Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2018
Владимир Тучков родился в 1949 году в Подмосковье. Окончил
факультет электроники Московского лесотехнического института. Стихи и проза
публиковались в России, Болгарии, Венгрии, Германии, Дании, Израиле,
Нидерландах, Словакии, США, Украине, Франции, Швеции как на русском языке, так
и в переводах. Автор двух сборников стихов и двенадцати книг прозы. Ряд
рассказов был включен в «Антологию русского ХХ века. 50 авторов», вышедшую в
издательстве Academic Studies
Press, США. В «Волге» публикуется с 2014 года.
***
В Папуа – Новой Гвинее, где,
несмотря на всеобщее заблуждение,
живут не папуасы, а меланезийцы,
некогда,
не так и давно
существовал культ поклонения самолетам.
И это вполне разумно
с точки зрения девственного человека,
который прекрасно знает,
что небо – обитель духов.
Причем духов добрых к меланезийцам,
потому что во время Второй мировой войны
добрые духи сбрасывали на парашютах дары –
одежду, продовольствие, всякую утварь,
среди которой были предметы явно божественного происхождения –
трубочки, которые при нажатии кнопки испускают световые лучи,
и ящички, которые, если крутить колесико,
говорят непонятно,
и что-то поют в сопровождении загадочных звуков.
Над моей дачей тоже постоянно летают.
Но не транспортные самолеты,
а вертолеты Ми-8 гражданской модификации.
Их трассы не отличаются разнообразием.
Всегда строго из Сергиева посада строго на Москву,
которая находится на удалении в семьдесят километров.
И –
всегда строго из Москвы строго на Сергиев посад.
Долгое время я пытался разгадать смысл этих полетов.
Но тщетно.
Недавно просветили знающие люди из ближайшего села Голыгина.
Говорят, попы из Троице-Сергиевой лавры летают в Москву.
– А куда в Москву-то? – попытался я уточнить.
Да и зачем? Жизнь в лавре светла и осмысленна.
Как говорится, рядом с Богом
и с мощами преподобного Сергия Радонежского.
– Как куда? – изумились знающие люди, знамо дело – в Кремль.
– Но зачем?
– Окормлять.
И знающие люди замкнулись,
поняв, что наговорили слишком много случайному человеку.
Поэтому на вопрос «Кто кого окормляет?» ответом было молчание.
Но тут же я понял нелепость вопроса –
триединая сущность неразрывна,
неделима нашим скудным умом.
Но кто тогда дух?
И это стало понятно вскорости после того,
как зашел в сельмаг,
как купил,
как причастился.
Разумеется, третья неразрывная часть, то есть дух – наша армия,
которую в данном вопросе представляет вертолет Ми-8,
изначально рожденный военно-транспортной машиной.
Именно армия скрепляет воедино,
без щелей, без зазоров, на молекулярном уровне,
церковь и власть.
И стало понятно,
почему жители Голыгина, Неелова, Горелова, Неурожайки тож
скидавают свои картузы,
заслышав в небесах шум приближающегося сакралолета.
Хоть он ничего и не сбрасывает на парашюте,
ничего из того,
что так радовало меланезийцев,
что заставляло их строить крылатых идолов из соломы.
Ведь мы не меланезийцы какие,
нам дан как откровение
осеняющий нас ИСПОКОН.
