Повесть
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2018
Наталия
Крупенина родилась и выросла в Москве.
Закончила факультет теоретической и прикладной лингвистики в РГГУ. Работала в
нескольких интернет-компаниях – аналитиком, редактором, менеджером проектов.
Была руководителем отдела текстов компании «Яндекс». Вела спецкурс по
редактированию в РГГУ, читала публичные лекции. Знает пять языков, может
собрать и разобрать парашют за 15,5 секунд.
Глава 1. Утопия – это просто
место, которого нет
Самое главное, что стоит в самом
начале сказать про наш пятиэтажный район, – это что его нет. Мэрия много раз
обещала, что к 2009 году в Москве не останется ни одной пятиэтажки, а сейчас
как раз 2009 год, семь часов вечера.
Жизнь в несуществующем районе
имеет некоторые особенности. Не думаю, чтобы они были серьёзно вредны для
здоровья, но иногда смотришь в окно – ещё не осень, безвременье, межсезонье – и
кажется, все больны. Еле волочат ноги по разбитому асфальту. Ещё не осень, но
есть опавшие листья, и дворники с пылесосами обратной силы сдувают их в кучу.
Покрашенные весной ограды вокруг газонов выглядят устало. Деревья поблекли, и
за ними проступили контуры пятиэтажных коробок. Сверху висят низкие тучи,
перечёркнутые проводами.
Дом справа от нашего то ли снесли,
то ли нет, а детская площадка напротив мерцает. Иногда смотришь, и она как
раньше: с двумя столами, штангами для сушки белья, паутинкой и каруселью.
Иногда – как сейчас: с лавочками, фонтаном, новыми горками и мягким покрытием.
Когда идёт дождь, газон на её краю превращается в болото. Бестолковый газон с
невнятным беспорядком – какая-то трансформаторная будка, деревья, машины,
постепенно отгрызающие кусочки болота под парковку.
Это пространственные навороты, но
со временем тоже творится непонятно что. Рано утром – в сумерках или даже до
них – чаще всего стоит зима. Можно проснуться от звука шагов по снегу, не
удивиться, в следующую секунду удивиться. Июнь, перед сном был июнь. Может –
катастрофа, кома, и так прошло полгода? Но зима пропадает, не было комы,
продолжается июнь. С тем характерным скрипом, который бывает только от шагов по
сухому утоптанному снегу, якобы дворник сметает тополиный пух.
Во второй половине любого дня
может наступить осень – дорога мокрая, откуда-то лезут листья, и небо снова
болтается прямо над низкими крышами. Вечером, в тот час, когда подростки и
алкоголики на детской площадке открывают первые бутылки, часто стоит конец
весны, и в оранжевых пятнах света фонарей видны резные тени наполовину выросших
листьев. Лето у нас бывает редко, как и везде.
Но ладно – нет и нет, мало ли
чего нет.
Наш район зажат между четырёх
улиц: улица Профсоюзная, улица Гарибальди, улица Архитектора Власова и
Нахимовский проспект. Все дома внутри четырёхугольника площадью чуть меньше
квадратного километра относятся к какой-то из них. Жизнь здесь течёт с севера
на юг и с востока на запад. От ближнего угла – между Профсоюзной и Нахимовским,
где расположено метро «Профсоюзная», – к дальнему, между Гарибальди и Власова,
где нет никаких остановок. Ближним и дальним углы являются по отношению к
центру, если считать по времени в пути, а не по геометрическому расстоянию.
Карта города в головах у всех нас развёрнута так, что метро «Профсоюзная»
оказывается внизу, и из него вырастает весь остальной район.
В основном он состоит, понятно,
из несуществующих пятиэтажек, построенных в начале шестидесятых. По три
подъезда в каждой, по четыре квартиры на площадке – соседей не то что бы много,
но они близко. Сквозь жилые дома рядами проходят маленькие двухэтажные здания.
Раньше это были детские сады, а сейчас – всё что угодно. Магазины, сауна,
опорный пункт милиции – в маленьких двухэтажных зданиях находится множество
необходимых вещей. Вокруг некоторых ещё остались запущенные детскосадовские
территории, с остатками беседок и дорожек. Кроме того, есть и несколько старых девятиэтажек – сейчас даже смешно называть их башнями – и
несколько больших двенадцатиэтажных домов, ближе к улице Власова. В начале
двухтысячных успели построить несколько бело-розовых семнадцатиэтажек.
Есть и один действительно престижный дом, на первом этаже которого находится понтовый магазин «Интер-Оптика»,
а в подъездах сидят настоящие консьержки.
Приблизительный географический
центр нашего района – большой пустырь, заросший травой. На пустыре стоят
футбольные ворота, поэтому он называется стадионом. Справа от него английская
спецшкола, и каждый будний день утром и днём к ней съезжаются вереницы
мерседесов, лексусов и джипов, трясутся по нашим колдобинам. Слева обычная
школа, и никто никогда не видел, чтобы какого-нибудь ребёнка забирали оттуда
хотя бы на ауди. Бесспорный социальный центр нашего района – булочная.
Сейчас-то она, конечно, просто
магазин «Продукты», а булочной была раньше, в те времена, когда уууу. Там тогда были такие деревянные прилавки, и такие
лопатки для хлеба, привязанные верёвочками, и вдоль прилавков – ограда, так что
получался узкий коридор, ведущий вдоль хлеба и заканчивающийся кассой. Хлеб –
за двенадцать копеек, за восемнадцать, за двадцать четыре, чёрный буханками,
круглый, а иногда даже французские батоны. Маленькие булочки – за три копейки,
калорийные с изюмом – за десять, просто сдобные – за девять. Рогаликов там
никогда не бывало, но могли быть сметанные лепёшки с дырочками. Очень много
свободного места, для огромной толпы народу. Чтобы очередь за хлебом могла
сделать четыре витка, прежде чем выйти за дверь, спуститься по ступенькам и
выстроиться на улице, завернувшись в сторону сберкассы (недавно там были такие
же очереди, как в те времена, когда – – известное дело, кризис).
В магазине «Продукты» помещаются
три постоянных отдела и два эпизодических. Хлебный отдел – в котором хлеб,
конечно, тоже есть, но более заметны торты, печенье, конфеты – в коробках и на
вес, а также крупы и мука. В этом отделе бывает Анфиса, но чаще – Таисия Николаевна.
Они всегда уходят раньше, потому что спрос на их товары практически замирает.
Свежий хлеб к вечеру кончается, а без конфет ночью как-то все обходятся, ну или
Оксана отпускает, если очень надо.
Колбасно-молочный отдел – помимо
колбасы, сосисок и молочных продуктов к нему относятся почему-то консервы и
всё, что лежит в холодильниках, даже мороженое, а теперь ещё и свежая рыба.
Колбасный отдел самый популярный и самый бодрый. Там всегда две продавщицы –
Аня и Оксана – и иногда ещё помогает третья.
Вино-водочный отдел – тут,
очевидно, все напитки и сигареты, а раньше ещё и рыба – в силу территориальной
близости и перегруженности колбасно-сырных продавщиц. Но в итоге втюхали им и рыбу тоже, потому что, в самом деле,
несправедливо редким любителям селёдки стоять в огромной очереди страждущих,
особенно под вечер. Работа в вино-водочном отделе нервная, и продавщицы там
часто меняются. Сейчас вот Марина.
Марина умеет общаться с
клиентами. Она смотрит на них без презрения, которое у всех остальных продавщиц
вино-водочного отдела развивается за первые же две недели, и нормально
относится к любым просьбам. Пробить коньяк одним чеком, а яблочный сок –
другим, достать красное вино с самой верхней полки, подсказать, что выйдет
подешевле. Всё делает Марина – возможно, слишком медленно, но совершенно не
меняясь в лице и даже не приподнимая бровь.
Иногда руководство булочной,
озабоченное развитием бизнеса, ухитряется собрать прямо посередине магазина, в
изгибе пространства, ларёк с шампунями и стиральными порошками. Долго он там не
держится. Зато второй дополнительный отдел – уличный ларёк с овощами и фруктами
– прижился.
Открытия булочной всегда ждёт
кто-нибудь. Например, Афанасий – если он случайно не допил вчера, то ему уже
очень надо. В прошлом году Афанасий сверзился с крыльца булочной и разбил
голову. Об этом Аня и Оксана всегда рассказывают покупателям, которые оказались
рядом в тот момент, когда Афанасий с чекушкой выходит из магазина.
– Ой, ну хорошо, что сейчас он
вроде ничего, да? Да ужас же что было, – говорит Аня, – мы ж подумали сначала,
что всё. Кровищи было… Ну ничё, подняла я его, сама
стараюсь не смотреть, Оксанка скорую вызвала. А врач сразу говорит: чмт. Ну понятно, говорит, алкоголик. У меня, говорит, таких
целый отдел. У них, говорит, черепно-мозговые что-то вроде профессионального
заболевания. Хоть бы, говорит, шапочки носили.
Афанасий полежал пару месяцев в
больнице и вернулся без видимых изменений. Только теперь перед тем, как сказать
что-нибудь, немного заикается и брызгает слюной. Совсем немного. И
действительно стал носить бейсболку – чтобы не было видно шрама на лбу.
– –
Утро в нашем районе начинается
задолго до открытия булочной. Утро в нашем районе начинается с мусоровозов.
Огромные машины со страшным грохотом едут по узким, совершенно не
предназначенным для них проулкам. Время – что-то около пяти. Оконные стёкла
начинают тоненько дребезжать, чашки и блюдца звякают, особенно если оставить на
ночь полную раковину грязной посуды. Жители первых этажей слегка подпрыгивают в
кроватях, одеяла съезжают на пол. Через открытые форточки в их сны проникают
шум и грохот, наполняют до краёв и через несколько минут затихают. Все привыкли
и не просыпаются, но так или иначе мусоровозы всегда присутствуют в наших снах,
отмечают границу следующего дня.
После мусоровозов начинают ходить
люди, сначала больше похожие на тени и по мере отступления сумерек обретающие
плоть. В это время бывает сложно отличить современных жителей от случайно
забредших представителей других эпох. Скажем, воспитательницы в детских садах.
Им нужно быть на работе в семь, а дежурным – в шесть пятнадцать. В такую рань
никакой истории просто не существует, все утра спрессовываются в одно.
Очень темно, из кухонной двери
падает полоска света. Остальная комната и особенно улица за окнами выглядят от
этого света ещё темнее. Бабушка уже встала и одевается на кухне, чтобы не
разбудить меня раньше времени. Моя одежда заранее сложена на табуретке, бабушка
за считанные секунды засовывает меня в неё, и мы выходим. Бабушкин детский сад
находится через Профсоюзную от нас, в таком же пятиэтажном квартале. Нужно
пройти мимо булочной, мимо двора, в котором местный энтузиаст устроил розарий,
там так и написано – «Розарий». Если ещё не холодно, то он там и стоит,
здоровается с бабушкой. Если холодно и из сугробов торчат колючие стебли, то
пока мы никого не встретили. Через улицу сейчас нет никакого перехода, может,
тогда был, а может, мы просто так переходили. Идём по другой стороне и по
лестнице за магазином «Колобок» поднимаемся вглубь района. В магазине «Колобок»
продаётся мечниковская простокваша в бутылках с
полосатыми крышками. Но это на обратном пути. Слева от дорожки – голубятня,
если повезёт, можно увидеть, как голуби раскрывают хвосты веером, будто
павлины. Времени нет, но можно обогнать бабушку на лестнице, побежать вперёд,
прижаться к сетке и смотреть на голубей, пока она не подойдёт. Потом налево, а
потом уже детский сад.
Точно такой же дорогой бабушка
ходила, пока меня ещё не было, и потом, когда я выросла и перестала ходить
вместе с ней на работу, и ещё потом, когда я перестала к ней приезжать, и ещё
потом, когда снова начала. И сейчас иногда её можно увидеть, в этот странный
час, перед тем, как уже все проснулись, выпили с отвращением чаю, взяли свои
рюкзаки и пошли в школу, а им навстречу – те, кому в офис к девяти утра и не
опаздывать, у этих в глазах вообще пустота, а лица больше всего похожи на синюю
смерть. Сейчас они зайдут в метро, протолкаются через турникеты, пропустят пару
поездов и уедут-таки из нашего района в другую жизнь. Мы в курсе, потому что
все они ходят мимо наших окон – воспитательницы, школьники, офисные работники,
продавщицы.
Глава 2. Долгая счастливая жизнь
В необозримом, но прекрасном
будущем наш квартал всё-таки снесут. Вместо дурацких пятиэтажек построят
хорошие, годные семнадцатиэтажные дома; дворы и проулки зальют асфальтом, чтобы
жителям было куда ставить машины, а от всех нас не останется даже воспоминаний.
Последние годы – с тех пор, как объявили программу сноса, – это знание является
определяющим для всех. Оно разделило небольшой, в общем-то, район на
параллельные миры.
В одном мире находятся жители
высоких домов, особенно новых, построенных по той же программе – стараются
делать вид, как будто ничего не происходит. Как будто вокруг нет ничего
неблагополучного и подлежащего сносу. Потому что когда здесь начнут сносить и
строить, всё кругом превратится в облако пыли, и сквозь эту пыль они не скоро
увидят синее небо. Так что они используют техники боевого солипсизма – общаются
только с соседями, а на остальных смотрят сквозь, представляя себе, что их тут
нет и быть не может. Эти техники везде отлично работают, кроме детских площадок
– попробуй не пообщайся на детских площадках.
