Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2018
Павел Чхартишвили родился в 1948 году в Москве. Окончил Московский техникум автоматики и телемеханики и исторический факультет МГУ им. М.В. Ломоносова. Работал механиком-прибористом, техником-конструктором, статистиком, учителем истории. 40 лет работал в Государственном архиве РФ, почётный работник этого архива. Печатался в журналах «Вопросы истории», «Преподавание истории в школе», «День и ночь», «Север», «Урал», «Подъем», «Южная звезда», «Сура». Живет в Москве.
Под музыку Вивальди, Вивальди, Вивальди…
А. Л. Величанский
20 августа. Решил вести дневник. Хочу выговориться. И ещё хочу, чтобы когда-нибудь, нескоро, кто-то это прочитал. Но такое желание помешает писать искренне. Неразрешимое противоречие. Постараюсь его преодолеть.
23 августа. Пришёл в роно наниматься учителем. Принёс диплом и паспорт. Завроно Аракчеев изумлён: мужчина идёт в школу. На диплом даже не взглянул, взял паспорт и сразу перелистал страницу: проверил, не еврей ли.
– Вы член партии?
– Нет.
– Почему?
– Мне не предлагали.
– Мы никогда не предлагаем. Вас не пугает дисциплина ребят?
– Написано же в дипломе: преподаватель.
– Это ничего не значит. Ладно, улица Стёпина, школа № 3… Идите к директору. Только не говорите, что роно послал.
Пошёл к директору. Тот даже не спросил про партбилет. Посмотрел мои оценки в дипломе.
– Седьмые классы – жуть. Я вас на первый год освобожу от классного руководства. Но вы возьмите музей боевой славы.
Помолчал и добавил:
– Ребята – хороший народ.
Он ведёт историю в старших классах, обществоведение и основы теории государства и права.
Вошла эффектная дама, как потом выяснилось, – завуч, секретарь парторганизации и учительница русского языка и литературы Эльвира Ивановна Благонадёжина. Директор:
– Новый историк.
Дама:
– Член партии?
Я:
– Нет.
Она скорчила такую рожу, будто в школу взяли убийцу или педофила. Директор:
– Будет вступать.
Конечно. Что это за школа с беспартийным историком? Чёрт знает что, а не школа. А с портрета на меня смотрел Брежнев, как бы говоря:
– Будешь слушаться – дам заработать.
28 августа. Прочёл «Сердце отдаю детям» В.А. Сухомлинского. Вспомнил себя в четвёртом классе. Учитель физкультуры нам сказал, что мы будем сдавать нормы «Будь готов к труду и обороне» и получим (каждый!) удостоверение и значок. Мы старались, бежали, и я прибежал одним из первых, но никаких удостоверений и значков мы не получили. Потом был последний урок, и классная руководительница спрашивала, кто где проведёт лето, дошла очередь до меня, и я сказал, что мы поедем в Анапу. В нашем классе немногие семьи могли себе это позволить. Учительница предложила:
– Давайте попросим Сашу привезти нам листья растений, которые там растут.
Два месяца мы с мамой ходили по Анапе, собирали листья и подшивали их в тетрадки, и первого сентября я притащил всё это в школу. Но наша учительница уже приняла класс первоклашек, у нас по каждому предмету были новые учителя, которым нечем было заниматься – только моим гербарием. А моим одноклассникам он вообще был до лампочки.
30 августа. Сегодня был «августовский педсовет». Симпатичная молодая учительница русского языка и литературы Тамара Петровна Небогатикова под аплодисменты коллег вручила мне букет как дебютанту. Эльвира Ивановна Благонадёжина поделилась впечатлениями от всесоюзного съезда учителей:
– Министр с трибуны предложил за недостатки в работе лишать учителей классного руководства. Представляете? Делегаты смеялись. А потом, товарищи, вдруг открылась дверь, и вошёл Брежнев. Такая радость. Наш руководитель, который столько делает для страны.
Перешла к проводимому послезавтра уроку мужества:
– Использовать книгу Леонида Ильича «Малая земля». И не забыть сказать о космонавтах.
Тем временем все расшумелись. Директор:
– Товарищи! Нерешённые вопросы – после педсовета.
Эльвира Ивановна не может ему простить, что он взял на работу меня. Ей тридцать пять. Сын во французской спецшколе. Разведена.
31 августа. Подошёл к Благонадёжиной:
– Эльвира Ивановна, можно попросить у вас на денёк «Малую землю»? У вас как у партийного секретаря она, наверное, есть.
– Конечно есть. Я ведь учитель литературы.
Боже мой! Для неё это – литература. В её кабинете портреты Горького, Маяковского, Фадеева, Серафимовича, Шолохова. Вся обойма.
1 сентября. Когда шёл на работу, из подъезда вышла нарядная девочка лет тринадцати с портфелем и огромным букетом. Проходя мимо помойки, бросила букет в контейнер.
3 сентября. В некоторых классах по сорок два ученика, за передними партами сидят по трое.
5 сентября. Разрываюсь между уроками и музеем боевой славы. К нам приезжал маршал авиации! Какой молодец директор, что избавил меня от классного руководства.
6 сентября. Сегодня директор убил:
– Александр Егорович! Вам всё же придётся быть классным руководителем восьмого «А».
– Так у меня же музей!
– Голубчик, вы уж постарайтесь.
8 сентября. Ребята очень сорят на уроках. Причём после занятий сами убирают классы. Но это ничего не меняет. Придумал. Купил за семьдесят копеек пластмассовую корзину, поставил в угол у доски.
– Если у кого-то будет мусор, прямо на уроке вставайте и несите сюда.
Успех был потрясающий.
– Александр Егорович! У меня мусор!
– И у меня!
– А у меня опять мусор!
Два дня было чисто. Потом про корзину забыли.
9 сентября. Рассказывал в пятом классе о леднике:
– С севера надвигались льды. Высота их достигала двух километров.
Мальчик на первой парте в ужасе:
– Ууу!
10 сентября. Ко мне подошла председатель родительского комитета восьмого «А»:
– Александр Егорович! Когда у вас день рождения?
– Первого августа.
– Надо же: как у Небогатиковой! Вы с ней единственные учителя в нашей школе, у которых день рождения – в летние каникулы. Или вы оба не хотите, чтобы собирали с родителей?
– Я действительно родился первого августа.
11 сентября. Завуч требует от меня, чтобы мои восьмиклассники ходили в пионерских галстуках. А ребятам они надоели.
На большой перемене подошли двое моих мальчишек:
– Александр Егорович! Есть хочется, а денег нет.
У меня была только пятёрка. Дал её. Сдачу так и не увидел.
14 сентября. У школы выстроились старшеклассники Тамары Петровны. В турпоход, с гитарой. Вышел директор:
– Рюкзаки на землю!
Проверил содержимое. Нашёл бутылку водки.
– Все по домам!
Молодец.
16 сентября. Излагаю Английскую революцию. Предпосылки… В 1658 году умер Оливер Кромвель.
Гриша Догадкин:
– А от чего?
Стою в растерянности. Понятия не имею, от чего. Все помрём.
23 сентября. Жора Абухов спросил на уроке:
– Александр Егорович! Вы за кого в хоккей болеете?
– Я не интересуюсь хоккеем.
– Значит, вы наш враг.
24 сентября. Восьмиклассники (не мои) выходили из класса на перемену. У моего стола остановилась девочка:
– У вас не интересно.
25 сентября. Жёлтый лист кружится, боясь коснуться чёрной влажной земли, наконец, касается её, я наступаю на него, вминаю в тропу. Я такой же беззащитный листок. Я буду кружиться, потом на меня наступят.
26 сентября. Вошёл в класс. Все дети встали. На доске мелом: «Клишин дурак».
– Дежурный, приведи доску в порядок.
Устами младенца… Конечно, дурак. Ушёл с тихой работы чертёжника.
