и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2018
Сергей Золотарёв родился и живет в г. Жуковский. Автор книги стихов «Книга жалоб и предложений» (М.: Воймега, 2015). Публиковался в журналах «Арион», «Новый мир», «Новая Юность», «Дружба народов», «Интерпоэзия», «Урал» и др. Лауреат премии журнала «Новый мир» (2015). Предыдущая публикация в «Волге» – 2017, № 11-12.
***
Зевну я бабочку земную,
Как молодые вратари.
Коленной чашечки минуя
разрыв мениска изнутри.
Крестообразные. Не связки.
А все завязки вообще
По жизни – ждут своей развязки.
Всего-то нескольких вещей.
Ошибочных нелепых действий.
Потом реакции на них.
И милосердного судейства,
От мертвых бабочек моих.
***
Ни звука. По капле беззвучье скользит,
в молчанье мое совершая транзит.
Накапливаясь, копясь,
со звуконепроницаемым телом
наладив иррациональную связь,
молчание станет всецелым.
Мы вымолкнем вместе в подобной глуши
до нитки, до нотки…
В резиновых шапочках эдак «моржи»
не слышат гудка проплывающей лодки.
***
Когда меня закрыли в бездне,
Я начал развлекаться песней,
Но песня мне не помогла,
Ведь у нее одни крыла,
а надо гусениц железных,
чтоб вынесло из этого котла.
Сотворение мира
Есть цветы весенние, осенние.
Есть красивые.
Депрессивные.
Растут они из камня Симонова,
названного Петром.
Отличаются зеленовато-синим
цветом и осыпающимся ядром.
Планета, в которой носят людей,
пакет – благодаря им.
Скрепив своими первобытными страхами
почву, они стали тем раем,
той новорожденною рубахою.
И то, что ранее смывалось ливнями,
стало еще депрессивнее.
Стало держаться прахом.
***
Рыбный промысел о боге
заключается в таком
положении безногих,
чтобы явное – тайком.
Искупительная жертва –
удивительный улов
с воскрешением из мертвых
с разделением полов.
Где морские хлопотуньи,
как ударною волной,
оплывают землю туне,
огибают шар земной.
Омулевой этой бочке
черноморские бычки
как затычки, в оболочке
из свечной своей тоски.
Потому молчит сейсмограф,
что в глазах глубинных рыб,
от отчаяния мокрых,
человек страшнее глыб.
Потому морские недра
ядра прячут под стекло,
что снимать земную цедру
по живому западло.
***
Земля мала березовым корням.
Есть все размеры до сорокового
включительно, а далее – стерня
какая-то, пропущенное слово.
Дороги нет. Ремонтные работы.
И в тридевятом царстве мэр Москвы
родительскую празднует субботу:
сносившим всю кожевенную квоту
уж не сносить сапожной головы!
Своя пятидесятница в размере
частицы – есть у каждого. Подошв
отпущено достаточно – по вере.
А не достанет – по миру пойдешь.
***
От зимы останется мокрое место.
Для кого его придерживают – не ясно.
Только явно, что не для местных:
у нас – Пасха.
И отсутствие – в нас вызывает радость.
И такую, что вашей зиме не снилась.
У нее – повышение тла на градус
означает смерть, бормоту, немилость.
Реки станут ремнями и кисти улиц
стянут до онемения клейковины…
Когда руки заломлены, легче брести, сутулясь,
как и быть ни в чем не повинными.
***
Так тихо, что слышно, каким крылом
работает мир активней,
когда нарезает круги над столом
и путает нити ливней.
И в этой мерцающей тишине,
обратной потоку света
и времени, гаснут в твоем окне
и альфа лучи и бета.
***
Еще солнце не встало, а всюду уже светло.
Это небо делает такое возможным,
проводя световые волны не как стекло,
но как брачное ложе.
Птичьи парочки, расстелив пальто
и наевшись перебродивших ягод,
с пьяных глаз теряют ориентацию в орнито-
логии что-нибудь на год.
Только брачные игры их – результат
тех же свойств материи проводящей,
что мороз и холод и конденсат
и писанье в стол и играние в ящик.
***
Один листок есть колышек – и дерево
вокруг него пасется, как коза,
на всю длину февральского доверия,
стремясь не попадаться на глаза.
Один, почти бесплотный символ, воткнутый
непостижимым образом в надел
ночного неба при больнице Боткина —
гарантия удельной массы тел.
***
Вот он – практический потолок.
Теоретически, дальше – пол
нового уровня как итог:
то, до чего ты себя довел.
Верхняя кромка. Из облаков
выделишь несколько кучевых.
Свистнул ли громко и был таков?
Или же нету тебя в живых?
Но оглядишься: лучи, рассвет
мелко покрошен на облака,
сердце разрезано, как пакет,
ибо – кормушка для молока.
***
Совсем обнажилась от крови
душа и лежит на столе,
одежд не имеющей, кроме
стыда находиться в тепле.
Сжимающей, как афедроном,
мерцающим взглядом круги
вокруг предпоследнего схрона –
телесной своей шелухи.
И думая: все может сжаться
до точки, как шашки такси,
тоскою, и так может статься,
что иже еси – не еси.
Тогда остается надежда
на геометрический круг,
в который и вписана между
вращенья двойных центрифуг.
И если представить, что точка
себя ощущает в силках
опорою всей наволочки,
то надобность в ней велика.
И как бы, на этом погосте
земной основав монастырь,
глядит, как заботливо в кости
врезают титановый штырь.