Блондинка из нового дома качает
на качелях крошечного ребёнка – в зелёном шотландском берете и сопливого по
самый помпон. Второй её ребёнок, чуть побольше, хочет качаться на других
качелях, в противоположном углу площадки, так что у блондинки проблема. Она
говорит девушке с таким же крошечным ребёнком в замызганном джинсовом
комбинезоне:
– Мишенька,
хочешь покачаться? А вы знаете, он всегда так близко к качелям подходит! И всё
подходит и подходит, пока только взрослый не заметит и не скажет ему. Миша,
покачаться хочешь? Ну садись рядышком. Покачаете их?
Девушка морщит нос, но, конечно,
качает, пытаясь подобрать название для помады этой женщины. Кроваво-баклажановый?
Рядом с песочницей тем временем
дети постарше находят дохлого голубя, и один начинает пинать его в кусты и бить
палочкой, а его мама начинает визжать:
– Аааа,
не трогай! Он же больной, заразный!
А мальчик говорит:
– Аааа,
так тебе и надо, проклятая ворона!
А другой мальчик очень
расстроился и говорит:
– Аааа,
почему так и надо, почему ты его так?
А другая мама говорит:
– Это не ворона, это голубь, его,
наверно, кошка съела.
Первый мальчик отвечает:
– А вот у меня ворона игрушку
утащила и не вернула!
Второй кричит:
– А вот если бы, например, твою
маму убили, тебе бы приятно было?
Второй мир представляют наиболее старые
жильцы пятиэтажек, ветераны нашего района, которые, вполне возможно, уже не
существуют вне его, рассеиваются, как пар, на расстоянии в пятьсот метров – по
крайней мере, никто уже очень давно не видел их в каких-то других местах. Они,
наоборот, игнорируют любые новости и любые изменения. Жизнь коротка, а если ещё
обращать внимание на новости, то совсем ничего не останется. Как будет, так и
будет, чего уж там.
– Чё, правда что ли шестьдесят седьмой сносят? – спрашивает Аня у
Оксаны. – Не слыхала?
– Да вроде чего-то сносят… Кто-то
мне говорил, жильцы поехали квартиры смотреть. Ну, может, и снесут… Спроси
Афанасия, он вроде ж там живёт. Или не там?
– Ой, да много он знает. Из-под
него кровать снесут, он и то не заметит.
Афанасий и правда не в курсе.
Бело-розовые семнадцатиэтажки, уже пять лет как
построенные, но всё ещё новые, и их жителей, приехавших на блестящих машинах и
теперь пытающихся припарковать их где-нибудь каждый вечер, Афанасий тоже
никогда не замечал.
Последняя, крайне малочисленная
группа жителей, которая, тем не менее, производит шума больше, чем две другие
вместе взятые, и от этого вовсе не кажется малочисленной – это те, кто верит в
чудеса. Раньше-то переселяли в новые дома, хорошие, и прямо чуть ли не в нашем
районе. Ну, может, подальше, к Черёмушкам, но кого-то вон и сюда переселили.
Прямо вот в эти новые дома. А если сильно постараться, то могут и две квартиры
дать. А чё, нормы же. Вон, Антонина прописала к себе
каким-то образом шесть человек, теперь ей жилой площади должны дать не меньше
девяноста шести метров.
Активисты из последней группы
печатают воззвания и раскладывают их по почтовым ящикам. С целью расшевелить
равнодушное большинство. У которых работа, дети, запой и мало ли что ещё.
– Начался процесс расселения!!! –
пишут они нам, обильно уснащая текст восклицательными знаками. – Несмотря на
проект, представленный в декабре 2008 г. на публичных слушаниях, расселение
началось от угла Нахимовского – Профсоюзной. Причём жителям предлагается или
вторичное жильё, или другой район!
И вот мы все достаём эти бумажки
с восклицательными знаками из своих почтовых ящиков и синхронно пожимаем
плечами, не понимая, чего от нас хотят, и что мы, собственно, могли бы сделать,
даже если бы понимали.
Вслед за бумажками приходит
активная женщина Лиана и начинает тараторить.
– Ой, вы знаете, нам не надо
соглашаться на снос, если вдруг что. Нам нужно соглашаться, если нам предложат
нормальные условия! Вы знаете, что есть проект по надстраиванию
пятиэтажек? Нам это совсем не надо, совсем. А вот ремонт фасада – да. Вы
балконы видели? У нас как минимум два аварийных балкона в доме! Нам надо, чтобы
их укрепили. Я с них не слезу, с гадов. Ничего, фасад сделаем, ремонт в
подъездах… У нас такое местоположение!
– –
Местоположение у нас
действительно такое. Не центр, не окраина, некоторая средняя полоса. Если в
центре у всех работа, институты, бульвары и кафе, а на окраинах – сотни
торговых центров и в них тысячи магазинов, кинотеатров и подземных парковок, то
у нас – только наши пятиэтажки. К нам крайне редко приезжают по делам, разве
кто ищет пенсионный фонд (прямо, потом через двор и слева увидите). Когда те,
кто работает, уходят на свою работу, у нас остаются только постоянные
обитатели.
Игорь выходит покурить на балкон
третьего этажа. У Игоря бритая голова, на шее – цепь и татуировка, пониже –
белая майка и тренировочный костюм. Внизу Игорь заканчивается чёрными
кроссовками (на улице) или резиновыми шлёпанцами (на балконе). По утрам Игорь
благодушен. Он медленно курит и разговаривает с проходящими мимо знакомыми.
Вот старушка Гераськина
говорит ему:
– Ты гляди, какую у вас красоту
сделали!
Это она про детскую площадку. Там
только что выложили всё плиткой, посадили кустики, поставили скамейки и фонтан.
На другую часть положили мягкое покрытие и привезли новые песочницу и горку –
чтобы детям тоже стало веселее.
Игорь отвечает:
– Это какую же красоту?
– Ну вот, фонтан, лавочки
поставили…
– Так это два года уже.
И ухмыляется. Пошутил.
По вечерам – вечер в данном
случае стоит понимать как расплывчатый период между двумя часами после полудня
и открытием булочной на следующий день – Игорь выпивает с друзьями. В основном
они живут тут же, неподалёку. Его лучший друган Санёк
– в соседнем подъезде. И у него жена Людка. Толян – в
тридцать шестом. А вообще у Игоря много друзей, в хорошую ночь – не меньше
двадцати.
Игорь плоть от плоти девяностых
годов – со своей цепью и мутными занятиями, с пластиковым пакетом, в
тренировочном костюме с надписью «abibas». Больше таких не делают. Только
в девяностые он уже давно был бы мёртв, а сейчас ничего. Повезло.
Вниз от стадиона, расположенного
в центре района, ведёт сквер. На лавочках там с утра до вечера сидят старушки,
между ними прохаживаются другие старушки, пободрее. Туда же выходят гулять
женщины с колясками. По субботам к каждой лавочке в сквере прилагается
собственный пьяный, лежит на земле в расстёгнутых штанах. Поэтому в выходные
старушки занимаются другими делами, а женщины с колясками гуляют в других
местах. Но по будням здесь. По будням многие вообще проводят тут всю прогулку,
так и ходят с коляской по скверу триста метров вперёд и столько же назад –
несколько часов. Потому что тут относительно гладкая дорожка, не ездят машины и
вокруг – деревья, символизирующие воздух. С утра до вечера в сквере мелькают
разнообразные цветные коляски, и в каждой лежит важный толстый младенец, а за
коляской идёт тётенька, как будто аист – за плугом и пахарем.
Больше всех гуляет Лена – она
считает, что ребёнок должен как минимум пять часов в день проводить на воздухе.
У Лены очки и растрёпанные волосы – на линзы и укладку у неё больше нет
времени. У Лены решительный и бледный вид давно не спавшего человека. Также у
Лены запоминающаяся коляска – тёмно-синяя, с яркими красными и оранжевыми
цветами, на толстых колёсах. Филипп у неё всегда закутан, Лена боится, что
иначе он простудится. Летом – в байковое одеяло, зимой – в шерстяной плед и
пуховый конверт. Это вызывает диспуты на лавочках, большинство старушек
одобряют.
Ходить пять часов по скверу –
такое сложно выдержать. Лена начинает со сквера, а потом методично объезжает
все детские площадки. Но надолго нигде не задерживается, потому что Филипп
просыпается. С начала лета, когда начался её многокилометровый поход, Лена
выучила все коляски в округе.
Есть маленькая розовенькая колясочка. С ней гуляет чаще всего
представительный бритый мужик в пиджаке. Коляску он возит одной рукой, и
возникает ощущение, будто она ему по колено. А как-то Лена видела розовую
девушку – в белом тренировочном костюме, со светлыми волосами, она достала из
маленькой розовой колясочки крошечную розовую девочку в белом комбинезоне и
стала качаться с ней на качелях.
Жёлто-серая коляска – рискованное
сочетание цветов. В ней обитает девочка с очень необычным лицом. Яркие тёмные
глаза, чёрные-чёрные ресницы, чёрные волосы, ярко-красные губы – всё в целом
очень красиво, но не вполне в том роде, в каком ожидаешь от человека нескольких
месяцев от роду. Руки она всё время держит перед собой, как будто в них был
бублик, а потом улетел.
Чёрно-белая коляска – с ней тоже
очень много гуляют.
Ярко-красная, двойная, для
близнецов. С очень узкими люльками – бессмысленный компромисс, двойная коляска
всё равно не проходит ни в какие двери и не помещается ни в какой лифт. Красную
коляску возит бодрая и решительная женщина с длинными волосами, в огромных
тёмных очках, высокая и худая – всё немного чересчур, спокойная так, как и
обычные-то люди не бывают, не то что родители близнецов.
Ещё одна двойная коляска –
чёрная. С ней гуляют по очереди все, кроме мамы – мама, видимо, лежит без
сознания в это время, отдыхает. Довольно часто гуляет бабушка, молодая и
озабоченная, папа, совсем юный молодой человек с хвостом, прабабушка и
прадедушка. В холодную погоду прабабушка и прадедушка гуляют надевают вместо
обычных варежек прихватки – слегка обгорелые, в синюю и белую клетку.
Девушка с чёрно-белой коляской
имеет обыкновение танцевать перед подъездом с орущим мальчиком на руках.
Несколько бесконечно долгих минут проходит, прежде чем он соглашается лечь,
глядя прямо в небо. Народ же кругом живёт сплошь общительный и готовый помочь
советом.
– Может, у него ножки
подогнулись! – говорит женщина с сумкой на колёсиках.
– Наверно, она мёрзнет! – говорит
пожилой мужчина с палочкой.
– Живот болит! – кричит
дворничиха.
Из подъезда выходит тётя Маша Еманова. Тётя Маша Еманова живёт
прямо под Игорем. Когда-то давно, когда Игорь был ещё маленький, тётя Маша Еманова была наоборот огромная, и больше всего ей подходило
слово «бабища». Когда она приходила жаловаться на Игоря, ему казалось, что её
задница слева и справа упирается в стены – левую и правую. Многие удивлялись,
как она вообще помещается в крошечных коридорчиках типовой пятиэтажки.
Время шло, и как-то постепенно
тётя Маша разругалась со всеми окружающими. Может, с кем-то не успела, но тот,
значит, умер. Дети давно уехали и предпочитали навещать её ненавязчиво, раз в
пару месяцев. Сама тётя Маша драматически уменьшилась и стала наоборот совсем
небольшой старушкой. Даже сложно себе представить, что человек может так
уменьшиться. Теперь кажется, что даже если она ляжет на пол поперёк крошечного
коридорчика типовой пятиэтажки, то еле-еле достанет головой и ногами до стен,
левой и правой. Один глаз у тёти Маши не видит, она ходит с палочкой и стала
молчалива. Палочка и молчаливость происходят от перенесённого инсульта и
абсолютно чужеродны тёте Маше. Особенно молчаливость. Мысль у неё очень сильно
опережает слова и крутится в глазу, не имея выхода наружу.
И вот, вышла из подъезда тётя
Маша Еманова, и вся её фигура обозначила неодобрение.
Она подошла и внушительно остановилась. Правый глаз осветился торжеством. Она
хотела сказать тысячу разных вещей, но сказала только:
– Приучила!
А потом добавила:
– Кошмар!
Два раза в день можно видеть, как
через весь район проходит женщина с собаками – афганскими борзыми. Она не
гуляет на стадионе, как остальные собачники, а пересекает весь район по
диагонали и исчезает где-то за гаражами. Собак три штуки, белая, рыжая и чёрная
– конь белый, другой конь, рыжий, и конь вороной, только нет четвёртой борзой,
бледной, имя которой – смерть.
Женщина высокая и худая, как и
положено владельцу этих костлявых борзых – все они похожи если не на своих
собак, то друг на друга. Но всё-таки вряд ли смерть – это её имя. Хотя ходит
она всегда по какому-то бездорожью, рядом с асфальтированными дорожками,
неожиданно вылетает из-за углов со своими борзыми, как призрак.
Все три собаки носят специальные
шапочки. Чёрная – чёрную шапочку, белая – белую, рыжая – рыжую. Тон в тон.