27 сентября. Вчера директор:
– Александр Егорович! Звонили из роно. От нас нужен человек на два совещания учителей истории. Одно сегодня вечером во Дворце пионеров на Ленинских горах, другое завтра вечером в институте повышения квалификации у метро Аэропорт. Я вас прошу.
Вчера после работы приехал во Дворец пионеров – там ничего об этом не слышали. Сегодня усталый ездил в институт повышения квалификации: да, было такое совещание, вчера.
28 сентября. Благонадёжина мне радостно сообщила:
– Спросила у ваших: «Когда взяли Бастилию?» Никто не знает.
Захожу в буфет. Учитель труда Анисов кушает виноград, сплёвывая косточки в блюдечко. Вот кому хорошо. Подсаживаюсь. Он говорит:
– Они у вас ни черта не знают.
Дома разговаривал по телефону с отцом ученика. Родитель:
– Хочу спросить вас как историка. Если социализм более передовой строй, чем капитализм, почему из Сен-Мало никто не ездит в Париж за колбасой? Почему нет то карамелек, то штанов, то лампочек, то шнурков, то стирального порошка?
Я напряг мозги.
– Потому что капитализму сотни лет. И хотя высшая точка его пройдена, он ещё не вполне разложился. А социализм находится в восходящей, начальной фазе. Его расцвет впереди.
Это я покривил душой. Партия давно объявила, что у нас зрелый, развитой социализм. Папаша:
– Вы понравились ребятам…
У меня на душе потеплело. Родитель продолжил мысль:
– …В галстуке.
29 сентября. Старшей пионервожатой Латохиной девятнадцать лет. Пришла ко мне на урок и всех порадовала:
– Сегодня собираем макулатуру. Бумага будет приниматься только связанной.
А верёвки родители должны покупать? Встречаю её на перемене:
– Анжелика! Не соберут они ничего. Сейчас за макулатуру дают талоны на художественную литературу.
– А я что могу поделать? Распоряжение райкома комсомола. Кстати, оттуда прислали план работы пионерской организации школы – прямо Программа КПСС. А ведь этот план должен быть написан самими пионерами, детским языком.
Латохина одновременно лаборант по физике.
– Нравится лаборантом?
– Нет. Подай, отнеси, принеси.
О макулатуре. Был свидетелем сценки у пункта её приёма. Два пожилых любителя художественной литературы (около каждого по нескольку связок старых газет) чуть не подрались:
– Это моя связка!
– Нет, моя!
30 сентября. Вырвался в театр. Рядом сидела красивая девушка с серыми глазами. В антракте разговорились. Постараюсь воспроизвести диалог по памяти.
Я. Девушка, вы одна пришли?
Она. А вы?
Я. Один.
Она. Почему?
Я. Не с кем прийти.
Она. И решили познакомиться со мной?
Я. Да. Если вы одна, то, возможно, вам тоже не с кем прийти.
Она. Мне есть с кем прийти.
Я. Это он или она?
Она. И он, и она. Они.
Я. Они не захотели прийти или вы решили прийти без них?
Она. Не много ли вопросов?
Я. Извините.
Она. Вы напористый.
Я. Я ого какой.
Она. Странно, что при этом вы один.
Я. Я очень загадочный.
Она. Таких загадочных миллионы.
Я. Может быть. Но мы все разные.
Она. Да. Не все ищут знакомства в театре.
Я. Вас как зовут?
Она. Анна.
Я. А я Саша.
Она. Александр.
Я. Александр Егорович.
Она. Шутник вы, Александр Егорович.
Я. Я весёлый.
Она. Всегда?
Я. Когда как.
Она. Бываете и занудой?
Я. Жутким.
Она. Теперь ясно, почему вы один.
Я. А вы почему?
Она. Давайте лучше о спектакле.
Я. Давайте.
Она. Вам не нравится?
Я. Нравится.
Она. Но вы говорите без энтузиазма.
Я. Нравится, но чего-то не хватает.
Она. Чего?
Я. Искренности.
Она. Да разве можно искреннее?
Я. Можно. Там ещё большой запас.
Она. Вы хотите, чтоб герои распахнулись догола? Должно быть сокровенное. Нельзя всё говорить. Это даже бесстыдно.
Я. Разве бесстыдна церковная исповедь?
Она. Герои неверующие.
Я. Ну и что? Они люди.
Она. Но в пьесе нет пока подходящей ситуации.
Я. Да, её не хватает.
Она. Вам нравится актриса?
Я (после паузы). Мне нравится не она.
Она (после долгой паузы). А кто?
Я. Вы.
Она. Если бы на моём месте сидела другая девушка, и тоже одна, вы бы это сказали ей.
Я. Может быть. А если бы на моём месте сидел другой мужчина, вы бы понравились ему.
Она. Но у меня уже есть кое-кто, кому я нравлюсь, и мне достаточно.
Я. Почему же вы одна?
Она. Потому что тот человек далеко. Очень далеко. И я его жду.
Я. Давно? Аня, давай его больше не ждать.
Тут началось второе действие спектакля, который меня уже не интересовал. С Анной простились в метро. Я боялся, что она, выйдя из вагона, повернёт по платформе налево, но она пошла направо мимо широкого окна стоящего вагона, и я ещё несколько секунд видел её.
1 октября. Теперь День учителя – и мой праздник. Директор обошёл все этажи, все классы, убедился, что детей в школе нет, и запер её изнутри. Ели, пили, пели Высоцкого: «Сегодня Нинка соглашается – сегодня жисть моя решается!». Учитель труда Анисов был недоволен, что мало купили водки. Небогатикова спросила:
– Александр Егорович, вы на истфаке латынь изучали?
– Было дело.
– Можете сказать тост на латыни?
– Запросто.
Я встал с полным фужером. Всё затихло.
– Gallia est omnis divisa in partes tres, quarum unam incolunt Belgae, aliam Aquitani, tertiam qui ipsorum lingua Celtae, nostra Galli appellantur[1].
– А перевести?
Это Анжелика, старшая пионервожатая.
– Дорогие женщины нашей школы! Мы, немногочисленные мужчины нашего коллектива, не сомневаемся, что вы всех нас любите, и хочу заверить вас в таком же нашем ответном чувстве. А теперь, как в «Кавказской пленнице», выпьем за кибернетику!
Латохина прыснула. Все выпили за кибернетику. Завуч посмотрела на меня уважительно. Я потанцевал с ней, с Тамарой Петровной и с математичкой Ревеккой Ефимовной. Учитель труда Анисов спросил у Небогатиковой:
– Сколько яиц было у Фаберже?
Та отвернулась. Анисов попросил у меня портрет древнеегипетской царицы Нефертити с длинной шеей, для чеканки по металлу. Мне было жалко, но я снял со стены, отдал.
4 октября. На урок пришёл к моему ужасу директор. Я рассказывал, что борьба царя Петра с бегством крестьян на Дон стала одной из причин восстания Кондратия Булавина.
– Считает атаман городка конкретного человека казаком, и Донское войсковое правительство считает его казаком – полковник Долгоруков, проводивший сыск, записывает беглым. Беглые, естественно, разбегались при приближении полковника. А у Долгорукова был план, план надо было выполнять.
Директор улыбнулся: конечно, не выполнишь план – жизни не будешь рад.