***
БРЕМЯ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА
висит на кривом заборе
под дождем мокнет
себя не помнит
не ищет ответов
с немым укором к небесным хлябям и тоскливому серому ветру
ПЛЕМЯ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА
уже за шеломянем еси
прыщеши на вои стрелами
гремлеши о шеломы мечи харалужными
даждь днесь симулякра насущного
ПЛАМЯ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА
в печенке циррозной
орлом терзаемой
двуглавой падлою
В ШЛЕМЕ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА
гуляет дрема
напра-налево
без расписания
несется к звездам с эС-эС-эС-эРом во лбу горящим
распознаваемым как Си-Си-Си-Пи
В ТЕМЕ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА
много неясного недосказанного
советологами
пройдохой Фрейдом
Шахерезадой
Иоанном, вполне откровенным с другими
В ЛЕММЕ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА
ключ к мирозданью
к воротам рая
билет на поезд идущий мимо огней погасших и мнимых чисел
чужих ошибок
В ХРАМЕ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА
весна и осень родят друг друга
без промедления и перекуров
роятся стаи псалмом и хоров
и аллилуйя проходит мимо плеч не касаясь
не оставляя в глазах засветки
ЗНАМЯ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА
простыней с первого брачного ложа
для предъявленья родне спесивой
народам мира
гостям вселенных
и прочим тварям
ВРЕМЯ СОВЕТСКОГО ЧЕЛОВЕКА
вошло и вышло
в спине оставив отверстие с блюдечко
да с голубой каемочкой
да ко дню Христову
никак не меньше
нигде не больше
обзора для
для ретроспективы туда-обратной
Амплуа
В полицейских сериалах,
которые начали стремительно набирать популярность
после окончания лихих-девяностых,
есть амплуа трупа.
Самого настоящего трупа,
которого в самом начале действия,
реже – в середине
убивают каким-либо способом,
число которых не столь уж и велико,
поскольку фантазии сценаристов не распространяются дальше
наезженной колеи голливудских сериалов того же жанра.
Редко когда на телеэкранах блеснет
что-нибудь самобытное – подлинно национальное.
Казалось бы, сыграть труп
(или трупа – ведь в конце концов он существо почти одушевленное,
поскольку именно он является неким зародышем сюжета) –
дело нехитрое.
Надо всего лишь несколько минут неподвижно полежать перед камерой,
когда рядом суетятся следователи и криминалист.
Или на столе в морге,
когда труп осматривает патологоанатом,
или опознают родственники,
перед которыми приподнимают с лица трупа простынку.
Надо лежать не дыша,
чтобы у зрителя создавалось ощущение,
что это действительно труп,
а не актер, лицо которого измазали кетчупом.
Режиссеры, придирчиво оглядывая мизансцену
перед запуском камеры,
как правило,
покрикивают, скорее, для порядка:
– Пожизненнее, пожизненнее, чтобы ни одна сука не прошипела – не верю!
Ну, и еще самую малость приходится сыграть «перед смертью».
То есть схватиться за сердце,
когда в него загнали пару пуль.
Или воткнули нож.
Или пробили голову молотком.
Простонать как можно естественней,
осесть
и забиться в предсмертных конвульсиях.
Редко когда по сценарию трупу
Перед смертью выпадает обмолвиться парой слов.
Что-нибудь незначительное,
до предела заезженное –
типа «Не делай этого!», «Не убивай!», «Я заплачу вдвое больше!».
Рынок актеров постоянно растет и расширяется,
предложение катастрофически опережает спрос.
И ситуация уже почти такая же, как когда-то
в Южной Каролине или в Вирджинии на рынке рабов.
Поэтому актеру с амплуа трупа
приходится постоянно оттачивать свой талант.
Изнурительные репетиции.
Многочасовой лежание в неестественных позах.
На земле.
На полу.
На снегу.
На анатомическом столе без одежды.
Задержка дыхания – это вчерашний день.
Режиссеры капризны и разборчивы,
приходится осваивать задержку сердцебиения.
«Тяжело в ученье, легко в бою» –
эта мысль выедает мозг актера,
когда он, облаченный в черный костюм,
часами лежит в гробу в самое пекло,
добиваясь отсутствия потовыделения.
Актеры его побаиваются,
нервно подшучивая, робко подтрунивая,
потому что он их ходячее неизбежное будущее.
Потому что он труп и за кадром,
стремясь постоянно быть в тонусе
с опавшей, словно крылья умершей моли,
лицевой мускулатурой.
А смерть его не берет.
Смерть любуется им,
воплощающим ее торжество,
ее бессмертие.
Поэтому актер с амплуа трупа живет долго.
До того самого мгновенья,
Когда из-за маски попытается робко выглянуть жизнь.
И тут смерть его, любимого, хватает,
Нежно к сердцу прижимает,
Да на тройке с бубенцами,
Потчуя леденцам,
В назиданье нам, о други, с вами!