Глава 3. Лучший вид на этот город
Два или даже три раза в неделю у
нас происходит странное событие, привыкнуть к которому никто так и не смог,
несмотря на его регулярность. Александр Сергеевич – из дома 34 корпус 1 –
проводит экскурсию. Прямо вот тут, среди пятиэтажек. Его обязательно сопровождает
переводчик, потому что туристы исключительно иностранные. Местные жители
смотрят на них так же, как смотрели бы на караван верблюдов, если бы он вдруг
спустился по дорожке от метро «Профсоюзная» и пошёл нашими проулками, иногда
останавливаясь посреди дороги.
Александр Сергеевич являет собой
довольно впечатляющее зрелище. Фигура и выражение лица Александра Сергеевича
вызывают такое ощущение, будто он хранит очки рядом с пистолетом, хотя ни
очков, ни пистолета у него нет. Носит он, например, фиолетовые кроссовки,
старые чёрные брюки со стрелками, заутюженными до такой степени, что можно
порезаться, длинную белую рубашку и бирюзовую спортивную куртку. В каком-нибудь
крайне модном месте недалеко от центра это могло бы выглядеть вполне уместно и
актуально, но у нас, в краю жёлто-зелёных бордюров и поехавших крышей
алкоголиков, такие прикиды вызывают скорее мысли о
белой горячке, чем восхищение. Старушки в сквере синхронно качают головами –
совсем сбрендил на старости лет. Ну хотя оно и понятно, столько пережил. Зато
иностранные туристы не возражают, им нравится. Они воспринимают Александра
Сергеевича как вполне органичного проводника.
Свою экскурсию Александр
Сергеевич начинает с другой стороны Профсоюзной, от института научной
информации по общественным наукам. Он ни слова не говорит туристам про
общественные науки, его интересует не научная информация, а величественная
картина запустения. Модернистское здание, построенное в 1974 году по проекту
трёх архитекторов, должно было представлять собой соединение стеклянных и
бетонных конструкций в эстетике брутализма. Первый и второй этажи нарочито
простого фасада состоят из окон и солнцезащитных рёбер, третий этаж застеклён,
в крыше – зенитные фонари. Стёкла в окнах не мыли лет двадцать, штукатурка
потрескалась и пошла пятнами плесени. Прямоугольный бассейн, расположенный
перед зданием, пересох и зарос мхом. Мост, по которому можно было перейти через
бассейн и зайти прямо в окна третьего этажа, перегорожен заборами. Весной и
осенью под ним живут бомжи, и всюду разбросаны пакеты с их пожитками. Из
бетонных плит растёт трава. И только небо по-прежнему отражается в окнах.
Александр Сергеевич немного
рассказывает про советский модернизм. Немного про то, что во время
строительства здесь снимали некоторые сцены «Соляриса»
(ну, вы наверняка слышали, Тарковский, великий режиссёр). И заодно о том, что
до всякого института тут был пустырь, на краю которого стоял ларёк и вокруг
него столики. И вот в этом ларьке продавали жигулёвское пиво, и рядом всегда
толпился народ. Даже зимой в этом ларьке продавали пиво – подогретое, в
жестяных чайниках.
Этот предварительный рассказ
делает туристов, до того посещавших Красную площадь и гулявших по сверкающей
Тверской, более восприимчивыми к местной культуре. Когда Александр Сергеевич
чувствует, что вступление подействовало, то переводит туристов через дорогу по
подземному переходу и приступает к основной части – осмотру пятиэтажек.
– Хрущёвки,
– сообщает Александр Сергеевич, – названы по имени генерального секретаря СССР
Никиты Хрущёва. Самые простые дома на свете. Ничего лишнего, вообще – не то что
украшений или каких-то декоративных элементов, но и штукатурки, карнизов,
всего. Собираются как конструктор, проще, чем лего!
Один дом можно было собрать за неделю – и это не сейчас! Это в пятидесятые
годы! Ну, обычно всё-таки за десять-двенадцать дней делали. Собирается из
готовых блоков, монтируется без раствора. Видите, вот на этом фасаде особенно
хорошо видно готовые блоки. Всего двадцать видов деталей – сплошной блок,
оконный блок, дверной…
Из дырки в подвал вылезают
бесконечные кошки разных оттенков чёрного. Их зовёт старушка Гераськина – кисоньки, кисоньки! Кошки собираются вокруг
неё и на минуту замирают, пока она развязывает пакет с мясными обрезками.
Воробьи на кусте сирени орут до разрыва сердца, но не улетают. Кошки, не
отрываясь, смотрят на старушку Гераськину. Если она
провозится с пакетом ещё немного, то плохи её дела. Старушка всё-таки
развязывает, чёрные кошки набрасываются на мясо, за минуту съедают его и
растворяются в кустах.
– Квартир несколько видов, всё
типовое. Высота потолков два пятьдесят. Площадь кухни – пять с половиной
метров. Внутренние перегородки – из фанеры. И всякого мусора. Я знаю, когда моя
соседка ругается с мужем, она знает, когда я хожу в туалет. Лифта нет. Теплоизоляции,
ну как вам сказать, – немного. Дует из всех щелей. Канализация не всегда
выдерживает, так что у тех, кто живёт на первых этажах, обычно есть ключи от
подвала – перекрыть воду если что.
Дорога перед детским садом
аккуратно перегорожена двумя бетонными блоками. Между ними проход точно по
ширине детской коляски, причём двойная уже не пройдёт. Это сделано для того,
чтобы мимо детского сада не ездили машины, которые привозят детей в английскую
школу – их слишком много. Бетонные блоки там уже давно, под них нагреблось
грязи. На улице и на тротуаре перед детским садом опавшие листья лежат, пока не
растают, – районные дворники считают, что раз положили блоки, то пусть сами
разбираются, а сторож детского сада считает, что в гробу он это всё видал.
– Теперь я вам скажу неожиданную
вещь. Эти дома – они прекрасны. А знаете почему? Потому что это отдельные
квартиры. Молодые не застали уже, а я помню. Мы до шестьдесят первого года жили
в коммуналке! Коммуналка – это значит одна квартира на восемь разных семей. Ну,
на сколько угодно семей, у нас было восемь… Мне теперь вообще всё равно, что
она там у себя в туалете делает, главное не у меня. Или что кухня маленькая. В
коммуналке у нас была большая. Три плиты, восемь столов. Маленькая и своя
гораздо лучше.
В низине между двух школ лежит
стадион. Вся земля – за исключением одного маленького пятачка перед
покосившимися воротами – в кочках и ямках. Никто много лет ни во что не играл
на этом стадионе. Он зарос травой и кустами, летом воздух над ним гудит. Тут
водятся кузнечики и стрекозы, а маленькая домашняя собачка во время прогулки
может встретить колоссальную мохнатую гусеницу и получить психическую травму.
Осенью над стадионом летают воздушные змеи, а зимой воздух здесь не гудит, а
визжит – дети катаются с горки.
– Это всё часть района
«Черёмушки» – исторического района. Именно здесь, у нас, появились первые
пятиэтажки. Ну не прямо буквально вот здесь, но неподалёку, у метро
«Академическая». Есть несколько серий хрущёвок, но
все они отличаются незначительно. Где-то кухня на полметра больше, где-то
туалет и ванная отдельно. Но в целом все они почти такие же, как та, первая. А
вообще и в ту сторону, и в эту – ещё много, много кварталов пятиэтажек. Ну
сейчас уже снесли что-то, но всё равно пока много. В честь наших «Черёмушек» называются районы во многих городах, хотя у них
отродясь никакой черёмухи не было. Целая есть оперетта Шостаковича (ну, знаете,
Шостакович), тоже так и называется – «Москва – Черёмушки».
В некоторых дворах остались
штанги и верёвки для сушки белья. В основном бельё сушат на балконах, и
некоторые до краёв переполнены разноцветными трусами и полотенцами. Но и
верёвками во дворах кто-то пользуется – на ветру покачивается оранжевый рабочий
комбинезон, прицепленный за лямки и от этого ставший выше человеческого роста,
а рядом с ним – пугающе леопардовый пододеяльник. Раньше, до массового
изобретения пылесосов, здесь же выбивали ковры. Сейчас никто, конечно, так не
делает. Иногда могут вынести зимой, почистить снегом, освежить после пылесоса.
– Это был 1958 год. Первую хрущёвку построили в 1958 году. А наш квартал почти весь
1960-го, все вот эти дома. Несколько есть 61-го. Но в целом за несколько
месяцев его построили, и мы все тогда же и переехали. Ох, что тут было. У всех
новоселье, все счастливы. Никакая старая мебель не помещается, нужно доставать
новую, под эти габариты. Какие-то вещи вдруг появились, которые женщины,
оказывается, всю жизнь хранили. Салфетки, занавески. Тогда ещё в гости часто
друг к другу ходили, смотрели, кто как устроился. Почти каждые выходные –
субботник. Деревья сажали, дорожки делали, дворы устраивали.
Все помойки обнесены аккуратными
загородками, некоторые даже с крышей, и покрашены в зелёный, иногда – с жёлтыми
цветочками. Собаки и бомжи, проводящие там много времени, даже как-то стали
аккуратнее. Все заборы и заборчики, которых кругом очень много, буквально
каждый клочок земли отделён от асфальта собственным заборчиком, тоже покрашены
в два цвета, например, белый и фиолетовый. А на трансформаторных будках и
других хозяйственных постройках нарисованы картины. С идиллическими сюжетами –
море и корабль, или городской пейзаж, или какой-нибудь закат. Или вот озеро
среди зелёных лесистых и травянистых берегов, из одного берега торчит труба, а
под ней – ржавый подтёк. Получилась сатирическая картина про загрязнение
окружающей среды. Диорама.
– Задумывалось, что каждый
квартал будет самодостаточным. Никуда не надо будет ходить. Тут тебе и
магазины, тут тебе и детские сады со школами, должна быть вся инфраструктура.
Ну вся – не вся, вся не везде получилась, но что-то есть. У нас тут, значит,
есть театр – серьёзно, называется «Бенефис», – есть детская поликлиника, ну,
понятно, школы и детские сады – школ три штуки, детских садов ещё больше,
гаражный кооператив, автошкола, практически все нужные магазины.
Верхняя часть района более
культурна, чем нижняя. Как раз там находятся театр и поликлиника, а пятиэтажки
натыканы не так густо, как внизу, так, что солнце даже зимой иногда падает на
землю. Попасть из одной части в другую – если идти не по улицам, а дворами – не
так просто. Между ними небольшой перепад высот и полоса бездорожья. Нужно либо
карабкаться в горку, либо знать тайные тропинки за школами.
– По программе расселения всех нас
тут должны расселить, а дома эти снести. Собственно, по программе их и нет уже,
этих наших домов. Не верьте, так сказать, своим глазам. У нас тут все, конечно,
только и ждут что этого расселения, прописали к себе по пятнадцать человек.
Большие квартиры хотят, в новостройках. Чтоб кухня – десять метров! Ну не знаю,
я в это не верю. Опять обманут, иначе ж не бывает.
Экскурсии Александра Сергеевича
очень популярны. У него целая очередь из разных турагентств.
Глава 4. Те времена, когда уууу
Александр Сергеевич, его жена
Ирина и Валерка – которому было тогда всего полгода – получили квартиру в новом
районе тогда же, когда и все. Где-то в шестьдесят первом году. Они были похожи
на всех своих соседей – и ещё на персонажей агитационных фильмов. Молодые бодрые
семьи, обычно с детьми. Они приезжали в кузовах открытых грузовиков, держа на
коленях картины и горшки с цветами, тащили по лестницам узлы и коробки.
Саша и Ира не стали ставить
обеденный стол на кухню – многие пытаются впихнуть туда стол и табуретки, и в
результате не повернуться. Стол со стульями был в большой комнате, и там же
сервант, диван и два кресла. А на кухне – только плита, раковина, стол для
готовки и холодильник «Юрюзань». В нише над раковиной сделали полки для
тарелок, на раму окна, ведущего в ванную, прибили крючки для поварёшек. На
кухонное окно повесили две пары занавесок – обычные и маленькие, на пол-окна,
на специальной перекладине. А в комнатах – шторы и тюль. Хрустальные люстры
были бы велики, поэтому купили попроще, на пять рожков.
Ирина Евгеньевна каждый день
ходила на работу в детский сад – сначала вдоль дома, потом ещё сто метров по
тропинке. Жэк и сберкасса рядом, булочная тоже,
остальные магазины – на перекрёстке Профсоюзной и Нахимовского, он тогда
назывался улицей Красикова. По выходным ходили на рынок. Ирина Евгеньевна
покидала Черёмушки не каждую неделю и даже не каждый месяц. Если когда в
«Тысячу мелочей» на Ленинском или в дальнюю аптеку. Александр Сергеевич работал
в нии с непроизносимым названием. На работу он тоже
мог ходить пешком, хотя и подальше, конечно.
Второй сын, Сеня, родился только
через десять лет. Они, конечно, очень отличались, Валерка и Сеня, а разница в
возрасте не дала им толком познакомиться. Валерка неожиданно для окружающих
решил во что бы то ни стало стать кинооператором. Никто не верил, что он
поступит во ВГИК – это как-то далековато от наших пятиэтажек. Дети знакомых в
основном кончали ПТУ, бывало – поступали в МГУ или ИнЯз,
но чтобы во ВГИК – такого не было. Тем не менее, Валерка поступил и через
какое-то время действительно стал оператором.
