Наталия Черных. Неоконченная хроника перемещений одежды
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2018
Наталия Черных.
Неоконченная хроника перемещений одежды. – М.: Издательство
«Э», 2018. – З20 с. – (Новый
русский роман).
Жанровая классификация книги ставит в тупик. С одной стороны, перед нами роман о любви – едва ли не самый пронзительный из всех, написанных на русском языке за последние десятилетия. С другой стороны, перед нами памфлет, временами доходящий в своей радикальности до «оскорбления чувств» всех – проторченных героев подполья, верующих разной степени воцерковленности, офисных работников, сотрудников медицинских учреждений. И вместе с тем – это история болезни главной героини, и вместе с тем – история России девяностых годов прошлого столетия, увиденная и прожитая глубоко частным, приватным порядком, без какой-либо политической вовлеченности и ангажированности.
Alter ego автора, Эльвира, Иля, от лица которой ведется повествование, объединяет собой несколько наплывающих друг на друга сюжетов. Первый по счету – про деградирующую, распадающуюся «Систему», в том узком смысле, в каком это понятие использовали отечественные хиппи. Здесь много общего с предыдущим романом Наталии Черных, «Слабые, сильные»[1], но если там разложение субкультурной среды являлось стержнем, вокруг которого выстраивался рассказ, то в «Хронике перемещений» это скорее фон, сценическая декорация. Следующий сюжет – для Черных не менее традиционный – обретение и укрепление веры в Христа, в строгом соответствии православному катехизису, но зачастую не благодаря, а вопреки деятельности околоцерковного окружения. Третий – вышеупомянутая история хронического заболевания: первые симптомы, долгая муторная диагностика, адаптация к изменившимся условиям жизни, получение инвалидности. Четвертый – опыт работы в офисе образца середины девяностых. Пятый – утрата собственного жилья, потеря дома. Переплетающиеся сюжетные линии можно перечислять и дальше, со всё большей сухостью их описания, – вот только перечисление приведет в того же свойства тупик, что и попытки определить жанр.
Потому что это не «любовный роман». Это роман о любви. О любви неизлечимо больного человека к человеку умершему. Так сложилось, что прототип последнего мне хорошо известен, были знакомы лично. Не очень-то он меня жаловал, особенно в последние годы, покуда оставался жив. На мне его одежда сейчас, без шуток. Персонажи Черных имеют вполне узнаваемую портретную пластику – но решенную преимущественно в графическом ключе. Цвет есть только у одежды. «Одежда – это второе тело. Моего уже нет, так оно не нужно даже мне. Но люблю его и ухаживаю за ним, как оно того требует, ибо за тело придется отвечать Богу. Однако живет только одежда». Одежда, драпирующая душу в замещение тела. Слово «одежда» встречается в романе 125 раз. Или 126, включая название. Нужно иметь вкус к подобного рода прозе – иначе чтение рискует превратиться в пытку: значительная часть романа посвящена монотонному каталогу, в котором скрупулезно указаны не только материалы, модели и фасоны, но и цены, и страны производства, и места покупки. Самое знаменитое среди последних – Черкизон.
Черкизон – неофициальное название самой книги. Назвать ее биографической – значит немного откусить себе язык. Потому что биографическое Черных использует в качестве простого каркаса, а дальше начинается причудливая игра трансформации всего и вся – сродни работе модельера, перекраивающего судьбы в искреннем презрении к достоверности. Документальность здесь невозможна: мера карикатурности и сарказма, доставшаяся как андеграундному бытованию, так и процессу вхождения в жизнь церковной общины, – на порядок превосходит объем, который выдерживают традиционно скроенные мемуары. То, что может быть считано как демифологизация сложившегося образа «девяностых» либо как производство некоей персональной альтернативной мифологии означенного десятилетия, – на деле оказывается свидетельством катастрофы. «Изменение – мое поражение – было в том, что Никиты уже не будет, а Иля вместо него. И совершенно не представляю, как жить.
Никитой называла способность принимать других», – с того дня, как Иле незачем больше проводить долгие часы под окнами любимого человека, она называет его именем самые важные жизненные функции. Которые, пусть на уровне печального каламбура, тоже могут быть в случае необходимости делегированы одежде. Либо ландшафтной архитектуре: «Никита вырос самостоятельным, любвеобильным и заботливым. К тому же умел принимать гостей. По крайней мере недолгое время, когда его знала. Жил он в той части Москвы, где росли сталинские тополя».
Последний тихий парад – все прочие герои романа проходят в небе над Черкизоном – Никита наблюдает со стороны. «Не было только Никиты. Вернее, он был. Скользнул тенью в тени, так и не разглядела. А они все шли и шли, и невозможно было оторвать глаз».
Повсеместно растиражированное высказывание «Если вы помните шестидесятые, значит, вас там не было», подразумевающее ключевым элементом десятилетия некую полноту жизни, связанную с глубоким экстатическим самозабвением, преобразуется у Наталии Черных в «Если вы помните девяностые, значит, вы продолжаете себе лгать». Подразумевающее, что кроме среднего качества одежды и дешевых понтов быть особо ничего и не могло, – в пределах символических примет времени. Помнить такое – дело нехитрое, прямо скажем, но строить на этом браваду «памяти о легендарном десятилетии» – увы, практически невозможно. Сколько ни украшай данный миф кадрами криминальной хроники – он рассыпается, как песок.
Подобно, например, К. Крахту в «Faserland» и А.Ф.Т. ван дер Хейдену в «Битве за Синий мост», Черных использует памфлетное письмо, направленное не против тех или иных социальных проявлений, но против самой социальности как таковой. В отличие от них – с поправкой на безысходную, глухую восточноевропейскую тьму. Там, где задачей становится развенчание реальности, мнящей себя структурированной и оформленной, – повседневная одежда перестает быть метафорой внешней, манифестированной фальши той или иной идентичности. Она становится прямым, неопосредованным и фактически единственно возможным смыслом и содержанием «мира дольнего». Тряпки они и есть тряпки.