12 октября. Прошли войну 1812 года. Потом была контрольная. А сегодня утром повёз свой класс в Бородино. В вагоне рядом со мной сидели Вика Харитоненко, Гриша Догадкин и Дима Глушнёв. Я импровизировал:
– Призвал царь Александр Первый Павлович Михаила Илларионовича Голенищева-Кутузова и говорит: «Поезжай, Кутузов, бить французов». Кутузов поехал в Царёво-Займище и сообщил генералам слова императора, те сообщили офицерам, офицеры – солдатам, и вскоре вся русская армия повторяла: «Приехал Кутузов бить французов». Послали парламентёра к французскому маршалу Иоахиму Мюрату, чтобы тот передал Наполеону. А Буонапарте сидел в крестьянской избе и представлял, как вернётся в Париж победителем азиатов. Стал диктовать распоряжение директору театра «Комеди Франсез» возобновить «Безумный день, или Женитьбу Фигаро». Тут ввалился Мюрат и ни тебе бонжур, ни пардон, брякнул с порога: «Priehal Kutuzoff bit francuzoff!» Наполеон, однако, нисколько не испугался и сказал, тоже по-ихнему, по-французски: «Ja sam jego pobju». Тем временем Кутузов ждал реакции Буонапарте и думал: «До чего же хитрая лиса этот Беннигсен, надоел хуже горькой редьки. Хоть бы Государь отправил его послом в Англию». А тот как раз стучится: «Можно, ваша светлость?» – «Да входи, Леонтий Леонтьич, чего уж», – разрешил Михаил Илларионович и расплылся в улыбке. – «Ваша светлость! Злодей сказал, что сам вас побьёт». Кутузов помолчал, подумал и ответил: «Сам, да не с усам».
Поезд шёл долго. Наконец, мы доехали до станции Бородино, и шутить расхотелось. Багряные леса, безоблачное небо. Памятники русским, памятник французам. Л.Н. Толстой: «…стал накрапывать дождик на убитых, на раненых, на испуганных, и на изнурённых, и на сомневающихся людей. Как будто он говорил: “Довольно, довольно, люди! Перестаньте… Опомнитесь. Что вы делаете?”». У памятника лейб-гвардии Семёновскому полку Гриша Догадкин спросил:
– Александр Егорович! Разве Наполеон – не Гитлер?
– Нет. Наполеон не занимался планомерным истреблением мирного населения.
– Почему Наполеона не казнили?
– Потому что его победили не звери вроде Ежова и Гиммлера.
С Догадкиным спорить трудно. Вика Харитоненко влюблённо смотрит на него. Гриша:
– Но ведь Екатерина Вторая тоже не была зверем, однако казнила Пугачёва.
– Пугачёв был самозванцем, а Наполеон – императором, признанным многими европейскими государями.
Гордись, переспорил школьника. А тебе кто ответит: хотел ли Кутузов давать Бородинское сражение и уложить только убитыми двадцать тысяч русских? Ведь французы и так бы сгинули в бескрайней заснеженной России. А если бы не сгинули? В случае победы буржуазной Франции пало бы в России крепостное право лет на сорок пять раньше 1861 года?
Когда класс ушёл с батареи Раевского, обнаружил, что нет Димы Глушнёва. Где он? Искали. Оказалось, что он на батарее залез в дот 1941 года и сидел там. Потом мы шли по шоссе. Остановилась подвода. Мальчики и девочки бросились к лошади, гладили её, кормили бутербродами.
Вернулись домой благополучно.
16 октября. У меня в кабинете истории на стене – церкви (памятники архитектуры). Это разрешено. Фотографии сам отбирал. Принёс семиклассникам пособие по палеографии. Там устав, полуустав. Предложил:
– Прочитайте. По-русски написано.
Они пыхтели. Я перевёл:
– Слава Тебе, Господи, Царю небесный, яко сподобил меня написати Евангелие сие.
Пионер с места:
– Религиозная пропаганда!
Говорю:
– Если хочешь что-то сказать, надо поднять руку.
И поставил атеиста в угол.
17 октября. Я зарабатываю больше, чем на прежней работе. Естественно, рад. Но скребёт меня мысль, что я, уже не верующий в коммунизм, проповедую его «малым сим». Сойдёт ли это безнаказанно? А если всё же «есть грозный Суд: он ждёт»?
24 октября. Ко мне в класс зашёл Глушнёв, отец Димы. Сказал сыну:
– Выйди.
Мы остались наедине. Я говорю:
– Хороший у вас мальчишка.
Отец пропустил это мимо ушей. Сказал:
– У него по математике только двойки и тройки.
– У Пушкина был ноль по математике.
– И это говорит классный руководитель. Что мне делать?
– Лишить его чего-нибудь.
– Он уже всего лишён. Вот мы же с вами пробились, надо и ему помочь.
– Что вы имеете в виду?
– Поговорите с Ревеккой Ефимовной. Пусть ставит четвёрки. Я в долгу не останусь.
– Вы не рехнулись?
– Ну, извините, – сказал он с досадой и вышел.
25 октября. Хороший адрес у этих домов: Москва, улица Свободы. Стоим с Аней в подъезде. Она:
– Почему женщины верят мужчинам?
– Потому что они для этого созданы.
– Чтобы быть обманутыми?
– Чтобы любить, верить, обманываться и обманывать.
– Я тебя не обману, – говорит Аня.
– Я знаю.
– Но ведь когда-нибудь я тебе разонравлюсь?
– Никогда, – уверяю я.
– Да ну тебя.
29 октября. Объявлен субботник. Опять. Ладно, думаю, я вам устрою. Говорю своим:
– Завтра добровольный коммунистический субботник. Кто не хочет – не приходит. Неприятностей не будет.
Было страшновато, но интересно. Если бы такое сказали в цехе, никто бы не пришёл. Но здесь были дети, которых ещё не била жизнь, которых ещё не тошнило от лжи. На другой день половина класса мыла, таскала, копала. Конечно, кому-то мама сказала: «Хватит гонять собак», кто-то хотел пятёрку в четверти. Но оказалось немало таких, которые и о Фурье-то не слышали. Они просто пришли.
2 ноября. Конец рабочего дня. Внутри всё так и бродит. Скорей, скорей к Анне Хорольской. Ох, уж эти мне московские расстояния. Бегом на четвёртый этаж. Вот она – моя радость, моя жизнь, моё счастье. Я обнимаю её, и она прижимается ко мне. Что я чувствую? Не знаю. Я уже не homo sapiens.
Я homo erectus[2]. Наши тела слились, они глубоко проникли одно в другое. Мы один человек. Она – это я. Что, если когда-нибудь я её потеряю? Может быть, найду другую? Наверное, найду. Что я буду делать с другой?
Анна спрашивает:
– Ты меня будешь долго любить? Или как Таню?
Разве я любил Таню, думаю я.
– Я остывал время от времени, – напоминаю я ей, – порой надолго, на целые недели.
Подумав, она отвечает:
– Но ведь не всегда надолго?
Я молчу.
– Сашка, я хочу, чтобы родился мальчик. Чтобы у тебя был маленький дружок. И чтоб у него были волосы чёрные, как у тебя, и глаза твои.
– Волосы ладно, – соглашаюсь я, – а глаза сделай серые.
5 ноября. Сегодня бабушкин юбилей. Рассказывала, как она, не имея ни среднего, ни начального образования, поступала в 1930 году в институт. Хотела стать инженером. Волновалась. Был экзамен. Сидела комиссия. Бабушку спросили:
– Может ли рабочий быть контрреволюционером?
Вот что главное для инженера. Бабушка подумала и ответила:
– Вообще-то не должен. Но может.
И была зачислена.
13 ноября. Выпал снег. В сквере вспорхнули птички. Улететь бы и нам с Аней к тёплым морям, в Африку. Вода со снегом. Он быстро тает. Ноябрь не март. Значит, надо ждать холода в городе, в парке, в душе, в крови, в сердце. Но сегодня мне тепло.
15 ноября. За десять минут до конца урока в шестом классе обнаружил, что мне нечего больше рассказать. Велел открыть учебники и изучать параграф самостоятельно. Надеюсь, дети не поняли, что произошло. Мало знаю. Надо читать, читать, а когда? В музей боевой славы, которым я заведую, мне даже зайти некогда. В газете передовица: «Свободное время учителя». Статья о том, чего не бывает.