Он много ездил по разным городам,
и хотя формально продолжал жить с родителями – в кладовке висела его одежда, а
значительную часть маленькой комнаты занимала его кровать, которую Сеня всегда
стремился завалить своими вещами, – дома почти не бывал. На каких-то съёмках
Валерка и познакомился с этой девушкой, Полетт. Их
свадьба относится к тем событиям, которые обсуждаются в нашем районе годами.
Вполне возможно, что если сейчас спросить кого-нибудь, хотя бы старушку Гераськину, она скажет:
– Помню, как не помнить. Невеста
у него, француженка эта, была не в белом платье, а в светло-бежевом. Простое
совсем, без ничего. А как смотрится! Шляпка у неё была, а не фата. Шляпка с
лентами. И перчатки такие длинные-длинные, по локоть. А Валерка-то! У него был
такой лёгкий светлый пиджак, но не знаю, он как будто мятым выглядел. Я такое
не очень понимаю. По-моему, всё должно быть отглажено, отутюжено. Окна, помню,
все были настежь, и пили шампанское из таких высоких бокалов. И прямо отсюда
они поехали в свадебное путешествие. Такси к подъезду приехало.
Валерка уехал во Францию. Это
были уже восьмидесятые годы, никто никого не осуждал – но и не понимал, и даже
не делал попытки. Он часто присылал открытки, и всегда звонил на Новый год и
все дни рождения.
Сеня же ничего похожего. Дальние
страны его не манили. Сеня сходил в армию – вполне благополучно, поступил в ПТУ
– их к тому моменту переименовали в колледжи, так что он закончил колледж.
Почти сразу женился на своей бывшей однокласснице Светке и буквально через три
месяца у них родился мальчик.
Жили они, понятно, вместе с дядей
Сашей и тётей Ирой. И все были довольно счастливы, несмотря на стеснённые
обстоятельства.
– –
Наиболее распространённый вид
ремонта, который делают в хрущёвках, – это
превращение большой проходной комнаты в подобие изолированной. Подобие – потому
что зачастую она бывает проходной дважды – один раз на кухню и другой раз в
комнату. Если убрать кладовку и отпилить от проходной комнаты длинный узкий
коридор, то по нему можно ходить в маленькую комнату сразу из прихожей. Но
делать ещё один узкий коридор в кухню – как-то уже чересчур. Впрочем, сейчас
по-всякому делают, в том числе объединяют кухню с ванной или вообще убирают все
стены, чтобы получилась студия.
Ирина Евгеньевна и Светка
периодически обсуждали, не сделать ли им ремонт, чтобы Сене и Светке не ходить
через родителей, хотя ничего страшного, в общем-то, все привыкли. И если
сделать, то какой. Но как-то не успели. То одно, то другое.
Когда Вите было два с половиной,
Сеня и Света поехали с друзьями в гости, куда-то под Тулу. По пути остановились
на обочине шоссе, одной девушке нужно было выйти. Погибли все, кроме неё – их
машину буквально снесла потерявшая управление фура. Водитель заснул за рулём.
Ирина Евгеньевна после этого
вроде как немного сошла с ума. Витенька, разумеется,
остался у них с Александром Сергеевичем – Светкины родители и самой Светкой не
особенно интересовались – и время от времени у неё в голове что-то сдвигалось.
Как будто Витя – это Валерка, и сейчас не девяностые, а снова шестидесятые. В
такие моменты она начинала, например, бояться зайти в ванную. Там за тридцать
лет произошли наиболее заметные изменения – стены стали другого цвета,
появилась стиральная машина. Ирина Евгеньевна не понимала, что происходит, и
впадала в панику. Потом успокаивалась. В целом ничего угрожающего или опасного.
Александр Сергеевич очень сильно
сосредоточился, так, что только краем сознания отмечал меняющийся мир вокруг.
Каких-то бандитов, исчезающую зарплату, пустые магазины, внезапно начавших пить
знакомых. Одно время куда-то пропали дворники, и всё постепенно замусорилось.
Александр Сергеевич не ушёл из института совсем, но работой его больше не
считал. В качестве работы он теперь чинил мебель и иногда телевизоры, менял
краны, вешал люстры и прибивал полки.
Когда Вите было семь, а
Александру Сергеевичу – пятьдесят семь, Ирина Евгеньевна умерла. Внезапная
остановка сердца.
Александр Сергеевич
сосредоточился ещё больше. Квартира, где они теперь остались вдвоём, как будто
бы законсервировалась. В ней ничего не старело и не менялось. Раз в неделю они
делали генеральную уборку, раз в месяц стирали шторы. Витя приходил из школы и
звонил Александру Сергеевичу:
– Слушай, я тут купил морковку,
луковицу и этих… Куриных рёбрышек. Нет, бёдрышек. Это
всё сколько варить?
А Александр Сергеевич приходил с
работы и говорил:
– Гляди, старый монитор отдали!
Они собирали для Вити компьютер.
Корпуса у него было, просто куча соединённых проводами деталей на старом
письменном столе.
Кроме компьютера ничего нового в
квартире не появилось.
Одновременно с этой консервацией
часть разума Александра Сергеевича наоборот раскрылась. Ему вдруг стали
интересны вещи, которые никогда не были интересны раньше. Некоторые книги и
фильмы он первый раз читал и смотрел вместе с Витей. Он даже стал слушать
музыку.
Удивительным образом у них всё
сложилось хорошо – насколько это было возможно в предлагаемых обстоятельствах.
Между ними не возникло никакого непонимания, даже в тот сложный момент, когда
Вите исполнилось четырнадцать. Служба опеки ни разу не имела к ним претензий.
Денег в целом хватало, ещё и Валерка немного помогал. Витя вырос внимательным и
самостоятельным до крайности, дед для него значил столько же, сколько могли бы
значить все люди, когда-либо жившие в этой квартире.
Как так получилось, что Витя
уехал от него, Александр Сергеевич не мог достоверно восстановить в памяти. В
последнем классе Витя выиграл какую-то олимпиаду по математике, ему предложили
бесплатное обучение во Франции: год по специальной программе. Валерка и Полетт обрадовались, жить Витя мог у них. Всё так идеально
сошлось. Даже Александру Сергеевичу было очевидно, что это наилучшее возможное
будущее.
Глава 5. Пацаны вообще ребята
Санёк, друг Игоря из соседнего
подъезда, купил кровать. Потому что его жена Людка очень на него взъелась. У
них раньше была нормальная кровать – такая старая тахта. Ещё пару лет назад у
неё треснул корпус, и Санёк всё обещал починить. Но вместо этого как-то они с Толяном разломали её чуть не на щепки, и кидались этими
щепками друг в друга и из окна в прохожих. И теперь Санёк с Людкой спали на
синем надувном матрасе. Людке всё вроде было нормально, а потом надоело. Она на
Санька наорала и вытолкала его за дверь. Потом помирились, но начало уже было положено.
Теперь чуть что Людке не нравилось, так она сразу про кровать.
Потому что Санёк, в общем, тоже
понимал, что нужна кровать. Это было у него слабое место.
Ну вот, как-то Санёк звонит Игорю
и говорит:
– Слышь? Алё? Мы тут кровать
заказали. Помоги донести. А то чё-то насчитали дохуя за подъём на этаж. Лучше сами поднимем и на эти
деньги накатим.
Игорь говорит:
– Так бля конечно. На пятый этаж
кто тебе меньше насчитает.
В наш район доставка из Икеи дешёвая, потому что недалеко. А вот подъём на этаж
правда дорого получается – лифтов нет.
– Звони Толяну,
– Игорь говорит.
– Да позвоню.
– Ну я сейчас поем, зайду.
Игорь поел супа с курицей,
посмотрел по телевизору Малахова. Потом какой-то старый советский фильм
посмотрел, задремал. Тут Санёк ему кричит с улицы:
– Игааарь!
Ну ты где там?
Игорь спустился. У соседнего
подъезда стояла действительно кровать – четыре большие плоские коробки и
огромный матрас.
– Вы чё
бля, совсем? Куда вы её поставите-то?
– Да эт
Людка. Все уши прожужжала. Хочу нормальную кровать, бля, надоел мне этот
матрас. Ну куда. Матрас надувной. Его сдуем, кровать поставим. Какая нахуй
разница?
– Так погоди, ты чё, ей на день рожденья что ли кровать купил?
– Ну, – говорит Санёк. – А чё? Ну чё, потащили?
– Надо Толяна
подождать. Давай пока выпьём.
Санёк достал коньяк, выпили, не
отходя далеко от кровати. Потом ещё выпили. Игорь говорит:
– Полбутылки ещё осталось, давай
раскатаем. Толян не будет, ему на работу вечером.
Тут, понятно, пришёл Толян и возмущённо заорал:
– Это когда это коньяк мне мешал
работать, ёпта?
Потащили кровать наверх. Игорь с
Саньком взяли матрас, но он не прошёл в дверь. Пришлось его сгибать и
просовывать согнутым, но тут матрас высвободился и застрял. Толян
в это время стоял с коробкой сзади. Коробка была тяжёлая, килограммов тридцать.
Толяну не пришло в голову её положить, так что он
держал тридцать килограммов и медленно закипал. Именно в этот момент всем
жителям подъезда понадобилось войти или выйти. Внутри ждали тётя Муся с первого
этажа и её внучка, а снаружи стояли сосед Хорьков, его друг Василий и старшая
по дому Лиана. Лиане не нужно было во второй подъезд, но если она видела, что
где-то остановилось несколько человек, то тоже останавливалась и начинала
выяснять, в чём дело. Тётя Муся изнутри кричала, что они опаздывают на музыку.
– Вот гляди, – сказал Санёк, – мы
тут сколько стояли, пока Толяна ждали? Полчаса, не
меньше. Хоть бы один человек зашёл. Никто не заходил. Никому ничего не надо
было. А как только мы тут с этим матрасом застряли, так сразу толпы пошли. Как
в кино массовка.
– Ну давайте быстрее, ёпта, – закричал Толян, – чё вы там? Потом поговоришь.
Ему уже очень хотелось на
кого-нибудь наорать, но вроде как не на кого было. У Хорькова
сын мент, тоже Хорьков, а с Лианой связываться – себе
дороже. Так Толян и пыхтел под тридцатикилограммовой
коробкой, пока не увидел почтальоншу тётю Аню. Она везла за собой тележку, на
которую была поставлена картонная коробка с листовками, буклетами и каталогами.
Тётя Аня ходила из подъезда в подъезд и аккуратно рассовывала всю эту рекламу
по почтовым ящикам. Толян сразу возмутился:
– Так вот, значит, это ты мне
всякую хрень в почтовый ящик пихаешь, ёпта? Да лучше
бы на своей почте посылки доставляли, бля, ничего ж не дождёшься.
Он перехватил коробку со спинкой
кровати поудобнее, а тётя Аня подумала, что он хочет её ударить, и заголосила:
– Ай, убивают! Да что ж ты
творишь, ирод!
Хорьков и его друг Василий с
энтомологическим интересом взглянули на Толяна. Лиана
на мгновение замешкалась, выбирая сторону. Решила, что Толян
перспективнее, и принялась визгливо успокаивать тётю Аню. Общая громкость при
этом удвоилась. Толян попятился и чуть не уронил
коробку. Прохожие уже начали останавливаться, где-то прозвучало слово
«милиция». Но тут Игорь протолкнул всё-таки матрас и высунулся из-за него:
– Ну ты чё
тут? Пошли.
Принесли кровать, посидели. Игорь
вспомнил, что ему нужно встретиться со знакомым. Бывший его сослуживец
несколько лет назад уехал в Латвию, а сейчас вот приехал на несколько дней, и
Игорь собирался с ним встретиться.
Договорились у метро
«Профсоюзная». Игорь купил коньяку, а знакомый пришёл с газировкой. Постояли у
метро, дошли до двора, потусовались там. Игорь ел
семечки, и к скамейке время от времени подлетали голуби – думали, что в
очистках осталось что-то съедобное. Это почему-то очень рассмешило знакомого.
– Ну-ка, давай ещё кинь, –
говорил он. – Вот глупые голуби, ну!
– Да ну ладно, хватит, – сказал
наконец Игорь. – Чё ты голубей оскорбляешь?
Позвонили Саньку, решили пойти в
гости к Мише. Толян тоже пришёл, забил на работу. Сначала
пошли в булочную – купить клюковку. Жена Миши любит клюковку. Купили четыре бутылки. По пути к Мише ребята всё
выясняли, как там дела, в Латвии.
– Ну чё,
– спросил Санёк, – как там у вас в Литве, обижают русских?
– В Латвии, – сказал знакомый. –
Да не, не обижают.
– Чё, ваще что ли не обижают? А чё
тогда?
– Ну да ничего такого. Просто все
дружно живут.
– Дружат что ли ёпта? – спросил Толян.
– Ну так. Общаются мало. Никто
никого не обижает.
Подошли к девятиэтажке,
где жил Миша, стали звонить в домофон, но никто не отвечал. То ли домофон не
работал, то ли ещё что.
– Да не, – сказал Санёк, –
Миша-то Катьку того, у Зелёного увёл. Так Зелёный к ним теперь всё время
приходит и Катьку достаёт. Задолбал вконец. Вот они
теперь не открывают.
Стали звонить Мише по телефону,
но подошла Катька и стала долго выяснять, нет ли с ними Зелёного. А то будет
как в прошлый раз. Минут десять убеждали Катьку, что нет Зелёного.
