О кн.: Павел Кричевский. Над плечами минут
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2021
Павел Кричевский. Над плечами минут. – М.: ЛитГОСТ, 2021. – 58 с.
Стихам, как винам, черёд наступает не всегда. Иногда человек как вино – и дозреть должен именно он, а стихи придут вслед. Именно это – случай Павла Кричевского. Несколько десятилетий (!) он писал конвенциональные тексты, а на шестом десятке, поставивший всего себя на кон – перечеркнул себя – а точнее, свои тексты – прошлого.
Это смелый шаг – а я знаю, что Кричевскому пришлось столкнуться с непониманием и даже осуждением близких друзей. Так освобождение (а рифма и избитые темы/образы его очевидно сковывали) бьётся о взгляды тех, кто привык видеть узника в конвенциональных тисках.
Или ещё живого существа, сдавленного со всех сторон традициями, как в фильме Шьямалана «Таинственный лес».
Павел Кричевский совершает маленький подвиг над собой, перестраивая свой мир, оправдывая слово «своеобычный»: из обычных стихов он создаёт свои.
Необходимое условие – пусть и на шестом десятке лет. Особенно на шестом десятке. Это вызывает уважение – и робкую радость и гордость. Переход из конвенциональных кущ в верлибр – зачастую и есть единственный путь для человека, который, отряхиваясь от чужих слов и образов (обычно застрявших на уровне Серебряного века или шестидесятников, ну хорошо, от Пастернака до Бродского), находит, наконец, свои.
Примеров немало: Ирина Котова, Мария Малиновская, Александра Шевченко, Андрей Костинский, Егор Мирный и т.д. Те, у кого получилось. Тех, у кого не вышло, – куда больше.
Рецензируемая книга – небольшая. Я бы сказал, удачно небольшая, потому что публиковать все стихи, случившиеся после личного обряда перехода, было бы ошибкой; всё же язык автора пока неустойчив, и наряду со стереоскопично прописанными текстами, такими как «свет вянет по хрупкому лучу осени…» или «кода реквиема», в книгу помещены и не, скажем, совсем обязательные, вроде «кот норкин» или «фрагменты дневников первых колонистов Марса».
Книга нужна, чтобы зафиксировать изменения, произошедшие в авторе, стать отправной точкой для дальнейшей работы.
В текстах Кричевского объединён его прошлый опыт, новая техника, а главное – новое видение. Оптика и её регистры. В них множество выхваченных из мира наблюдений, флоры и фауны. Кажется, оппозиция «человек – природа» (а это путь по направлению «человек – мир») для него сегодня ключевая. А метафора, через неочевидные регистры которой просматривается мир, – основной троп.
свет вянет по хрупкому лучу осени
пчелы стали воспоминаниями
последних хризантем
ткут нитями неслышимых запахов тело ветра
кожа воздуха истончилась –
и если присмотреться
в каплях дождя спрятаны зародыши снега
или:
вода в озере становится гладкой чувствительной
дышит пытается вернуть к жизни отражения
давно нашедшие в ней покой имена будущих жизней
дыхание воды тень ветра
Здесь не только отражения. Но и проникновение за грань неведомого, прорыв (в прямом смысле от «разорвать») в небо. Кричевский доводит приём негатива до абсурда (см. текст Хельги Ольшванг «Я не ворон, я мельник…» – отражение известного пушкинского текста), тем самым расширяя пространство слов.