21 ноября. Зачитал в классе фрагменты письменных работ: «воряги»; «но тут из-за леса выскочили панфиловцы» (вместо: половцы); «Святослава совершала походы на Киев»; на вопрос, что означает слово буржуазия: «бур – город, жуазия – богатые горожане»; о революционерах: «они были смертельно убиты через подвешивание».
30 ноября. Сегодня был промозглый свинцовый день, шёл мокрый снег. Пальцы мёрзли в перчатках. При виде низких тяжёлых фиолетовых туч становилось страшно; хотелось быть сытой, одетой и тупой скотиной.
Набрал номер Ани.
Она. Ты мне ни разу не солгал?
Я. Нет.
Она. Ты всегда такой?
Я. С тобой – да.
Она. Значит, ты не загадочный.
Я. Я очень хороший.
Она. Даже чересчур.
Я. Тебе повезло.
Она. Ещё как.
Положила трубку.
4 декабря. Учительница русской литературы Тамара Петровна повесила в своём классе над доской портрет Пушкина. Явилась учительница русской литературы Эльвира Ивановна и потребовала поменять на Ленина.
– Но ведь это же Пушкин!
– Это мы с вами даже не будем обсуждать.
Интересно: если бы слышал Владимир Ильич?
10 декабря. Старшеклассники четыре часа работали на овощной базе. Замёрзли, некоторые промочили ноги в снегу. Я и старшие других групп пришли к директору базы просить, чтобы дал справки и отпустил. Директор говорил по телефону с райкомом. Видимо, там хвалились: «Мы вам прислали триста человек». Директор базы оглядел нас с тоской и ответил в трубку:
– Мне не надо триста крепостных. Дайте сто человек, но чтоб хотели работать, за деньги.
18 декабря. На родительском собрании Глушнёв-старший заявил Ревекке Ефимовне:
– Кто вам разрешил говорить детям, что Израиль ведёт справедливую войну?
Я потом подошёл к ней:
– Вы так сказали?
На ней лица не было.
– Да Господь с вами. Что я, с ума сошла?
19 декабря. Нельзя выгнать из класса, поставить двойку в четверти, выгнать из школы. Понимая, что тройка гарантирована (а больше им и не нужно), некоторые болваны меня на уроках не слушают. Я унижаюсь: остаюсь после занятий и натаскиваю индивидуально, они сидят и зевают. Одна мамаша мне сказала:
– Пусть у него будут двойки. Был бы мальчик хороший.
Ну и сидел бы мальчик хороший дома.
Спущен план: сколько может быть в классе троек за четверть. Не больше. Классные руководители проставляют в классных журналах точки против фамилий тех учеников, которым можно ставить только пятёрки и четвёрки. Дети это знают.
Сегодня день рождения Брежнева.
20 декабря. Ревекке Ефимовне на уроке стало плохо. Дети побежали к медсестре и директору, тот вызвал скорую. Врач скорой сказал, что приступ прошёл, опасности нет. Директор попросил его отвезти Ревекку Ефимовну домой, тут ехать три минуты. Когда она садилась в машину, он разрешил ей завтра не приходить.
21 декабря. Шестиклассница Лариса Креплякова не соображает ничего. Ну совсем ничего. Директор сказал:
– Доведём до свидетельства о восьмилетнем образовании, и пойдёт в швейное ПТУ.
А мне сегодня что делать? Я открыл ей учебник по теме урока.
– Перепиши в тетрадь вот это предложение, выделенное жирным шрифтом.
Перепишет, пусть с ошибками, поставлю тройку. Классу объявил:
– У Ларисы самостоятельная работа.
Ребята возмущены:
– Мы на тройку у доски отвечаем!
Лариса смотрит на меня ясными добрыми глазами. Она не смогла переписать ни слова. Тройка.
22 декабря. За неделю до выставления отметок за четверть директор собрал педагогов.
– Где Тамара Петровна? Потом придёт и скажет: «Возьмите мою двойку».
Все опрашиваются. Все клянутся, что двоек не будет. Доходит очередь до меня. Говорю:
– Не знаю, как вы на это посмотрите, но я хочу поставить две двойки по истории.
Общий смех. Учительницы вытирают платочками глаза, не ожидали, благодарны мне за дивертисмент. Дольше всех смеялся директор. Когда все успокоились, сказал добродушно:
– Пришлите их ко мне. Я их сам спрошу.
28 декабря. Приснилось, что завроно, я и директор школы пришли в гости к заведующей гороно. В прихожей лежала одна пара тапочек. Аракчеев попёрся в комнату в туфлях. Я разулся и надел тапочки. А директору тапочек не досталось, и он пошёл в носках.
30 декабря. На новогоднем вечере перед дискотекой была художественная самодеятельность. Тамара Петровна поставила с учениками 8-11 классов фрагмент незаконченного рассказа Василия Шукшина «А поутру они проснулись». Действие происходит в вытрезвителе. Там есть интеллигент, его играл дремучий Дима Глушнёв. Небогатикова одолжила ему свой институтский значок. О качестве игры говорить не приходится, но текст пацаны выучили и старались. Хохотала даже Благонадёжина. Потом выяснилось, что Глушнёв потерял значок. Директор ему сказал:
– Если получишь аттестат зрелости, поступай на филологический факультет. Если окончишь и его, то получишь значок и отдашь Тамаре Петровне.
1 января. Идёт белый, белый, белый снег, чистый, как душа пятилетнего ребёнка. Как тихо! Если было бы можно сесть в машину времени и пережить всё сначала: полюбить Таню Галчёнкову, разлюбить Таню, полюбить Аню Хорольскую, потерять Аню. Машина времени существует, но повторяет она только снегопады и листопады.
12 января. Послали на Ленинский проспект встречать Брежнева и Гусака[3]. Мне дали большой портрет Гусака на палке. Подошла дама из райкома партии:
– Ну что вы стоите один? Найдите портрет Брежнева и встаньте рядом. Вон, кажется, у товарища Брежнев.
Я со своим Гусаком подошёл к товарищу и воткнул портрет в сугроб лицом к проезжей части. И не посмотрел, кто у товарища. А потом, когда кортеж проехал, оказалось, что у него тоже Гусак.
22 января. По-моему, мне симпатизирует буфетчица. Эльвира Ивановна улыбнулась:
– Сколько вам гарнира…
Учитель труда Анисов прожевал и поделился сокровенным:
– Евреев ненавижу. Так и бил бы по лицам.
Партайгеноссин Благонадёжина, глазом не моргнув, допила компот.
1 февраля. Постоянно собираю в классе деньги: на шторы, на учебники и т. д. Родители недовольны. Сегодня получили два приказа Аракчеева: о запрете поборов и о том, чтобы в классах были цветы в горшках (опять собирать!). Директор позвонил в роно: какое из этих двух указаний повесить на доске объявлений в учительской? Роно подумало и ответило: повесьте оба. Сегодня же собирали с учителей: у девочки-старшеклассницы пропала в раздевалке дорогая меховая шапка.
9 февраля. Снова сон. Иду в Кремле по коридору. Навстречу медленно-медленно Брежнев.
– Здравствуйте, Леонид Ильич.
– Здравствуйте, молодой человек.
Иду дальше и попадаю в огромный многолюдный зал с накрытыми столами. Ко мне подходит женщина:
– Я Бирюкова, член Политбюро.
– Я Клишин.
Она восклицает:
– Я познакомилась с товарищем Клишиным!
И счастливая уходит. Сажусь и оказываюсь рядом с Эльвирой Ивановной. Она съедает ложечку икры и говорит мне:
– Мы будем последовательно проводить нашу политику активного невмешательства.
Я киваю и ем икру.
19 февраля. Нас назначили агитаторами и вызвали на инструктаж. Инструктор Шайкин:
– Почитайте литературу. Жильцы порой задают скучные вопросы: «Почему крыша течёт? Почему квартиру не дают?» Но иногда спрашивают интересное: «Каковы границы нашего района?» На не желающих идти голосовать составьте список. Сообщим на их работу, там на них нажмут.
