Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2018
Марина Бувайло родилась в Баку. По образованию врач. С
1981 года живет в Лондоне, где работает психиатром. Публиковалась в журналах
«Знамя», «Новый мир», «Звезда» и др. Автор книг «Эх, дороги» (М.: НЛО, 2006),
«Игры» (М.: НЛО, 2009), «С.П.У.М.С.» (М.: НЛО, 2011). В «Волге» публикуется с
2012 года.
1
Saison Théâtrale
Когда я пришёл в себя, по их стандартам, не моим, по своим стандартам, я, ха-ха, был в себе всё время, не выходил из себя, − типичный образец алкогольного юмора, − прокомментировал профессор, обращаясь к младшим коллегам, − так вот, голубчик, я думаю, что вы пришли в себя настолько, что сможете оценить своё положение. Мы сделали всё, чтобы спасти не только вашу жизнь, но и до максимально возможной степени ваши умственные и физические возможности. Дальше всё зависит от вас. Бросите пить, будете вести здоровый образ жизни, физиотерапия, зарядка, особенно в воде… ну что ж, человеческий организм способен на чудеса. Как я сказал, всё зависит от вас, но не только от вас. Жить самостоятельно, я боюсь, вы больше не сможете. Насколько я понял, близких людей, способных взять вас к себе, у вас нет, жизнь в разъездах вам больше не подходит, значит, придётся подумать о чём-то удобном, соответствующим вашим нуждам. Я бы посоветовал, скажем, перманентный дом отдыха для людей вашего круга с постоянным уходом и по возможности с бассейном.
Я выслушал его монолог не прерывая, оценив профессионализм игры, модуляцию голоса, искренность тона и жеста, он был хорошим актёром, вполне подходил на свою роль. Перманентный дом отдыха – это эвфемизм для домов престарелых или инвалидов. Поскольку я из себя, ха-ха, почти… я и самостоятельно просчитал, что жить в отелях и на временных квартирах уже не смогу. Осталось только выбрать место, в котором уход сочетался бы с достаточной долей свободы. Обсудив все возможности с друзьями, моим агентом и с адвокатом, я остановился на «Вилле». «Пансионат Вилла» находится в Грэйле, уютном маленьком городке, как бы специально приспособленном для инвалидных колясок − рядом с довольно крутыми лестницами змеятся пологие спуски, и вверх-вниз – к морю и на гору – скользит фуникулёр. Мне всегда хотелось подольше пожить в этой живой многонациональной стране, и вот теперь выдалась, ха-ха, такая возможность. Я уже решился попробовать писать нечто вроде мемуаров и параллельно вести дневник, так что скучать не буду.
***
Среди других привлекательных моментов не последним был и тот, что там уже несколько лет жила Дива и, судя по всему, была довольна. Зная её характер, ха-ха-ха, она бы и секунды не потерпела…
Мне повезло с комнатой, угловая, светлая, продуваемая, два балкона, – на длинный, вдоль горы, сад, и второй, повисший над центральной улицей, пандусы к балконам и в коридор, ведущий в гостиную, столовую, приёмную, хотя с креслом на колёсиках управляться оказалось намного труднее, чем кажется.
Некоторым разочарованием оказались другие жители дома, многие были лежачими, многие страдали потерей памяти. Я с нетерпением ждал встречи с Дивой, которой был представлен в начале своей карьеры, и даже играл с ней – мелкую роль – в одном из фильмов. На вершине славы, за которой, все понимают, ожидается, ха-ха… она была сверх обычного нервна и капризна, но меня заметила и обращалась со мной вполне благосклонно, дала несколько хороших советов.
Я ждал встречи с Дивой, но с некоторым трепетом, если я сам ТАК, ха-ха, изменился за тридцать с лишним лет, она и тогда была не первой молодости, я вглядывался в нарумяненных и налакированных старух, которых сиделки, «помощницы» на жаргоне Виллы, в колясках и в креслах вкатывали в гостиную, где гостями были мы сами. Я со страхом вглядывался в бессмысленные лица, отрешённые или детски-восторженные, неужели она одна из них? Когда я обратился к персоналу, сказал, что хочу увидеть Диву, знаком с ней, мне ответили вежливо и приветливо, как их обучали, но без удивлённого восторга − знаком с Дивой!
***
Она жила в другом крыле, для… Я, ха-ха, понял − милый профессор не только оказался неспособным оценить моё чувство юмора, он уверил всех, за моей спиной, конечно, что меня ждёт прогрессивная и скорая деградация, деменция. Таким образом, меня поместили в отделение «нуждающихся в дополнительных услугах», то есть маразматиков.
Для обслуживающего персонала мы все были иностранцами, людьми без прошлого, которым не нашлось места ни в собственных семьях, ни в собственных странах, иначе почему бы мы оказались здесь. Они не были удивлены моим отличием от других «жителей крыла», мы все назывались «жителями», жители восточного крыла, − отделения Роза, Пион, Хризантема, − жители южного крыла, жители западного крыла. Моя комната находилась в Хризантеме, Дива жила в Перепёлке, западное крыло. По большому счёту «помощникам» было наплевать на нас. Но им хорошо платили, и они хорошо ухаживали, улыбались, уговаривали. Им запрещалось разговаривать на своём языке на территории Виллы, но вдали от начальства они обменивались быстрыми картавыми фразами. В молодости я часто бывал в этой стране, на съёмках и просто дёшево отдохнуть, и подучил, на бытовом, конечно, уровне, язык. Теперь я с удивлением обнаружил, что легко понимаю их, видите, профессор, ха-ха, до маразма мне далековато. Подслушав в первый же день довольно интересный разговор двух девиц, что-то о любовнике одной из них, я решил сохранить знание языка в тайне, на первых порах по крайней мере. И был вскоре вознаграждён полезной информацией − кодом садовой калитки, ведущей в город. Я записал его в свою электронную игрушку, прощальный подарок друзей, с которой помаленьку осваиваюсь.
***
К Диве меня привели/везли после многих ежедневных докучливых напоминаний и требований. Она, в шляпке и кимоно, плохо сочетающимися по стилю с обычной точки зрения, но создающими вполне эффективный эффект − артистической причудливости, странности, − сидела на балконе, заставленном кадками с растениями, так что моё кресло-коляска застопорилось у распахнутых дверей. Я узнал её моментально, попытался напомнить о нашем знакомстве, она прервала меня: «Не тратьте сил, мужчин в моей жизни было много, но я их помню всех». «Ха-ха, я счастлив!!» − ха-ха, − подумал я, − память ей изменяет, приняла за бывшего любовника.
«Я ужасно выгляжу, сплю ужасно, прошлую ночь просидела у окна, смотрела на небо, просто щель! Эта ужасная гора совершенно заслоняет вид! Слева дом, справа гора, а на балконе… там на горе бродят люди, я не могу показываться им в ночном пеньюаре! А вы, зачем вы здесь?
Как ты сюда пробрался и зачем?
Как перелезть ты мог чрез стену сада
Высокую и гладкую? И смерть
Тебе, когда кто из моих родных
Тебя найдет здесь».
Я не сразу вспомнил, сообразил, это не… Она подсказала –
Через эту стену
У меня в голове что-то щёлкнуло, автомат включился, и я продолжил –
Перелетел я на крылах любви.
Оградою из камня невозможно
Сдержать любовь, –
она на все готова,
Твои родные – не помеха мне.
Она –
Они тебя убьют, когда увидят.
Я, уже с лёгкостью, –
Твои глаза опасней для меня,
Чем двадцать их мечей.
Ха-ха, она действительно узнала меня. Поразительно! Именно эту роль, стареющей звезды, подбирающей себе молодых и не слишком талантливых партнёров, чтобы оттеняли, но не затмили, она играла в том фильме, сделанном специально для неё, вокруг неё, чтобы дать ей в последний раз с достоинством сыграть Джульетту. Нас, по сценарию претендующих на роль Ромео, кормилицы, матери, Лоренцо, было около двадцати актёров, ни один из нас не играл больше одной сцены. Никаких Меркуцио, Тибальдов, только сцены с Джульеттой. И со мной именно эту. Ах, как она играла, на просмотре, я ещё тогда ходил, ха-ха, на просмотры, мы все, забыв об истериках и скандалах, любовались ею, её игрой. Сколько…
«Не начинайте рассказывать мне, что произошло с вами, меня это не интересует. Я приблизилась к барьеру, за которым человек перестаёт интересоваться окружающим, только собой! Вы, голубушка, можете идти, вернитесь за ним через полчаса, а вы можете вылезти из вашей каталки и сесть в это кресло, иначе мне приходится напрягать шею, мой позвоночник не выносит…»
Я покорно попытался, цепляясь за перила, встать и передвинуться в указанном направлении. Да уж, представился не в лучшем свете, матерясь и охая. Дело в том, что я на ноги не вставал самостоятельно, по крайней мере, с того утра, когда, очнувшись, обнаружил себя в палате интенсивной терапии. Болтаться между двумя физиотерапевтами не в счёт. Проклятая баба, она заставила меня забыть о моём положении и вообразить себя пылким любовником, перепрыгивающим стены. Но в своём роде я стену перепрыгнул и, обливаясь потом и дрожа всеми мышцами, которые ещё оставались в моём теле, вполз в кресло, чуть не завалив его на себя. Пока я, повиснув на перилах, волочил многопудовый груз тощих палок-ног, она следила за мной с холодным любопытством, но тут слегка кивнула головой, как бы признавая тяжесть проделанной работы. Собственно на это и ушла большая часть получаса, отведённого мне на аудиенцию. Я ещё раз выслушал жалобы на плохой сон, боли в позвоночнике, при этом, показывая, как болит поясница, она выскочила из кресла и согнулась чуть ни вдвое. Мне, хе-хе, воистину стало стыдно – она была старше меня почти на 30 лет. Явилась Яглая, черно-румяная девица, приставленная ко мне. Найдя меня в кресле, удивления не высказала и, кажется, ожидала, что я и назад в коляску сам вернусь, но на второй подвиг меня не хватило и, опираясь на перила, я дал ей доволочить меня.
«Я пришлю за вами», – тоном королевы пообещала Дива.
Вряд ли, – подумал я, – не после такого выступления. Хе-хе, до конца дня я провалялся в постели, даже от ужина отказался.
***
Однако через сутки Яглая снова толкала моё кресло вдоль длинного коридора. «Где вы были вчера? – встретила она меня раздражённо, – я хотела показать вам… идите, милочка, я позвоню, когда вам надо будет забирать его. Я намерена… да перебирайтесь же вы в это кресло, не хотите же вы, чтобы у меня начались боли в шее. Надеюсь, на этот раз вы отдышитесь быстрее, нам…»
«Почему вы отправили Яглаю, если настаиваете на том, чтобы я сидел именно там. Мне кажется, ха-ха, что она бы… Я, ха-ха, предпочитаю висеть на девушках. Гораздо эффектнее, чем на перилах».
«Я терпеть не могу посторонних у себя, когда я в них не нуждаюсь!»
«Тогда пересядьте так, чтобы вам было удобно смотреть на меня, значительно проще и быстрей».
«Я всегда сижу в этом кресле. Мне удобно именно так».
Всегда, в этом, именно так, – не повышая голоса, без нажима, только небольшим изменением интонации, с королевской уверенностью. Чёртова старуха! что ни говори, она, ха-ха, всё-таки большая актриса. Я полез из кресла, если смог один раз…
Ничуть не легче, хоть, ориентируясь на предыдущий опыт, я постарался обдумать порядок действий – так, не придвигать кресло вплотную к перилам, а оставить небольшое пространство, не тащить обе ноги вместе, а держась одной рукой, другой помогать правой ноге передвинуться вперёд, затем подтягивать левую. Не знаю, выглядело ли это элегантнее со стороны, но я остался доволен и даже пообещал себе потренироваться у себя в комнате. Я был готов выслушать жалобы Дивы на погоду, персонал, плохой сон без особого энтузиазма, но и без раздражения, понимая, что собеседников у неё немного, я, вероятно, единственный в этом месте удостаиваюсь чести навещать её – с одной стороны, она всегда была очень капризна в отношении людей, с другой же, ей необходимо общество, в котором она могла бы блистать, брюзжать и командовать. Не какое попало, а людей её ранга. Ну что ж, мы с ней сравнялись, оба бывшие… она была добра ко мне, когда я был никем, теперь была моя очередь. Да и для меня она, вероятно, будет единственным компаньоном, на некоторое время, по крайней мере, пока не прибудет электрическая коляска, со всякими персональными наворотами, заказанная на мои последние наличные деньги – сразу до кризиса я, по идиотскому совету, вбухал весь гонорар в акции, то есть практически потерял всё – если когда-нибудь они и поднимутся в цене, я вряд ли успею этим воспользоваться. Тогда это не казалось катастрофой – я много раз оказывался на границе банкротства, и всегда подворачивались новые контракты, ниоткуда возникали предложения выступить, в общем, обычная актёрская жизнь. Но на меня посыпались неудачи со всех сторон – обломились гастроли в Австралии, от огорчения я, ха-ха, позволил себе некоторую невоздержанность в отношении алкоголя, проспал самолёт, пропустил концерт, с меня содрали неустойку, ну и, как обычно, гонорары едва успевали покрывать долги, а потом – это. Теперь с деньгами у меня было туговато, только небольшая пенсия да ничтожные проценты от продажи записей концертов. У Дивы финансовых, ха-ха, затруднений, скорей всего, не было, и она, хоть и славилась прижимистостью, на себя не скупилась. Почему она выбрала именно Виллу, я сказать не могу, знаю, почему ругала – она никогда не была НИЧЕМ довольна, на словах, по крайней мере. У меня никаких особых претензий к месту пока не находилось, еда приличная, персонал вежливый и, главное, не навязчивый, не заставляют заниматься зарядкой, не стоят, уставившись, пока не проглотишь выданные лекарства – принесли вовремя и ладно, дальше твоё дело. Мою основную «помощницу», Яглаю, на прогулках – нам полагалась прогулка в день – я легко мог уговорить отвезти меня в приглянувшуюся мне пивнушку, гордо именующую себя баром-рестораном, или в рыбачий кабачок. Так что… жаловаться я мог только на судьбу, но это, хе-хе…
Я слушал Диву с почтительным вниманием, но без сожаления, прежде всего, сожаления она бы не потерпела, а во-вторых, я не жалел её, я искренне восхищался, она не была, она оставалась великой артисткой, и я уверен, играющей не для меня, не для публики, единственный человек, достойный её игры, была она сама. Ей было необходимо общество, в котором она могла блистать, но играла она для себя.
***
Чёртова баба, но без неё я бы сдох со скуки. Два часа прогулки и всё, потом я был предоставлен самому себе, с мемуарами пока не складывается, дневник… писать мне не то что лень, писать ручкой почти разучился, хотя теперь приходится, пишущие машинки вышли из моды, даже ленты уже не купишь, компьютера я не заводил, не хотелось обучаться, тратить время, предпочитал, чтобы друзья связывались со мной по телефону, остальные – через агента. Технику я всегда демонстративно презирал. Машину в юности водил, но потом понял, себе дороже – лишнего не выпей, парковка, вообще обуза, хуже собственного дома. Мобильный завёл позже всех – заставили, и самый простой. С этой электронной игрушкой, которую мне подарили перед отъездом, на ней якобы можно всё – читать, писать, она же фотоаппарат, она же диктофон, и ещё куча всего ненужного, я разбираюсь помалу, заглядывая в блокнот с каракулями Стивена… вот, хе-хе, научился диктовать. Писать, нажимая мелкие буковки, видно, никогда толком не научусь. Дневник… о чём? Диву надо видеть, о себе… прогулка – кофе, немного вина, пара стопок арэки… хорошенькие подавальщицы, само по себе развлечение, но каждый день писать об этом, увольте. А после прогулки, за исключением появлений помощниц на звонок – где мой завтрак/ужин, хочу, ха-ха, освободиться от съеденного/выпитого, хочу перебраться в кровать или из кровати в кресло, что ещё?.. ну, читаю, музыка… ну, смотрю изредка, для языка главным образом, детские передачи и «гастрономическую программу». Местные новости (кого-то убили, кто-то победил на выборах, кто-то чем-то возмущается) не смотрю – скучно.
***
Мне не приходилось долго гадать, кем она была, жестом, интонацией она намечала характер – королева, оскорблённая и покинутая, скучающая рассеянная красавица, порывистая девушка под присмотром гувернантки, сама гувернантка, нудно перечисляющая правила поведения, лёгкая, слегка вульгарная дама полусвета, – не прерывая монолога, даже почти не изменяя словарь, достаточно старомодный в любом случае. Её роли не были современными, она принадлежала прошлому.
Боюсь, что нужно смириться с тем, что отныне и я… Не легко, однако.
Мой дорогой Ар, пересылаю первую часть расшифровоного. Попробуй всё же разобраться со «своей игрушкой», сможешь посылать то, что ты диктуешь по электронной… Марки, конверты в наше-то время! А почерк! Наслаждаюсь твоими, «хе-хе», наблюдениями о жопах и сиськах нянек. Я оставляю пока все твои хихиканья. Мне нравится, что ты в твоей ситуации видишь забавные стороны. Пиши, пиши, и про Диву, и вообще. Я попробую издать – «пока меня помнят». Уверяю тебя – помнят и будут помнить.
***
День начался необычно – вместо Яглаи, красивой сговорчивой девахи, которую легко было подбить на не то что запрещённое, но не одобряемое администрацией посещение порта, густо населённого легкомысленными пивнушками, явилась Майда, средних лет, щуплая и суетливая. Несмотря на постоянную напряжённую улыбку, она… я уже имел с ней дело и знал, что никаких отступлений от правил она не позволит. Переходить улицу с ней было настоящее мучение, там, где мы с Яглаей лихо скатывались вниз в ближайшем удобном месте, Майда, пыхтя от напряжения, толкала мою коляску вверх, к светофору, большую часть времени к тому же и не включённому – днём машин практически не было, работающие уезжали рано утром, а внутри городка, на узких, кривых, вверх-вниз петляющих уличках, легче и быстрей передвигаться пешком или на фуникулёре, скользящем поперёк угловатых спусков. Конечно, в коляске приходилось избегать совсем уж крутых склонов, но прокатить меня в порт и обратно Яглая не возражала. А Майда могла заартачиться – «начальство в пивные жителям Виллы…» Тоже мне… Если от Дивы я, ха-ха, и готов терпеть дамские капризы, то уж точно не от помощницы. Намеренно надменным голосом я объявил ей, что сразу после завтрака хочу отправиться в старый город – он граничит с портом и граница была условной, большинство портовых заведений имеет выход и на ту улицу, которой начинается торговый квартал. Майда была необычно сосредоточена на чём-то, происходящем внутри неё, во всяком случае, наружу проявлялся вид непривычный и рассеянный. Без нервной улыбки от желания угодить, но правил не нарушить. Мне первый раз пришло в голову такое объяснение вредности Майды и как-то смирило меня с ней. Тем более, что она без возражений принялась толкать коляску в направлении старого города. К светофору. На этот раз я не пытался спорить, движение было как в ранние утренние часы, когда мимо моего балкона неслись машины в промышленные районы, где и работали мужчины городка.
***
Необычное оживление на дорогах не задело моего сознания, я просто отметил это как некоторую шутку – мне пытаются доказать, что правильно переходить улицу в правильном месте. «Куда теперь?» – и, следуя указанию, Майда повернула к моему любимому кабачку, где утренние часы просиживали рыбаки, вернувшиеся с ночной ловли, за кумарами (местный, теперь уже полулегальный, деликатес, нечто вроде долмы с коноплёй), кофе, арэкой и домино в ожидании портомесо – рыбный суп из остатков их улова, вроде буйабеса. Я рассказывал Диве об этом злачном месте, и она вполне готова была отправиться со мной туда при одном условии – «мы поедем на такси, и вы…» – я доберусь самостоятельно от машины до стола, она не желала появляться на людях с мужчиной, которого возят в «телеге», моя электрическая коляска, которая вот-вот со дня на день должна была прибыть, не устраивала её тоже, – «не думаете же вы, что я буду бежать рядом?». Каждый день она терроризировала меня допросами – насколько улучшились мои достижения. То, что я без помощи добирался от кресла до балкона, её не убеждало. Мои достижения! – ха-ха, после нескольких месяцев в больнице, набивая шишки на иной, непривычной «как бы жизни», я вполне комфортно приспособился к позиции человека, которому… помогают/прислуживают? который… который использует свои… ну, скажем, мелкие недостатки в свою пользу.
Но сдавшись Диве, я приспосабливался к её, хе-хе, влиянию. Сегодня я решил попробовать пройти хотя бы от входа в кабачок до моего любимого стола. После трудного путешествия вдоль стены, опираясь на спинку скамьи, я, наконец, приземлился на своём месте с глубоким удовлетворением – справился наилучшим образом. Свидетелей, кроме Майды, не нашлось, обычно забитый в это время сонными, протрезвляющимися к возвращению домой рыбаками и забредшими на поздний завтрак/ранний обед любителями портомесо и туристами, кабачок был пуст. Тем не менее ждать официантку пришлось очень долго, и арэки ещё дольше. «Что происходит?» – спросил я небритого повара. Он посмотрел на меня как на сумасшедшего, – «разве, – он замялся, глядя поверх меня, – разве они…», я оглянулся, за моей спиной стояла Майда и делала страшные рожи, размахивая руками. «Что происходит? – спросил я, вложив всю… цезарь не смог бы звучать более авторитарно, – немедленно объясните!» – чуть не произнёс – доложите, – но вовремя остановился и даже улыбнулся. Официантка, тут она – наконец! – появилась с дозой раза в три превышающей заказанную, сегодня была почти хамски незаинтересована в работе, во мне! да и вообще… Официантки, их здесь обычно две, эта рыжая и ещё одна, они же уборщицы, они же за некую плату поднимались на короткое время вслед за посетителем на второй этаж, и если отсутствовали обе, повар, не снимая заляпанный рыбой фартук, становился за стойку или разносил напитки. Иногда и он исчезал наверху, предполагаю по его манерам, по тем же причинам, и у стойки не было никого. Посетители таких мест толерантны к обслуживанию, если не испытывают недостатка в алкоголе, чего они не испытывали – кто-нибудь из завсегдатаев немедленно превращался в бармена, честно собирая деньги в тарелку, за что, по крайней мере, пара бесплатных напитков ему причиталась.
