О кн.: Елена Трубецкова. «Новое зрение»: болезнь как прием остранения в русской литературе XX века
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2019
Елена Трубецкова. «Новое зрение»: болезнь как прием остранения в русской литературе XX века. – М.: Новое литературное обозрение, 2019. – 304 с.: ил. – (Серия «Очерки визуальности»)
О вещая душа моя!
О, сердце, полное тревоги,
О, как ты бьешься на пороге
Как бы двойного бытия!..
Ф.И. Тютчев
Обычно о болезни не говорят вслух, это вещь интимная, с которой справляется сам человек в кругу родных и близких. Однако в искусстве, литературе наблюдается особый интерес к морбуальной проблематике. Через Логос, эстетическое переживание человечество стремится прожить и понять пограничные состояние, связанные с болезнью и смертью, отодвинуть, как бы отторгнуть неизбежный конец. С одной стороны, эти темы табуированы и апофатичны, с другой стороны, этим они привлекают и художников слова, и исследователей литературы. Однако здесь не все так просто и прозрачно, и современное исследование Елены Трубецковой этому свидетельство.
Литературоведы, особенно занимающиеся эстетикой и поэтикой модернизма, к сожалению, все чаще акцентируют внимание при анализе творчества, например, С. Есенина, А. Белого, В. Маяковского, Л. Андреева на психофизических отклонениях, нарушениях в жизни писателей, что накладывает определенный негативный отпечаток и на понимание их художественного мира в целом. Уж сколько споров было о «Черном человеке»! Но, наконец, в науке о литературе появилась книга, объемное исследование, в котором вопросы, связанные с морбуальной и косвенно мортальной проблематикой, освещаются совершенно с других позиций. Каких же? Как еще можно относиться к болезни или смерти? Русская литература и философия дают на этот проклятый вопрос свой ответ, и этот ответ расслышала Елена Трубецкова.
Человек, находящийся в состоянии болезни, по фольклорным народным представлениям, уязвим перед оным миром. Он, если хотите, открыт иномиру. Оптика болеющего человека меняется, как бы смещается от бытовой в сторону метафизической. И автор исследования справедливо подмечает, что «болезнь преображает привычный мир, высвечивает его в новом ракурсе. И этим она близка феномену творчества». Значит, болезнь погружает человека в лиминальное состояние, и оно сродни ритуальному хаосу. А хаос, как водится, амбивалентен и сопряжен с космосом. Значит, в болезни есть высшая точка, точка безумия, обнажающая и вызволяющая совесть человека, о которой поэтически точно, даже формульно, сказал еще Осип Мандельштам. Кстати, автор монографии приводит его строчки:
Может быть, это точка безумия,
Может быть, это совесть твоя…
А от этой строчки тянутся литературные ниточки вглубь, к полифоническому миру Ф.М. Достоевского, давшего во всем многообразии страдающих болеющих героев. Но вот что интересно – именно такие герои, по справедливым замечаниям достоеведов, сопричастны иномирному пространству и обладают знаниями особого космического порядка (например, князь Мышкин).
Через болезнь, через физическую неполноту человек может познать нечто, что не будет дано обычному здоровому. Болезнь в этом случае как метафизический выкуп и откуп за что-то неведомое. Конечно, литература модернизма, к которой обращается Елена Трубецкова, взяла себе это на вооружение. Искусство начала XX века обогатилось визуальными экспериментами, через «очки болезни» (выражение исследователя) можно было иначе посмотреть на мир, почувствовать порог бытия: «Взгляд через “очки болезни” одновременно трансформирует и восприятие жизни, и осмысление смерти. Эта двойная оптика оказывается яркой метафорой в искусстве рубежа веков. Болезнь, вырывающая человека из обыденной жизни, неизбежно создает “остранение” от привычного хода вещей, и в ХХ веке наряду с экзистенциальными проблемами писателей интересуют визуальные эксперименты, богатые возможности для которых создает обращение к морбуальной проблематике».