28 февраля. Шестой класс. Сегодня тема не самая захватывающая: натуральное хозяйство. Кто-то списывает алгебру, кто-то читает «Приключения капитана Врунгеля», кто-то смотрит в окно, кто-то шепчется с соседкой. Лёгкий гул. Надо «активизировать внимание учащихся». Но как? За первой партой Паша Селивончик. Говорю:
– Давайте представим, что Селивончик – феодал.
Взрыв хохота. Паша смущён. Продолжаю:
– В замок графа Селивончика приехали бродячие торговцы. К ним выходит сам Павлик с кошельком и челядью. Что купит граф? Пряности (перец, корицу), драгоценные камни, китайские диковины: фарфор и шёлк для графини. Больше Селивончику ни на что тратиться не нужно: кожаную и меховую одежду, шерстяные и льняные ткани, оружие, посуду и всё прочее ему в его поместьях изготовят бесплатно.
Результат: тишина. Алгебра и Врунгель отложены в сторону. Ай да Клишин, ай да сукин сын!
11 марта. Обсуждали в учительской новый закон. Теперь, чтобы сменить место работы, надо подавать заявление уже не за две недели до ухода, а за два месяца. Все раздражены, но сдерживаются. Вдруг Тамара Петровна выпаливает:
– Вот тебе, бабушка, и Юрьев день.
Точно. В СССР феодальный строй, и начинается крепостное право.
15 марта. Учитель труда Анисов захотел повесить портрет у себя в мастерской. Иосифа Виссарионовича. Сказал мне:
– Спросил завуча, можно ли. Она: «Пока такого распоряжения не поступало».
Взял у меня десятку до получки. Сообщил:
– Слыхал? Тамара Петровна в психушке.
И хихикнул.
24 марта. Мне, видимо, как холостому мужчине поручили посетить незамужнюю Тамару Петровну. Вручили авоську с апельсинами. Посидел у больной. Небогатикова говорит:
– Я, сказав про Юрьев день, испугалась, что донесут. Вскоре мне стало казаться, что за мной следят на улице, в метро. Ждала ареста. Вот и оказалась здесь. Только прошу: не рассказывайте никому.
– Ну что вы. А как лечат?
– Во-первых, резкая перемена обстановки: тишина, покой, режим, прогулки. Во-вторых, лекарств куча, беседы. Во время первой встречи с врачом Альбертом Пантелеймоновичем я поведала ему о своей реплике в учительской. Говорю: «Может быть, не следует так высказываться?» А Альберт Пантелеймонович: «Да трудно удержаться». Вчера доктор сказал, что у меня депрессия, и она уже ослабевает. Сегодня врач спросил: «Вы ощущаете преследование?» – «Нет», – отвечаю. Он: «А чего бы вы хотели?» – «Выписаться» – «Ну, выписаться. Я ещё не беседовал с родными». Теперь не знаю, как покажусь в школе. Будут крутить пальцем у виска.
– Тамара Петровна! Нормальные люди будут к вам относиться так же хорошо, как и прежде. А от встречи в своей жизни с дураками не застрахован никто.
Небогатикова улыбнулась:
– Альберт Пантелеймонович сказал, что КГБ больше не будет мной заниматься.
– Профессиональный юмор.
– На нашем этаже на мужской половине лежит больной Фёдор, который хочет возглавить Советский Союз. Он сказал доктору: «Желание стать главой государства не является свидетельством расстройства рассудка». Альберт Пантелеймонович ему: «Федя! Надо же трезво оценивать свои возможности». Фёдор: «А я и не настаиваю». Обещает, что когда станет генсеком ЦК КПСС, объявит свободу слова, печати, митингов, разрешит частную собственность, свободную продажу Библии и выезд хоть в Америку.
– Здесь у вас райский уголок: можно нести всё, что хочешь.
– Что в школе нового? – спросила Небогатикова.
– Катя Ильмаярова, отвечая Эльвире Ивановне, сказала, что Пушкин специально выучил английский, чтобы читать Шекспира в подлиннике. Благонадёжина ей: «Да где ты это взяла?» При всём классе.
– Катя права. Так и было. А знаете, какую тему для сочинения задала завуч? «Трудовой Петербург в “Евгении Онегине”».
Простился с больной. Уходя из палаты, обратил внимание на стенд с рекомендациями: «Если хочешь выздороветь». Запомнились два совета: «Наведи порядок в тумбочке» и «Не говори о политике». Молодец Альберт Пантелеймонович.
По пути зашёл в «Продукты». Оказывается, подорожали шоколадные конфеты. Тётка, изучив ценники, громко:
– Ну, спасибо, Леонид Ильич!
29 марта. Аракчеев обязал всех учителей района купить по два билета лотереи ДОСААФ. Распространяла завуч. Когда я уходил домой, в дверях стояла Латохина. Я предъявил ей билеты, только после этого старшая пионервожатая выпустила меня из школы.
7 апреля. Вышла на работу Небогатикова.
10 апреля. Вчера на уроке Жора Абухов попал мне в щёку водой из трубки. Говорю:
– Дал бы тебе в лоб, да в школе нельзя.
Он спокойно отвечает:
– Можно встретиться после школы.
Его подружка:
– Он не в вас хотел.
– А в другого можно на уроке?
После работы зашёл домой к Абуховым.
– Сколько раз я тебе сегодня сделал замечание?
– Один.
Мать:
– Вас больше сорока в классе. Если каждому по замечанию! Ты же говорил: «Историк молодой. Интересно» (я обалдел).
Отец молчит.
Сегодня на уроке Абухов:
– Александр Егорович! Вас когда-нибудь пороли ремнём с металлической пряжкой?
– Я вообще-то против таких методов воспитания. Но это дело семейное, может быть, и было за что.
Ещё как было! Дорогой пан директор, не все ребята – хороший народ.
16 апреля. Снова Абухов, и снова на уроке:
– Александр Егорович! Зачем нужна интеллигенция?
– Конечно, не нужна. Пока живот не заболел.
Откуда в нём всё это? Нормальные родители.
18 апреля. В шестом классе сравнил судьбу, с одной стороны – инициатора Реформации, её вождя Мартина Лютера (родился в Эйслебене), с другой – «князя гуманистов» Эразма Роттердамского, самого образованного человека своего времени. Я рассказал, что Лютера, выступившего с открытым забралом, собирались казнить, против него ополчились император и римский папа, Лютер скрывался. А Эразм прожил жизнь благополучно. Хотя он и критиковал церковь, но к его эрудиции папа обращался за помощью; император и короли искали дружбы с Эразмом. «Наставник мира» из Роттердама был противником конфликтов, ненавидел войны и тех, кто их разжигает, считал, что оправдывать войну – нелепость и бесчестие. Он никогда не служил какому-нибудь лагерю. Как Бог, он оставался над схваткой (последнее я не сказал детям, нельзя пионерам про Бога).
Спросил учеников:
– Как бы вы вели себя? Как Лютер или как Эразм?
Дети молчали. В 12 лет трудно решать такие вопросы. А мне, честно говоря, ближе роттердамский «гражданин мира», чем бунтарь из Эйслебена. Я не любитель неприятностей, влечёт к нормальной жизни, к счастью и душевному покою (насколько возможен покой в средней школе). Хорошо бы повесить в кабинете истории портрет умнейшего человека, кисти Альбрехта Дюрера или Ганса Гольбейна Младшего. Впрочем, не надо. Явится завуч:
– Кто это у вас?
– Эразм Роттердамский.
– Замените на Леонида Ильича.
21 апреля. Позвонила однокурсница Люда Фураева.
– Как поживаешь, Саша?