Миша и Катька оба были немного
пьяные, но уже начавшие трезветь – так, что веселье перешло у них в раздражение.
Все поздоровались со знакомым Игоря, сели на кухне.
– Чё,
давайте что ли музыку какую-то включим?
– Да у него радио не работает, ёпта.
– Что ж ты радио-то не починишь,
баклан?
Пришёл Женька, поздоровался со
знакомым.
– Так чё,
ты прям из Литвы? У вас там, говорят, русских обижают?
Толян каким-то образом починил радио,
но не мог найти подходящую волну.
– Во, – закричал Санёк, – оставь!
Это транс, это этот, Ван Бюрен.
Толян на минуту остановился.
– Да ну на хрен, – сказал Миша, –
поставь что-нибудь нормальное. Во, во, вот это!
– Да ну, хрень какая!
– Сам ты хрень, это Диорама!
– Да ну на хрен.
– Поставь Макса Рихтера.
– Не, давай alt-J.
– Так чё,
– спросила Катька, – ты что ли из Литвы? Как там, русских не обижают? А чё ты не пьёшь? Ты что ли сам не русский?
Тут зазвонил домофон, и Катька
опять испугалась, что это Зелёный. Но это был брат Миши. Он ещё не успел нигде
выпить и был самым трезвым – за исключением знакомого Игоря.
– Ну чё
там, – спросил брат Миши, – русских не обижают? Да выключите вы нахрен это радио, ничего ж не слышно.
Катька и Миша тем временем ушли в
комнату и там заснули. Женька распахнул окно, потому что воздух на кухне, где
все курили, закончился. Знакомый стал вызывать такси, и все вышли на улицу его
провожать. Постояли немного на тротуаре, глядя в привычно оранжевое небо. В
свете фонарей под оранжевым небом дома вокруг казались совсем маленькими и не
настоящими. За Саньком пришла Людка.
– Слышь, – сказал Игорь, – иди
давай. Расскажешь потом, как кровать.
Глава 6. Шла кукушка мимо сети
Мало что Лена, накручивавшая по
пять часов в день, держась за коляску в цветок, не любила так, как гулять с
ребёночком. Год назад это показалось бы ей совершенно диким, но теперь она
совершенно одурела от бесконечных одиноких прохаживаний.
В нашем пятиэтажном районе Лена ориентировалась лучше всех. Она знала не только
где что расположено, но и где какой лежит асфальт. Внизу у сквера, например,
совершенно разбитый, как после бомбёжки, а слева от новых семнадцатиэтажных
домов есть дорожка кольцом, выложенная плиткой. Отличная вещь – четыре,
максимум пять кругов по плитке на высокой скорости, и Филипп засыпает.
Лена бы хотела гулять на детских
площадках – там жизнь, дети, родители, все разговаривают. Но Филипп у неё был
готов спать только в движущейся коляске, поэтому нигде не получалось
задержаться надолго.
Одна из самых популярных детских
площадок находится ближе всего к метро «Профсоюзная», почти на углу. Как раз
та, где завели фонтан и кустики. Объяснить эту популярность можно только
хорошей кармой, потому что ничего особенного там нет. Бывают в нашем
пятиэтажном районе и поприятнее площадки – с огромными новыми комплексами из
горок, лесенок и канатов и при этом совершенно пустые. А здесь по вечерам не
протолкнёшься: в песочнице сидят малыши, как грибы, на карусели и качелях
гроздьями висят дети постарше, кругом стоят родители, оставшееся место утыкано
колясками.
– –
Так, кстати, всегда было – и
когда Лена была маленькой и приезжала на выходные к бабушке. Тогда эта детская площадка
была раза в два больше, и на её северной оконечности располагались заповедные
заросли лопухов и крапивы, где крайне редко ступала человеческая нога. Время на
площадке проводили далеко не только дети.
Сбоку, между деревьями, стоял
большой стол, обитый каким-то чёрным материалом, пачкавшим одежду. Если
провести по нему ножом или спичкой, то оставался след. При этом стол был очень
мало исписан и изрисован. За этим чёрным столом дедушки играли в домино. С
небольшого расстояния чёрные костяшки на чёрной поверхности были не видны, и
казалось, что мужчины просто так лупят по столу. Иногда – по праздникам – они
покрывали чёрный стол газетами или белой бумагой и пили пиво.
С другого края, в зарослях
шиповника, был вкопан другой стол, зелёный. За ним бабушки играли в карты и
иногда пили чай. Бабушкинский стол был удобнее – там ничего не пачкалось,
вокруг стояли скамейки со спинками, а у дедушек никаких спинок не было. Но за дедушкинским столом ещё можно было посидеть иной раз, а
стол в зарослях шиповника был занят всё светлое время суток. К нему даже
приближаться без надобности не хотелось, настолько ядовиты были некоторые из
обитавших там бабушек.
Между столами были какие-то
сложные отношения, детям недоступные. Дети только замечали, что в чёрное домино
играют за чёрным столом, а у карт на столе в зарослях шиповника зелёные
рубашки, и шли дальше по своим делам.
Песочница тогда не пользовалось
особой популярностью – вероятно, потому что песок в ней бывал довольно редко.
Когда его вдруг привозили, все окрестные хозяйки стекались к песочнице с
небольшими ведёрками и кастрюлями и выкапывали себе часть песочной горки на
разные нужды. Дети висели на паутинке или до полусмерти укатывались на карусели
– тогда карусели тоже были уууу, не то что сейчас. А
средняя часть площадки была плотно утоптана кучей мальчишек, игравших там
каждый вечер в футбол. Зимой они пытались в хоккей – но без коньков, потому что
залить каток ни разу не получилось.
В общем, всем хватало места, и
никто не толкался локтями.
– –
Сейчас площадка большую часть
времени совершенно детская – несмотря на фонтан и скамейки. Взрослые
интересуются ей только в сумерках и в тёплое время года. В первой половине дня
там затишье. Школьники ещё не пришли, а маленькие дети уже ушли. Тогда там
только редкие дети со смещённым режимом и Лена с коляской, у неё тоже смещённый
режим.
Вот пришли маленькая тёмненькая
девочка лет трёх-четырёх с пожилой женщиной – няней или тётей, маленькая
светленькая девочка лет трёх с толстой розовой мамой и два мальчика лет четырёх
с очень молодой мамой. В мире детских площадок каждый ребёнок тянет за собой
взрослого, как будто самосвал на верёвочке.
Дети между собой как-то общались,
а тётеньки сразу расселись на лавочках и принялись бдеть. Больше они ничего не
делали, даже телефонов не достали. Просто сидели и смотрели за детьми. Две
девочки зашли в домик (а давай, домик на тебя напал!) и стали кидать камешки в
стену. Тут обе сопровождающие их женщины синхронно закричали.
– Лена, Лена, не кидай камни,
нельзя кидать камни! – кричала пожилая женщина. – В голову попадёт!
– Настя, Настя, нельзя так
делать, перестань! – кричала розовая мама.
– Ну я аккуратно! Аккуратно!
Аккуратно! – кричала тёмненькая Лена.
– А я тоже аккуратно, – крикнула
светленькая Настя, выходя из домика.
– Нет, нет, в голову попадёт!
– Нет, нет, нельзя, сейчас домой
пойдём!
– Ну разреши, ну разреши, ну тётя
Мадина, ну пожаааалуйста,
ну я аккуратно! – кричала Лена, подбежав к пожилой женщине и особенно напирая
на слово «аккуратно».
Настя прицеливалась заплакать.
Лена тихо встала и поехала на
следующую площадку, потому что от всего этого крика Филипп мог проснуться.
Интересно, думала она, я тоже такой стану? И у меня тоже нужно будет просить
разрешения покидать камешки?
Тайные дорожки, ведущие из нижней
части района в верхнюю, находятся слева от стадиона рядом с обычной школой и
справа от стадиона рядом с английской спецшколой. Правая дорожка очень
приятная. Она проложена между старых деревьев, так, что их кроны смыкаются
наверху, а корни разрушают асфальт. Вторая идёт просто по газону. С неё видно
безумные белые бюсты, установленные во дворе обычной школы – Тургенев, Ленин и
Сервантес.
По пути Лене встретилась старушка
в коричневом пальто. Она спросила, скрипят ли деревья. Недавно был сильный
ветер, некоторые деревья согнулись и, возможно, и в самом деле скрипели. Потом
она спросила, как ей лучше идти. Если пойти по правой дорожке, то её может
задавить деревом, а по левой бегает собака и может её укусить.
– Ушиб-то ладно, он пройдёт, а
если собака укусит? Это уж, наверно, не так быстро, – советовалась она с Леной.
Лена рекомендовала правую
дорожку, потому что она больше нравилась ей самой и потому что она сама боялась
собак, но старушка только покачала головой, прислушиваясь к своим ощущениям, и
пошла всё-таки по левой. А Лена пошла по правой, прислушиваясь к деревьям и
раздумывая, укусила ли старушку собака, если ни одно дерево не упало.
На маленьком футбольном поле –
рядом с той площадкой, где горка с эмблемой «Седьмого континента» – два
маленьких мальчика играли в футбол. Одного звали Лёша, и ему было, наверно,
года четыре. Второго звали Максим, и ему было, допустим, два с половиной. Лёша
говорил:
– Слушай, очень тебя прошу, ты
вот сюда не бей, понимаешь? Сюда не надо. Вот сюда бей… Хотя нет, сюда тоже не надо.
Я тебе сейчас объясню. Это штанга. И это штанга. А тебе надо вот сюда попасть,
в белое. Потому что это ворота. Ну ты понял теперь? Давай теперь бей.
Максиму было прекрасно, он бил, и
иногда даже попадал в ворота – в основном, когда подходил почти вплотную и
кидал мяч руками. Лёша ему благородно засчитывал за это гол.
Рядом с зелёной голубятней под
табличкой «Клуб голубеводов. Питомник №7691. Голубевод: Яковленко» сидел мужик
и ел семечки. У нас все едят семечки и очистки кидают на землю. Иногда подойдёшь
к лавочке, а на земле рядом с ней – четыре аккуратные кучки. Это значит –
четыре человека сидели. Мужик провожал взглядом девушку с младенцем в слинге, широко открыв рот. При этом обнаружилось, что во
рту у него только один зуб – золотой. Он грыз семечки одним зубом, зато
золотым. Когда девушка скрылась за деревьями, он подмигнул Лене и очень громко
сказал:
– Вот всё-таки пришло что-то
хорошее и от цыган.
И сплюнул.
На маленькую детскую площадку с
единственной песочницей приехала на коляске маленькая-маленькая девочка в
вельветовом сарафане, светленькая, с хвостиком на макушке. Она была с дедушкой
– лет пятидесяти, в джинсах, полосатом свитере и очках. Больше на площадке
никого не было. Дедушка достал её из коляски, поцеловал в щёчки и пустил бегать
по площадке, как заводную божью коровку. Обычно, когда с детьми гуляют мамы,
они с ними как-то возятся. То с горки катают, то камешки кидать не разрешают. А
он явно не знал, что с девочкой делать. Поэтому просто стоял рядом с коляской,
а когда она пробегала мимо, брал на руки, снова целовал в щёчки и ставил
обратно. И она бегала дальше.
На детской площадке в конце
сквера стоит качалка с двумя сидениями – надо сесть друг напротив друга и
качаться. Прибежали мальчик и девочка в джинсовых курточках и с шариками «му-му» и стали визжать и качаться. Особенно девочка
визжала. Она даже пыталась одна качаться, садилась то на одно сиденье, то на
другое, и взвизгивала. Потом к ним пришёл дядька, такой толстый, как будто он
рожал этих детей и с тех пор никак не мог прийти в норму. Он стал
медленно-медленно раскачивать качалку и приговаривать:
– Качаемся, качаемся, культурно
качаемся…
Глава 7. Рассмотрим приличных
славян
В распорядке дня единодушны
практически все жители нашего района. Все встают достаточно рано и ложатся тоже
достаточно рано – как-то, что ли, среда располагает. Те, кто продирает глаза,
когда уже Игорь похмелился, надел тренировочный костюм и идёт по своим
загадочным делам с полиэтиленовым пакетом в руке, а Аня и Оксана делают себе на
обед бутерброды с колбасой и консервированными помидорами, – чужие у нас. Как,
впрочем, и везде. Как, впрочем, и везде.
Вообще у нас довольно неплохо
снимать квартиру. Четвёртая остановка от кольца, по сути – центр. И от метро
недалеко. Максимальная дальность, которую позволяет наш район, – пятнадцать
минут медленным шагом, буквально нога за ногу. Если дольше – то это уже не к
нам. И недорого. Задорого квартиру в пятиэтажке не сдашь, и даже в девятиэтажке маловероятно, пусть она хоть трижды рядом с
метро.
Но снимают у нас сравнительно
немногие. Сильные духом. Менее сильных квартиры под сдачу отпугивают.