Так вот, рыжая официантка, за этой я всегда с удовольствием наблюдал – улыбчивая хохотушка. Улыбчивость часто недоступна хохотушкам, это другая, более тонкая игра, другое проявление… ну, разные характеры по-разному выражают себя – громким, как бы неудержимым, чаще наигранным смехом на широкую публику или улыбкой – чётко направленной. Эта шлюшка не только обладала двойным умением, она чувствовала, когда улыбка, все варианты улыбки – саркастическая, понимающая, сочувственная, насмешливая, служебная, до ребячески простодушной – к месту, и использовала своё внутреннее знание очень точно. Она была если не умна и образована, то удивительно артистична, как бывают артистичны талантливые дети, прочитывающие, что от них хотят. Я обычно с удовольствием посматривал на неё, бескорыстно во всех отношениях, как вы можете догадаться, хе-хе. Сейчас она была бледна и выглядела как-то потрёпано… Что-то бабское? – время месяца? беременность? бессонная ночь? любовник? Во всяком случае, несмотря на отсутствующий взгляд, она принесла, наконец, арэку, но отнеслась ко мне как к случайному туристу, потребовав платы немедленно. Однако тройную дозу не учла. ОК, я заплатил, сколько она сказала, в конце концов, ровно за то, что заказал. Майда безразлично сидела над чашкой кофе и не торопила меня, официантка тоже уселась за столиком напротив и чертила пальцем в просыпанной на столе соли, наклонясь так низко, что я мог заглядывать за оттопыривающуюся на груди блузку. Так что я наслаждался арэкой, наслаждался бы, если бы изнутри меня не… не знаю что, тревога без названия, и я, человек, в принципе, не тревожный, пытался определить, в чём дело. С одной стороны, хорошо, всё что я люблю – кабак, красивая девка сидит на стуле, голые плечи исключительно для моего обозрения, океан за окном в облаках тумана, солнце еле пробивается сквозь, арэка, и почти бесплатно, с другой стороны, что-то происходит. Что…? почему? По экрану ящика, хотя какой это ящик теперь, скорее рамка, единственная современная вещь, по экрану бродили толстые певцы, раскрывающие рты с преувеличенным старанием, звук, слава Богу, выключен, какая-то доисторическая запись доисторической постановки, по костюмам и титрам можно догадаться – Нибелунги, Вагнер.
Просить Майду объяснить мне, что происходит (необычное и, вероятно, не очень хорошее, иначе почему скрывать), бесполезно. Вот Яглаю я смог бы если не уговорить, то, хе-хе, обойти косвенными, хе-хе, вопросами, она не особенно настроена на соблюдение правил и поэтому бывала достаточно расслаблена, не стояла на страже порядка – ну, понятно… ей, в общем, наплевать, лишь бы начальство не узнало. Я попробовал поболтать с шлюшкой-официанткой, но она была совершенно заторможена и даже не улыбнулась моим заигрываниям и шуткам. Допив арэку, я поколебался, не заказать ли ещё, внутреннее беспокойство не улеглось от тройной дозы, но после некоторого раздумья решил остановиться у магазинчика на пути домой, прикупить коньяку, маслин, козьего сыра и устроить небольшой кутёж с Дивой.
Магазинчик, обычно пустой, был забит до отказа, кресло некуда вкатить. Майда предложила мне подождать снаружи, пока она купит всё, что скажу, но я отказался – алкоголь полагалось держать не в комнатах, а в баре, который запирался, а мне вообще был запрещён врачом, законопослушная Майда коньяк купить побоится, поэтому я решил повторить подвиг. Добрался же до столика в кабаке, дойду и до прилавка, в том, что местные жители пропустят меня вперёд, я не сомневался.
***
Местные жители стояли плотной толпой, расступаться и не подумали, не подумали и поддержать меня, я остался висеть на ручке двери, не рискуя сделать шаг. Люди перекрикивались, ссорились, переговаривались, протискивались наружу с набитыми пакетами, и было ясно – закупают продукты, готовясь к чему-то. Меня толкали, пихали – совершенно не похоже на доброжелательных тюринцев. К счастью, в толпе обнаружился наш садовник, с которым у меня к тому времени сложились отношения – он тайком приносил мне сигареты и домашнее вино, и я в долгу не оставался. Разглядев моё бедственное, подвешенное, хе-хе, положение, он доволок меня до кресла, выслушал мой заказ, хмуро кивнул, – это всё? Майда ждать отказалась, и мы отправились домой. За время, проведённое в магазине, я не столько понял, сколько догадался, что в горах что-то происходит. Если бы не общий шум и шум в ушах от напряжения, я бы понял больше, но и так… Сразу за воротами, ещё на довольно крутой части дорожки стоял запакованный предмет, по виду… да что там по виду, на крышке ящика крупными буквами был обозначен получатель – долгожданный четырёхколёсный скутер, наконец, прибыл. Почему-то его бросили у ворот и не вкатили наверх. Я попросил Майду оставить меня рядом и стал дожидаться садовника. Майда, всё с тем же безучастьем, не споря, ушла. Солнце вылезло из утреннего тумана и пекло нещадно, распаковать скутер, чтобы поскорей полюбоваться на него, без инструментов и твёрдо стоящему на ногах было бы трудно. А Горк, садовник, всё не шёл. Майда, очевидно, забыла про меня, подняться самому вверх… хх-хе, попробуйте покрутить руками колёса кресла на этом склоне.
***
Наконец-то… Горк, гружёный пакетами, появился и довёз меня до моей комнаты. Там, подмигнув, отдал заказанное и ещё блок сигарет и большую упаковку местного сухого хлеба. «Это ещё зачем?» – удивился я, хлеб, если нужен, всегда можно взять в столовой, да и сигарет у меня было пока достаточно. «Пригодится», – он выгреб из кармана сдачу с моей сотни, пересчитал, отдал мне, я, как обычно, вернул ему пятёрку и прибавил ещё десять, попросив распаковать скутер и привести его наверх. Он поскрёб голову, – «мои будут волноваться, тёща и так воет с самого утра, я обещал вернуться как можно… А, ладно!» – и убежал, не дожидаясь вопросов. Я выкатился на балкон и повис на перилах. Горк появился очень скоро, толкая уже освобождённый скутер. «Он на бензине или электрический?» – «И так, и так должен быть. Что происходит? чего тёща воет?» – «А-а! Старая! Помнит, как это было тогда, в прошлый раз. Я объясняю, что время было другое… пока все узнали, что происходит… А сейчас и интернет, и мобильные, если что… да и вообще это только слухи! Может, просто… – он махнул рукой, – в любом случае, вас это не коснётся, поживёте пару деньков в Сониа, пока всё успокоится. Пусть покричат!» – «Кто покричит? Что не коснётся?» – «Всё в порядке! Сейчас закачу его в оранжерею, поставлю на зарядку, покатаетесь, когда вернётесь». Он исчез, вернулся, махнул рукой, прощаясь. Сониа красивый город, прокатиться туда я не возражал. На обед ещё не звонили, и я отправился рассматривать свою новую игрушку. Инструкция была длинной и сложной, изучение её заняло кучу времени, и только бурчание в животе напомнило мне, что хорошо бы поесть. В столовой уже не только никого не было, даже запаха еды не осталось, и всё убрано, посуда, скатерти… Я взглянул на часы, ну да, третий час, а ланч в 12. Мне и раньше случалось опаздывать, мою порцию обычно оставляли на подносе в кухне, и помощники разогревали её или приносили салат, сэндвичи, в общем, то, что заказал утром. Сегодня я, кажется… не помню, что именно… что-то… но в кухне не было никого, и никакой еды тоже. Я заглянул в плиту, микроволновку – пусто, холодильник – почти пустой, молоко в бутылках и пара банок простокваши. Кладовка закрыта на щеколду, до которой мне не дотянуться. Никого, только в большой гостиной несколько старух дремали в креслах под громкие марши из радиоприёмника. Одна из них хрипло сказала – пить! Никто не отозвался. Я потянул за шнур, на звонок обычно прибегают сразу 3-4 помощницы, на этот раз не явилась ни одна! Пожалуюсь заведующей, решил я и с этим покатил к её офису. Закрыт! Разозлившись, я чьей-то палкой вышиб стекло пожарной сирены и нажал кнопку. Завыло так, что заложило уши. Ещё две бабки проснулись и заорали, остальные продолжали спать. Никого из обслуги. К вою сирены и старух присоединился треск. Я долго соображал, что и где именно, с трудом понял – телефон у заведующей, той же палкой несколько раз ударив по ручке двери, замки здесь условные, вломился в кабинет, в котором не был с прибытия. Он странно выглядел, совсем не так, как я запомнил – аккуратный, официальный, но с некоторой долей домашней гостеприимности, ну, там, цветы-фрукты-конфеты. Сейчас кресло сдвинуто в угол, к окну, стол завален пакетами, папками, коробками, вроде бы пустыми, ограбили? я даже огляделся, нет ли где трупа. Схватил трубку, мне в ухо гаркнули, – адрес! что горит? Понимать-то я примерно понимаю, и заказать-купить, что мне надо, языка или рук хватает, но выяснять по телефону, что случилось? куда подевались все работники Виллы? и вообще, что творится, почему? – это другое. Я собрал всё своё… у актёра это не воля, это от Бога, умение выложиться в решающий момент, и я выложился!
«Откуда я знаю, что происходит в вашей ***** Вилле, – это был ответ на моё объяснение, почему я нажал на сирену, – если ничего не горит, мне ******* это ******* ***************, – он перешёл на английский, – у меня побольше дел, чем слушать твой… материться я и сам умею не хуже, понятно?»
«А в городе? Что вообще ***********?»
«У тебя там что, ящика нет? Ничего не происходит! Что, *********, за паника! Вас не тронут! И вообще, что ты там делаешь? Вас же всех эвакуировали!»
Всё-таки мат – это эсперанто, международное, на любом языке самая доступная часть коммуникации. Я объяснил, что никто нас не эвакуировал и мы, ******** остались без помощи и ********** без еды и что ************ нам делать? Он велел ждать у телефона и минут через десять сообщил сухим официальным голосом, что транспорт адекватно справляется с ситуацией и нас скоро отправят в Сонию. Спасибо, хоть сирена перестала выть. Я ткнул кнопку телевизора – он не включился, вернее, включился, но экран остался мерцающе-серым, решил вернуться к себе в комнату, где мой приёмник, настроенный на ВВС, и этот, ай-что-то, который я поставил на зарядку ещё с вечера, и вспомнил – Дива! Почти забыл о ней. Коридоры переплетались, а хорошая ориентировка – не моя сильная сторона, раньше меня толкали в коляске, и нужды запоминать дорогу не было. Тем не менее я нашёл её, не дорогу – Диву. В шляпке и перчатках, несмотря на послеполуденную жару, она вышла из коридора мне навстречу – «А, это вы, пойдёмте скорей, я должна это видеть!» Я развернул своё кресло и покатил за ней, на ходу пытаясь выяснить, что именно она должна видеть, и заодно поделиться своими известиями. По-моему, она отреагировала только на сообщение о коньяке, даже скутер её не впечатлил. Попытки рассказать о моих утренних достижениях, об отсутствии персонала Виллы, обо всём странном, она оставила без внимания.
«Кавафис, слышали о Кавафисе?»
После секундного замешательства я сообразил, Константинос Кавафис. Слышал, конечно, даже читал, хотя, по правде, не так уж…
«Варвары, варвары наступают! Так волнительно! Я так боялась, что вся моя жизнь закончится на этом, существование в скучной Вилле, а тут варвары! Разве это не прекрасно!»
Варвары! И тут… Тут до меня дошло, наконец… Может быть, проф был не так уж и неправ. Я всегда славился остротой ума, умением соединить, хе-хе, неочевидное, всё-таки три года в Кембридже, хотя театр занимал большую часть моего времени, тем не менее попал-то я туда не из дорогой частной школы… вероятно, профессор в чём-то прав, мозг мой слегка подпортился – варвары! Я же знал их историю, историю Миганомии. Лет сорок назад гатчане перешли границу… хотя нет, тогда и границы-то не было, одна небольшая империя, они напали просто на соседнее село, только потому, что те говорили на другом языке, и религия… другая? чёрт, не помню, а может, и не знал никогда… в общем, в мозгу моём соединились оборванные провода и я понял, почему выла тёща Горка, почему Майда… и шлюшка-подавальщица тоже… машины на дорогах в неурочное время, сбежавший персонал… Идиот, он же мне сказал это открытым текстом, – она помнит, как это было в прошлый раз! И даже из наших источников, тогда другими странами не слишком интересовавшихся, если НАШИ интересы не были задеты, из газет, телевиденья я знал, что было ужасно. Ужасно! Ужасно и в тоже время беспомощно, не было места влезть – чужая страна, чужие проблемы, их правительство не одобрит чужого вмешательства – почти четверть населения округа погибла, остальные… Тёща воет! теперь я понял, почему. Энтузиазм Дивы показался мне достаточно безвкусным.
– Прекрасно?! Вы думаете, прекрасно, когда людей убивают, насилуют, мучают?! Что в этом прекрасного?!
– Ах, дорогой, я имела в виду
не население, которое, радио уверяет, полностью эвакуировано, я имею в виду
только себя, на закате жизни испытать по-настоящему волнительную ситуацию,
неужели вы думаете, я предпочла бы тихое прозябание в этих стенах? Я по
темпераменту, ах, я хорошо бы смотрелась на баррикадах, представьте меня с
флагом, против отряда гвардейцев! Пли! – она пошатнулась, держа невидимое знамя
революции, и запела во весь голос: – Allons enfants de
Я почти перестал сердиться, почти поверил ей, хотя знал, что и это была игра. Она играла роль старой женщины, которая играет роль коммунарки.
***
– Откуда вы знаете, что происходит? По телевизору с утра по центральному каналу оперы Вагнера, другие каналы не работают, насколько я знаю, местное радио врёт или крутит музыку, во всяком случае ни в магазине, ни в городе никто ничего толком не знал. Хе-хе! Все эвакуированы?! Хе-хе! На шоссе полно машин. В магазине толпа. Пожарные на своих местах. Варвары! Гатчане не варвары, они… вопрос этот давно закрыт. Ну да, чего-то ожидают. С чего вы решили, что варвары, а не, скажем, торнадо? Мы здесь достаточно высоко, волны до нас не достанут. И… хе-хе…
Она молча слушала меня, улыбаясь, как ребёнку, – вы прекрасно знаете, что не торнадо, не обманывайте себя…
Несмотря на это, я тоже приободрился – в конце концов, смерти я не боюсь, и, хе-хе, если не я, то моё кресло пригодится на баррикадах.
«Давайте, выйдем на улицу!»
«До улицы, до центральной, по этим спускам с полмили. Вниз я скачусь, но назад мне без помощи не подняться. Да и вам…»
«Ерунда, улица прямо под нами! Из гостиной в нашем крыле…»
«Только по верёвке. Там есть ещё лестница, типа чёрный ход на центральную улицу для персонала и доставок, но… нет, нет, если мы хотим узнать, что творится на улице, надо идти на балкон, не на ваш, а тот, над лестницей, там у прислуги место для курения, вполне прилично, просторно, с моей коляской… И увидим, когда за нами приедут, пожарник узнавал, нас вот-вот должны эвакуировать».
Балкон выходил на ту же улицу, что и мой, с одной разницей − в разъёме домов было видно море, местами некоторая серость столбом завивалась над почти неподвижной поверхностью, хотя прямо над горой, над нашими головами пыхала желто-синяя горелка солнца и, раскалив камни, выпила из воздуха всю влажную жизнь. Улица, несколько часов назад плотно забитая машинами, опустела, что в это время года и дня нормально – дышать и двигаться почти невозможно, изнеможенный невыносимой духотой городок засыпает и просыпается в сумерках остывшим и отдохнувшим для полуночного праздно-праздничного брожения. Ха, неплохо! Надо записать.
«Как неприятно смотреть на покинутый город!»
«Да это сиеста, каждый день так».
«Друг мой, вы недооцениваете моей интуиции. Я вас уверяю, нас бросили».
Словно в ответ ей послышался топот и грохот, я вернулся в коридор – мне навстречу вошли четверо, солдаты? охранники? но с повязками красного креста поверх коротких рукавов зелёной униформы. Один со значком «командос» осмотрел мою коляску и велел, авторитарно, но вежливо, спускаться к воротам. Татуировка на запястье, красно-синяя птица, шевелила крылом, когда он проверял, как работает ручной тормоз. «Спускайтесь вниз. Сами сможете? Автобус на площадке». – «Надо что-нибудь взять?» – «Ничего не надо! там всё приготовлено, вы ненадолго, скорей всего, вечером вернётесь».
Ну дудки, так я и оставил свой коньяк! Предупредив Диву, я отправился собирать вещи – коньяк, шоколад, книжка, сигареты, мобильный, который здесь почти не работает из-за близости горы, хлеб с сыром, пригодятся в дороге, оставить – испортятся, сколько мы проторчим в эвакуации? я ни на секунду не поверил, что это будет всего на день. Подумав, сунул туда же и лакомства, которыми меня по почте снабжали друзья, здесь их нет, имбирное печенье и мармайт. Жаль оставлять скутер, но ясно, что в автобус его не возьмут, хоть бы кресло взяли. Тут я заметил, что больше не слышу шума в коридоре, гош, надо поторапливаться – Дива уже, наверное, в автобусе.
Я покатился к выходу, в коридорах никого не было, но в общей гостиной кто-то кричал, кажется, та бабка продолжала просить пить. Значит, ещё не всех увезли. На пути к центральному входу я заглянул в оранжерею, где заряжался мой скутер – в инструкции советовали оставить его включённым в сеть на 24 часа, но дольше и без надзора? Пока я раздумывал, как лучше, загрохотали снаружи. В дверь, ведущую в сад, барабанили так… однажды я снимался в довольно паршивом фильме и не в главной роли – главное, хе-хе, заплатили мне хорошо и вовремя, то есть когда мне по обстоятельствам особенно выбирать не приходилось. М-м, о чём я? А, да! Какие-то дикие племена брали хорошо укреплённую персидскую вроде бы крепость – целиком фильм я не видел никогда, но грохот помню – пробеги с картонными брёвнами озвучивали так, что даже я, привыкший… вот это мне и пришло на ум – пытаются проломить входную дверь, Виллу берут дикие племена! Дива накликала варваров! В отличие от неё, я совершенно не вдохновился этим и решил побыстрее убираться. Я уже добрался до центрального выхода, когда грохот сзади прекратился так же внезапно, как и начался. Кнопка, открывающая дверь, не работала, во всяком случае, дверь не открылась, две ручки, повёрнутые вместе в противоположные стороны, такая своеобразная защита от дурака, проверка – сумел открыть, имеешь право выйти без сопровождения, тоже не сработали. Закрыли на ключ? Противоположный выход, служебный, с лифтом на центральную улицу для доставки товаров, – им любила пользоваться Яглая, вывозя меня на прогулку, перебежать улицу, свернуть в переулок, пять минут, и мы в порту – был затянут складной решёткой с огромным замком, ни до лестницы, ни до лифта не добраться. Нечего делать, я вернулся в холл и стал ждать, в гостиной всё ещё кто-то кричал, другая бабка бродила между креслами, стучала палкой и звала Дика, – негодный мальчишка, немедленно приди, когда мамочка зовёт, – жутко вредная, норовит ткнуть палкой всех, кого принимает за Дика, и ещё вполне активная, может подойти сзади и шарахнуть. Я устроился у окна, из которого видна была часть подъёма к Вилле, и стал ждать, стараясь не злиться и не нервничать, какой прок, только давление подскочит. Как обычно, потемнело быстро, и на этот раз действительно потемнело – фонари на дороге не зажглись, порт оставался тёмным, я пощёлкал выключателем в надежде, что автономный генератор – здесь был такой из-за частых проблем с электричеством – работает, но увы! В темноте бабки замолчали и, по-видимому, уснули. Никто за нами не возвращался, странное это чувство – отверженности, в школе у меня… мы жили в достаточно бедном районе, и хорошей школы там не было, родители из чисто снобистских резонов отправили нас с сестрой в школы на другом конце города, после занятий остальные мальчишки отправлялись по домам, играть в футбол, в гости друг к другу, а я один оставался в школьном дворе ждать старшую сестру, занятия которой кончались позже. Уф, ужасно, всякие мысли лезли в голову – Санди забыла обо мне, ушла с подружками в кино, уехала домой, родители решили не забирать меня из-за вчерашнего поведения, вечером приедут полицейские и отвезут… в детский дом, в Австралию, в тюрьму, на ферму чистить коровьи стойла, хе-хе, мой отец любил рассказать, как их класс во время войны отправили для безопасности на ферму, где они… а вы, лентяи, ждёте, пока мать уберёт…
Не то что детские страхи, но чувство непринадлежности, анонимности, безнадёжности и невозможности как-то изменить ситуацию… страшно вернуться в свою комнату, потому что сейчас подъедет автобус, меня не найдут и уедут без меня, но не сидеть же здесь с сумасшедшими старухами, которые… уф, какая-то из них… хе-хе, не розами пахнет…
Дорогой Ар, я рад, что ты
научился отправлять и, надеюсь, получать файлы – вот следующий кусок. Как
видишь, я очень бережно обращаюсь с твоим текстом, ничего не изменяю, ну разве
что очень редко подправляю стиль, явно пропущенные слова и пытаюсь определить
последовательность. Посмотри, как получается, и верни мне как можно скорее.
Продолжай записывать, всё, что вспоминается, даже не по порядку – я приглажу.
***
О чём они думают, эти эвакуаторы… Ощупью нашёл дверь кабинета директорши, телефон на столе, почему-то он стоял не там, где раньше, посредине, а где-то сбоку, тем не менее нашёл, руки так дрожали, что несколько раз уронил трубку, слава Богу, на стол, не на пол. Телефон был мёртв, гудка не было. Ну что ж, я уже знал, что делать. Пожарная сирена завыла, как положено. Через какое-то время я понял, что с ума-то она меня сведёт, но этим всё и закончится, никто не придёт, через… день или неделю найдут несколько запертых сумасшедших или трупов сумасшедших.
«Дик, бэби, не плачь, мамочка с тобой», – старуха с палкой стояла над коляской. Это помогло, опасаясь палкой по башке, я прокричал: «Не волнуйся, мамочка, я уже не плачу». «Вот и хорошо, твоя сестричка хочет пить, помоги мамочке принести ей молочка. Не бойся, тревога сейчас кончится, и мы пойдём домой».
Она принялась толкать моё кресло. Спорить не приходилось да и не хотелось. После истерики стало легче, вот уж не знал, что в моём возрасте можно так… наверное, если бы тело позволило, катался бы по полу и бил ногами, но и просто от рыданий стало легче. Так же резко, как и началась, сирена на невыносимом взвизге икнула и замолкла.