– Чудесно. Завтра к стоматологу. Я придумал анекдот. Знаешь, что такое счастье? Это когда стоматолог говорит: «На сегодня всё». Ты где сейчас?
– На кафедре истории КПСС. Могу устроить тебе часы.
– Я же беспартийный.
– Возьмут.
– Не надо.
– Помню, как ты спросил на научном коммунизме: «Чем отличается верность учению от догматизма? И аналогично, чем отличается творческий подход от ревизионизма?» Класс.
– Как живёшь? Семья, дети?
– Дитя. А ты всё ищешь свою Беатриче?
– Да.
– Ну, ищи, ищи. А насчёт работы на нашей кафедре подумай.
Людка, Людка, ты сама в поиске.
23 апреля. Гриша Догадкин спросил:
– Александр Егорович! Какая страна более развита: США или Лаос?
– США.
– Почему же США всё никак не могут созреть для социалистической революции, а Лаос давно созрел?
Парень перерос учебник.
– Потому что Лаосская народно-демократическая республика в своём развитии миновала стадию капитализма.
Гришенька! Ты совершенно прав. Теория трещит по швам.
Очень надоело врать. Хоть завтра на кафедру истории КПСС. Будем врать на пару с Людкой Фураевой.
Гриша и Вика Харитоненко уже сидят за одной партой.
26 апреля. Задал вопрос, весь пятый «Б» поднял руки: все знают ответ, все хотят отвечать. Тут зашёл директор, увидел эту изумительную картину. Я был на седьмом небе. Директор не стал мешать и закрыл дверь с внешней стороны.
Звонок. Перемена – десять минут. Надо одни карты снять, свернуть, убрать, другие повесить. Потом в учительскую: один классный журнал положить, другой взять. К тому же я дежурный по этажу. А там на перемене пугачёвщина. И если кто-то рванётся из класса в коридор и ударит металлической ручкой двери кого-то в висок, меня совершенно справедливо отправят на нары.
Пятиклассники встают, чтобы выйти из класса. Тут подходит девочка:
– Александр Егорович! Я вчера читала книжку…
И начинает подробно рассказывать. Может быть, ей и некому больше рассказать. Стою. От перемены осталось пять минут. Наконец, она заканчивает. Говорю:
– Молодец. Читай побольше.
И – рывок в коридор. С этой минуты я как учитель для неё кончился.
27 апреля. Меня обязали проводить перемены в туалете, чтобы не курили. Курят. Причём продолжают при мне.
– Кончайте курить.
– Нам нужна курительная комната.
– Пойдёшь на работу, будет тебе курительная комната.
Иду домой. В сквере группа знакомых первоклашек. Один курит, остальные с восхищением и завистью смотрят на него. Подхожу:
– Ты ещё не пьёшь?
Пацан искренне:
– Нет.
28 апреля. Спросил учителя труда Анисова:
– Слушаются?
Тот вздохнул:
– Сегодня шёл в школу. Стайка ребятишек перебегала улицу. И мысль: дали бы автомат.
1 мая. Был турпоход на Истру на 1 мая. Нам с Таней было по восемнадцать. Мы с ней играли в волейбол, и я подбрасывал мяч высоко-высоко. Знакомый из туристов мне сказал: «Какая девчонка!» Вечером мы с ней поставили кружки под берёзу, чтобы набрать соку. Когда утром вышли из двухместной палатки, в кружках был снег: сок замёрз. Берёзовый снег.
2 мая. Не выходит из головы инструктор Шайкин. Сегодня я отправил письмо в «Правду»: «Уважаемые товарищи! Прошу ответить мне на вопрос: правильно ли поступит агитатор, который, узнав, что избиратель не хочет идти голосовать, сообщит об этом по месту работы избирателя? По-моему, такой способ агитации не только не правилен, а просто вреден. Избиратель придёт и проголосует, а что он будет при этом думать – трудно сказать. С нетерпением жду ответа. А.Е. Клишин, агитатор».
Подгнило что-то в Датском королевстве.
11 мая. Наш второй взвод месил грязь забрызганными сапогами, а сзади шёл водитель с транзисторным приёмником. Мелодия была мне знакома: Антонио Вивальди, Gloria[4]. Я поплыл. Водитель послушал минутку, крутанул, поймал какие-то вопли и успокоился.
14 мая. Учительницы не выдерживают и выгоняют хулиганов из класса, несмотря на категорический запрет. Иногда набирается целая ватага, которая с шумом носится по пустым коридорам. Сегодня во время моего урока в седьмом классе распахнулась дверь, и показалась сборная команда разбойников в составе четырёх человек во главе с моим заклятым врагом Жорой Абуховым.
– Александр Егорович! Можно, мы у вас побудем?
Вот радость-то, Господи!
– Кто выгнал?
– Эльвира Ивановна… Тамара Петровна… Ревекка Ефимовна…
– Вы представляете, на что я пойду, если вас впущу?
Молчат.
– Заходите.
Ну, думаю, держись, Макаренко. Стою у огромной карты, показываю места расселения восточных славян. Бандиты слушают! В конце урока меня осенило:
– Абухов! Покажи союзы племён.
Лидер мафиози подошёл к карте и взял указку:
– Вот поляне, древляне. Здесь северяне, дреговичи, радимичи. Здесь полочане, вятичи, кривичи, ильменские словене. Вот тиверцы, уличи, дулебы, бужане (в конце XI века у них появилось второе название – волыняне).
Матка Бозка Ченстоховска! Поставил ему пятёрку.
18 мая. Мои увлечения Таней и Анной пришли и расцвели так же естественно, как естественно я однажды пришёл в этот мир. И так же естественно, как когда-нибудь я уйду, отцвели и ушли из моей души два эти праздника. Всё ушло, всё прошло, и ничего и никого не надо.
19 мая. В этот день мы с Вовкой Лычёвым в белых рубашках и пионерских галстуках шли по бульвару, на Вовке висел барабан, Вовка грохотал палочками, а я подзуживал:
– Врежь ещё!
Он врезал ещё, воробьи шарахались стаями, а небо было чистое-чистое, синее-синее, и солнце сияло.
20 мая. Получил открытку из райкома партии. Вызывают «в комн. № 12 к т. Царапкину». Будешь знать, Клишин, как затевать Реформацию. Новый Мартин Лютер. Сидел бы тихо, как Эразм.
22 мая. На первом этаже райисполком, вход свободный. Поднимаюсь на второй этаж: райком. У лестницы милиционер, так просто не войдёшь. Показал ему открытку, он прочитал и впустил. «№ 12. Царапкин Антон Николаевич».
– Можно? Здравствуйте. Я к Антону Николаевичу.
– Это я. Здравствуйте.
– Моя фамилия Клишин.
– А… Присаживайтесь.
Он достал листок. Я узнал своё письмо в «Правду». Письменно не хотят отвечать. Не дураки.
– Ваше имя-отчество?
– Александр Егорович.
– Где работаете?
– Школа № 3…
– Что кончали?
– Истфак.
– Поймите, Александр Егорович, у нас не просто так: придёшь голосовать, не придёшь… У нас агитация наступательная. Да, мы сообщаем на работу о не желающих голосовать, и это правильно. Может быть, в конкретном случае агитатор поторопился.
– Я писал не о конкретном случае. Я хочу выяснить в принципе. На работе легко агитировать, там человек очень зависим: премия, продвижение и так далее. А вы вот на квартире поагитируйте.
– Почему не хотят идти голосовать? У вас были такие?
– Да. Потому что барак. А квартиру не дают.
– Так неужели вы, товарищ Клишин, не понимаете? Они хотят, чтобы сообщили на работу, чтобы был скандал. Советские трудящиеся живут в бараке! Глядишь, и добьются квартиры. Вы просите объяснить, я объясняю. Удивительно, вы человек с высшим образованием – и такие письма. До свиданья.