Вот, допустим, Петя и Юля,
которые сняли одну из самых плохих квартир, какие только бывают. Однокомнатную
– их вообще не так много в пятиэтажках, – на пятом этаже под периодически
протекающей крышей, ремонта никогда не делали, общая площадь – тридцать один
метр. Это была четвёртая квартира в нашем районе, которую они посмотрели, и от
всех остальных у Юли захватывало дух. Хотя она, конечно, не показывала. Она повторяла
про себя – никто не заставит меня здесь жить, если я сама не захочу. Но в целом
вот это ощущение, что кто-то – конкретно их с Петей риэлтор Наташа, хозяева
квартиры и риэлтор хозяев квартиры; никто сейчас не может обойтись без риэлтора
и без того, чтобы заплатить ему месячную стоимость аренды, – на полном серьёзе
могут предполагать, что она хотя бы теоретически может здесь жить, вызывало
головокружение. На окраинах за те деньги, что у них были, предлагали что-то
более приличное, а в Подмосковье – вообще нормальное, но они не хотели уезжать
далеко от центра и потом часами ездить по бесконечным веткам метро.
Первую квартиру риэлтор Наташа
оценила очень высоко. В объявлении хозяева упоминали ремонт, который сделали
для себя, и, судя по всему, не врали. Двери из коридора в комнату и из комнаты
в кухню были переделаны в арки, стены в кухне оклеены зелёной плёнкой, под
малахит – это позволило добиться вполне реалистичного эффекта малахитовой
шкатулки. В комнате потолок тоже был оклеен обоями. Значительную часть комнаты
занимали шкафы – два пустых и третий, заставленный посудой. С торцов они тоже
были оклеены плёнкой, но розовой, под мрамор. Такое можно было сделать только
для себя.
– Выносить они ничего не будут, и
вообще переделывать ничего нельзя, – предупредила Наташа.
Одновременно с ними эту квартиру
смотрели другие люди – молодой человек с девушкой, другие молодой человек с
девушкой, и ещё одна девушка сама по себе, все с риэлторами. Получалось
тесновато. Риэлторы из квартиры не выходили, боясь пропустить начало схватки.
Риэлтор Паша всё время доставал из кармана ключи и клал их обратно в карман.
Одинокая девушка тихо слиняла. Юля с Петей тормозили, рассматривая панно на
древнеримскую тематику в четырёхметровой ванной. Одна из пар решила перейти к
активным действиям.
У них был к тому же приоритет –
они первые пришли. Их риэлтор Паша пробасил:
– Ну всё, мои клиенты согласны,
давайте договор писать.
Клиенты выглядели более
испуганными, чем уверенными, и всё пытались постучать по прохладным батареям.
Это как-то подстегнуло вторую
пару, и они принялись яростно шептаться со своей риэлторшей.
Та отошла, тихо переговорила с риэлторшей хозяйки,
потом с самой хозяйкой. Юля расслышала:
– У них, я слышала, маленький
ребёнок… потом ни в жизнь не выселите… зачем этот геморрой… тихие,
положительные… научные работники!.. ну подумайте, подумайте…
– Ну так что, – повторил
громоподобный Паша, – все согласны, давайте договор писать.
– Хозяйка думает, – ядовитым
голосом сказала риэлторша второй пары.
– При нескольких предложениях я
советую повысить цену, – сказала риэлторша хозяйки. –
Вы готовы на две тысячи больше?
На этом месте Петя и Юля
скатились с лестницы. Поле битвы, кажется, осталось за второй парой.
Вторая квартира была на Власова.
Двухкомнатная. Их встретила небольшая старушка в халате и бигудях
(не думал, что бигуди ещё существуют, тихо сказал Петя Юле). Она пришепетывала
и волновалась.
Вся квартира была заставлена
вещами. В маленькой комнате стояли кровать с высокой спинкой, табуретка,
трёхстворчатое зеркало с тумбочкой, два стула и полированный шкаф, задвинутый
кроватью так, что нижние створки не могли открыться. Свободного места
оставалось только на два шага от двери до кровати. Во второй комнате стояли
диван, два шкафа, стол со стульями, кушетка, тумбочка с телевизором. На полу
лежал ковёр, на стене висел ковёр, третий ковёр покрывал кушетку. Под
телевизионной тумбочкой на большом ковре лежал отдельный маленький коврик.
Также в этой комнате обнаружился
сын хозяйки – одутловатый мужчина за сорок, на диване и с бутылкой пива.
– Простите, а когда вы готовы
сдавать? – спросила риэлтор Наташа.
– Да вот, – дребезжаще
ответила хозяйка, – через недели две. С десятого.
– А вещи?
– Ну вещи, да… Вещи… Увезём…
В ванной на полу тоже лежал кусок
ковра – обычного красного в цветах ковра. Юля ступила на него, и он чавкнул,
как чёрная болотная грязь, прежде чем выпустить сандалию неосторожного
прохожего. И в туалете лежал кусок ковра.
Кухню смотреть не стали.
С третьей квартирой – в большом
доме точно на полпути между Профсоюзной и Новыми Черёмушками – управились ещё
быстрее. Комната была застелена большим новым ковром, явно только что здесь
оказавшимся. Видимо, местный фен-шуй не выдержал
настолько существенных преобразований, и энергетические потоки закрутились не в
те стороны. Из нестройных оконных створок дуло так, что паутина на карнизе
подлетала к потолку. В унитазе мощным потоком непрерывно лилась вода. Под
ванной, похоже, взорвалась граната. Между ней и стеной была
двадцатисантиметровая чёрная щель, чернота из которой распространялась по
стене. Кафель частично отпал.
– Ну мы, пожалуй, пойдём, –
сказала риэлтор Наташа.
Пока ждали лифт, слышали, как
другая риэлторша принялась пилить хозяина –
быковатого мужика с синяком под глазом и щетиной.
– Ну я ж тебе говорила, ты так ничего
не сдашь, ничего!
– А чё
я? Ты сказала ковёр купить, ну я купил… – заныл тот.
На этом фоне квартира, которую
они сняли, уже очень им понравилась. Ремонта в ней не делали, но убирались и
чинили что-то по мелочам. У квартиры было два основных достоинства. Во-первых,
в ней можно было делать всё что угодно. Покрасить стены, выкинуть всю мебель –
тут было нечего терять, и хозяйка это понимала. Во-вторых, сама хозяйка. На
протяжении двух недель, которые они посвятили поискам квартиры, это был первый
человек, с которым можно было разговаривать, не переводя в уме его слова с
неведомого языка на свой.
Так что они подписали договор, в
том числе согласившись платить всю Юлину зарплату и ещё кусочек Петиной,
получили ключи и на следующую ночь уже ночевали в снятой квартире.
– –
Петя был высок и бородат. Он
писал диссертацию по философии. В свободное время работал на трёх работах –
редактором, переводчиком и журналистом, а также немножечко преподавал
философию. Диссертация давала ему возможность относиться к работе неразборчиво.
Он редактировал корпоративные брошюры, переводил инструкции к стиральным
машинам и этикетки на банках с краской, писал истории из жизни в журналы для
девочек. Только следил, чтобы деньги платили и чтобы всё это не занимало
слишком много времени.
Юля была, наоборот, маленького
роста, но всегда носила обувь на платформе. Стриглась она по-разному, а также
постоянно меняла цвет волос. Той осенью был красный. У Юли не было диссертации,
поэтому она относилась к работе очень серьёзно. Она тоже была переводчиком – но
не какой-нибудь фигни, а художественной литературы. В том числе переводила
детские книжки. Денег за это платили не слишком заметное количество, а времени
требовалась пропасть. Но потом выходили книжки.
До этого они жили в Петином
общежитии – в главном здании МГУ. Юля проходила туда каждый день каким-то чудом
– не только без пропуска в общежитие, но и по студенческому билету другого
вуза. Её всегда пускали – даже в Татьянин день, когда ни одна птица не пролетит
над территорией МГУ без пропуска. Они классно жили в общежитии, вдвоём в
восьмиметровой комнате аспирантского блока, а за стенкой – сосед, который пел в
хоре. Так что они ещё от лифта знали, когда он возвращается домой.
Но с течением времени общежитие
заканчивается – даже у Пети, которому его продлили, а потом ещё раз продлили.
Тогда они и сняли эту квартиру в наших пятиэтажках – за всю Юлину зарплату и
немного Петиной. Но уж с остатком Петиной делали всё, что хотели, – устраивали
вечеринки, ездили в Питер или просто покупали сосиски. Ни на какой ремонт им бы
не хватило.
Но они, конечно, сделали, что
могли.
Ободрали в комнате обои и два дня
читали газеты за январь 69-го. Потом покрасили стены – краска куда дешевле
обоев, правда, видно, что стены неровные. Но это ничего, это называется –
фактура. Пол в итоге тоже покрасили. Разваливающуюся мебель выкинули – кроме
старого письменного стола – и купили надувной матрас и вешалку. Книги сложили
стопками вдоль стен. Кухню завесили фотографиями из Армении. Книги и фотографии
из Армении могут спасти практически любой интерьер. Ванную комнату – ну, ванную
комнату просто помыли доместосом три раза. От этого
она не стала выглядеть чище, но теперь они, по крайней мере, знали, что там
чисто.
На новоселье друзья подарили им:
покрывало, две табуретки, дорожный знак «обгон запрещён», табличку «Профсоюзная
улица», стаканы, рюмки, два специальных бокала для коньяка и металлическую
кастрюльку. Сковородка и так была. В общем, хорошо стали жить. Юле, может,
иногда хотелось чего-то – чайных ложек или чашек в цветок, но она не собиралась
предавать никаких идеалов. Ни одного.
Вот они были совершенно не похожи
на жителей нашего пятиэтажного района, Петя с Юлей. И спали по утрам долго, и
ложились поздно. Петя обычно уходил на какую-нибудь из своих работ или в
университет, а Юля работала дома, а вечером куда-нибудь уезжала. Балкона в их
квартире не было, так что днём она курила на подоконнике, свесив ноги за окно.
Из соседнего окна выглядывал сосед и говорил что-то вроде:
– А я вот тут смотрел передачу
одну, по телевизору, говорят ведь, что вредно курить. Там они в этой передаче
сигареты трактором потоптали. Столько сигарет, ух… А вы, я смотрю, с таким
удовольствием… Особенно женщинам вредно курить. Доказано, что это плохо
влияет на следующее поколение. Вот я никогда не курил. Потому что независим,
понимаете? И не пил я. Выпить-то люблю, конечно, и возможности у меня были,
понимаете, ох какие возможности. Через меня и Молдавия прошла, и Армения. Но я
знал: если выпью, то на следующий день работник никакой. И не пил. Ну в
выходные только можно, понимаете. Я и сейчас себе позволяю – не чаще двух раз в
неделю. Особенно сухое вино. Вино, которое английская королева пьет, думаете,
плохое?.. Вот, то-то. А когда работаешь, головой особенно, голова ясная должна
быть, понимаете? И надо понимать, что можно и что нельзя. Надо это очень четко
понимать. Вот мы это понимали. У нас это было. Я всегда знал, что можно и чего
нельзя. Ведь раньше не так, как сейчас, понимаете? Раньше мы знали, что можно и
чего нельзя. Придешь, бывало, да в забегаловку, в любую, а там тебе икра
красная, икра черная, рыба, все за копейки! За сущие копейки! Пиво откроют
бочку новую, оно так пыфф, и запах такой. Раньше в
клубах, это сейчас все ДК какие-то, раньше клубы… Ох, раньше такие клубы
были, музыку послушать… Сейчас ведь не то. Дом музыки – разве тот сейчас? И
вот, я иду в клуб, а чувствую, что тянет меня в забегаловку, понимаете. Ну я и
сказал себе – всё. И всё. Мы другие люди, были. Я вот не сейчас, несколько лет
назад, мне семьдесят было, встретились мне четыре чеченца тут, понимаете? Так я
их как мышей раскидал. Одного подальше откинул, чтобы он, значит, вернулся
нескоро, а трех других вот прямо тут и положил. И ведь молодые ребята, здоровые,
ну лет, тридцать, самый расцвет, понимаете? Я и боксом занимался, в ЦСКА. Там
такие тренера были… Надо бить, иначе насмерть, понимаете? А я тут смотрел
концерт по телевизору, соревнование этих… вокалистов. Так как они пели! Как
они пели! Там такая девушка была, молодая совсем, юная, двадцать три ей, может.
Так такой голосина, понимаете? Вот как надо. А ведь и могли бы, и лучше было
бы, если бы Пугачихи не было. И ее питомцев,
понимаете? Все эти фабрики-швабрики… Всё зло от Пугачихи. Телевиденье же Западом финансируется, и это не
считая рекламы. А реклама сейчас жёсткая стала, понимаете, не такая как раньше.
Они нас зомбируют этой рекламой, мозги нам промывают. Нам этого уже не понять,
мы другие люди, понимаете? А сейчас вот даже в поездах курят, в тамбурах, не
могут в электричке два часа потерпеть, я этого не понимаю. Ну вы замерзли уже?
Тут Юле удавалось вставить слово,
и она отвечала:
Глава 8. Туда и обратно
Время, остановившееся в квартире
Александра Сергеевича, пошло в тот день, когда Витя уехал. Девять лет между
смертью Ирины Евгеньевны и Витиным отъездом прошли за несколько дней. На
люстрах и в углах потолка повисла паутина. Книжный шкаф рассохся и заскрипел.
Стены на кухне засалились и потемнели, линолеум в некоторых местах отошёл.
Плита вдруг оказалась невообразимо старой, духовка перестала работать. Краска
на оконных рамах и подоконниках потрескалась и начала осыпаться. В ванной потёк
кран и отвалилось несколько кафельных плиток. Лампочки не то что все
перегорели, но стали светить совсем тускло, как будто превратились в двадцативаттные. Ручка от двери в маленькую комнату
оторвалась.
