и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2020
Владимир Аристов родился и живет в Москве. Окончил МФТИ, доктор физико-математических наук. Публикации в журналах «Юность», «Новый мир», «Знамя», «Комментарии», «Уральская новь», «Арион», «Воздух», «НЛО» и др. Автор пятнадцати поэтических сборников, двух романов и пьесы. Литературные премии: им. Алексея Крученых (1993), Андрея Белого (2008), «Различие» (2016). Предыдущая публикация в «Волге» – «Жизнь незамечаемых людей» (2019, № 5-6).
***
Стертым от времени голосом в трубку проговорил
Шлифуя рукой, как гальку, плоский камень карманного телефона
Другу в далекую трубу телефонную тихо бубнил
Напоминая о его воспоминаньи забытом
Здесь в городе неродном,
Но пятнами тени и каменными местами знакомого
Хоть бы он воспомнил Москву
От мостовой отозвался хотя бы Нью-Йорик один
Вымолвил ты себя где-то там
Вымолви здесь себя
Еще раз, но иного
Там в горькой той
Прозрачной той
Чернильнице, ты почувствовал чернила на
вкус и удивился
В пресной нашей воде
откуда она, другая
Когда ты обмакнул стальное перо
Оставил на прописи соленые следы
Но не морской, а океанической соли
Каховская в Малоярославце
Так наверное и после Страшного суда
бесконечный свой отбывающий срок
внезапно был реабилитирован
но о том не узнал
потому что себя забыл да и всеми забыт
омыть от памяти лицо
словно высокие синие окна
ведь память – это рудименты жизни
но не знаю удастся ли
там лужа зимняя на улице есть огромная
что промерзает иногда до дна
тогда морщины проходят по зеркалу ее лица
глубокому и темному
никто туда заглядывать не любит
там ничего не отражено
мой прадед не вернулся
это я а не он
вернулась из сибирских урочищ и руд
он не был реабилитирован как я
хотя я не ждала и не просила
мне некого просить об этом
покуда люди не разучились убивать
друг друга
мой прадед
декабрьскую революцию не довершил
хотя был первым услышавшим наше эхо назад в историю
отдаленный во времени родственник
по имени и по крови пролитой
сейчас я вижу трижды повторенное вплавлено
в нынешний герб Эс.Эр.
Не знаю зачем мне этот город дан
Малоярославец может быть…
Чтобы пытаться вспомнить где-то здесь остался жив в бою с Наполеоном
Милорадович
я привезла для продажи искусственные цветы
и кротостью меня встретили
у вокзала в Москве
незнакомые настоящие цветы
у каждого цветка свое лицо неузнаваемое, неповторимое
я живу на улице имени террориста смятенного нашим террором
но знаю улицы имени жертв когда-нибудь переименуют
Воровского улицу превратят в Эйхгорн-штрассе чтобы снова потом
в исконный Крещатик
я гляжу что и здешнюю мою Володарского – вернут в бывшую и быть может
в будущую Ивановскую
Здешний маленький город чем-то похож
на родной городок Таращу
откуда рукой подать до родимого Киева
где потом в 18-м
за брестский мир и войну
Эйхгорна, генерала германского
нашей группой а по сути мной
полгода в камере ожидая подписи кайзера под приговором
укрылась потом у таращанцев и богунцев у Щорса в полку эсерами наводненного
не вспомнить
в этой луже в черных зеркальных трещинах
где на дне иногда мне видится
лишь лицо Спиридоновой и Корде
и мне видится что моя судьба совсем не из стали но изо льда
когда-нибудь и он растает
когда-нибудь растает слезный лед
и если мне удастся память мою отдать другим
тогда смогу я своею жизнью
лишь любоваться
ею не узнавая
как недоступным ледяным дворцом
в котором на каменном лице мемориальном
начертано полустертое
misericordia
Немногое сделать осталось
довести до конца перевод “Le petit prince” Сент-Экзюпери
да встретиться с Циолковской в Калуге
—————————————-
Ист. справка: Ирина Каховская (1887–1960), одна из немногих вернувшихся в 50-е руководителей эсеров, после полувека – с перерывом на революцию – каторги, ссылок и лагерей, жившая потом в Малоярославце, дальняя родственница декабриста Каховского.
Питомник на склоне реки
1.Страдания растений
Неутомимы растения на склоне реки
Здесь в открытой теплице долины
Происходит неустанный неравный обмен их с людьми
И цветы позавидуют людям
Тянутся к ним и одному из всех издалека
А он различает не лицо,
А лишь общества имен
Ряды, ранжиры и рамки,
Странный перечень их:
«Мишель Бюхнер», «Князь Волконский», «Монтень»,
«Огни Москвы», «Нежность», «Небо Донбасса»,
«Оливье де Сер», «Олимпиада Колесникова», «Примроз»
Вы тянетесь к нему и просите безмолвно увидеть каждого из вас
А он выбрал себе случайно
Только три сорта – сорта – а не вас одиноких – сирени:
«Мадам Лемуан», «Мадам Феликс» и «Знамя Ленина»
Остальные остались в земле
Или в таблице, приписанные к разрядам
Но где ты одна где ты один
Где ты не распознать тебя среди срезанных трупов цветов
Зеленый остров посредине реки
И вкруг него прозрачнее неба
Синие рукава воды
Северная яблоня изогнулась на склоне
И ты гравитацией красоты подавленный
Все же ты весь сквозь нее, как растение,
Восходящий ввысь
Сосны на гребне террасы на том берегу
вместе с растениями в ту сторону смотришь
где река многоярусные леса
На том берегу
В предосеннем изнеможение красоты
Жить неустанно
Сжать рукою пучок лучей расходящихся сосновых игл
2.Мемориал А.Л.
Растенья летние закроют биофак
Не видно ни души в пустынных коридорах
И лишь мемориальный тот оплаканный плакат
Чуть светится как бы просвет или итог далеких споров
3.Сын Мичурина, актер
И даже когда он играл негодяя,
Помнил он, как отец попросил сыграть его яблоню,
А он не смог
4.Питомник северных пород
Питомник северных пород
На нашем среднем юге
Создал намеренно немного их неровные шеренги
Среди них
В их безмолвной листве
Ветерок проходил
И далекого Дона долины
Вместе с ними начинали шептать и молчать
И ты немного чувствительным был
Когда сам замирал на миг меж яблонь, меж них
И глаза прикрывал под солнцем в долгий полдень
Вспоминал почему-то виноград искусственный, сиреневый и прозрачный
Питомник северных пород
Здесь на склоне реки
Основал свое царство и место
Продрогшая яблонька
С юбкой не согревающей от снега
Но все-таки сохраняющей до весны
За деревцем ты ухаживал, как за человеком
Здесь средь растений
Ты историю людей позабыл
Каждое стало тем человеком, который увидел его
***
ИС
Пред вертикальною картиной
стояли мы или летели
смотрела в нас она,
как в зеркало, на десятилетие вперед
И ты с тончайшим очерком лица
и я, наверное, картиною неузнанный
перед служебной дверью с надписью «Познание»
Мы были робкими учениками –
той горизонталью
что рассекает вертикальную картину жизни
на стене
Входит и в нее и влетает словно самолет-ковер
волшебный
И здесь в музее временном
средь муз, покрытых чувственною пылью –
фигур нелепых и прекрасных чем-то средним
между виолончелью и аркебузой
И робко вдруг мы увидели друг друга