Свернул дискуссию. Знает, что не все, бойкотирующие выборы, делают это из-за квартиры. Есть и другие причины. Обсуждать их с Царапкиным?
Для него интеллигенция – люди второго сорта. В кинотеатре райком повесил диаграмму «Улучшение качественного состава районной партийной организации за пятилетку»: процент коммунистов-служащих удалось снизить. Наверное, горком их за это похвалил.
Гриша Догадкин спросил на днях:
– Александр Егорович, почему вы не в партии?
Надо было ему сказать, что не хочу ухудшать её качественный состав такой дрянью, как я.
– За что меня принимать, за какие заслуги? У меня вон Креплякова ни бельмеса не знает. Кстати, ты почему отказался вступать в комсомол?
– А зачем?
Вика Харитоненко ходит с комсомольским значком.
25 мая. Завуч:
– Александр Егорович, зайдите ко мне.
Зашёл.
– Вас буквально не загонишь на партсобрание.
– Я не член партии.
– Вы историк. Так не годится. Я решила с вами, наконец, поговорить на эту тему вполне серьёзно. Работаете вы неплохо, как учитель вы заметно прибавили, и это не только моё мнение. Если вы сделаете правильные выводы из моего замечания, я со временем смогу дать вам рекомендацию в партию.
Доброжелательно улыбнулась. Просто переворот. Мне светит партбилет – мечта многих советских служащих. Но что произошло? А может быть, я стал ей не безразличен? Вот уж не ожидал.
– Спасибо, я подумаю.
Подумай, Сашка, подумай.
26 мая. Встретил в коридоре Небогатикову.
– Александр Егорович, возьмите в библиотеке журнал «Учитель» номер первый и пятый.
В январском номере стихи Николая Батюни:
Не знаю, будет ли по силе.
Почище Цезаря и Красса:
Даю историю России
Ребятам из седьмого класса.
Им по тринадцать. Всё в начале.
Не всем прожить в тепле и неге.
Ждёт наслажденье, ждут печали.
А я – об Ольге, об Олеге.
Встряхнуть, пронзить, зажечь их книгой:
Как выбирал Владимир веру,
Зачем ходил к древлянам Игорь.
Пусть знают всё. Пусть знают меру.
Пусть знают, что вопросов тыщи.
Тот, кто ответит – тому слава.
Пусть для Руси пути отыщут.
Ну, а пока про Святослава.
***
Жил учитель в Халифате.
Был богат, ходил в халате.
Суть в Коране находил.
В медресе детей водил.
Когда я заведу дома халат? А что в майском номере? Пародия Анастасии Живодёровой:
Жил учитель в Халифате.
С холостяцкой встав кровати,
Он на кухню шёл в халате.
Там он ел фасоль в томате.
Жил завскладом в Ленинграде.
Мог в картишки скуки ради.
Шик в дублёнке находил.
В БДТ жену водил.
27 мая. Снова Тамара Петровна.
– Александр Егорович, идёмте, я вам что-то покажу.
Подвела к стенду.
– Вот, Эльвира Ивановна повесила.
На стенде центральная газета, посвящённая съезду советских писателей. Наверху в газете напечатано крупно: «ВЕРНЫЕ ПОМОЩНИКИ ПАРТИИ». Небогатикова улыбнулась:
– Чьим помощником был Антон Павлович Чехов?
Я кивнул, повернулся… Рядом Благонадёжина. Видит меня с Тамарой Петровной. Слышит наш разговор. Прощай, партбилет. Недолго музыка играла.
4 июня. Сегодня зашёл в класс к Небогатиковой. Она проверяла выпускные сочинения. Поскольку двойки в аттестате зрелости запрещены, она ручкой с синими чернилами (ей приказали) доводила сочинения до тройки, а дальше уже можно было править красными чернилами.
– Тамара Петровна, дайте почитать, что получше.
– Возьмите, Александр Егорович.
Юра Костин о Хлестакове: «Вот он говорит, что любит, когда ему оказывают преданность и уважение. Да ведь это же мечта маленького человека. И вдруг она сбывается!.. Затем к Ивану Александровичу обращаются унтер-офицерша и слесарша. В комедии есть над чем посмеяться. Писал, как известно, Николай Васильевич Гоголь. Но когда простые люди ищут защиты у Хлестакова, смеяться не хочется».
Катя Ильмаярова: «Чацкий у ног Софьи. И он отвергнут. “Ужасный человек!” Перед чем этот ужас?»
Эдик Шендяпин: «Как горько сказал Лермонтов: «На время не стоит труда, а вечно любить невозможно». А, по-моему, любить, пусть даже на время – ослепительное счастье».
Юля Арзамасова: «…Жизнь не кончена в тридцать один год, подумал князь Андрей, на него нашло чувство радости и обновления…».
Вошла Благонадёжина:
– Тамара Петровна, закончите – принесёте сочинения мне.
Перевела взгляд на меня. Ещё раз посмотрела на Небогатикову, неприязненно. Снова на меня. Тётка в бешенстве. Будет гроза.
5 июня. Меня вызвал директор.
– Александр Егорович! Так вы считаете, что Суворов, подавляя восстание поляков, сыграл реакционную роль?
– А, по-вашему, прогрессивную?
– Дался вам Костюшко. Ведь это всё была шляхта.
– Ну, шляхта. А декабристы были кто? Путиловские рабочие?
Ворвалась Благонадёжина:
– Я нашла в столе Тамары Петровны целый склад сильнейших лекарств!
Директор:
– Ну и что? Вы же не наркотики нашли. Извините, Эльвира Ивановна, я занят.
Завуч вспыхнула:
– Я буду звонить в роно.
– С какой целью? – спросил директор.
– Доложу, что детей учит больная.
6 июня. Красивая бабочка влетела в открытую створку окна, бьётся о стекло и не может понять, почему нельзя вернуться в свободный солнечный мир: ведь не видно никакой преграды.
8 июня. Небогатикова мне рассказала, что директор ей сообщил: ему звонил Аракчеев, интересовался, справляется ли больная учительница со своими обязанностями. Так. Начинается. Завуч всё-таки позвонила в роно. Чего она добивается? Надеется захватить часы Небогатиковой? Нет, здесь другая причина: стерва убирает соперницу. А директор не догадывается, что у него в школе происходит.
– Ну и что директор?
– Спросил, как я себя чувствую, не трудно ли мне.
Не трудно ли Тамаре Петровне. Как будто в школе может быть не трудно. Бедная девочка.
– Меня выгонят?
– Тамара Петровна! Успокойтесь, ради Бога. Никто не имеет права вас выгнать. Закон на вашей стороне.
Ага. Остановит их закон, Аракчеева и Благонадёжину.
9 июня. Сегодня была политучёба. У учительниц мужья, дети. В магазинах очереди. Взрослые женщины вынуждены после работы задерживаться в школе и целый час заниматься дребеденью. Завуч:
– Товарищи! Очень интересная статья академика Балаболкина «Воспитание советского патриотизма и социалистического интернационализма на уроках математики, химии и биологии в средней школе». Будем её изучать. Александр Егорович! Подготовьте к следующему занятию сообщение по статье.
И всучила мне журнал. Я представил, как буду конспектировать бред идиота, которому не поможет лечение у Альберта Пантелеймоновича. Когда все ушли, я остался.
– Эльвира Ивановна! Можно мне больше не приходить на политзанятия? Мне не интересно.
Невозможно описать её взгляд: лёд, разочарование, обида.
– Мы никого насильно не держим. Знаете, я давно хотела посоветовать: вам лучше поискать другую работу.
10 июня. Небогатикова передала мне слова директора:
– Нашёлся один человек, который набрался смелости и сказал, что ему не интересно.
Если бы я мог её защитить. Если бы мог.
Пришёл к директору:
– Вам завроно больше не звонил по поводу Тамары Петровны?