«Вот видишь, сейчас мы поедем в лавку, купим молока, я дам тебе молочка. И печенья. Мамочка любит тебя». И тут я по-настоящему заплакал, не выл в голос, как минуту назад, а от настоящей, нестерпимой тоски – мамочка! Старуха везла меня по лабиринтам коридоров, и я перестал понимать, где я, то ли немного посветлело, то ли глаза привыкли, но темнота уже была не сплошной, а такой – густо-серый туман с некоторым разряжением по центру и более светлыми пятнами окон справа, судя по их расположению, из своего крыла мы уже выбрались. Интересно, как в темноте найти дорогу обратно в мою комнату и что мне делать с этой бабкой? Она всё время бормотала о молочке, и пить захотелось смертельно, хотя молочку предпочёл бы, хе-хе… Надо посмотреть, что делается в других кухнях, нет ли там чего. И вдруг в конце коридора… Мне не показалось – яркое круглое пятно появилось на дальней стене, побродило по потолку, полу, снова по стене и упёрлось прямо мне в глаза.
«Кто там?! – спросил я, – идите сюда!» Бабка тоже, забыв, что Дик – это я, заорала: «Дик, негодный мальчишка, иди сюда!» Свет метнулся и исчез. Я обтер рукавом мокрое лицо, следы слёз, пот страха. Кто-то там явно прячется. Идти вперёд мне совершенно расхотелось, надо попробовать найти дорогу в мою комнату, у меня там, я вспомнил, тоже есть фонарик. Коляска не разворачивалась – бабка вцепилась и не давала. «Мамочка, – сказал я просительно, – поедем домой, я знаю, где найти молочко, отвези меня домой». Нет, она толкала меня туда, где бродил кто-то неизвестный, тормозить не помогало, она была сильней меня, и колесо только ободрало мне ладонь. За поворотом было также темно, и там затаился кто-то, с фонарём, который внезапно полыхнёт прямо в глаза, и…
***
Старуха в конце концов утомилась, вкатила меня в чью-то комнату и повалилась на кровать. Если бы я знал путь, я бы вернулся, блуждать в темноте наугад, когда в ней прячется человек, кто?.. спасатель бы не прятался. Вор? Или такой же забытый, как и мы? Тогда чего он испугался? он-то видел нас. Я устал, горло пересохло. И ещё мне, хе-хе, безумно захотелось в сортир, срочно надо найти, – после операции да и вообще в моём возрасте, если немедленно не облегчиться, проблемы гарантированы. В моей комнате всё было приспособлено, а здесь… поручни всё же были, нащупал и выполз из кресла, спасибо Диве за тренировку, оставалось найти сортир, пошарил по стенке – нет, по другой стенке – занавеска… окно?.. дверь… стеклянная, на балкон. Открылась легко… но на этом поручни кончились и, не удержавшись за раму, я вылетел на балкон и повалился во что-то мягкое, качающееся. Не ударился, но дико испугался и заорал. К счастью или несчастью, никто не отреагировал. Мягкое и качающееся подо мной было гамаком, они и мне предлагали натянуть такой, но я представил, как меня будут каждый раз тащить оттуда, и отказался. Сейчас меня интересовало только одно – цепляясь за сетку, защемляя пальцы, извернулся и… о, счастье! Сумел!.. хе-хе, не очень при этом облившись… уф, лучше. По-видимому, я сразу и заснул. Солнце шпарило мне прямо в лицо, вечность… вечность я приходил в себя. Приходил в себя, хе-хе, дорогой профессор, я каждое утро прихожу в себя из снов, думаю, что и вы… на свежем воздухе спалось хорошо, вечность заняло осознание моего идиотского беспомощного положения. Я пойман в сети… в гамак… в капкан… самому мне не выбраться, и помочь некому… В комнате, я припомнил, спит «мамочка», но бабка, нетвёрдо стоящая на ногах, вытащить меня отсюда не сможет, в лучшем случае, принесёт попить, да и здесь ли она ещё? На всякий случай я принялся вопить: «Мамочка, мамочка, это я, Дик! Где ты?» – сухое горло засаднило, и привычный, хотя теперь и неактуальный страх потерять голос, охрипнуть, остановил меня. Хорошенькая смерть ожидала меня, надо… если бы только я сунул свой швейцарский нож не в сумку, а в карман… прорезать бы сетку и вывалиться на пол, потом бы я справился: «Мамочка! Мамочка! Приди ко мне!»
«Ну! и что вы орёте в такую рань? Какая ещё мамочка? Вы что совсем спятили?»
Дива! Голос раздавался снаружи. Их привезли обратно?! Так быстро?
«Вы вернулись?»
«Чего вы орёте? Надеюсь, вы не ко мне обращаетесь, – мамочка?! В самом деле! И где вы, наконец? я вас не вижу».
«В комнате! В чей-то комнате! Нет, на балконе! Я в гамаке!»
«Да, я вижу, что вы действительно спятили. Нежиться в гамаке в такое время!»
«Вы можете вернуться в дом? Пожалуйста, найдите меня и достаньте нож из моей сумки, она в моём кресле, где-то здесь».
«Как называется комната? Какой номер?»
«Если бы я знал! Я попал сюда ночью!»
***
Я понял, что могу, ха-ха, всё… из того, что, хе-хе, дозволяет моё тело, всё и больше, чем… в тот день, когда выбрался с балкона.
Дива с отвращением, лица я её не видел, но голосом она могла обозначить любые эмоции, с отвращением произнесла: «Ну, и долго вы собираетесь валяться на полу? Вставайте! Помогать нам здесь некому. Надеюсь, вы знаете, что случилось с остальными?» Так вот, я сумел подняться с пола, влезть в кресло…
***
Третий день. Наконец-то я начал вести регулярно дневник. Пока я ещё жив, пока хватает заряда батареек, я буду держать мой, как там его, при себе и записывать всё, что происходит. Электричества нет, соответственно, отключились вентиляция, холодильники, телевизор, я не могу зарядить мобильный, стационарный телефон не работает. Вода, к счастью, есть, надолго ли? С горы стекает ручей, где-то там наверху источник, но пить некипяченую воду из ручья? вероятно, не смертельно, если… если можно до неё добраться, хе-хе. Без кондиционеров днём душновато, спасибо, август по местным стандартам прохладный. Еды мало – некоторое количество местного кокосового печенья, терпеть его не могу, но выбора нет, в кладовке несколько мешков риса, но без газа и электричества проку от него немного, так же, как от кофейных зерен, в молодости, на вечеринках и перед сдачей экзаменов мы жевали их – дешевле амфетамина, но моих теперешних зубов на это не хватает. Есть ещё канистра сухого овощного супа, пакеты всяких приправ и довольно много пачек овсяных и кукурузных хлопьев. И некоторый запас банок с компотами. Мороженные овощи в морозилках размякли, пока их можно есть, но через день-два… мясо там тоже есть, сырое, до этого мы, хе-хе, ещё не дошли… Что будет с нами, трудно предсказать.
Мы – это я, Дива, мамочка и ещё две старухи, которые пока живы. Одна, кажется, та, которая просила пить, отбросила коньки ещё в первый день. Когда мы поняли… Я уговорил мамочку, сопровождая и продолжая уговаривать, отвезти труп в коляске в самое дальнее крыло, с трудом уговорил оставить на балконе, с трудом уговорил вернуться, и стараюсь не думать, что там происходит. Мамочка, к счастью, забывает всё через секунду. Две другие кое-как передвигаются, мамочка кормит их с ложечки холодным супом с печеньем, укладывает спать, меняет пелёнки, если… Приходится напоминать и контролировать, но, по-моему, она от стресса и ответственности сильно поумнела, почти не орёт на Дика и как-то соображает, по крайней мере, знает последовательность действий. Дива к этому отношения не имеет, хотя иногда заходит и серьёзно щупает им пульс – Флоренс Найтингейл, написано на ней в это время. Обычно же проходит мимо, морща нос. Пахнут они действительно не розами. Мы (мамочка, с моей скорее теоретической помощью) уложили их в двух соседних комнатах, и… я надеюсь, кто-нибудь появится, до того, как… по моему, я становлюсь не то что религиозным, я становлюсь суеверным, и из суеверия, как люди считают сорок и стучат по дереву, повторяю молитву, которой научила меня бабушка с отцовской, религиозной стороны.
***
Единственная односторонняя связь с миром – это радио. Пока хватает батареек. Поэтому включаем с Дивой поочерёдно и только для новостей. ВВС редко и скудно, но всё же сообщает кое-что о конфликте в этой области. Так мы узнали, что автобус с «жителями» Виллы сознательно или в силу несчастного случая был спущен в пропасть – там были англичане, поэтому новость попала в эфир, так мы узнали, что городок «полностью эвакуирован», но находится в двойном блокадном кольце – миродержцы оцепили город и не пускают внутрь гатчан, которые, в свою очередь, пытаются не пускать тюринцев вернуться в порт. Все дороги перекрыты, пролив – вход в гавань – охраняется миродержцами, по которым с гор стреляют из пушек и гатчане, и, заодно, бутане, больше из страха перед гатчанами и неприязни к тюринцам. Гатчане неоднократно в прошлом нападали на бутан, а богатые тюринцы, единственные из этой сложной разноязычной и разновероисповедальной страны, имеющие выход в море, если их не трогали, предпочитали не замечать, как в пограничных районах грабят и разрушают деревни соседей. Такие обострения отношений бывали недолгими, но оставляли тлеющими страх и неприязнь между всеми сторонами.
***
Никогда раньше я не задумывался над вопросами выживания, не в смысле выживания с одними минусами в банке до следующего гонорара, и не в том, как когда Сайди ушла к другому, а Барбара ещё не появилась. Даже в реанимации, хотя, вопреки утверждению профа, я был в себе, вопрос выживания в большей степени зависел не от меня, а от врачей, так что мне и задумываться не приходилось, только спросить на обходе – доктор, я, ха-ха, буду жить?
***
Сижу в своей комнате и думаю, почему? Это же… не знаю, правильно или нет думать о жизни? или жить, как все мы жили, принимая экзистенциальность как способ, как единственно возможный способ жизни, а отнюдь не как философскую концепцию приверженцев Сартра? Наверное, я никогда бы не стал актёром, если бы умел по-настоящему задумываться, а не надевать маску. Маска актёру помогает не думать о себе, то есть не думать в философском смысле, не задумываться о, хе-хе, смысле жизни, не определять своей позиции… М-м, славная вещь – вчера нашёл в тумбочке, – Боб С., написано на двери его номера, – правильным парнем был Боб С., покойся с миром, Боб С., правильный напиток, думаю, градусов 45, если не больше, домашняя арэка, высший класс, такой бутыли хватит мне надолго, особенно потому, что Дива отвергла её за анисовый вкус.
***
Наконец, я разобрался в коридорах Виллы, основной дизайн – это свастика, встроенная в кольцо веранд, открытие тревожное, родился я после войны, но фашизм, концлагеря пережил – ну да! тот фильм, который сделал меня, хе-хе, известным. Во время съёмок да и после я просыпался с воплями – во сне продолжались ужасы гетто и Аушвица. Не знаю, что руководило архитектором, но не понравилось мне это ужасно. Знал бы раньше, ни за что бы здесь не поселился. Сейчас уже поздно. Утешаю себя тем, что это изначально какие-то индуистские символы.
Разобрался я в системе коридоров, обшаривая тумбочки «эвакуированных» в поисках еды и вообще полезного для жизни. Диву я с собой не беру, в одном из этих отсеков стоит кресло с разлагающейся старухой, я был идиотом и не заметил/не понял, в какой коридор мы с мамочкой свернули. Я не хочу, чтобы Дива наткнулась на неё случайно. Все мы теперь живём по соседству, так мне легче, хе-хе, пасти мой курятник. Дива отказалась переселяться из своего номера, поэтому я велел мамочке, ну, хе-хе, уговорил перевезти старух в западное крыло и распихал по чьим-то комнатам. Им, включая мамочку, всё равно, памяти никакой, но какие-то навыки сохранились, например… в общем, справляемся как можем. Я тоже переселился в их крыло, и, хе-хе, пытаюсь приспособиться к роли Робинзона, управляющего сумасшедшим, хе-хе, домом.
Робинзон… Робинзон по сравнению с нами был в намного более благоприятной… я помню – ещё до любого минимального успеха, до знакомства с Дивой, до… что это было? Скорей всего, какая-то рождественская сказка-страшилка… режиссер нагнетал/предсказывал «сейчас будет!», барабаня, громыхая, меняя цвета подсветки – я пытался сказать ему, что страх настоящий, когда всё более или менее нормально, но в этой нормальности присутствует предчувствие. У Робинзона перемежались надежда – хлопоты, надежда – безнадежность, но не ужас. Отсутствие электричества, отсутствие нормальной еды и катастрофически уменьшающееся количество и этой скудной пищи, конечно, не радует. Ужас для меня в беззвучии и безлюдии города. Даже мародёры, о которых говорят по ВВС, сюда не добираются. Снаряды, которые летят в порт с горы, здесь почти не слышны. Море и скалы, должно быть, съедают звуки. Город, когда я выхожу (никак не привыкну – выбираюсь, на коляске, с трудом) на веранду, смотрящую в город, он мёртв. Мёртвая старуха гниёт на каком-то балконе. Кто будет следующим? Кто-то.
Вот я закрываю глаза и представляю, как это будет – я лежу, темнота вокруг меня, так, как, хе-хе, сейчас. Но вот здесь, рядом со мной, стоит моя фляжка, глоток, другой и, хе-хе, я готов, забирайте меня… Всё, на сегодня достаточно, вообще надо действительно оставить на потом, на конец. Да, хватит на сегодня, предстоит тяжёлая работа – перебираться в кровать, уже неделю делаю это самостоятельно и почти приноровился, хотя могу представить, как это выглядит – до изящества, хе-хе, далеко, но справляюсь.
Дело не в том, что я и Дива совсем утратили контакт. Дива, несомненно, слегка повредилась в уме, она бродит по коридорам с фонариком, заходит в какие-то комнаты. Я пытался догнать, она всегда ускользает. Я вижу вечером из окна, как свет фонаря блуждает по каменистому склону горы. Чего она ждёт, что ищет? так неразумно тратит батарейки. Я пытался поговорить на следующее утро – она делает вид, что не понимает, о чём я. Но не мамочка же – палки нет, да и тоньше в два раза, и фонарик… Бродит во сне? Лица её я, конечно, не вижу, может быть, глаза закрыты?
***
Утро, вероятно, вовсю, вчера оставил часы в кресле и лень лишний раз садиться и пытаться дотянуться. Хотя за эту неделю я достиг большего, чем за десять месяцев с момента перевода из реанимации… Прекрасно помню, как меня катили на носилках, язык плохо подчинялся мне, но я пытался шутить, медбрат сказал – «побереги силы, дружище, они тебе ещё пригодятся»… это меня убедило, и я, пожалуй… старался беречь силы, уклоняясь, хе-хе, от навязываемых физических упражнений. Трудно представить, до чего приспособлен к выживанию человек, никогда раньше я не обращал внимания на посторонних, если они не представляли для меня профессионального интереса, ну, как когда… когда играл этого типа – Глен, член парламента, неплохо сыграно, верно? целую неделю час-два сидел на их заседаниях и смотрел, – жесты, мимика, каждая группа людей имеет присущий этой группе общий набор поведенческих манер, хе-хе, профессор, не совсем деменция, а? Как вам кажется? Поведение членов парламента в массе и позволило мне сделать Глена индивидуальностью, вполне противной, но личностью. А тут я наблюдаю этих бабок, они перешагнули порог, за которым уже не смотрят на окружающих в поисках одобрения. Тут человек остаётся наедине со своими инстинктами, и, по моим наблюдениям, их инстинкты выживания сильнее инстинкта, как там у Фройда? инстинкт смерти? саморазрушения? не помню… наверно, они и дожили до старости… хотя Дива… вот ведь, её мне трудно видеть, она вся состоит из слоёв грима, я не имею в виду то, что мы, нам, полагается намазывать на морду, а то, кто мы есть в этой жизни… Уф, устал держать эту машинку, надо будет потом послушать, что я здесь наболтал. Пора вставать. Но Дива беспокоит меня, она не ест холодную бурду, которая разводится из супового порошка, почти ничего не забирает из причитающейся ей доли рациона. Я полагаю/надеюсь, что у неё есть запас каких-нибудь деликатесов, шоколада или чего-то в этом роде, но она явно худеет и… она меньше говорит, меньше требует внимания и всё больше сидит на балконе, выходящем на отвесную часть горы, сидит и смотрит на серые жгуты корней и лиан, словно ждёт… кого? чего? варваров? смерти? Хе-хе, мы все ждём смерти. О! мамочка ищет Дика, пора выползать…
***
Мясо в морозилке совсем разморозилось, оттуда подтекают мутные вонючие струйки, если бы у нас был газ, можно было бы сварить его, пока оно не совсем испортилось, но как? не костёр же разводить, хотя… кастрюли есть, спички есть, в саду ручей, полно сухих веток, даром, что ли, всё моё детство родители отправляли меня в скаутские лагеря – развести костёр одной спичкой, хе-хе. Код от двери в сад у меня где-то записан, но без лифта мне туда не попасть, по лестнице… нет, даже если я буду карабкаться два часа вниз, вверх потом мне не добраться… хотя… почему бы не попробовать? Руки работают.
Я не был уверен, что смогу вернуться, не был уверен, что смогу открыть дверь в сад, не был уверен, что не найду в саду – веранды следовали отступлению горы, закрывая вид на примыкающую к дому часть – что не найду в саду кого-то, кого лучше бы не находить, Бог знает, кто там мог скрываться. Не поминай имени Господа всуе, – говорила моя бабка с отцовской стороны. Я и не поминал, потому что, вырвавшись из детства, не вспоминал о Боге вообще. До теперь, хе-хе. Теперь…
Сейчас попробую. Эту штуку оставляю в моей комнате, с Дивой не хочу, ещё включит, услышит, я не всегда, ха-ха, лестно… ещё обидится. Если вы найдёте его, знайте, сегодня 20-е августа, суббота, 9.45 утра, и я спускаюсь в сад. Диве лучше оставить записку. На всякий случай. Если сам не справлюсь… Поднять меня наверх она не сможет, но попить, в крайнем случае, принесёт, может, хе-хе, и шоколадку. Шоколад! правильно, из неприкосновенного запаса отломил кусочек, надел куртку со множеством карманов, фляжку – их у меня две, на четверть пинты и пинту, поколебавшись, выбрал побольше, тяжесть незначительная – наполнил арэкой, взял перочинный ножик, зажигалку, сигареты в нагрудный карман, докатился до номера Дивы, постучал, она не ответила, хотел приладить записку на двери, но обронил и решил не тратить силы, поднимая. Может, и не понадобится. Если всё в порядке, вернусь за мамочкой, поможет с кастрюлей и мясом.
***
Наконец, я восстановился настолько, что могу рассказать, что происходило… то есть что, хе-хе, помню из того – сполз я вниз намного легче, чем рассчитывал, практика предыдущих дней помогла. Да и вообще руки у меня сильные, так что поднять тело над ступенькой и аккуратно опустить на нижнюю не слишком сложно, если приноровиться. Встать и набрать код оказалось намного сложней, к тому же бесполезно, двери не открылись, то ли без электричества система не работала, то ли заперто на ключ. И тут… я точно знаю, что, как обычно, зажал тормоза, выбираясь, иначе не вылезти, и тут – банг – раздался грохот, вниз неслась моя коляска, дребезжа, лязгая по ступенькам, задела стену на повороте, дав мне время, хотелось бы сказать – отскочить, ну, отодвинуться. Набрав скорость на финишной прямой, она врезалась в дверь и, я говорил о качестве здешних замков, но это не при чём… да… если бы она с той же силой в меня… Дорогой Сэм, ты был бы если не опечален, то, по крайней мере, хе-хе, расстроен, как бывает, когда слышишь о смерти ровесника, а мы были больше чем ровесники, смею надеяться. Попробую найти слова для того, что было за дверью.
Я видел мёртвых в своей жизни, но… как бы сказать… загримированных под живых, в парадной одежде, с припудренными щеками. Бабка, которая отбросила коньки неделю назад, не в счёт, как сидела в кресле, так и осталась сидеть, только дышать перестала.
За дверью были не мёртвые, за дверью были трупы, первым я увидел того, который говорил со мной, лицо неузнаваемо, распухло как мяч, светлые волосы грязными клоками прилипли ко лбу, но… татуировка на запястье, эмалевая полоска «коммандос» на груди блестит под солнцем… Рядом и подальше ещё двое, тоже с повязками красного креста. Груда досок по обеим сторонам двустворчатой двери, они, по-видимому, забивали её (наверное, тот грохот, словно брали крепость), когда их пристрелили. В упор или с горы? Мне было…
…нет, не описать… Сказать вонь – само по себе не передаёт ничего – ужасающая, страшная, тошнотворная. Есть цветы, у моих родителей у гаража росли такие, нежный запах к июню делался мощным, концентрированным, и вблизи уже тогда в нём присутствовал зловещий мотив распада, а ещё через несколько дней, если вовремя не постричь куст, он превращался… Однажды, ещё студентом, с сильного перепоя я поставил машину, одолженную накануне у отца, прошёл мимо отцветающего куста, вдохнул, и пока меня выворачивало на газон, эти слова пришли мне на ум и вертелись в голове потом всякий раз, когда я подходил к гаражу. И вот теперь преследующие меня смутные образы, нет, скорее, обрывки фраз – одуряющая сладкая вонь смерти, зловещий мотив разложения, сладкий распад человеческой плоти, – ими рождённые, моментально вспомнились и приобрели подтверждение, форму.
Если бы я мог бежать, убежал бы ещё до того, как огляделся, это моё тело не пустило, заставило остаться и задуматься. Коляска, врезавшись в заросль лавровых кустов, там и застряла. Между эвкалиптовых деревьев. Тащить её наверх без лифта… хе-хе, даже десять лет назад такая работа была мне не по силам. Забраться по лестнице наверх, вероятно, кое-как смогу, но что потом? Ползать по коридорам? Обо всём этом я задумался уже после того, как желудок мой перестал выбрасывать… уф, вспоминать противно, ешь деликатесы или овсянку, размоченную в воде, поболтавшись в животе, оно превращается в одинаковую дрянь. Великое открытие, хе-хе, на старости лет. Это сейчас я могу шутить, остался жить, как понимаете. Стал на три недели старше с тех пор. Уф, цепляясь за раму двери, я выполз на, хе-хе, свежий воздух – кладбище несвежих трупов. Эти трупы были людьми совсем недавно, чужими людьми, но каким-то образом минутное общение смерть превратила в почти родство, во всяком случае я не сумел от них отстранится, как от бабки, которую мы бросили на чьём-то балконе. Той было всё равно, она и до этого уже была неживая, только ещё дышала… пить просила… наверно, я смог бы дать ей попить, но… что делать, не принёс. И не думал об этом. До этой минуты, до только что.