Он и расширил – и разорвал узилище пространства, выйдя на павичевской оборотной стороне ветра наружу. И вот – с этой оборотной оптики и описывает то, чего касается взгляд/мысль. Здесь две основные оптические модели:
– отстранения от субъекта говорения:
…где воздух
уплотнившись в воду достиг черного горизонта
он смотрит рыбам в зрачки и знает
о чем их молчание
– приближения к нему, через (пере)воплощение в рассказчика:
когда нас унесло в море
в крошечной резиновой лодке
взятой у кого-то на плоском как ночь без снов
утоптанном криками смехом плачем городском пляже
унесло настолько что стало ясно
дороги назад не существует
даже в воспоминаниях скользящих куда-то вниз
где должно быть дно но его конечно нет
когда мы поняли что смерть – это всего лишь
капля небытия в этом море
Поэтика Кричевского строится на вычитании, личной форме минус-приёма: вначале он отказывается от рифмы, затем от пунктуации, после – от прописных букв. Освобождая и очищая текст. Видимо, это необходимая форма обнажения – и истончения, когда языку больше не нужно проговаривать всё.
В текстах Кричевского ещё чувствуется словесное излишество – но оно редуцируется, стёсывается чичибабинскими пунктирами; он оставляет мир без себя, как Чичибабин оставлял помидоры, и сам себя высылает из прошлого мира (заключения) в новый (свободы). Вот она, вывернутая перчатка ветра!
А вот предчувствие поэзии, что важно – данное в начале сборника:
рисуешь ночь
на тонком пергаменте сна
кляксы выпавших звезд –
тайнопись неба
о наших еще не прилетевших
днях
Длинных текстов в книге не так много, про одно («когда нас унесло в море…») мы коротко сказали, остановимся ещё на одном. Это: «Астронавта Армстронга похоронили на дне океана…» Оно апеллирует к известным строкам Виталия Пуханова: «Гагарин соврал лишь раз в жизни…» – но Кричевский опрокидывает месседж пухановского текста. Не просто десакрализируя мысль космос – это где-то рядом с Богом, а помещая полёт к звёздам в декорации античной трагедии.
И это получается лучше, чем в недавнем фильме Йоргоса Лантимоса со схожей аналогией «Убийство священного оленя» (там олень Артемиды приравнен к отцу бога-героя, что, на мой взгляд, как минимум неубедительно).
жизнь Армстронга – вдох взлета и выдох посадки
смерть Армстронга – прилив океана и отлив
прилив <…>
видит изнанку отражений –
из чего сотканы движения и паузы
из чего соткан лунный свет в котором он плыл
думая что идёт по твердой поверхности
Луны и Земле слов и мыслей
отлив
при чем здесь паузы? <…>
прилив
Армстронг сух изнутри <…>
где воздух
уплотнившись в воду достигает черного горизонта
смотрит рыбам в зрачки и знает
о чем их молчание
Армстронг предстаёт в роли Бога, а явная театральная бутафория (приливы и отливы – конечно же, античный хор) снижают пафос текста.
Но главные стихи – о мире и – уже – о природе, через которую происходит познание мира и себя. Практически из таких стихотворений составлена подборка Павла Кричевского в недавней «Артикуляции», чуть отстранённее (но не без главных интенций) получилась публикация в «Цирке “Олимп”+TV» – я называю главные пока публикации Кричевского после трансформаций, произошедших с его поэтикой.
В книге есть и переводы – с английского и украинского языков. Первый – профессиональный язык Кричевского-педагога (тут уместно вспомнить о его победе на конкурсе Кембриджа и стажировке в Великобритании), второй – родной (автор родом из украинского города Сумы, но с начала 90-х живёт в Подмосковье).
Константа, на которой держится сборник Павла Кричевского – мир изменён. Вопрос, возникающий у критика: приручен ли? Не произойдёт ли возвращение к себе прежнему, в условия комфорта и местечкового одобрения? Я думаю об этом сейчас и спрашивал себя, когда читал книгу и писал эту рецензию.
Демиург себя раз за разом переживает семь дней творения в попытках его приручить. Изучать других и бродить проторенными тропами – в этом нет ничего плохого. Но клубок поиска должен когда-нибудь привести к себе – дать возможность говорить собой, найденными словами, найденным миром.
Каждым текстом творения.
В каждый из бесконечно проживаемых дней.