воздушных непослушных ям
куда ныряют оком лошади –
удод урод кивал кричал сказал
ресницей выпал выбыл умер умирал
> Восьмой речитатив
[Ладонь Кьеркегора]
слышит хлопок себя – ладонь Сёрена
скрытая в ней. Человек пробуждаясь
без другой, суть любой вещи – эта ладонь,
несущей свечу, хлопающей в опере
из себя одной ладонью Кьеркегора,
белка на каштане выступает