Как я и полагал, сухого дерева, даже помимо досок, которыми они зачем-то заколачивали дверь, было навалом. В скаутском лагере я научился разводить костёр. И, хе-хе, заодно курить. Поэтому зажигалку всегда носил в кармане. Перспектива кремации трупов меня не радовала, однако… Стараясь не дышать, где-то ползком, где-то на заднице, сидя, собрал кучу сухих палок и листьев, наломал лавровых веток, свалил около того, который лежал подальше от двери, поджёг, так делают в Индии. Дождя давно не было, загорелось моментально, лавр, даже не высохший, горит хорошо – так пыхнул, что чуть меня не подпалил. Доской подпихнул костёр вплотную к телам и накрыл другими досками. Пряный дым значительно очистил воздух от вони, образовал завесу, скрыл меня от страшного зрелища, можно было заняться коляской.
Хватаясь за ствол эвкалипта, я сумел подняться и взглянул на себя – зрелище было, хе-хе… не важно, я пересказываю события, не отвлекаясь на, хе-хе, эмоции, дотянулся до коляски, ага, понял, когда ты в ней сидишь, она твоё кресло, но со стороны воспринимаешь как коляску. В общем, выковырял я её из кустов и даже сумел поставить на колёса, подставка для ног отлетела, но кое-как приладил. За это время костёр и то, что… должно на нём… доски-то горели, но… пришлось несколько раз ломать ветки и подтаскивать сушняк… Непонятно, как они справляются в Индии, да ещё на воде… конечно, если бы тела лежали поверх огня… но понятно, поднять их мне было не по силам, да и близко подползать, не то что дотрагиваться… Я был готов забираться по ступенькам обратно, чтоб сбросить с балкона газеты, бумаги, книги, всякие тумбочки, всё, что горит, что смогу найти по комнатам, но сначала решил проверить своё кресло в работе.
…ну, в конце концов, влез – одно колесо здорово разболталось, но кое-как… кресло докатило меня по каменной дорожке за угол здания, туда, откуда начинался спуск в город – решил, если уж могу ехать, а не ползти, попробовать добраться до парадной двери, вверх, но не очень круто, попробовать открыть её, посмотреть открыта ли калитка в город, заперты ли ворота центрального входа, да просто посмотреть на что-то нормальное. Я был у того дальнего угла, когда оно… взрывная волна перевернула кресло, засыпала меня песком, гравием, всяким хламом, тем не менее балкон обрушился не на меня, стёкла тоже, я был оглушён и ошарашен, но не ранен.
Бомб больше не бросали, но стрелять продолжали долго, звенели стёкла, противно визжали пули, попадая в стенку. Я не двигался, только обтёр лицо и постарался выплюнуть изо рта гадость, которая туда набилась. Нелегко, когда рот так пересох. Кажется, я несколько раз засыпал, а может, терял сознание, во всяком случае, были какие-то провалы во времени, окончательно понял, что произошло, уже совсем в темноте. Ночь была тёплой, но тело застыло и подчинялось мне совсем плохо. Стрельба прекратилась, хотя кто их знает, они могли быть в саду, спуститься вниз по скале. Всё равно я решил ползти назад, пока не окоченел окончательно, упершись руками, подтянул туловище, двигался осторожно, однако и это было ошибкой – скоро что-то больно воткнулось мне в ладонь. Выдернул, мокро – кровь? Полез в карман за платком и… нащупал фляжку. Идиот, совсем забыл, набрал чуть-чуть в рот, прополоскал и плюнул, капнул на ранку, всё наощупь, дрожащими руками, но сосредоточенно, стараясь мимо не пролить, и только потом позволил себе сделать глоток.
***
Я был счастливчиком, они могли шарахнуть на пять минут раньше, и тогда со мной бы стало то же, что стало с теми тремя, которых я пытался похоронить индуистским способом, вероятно, те, наверху, заметили меня, только когда я уже был в кресле, а может быть, палили просто наугад по столбу дыма. Ночь я провёл не слишком, хе-хе, комфортабельно, но арэка сильно помогала. Я отхлёбывал небольшое количество и держал во рту, пока алкоголь не растворялся в слюне, так я сумел дотянуть до рассвета. Наверняка я был счастливчиком, если бы я не порезал руку – она, надо сказать, уже распухла и болела, несмотря на дезинфицирующее и обезболивающее действие арэки, – полз бы дальше. Так вот, в нескольких сантиметрах от того места, где я, хе-хе, провёл ночь, зияла яма, воронка. На дне, я аккуратно заглянул, осколки кирпичей, стекла, а за ней целая гора обломков, перемешанных с вывернутыми эвкалиптами и землёй. Все окна, выходящие на сад, следовательно, и в моей комнате, не теперешней, а в той, куда меня изначально поселили, топорщились битыми стёклами или просто стали дырами. Вот так вот, хе-хе, остался бы в своей комнате – кровать прямо у окна…
Пополз бы дальше в той кромешной темноте, свалился бы в яму или бы весь изранился. Даже думать о возвращении тем же путём было бы глупо. Кресло на этот раз пострадало больше, правое колесо совсем отвалилось, рука, несмотря на то что я щедро делился с ней арэкой, болела всё больше, но надо было как-то выбираться, ползти до дверей, откуда начинался спуск в город. Утро было тихое, тёплое и слегка пасмурное. Наверное это то, что я с достоверностью запомнил из того дня – полз в полуотключке, видел только серый гравий и плиты.
***
А дальше знаю исключительно, почти исключительно, из рассказов, моя память смешивает температурные галлюцинации с происходившим на самом деле. Ужасов хватало всюду. Но организм у меня здоровый, спасибо отцу с его предками, про деда говорили, что дожил бы до ста, если бы, хе-хе, не утонул в семьдесят пять.
Выжил. Не знаю, привиделись ли мне оборванные люди, сновавшие вдоль дороги, как и марширующие солдаты, одетые в балаклавы, подобные римским шлемам, на мои крики они не реагировали, возможно, мне казалось, что кричу. Во всяком случае, никаких криков ни Дива, ни Таша, рыжая официантка из кафе, собственно и нашедшая меня, не слышали. Не все жители покинули город, это было очевидно, но Виллу обходили даже мародёры, потому что ходили слухи, что она охраняется вооружёнными миродержцами. Таша… она не успела убежать, пряталась неподалёку, шла мимо, увидела меня, валявшегося у ворот, узнала, не побоялась войти и доволочь наверх, надеясь, что миродержцы окажут мне помощь, но вскарабкавшись через разбитое окно внутрь, нашла там только несколько старух – сумасшедших и умирающих от истощения. Сумела открыть замок, втащила меня внутрь и с помощью старух уложила в койку. Помню только сильную боль, когда она расковыряла мою пораненную руку и вытянула кусок стекла. Следующие несколько дней я продолжал попеременно то спать, то бредить, какие-то страшные лица склонялись надо мной, во сне ли, были ли они галлюцинациями или искаженные моей болезнью Дива и Таша. Единственно, кого я узнавал и не боялся, это мать Дика. Старуха то орала на меня, требуя, чтобы я немедленно вставал и шёл за ней, то жалела – поила, меняла пелёнки, её вопли успокаивали меня, возвращали к реальности, я подчинялся, переставал метаться, глотал, но она быстро отвлекалась и ковыляла дальше в поисках Дика. На смену приходили тёмные фигуры, пугали, теребили больную руку. Таша присыпала мою рану чем-то жгучим и вонючим, давала пить горькую воду, Дива заставляла глотать её. Потом как-то враз болезнь отступила, я узнал Диву, хотя узнать её было трудно. Из безвозрастного образа женщины, достигшей некоего, хе-хе, возраста, она превратилась в дряхлую семенящую старуху. Но глаза и очень живой рот, то, что сделало её Дивой – чуть прищурилась, косо улыбнулась, даже не улыбнулась, наметила, чуть растянула губы… ну, мне не надо объяснять, те, кто видел «Сны» – она тогда была 19-летней студенткой философского факультета Сорбонны, а играла проститутку от её пятнадцати лет – девчонки, сбежавшей от отца-тирана, до сорокалетней тётки, всё ещё надеющейся на лучшую жизнь, – помнят, как она справлялась с той по любым стандартам безумно трудной ролью. В колледже одно из моих эссе… всё, больше не отвлекаюсь, так вот, узнать её можно – надо! – по свету, отразившемуся в ваших собственных глазах, по собственным лицевым мышцам, неосознанно пытающимся повторить неповторимые движения её губ, вздёргивающихся в улыбке клиенту… и, через секунду, воробью на краю крыши, ребёнку с обручем, подруге… на её улыбках, таких разных, таких… хе-хе, повторяюсь, неповторимых, построен, нет не построен – банальный сюжет о стареющей шлюхе, продолжающей ждать бросившего её любовника, фильм, ни на что не претендующий, кроме кассового сбора, благодаря игре никому не известной девчонки превратился в шедевр мирового кино. Так вот, я бы узнал её даже среди сотни старух… хотя она действительно так… постарела. Сколько я проболел? Год? Что со мной происходило?
Сутки, наверное, ушли на возвращение к реальности, к пониманию того, что не год, всего неделя, ну восемь дней прошли с того момента, как я спустился в сад, поранил руку, неизвестно сколько, но не больше шести с тех пор, как Таша дотащила меня до койки… хотел бы я сказать, что шок от перенесённого вернул мне способность управлять моими ногами, увы…
***
Тем не менее через ещё пару дней выполз из койки, кое-как вымылся, переоделся с помощью любвеобильной мамочки, Таша нашла мне другую комнату с чистой койкой – слава Богу, хоть в этом ограничений не было. Тут меня снова навестила Дива и показалась мне ещё более измождённой – «Ну и сколько вы собираетесь валяться как чурбан? Сегодня второе сентября, помните?» Я с трудом помнил, кто я, хе-хе, шутка, сами понимаете. С трудом… «Сентябрь, начало театрального сезона. Выползайте из постели, пора начинать репетиции, мы и так задержались из-за вашей глупости. Зачем это вам приспичило устраивать фейерверки, пока победители не вошли в город? Вот что из этого вышло. Скажите спасибо, что вместе с домом не взлетели на воздух! Я была уверена – ещё одно такое развлечение с вашей стороны, и мы не дождёмся победителей. Мужчины! Оружие! Плохое сочетание, взрывоопасное, всё зло на земле…»
Я пытался вспомнить, откуда это? Что-то знакомое – Брехт? Не помню… там было что-то о НАС, плачущих женщинах, чёрт, не помню, совсем память отшибло то ли болезнью, то ли контузией.
Повихлявшись в простынях и подушках, сел спиной к стенке и постарался адекватно реагировать, сделать лицо человека внимательно слушающего и не то чтобы соглашающегося, но принимающего участие. Но, если честно, единственная адекватная реакция, которую испытывал в тот момент – страх!!! Страх, что профессор окажется прав и уж теперь я постепенно превращусь в маразматика, того не замечая. Хе-хе.
***
Дива является каждый день и… жестами, недовольным выражением лица – «вы еще валяетесь?!» – заставляет меня с помощью Таши, которая стала больше чем помощницей, нашим ангелом-спасителем, перебираться в кресло. Мы репетируем, прерываемся, ссоримся из-за текстов, что-то из Шекспира, Беккета, стихи, – тут я действительно понял, что память моя уже не совсем та. Всё же кое что запоминаю, кое что записываю – и эта штука, кстати… магнитофон этот, Таша называет её таблеткой… то, во что я сейчас говорю, пока работает и очень помогает.
Таша полностью переселилась к нам и старалась ещё больше. Сказать по правде, я не очень понимал, что заставляло её ухаживать за нами, не эта же малоинтересная еда, которую она могла просто забрать, и почему она предпочла не эвакуироваться, пока можно было, а осталась в городе, в котором, кроме мародёров и бандитов, не было никого. Ну, кроме нас, хе-хе. Я пытался расспрашивать её… Отклоняюсь, знаю. Но иногда совершенно не хочется…
Вообще она ориентировалась в этом новом для неё помещении прекрасно, нашла кладовку, в которой хранились кресла-каталки, так что у меня теперь был выбор, нашла где-то фонарик – наши с Дивой совсем разрядились, а темнело теперь рано, так что Таша провожала нас до постели, терпеливо ждала, пока я устроюсь, задёргивала шторы. Её присутствие успокаивало – просыпаясь ночью, я иногда видел свет фонарика, вспыхивающего на горе, и мне казалось, что в ответ ему откуда-то из Виллы отвечают. Значит, кто-то всё-таки здесь прячется или пробирается по ночам. Я, стараясь не напугать женщин, поделился с ними своими опасениями, они решили, что мне это кажется…
***
Приёмник Дивы работал на батарейках, мы их берегли и включали только два раза в день – в девять утра и в полночь – скудно, но кое-какие новости достигали нас. В остальном нам приходилось рассчитывать на Ташину информацию. Она время от времени исчезала без предупреждения на несколько часов, иногда на день, и, вернувшись, рассказывала, что случилось, что ожидается, почти всегда безошибочно. Кто-то в городе, по-видимому, был в курсе… Кто-то в городе… – не наше дело, сказала Дива. Пару раз Таша даже подзаряжала мою «таблетку» – видно где-то в городе было электричество.
***
Да, я записывал наши репетиции. У меня храбрости не хватает прослушать то, что было записано между 3-м сентября и «днём победы». Ымф-ымф, платок… из глаз всё капает, куда-то задевался. Что-то совсем расклеился, аж из носа… ымы… Могу сказать, что я и в молодости так не работал – ымф… капает, – не то что совсем не работал, бывало, что вообще не спал, перед… особенно если накладывались… разное, скажем съёмки ещё идут, а репетиции… ну, и тому… ымф-ымф-ые.
***
Ну вот, приступим заново, про что я? на чём мы, я, прервался? Да… слушаешь ВВС и ушам не веришь, как будто про другой мир, другой город – объединённые усилия миродержцев и прогрессивных сил обеих сторон, бла-бла-бла… а о том, как это всё на самом деле… ымф-ымф-ые…
***
Ну вот, собрался. Кадр!
Мы не придерживались определенного текста, а следовали причудливым вариациям настроения Дивы… я… ымф-ымф-ые…
Текст да и сама пьеса менялись по нескольку раз на день, хватило бы на много актов. Роли мы распределили приблизительно, кое-что я успевал конспектировать, хотя больше импровизировал. Репетировали как проклятые, по десять часов в день, почерк у меня более или менее читабельный, несмотря ни на что, а у Дивы рука дрожа… ымф-ымф-ые…
И я по привычке делал пометки, конспектировал, записывал на эту штуку… всё… наши репетиции и… и… ымф-ымф-ые…
Память у неё, мне бы такую даже в молодости, но смотреть на неё было мученье – одни кости, хотя ели мы теперь почти нормально, – Таша приволокла откуда-то чугунку и жгла в ней всё деревянное – кровати, тумбочки, так что суп и каша были горячие, да и те огромные банки компота она сумела взломать, совсем неплохо, особенно, хе-хе, поначалу.
Да, эта шлю… о-о, aut bene, аut nihil… ымф-ымф-ые… занавес!
Теперь-то я зна… уфм-ыы…
Про что я? А-а, вот… спектакль… Дива вспоминала, я частично заучивал, частично импровизировал, многое досочиняли, ну чтобы связать, это в основном я – не впервой! По крайней мере, мы были заняты своим делом, хотя много смысла в этом не было. Таша приходила смотреть на нас, и Дива и ей нашла роль. Эта шлюш… ымф-ымф-ые… я не ошибся, она была прирождённой актрисой.
***
Мы продолжали репетиции, несмотря на новости. Но спектакль получался… пьеса… ымф-ымф-ые… получилась… ымф-ымф-ые… не могу удержаться, так всегда, стоит вспомнить…
ВВС объявило, что переговоры увенчались успехом и именно завтра, в сопровождении миродержцев, тюринские войска, сняв оборону, возвращаются в город.
Дива была возбуждена – «Премьера! Премьера! Мы должны встретить победителей спектаклем».
Её волнение передалось всем, мамочка носилась по коридорам в поисках Дика, толкая перед собой и оставляя на пути коляски – пустые и с теми двумя старухами, иногда и моё тоже, прокатит, отвлечётся и бросит посреди коридора. Таша… такой бледной и задумчивой она не была, насколько я помнил, даже в день эвакуации. На мои расспросы не отвечала, но позже подошла сама и попросила всем говорить, что я её нанял ухаживать за нами и с первых часов блокады она неотлучно находилась при нас. Неотлучно! Ревнивый жених, хе-хе, возвращается? Она кивнула.
***
К вечеру, основная жара уже спала, Дива режиссёрским голосом приказала всем собраться на балконе, нависающим над центральным шоссе. Таша привезла старух и даже сумела утихомирить мамочку кокосовым печеньем. Генеральная репетиция!
«Завтра Таша отсюда, нет, правее, чтобы победителям было видно, должна объявлять о спектакле, мы читаем монологи, разыгрываем сцены, но сам спектакль назначается на ближайшую субботу, в центральном холле, вход бесплатный, все желающие приглашаются увидеть спектакль с великими актёрами Марго Сперанти и Николасом Арно. Таким образом мы, приветствуя победителей, одновременно делаем рекламу нашему спектаклю. Текст объявления напишет Арно. Итак, занавес поднимается».
***
Следующий день мы с Дивой провели на балконе – даже не обедали, только пили кофе с галетами. «Сейчас, сейчас, они войдут в город, и мы будем приветствовать их! Надо было бы сделать билеты». Она заразила меня своим волнением, но к моему примешивалась тревога, и прежде всего из-за беспокойства Таши. Она не скрывала, что боится, я не знал, чего она страшится – гатчане сняли осаду и, насколько было известно обозревателям ВВС, всё прошло мирно, без стрельбы, но… город оставался если не пустым, то затаившимся. Улица под нами, порт – безлюдны, ни автоколонн, ни отдельных прохожих, и если бы не чайки – совершенная тишина. Я несколько раз катался в джон, в сортир то есть, но Дива, по-моему, и на это не решилась, может быть на минутку, пока я… понятно, что для меня это процедура непростая, даже сейчас, после… да, я знаю, тяну, не о главном…
***
Сейчас, скажу всё одним духом. Это монолог героя, да, конечно, это он, мой герой, как всегда… но это понимаешь в процессе…
Сначала, на первых порах, начиная актёрскую жизнь, ты притворяешься (некоторые успешно, другие менее…), пока не начинаешь жить в шкуре героя. На этом сломалось много нашего брата – либо ты застреваешь в роли того, первого, который сделал тебя, либо тихо сходишь с ума, становясь каждым, кого играешь, пока не научишься выстраивать сантиметровый зазор между собой и ним, героем, вроде бы ты – он, но знаешь, что этот сантиметр удерживает вас друг от друга. Этому учишься. Или нет.
Ар, тут я, как уже сказал, чуть-чуть
подправил с грамматикой и с последовательностью. Если не возражаешь. Но это
пока черновой вариант, выверим вместе позднее. Я не включаю несколько
расплывчатые заметки в начале твоего дневника, хотя они мне нравятся – не хочу
шокировать читателя. Шок читателям предстоит. В любом случае, я сохраняю
исходники и мы всегда к ним сможем вернуться. Запиши всё, что ты мне
рассказывал по телефону. Я даже думаю, что стоит включить не только фотографии,
но и отсканированные кусочки дневника и м.б. даже сделать СД с твоими
аудиозаписями, как приложение, конечно. Издательства предлагают хорошие
условия, обсудим позже.
***
Я, хе-хе, играю роль человека, живущего в пансионе/доме… я играю роль.
Целый день мы сидим на балконе и ничего не происходит, совершенная тишина. Наступает вечер, темнота, только огни в порту вдруг зажглись. Но и всё! Ничего больше. Николас Арго устал, засыпает и просыпается, но подчиняясь негласным приказаниям Дивы, остаётся в своём кресле. Пока Дива не решает, что ждать дальше бесполезно – ночью победители нас не увидят, даже если…
На заре, солнце едва выползло из-за соседнего балкона, только острые свечи продирались сквозь щели, Дива растолкала ме… растолкала Николаса и…
Николас, конечно, повиновался. То, чего многие женщины не могли ему простить, – он повиновался. «Скажи, ты меня любишь!» Он говорил. С чувством! Повиноваться проще и требует меньше, чем объяснения и ссоры. А если действительно не хочешь чего-то, просто поворачиваешься и уходишь. Без объяснений и ссор. В общем… когда я/Николас выбрался на нашу смотровую площадку, меня ошеломил звук, не оглушил, звук был достаточно тихий, но непривычный – скрип, шорох, будто тысячи людей одновременно волочили ноги по песку. Но никого не было, по-прежнему никого не было видно. Вчера тишина, сегодня… и никого. «Внутрь, надо внутрь, здесь плохо, надо схорониться!» Я повернул коляску. «Куда вы?! Девушка, куда вы нас гоните? Мы останемся здесь. Николас, объясните ей, что она член труппы!» «Послушайте, давайте сначала попробуем узнать, в чём дело. Что-то её испугало. Мы ровным счётом ничего не потеряем, если вернёмся в гостиную на пятнадцать минут, узнаем, в чём дело, успокоим её. Всё равно в таком состоянии от неё проку нет». Если бы Дива сказала нет, я бы всё равно ушёл. Но она молча встала и вошла внутрь, я поехал за ней, последней зашла Таша, и когда я оглянулся из-за поворота коридора, она запирала балконную дверь и спускала жалюзи. «В чём дело?» – «Плохо, плохо. Нет театр». В гостиной одно окно смотрело на ту же улицу, что и площадка, но сквозь щёлку ставней видны только жалюзи балконов напротив, глухие, светло-жёлтые в противном ярком солнце. Подумать, что совсем недавно, на днях, я любил солнце. Скрип стал значительно громче, глухой, зловещий. Я приоткрыл створку… приподнялся, выглянул – по улице двигались серо-зелёные металлические коробки, выглядящие почти как детские игрушки, имитация танков. Куски металла, двигающиеся сами по себе, никого не видно. Защитники возвращаются домой? Оккупация? Это напоминало научно-фантастический фильм или, скорей, ужасов. «Танки», – сказал я женщинам. Они обе подошли, встали рядом со мной, ымф-ымф-ые…
***
За эти дни я столько раз рассказывал и пересказывал по телефону, лично, друзьям, консулу, полиции, давал интервью каким-то людям, казалось бы, мог сосредоточиться и хотя бы… становлюсь старым маразматиком, профессор, хотя посмотрел бы, как вы бы, хе-хе, справлялись в такой ситуации. Ымф-ымф-ые…
Не верьте тому, что пишут в газетах, даже якобы с моих слов, не верьте журналистам. Ни я, ни Дива не подавали сигналы ни одной стороне. Таша? Вероятно. Но о ней не пишут. Во всяком случае, не в наших газетах. Мы не сбрасывали цветы победителям, не отбивались от них ящиками с растениями. Эти подонки начали стрелять раньше, когда Дива приоткрыла окно. Таша пыталась остановить её, но не успела, они начали стрелять, «На балкон, на балкон, – закричала Дива, – они должны видеть, в кого стреляют!» Таша схватила её. Но Дива вырвалась – «они не будут стрелять в женщин и…»
«…и детей», – подсказал я ей.