– Я сам ему позвонил. Сказал, что Небогатикова успешно справляется со своими обязанностями и как учительница русского языка и литературы сильнее всех в районе. Предложил её кандидатуру на Доску почёта роно.
– Здорово. Спасибо вам. Теперь её оставят в покое.
– Пожалуй, – согласился он.
11 июня. Принёс директору своё заявление об уходе. Он не удивился.
– Куда же вы?
– Не пропаду.
– Я думаю. В наше-то время.
Он подписал. С 11 августа могу идти, на все четыре стороны, как сказано у Марины Цветаевой. Только там уходящего благословили. Директор для этого не годится. Для этого есть другой человек.
12 июня. Однажды я сидел у Небогатиковой на родительском собрании. Мамы и папы в один голос:
– Почему за сочинения двойки и тройки? Неужели наши дети такие глупые?
Тамара Петровна стала читать им сочинения. Это было нечто. Например, упоминался ранний рассказ Горького «Алкаш» (вместо «Челкаш»). Больше родители вопросов не задавали.
Я, наверное, человек в школе случайный. Она – нет. Я уйду, а она по-прежнему будет открывать детям Тургенева, Блока, Айтматова, Трифонова. Я ей завидую. Не её работе в школе, нет, а тому, что она, нередко среди окружающей дурости, среди забрызгивающей злобы, лжи и грязи остаётся погружённой в светлое, чистое, человеческое.
Небогатиковой двадцать четыре, на вид двадцать. Я долго её не замечал, не думал о ней. До чего хороша! Мне нравится, что она не мускулистая спортсменка, что она такая слабая. На другой работе я был бы для неё Сашей, а она для меня Тамарой, Томой. Как там говаривал князь Андрей? Жизнь не кончена в тридцать один год? Я, правда, не князь, но мне всего двадцать восемь. Кстати, мальчик в сочинении правильно написал: любить на время – это счастье. Бог с ней, с вечной любовью.
Тамара Петровна, благословите меня!
***
14 ноября. Наткнулся на свой дневник, начатый десять лет назад и вскоре заброшенный.
15 ноября. Можно знать тысячи исторических фактов. Знать историю невозможно. Она не познаваема для земного человека так же, как бытие или отсутствие Бога. Даже гениальные историки создавали только убедительные версии.
16 ноября. Тома давно перестала принимать психотропные препараты, депрессия к ней не возвращалась. Ей сегодня исполнилось тридцать четыре, отнеслась к этой цифре мужественно. Для родительского комитета у неё по-прежнему день рождения первого августа.
По рассказам Томы, картина вот какая. У Гриши и Вики Догадкиных две дочки, Вика снова ждёт ребёнка. Дима Глушнёв работает лакировщиком глобусов 2-го разряда. Жора Абухов – один из трёх хозяев кооперативного кафе. Латохина до сих пор старшая пионервожатая и по-прежнему не замужем. Учитель труда Анисов каждый день оставляет кого-нибудь из непослушных учеников после урока в мастерской, запирает дверь и даёт по шее, на следующий день – так же другому; без свидетелей. Завуч Благонадёжина одобряет перестройку и повесила в кабинете портрет Горбачёва. Бывший заведующий роно Аракчеев не работающий пенсионер. Новая начальница районного образования обязала учителей истории в старших классах вести на уроках диспуты. Директор погибает от разгула демократии и зовёт меня обратно в школу на помощь. Не пойду.
17 ноября. Сегодня двадцать лет с того дня, когда гремело «Прощание славянки», мама и Таня Галчёнкова плакали, а лейтенант, ведший строй к эшелону, на вопрос «Куда поедем?» ответил: «Поезд привезёт».
18 ноября. Служили мы в Прибалтике. Мне тогда казалось, что я попал за границу. Сейчас я представил безлюдные осенние пляжи, средневековые замки, вспомнил органную музыку в готических соборах. Как-то в увольнении забрёл в костёл, фуражку снял. Подошла служительница, спросила с акцентом:
– Вы откуда?
– Из Москвы.
– Приходите вечером. Будет служба.
Смешная тётя. Разве солдат решает, куда и когда пойти. Костёл окружало небольшое кладбище. Запомнилась надпись латинским шрифтом: «Артуринью де Баррош, консул португальский. 1748–1821». Артуринью прожил семьдесят три года.
19 ноября. Таня Галчёнкова мне писала, что глядит на мою фотокарточку: в каске (выпросил на полчаса у старшины), с автоматом, небритый. Надпись на обороте: «Галчонок, это я в натуральном виде. Люби такого». Любила, ждала.
20 ноября. Анечка Хорольская хотела от меня ребёнка.
21 ноября. Ношу во внутреннем кармане пиджака фотографию тёщи, Стеллы Юрьевны Небогатиковой. Когда я ушёл из школы, она порекомендовала меня на работу к своей приятельнице – начальнице отдела. Я туда явился. Начальница:
– Вы знакомый Стеллы Юрьевны?
– Зять.
А начальнице всё равно. Неважно, кого прислали, важно, кто прислал. Алкоголика не пришлют. Спросила:
– Какое у вас образование?
Я с гордостью:
– Истфак.
Замечательно. Только никакого отношения к профилю работы. Но и это не важно. И это никого там не интересовало. Главное – мужчина. То есть можно: на овощную базу, в колхоз, в дружину. Как раз то, что нужно. Принят. Экономист. Через полтора месяца – старший экономист.
22 ноября. Тарифы, платёжеспособный спрос, товарные запасы. Поработав две недели, я придумал грандиозную программу реформ в стране из двух этапов. Первый: немедленное подчинение лёгкой, текстильной, пищевой промышленности торговле. Чтобы торговля не умоляла промышленность, а приказывала ей, что производить. И чтобы министр торговли СССР имел право снять с работы министров лёгкой, текстильной, пищевой промышленности СССР. Ведь у нас промышленность выпускает то, что ей удобно выпускать, в то время как торговля знает, что спрашивают покупатели. В результате же введения всевластия Минторга, думал я, прилавки наполнятся качественными товарами и продуктами, и недовольство в стране резко сократится. Тогда второй шаг: отмена цензуры. СССР без потрясений станет экономически процветающим и политически свободным. Я не отдавал себе отчёта, что первым шагом хотел предложить что-то, напоминающее рыночную экономику. А вторым… страшно вымолвить… Я был наивен, но не настолько, чтобы в то время такой прожект отправить наверх. Бог уберёг.
23 ноября. Передают концерт Вивальди из цикла «Времена года». «Осень». Хочется встать на колени перед приёмником. Здравствуй, старый друг.
24 ноября. Девять лет со дня свадьбы. Васенька Клишин ходит во второй класс. Тома иногда ловит его на перемене, чтобы лизнуть. Купила ему Жюль Верна «Из пушки на Луну». Он не любит читать.
25 ноября. Мы живём на первом этаже. В июне пришли из школы выпускники, скандировали под нашими окнами:
– Та-ма—ра-Пет-ров-на-спа-си-бо!
26 ноября. Сегодня ехал в автобусе. Битком. Диалог:
– Мужчина! Ну вы просто легли мне на спину!
– Кому вы нужны?
Не спится под первый снег. Первый снег бывает в жизни только раз. Тридцать восемь лет. Свой путь земной прошёл до середины. Божился, врал, менял ремесло, прятал обиду за хохму. Это моя жизнь, она мне дорога. И я не один, со мной два человека. Я их очень люблю. Что ещё нужно?
2011–2018
[1] Галлия по всей своей совокупности разделяется на три части. В одной из них живут белги, в другой – аквитаны, в третьей – те племена, которые на их собственном языке называются кельтами, а на нашем – галлами. Первая фраза «Записок о Галльской войне» Гая Юлия Цезаря (100–44 г. г. до н. э.).
[2] Человек прямоходящий (лат.).
[3] Густав Гусак – генеральный секретарь ЦК Компартии Чехословакии.
[4] Слава (лат.).