Александр Сергеевич даже не
пытался бороться с накопившимися за девять лет разрушениями. В тот же день
оказалось, что сосредоточенность скрывала его от всех страшных мыслей и
переживаний. О смерти младшего сына и его жены – совсем-совсем молодых. Об
отношениях, не сложившихся со старшим сыном. О ненадёжности жены, которая не
всегда могла зайти в собственную ванную, и её неожиданной смерти. Он всегда
считал, что умрёт первым. Не то чтобы он много об этом думал, но так всегда
бывает.
Теперь сосредоточенность на их с
Витей текущей жизни исчезла, как будто выключился защитный купол. Все мысли и
чувства появились – разом, как и разрушения в квартире. Это было ещё хуже.
Александр Сергеевич в целом не
очень любил спиртное, а за последние девять лет выпил только один раз одну
рюмку – на поминках коллеги. Мысль об алкоголе не сразу пришла ему в голову, но
примеров кругом навалом. Он вспомнил женщину с мутными голубыми глазами,
которую видел как-то утром у магазина.
– Ууу,
– говорила женщина своему спутнику, – помолчи, помолчи бля. Ты больно много
думаешь, это нужно перестать. На вот, выпей сначала. Вот я перестала. А иначе
всё, труба, и всё. А ты как думал?
Это принесло облегчение.
Александр Сергеевич довольно быстро понял, что если не поддерживать какую-то
постоянную концентрацию алкоголя в крови, то всегда наступает момент, когда
становится ещё хуже. С другой стороны, если поддерживать, то всё становится если
не хорошо или нормально, то хотя бы переживаемо.
Ещё он почувствовал, что проще не
находиться дома одному, и стал ходить по району. Стыда он не ощущал, так что
знакомых не сторонился, на осуждающие или сочувственные взгляды не обращал
внимания. Он пил с Афанасием, Виктором и Колей, с электриками Димком и Ренатом, которые иногда
ему подкидывали заказы, с Игорем, конечно, с Николаем с пятого этажа, с Нинкой
из шестьдесят восьмого, со сторожем детского сада – с этим чаще по утрам, с
бездомной женщиной Лидией со страшным спитым лицом и её другом Костиком, с
незнакомыми студентами на детской площадке, с грузчиками из магазина обоев, с
бородатым молодым человеком по имени Петя, который пришёл смотреть квартиру в
соседнем доме. Он пил всю неделю, кроме одного дня – четверга.
По четвергам он просыпался,
брился, старался привести себя в порядок. Убирал наиболее вопиющие следы
попоек, искал чистый угол и разворачивал к нему компьютер. По четвергам они с
Витей созванивались по скайпу.
Так, в общем, могло продолжаться
довольно долго. В моменты просветлений – по четвергам – Александр Сергеевич
удивлялся, что на постоянное опьянение нужно, на самом деле, довольно мало
денег. И что у его организма так много ресурсов. Что он так долго держится. Но
про ресурсы – это некоторая иллюзия. В начале апреля Александр Сергеевич упал
на лестнице в подъезде и разбил голову. Черепно-мозговая травма.
Когда его выписали, был уже май.
Александр Сергеевич с содроганием открыл дверь своей квартиры и попятился.
Мусора, пустых бутылок, притащенного кем-то с улицы хлама, засохшей блевотины и мух – ничего не было. Полы были помыты и
продезинфицированы, выломанные паркетины аккуратно прилажены на место. Запаха,
сопровождавшего квартиру все эти месяцы, тоже не осталось. Если приглядеться,
то можно было увидеть следы катаклизмов, но Александр Сергеевич не
приглядывался, он стоял на пороге.
Витины бывшие одноклассники,
многие из которых жили в нашем районе, периодически упоминали, что вроде как
дед стал пить, но это было настолько невероятно, что Витя пропускал мимо ушей.
Ну и потом, он же с ним общался, ничего не выглядело особенно подозрительным.
Но когда дед перестал отвечать на звонки, Витя попросил приятеля зайти
посмотреть, что происходит – тот нашёл в квартире спящего Афанасия и узнал, что
Александр Сергеевич в больнице.
Витя сразу решил вернуться. Дед
был в больнице и, по словам врача, восстанавливался, так что оставалось время
закончить дела. Вите не очень понравилось во Франции. Он думал о том, чтобы
вернуться и учиться в Москве, хотя понимал, что с большой вероятностью потом
всё равно уедет. И даже если не уедет – он уже стал взрослым, дед не сможет
жить только ради заботы о нём. Деду нужно было занятие, и Витя его придумал.
Что-то смутное долго бродило у него в голове, но он никак не мог сформулировать
окончательно – пока не приехал обратно и не перешагнул через кучу говна в
собственном коридоре.
Москва – не то что бы модное
туристическое направление, но довольно много людей сюда всё-таки ездят. В
Париже у двоюродной сестры Полетт было небольшое
туристическое агентство, специализировавшееся на индивидуальных путешествиях.
Они любили всякие необычные штуки. Нетуристический туризм. Сами по себе
московские пятиэтажки никого не интересовали, в каждом городе есть уродливые
жилые районы или живописные трущобы. Но если добавить уникальный взгляд, если
показывать их как бы изнутри – это может очень хорошо полететь. Деду больше
всего нравился тот золотой период времени, когда они были молоды и только сюда
переехали. Он прожил в этом районе почти всю жизнь и знал его вдоль его
поперёк. Он любил рассказывать и любил, когда его слушают. Идея казалась
идеальной.
Прошло несколько недель, прежде
чем они смогли поговорить об этом. Александр Сергеевич приходил в себя
медленно. И их новым отношениям – в которых они по-прежнему оставались
друзьями, но страшим теперь был скорее Витя – тоже требовалось время. Тем не
менее, у них опять получилось.
За несколько месяцев, не
торопясь, они сделали в квартире ремонт. Делая ремонт в хрущёвках,
все и всегда пытались вписать их в современную жизнь, как-то расширить
пространство. Витя и Александр Сергеевич наоборот, стремились вернуть всё к
первоначальному состоянию. Обои пришлось переклеивать, но удалось найти
достаточно старообразные бумажные, а не виниловые. Большая часть мебели ещё
годилась, а что-то нашли на помойках рядом с расселёнными домами – старое
пианино и тумбочку на длинных ножках. У подруги Витя выпросил фикус. Александр
Сергеевич реанимировал холодильник «Юрюзань».
Они придумали несколько
экскурсионных маршрутов вокруг пятиэтажек и написали несколько вариантов
текста. С помощью другой Витиной подруги, которая училась в Британке, придумали
Александру Сергеевичу образ.
– Глядите, я составила лукбук. Это будет такой современный Советский Союз, не
совок, нет-нет. Мы сочетаем базовые советские элементы – смотрите фасоны брюк,
рубашки – с яркими ультрасовременными вещами. Я предлагаю культовые кроссовки
Луи Вюиттон в коллаборации
с Канье Вестом, жилеточку Версаче… Вот Дольче и Габбана.
Вить, ну не делай такое лицо. Во-первых, мы можем что-то купить из прошлых
коллекций, это будет не так дорого. Во-вторых, я знаю, где взять напрокат для
съёмки.
Наконец, зарегистрировали
квартиру на Airbnb – проживание вместе с хозяином,
сдаётся большая комната. Завели Александру Сергеевичу твиттер
и фейсбук. msk_youveneverseen
– так они назывались. Писали туда все втроём – Витя переводил на английский
описания соседей и окружающего ландшафта, которые Александр Сергеевич писал
по-русски, Маша из Британки постила фотографии. На них
Александр Сергеевич в одежде известных брендов позировал на фоне прилавков,
помоек, скамеек и подъездов.
Некоторое время ничего не
происходило. Потом приехали первые постояльцы – историк из Финляндии с женой.
Александр Сергеевич показал им все окрестности, даже сводил на улицу Гримау к самой первой пятиэтажке. Финн опубликовал
несколько восторженных постов в своём блоге. Потом небольшое туристическое сми сослалось на твиттер
Александра Сергеевича, а в блоге французского агентства вышло интервью с ним.
Дело пошло. Через год в твиттере было около сорока
тысяч подписчиков, для экскурсий пришлось установить расписание, а большая
комната почти постоянно была занята.
Глава
9. Взгляд из ларька с мороженым
По пути от метро вглубь района
есть небольшая асфальтированная площадка, врезанная в крошечный сквер. Там
вроде как должно быть что-то, но никак не складывается. С начала восьмидесятых
на этой площадке время от времени появляются различные ларьки – квас, или
газированная вода, или просто прилавок с мороженым – но скоро исчезают. Иногда
туда пытаются перенести доску объявлений, но и она явно лучше себя чувствует на
привычном месте – буквально в трёх метрах, на повороте. Даже торговцы овощами и
фруктами не любят там стоять.
Бывают такие места, которые всё
отталкивают. В ларьках вдоль Профсоюзной улицы тоже такие встречаются.
Допустим, в ряд стоят аптечный пункт, хозтовары,
рукоделие и «Белорусские колбасы». У всех всё нормально, рукоделию вообще уже
лет пять, только колбасам неймётся. То у них овощи появятся, то разливное пиво.
Буквально за пару месяцев пиво обрастает грифельными досками, на которых
написаны сорта, новыми крантиками, сушёной и вяленой
рыбой, запах которой чувствуется ещё на улице. Колбаса всё скукоживается, и
однажды приходишь – её больше нет, только пиво разливается.
Но и это ненадолго, пиво исчезает
разом, пару недель в ларьке идёт ремонт, и прохожие кидают внимательные взгляды
– может, что-то хорошее откроется, нужное. А может – ещё одна аптека, примерно
сорок пятая. В результате оказывается магазин настольных игр. Через три недели
он тоже исчезает – кому в этом месте нужны настольные игры? каким игрокам? – а
в ларьке после следующего ремонта воцаряется вейп-шоп.
Его сменяет мини-пекарня, потом – магазин ортопедической обуви, потом – магазин
под названием «Мяснота». И так далее.
С аптекой, хозтоварами
и рукоделием всё это время ничего не происходит. Просто место такое.
И вот у нас похожая ситуация. С
одной стороны, вроде как есть пустота, которую нужно заполнить, с другой –
каждый раз ничего не получается.
Текущая попытка представляет
собой ларёк с мороженым. Ярко-ярко-розовый, цвета химических конфет,
разрисованный рекламой Нестле – фрагментами больших счастливых людей. Глаз
мальчика приходится как раз на замочную скважину, так что продавщица начинает
свой день с того, что вставляет ключ в глаз.
В ларьке между трёх холодильников
сидит Роза Петровна. Это она вставляет ключ в глаз каждое утро.
Внутри ларёк тоже абсолютно
розовый с трёх сторон. С четвёртой – стеклянный, но витрины целиком заклеены
изображениями мороженого разных сортов, так что у Розы Петровны остаётся только
маленькое окошечко, через которое она смотрит на мир.
Через окошечко видно не очень
много – примерно пять метров улицы. За ней зелёный заборчик и полоска сорняков,
а дальше – отделанная кафелем стена пятиэтажки, которую то ли снесли, то ли
нет. Этим ларёк с мороженым крайне невыгодно отличается от овощного ларька –
оттуда можно наблюдать всю дорогу от метро. Да, пять метров – это совсем
немного, и Розе Петровне требуется хорошая реакция, чтобы успеть хоть что-то
увидеть в розовой рамке.
Например, как друг навстречу
другу идут девушка с ярко-красными волосами и сгорбленная старушка в костюме
того же оттенка. Точно напротив ларька старушка останавливается и спрашивает у
девушки:
– Какой сейчас месяц?
Девушка отвечает:
– Август.
И они идут дальше, в разные
стороны.
Какая-то толпа – человек двадцать
в кроссовках и кедах. Это Александр Сергеевич опять проводит экскурсию. На углу
они останавливаются, и кто-то из туристов решает купить мороженого.
– Плиз! – говорит Роза Петровна.
– Рашн айскрим! Зе бест!
– Да, – говорит Александр
Сергеевич. – Берите в стаканчиках. Оно больше всего похоже на тогдашнее.
За экскурсией идёт Лиана и ворчит:
– Ну шельмец! Это ж надо… Ещё бы
помойки туристам показывал.
Или вот старушка Гераськина идёт из магазина. У неё две мохнатые чёрные
собаки, одинаковые. Как будто Гераськина занимается
клонированием прямо у себя на пятиметровой кухне. У одной собаки в зубах
довольно длинный батон, в полиэтиленовой упаковке. У другой – буханка, тоже в
упаковке. Сначала идёт старушка Гераськина с двумя
поводками в руке, а следом за ней две собаки, с батоном и буханкой.
Или идут две девочки и два
мальчика лет четырнадцати, девочки впереди, а сразу за ними – мальчики.
Одна девочка говорит:
– У тебя что, сиськи выросли?
– Ну да, – отвечает вторая, – на
два размера, с прошлого раза ещё.
– Блииин,
– кричит первая, – хочу сиськи! Почему у меня нет сисек?
Они идут по проезжей части близко
к ларьку, так что Роза Петровна видит их только от поясов до шей, и как раз
может оценить сиськи.
Когда Роза Петровна видит
знакомого, то кричит ему из окошечка. Первое время знакомые так и подпрыгивали.