«В инвалидов, если вы настаиваете! В артистов! Мы артисты, и кто бы они не были, завоеватели или победителями, мы должны встретить их, как полагается артистам – спектаклем. Даже если мы играем только для себя. Таша! Объявляйте! Можете не подходить к перилам, если вам страшно! Начинаем!
Всё как обычно!»
Мы вышли на балкон. Танки шли, больше не стреляли. Таша пела, сперва дрожащим голоском, а потом привычный спектакль успокоил и её –
Анатава-а-а, микусати ваа – а,
Анасииава, аната—ва-а
Я –
Чего мы ждем здесь, отчего форум так переполнен?
Ибо варвары к нам днесь пожалуют.
Отчего же сенат наш сегодня бездействует?
Не дожидаясь паузы, вступила Дива, я замялся, на репетициях мы… она жестом велела продолжать –
Дива –
Дня Первого настала ночь –
И благодарная за то что этот
Я –
Ибо варвары к нам днесь пожалуют.
Дива –
был ужас пережит
Я приказала петь Душе своей
Мне оборвали струны – отвечала –
И от смычка одни частицы.
До утра пришлось трудиться
Над её починкой
А следующий День – велик
Словно вдвойне Вчера
Передо мною разворачивал Кошмары
Пока он не затмил мне взор
Я –
Сенаторы почто сидят, не издают законов?
Поскольку варвары к нам днесь пожалуют.
Дива –
Мой Мозг – расхохотался –
Бормотала – я будто глупая – хотя
День тот был много лет назад –
Мой мозг хихикать продолжает
Я –
Зачем законы станет принимать сенат?
Вот варвары придут – ужо создадут законы
Дива –
И Что-то странное – во Мне –
Какой была тогда я –
И Она – иначе чувствует –
Не знак ли то Безумья?
Таша пела, я перестал прислушиваться к скрипу, дальше… тот кусок из Гамлета…
***
Они вошли, такие же серые, как их машины, и указали на Ташу. Она их не заметила, стоя спиной к двери, продолжала петь, Дива, лицом к ним, продолжала свой монолог. Что мне оставалось? Да и что я мог… дождался реплики… Они нас не замечали, но, задержавшись на… секунду? час? схватили Ташу. Не прекращая петь, мне казалось, что петь она не прекращала, визг, крик как будто исходил из другого горла, как будто у неё было два горла, она пыталась освободиться. «Отпустите её, что вы делаете?» – моя попытка вылезти из кресла чуть не увенчалась быстрым успехом – кресло накренилось и почти повалилось, один из солдат подскочил и удержал меня. «За что вы её схватили, что она вам сделала? Она хорошая девушка, всё время была с нами, спросите Диву. Таша спасла нас! Если вам нужны её услуги, надо просить по-хорошему, она не откажет. Отпустите её!» Другой, в защитной форме, как те, которые cобирались эвакуировать нас, заорал: «Заткнись, шлюха, поздно выть! Твои друзья сдали тебя, мы всё знаем!..» – «Вы ошибаетесь, она никуда не выходила, она…» – «Заткнись, старик! Слышал взрывы в порту? Это твоя шлюха и её дружки! Смотри на меня, шлюха! Думаешь, мы не видели твои сигналы? твой жених, перед тем как мы его вздёрнули, он не был бы тебе нужен в том виде всё равно, мы…» И тут Дива как будто проснулась и бросилась на него, он был в два раза выше её, она до плеча его не доставала, но он испугался, я видел, он испугался её… На крики, стуча палкой, примчалась мамочка, толкая впереди кресло с одной из… о, Господи, Господи, воля Твоя, это была та, которая откинула коньки месяц назад, которую мы, э-э… бросили на балконе. Оставшись без присмотра, мамочка набрела на труп, а может, она всегда знала, где он находится, но как бы то ни было, она приволокла коляску сюда, и тут нервы у них сдали. Они были мальчишками, воспитанными на рассказах женщин, потерявших в конфликтах мужей и отцов, страх и ненависть, жертвенность и беспощадность сидят глубоко в таких детях в мирное время, вырываясь на поверхность, когда назревает очередной конфликт. Они были военными, обученными держать оружие в руках и стрелять по врагам, но, вопреки или поэтому, при виде старухи, толкающей коляску с полуразложившимся телом, у них сдали нервы, сначала один, потом другие начали стрелять, бездумно, бестолково, в мамочку, в коляску, из которой… уф, тошно вспомнить. А я… в мой угол они не стреляли, пули звенели, мрамор балкона взвизгивал и взрывался осколками, падали вниз вазоны с цветами, в этой суматохе ужаса и безумия они ранили одного из тех, которые держали Ташу, а я смотрел не на них, только на Диву, сумасшедшую актрису, она выпрямилась, вытянулась, помолодела, и когда длинный, когда его задели, когда он упал и выронил автомат, или как называется то, из чего они стреляли, Дива среагировала моментально, наклонилась и подхватила оружие.
В её-то возрасте! Таша вырвалась и бросилась к перилам. Их обеих… ымф-ымф-ые… ымф-ымф-ые… Своего раненого они унесли с собой, оставив меня и…
***
Завтра приедет Вилл и увезёт меня домой. Интересно, куда? Где будет мой дом? В среду я даю интервью, через неделю буду участвовать в программе, посвященной Диве, ымф-ымф-ые… ымф-ымф-ые…
Ну что ж, я актёр… театральный сезон…
———————————————-
William Shakespeare Romeo and Juliet. Перевод
Б.Пастернака.
Κωνσταντίνος Π. Καβάφης, (Константинос Кавафис). В ожидании варваров. Перевод А. Величанского.
Emily Dickinson. The first Day‘s Night had come.
2
История миганомов Предгорья
Родоначальник Миган, спасаясь от диких животных, врагов-соплеменников, диких племён, приплыл на самодельной лодке к узкому пустынному побережью, окружённому разновысотными горами, с тремя женами (или наложницами). От этих трёх – Бутаны, Тюрины и Гатчаны – пошли три рода, три клана, варившихся в тесном семейном котле – любили, женились, ссорились, отбивали друг у друга женщин, отбивались плечом к плечу от иноземных захватчиков и пиратов. Остались родовые названия, да ещё имя одной из дочерей, Кумары, которая впервые приготовила кумары. Их с тех пор готовят по всей Миганомии, основные ингредиенты остаются неизменными – олегу с семенами и листьями конопли, чесноком, перцем, толкут в ступах, но с вариациями не только местными и сезонными, добавляют зелёные грибы, горькие травы или маслины, заворачивают фарш в морскую капусту, виноградные листья, розовые лопухи, каждая семья имеет свой особый, от «бабушки, прямого потомка Кумары», рецепт, который считает единственно правильным. К сожалению, и единой истории нет, каждый клан рассказывает её по-разному, делая упор на враждебности и агрессивности соседей, собственном альтруизме, героической самообороне и блистательных победах.
Бутане обвиняют тюринцев и гатчан во всех смертных грехах, ведущих за собой кровопролитные схватки, набеги, захваты территории. Им, бутанам, поначалу приходилось труднее всех – обидевшись на родственников, уже достаточно дальних, из-за несправедливого раздела чего-то (по разным версиям – улова, наследства, невест, каких-то других ценностей), потомки Бутаны ушли с прибрежного насиженного места и поднялись на верхние долины. С трудом обжились в непривычных перепадах температуры, низком давлении, занимались охотой, освоили скотоводство, приручая диких коз и баранов, плели корзины, собирали ягоды и грибы, дикорастущую коноплю, вязали грубые подстилки, валяли шерстяные одеяла, обрабатывали шкуры. Изредка всё же спускались к морю обменять сыр и копчёное мясо на сушённую рыбу и морскую капусту, попробовать чужих кумаров, вежливо похвалить, утвердившись в знании, что свои лучше. В общем жили мирно, несмотря на обиду и охлаждение. Тем временем тюрины и гатчане продолжали жить рядом и довольно тесно, ловя рыбу, занимаясь мелким земледелием, мелкой морской торговлей, мелким пиратством. Пока дела не пошли худо – более мощные пиратские судна установили контроль на всех выходах в море, торговля сошла на нет, пиратство стало невозможно из-за неконкурентоспособности маленьких, хотя и отважных команд на маленьких, хотя и быстрых лодках. Рыбу тоже приходилось ловить с осторожностью, не выходя из бухты, еды стало в обрез, гатчане, собственно и занимавшиеся пиратством и поэтому привыкшие к большему достатку, ссорились между собой и с тюринцами, и в конце концов часть из них тоже поднялась на плоскогорье и занялась освоением плодородной части в междуречье, выращивая кукурузу, коноплю, виноград, заодно покрадывая у бывших родственников из соседних кланов баранов и сушёную рыбу. Иногда нападали на рыбацкие лодки, отнимая улов. Тюринцы время от времени, в свою очередь, отправляли мужчин посчитаться с ворами-обидчиками. Бутане не вмешивались, это была не их история. Они занимались своими делами, проходили века, потомки Бутаны развивали прядильное искусство, изобразительное, их ковры славились по всему миру. Собирали, сохраняли предания предков, обучали молодых, прогнозировали будущее. Но когда затрагивали их честь, они становились на её защиту, у них были не только скотоводы и созидатели, но и воины. Это история от бутан.
Тюринцы же рассказывают её несколько по-иному. Им, тюринцам, завидовали и свои, и чужие. Когда Миганомию, к тому времени собственно Тюринию, тюринцы были способнее и предприимчивее остальных, грабили пираты, отбирая нажитое, похищая женщин – красотой и статью отличались потомки Тюрины, бутане и гатчане со стороны наблюдали, не вставая на защиту и даже не помогая оправиться после набега. Больше того, пользуясь ослабленным положением Тюринии, сами занимались грабежом, отбирая всё больше территории, соблазняя, заманивая в горы девушек. Умные и красивые тюринцы отправлялись на поиски знаний в дальние путешествия, по всему свету собирали семена мудрости, привозили домой и взращивали их. Благодаря тюринцам вся Миганомия пользовалась славой земли науки и культуры. Но свои же миганомяне, в прошлом кровная родня, позавидовав… ну что ж, военные науки Тюринии, заимствованные и изобретённые, катапульты и порох, построения рыбьим косяком, психологические атаки, когда паруса и сети растягивались… – ну, это всё известно из истории. История от тюринов.
История от гатчан кратка и прямолинейна – они единственные истинные потомки Мигана. Миган и Гатчана были связаны тайным словом, Кумара – их дочь. Она не только приготовила первые кумары, она – Первая Мудрая гатчан, написавшая Правило – «женщины, матери и про-матери, занимают почётное положение, их желания выполняются, потому что они рожают и выкармливают будущих гатчан, мужчины же – добытчики и воины, их роль охранять и продолжать род, выполнять Правило, только так клан сохранится. Все гатчане находятся под покровительством теней Мигана, Гатчаны и дочери их Кумары». Все остальные жители Миганомии – дети рабынь, второстепенные, боковые кланы, не придерживающиеся Правила и, соответственно, не имеющие прав на наследства Мигана. Гатчане могут заниматься сельским хозяйством, пока справедливость и Правило не призовёт их защищаться от правила-не-соблюдающих.
3
Фрида
В маленький город на берегу Атлантического океана я прилетела на свадьбу. На свадьбу моей бывшей ученицы, хорошие отношения с которой превратились в дружбу и даже в некотором роде партнёрство – она создала мне профессиональный сайт и вообще помогала со всякими компьютерно-интернетными проблемами и задачами. Событие должно состояться в пятницу, так что несколько дней до и после я смогу провести неспешно и, главное, бесцельно. Мальвина, ученицу зовут Мальвина, уверяла, что место очень дешёвое и совсем маленькое, кроме местных жителей там нет никого, никаких туристов. Пока-ещё-жених Антон мрачно заметил, что такого теперь не найдёшь даже на полюсах и Эвересте, и проще бы скромно отпраздновать в Бостоне, куда всем легко добраться, а потом ехать в свадебное путешествие, но Мальвина всегда могла настоять на своём.
Такси из аэропорта я заказала заранее по интернету и, выйдя в зал ожидания, крошечный и битком набитый, начала оглядываться в поисках водителя с моим именем на табличке. Нет нигде. Я подождала, побродила, волоча за собой чемодан. Зал пустел. «Лиза! Лиза!» Через секунду я была в объятиях огромного, совершенно незнакомого мне мужика. «Ты всё ж таки получила, я боялся, что ты переехала, номер поменялся и вообще… месседж оставил на всякий случай, совершенно не надеялся, что получишь, тем более прилетишь, как ты быстро! как тогда, раз и собралась! совсем не изменилась! почему не дала знать? я уж не помню, оставлял ли номер? я ведь совершенно случайно…»
Я осторожно пыталась освободиться от этого болтающего без пауз, притиснувшего меня к влажной рубашке, одновременно гадая/вспоминая, кто бы он? Какой-то друг Мальвины? почему на ты? Из Израиля? они там все на ты, или кто-то незнакомый, обознавшийся? Мало ли Лиз? Я наконец выдралась, совсем приготовилась спросить, а вы, собственно, кто, и увидела опустившиеся углы рта, дрожащие губы и ручьи слез. Что-то мне это напомнило… типа дежавю. Круглое загорелое лицо, выпуклый лоб с морщинками, круглые красные глаза за очками и обвисшими веками, редкие волосы, прилепившиеся к щетине щёк – нет, я его никогда не видела, и в тоже время… «Ну успокойтесь, ничего, ничего… хотите, я принесу вам воды?» В голосе его слёз не было, он не всхлипывал, как будто говорил кто-то другой, а не этот с дёргающимися губами.
«Ты чего мне “вы”? поехали! в машине есть вода, просто подумал, как она была бы рада, если бы… я уверен, она чувствует, что ты здесь…» Кто она? О чём он, о ком? Псих какой-то! «Пошли, пошли в машину, там кондиционер, поговорим по дороге». «Я не могу, у меня заказано такси, меня шофёр ждёт». – «Такси?! такси! где?» – «Я пока не нашла его». – «Стой здесь!» Он вытер лицо ладонью, ладонь обтёр о рубаху, придвинул серый картонный ящик на тележке к моему чемодану и убежал.
В зал вливалась новая волна прилетевших, и разглядеть в ней странного человека я не могла. Минут через десять до меня дошло – влипла! Это террорист, здесь же совсем недавно была гражданская… или… я заказывала такси по американскому сайту, американцев здесь не любят. Это террорист, его прислали вместо такси. Наверняка в ящике бомба! Что делать? Схватить чемодан и бежать, пусть без меня взрывается! Нельзя, народ опять стал прибывать, дети бегают, вон женщина беременная и с ребёнком в коляске, полицию надо. Где здесь полицейские? Во всех аэропортах должны быть. «Уходите отсюда скорей! Где полицейские?!! Как позвать полицейского?» – я уже во весь голос кричала беременной. Она не обратила внимания, не понимает по-английски, в любом случае орали вокруг все, окликая, приветствуя, переговариваясь. Я схватила свой чемодан и стала проталкиваться к стойке информации. Девушка без большого энтузиазма отреагировала на моё сообщение об оставленном ящике, с удивлением на вопрос о заказанном такси, но всё же через пару минут ко мне вышел мрачный человек в деловой фуражке. Полицейский? «А как заказать такси?» Девушка уже разговаривала по телефону и внимания не обратила. По методу приоритазайшен (как это по-русски? есть такое слово?) я решила, что сначала надо отвести человека к подозрительному предмету, а потом уже искать такси или вообще способ добраться до гостиницы. Проталкиваться на этот раз не пришлось, перед авторитетной фуражкой расступались. Я указала пальцем в направлении ящика, повернулась уходить и… снова уткнулась во влажную рубашку на мягкой груди. «Ты куда делась? я тебя всюду…»
Тут он заорал мне прямо в ухо и рванулся к ящику. Какое-то время они с фуражкой громогласно и вдохновенно втолковывали что-то друг другу, пиная попеременно тележку ногой, а я раздумывала – уходить? подождать? Вообще-то к этому времени мне стало ясно – не террорист, и любопытно – что в ящике, кто этот человек, почему он так растрогался при виде меня… и надежды на заказанное такси уже совершенно не было, может он всё-таки подвезёт меня. Человек отодрал липкую ленту от ящика и вместе с фуражкой склонился над содержимым. Я подошла поближе – вино, бутылки, штук сто, не меньше. На свадьбу Мальвине? Сколько же приглашённых? Мне говорили – ты и ещё несколько друзей.
Несмотря на раннее и не очень солнечное утро, Мерседес напоминал сауну, на крошечном пятачке парковки машины сновали, менялись местами, перекрывали проезд друг другу, водители орали и размахивали руками через приоткрытые окна. Наконец мы выбрались на шоссе, кондиционер быстро охладил воздух, даже слишком. Я достала из сумки листок с адресом отеля и попросила подвезти, не обязательно прямо туда, куда удобнее по пути. «Какой ещё отель? – прорычал мужчина – никакого отеля, остановишься у нас». Робко пробормотав, что отель заказан, я боком, не открыто, взглянула на мужчину – нет, не знаю. Если и встречала, совершенно не помню. И опять слёзы льются из-под очков. Псих. Надо аккуратно, не обидев, отделаться от него как можно скорее. Кто он на самом деле? Живёт здесь? Говорил с фуражкой на местном и с другими водителями ругался свободно.
«Если захочешь, завтра с утра поедешь со мной, до всех, чтобы ты с ней без толпы, там специальная комната, я каждый день, только что оттуда, она совсем не меняется, платье привёз, она сама выбрала, цветы из нашего сада, музыку, какую она – помнишь…»
Слёзы льются по щекам, но голос не дрожит. Может не псих, а устроитель свадьбы. Есть такая профессия. А слёзы, наверное, болезнь, аллергия или что-то.
«Все завтра прямо в храм приедут, а потом к нам».
В храм! Религиозная свадьба?! От Мальвины всего ожидать можно. Хотя Антон, кажется, католик и буддизмом стал недавно увлекаться, вегетарианцем стал. Только почему завтра? Назначено же на пятницу? Или я путаю? Приглашение в компьютере, надо срочно посмотреть. Может быть, сюрприз молодожёнам? Насколько я знаю, они должны прилететь только в четверг. Или уже здесь, завтра только венчание, тайком, а празднование в пятницу? Как романтично.
«А кто-то ещё прилетел? Я думала, что я первая. А вы здесь только работаете? Или всё время живёте?»
«Лет десять, приехали и влюбились – городок, вилла, сады… до аэропорта в Сонии всего два часа, сначала летали туда-сюда, Фрида здесь с эвакуированными детьми работала, а я… потом снова война, госпиталь… ну, остались».
Фрида? Фрида?! У меня была тётя Фрида, мамина двоюродная сестра, старше меня на восемь лет, не так уж намного… Первые годы после нашего отъезда мы, мама в основном, поддерживали связь, переписывались, звонили… не частое имя, но… Ей сейчас должно быть под шестьдесят. Она здесь? в таком маленьком городке? Конечно, не она, она даже в Крыму, куда нас мама когда-то возила каждое лето, скучала по Москве. Мы очень дружили, я смотрела ей в рот. На правах старшей она просвещала меня. Ну, всякие темы, которые взрослые обходили или запрещали, она со мной обсуждала, объясняя, «как на самом деле». Сильно позже я узнала, конечно, что её объяснения были примерно такой же ерундой, как и рассказы подружек во дворе, но тогда я не сомневалась и гордилась доверием взрослой, пятнадцатилетней тёти. Моя Фрида? Нет! Вряд ли…
«А-а… знаете, простите… знаете, у меня такая плохая память на лица, я вас не узнала».
Он, не вытирая слёз, громко засмеялся. «Ох, дурак, конечно! не сообразил, то-то ты мне “вы”, редко в зеркало гляжусь, да и прежнего себя не помню, а ты совсем не изменилась, сразу узнал, хоть не ждал, не думал, что дозвонился, прилетишь, я – Санёк, Фридин муж! В-вд…», – он заикнулся или громко икнул.
Санёк, Фридин
муж… я даже не знала, что Фрида, если это моя Фрида, вышла замуж.
«Она часто о вас говорила – о тебе, о Галюсе». Галюся это моя мама. Значит не ошибка. Он действительно
узнал меня. Но кто такой Санёк, за которого вышла Фрида, по-прежнему оставалось
тайной. Вокруг неё, молодой, всегда вертелись мужчины, все старше её, все по
тем меркам богатые и известные. Она брала меня на премьеры и просмотры и просто
в гости. А потом я вышла замуж и сидела со своей новорожденной двойней, мой
тогдашний муж был жутко ревнив, терпеть не мог Фриду, называл дамой полусвета,
не отпускал меня ни на шаг, а особенно к ней. На редких семейных встречах
тонким иезуитским голосом, полушёпотом расспрашивал её об очередной «своре
кавалеров», практически открыто хамил ей, но знали об этом только мы с Фридой,
она утешающее подмигивала мне, остальные родственники не догадывались.
Вскоре она крестилась. Я развелась. Мы встречались по-прежнему редко, общались больше по телефону.
Когда близнецам было пять, мы уехали сначала в Вену, потом в Италию, потом в Америку. Мама переписывалась с Фридой, изредка звонила, но очень нерегулярно, а за последние годы связь и совсем оборвалась, мы много переезжали, Фрида тоже переехала куда-то. В общем… но мы с мамой вспоминали её часто. Мама укоризненно – «ну вот, вторая Фрида» или «мешигине Фрида», по отношению ко мне или внучке. Я, скорее про себя, чем вслух, всё ещё пыталась разобраться со своей подростковой завистью к популярности Фриды, ведь некрасивая, большой толстый нос под сросшимися, слишком широкими бровями, с лохматой, никогда не только не уложенной, толком не расчесанной гривой, с повадками неуклюжего мальчика, что подчёркивалось выбором одежды. Мама жалела её за «нелепость», дарила и пыталась заставить носить красивые платья (действительно красивые, у мамы, помимо отменного вкуса, была знакомая в модной комиссионке), Фрида иногда приходила к нам в них, но не появлялась «прилично одетой» нигде кроме. По крайней мере я ни разу не видела её в модной одежде ни на выставках, ни на концертах, ни на показах в Доме кино. Это не моё, говорила она, и действительно, в мешковидных балахонах или нелепых, широких и коротких штанах она выглядела и держалась естественно, почти грациозно. Крещение поменяло образ её жизни, круг друзей сократился и несколько изменился, но это не коснулось стиля одежды, только балахоны стали менее яркими и длиннее. Фрида уверяла, что с любовными романами покончено, и я ей верила, она не врала, она вообще не врала.