В книге новая «оптика болезни» героев художественных текстов анализируется в контексте смены философских, научных и визуальных кодов эпохи, рассматривается как одна из возможностей декларируемого модернизмом «нового зрения». Подобный подход позволяет увидеть и осмыслить «медицинские сюжеты» русской литературы в ином ракурсе. Исследование Е. Трубецковой вышло в знаменитой серии «Очерки визуальности» Нового литературного обозрения. И это связано не только с многочисленными аллюзиями на произведения изобразительного искусства, представленными в монографии, но и с тем, что именно визуальный опыт оказывается особенно значимым и влияющим на отношение с миром как авторов, так и персонажей произведений.
И в этом отношении важны и семантически значимы разного рода образы, связанные непосредственно с глазами, очками и т.д. Автор исследует мотивы близорукости, демонстрирует широкий спектр визуальных экспериментов, порождаемых «искаженной оптикой» восприятия героев произведений В. Набокова, С. Кржижановского, А. Ремизова. Особенно интересна приводимая в книге цитата из письма М. Цветаевой, где она размышляет о художественной лаборатории Б Пастернака и понимает ее глубину через образ большого глаза, ока, «пастернаковского магического кристалла». Но не приходит ли здесь на ум пушкинский магический кристалл из «Евгения Онегина»? Именно об этом темном месте до сих пор спорят литературоведы, понимая то буквально эту строчку (гадальный шар), то аллегорически, возводя ее к высоким философским идеям. Но ведь А.С. Пушкин хорошо был знаком с лекциями братьев Шлегелей, из которых узнал об особенностях античного зрения, аурном и аретном видении мира, то есть видении действительности в ближней и дальней перспективе. Можно сказать, что это своего рода имагинация, которой был наделен в своем творчестве Гете. Об имагинативном, образном зрении и видении действительности писал в начале XX века Р. Штайнер, с антропософским учением которого были знакомы многие представители Серебряного века. Итак, Пушкин преломил художественную действительность через грани кристалла, чтобы вдумчивый читатель смог разглядеть и «даль» и «близь» свободного романа.
Но бывают и другие случаи. Например, слепота. О ней также пишет в отдельной главе монографии исследователь. Слепота носит двойственный характер, она может быть духовной, может быть и физической. В народной антропологии слепота связана с физической неполнотой, как и хромота, однорукость, кривость и т.д. (С.Ю. Неклюдов) и оборотностью мира. Интересно, что этот аспект по-новому был преломлен в советской литературе 1920–1930-х годов, где физическая неполноценность ассоциировалась с моральными изъянами и должна была быть устранена из «духовно здорового» нового общества. Осмысление болезни как политической и социальной метафоры прослежено автором на примере анализа таких разных писателей, как М. Горький и П. Сорокин, Н. Островский, Б. Лавренёв и А. Платонов, М. Алданов, А. Солженицын.
Отдельное внимание Елена Трубецкова уделяет рассмотрению отношений врач-пациент, показывая, как литературная рефлексия В. Вересаева, М. Булгакова, А. Солженицына во-многом предвосхитила этические нормы современной медицины. А существование лагерей и карательной психиатрии во многом изменили представление о профессиональном долге врача, о чем заставляют задуматься приведенные автором книги примеры из произведений В. Шаламова, В. Тарсиса, В. Маканина.
Конечно, в литературе «некалендарного двадцатого века» болезненные пограничные состояния изображены особенно выпукло, но, стоит отметить, что вся русская литература пронесла неподдельный интерес к морбуальной проблематике, подходя тем самым к танатологическим вопросам. Первая авторская вещь, знаменующая поворот к собственно литературной традиции, «Повесть о Петре и Февронии Муромских» XVI века также дает представление о пороге человека, о его инициационном пути, который начинается в болезни и через болезнь. Если б князь не убил змея, то не заболел бы. Если б он не заболел, то не встретился бы с Февронией. Если б не встретился с прекрасной девой, то не стал бы тем, кем стал. Одно рождает другое, и болезнь в этом случае является не наказанием, а точкой перехода, и таким образом герой пребывает на пороге бытия. Вот о таких пограничных состояниях, метафизическом значении болезни в литературе в поэтике ключевых представителей XX века книга Елены Трубецковой, читая которую, стоишь на пороге двойного бытия.