Так вот, Санёк узнал/помнил меня, но я совершенно его не узнавала, ни лица, ни имени. Я перебирала в памяти всех поклонников Фриды, которых знала. Не было среди них никаких Саньков. Был седой красавец Александр Аркадьевич, и профессора-музыковеда тоже, кажется, звали Александр, молодящий режиссер, Алик, очень известный – умер несколько лет назад, других Александров… Да и несмотря на довольно солидный объём выглядел он намного моложе, чем мог бы выглядеть через 20 с лишним лет любой из Фридиного окружения. Санёк вёл машину осторожно, объезжая выбоины.
«А Фрида дома?»
«Нет, она там, в больнице, завтра, я же сказал, если хочешь, завтра с утра, до всех, мы с тобой за ней поедем, а все прямо в собор, потом… потом уже к нам, к нашему возвращению всё будет готово».
В больнице.
«В больнице? Господи, а почему?»
Он только всхлипнул и махнул рукой. Как бы поаккуратней расспросить, что с ней? Вот почему он плачет. Никаких слов я не находила, мне было стыдно признаться, себе самой в первую очередь, что за все годы, сколько? лет десять с последнего письма, кто написал то последнее, она или мама? не сделала даже малейшей попытки связаться с Фридой, узнать от общих знакомых что-нибудь о ней. Правда, после смерти мамы я и о них ничего не знала. Мама, тоже нерегулярно, с ними как-то поддерживала отношения, рассказывала мне об их делах (разводились, болели, умирали, переезжали, уезжали), а я, вымотанная работой, детьми, хронической нехваткой денег, т.е. на еду, квартиру хватало вполне, но постоянно возникали дополнительные или непредвиденные траты (новая машина, уроки тенниса и бейсбола для близнецов, семейные выезды на отдых и всякое такое), принимала это, как её же пересказы телевизионного «мыла», т.е. пропускала мимо ушей, кивая головой. И неужели…
«Народу завтра будет, не протолкнёшься, здесь так принято, все знакомые приходят, а уж к ней-то тем более. Она здесь не просто иностранка», – говорил он не очень громко, но целиком уйдя в свои воспоминания, я умудрилась забыть о нём и вздрогнула. В больницу приходят?
«Видишь, все знают».
Мы уже въехали в город, пробирались по узким мощённым улочкам, пешеходы прижимались к стенкам домов, но не сердились, а, напротив, кивали, махали приветственно, дородная женщина дотронулась до стекла, Санёк открыл окно, остановился, она погладила ему щёку. Протиснулись в совсем уже щель между двумя каменными стенами, и перед нами открылся океан – не синий, а почти фиолетовый. Слегка чиркнув зеркалом по камню, отозвавшемуся противным взвизгом, мы резко въехали на площадку перед… затрудняюсь даже назвать, такие я видела в кино – замок, не замок, роскошная вилла, но старая, по-настоящему старая, не новодел. На крупном гравии стояло несколько машин, больших, даже грузовик. Он-то как сюда протиснулся?
«По дороге, в объезд, у меня просто сегодня на серпантин терпения нет».
Это он на мои мысли или я вслух спросила? Иногда я думаю вслух и если мама слышала, она неизменно вспоминала Фриду – мишигене, как… Знает ли Фрида, что мамы больше нет?
«Как называется это место?»
«По местному Чекхувсмала, Вилла Чехов, Фрида назвала… Фрида так хотела, чтобы Галюся сюда приехала пожить, она для неё как мать была, я думаю ей важно… ей важно было показать, что она… ладно, вылезаем и пошли в дом, отдохнёшь, поешь, к океану спустись, пляж там, в сад, а у меня… прости, сегодня до вечера… повожу после, когда… всё».
Дом внутри… я даже не буду пытаться описывать, в двух словах, похоже на смесь роскошного отеля и виллы южно-американского сериала. Лифт поднял нас на, не заметила, на какой, этаж. Мрамор, стеклянный потолок, картины – ох, я знаю эту, где я её видела? В Москве, кажется, у кого-то в мастерской. Неужели Мальвина и Антон могут себе позволить нанять такое даже на несколько дней? Я знаю, это очень дешёвая страна, особенно теперь, после их войн. Всё равно это должно стоить бешеных денег. Мальвина, конечно, экстравагантная девушка, но Антон очень аккуратен с тратами. Мой номер был достаточно странный – почти пустая белая гостиная, несколько белых мягких кресел, стол, явно компьютерный, с проводами и розетками, окно до пола, в спальне большая современная кровать, похожа на ортопедическую, старинный дубовый шкаф с инкрустацией. Столик – дрессингтабле, как это по-русски? куча флакончиков, зеркала в старом тяжёлом дереве, вертящийся стул перед ним.
«Ну вот, в этой удобно, располагайся, если не по вкусу, устраивайся в другой, какая понравится, сейчас Майду пришлю, она по-английски говорит, всё покажет, распакует, разложит, ты ведь хоть на несколько дней останешься? прими душ и спускайся, там кофе, перекусишь, бассейн тоже, – Санёк всхлипнул и, махнув рукой, пошёл в сторону окна, – не обращай внимания, сами текут, от меня не зависит, вообще, голова не варит, дел куча, завтра поговорим».
Я спросила ему в спину: «А остальные здесь поселятся? Где Мальвина и Антон?» Какие-то хриплые звуки, и он исчез за занавеской. Я подождала и двинулась за ним. За занавеской – раздвижная дверь открыта на длинную веранду с видом на океан, сад, парк, но Санька не было. Ох, я должна была расспросить его и о Фриде, и о свадьбе, однако… в общем-то, я почувствовала облегчение и решила вместо душа найти спуск к пляжу и искупаться. Я так устала, мамина болезнь, фокусы Саймона – два раза бросал университет, и на этом фоне мой собственный идиотский роман. Не хочу думать ни о… ни о чём не хочу, купальник, полотенце, очки, косынка, плыть, лежать бездумно на песке, обсыхать, плыть, смывая песок морской водой, лежать бездумно, лежать и сохнуть, и снова плыть… Мобильник не забыть бы на всякий случай захватить.
Ничего себе начало, заснуть на солнце – наверняка сгорела, плечи и ляжки щиплет, завтра будет по-настоящему больно, спасибо, высокая волна разбудила, окатив меня. Вода подобралась вплотную. Сон снился… вертелся, постепенно стирая детали. Снилась мне мама, как часто снится – молодая, здоровая, я спрашивала её, почему же ты не говорила раньше, что ты жива? Я послала тебе письмо с Фридой, сказала она мне на этот раз, неужели эта мишигене вейб забыла передать. И сама Фрида была где-то здесь, мелькала. Фу, как кружится голова.
«Мадам, мадам, откройте глаза, сейчас Смэн отнесёт вас к лифту. Откройте глаза!»
У меня глаза открыты, хотела сказать я, я вижу ваши ноги, просто не могу смотреть выше, но язык говорил что хотел, неразборчивое.
Меня несли, я вяло думала – это инсульт, но страха не было, совершенно наоборот, хорошо, никакой ответственности. В лифте, медленном, сонном, но с кондиционером, в зеркальной стене отразилась полуголая сильно немолодая тётка на руках у чужого мужика, и эта картинка заставила меня забарахтаться, привела в себя настолько, что я попыталась встать на ноги, во всяком случае, освободится из рук несущего человека. Сопровождающая нас женщина успокаивающе говорила, всё в порядке, всё в порядке, мы отнесём вас в вашу комнату и вызовем врача. «Нет-нет, – на этот раз язык подчинился, – врач мне не нужен», меня уже сгрузили на кровать, горячая кожа прикоснулась к холодному, приятно скользящему, и это придало мне силы и уверенности. «Врач мне не нужен, я просто перегрелась, заснула на солнце, сейчас пройдёт, уже всё в порядке».
Женщина в длинной чёрной юбке и серой свободной блузе стояла в дверях. Строгая, неулыбающаяся – та же, что помогала мне добраться сюда? или всё же вызвали врача? События скомкались и смешались со сном, меня поили, мазали холодным, приходили Санёк, Фрида, мама, я знала, что опаздываю на свадьбу и не могла проснуться… но теперь проснулась и чувствовала себя вполне нормально, выспавшейся, свежей и даже очень голодной. В комнате был полумрак, за спиной женщины намного светлее. Я села, женщина сделала несколько быстрых шагов. «Мадам выпить это, – она протянула мне стакан мутноватой жидкости, я покорно выпила, довольно приятная, кисло-сладкая, – здесь опасное солнце, ветер с океана обманывает, угоняет жару, люди должны беречься, не жариться, не спать». – «Я знаю, это было глупо с моей стороны, я не спала в самолёте и заснула нечаянно, собиралась только слегка обсохнуть… всё в порядке, я чувствую себя прекрасно». – «Хочет мадам ужин? Доктор сказал, что мадам можна принимать ужин и вино красное». Я засмеялась – прекрасный совет, но… когда будет ужин? «Который час?» – «Тридцать минут после одного». Половина второго. Мы приземлились около восьми, добрались, вероятно, к десяти, ну, не так уж долго я спала. Ланч здесь заканчивается рано, я это знала из путеводителя.
«А можно мне съесть что-нибудь прямо сейчас, хотя бы йогурт?» – спросила я женщину. Она двигалась, как… как майтрон (матрона? а! – старшая медсестра), чётко, быстро, с достоинством – распахнула дверцы шкафа, мои вещи кем-то аккуратно развешаны на плечики, вынула шёлковый халат с драконами и кистями, подаренный на пятидесятилетие, положила рядом со мной, произнесла: «Мадам будет брать еду на веранде?» На веранде? Жарко, но, наверное, там тень и ветерок. Я кивнула. Она ушла.
Накинув халат на голое тело, кожа была чувствительна, но не больше, голова не кружилась, босым ступням было приятно на каменном слегка шершавом полу, я дошлёпала до плотных штор, не пропускающих солнце, отдёрнула, за ними было черно, ещё одна? Рука свободно прошла сквозь тьму, я шагнула вперёд, острый запах морской воды. Солнца не было. Чернота вокруг медленно разрежалась, пропуская подсветку извне, внизу редкие огоньки, прямо над головой звёзды разной величины и интенсивности. Так же медленно просветилось в сознании – ночь. Половина второго утра. Не два часа проспала, а больше двенадцати. Ещё шаг, и вспыхнули яркие фонарики, осветили перила, тёмную зелень, мраморный стол, отделив веранду от окружающего мира. Оставив только плавающие запахи южной ночи и звуки. Треск, шорох, всплески. И… голос, хрипловатый, низкий, даже через столько лет не изменившийся, моментально узнаваемый. Фрида! Её выписали! Она говорила, но тихо, слов не разобрать, только голос. Как будто молится? или читает стихи? на веранде выше или ниже? И там же бормотание и невнятные всхлипывания. Я подавила желание бежать к ней, очевидно, всхлипывает рядом Санёк, и им сейчас не до меня, иначе бы позвали.
Пришла давешняя матрона, я увидела её сквозь щель в шторах и вернулась в комнату. Сидеть на веранде мне расхотелось, да и есть, по правде, тоже. Помимо йогурта – целой плошки, мне принесли большой графин прописанного красного вина, много тарелочек и мисочек с рыбой, овощами, соусами и… «Кумары?» – о них пишут во всех путеводителях. Матрона кивнула и показала, как их едят – как бы взяла двумя пальцами и макнула в соус, этот или этот, потом в рот, сделала очень артистично, даже подставила ладошку под воображаемые капли, стекающие с виртуальной еды, но серьёзно, без улыбки. На приглашение сесть и поужинать со мной покачала головой, сослалась на дела и удалилась. Жаль, я хотела расспросить её о здоровье Фриды, о замке, свадьбе.
Вино было густое, терпкое. Рыба и соусы острые, сладковатые. Бокал вина, немного рыбы, парочка кумар, скорее из любопытства, чем от голода. Кумары – жареные треугольнички из листьев какого-то местного растения с начинкой из мяса и овощей. Традиционное блюдо ужина, написано в путеводителе, раньше обязательно с коноплёй, но теперь коноплю, кажется, запретили. Не могу сказать, что очень понравилось. Оставив йогурт, я отдала поднос появившейся матроне. Она укоризненно покачала головой, – «доктор сказал ужинать», – и вернула мне вино и тарелку с кумарами. «Мадам не имеет платья для церкви, я думаю, то будет правильный размер, – она указала на чёрное платье на дверце шкафа, – мадам хочет попробовать?» Чёрное на свадьбу? Местные обычаи? Знает ли об этом Мальвина? Я вежливо поблагодарила – «спасибо, завтра». Мне чёрное идёт, но… всё-таки… Я вертелась с боку на бок, стараясь заснуть, но не получалось. Съела йогурт, открыла лаптоп, но не смогла подключиться к интернету, айфон не работал, по-видимому, намок, когда меня захлестнуло волной, вернулась в постель, кондиционер урчал и дул, мешал, снова встала, накинула халат, налила вина и устроилась в плетёном кресле у выхода на террасу. Прихлёбывая вино, я рассматривала неровную темноту там, где по моим понятиям был горизонт. Светлые пятна – крупное, наверно, обозначало порт, а выше, расплывчатые, могли быть кораблями в океане или низкими далёкими звёздами. В животе начало урчать, жаль, что не оставила себе вкусную рыбку, но поскольку другой еды не было, я принялась за кумары, кусочничанье по ночам – моя беда. И постепенно начала понимать, почему они считаются лакомством. Поджаренные листья похрустывали на зубах, пряная начинка лучше чувствовалась без слишком сладкой или слишком острой приправы. Вино хорошее, ночь прекрасная, Фриду выписали, значит, завтра в больницу ехать не нужно. После восемнадцати лет, нет, не восемнадцати, двадцати двух, близнецам было по пять, когда мы уезжали, Фрида очень хотела их крестить, даже уговорила маму, в принципе неверующую, вернее, верящую во всё, что было убедительно ей преподнесено, но я вовремя вмешалась, видеть Фриду, после двадцати двух лет разлуки, в больнице было бы тяжело. Вряд ли мы смогли бы побыть наедине, мне предстояло сказать ей о смерти мамы, она точно об этом не могла узнать, если контакты прервались так давно, что мама даже не знала об её отъезде. Или знала и мне говорила, но я пропустила мимо ушей? Завтра попрошу матрону отвести меня к Фриде. Мне хотелось увидеть её, и в тоже время было страшно, и неловко, и… как возвращаться в свой бывший дом, где живут другие, или прийти в гости к бывшему мужу в его новую семью, ну, в общем, не по себе. Кумары действительно замечательная закуска к такому замечательному вину, такой тонкий, слегка копчёный вкус. Похрустывают на зубах и…
…на веранде… на веранде… я не заметила, как она появилась, напротив двери сидела Фрида, смотрела на меня, как всегда, боком, из-под спадающей гривы, совершенно не изменилась, совершенно такая, какой была на нашей отвальной. Она тогда появилась так же совершенно незаметно, вдруг я увидела её сидящей на диване с бокалом вина. Близнецы, только что бесившиеся с другими детьми в соседней комнате, прислонились с двух сторон к её коленям и дремали. Подсесть к ней, не разбудив их, не было никакой возможности, да и люди всё время менялись, приходилось здороваться, прощаться, обнимать, наливать, мыть стаканы, подрезать хлеба и колбасы. И мы толком не поговорили. Сейчас она сидела в такой же позе, и даже балахон на ней был похожий. В предрассветной мгле отчётливо цвета не разобрать, но всклокочены волосы как раньше. Я забарахталась, вылезая из кресла, но она подняла руку, не надо. Как мне был знаком этот жест, она терпеть не могла сентиментальности.
«Фрида! Я не заметила, как ты появилась. Ты совершенно не изменилась! Почему ты была в больнице?»
«Разве я была в больнице?»
«Мне сказал Санёк, твой муж».
Она повторила, улыбнувшись: «Санёк, мой муж».
«Фрида, ты меня узнаёшь? Я Лиза, дочка Галюси».
«Конечно, я узнала тебя. Галюся здесь, я знаю».
«Фрида, мама умерла три года назад. Мы потеряли связь, я не знала, что ты вышла замуж, что уехала. Как жаль, что не знали. Ты могла бы прилететь к нам. Где ты живёшь? В этом отеле? Санёк работает здесь?»
Она продолжала улыбаться: «Санёк там, с тобой».
Тут до меня дошло – у Фриды Альцгеймер или что-то вроде. Вот почему она была в больнице, из-за этого плачет Санёк. Я вскочила, чтобы обнять её, и свет на террасе включился, очень яркий. Фрида заслонилась и отпрянула. В поисках выключателя я зацепилась за рельс, по которому скользили раздвигающиеся двери, и почти упала, повиснув на шторе. Опрокинув при этом кресло на поднос с кувшином. Сейчас на грохот прибежит матрона, фу, как неприятно, придётся объяснять, но никто не появился, только Фрида ушла, пока я поднимала кресло и подбирала осколки.
Терраса была длинной, несколько занавешенных дверей, тихонько пройти вдоль не удалось, свет включался на моём пути, и пришлось вернуться. Ясно, что Фрида напугалась и моих расспросов, и грохота. Может быть, ей не разрешают выходить одной из комнаты и она не хотела, чтобы её обнаружили. Надеюсь, что с ней хорошо обращаются. Зачем я, дура, вскочила!
Ночь тихо светлеет, огни внизу растворяются в голубеющем воздухе. И наконец, захотелось спать, глаза закрывались, еле дошла до постели.
Разбудило меня пенье в саду, целый хор голосов. И колокольчики. Свадьба?! Всё-таки сегодня. Пора собираться. Я выбрала серое шёлковое платье, моё любимое. В нём всюду прилично, и в церковь тоже, и прохладно. А вечером надену жёлтое в полоску, открытое. Хорошо бы выпить кофе, но кого попросить? В коридоре меня встретил Санёк, в костюме и чёрном галстуке. С ума они тут сошли! на свадьбу! Что за обычаи! Надеюсь, Мальвина в курсе.
«Ох, я хотел посылать тебя будить, как ты себя чувствуешь? будешь завтракать у себя или внизу? Уже все собираются, но у нас есть ещё время».
«Здесь, в комнате. Больше десяти минут мне на завтрак не нужно. Привыкла, только кофе и какой-нибудь фрукт – апельсин, дыня. А где Фрида?»
«А помнишь, пельмени жари…», – он всхлипнул и ушёл.
Внизу, наверное, завтракает Мальвина с подружками или Антон с друзьями – они решили ночь накануне провести раздельно, смех – после трёх лет совместной жизни, но не моё дело. Мальвинины подружки, как правило, красивые, успешные, ухоженные и одинокие, раздражают меня безмерно, может быть потому, что в душе я ассоциирую себя с Фридой, свободной и независимой, а на самом деле, как они – в личной, не рабочей, жизни не умею найти правильную форму поведения, держусь либо слишком независимо, почти хамски, либо забиваюсь в раковину. Неприятно смотреть на себя со стороны. А с друзьями Антона мне и вовсе говорить не о чем. Саму свадьбу ради Мальвины я потерпеть готова, но… Интересно, услышал он про кофе?
Услышал. Через пятнадцать минут, деликатно, надеюсь, отклонив настойчивое желание матроны нарядить меня в чёрное, я с трудом влезла, была вложена, в маленькую спортивную машину. Дико дорогую с виду и дико неудобную. Санёк молчал, и я тоже, чтобы не вызывать приступа рыданий. Ясно, тяжело, мне тоже не радостно было видеть, какой Фрида стала, при том, что внешне осталось прежней. С мамой было проще, потому что она за два месяца превратилась в дряхлое существо с потухшим взглядом и ушла совершенно растительным образом, просто высохла.
У-упс! Мы затормозили так резко, что я бы влетела в стекло, если бы не ремни. Перед нами разворачивался маленький автобус, заваленный цветами.
«Дойдём пешком, здесь близко, через сад, там никого не будет, рано ещё, мы вдвоём посидим, если хочешь, я тебя с ней на пару минут оставлю, вылезай!»
По саду бродили люди, немного. Тем не менее Санёк схватил меня за руку и почти бегом доволок до небольшого помещения белого с высоким стеклянным куполом. Храм? Санёк втащил меня через боковую дверь, сказал – сейчас, и ушёл внутрь. Я огляделась, у стен ширмы на колёсиках – семисвечник и звезда Давида, дальше мадонна с младенцем, иконы, мусульманский полумесяц, распятие на колёсиках, синтезатор или орган, в общем, музыкальный инструмент, цветы в тяжёлых горшках, на досках с колёсиками тоже.
«Пойдём, – Санёк вернулся, обнял меня за плечи, кивнул на ширмы, – во время войны раненых и больных свозили со всех сторон, больница Красного Креста, разные религии, пойдём, всё сделано».
Такая же белая комната с куполом завалена букетами. Густой одуряюще-парфюмерный воздух. Посреди возвышение в белых мелких цветах. К свадьбе? До меня не сразу дошло, что посредине труп. Санёк подвёл меня поближе. Старуха с подрумяненными круглыми щеками на восковом лице, белые волосы с венком из белых роз. «Что это? это кто?» – «Здесь так полагается, я не хотел, но спорить не стал, пусть, – не отпуская меня, Санёк прижался щекой к лицу покойницы, – Фрида, Лиза здесь, приехала с тобой попрощаться, ты ведь знаешь, что она здесь».
Если бы я сама ночью не видела Фриду, не разговаривала с ней, я бы… я бы могла подумать, что это она, изменилась, но она. А это кто?
Мне стало плохо. Сознания я не теряла, но ноги держать перестали и голоса доходили как через текущую воду. Я пыталась объяснить, что Фрида в гостинице, я видела её прошлой ночью, говорила с ней, это чужая женщина лежит там. Санёк мошенник, я его не знаю. Врач? наверное врач, в голубом халате почти насильно заставил меня выпить рюмку чего-то крепкого и через несколько минут слабость и шум в ушах прошли. Санёк, совсем белый, сидел рядом со мной на полу. Врач и его чем-то поил.
Я умылась под надзором женщины в халате, выпила кофе, посидела в прохладе и решила, что буду молчать, чтобы был шанс спасти Фриду, даже если она совсем выжила из ума. Ясно, что ему, Саньку, почему-то важно, чтобы Фриду считали мёртвой. Хочет жениться ещё раз? Вряд ли можно так побледнеть по заказу. Слышал ли он то, что я бормотала, и от этого ему стало плохо, или… Надо надеяться, что просто от вида трупа и духоты…
Всё продолжалось нестерпимо долго.
До собора, от силы километр, мы ехали полчаса, кроме нас все шли пешком. Нас везли в открытой машине, сразу за телегой, именно телегой, в ней на помосте, на белой ткани лежало тело, усыпанное цветами, и девочки в чёрном поддерживали эту ткань, как шлейф, мужчины несли растянутый на палках навес. Я косилась на Санька. Он сидел очень строгий, всё ещё бледный, но слезами не обливался. Так старался только ради меня? Хотя нет, он и для Фриды плакал, она говорила, а он плакал, и в голос. Хороший же он актёр. Бедная Фрида! Может быть, она вовсе не выжила из ума, а притворялась. Ничего не понимаю, что происходит, что за ужасная игра?
Собор был набит, люди вставали, пели, опускались на колени, потом выстроились в очередь к гробу. Санёк взял меня под руку и повёл вперёд. Господи, что я должна делать? Целовать чужую мертвую старуху? Слава Богу, она присыпана цветами. Санёк зацепил горсть лепестков из фарфоровой бочки и высыпал на женщину, я поступила так же, Санёк обнял меня и прижался мокрой щекой, я едва сдержалась, чтобы не оттолкнуть его на людях. Глазами я поискала в толпе Мальвину или Антона, или кого-нибудь смутно знакомого.
Всё продолжалось нестерпимо долго.
Цветы, речи (естественно, я ни слова не понимала), пение, потом тело несколько раз обносили вокруг собора и наконец опустили в яму, засыпав остатками лепестков.
«Ты понимаешь, какая это честь? её так здесь любили, так были благодарны, похоронить иностранку в ограде, так и своих давно не хоронят, она святая была, действительно, правда».
Интересно, о ком он? о Фриде или о женщине, которую похоронили?
«Ну вот, ещё пару минут и можно уходить, поедем домой, примем душ, переоденемся, поминки здесь праздник, ты приготовься к этому, поначалу мне трудно было привыкнуть, поедем опять старым городом, чтобы всех опередить».
Может быть… может быть, я всё это придумала, просто он организатор похорон, как организатор свадеб? Зарабатывает этим. Тогда причём здесь я, почему все эти люди подходят ко мне и прижимаются щеками – мужчины к ладони, а женщины к моей щеке?
Надо срочно вернуться в отель и позвонить Мальвине. Если бы мой телефон работал, если бы знать, как найти отель, я бы уже сбежала, но пока была полностью во власти Санька.
«А как мне…» – меня уже усаживали в машину, на заднем сидении Майда-матрона. Я даже не могла спросить, куда меня везут, где это «домой».
Мы вернулись на виллу, молча, мрачно. Санёк опять задел стенку, но слегка, протянул мне руку – «двадцать минут, не больше, мне самому не до этого, ты-то потом сможешь уходить передохнуть, я не смогу, пока все не разойдутся».
Айфон так и не пришёл в себя, компьютер требовал пароль для доступа в интернет… Я прошла по веранде взад и вперёд, шепча – «Фрида», затем в полный голос – «Фрида, я жду тебя». Фрида не появилась, появилась Майда, спросила, когда я буду готова? Буду ли я переодеваться? Надо ли помочь? Сообщила пароль. И на моё холодное спасибо сказала, что гости собрались и начнут сразу, как я спущусь.
Что мне оставалось? Только холодный душ. Я надеялась, что кто-нибудь из сегодняшних гостей, кто говорит по-английски, расскажет, кого мы сегодня хоронили, неужели никто не опознал женщину, не может же быть, что весь город в заговоре? И против кого? Не меня же? Когда Мальвина, наконец, появится, у меня будет сообщник, а пока…
Меня действительно ждали, и сразу, как я, ведомая Майдой, вошла, запели-закричали. Заплакали? Сначала мальчики в коротких чёрных тогах. В мальчишьи голоса быстро вплетались женские, мужские, высокие, потом басы, и я шла через зал поющих. Дико неприятно. Чувствуешь себя на сцене, сейчас они раздвинутся, замолчат, в ожидании сольной партии. Не прерывая общего пения, мужчина в длинном красном шарфе поверх чёрной рубашки, я заметила его ещё в храме, поднял над головой стакан и прокричал несколько слов. 40И у всех в руках оказались стаканы, на треть наполненные янтарной жидкостью. Вот удивительно, никто не бросился, не толкался, не выстраивался в очередь, просто протягивали руки, брали стаканы со столов у стен, тем, кто подальше, мне в том числе, передали. У детей, целой оравы, были отдельные столы, где командовали девицы в фартуках.
Все подняли стаканы, выпили – похоже на густой, очень крепкой херес. Настойка с приятным привкусом трав, аниса, как та, что мне в больнице влили в рот. Вчера прописали вино – они здесь всё алкоголем лечат? Вкусно. Точно так же, спокойно, продолжая петь, подходили женщины, прикладывались щеками, подливали вино, протягивали корзиночки с кумарами, по виду разными, я попробовала сказать – спасибо, но неизвестно откуда оказавшаяся рядом Майда сказала – «нельзя отказываться, надо брать и класть сюда», протянула мне корзинку и салфетку. Народу в зале становилось заметно меньше, воспользовавшись этим, я сначала медленно, затем решительно пошла к двери, из которой пришла.
В моей комнате… уф! черное платье на спинке кресла в зашторенном полумраке напугало меня. На веранде было настоящее пекло. Я прошлась вдоль занавешенных дверей и окон, тихо позвала – «Фрида». Потом громче. Внизу ещё пели. Я попробовала ручку соседнего номера – не открылась. На стук тоже никто не откликнулся. Другие открыты, застеленные кровати, кресла, картины, ничего особенного. Винтовая каменная лестница вниз, я решила обследовать всё, что успею, пока там поют. На других верандах то же самое – убранные, нежилые, но ждущие, комнаты. Некоторые двери всё же заперты. Я стучала в каждую и окликала Фриду, за одной мне послышался шум, я заколотила сильней, занавеска слегка отодвинулась, и недовольная рожа жирного кота уставилась на меня неприятными оранжевыми щёлками – чё надо? Фрида всегда любила кошек. Фридин? Он пристально смотрел на меня. Эй, ты, позови Фриду – хотелось сказать ему. Но он и без просьбы помог – прыгнул, зацепился когтями за что-то, прямо мне в лицо открылась широкая форточка, через которую просунулась рыжая полосатая башка и стала тереться о мою руку – чеши! Не время для нежностей, впихнув животное внутрь, я сама попробовала пролезть вслед, вспомнив детскую мудрость, если голова пролезла, и остальное тело пролезет, но недооценила разницу относительных анатомических размеров ребёнка и взрослой тётки… и тут кошачий лаз стал закрываться, придавив мне спину… барахтаясь и извиваясь в доступных пределах, больно безумно, боковая рама впивалась в ключицу, нижняя давила то на грудь, то на рёбра, мне удалось пропихнуть левую кисть в комнату, но и всё, пытаясь освободиться, я застряла окончательно. Орать было бесполезно – за общим шумом кто услышит? я смирилась с судьбой и приготовилась к худшему, если Санёк или его сообщники найдут меня здесь, то ли шпионящей, то ли ворующей, спокойно могут и пришибить – кто узнает? Я так и не успела сообщить своего адреса ни Мальвине, ни детям. Эсэмэска, что долетела, и всё. Мягкое и шерстяное начало тереться о ладонь. «Котик, – сказала я нежно, – а не хочешь ли ты приоткрыть эту щель чуть пошире?» И пальцем потыкала в мягкое. Глупое животное стало урчать. Но скоро ему надоело быть приветливым, и он начал противнейше орать и царапаться, даже куснул меня. «А ну, прекрати!» – крикнула я. Мне ответил мужской голос, по-английски, с акцентом не русским, но и не американским, спросил меня, что прекратить?
«Я хотела погладить вашего котика и застряла, не могли бы вы открыть окно пошире?»
«Что вы делаете здесь?»
«Я родственница Фриды, она остановилась здесь, моя тётя. Ох, откройте, наконец, окно!»
«К сожалению, я, хе-хе, прикован, не могу встать, спасибо, что разбудили, сейчас позвоню Майде».
«Прикован? в каком смысле? Здесь приковывают людей?»
«Мы приковываем себя сами, привычками, верой, не только религиозной, просто верой! Идеями, чаще чужими».
«Вы хотите сказать?.. а кто вы? Философ?»
«Увы, нет, хотя кончил именно философское отделение. Тринити колледж, Оксфорд».
«В Штатах? Вы учились в Оксфорде?! Моя дочь…»
«В Штатах? В Шта-а-тах? Там тоже есть Оксфорд? Неужели? Нет, конечно, Оксфорд в Англии, если вы, конечно, слыхали об этом провинциальном месте».
«Мне больно так лежать, и этот мерза… кот царапает меня, помогите мне, вызовите кого-нибудь, мы можем поговорить потом».
«Милая дама, я бы рад вам помочь и, хе-хе, заодно и себе, но Майда, она должна прийти, отвезти меня на церемонию козла, видимо, не слышит или не хочет, лень подниматься, нам остаётся только развлекать друг друга, пока она не соблаговолит появиться. Без Фриды всё рассыпается, Эдвард, кроме своего горя… эти русские, простите, я не хотел, вы ведь русская?»
«Нет. Но я родилась и выросла в Москве, и мой родной, материнский то есть, язык – русский. А если нам покричать, может кто-то услышит? Мне на самом деле очень больно. А кто вас приковал? Вы знаете Фриду? Она давно больна?»
«М-м. Знал, насколько можно знать женщин, особенно такую, как Фрида. Вы действительно её племянница?»
«Действительно! Давайте позвоним кому-нибудь. У вас телефон есть?»
«В принципе есть, но я оставил его в кармане пиджака, который рассеянная девица, убирающая здесь, повесила в шкаф, не выложив то, что мне нужно – телефон, фляжку… Все, понимаете ли, спешили в храм. Теперь я жалею, что отказался. Ненавижу похороны всякого вида, но… На козла я хочу посмотреть. Если козёл талантливый, на это смотреть стоит».
«Если бы вы помогли мне выбраться, сказали, что нажать, чтобы окно открылось, если знать, я бы…»
«Я думал, хе-хе, что подвигов в этой жизни мне достаточно, ну ладно, попробую».
Последовали скрипы, звяканья, стуки, охи и стоны, как будто человек пытался разорвать цепь. Господи, как страшно – ясно, его держат прикованным, потому что он опасен, сейчас он освободится и…
«Не надо, – почти взвыла я, – я лучше потерплю, вас же накажут».
Сквозь громыхания я услышала что-то, вроде а-ха-ха, откуда-то с пола. Зачем, зачем я приехала сюда? обошлись бы на свадьбе и без меня. Я бы помнила Фриду такой, какой она была, не выжившей из ума, а на диване с моими детьми, на выставке с бокалом, в окружении друзей, улыбающейся. Ей уже не помочь, или… во что я ввязалась?! Штора, болтающаяся перед глазами, уехала в сторону, видней не стало, но стало слышней, снизу прямо под моей головой хихикнули: «Прекрасно! Вы застряли в тигровой двери, я открыть её не могу, только Тигра, на ней магнитный ошейник, мы забыли снять его, чтобы не вылезала. Сегодня ей лучше сидеть внутри». Голос был рядом, но человека я не видела. Сумасшедший или убийца, мне уже было всё равно из-за острейшей боли в шее и судорог в ногах от нелепого положения. «А не могли бы вы… да снимите же с него ошейник и откройте им окно! Мне больно». Невидимый человек хихикнул; «Если бы я мог!» – снова кряхтение и охи, что он там делает? – «Тигра сидит рядом с вами, на подоконнике, без помощи мне не подняться, уцепиться не за что. Дотянитесь до неё сами». Моя ладонь поболталась в пустоте, кот решил, что с ним играют и запустил в неё когти. «Тига-Тига, – позвал голос, – Тигра». Нащупать ошейник не удавалось, Тигра продолжал драть меня. Он всё время извивался, проклятое животное! если дёрнуть его за хвост, оно повернётся? где твой хвост, мерзавец, смотри в какую беду я попала, зачем ты меня сюда заманил. Я почти ожидала, что оно скажет, сама залезла, мне выйти не даёшь, так тебе и надо, сиди теперь.
«Позовите кого-нибудь, Фрида! Фри-и-ида! Позовите её!»
«А! Вы тоже… Ко мне иногда приходит Дива. Когда-то я думал, что русские вашего поколения верят только в коммунизм, я и сам был тогда коммунистом, время и пара поездок в Советский Союз надолго излечили меня от веры во что либо, я думал, ваша страна переживает теперь тоже самое, но Фрида говорила, что вместо коммунизма страна пропагандирует христианство в его средневековом виде… Тигра!»
«Вы давно знаете их? Что это за гостиница? почему вас и Фриду держат взаперти?»
«Это вилла. Чекхувсмала. Тигр, Тигра! Хорошая девочка! Вот! У меня, хе-хе, её ошейник. Я брошу его в дверцу, если промахнусь, попробуйте подобрать, у вас же одна рука свободна».
Он оказался метким стрелком, меня сильно стукнуло по уху и… о, счастье! Ловушка не то чтобы открылась сама, но уже не давила на меня, так что я выползла обратно, и форточка захлопнулась, оставив моего, кем бы он вообще ни был, спасителя по другую сторону стекла. На моё во весь голос «спасибо» ответа не было. Придя в себя от боли, судорог, мурашек, я стала сожалеть, что не смогла расспросить этого странного человека о Фриде, о том, кого сегодня хоронили, что всё происходящее значит – кто такой Санёк, имеет ли он отношение к свадьбе? И вообще, что это за место? Где держат Фриду? А он сам? Почему прикован? Попробую позже найти его, а прежде я должна написать Мальвине и детям, дать адрес, предупредить… На всякий случай.
Снизу доносилось пение, через крики, общий шум, лязганье и звон посуды. Пряный запах жареного мяса перебивал все другие. Мальвинин скайп – «не в сети», отправила ей сообщение с просьбой позвонить НЕМЕДЛЕННО на виллу Чекхувсмала, написала детям – «я остановилась на вилле Чекхувсмала, встретила Фриду, нашу Фриду, внешне совсем не изменилась, буду на связи каждый день».
Снова приняла душ и переоделась в чёрное, чтобы быть менее заметной. Голова была лёгкая, все последствия вчерашнего перегрева совершенно исчезли. Звонков или сообщений от Мальвины не было. Я прилегла на кровать и попыталась понять, что происходит. Что происходит? Очевидно, я попала в какую-то грязную историю, Мальвина, выбор места для свадьбы, встреча с Саньком в аэропорту, Фрида, её болезнь, подставные похороны, это случайное совпадение? Может ли такое быть?
Пение прекратилось. Спуститься в сад оказалось глупостью – там, в тени нависающих веранд, столы ломились от разнообразных салатов, холодных закусок, которые я с трудом опознавала, туда-то все и переместились, а хуже всего, Санёк был там. И сделал вид, что страшно мне рад. Родственничек, как же! Сзади, из-за дома, явственно тянуло дымом и подгорающим мясом, барбекю.
«Не исчезай, постой здесь, на, выпей, это местная настойка, арэка, вкусная, и кумары вот эти зелёные, они самые настоящие, много их не ешь, ты как себя чувствуешь? а у меня даже чуть-чуть забалдеть не получается, я столько выпил, и хоть бы хны».
Говорил он без пауз, как и раньше, но с запинками. И трезвым вовсе не выглядел. Я попробовала этим воспользоваться, чтобы поймать его, и сказала небрежно: «Я слышала вчера Фридин голос, где её комната? Я хочу зайти к ней».
«Потом, сейчас я её запер, чтобы никто не ходил, и самому тоже, а то я все ночи сижу там, слушаю, я любил её записывать, потом поможешь мне разобраться? завтра уже, когда всё кончится? ещё ведь и козла резать не начали».
«Слушаешь Фриду? Я её вчера виде… слышала её голос. Зачем её запирать, разве она буйная?»
Он начал что-то отвечать, мяться как-то совсем невнятно, но тут вокруг заорали, заговорили, захлопали – козла привели, сказал Санёк и пошёл вперёд, волоча меня за руку. На помост в глубине двора поставили, приподняв за локти, человека в белой накидке, в шапке-маске с рогами и бородой. Он задрал голову и закричал-запел. Я узнала – это уже раньше пели и в храме, и хор в зале, странная немелодичная песня-плач, жалоба.
«А Фрида сюда спустится?»
Санёк взял у меня из руки надкусанную кумару, сунул себе в рот, сказал невнятно – «так с непривычки бывает» или что-то такое же странное. «Что?» – не поняла я, он не ответил, и вообще было поздно что-либо спрашивать. Вокруг все заорали, молитву? песню? раскачиваясь всем телом, ритмично и как-то агрессивно, и по знаку человека в чёрной мантии, вскочившего на платформу, повторяли «Айха!» По крайней мере мне так слышалось – Айха!
Человек-козёл встал на колени, тряс головой, орал, но за общим шумом слышно не было. Санька оттянули от меня, люди начали двигаться, придвигаться к помосту, я воспользовалась моментом, протолкнулась через толпу и… Меня дёрнули за руку. Мужчина в инвалидном кресле был мне знаком. Не то что я помнила, кто он, но, несомненно, видела его где-то. «Здравствуйте», – сказала я сначала по-русски, потом по-английски. Он засмеялся и ответил – «Hello, my friend! I hope you are all right. How is your neck?» Но даже до того, как он спросил о шее, я узнала голос – человека, который вызволил меня из захлопнувшегося окна. И теперь у меня не было сомнений, я действительно где-то видела его, видела и слышала, лицо в сочетании с голосом, откуда я его знаю?
«Ну вот, пора познакомиться. Меня зовут Николас, для друзей – Ар. Вас зовут Лиз, это я знаю от Эдварда».
«Да, я Лиза. Собственно, я прилетела на свадьбу Мальвины. Вы её знаете? Мальвину?»
«Мальвину? Первый раз слышу».
«Вы здесь давно? Приехали отдыхать или живёте здесь?»
«Долгая история, так получилось».
«А вы можете рассказать немного о стране, этом городе, этой странной вилле? Что с Фридой, кто этот Санёк, откуда вы знаете их?»
«Тогда сначала послушаем козла. Он удивительно хорош сегодня. У нас ещё много времени. Козлиный плач будет продолжаться до первой звезды – по меньшей мере, час. Потом начнётся похоронная трапеза – до восхода».
«А… простите, у меня очень плохая память на лица, но я уверена, что мы где-то встречались».
«Mожет быть потом мы припомним, где именно. Не могли бы вы принести мне немного арэки. Да не в эту склянку, принесите стакан. Нет, лучше принесите всю бутыль с того стола. Мы оставим её здесь и будем пить понемногу, не будем, хе-хе, жадничать.
Козлиная песнь в этой стране, если можно это место назвать страной, я бы сказал, часть части света, которая сфокусировала все проблемы нашей старушки-земли, так вот, козлиная песня – это плач-восхваление, это праздник. Вот, вот, слушайте – тут ведь всё, и древний восток, и григорианские хоралы, и средневековые менестрели, вот, слушайте… Нет, я не музыкант, к сожалению, хе-хе… В этом Богом и людьми раздробленном месте, в котором есть всё для счастья и мира, океан, солнце круглый год, горы, пастбища, арэка и кумары, всё для счастья, правят обида и страх. Козлиная песнь примиряет нас со страхом, не только смерти, со страхом вообще. Нет, не поэт тоже. Слышите-слышите, то, что поют дети, они зовут к битве, к битве со страхом. Конечно, с одной стороны, это как бы, хе-хе, призыв к войне и плач по тем, кто погиб и погибнет… Я пацифист, как и Фрида, но Козлиная песнь выше войны, смерти, как и вообще, хе-хе, искусство. Замечательная арэка, её надо пить маленькими глотками, чуть смачивая рот. Во-от, правильно, именно, хе-хе, так. Жаль, вы не можете принести мою фляжку – Тигру сегодня нельзя выпускать, слишком много народа, шумно, пахнет мясом, потом будут петарды. Придётся, хе-хе, утащить всю бутыль. Назначаю вас главным контрабандистом. Вон там ещё одна, неоткрытая, давайте и её сюда, ко мне в коляску, вот-вот, под плед. Я потеснюсь, хе-хе».
Мне нравился этот старик с парализованными ногами, нет, не старик, а скорее, поживший, с глубокими морщинами и хитрыми глазами, не мутноватыми, а ярко-серыми, молодыми, где-то я встречала его раньше, но не в коляске, коляску бы я запомнила.
Хор постепенно замолкал, только человек в белом костюме и маске козла продолжал петь высоким дрожащим голосом. Завывать. Прожекторы разом погасли. Небо уже совсем потемнело. Только помост освещался. Туда впрыгнули два парня, помогли влезть мужчине в странном головном уборе, типа рыбацкой панамы-треуголки, и Саньку, дали им длинные кривые ножи – «козла резать не начали», вспомнила я… неужели в самом деле будут резать? козла или человека, играющего его роль? мне стало страшно.
«Ну вот, сейчас будут резать козла» – сказал мой сосед.
«Как?! Этого человека?»
«Нет, конечно! Козла».
«Санёк?»
«Да нет, старик, ритуальный резчик».
На помост верёвками втянули настоящего козла, живого, в колпаке, закрывающем морду, с высовывающимися золотыми рогами и золотыми же копытами. Он стоял смирно, свесив голову.
«Я не хочу на это смотреть», – закричала я.
«Я тоже, давайте уедем в сад. Да отпустите же тормоза, так вам меня не сдвинуть».
Я развернула коляску и почти бегом откатила её подальше, через тоннель вьющихся растений в сад, откуда нам навстречу бежали люди смотреть, как будут резать несчастное животное.
«Какой варварский обычай! Бедный козёл!»
«Ну, их сутки кормят коноплёй, вряд ли он что-то соображает. На бойнях не в пример хуже. Вы не вегетарианка? Я вот тоже нет, хотя, побывав на бойне, с год мяса не ел».
«Не вегетарианка. Хотела бы, но не получается! А как вы попали на бойню? Часть философского образования?»
Он хмыкнул: «Это было бы неплохо, надо предложить всем будущим философам… Нет, позже, по долгу, хе-хе, службы».
«А… а Фриду вы знаете тоже по службе? Расскажите мне о ней. Мы были очень близки в детстве, она, конечно, немного старше, а потом не то что разошлись или поссорились, просто мы уехали, она осталась. Что она делает или делала здесь? И её муж, кто он? Давайте выпьем ещё немного этого коньяка, мне он понравился. Вы здесь давно? Расскажите».
«Назвать арэку коньяком! Ваше счастье, что кроме меня вас никто не слышит… В Миганомии не любят французов. Впрочем, беда Миганомов в том, что ещё больше они не любят друг друга, а больше всего себя самих. Все эти постоянные братоубийственные конфликты, ревность, нежелание и неумение признать и простить… Вся их история – это история обид и ревности внутри большой семьи. Их общий…»
«А что вы здесь делаете? Как вы сюда попали? И как вы познакомились с Фридой? Вам…»
«Кто вы по профессии?»
«Я? Ну, преподаватель. Биолог».
«Это, хе-хе, хорошо».
«Почему?»
«Не психолог и не интервьюер, это было бы, хе-хе, непрофессионально. Слишком много вопросов без пауз».
«Может быть, слишком много арэки. Мне надо узнать, что с Фридой, вы обещали рассказать мне о ней и об этом месте».
«Скорей недостаточно! Как удачно, что я прихватил и эту, открытую, мой штопор остался в комнате вместе с фляжкой. Стаканов нет, придётся вам принести, можно, конечно, из бутылки, но дамы справляются с этим плохо, и захватите какой-нибудь закуски. Заодно посмотрите, что там происходит. Настоящая еда начнётся после того, как все причастятся к кровавой жертве. Мы пока посидим здесь, вон беседка, в которую я могу въехать без помощи».
Вокруг помоста толпился народ. Происходило что-то, на что я смотреть не собиралась.
Со стаканами и едой я вернулась к своему собеседнику. Он уже устроился в беседке, там было светло, такой мягкий тёплый свет, мраморный столик, мраморные диваны завалены вышитыми подушками. Моё решение принести целый поднос закусок было одобрено.
Никакого особого уменья расспрашивать не понадобилось. Прихлёбывая арэку, он начал говорить.
«Что вы хотели узнать? Почему Фрида приехала сюда? Полагаю, как все – отдохнуть, посмотреть. Насколько я знаю, свадебное путешествие. Случайно. Добрались сюда, влюбились в городок, купили виллу».
«Купили?! Фрида? У неё же никогда… Ну, здесь недорого, конечно, но такую виллу».
«Эдвард – человек, мягко говоря, не бедный».
«А кто такой Эдвард?»
«Ну, это вам лучше знать, он же говорит, вы с детства знакомы».
«Да?! Сказать по правде, я уже совершенно запуталась, не понимаю, кто? что? что происходит? похороны, свадьба. Фридин муж тоже, я его… с трудом узнаю».
«Что вы знаете о Миганомии?»
Практически ничего. Раньше изредка в новостях, но в последнее время ничего не слышала, а об именно этом городке и вообще ничего не знала. Путеводитель купила, полистала. Исторически – междоусобные конфликты, из-за чего? Ранние застройки почти полностью уничтожались землетрясениями, пожарами, войнами. Хороший ровный климат. Горы, океан, белый песок, кумары. Но это не то, что я бы хотела узнать.
«Очень мало. Хороший климат. Дёшево. А почему здесь мало туристов?»
«Мы возвращаемся к истории Миганомии. По легенде всё население произошло от человека по имени Миган и его трёх жён, поселившихся в Риове, диком тогда месте. Некоторые учёные считают, что Миган был греком, другие – египтянином, кто-то считает, что миганомы принадлежат пропавшему Израилеву колену. – (Я не была настроена на лекцию о Миганомии, но особого выхода у меня не было. Если он рассердится или обидится, расспрашивать будет некого, слушала я поначалу неохотно, но он был хороший рассказчик). – Некоторые, на основании совершенно уникальных языковых корней, атрибутируют происхождение миган более ранней цивилизации Атлантиды, Гондваны, допотопным обитателям земли, спасшимся в горах, сами же миганомы считают, что произошли из внеземной цивилизации. Вообще кому только не приписывали… Передайте-ка мне, пожалуйста, вон ту, хе-хе, плошку с соусом. Так вот, с одной стороны это их объединяет, они пришельцы, открыватели, на голом месте, из ничего, создавшие страну, культуру, у них общий прародитель, они все родственники. Но cherchez la femme! Три жены – три клана, по имени жён. Гатчане, бутаны и туринцы. Кланы, признавая свое единокровие, борются за так называемое первородство. Гранатовый соус лучше всего во-он к тем кумарам. С религией тоже самое, изначально они все язычники, звездопоклонники, позже, где-то между концом ВС и самым началом АД с большим привкусом греческого многобожья. Потом внутри кланов появились христиане, иудеи, поклонники Шивы, буддисты. Миганомы, особенно гатчане – бродяги по сути, они много странствовали, обретали новые религии, привозили их с собой. Вообще для всех миганомов было характерно возвращаться домой. Ну, естественно, и привычки, и культура постепенно менялись в каждом клане по-разному. Бутаны, путешествовавшие меньше, считают себя хранителями прародительских традиций. Сами понимаете, иногда старые обиды, хе-хе, даже в одной семье, в одной семье особенно, приводят…»
«А вы, вы как попали сюда? И что здесь Фрида де…» – я прикусила язык, не больше одного вопроса at a time.
«Со мной – это скучная история, а что бы вы хотели узнать о вашей тёте? Вы с ней долго не виделись?»
«Долго, лет двадцать, около того. Внешне она совсем не изменилась».
«Серьёзно? Мне-то кажется, она довольно сильно изменилась за время болезни. Ну, конечно, подкрасили. Она была замечательной женщиной. Меня поражало, как, не поднимая голос, мягко, не суетясь, она умела организовать невероятные вещи – например, этот госпиталь. Невозможно со всех точек зрения – найти врачей, готовых работать здесь, медсестёр и монашенок, готовых ухаживать за людьми разных кланов и религий, священников. И деньги, большую часть, конечно, вкладывал Эдвард, но были и другие источники, пожертвования из разных стран и, конечно, потрясающая способность Фриды привлечь организации, не особенно, хе-хе, склонные к благодеяниям, фармакологические фирмы, например. А сами пациенты – если бы ими не занимались так, как было устроено Фридой, они бы продолжали свои войны на территории больницы. Конечно, это заслуга не исключительно Фриды, но без её участия больницы бы не было. Она была мастер-майнд, катализатором. А! Зовут, слышите. Первый ритуал приобщения к плоти – это важно».
«Сырое мясо?»
«Нет, конечно, приготовили раньше, этого подадут на рассвете. Примирение жизни со смертью. Вам придётся, хе-хе, помочь мне, по гравию без помощи катиться трудно, а мой скутер слишком громоздок для садовых дорожек».
Толкая коляску, говорить невозможно, поэтому я постаралась уложить в голове, привести в какой-то порядок услышанное. Преподавательская привычка в потоке лекций, студентов делать быстрые заметки, чаще ментальные, чем записанные, прошедшего занятия, чтобы позже занести в компьютер, очень пригодилась. Хотя выпитый алкоголь и вообще все события дня осмыслению происходящего не помогали. Мой путаный пересказ частично от этого…
Так вот, помимо не очень в данный момент интересных мне фактов истории, я узнала, что Фрида действительно вышла замуж, живёт здесь и даже принимала активное участие в местной жизни, ясно, что в прошлом. И Санёк и… э, Эдвард… нет, не Эдвард, – Николас, говорят о её деятельности в прошлом времени. Значит, работать она больше не может, мне не показалось, вероятно, деменция. Фрида была жива вчера, да не вчера, сегодня! Рано утром. Я говорила с ней. Не очень толково, но она отвечала мне, узнала меня. А раньше я слышала её и Санька. Она говорила, он плакал. Так что это не Фридины похороны. Какое это имеет отношение ко мне? Загадка. Богатый Эдвард, который, оказывается, знал меня в детстве, оставался тоже загадкой. Родители Фриды умерли очень рано. Какой-то родственник со стороны отца? А-а, может быть, его жену мы и хоронили. Её тоже зовут Фрида? Нечастое имя, но в семьях так бывает. В честь, скажем, прабабушки.
Сразу, как мы въехали в достаточно освещённую часть парка, сразу к нам подбежали, перехватили ручки кресла и растащили меня и моего собеседника в разные стороны. Меня, на этот раз довольно неделикатно, вытолкнули на середину, а затем подняли на помост. Не могу сказать, что я испугалась – вероятно, арэка смягчила неожиданность.
В глубине двора, дальней его части, отгороженной яркими огнями, светящими снизу вверх, что-то происходило, оттуда вышел давешний палач с длинным ножом, за ним вынесли носилки. Козёл с золотыми рогами. Отрубленная голова покоилась на подносе и была украшена цветами и лентами. Стеклянный сосуд в форме козлиного лежащего тела был наполнен красным. Вероятно, если бы не арэка, я снова… но арэка придала осмысленность головокружению, не обморок, просто надо подержаться за что-то. Что-то – был Санёк, его плечо, я схватилась за мягкое и тёплое, он поддержал, приобнял меня, удерживая на ногах, и так мы стояли, не совсем твёрдо, но не шатаясь, не падая, пока мне в рот запихивали горячее, острое, пахнущее пряно травами и вином, мясо, давали запить из рога. «Кого всё же мы хоронили?» – спросила я его. Не расслышал? из-за шума?
Потом меня, уже нежно, спустили, под руки свели с помоста, моё место заняли другие, длинный хвост выстроился, завился вокруг, вот и мой друг Николас, интересно как… а-а, его хотели вытащить из коляски и поднять на руках, но он отказался. Санёк теперь был главный, из козлиной вазы длинной шпагой доставал куски «кровавой жертвы» и давал следующему по очереди. Я покричала ему и, несмотря на общий шум, он услышал и посмотрел вниз. Я указала на Николаса, Санёк понял, кивнул и, встав на колени, протянул шпагу с нанизанным как на шампуре мясом. «Ну вот, мы причастились к ритуалу, теперь можем вернуться в беседку», – Николас умел говорить чётко даже с набитым ртом, даже после такого количества арэки. Повинуясь его приглашающему жесту, я ухватилась, как раз вовремя, голова слегка ещё кружилась, за ручки коляски. Подальше от шума, козлиной головы, вообще от всех ритуалов. Теперь самое время было начать расспрашивать, и напрямую.
«Николас, мы остановились на… ? где сейчас может быть Фрида? Моя Фрида».
«Вопрос скорее философский, вы имеете в виду её сознание? То, что именуется душой? Вы человек верующий? Я, скорее всего, агностик. Возможно, через какое-то время я стану ярым атеистом или истово верующим, хе-хе. Мне нравится не привязывать себя к чему-то определённому, даже к сомнениям. Мы можем считать, что душа существует в виде электромагнитных или световых волн, а может быть её вообще нет… как и смерти…»
«Я не про душу, я про Фриду. У неё, конечно, Альцгеймер или что-то похожее, но она меня узнала».
«Господи, детка, что вы говорите! Фрида, ваша тётя, была очень больна, последние месяцы она жила исключительно силой воли, но голова у неё была совершенно ясной, Эдвард может подтвердить, он был с ней до последней минуты».
«Причём тут Эдвард, я не знаю никакого Эдварда».
«Но только что вы вместе, на помосте… детка, вам нехорошо? Майда говорила, что у вас вчера был солнечный удар, здесь очень коварное солнце. Похороны близкого человека – нелёгкая вещь. Может быть, вам надо полежать? Вот, выпейте немного арэки. Это замечательное лекарство один раз спасло мне жизнь. Вот, немного, маленькими глотками, и полежите. В моём теперешнем, хе-хе, положении молодым женщинам я, увы, опасности, хе-хе, не представляю».
Я благодарно откинулась на подушки, закрыв глаза. Так! Эдвард, вероятно, фамилия. Александр Эдвард, нет, никогда не слышала. Богатый Эдвард.
Николас кажется приличным человеком, но и он старается убедить меня, что хоронили близкого мне человека. Фриду. По-видимому, она сошла с ума, Санёк, муж, убивать её не стал, побоялся или пожалел, просто объявил, что она умерла, и с почестями похоронил какую-то случайную старуху. Чтобы освободиться. Что-то примерно такое я в детстве читала, какой-то английский роман. Почему он плачет, почему он так хотел, чтобы я присутствовала при всем этом представлении, пока не ясно, но надо узнать. Может быть, даже сама Фрида сможет мне что-то объяснить. Может, она хоть что-то помнит. А пока я должна делать вид, что верю спектаклю! Мальвина тоже, она, скорей всего, в нём участвует, почему-то важно было зазвать меня сюда, сделать свидетельницей «похорон» Фриды. Мальвина… Нельзя заснуть, надо попытаться всё выяснить.
«Ох, простите, я почти заснула. Да, Александр Эдвард. Я привыкла звать его по-другому».
«Конечно! Санок. Так звала его Фрида».
«Да-да. Да! Я так давно их обоих не видела».
«Я понимаю. Как вы себя чувствуете? Не пора ли нам выпить немного арэки и присоединиться к остальным?»
«Давайте посидим немного здесь. Я ещё не готова снова стоять в толпе. Как много народа, здесь всегда так? Что подразумевает козлиная церемония? Приношение жертвы кому? Ох, я не должна задавать больше одного вопроса!»
«Хе-хе, вы способная ученица. Ну что ж, у нас ещё есть время. Вы читали Жирара Рене The Scapegoat?»
Он рассказывал, способная ученица кивала, но на самом деле в голове не осталось ничего, только сплошное недоумение, крутились те же вопросы – что происходит? кто этот человек? где Мальвина? почему фальсифицировали похороны Фриды? где она сейчас? а её муж Санёк? кто он? Как он смог узнать меня, не зная меня? От Мальвины, конечно, он мог получить фотографию и дату прилёта. Хотя… Мальвина не знала, что я собиралась прилететь именно вчера, никто не знал, кроме детей. Могла узнать от них, когда именно я прилетаю. Иначе как бы… Почему именно моё присутствие было настолько важно? узнали, когда я прилетаю, отменили такси, устроили целый спектакль, ах, случайная встреча! Мальвина, несомненно, замешена. И вдруг до меня дошло – Фрида получила наследство. Мама говорила, что у них был богатый родственник, ювелир, у которого после революции жену и дочку убили то ли махновцы, то ли белые, то ли красные – искали бриллианты. Он уехал в Южную Африку, стал миллионером или миллиардером. По семейному преданию, он завещал деньги своей сестре, бабушке Фриды и моей мамы. Прабабушка не могла их получить, боялась даже заикнуться об этом, и они пропали. Вероятно, деньги лежали где-то в банке, сейчас, после перестройки, нашли наследников. Фрида получила свою долю, и Санёк на ней женился. Ради денег. И на эти деньги куплены замок и больница, местные люди заинтересованы – у них появилась работа или они просто за деньги принимают участие в таком безумном представлении, подкуплены. А я ведь тоже теперь, после маминой смерти, прямая наследница. И родственница. Значит Фрида собиралась всё мне оставить. Санёк об этом узнал и… её сначала свели с ума, потом положили в больницу и там отравили. Хотя… что со мной!? Фрида же жива, кажется, я тоже схожу с ума. В самом деле, начинается. Меня тоже положат в больницу и… И ни одна душа не узнает…
Мой собеседник сделал последний глоток, жестом показал – допивай и пойдём.
Стоит поделиться с ним моими дедуктивными выводами? Надеюсь, он всё-таки не участвует в заговоре российской мафии и искренне верит, что Фрида умерла. Нужно рассказать ему о моих подозрениях так, чтобы он серьёзно отнесётся к этому.
«Послушайте, – осторожно сказала я, – прежде чем мы вернёмся, я бы хотела спросить вас, что вы думаете о Саньке, Эдварде?»
«Пока не знаю, боюсь, что он сломался, не просто горюет, а сломался. Когда узнал о болезни Фриды. Она, как могла, пыталась поддержать его, думала о нём больше, чем о себе. Я на своём веку восхищался, не влюблён, влюблён я был во многих, а восхищался, двумя женщинами, Фрида одна из них. Может быть, позже я расскажу вам о другой».
«А не могли бы вы рассказать о Фриде? Может быть, вы знаете, когда она получила наследство, до или после замужества?»
«Понятия не имею, она никогда не рассказывала мне о наследстве, насколько я знаю, все деньги принадлежат Эдварду, он был крупным бизнесменом, новый русский, так их у вас называют?».
«А, а вы… Когда вы последний раз видели Фриду?»
«Весной её выписали по её настоянию, хотя все уже знали…»
«И вы говорили с ней?»
«Да, конечно. Она каждый день сидела здесь в парке, с Эдвардом или с медсестрой, потом внезапно ей стало хуже… недели три назад… она ещё некоторое время боролась, сопротивлялась… Пока снова кровотечение… Эдвард не вылезал из больницы, а когда…»
«На каком языке она говорила?»
«Со мной на английском, конечно. Её коммон, коммон официальный язык Миганомии, был совсем неплох, лучше моего, я предпочитаю тюрин, местные говорят на тюрине, тут помимо коммон ещё три языка, собственно диалекта, три диалекта, корневая структура…»
«Фрида хорошо говорит по-английски, она кончила факультет английской литературы, она и меня учила, ещё ребёнком».
«Эдвард тоже у неё учился».
«Английскому? они между собой говорят по-английски? Мне показалось, что Фрида забывает русский».
Я сознательно употребляла настоящее время – удивится или нет, но Николас не замечал.
«Фрида жива, этой ночью я видела её своими собственными глазами! она меня узнала, мы говорили. Я говорила с Фридой на веранде, потом я уронила кувшин, и она убежала, испугалась».
Он хмыкнул и насколько позволило кресло повернулся и посмотрел на меня, отвёл взгляд на что-то сбоку, поверх моей головы. Предупреждает??? Нас подслушивают???
«Да, для вас это неожиданность, конечно. И вчерашний… Когда приезжает ваша подруга?»
«Я уже не знаю, можно ли ей доверять. Она меня заманила сюда, то есть я приехала к ней на свадьбу, она решила праздновать здесь, я приехала на несколько дней раньше, просто отдохнуть. Никому, даже Мальвине, не сказала, но она могла узнать, когда именно. Я заказала отель и такси по интернету, а встретил меня Эдвард. Тут конечно много странного, я уже не понимаю, кому теперь могу доверять. И вилла эта такая… такое странное место, и похороны неизвестно кого».
Его лицо, несмотря на морщины, живое и… выразительное – выражало некоторое недоумение-растерянность. И снова стало удивительно знакомым. Где-то из прошлой жизни? Знает Фриду. Значит, из московской. У неё были знакомые иностранцы. Знает русский? Почему не признаётся? Он отвёл взгляд. Боится, что узнала?
«Давайте вернёмся к празднующим».
«ОК», – сказала я неохотно.
Остаток ночи прошёл совершенно уж сумбурно, несколько раз я пыталась ускользнуть, поискать Фриду и посмотреть почту на компе, но меня останавливали, обнимали, тёрлись щеками и вовлекали во всеобщее безумие – очередное хоровое пение (дали ноты и английские слова), очередной раунд еды или питья, незамеченной сбежать мне не удавалось. Крепкие, однако. В Бостоне все бы давно разбежались, а в России валялись бы, где попало.
Очевидно, за мной следили, хотя и неявно. Санёк несколько раз пробивался ко мне, но и его сразу утаскивали, видно боялись, что напившись, а он был явно нетрезв, проговорится… О чём-то, чего мне знать не положено. Но я уже и сама вычислила. Всё-таки университетское образование предполагает логическое мышление и решение задач не только академических, но и детективных… дедуктивный подход, да, да! Именно. Маленькие серые клеточки. Очень всё логично складывалось, Фриду свели с ума, меня заманили и либо просто убьют, либо тоже сведут с ума. К собственному удивлению, страшно не было, а скорее, наоборот, радостно от того, что такое хитроумное построение, такую ловушку разгадала. Надо поскорее убираться отсюда и Фриду забрать. Я собралась поделиться результатами своих выводов с Николасом, пусть знает, что я не дура, нашла его, он кокетничал с девицей в длинном, как на фотографиях в путеводителе, расшитом платье.
Вокруг толпа незаметно превратилась из однородно чёрной в пёструю, по-видимому, представление кончилось, больше траур изображать не надо, многие переоделись.
Значит, нужно срочно покидать вещи в чемодан, найти Фриду, найду, даже если придётся звать во весь голос, заставлю Майду или кого-нибудь показать её комнату. Теперь уже всё равно, мы уезжаем. Потребую вызвать такси. Именно сейчас, пока все ещё продолжают пьянствовать. В Америку ей без визы нельзя, но в Израиль, наверное, можно. Нужен паспорт. Какой у неё паспорт? И как его найти?
В коридоре, прислонившись спиной к моей двери, свесив голову, спал Санёк. Церемонится было некогда, и Санёк завалился набок, совершенно забаррикадировав вход.
– А ну, проснись, – я снова начала трясти его.
Не открывая глаз, он бормотал – «сейчас, Фрида, сейчас, пусти, я ключ потерял, мамка убьёт».
– Какая мамка, кто убьёт, кого? Да проснись же ты, мне тебя не сдвинуть.
Просить кого-нибудь помочь, пока я не уложила вещи, не написала подробное письмо детям, где я, что с Фридой, как нас искать на случай, если завтра не смогу позвонить, если… если что-то случится, просить помочь я боялась.
– Где Фрида? Куда ты её спрятал?
– Фрида, пусти меня, это я, Эдик, не прогоняй меня, пусти.
Эдик, Эдвард, ключ, мамка. Упс! Я, кажется, поняла, кто он. В коммунальной квартире, в которой Фрида жила, давно, ещё до расселения, был мальчишка Эдик, младше меня. Круглое, вечно заплаканное лицо. Ключ на верёвочке вокруг шеи. Мать сутками работала и, кажется, пила. Фрида его подкармливала, помогала делать уроки и – точно! –учила английскому. И к нам иногда приводила. Вот откуда он меня знает. Ну да, он даже приходил на нашу отвальную. Был уже довольно красивым высоким парнем с девчачьим лицом. Хорошо же он отплатил Фриде. Женился из корысти, свёл с ума, объявил умершей. Эдик Саньков. Точно, мать так и звала его – Саньков, а Фрида – Санёк.
Я потыкала его острым носком туфли в бок, испугав меня, он резко сел, огляделся. Я на всякий случай отошла подальше, к лифту.
– Ох, что мне снилось, прямо как… – он улыбнулся, потом слёзы опять потекли.
– Ты – Эдик. Можешь не притворяться. Я видела Фриду, разговаривала с ней. Она вполне разумно отвечает, она сказала, что поедет со мной. Где её паспорт?
Он кивал, продолжая заливаться слезами и улыбаться вполне бессмысленно.
– Квартира на Покровке, я забыл её совсем, а тут… ну, как живая, входная дверь изодранная, я резал, когда мать любовника привела, и сам хотел зарезаться, Фрида нож отняла и налупила, стою я под этой дверью и прошу Фриду открыть, а она со мной разговаривает с той стороны.
– Где её паспорт?
– Русский? Вроде там, в её кабинете, – он ткнул в закрытую дверь рядом с моей, я туда ломилась раньше, – я ещё не разбирал ничего, поможешь мне потом?
– Завтра. Иди спать. Внизу скоро разойдутся. Где твоя комната? Проводить?
Он помотал головой и, придерживаясь за стенку, пошёл к лифту.
Теперь надо спешить! За распахнутой дверью веранды кто-то разговаривал. Я слегка раздвинула шторы – Фрида сидела в кресле, в той же позе, что и вчера. Напротив неё… напротив неё сидела моя мама, в своём любимом синем платье в мелкий жёлтый цветочек, крепдешиновое, купленное при жизни отца, оно порвалось ещё до нашего отъезда.