Потому что идёшь себе домой, о чём-то думаешь, и тут вдруг голос из ниоткуда:
Люда! Тётя Люда оглядывается, но ничего подозрительного – чахлый сквер,
пятиэтажка, Афанасий идёт в булочную, розовый ларёк с мороженым. Люда идёт
дальше, и тут снова голос. Она опять оглядывается, но заметить голову в
маленьком окошке довольно сложно. Роза Петровна приноровилась открывать дверь и
махать оттуда, тогда дело пошло лучше.
Ларёк расположен в таком месте,
где пересекаются все пути к метро или в булочную, и воспринимается как обычная
часть пейзажа, не имеющая ушей. Люди встречаются и обсуждают новости,
совершенно не стесняясь, и Роза Петровна в курсе всего. Ей всегда есть, о чём
поговорить – и о последних пьянках Игоря, и про Нинку из шестьдесят восьмого, и
как себя чувствует Антонина, и что Александр Сергеевич-то совсем бизнесмен стал
на старости лет. Так-то Роза Петровна не подслушивает, но люди разговаривают, а
ей что, уши затыкать?
Конечно, она не затыкает. Работа
у Розы Петровны и так очень скучная. Кроме мороженого в ларьке продаётся только
газированная вода, а больше ничего. Роза Петровна пыталась намекнуть
начальству, что хотя бы семечки нужны, но начальство не отреагировало. Так и
остались – вода и мороженое. Желающих немного, очереди не собираются.
Летом клиентов побольше. Поэтому
летом по вечерам ларёк должен закрываться не в семь, а в восемь. От этого
клиентов становится ещё больше. Прямо перед восемью всем становится прямо-таки
необходимо купить мороженого. Роза Петровна по натуре очень мягкий человек,
добродушный, но этот лишний час работы злит её несказанно, а то, что между
семью и восемью люди на самом деле покупают больше мороженого – просто сводит с
ума. Она начинает думать про этот лишний час уже с утра, к обеду воздух внутри
ларька сгущается, а вечером розовые внутренности становятся совсем невыносимы.
И ведь главное, вся летняя прибавка – 500 рублей.
Но ничего. Когда раз в неделю, а
когда и два, после обеда к ней заходит Люда со второго этажа и приносит бутылку
«Московских каникул» или «Арбатского». И вот они сидят с Людой среди
мороженого, чтоб оно провалилось, смотрят в окошечко и обсуждают всех, кто
проходит мимо – от длины юбок до походки. И так, в общем, вполне сносно
получается – дома-то делать особо нечего, а тут ещё и прибавка к пенсии.
Глава
10. Взгляд из овощного ларька
В булочную – которая давно уже
магазин «Продукты», и хлеб там не самое сильное место, и уже мало кто помнит,
что магазин «Продукты» раньше был булочной – не влезают овощи и фрукты. А это
очень важно – овощи и фрукты. Каждое лето в нашем районе появляется множество прилавков,
с которых продают помидоры, огурцы, картошку и какие-нибудь ягоды – базовый
набор, а в некоторых случаях ещё лук, зелень и яблоки. Собственно, это даже не
прилавки – две кучки ящиков, столик, весы и при них тётка. Иногда ещё зонтик.
Их разбрасывают по району, как десантников. Если в сезон, например, черешни,
рано утром идти вдоль улицы Профсоюзной, то можно увидеть газель, которая
медленно едет прямо по тротуару. Раз в триста метров газель останавливается,
водитель выходит, выносит стопку ящиков, раскладной столик, весы и ставит всё
на тротуар, а продавщица выходит сама, поправляет шапочку и становится за весы.
Так газель и едет от Академической до Новых Черёмушек,
оставляя за собой след из черешни и продавщиц. Дальше, за Новыми Черёмушками
тоже продают такую же черешню, но её привозит уже другая газель. В одну все бы
не поместились.
Летом можно где угодно покупать
овощи и фрукты, от этого люди не меньше ходят в булочную. Но зимой открытых
прилавков нет, и за овощами и фруктами приходится идти через перекрёсток. Но
если ты уже так много прошёл, и даже спустился в подземный переход и поднялся
обратно на поверхность, то можно сразу там всё и купить, на другой стороне – и
молоко, и колбасу, и водку, и ни в какую булочную не ходить. Примерно так
рассуждают владельцы булочной, и поэтому уделяют много внимания овощам и
фруктам.
Но оставшееся в магазине место
жалко. Овощи, в общем-то, и на улице нормально, даже хорошо, а вот
хозяйственные товары или даже мясо можно только в помещении продавать. Так что
свободное место решили пока придержать, а для овощей и фруктов сделали
специальный ларёк перед крыльцом.
Сначала это был фургончик.
Продавали там только самое необходимое. Картошку, морковку, лук. Свёклу. В
основном то, что нужно на суп. Чуть что – закрывали. Разрешения не было. Но
потом получили, конечно, разрешение, разложили ящики кругом на асфальте,
сделали деревянный помост, привинтили к козырьку галогеновые лампочки, стали
продавать всё, что бывает. И хурму, и сливы, и редиску, а яблок – пять видов.
Продавщиц в овощном ларьке две –
Фаина и Лидия Николаевна. Тут при всё желании одну не поставишь, на улице
тяжелее работать, чем в магазине. Хотя они и заканчивают раньше, в десять.
Фаина молодая и очень
приветливая. Когда она училась в школе, была очень популярна песня «Фаина»
группы «На-На». От этого Фаина тоже стала очень популярной девушкой, и так и
сохранила это ощущение – даже после того, как вышла замуж, родила ребёнка,
развелась с мужем, который стал её бить, поработала уборщицей в поликлинике,
гардеробщицей в бассейне, продавщицей цветов, и вот оказалась в овощном ларьке.
Фаина пользуется помадой вишнёвого цвета, и её обычный монолог звучит примерно
так:
– А вам? Говорите, пожалуйста! И
вам добрый. Всё? Слив не хотите? Отличные сливы сегодня, вот эти жёлтые. С вас
девяносто восемь рублей пятьдесят восемь копеек, пожалуйста! Кило и ещё триста
– это будет шестьдесят два… Пожалуйста. Извините, пожалуйста, вы не могли бы
отойти? Вы мне немножечко, самую капельку, но вот самую капельку мешаете.
Абрикосов… Персиков… С удовольствием… С вас сто тридцать два рубля ровно,
пожалуйста! А вы возьмите огурцов… Сейчас, сделаем. С вас восемьдесят шесть
рублей сорок три копейки, пожалуйста. А не будет у вас рубль или шесть рублей? Здравствуйте,
Антонина Вячеславовна. Нет, вы знаете, укропа нет. Весь укроп у нас кончился,
вообще вся зелень у нас кончилась.
И так весь день. Овощной ларёк –
это вам не мороженое. Фаина всегда сохраняет спокойствие, говорит очень
вежливо, чётко выговаривая все слова, с интонациями, какие бывают у персонажей
детских мультфильмов. Из своего овощного ларька она видит весь проулок и
поворот на горку. Видит, как люди спускаются от метро и либо сразу сворачивают
вглубь квартала, либо идут дальше, к булочной. Некоторые сворачивают в
сбербанк, а остальные проходят мимо Фаины, и она им улыбается. Особенно Пете.
Пете Фаина начинает улыбаться ещё издали. Она думает – вот приятный молодой
человек. И так от всех здесь отличается!
Единственный, кому Фаина не
улыбается, – это Зелёный. Но его это не обескураживает. Зелёный каждый день
куда-нибудь зовёт Фаину. Он говорит:
– Слышь, пойдём вечером
пройдёмся? Ну ты чё?
Фаина говорит:
– Нет, Паша, спасибо, у меня
дела.
Или говорит:
– Нет, Паша, спасибо, я не могу
сегодня.
– Нет, Паша, у меня родительское
собрание.
– Нет, Паша, я занята.
Но Зелёный
не даёт сбить себя с толку и ходит и ходит к Фаине. А она только вздыхает. С
виду Зелёный слишком похож на её бывшего мужа, хотя и говорит, что нет.
Лидия Николаевна была продавщицей
всю жизнь – с девятнадцати лет. Но раньше она работала в большом гастрономе на
углу. От тех времён у неё остались высокая причёска и ощущение, будто к этой
причёске по-прежнему приколота голубая пилотка, хотя никакой пилотки там уже
несколько лет как не было.
Работа в ларьке для Лидии
Николаевны серьёзное понижение. Отдел «Овощи-фрукты» – нормальный отдел, а не
какой-то там ларёк, – всегда считался самым распоследним
во внутреннем магазинном рейтинге. А тут вообще на улице. Очень сильный дауншифтинг. Но что делать – двое внуков, денег не хватает.
Лидия Николаевна работает день
через два. Когда она смотрит из овощного ларька вдоль улицы, то видит не как
люди идут от метро, а как перед поворотом расставляют свои столики другие
торговцы. Они вызывают у неё малопонятное раздражение. На конкуренцию Лидии
Николаевне наплевать – это же не её продукты. Её раздражают шаткие столики,
подвинутые впритык к дороге, то, что все продавцы чужие, непонятно откуда, и
что они всегда стараются подложить что-нибудь гнилое. И ведь люди зарекаются
там покупать, а потом всё равно нет-нет да и купят – ленятся пройти лишние
пятьдесят метров. Именно поэтому те торговцы и ставят столики буквально на
проходе.
Монолог Лидии Николаевны звучит
примерно так:
– Это вы мне под расчёт, что ли?
Двести семьдесят пять рублей. Готовьте сдачу. Помидоров нет. Есть огурцы луховицкие, очень вкусные. Это я что-то не соображу,
сколько будет полкило. Я только что с выходных вышла. Сколько вам, шесть, семь?
Вот как здорово, все под расчёт дают. Девяносто семь пятьдесят. А то только что
сходила, поменяла деньги, а мелочь уже кончилась! Нет помидоров. Вот, берите
три. Или для ровного счёта – четыре. Очень вкусные огурцы, это луховицкие.
У себя Фаина и Лидия Николаевна
придумали усовершенствование. Некоторые овощи и фрукты остаются в мешках и
ящиках, с ними всё в порядке. Но какие-то всегда должны лежать на витрине за
стеклом – чтобы людям было видно, что, собственно, продаётся. Лежат они друг на
друге, менять их неудобно, и часто оказывается, что они сгнили. Приходит
покупатель, а на витрине одна гниль разложена. Ну и запах, соответственно, и
мошки. Это у многих так, но Фаина и Лидия Николаевна придумали положить там
пластмассовые фрукты, игрушечные. Как в детском саду. Руководство булочной
любит всякие инновации, так что и правда купили игрушек, и теперь в овощном
ларьке за стеклом разложены только муляжи. Зато всё чисто.
Да, овощной ларёк – это не то что
мороженое, перед ним вечно толпятся люди. Например, девушка покупает бананы и
яблоки, за ней – молодой человек, ему нужны две головки чеснока, полкило
репчатого лука, пучок лука зелёного, укроп, кинза, всё это очень долго. За ним
стоит господин лет шестидесяти – в жёлтых ботинках, мягком кожаном пальто,
опирается на палку и курит сигарету. У нас такие люди редко встречаются – и
перед овощным ларьком, и где угодно ещё. Больше похож на второстепенного
персонажа из какого-то фильма – Данелии, Иоселиани
или, может, Кустурицы, или из рассказов Маркеса.
Такой у него нос, и такие седые волосы, и стоит он так, и курит помятую
сигарету.
Подходит его очередь – а к ларьку
нужно подняться чуть-чуть вверх, по мокрому асфальту, между деревянных
прилавков, на которых летом лежат овощи и фрукты, а зимой – только если лёд, он
замерзает на деревяшках неестественными горками. Господин с палочкой ругается.
Он выглядит очень цельно, действительно законченным образом из какого-то
фильма, а говорит совсем по-другому, и по-разному, как два разных персонажа или
даже три.
Он выругался и стал ругаться на
Фаину за то, что у неё тут скользко, а Фаина отвечала, что что же она сделает,
у неё даже лопаты нет. Он сказал:
– Ну а у меня ноги нет. Так что
надо посыпать.
– Ну я и посыпала солью, и всё
растаяло, – ответила Фаина, – только сейчас опять замёрзло.
Он спросил, почём мандарины, и попросил
три таких и два таких. Потом сказал:
– А вот те яблоки, красные… Вот
тех яблок штуки три.
– По семьдесят пять?
– Наверно, я не вижу. А вот те,
самые крайние, это какие? Розовые? Давайте два розовых и три красных.
– Вам пакет будет нужен? –
спросила Фаина.
– Ну конечно… А груш нету? Конференс? Это те длинные? Ну, может, парочку…
Потом он попросил чеснока, ещё
чего-то, ещё чего-то, ещё какой-то, что ли, зелени.
Отходить от ларька ему тоже было
неудобно, он сказал:
– Ну ёб твою мать, пидарасы, –
потом дотянулся до перил и аккуратно отступил к крыльцу булочной, – Пидорасы.
Как зима так всё. Летом… Летом – хорошо.
Глава
11. День прошёл и к смерти ближе
Некоторые молодые матери иногда
читают рабочую почту – в качестве свидетельства о том, что когда-то у них была
другая жизнь. Ленины коллеги – бодрые и молодые в любом возрасте люди
обсуждают, что подарить на день рожденья одному из них, примерно таким образом:
– Думаю, он будет рад слетать на
выходные куда-то в Стокгольм, Берлин или Женеву, был бы крутой повод.
– Я за плеер. Плавать туда-сюда
под музыку гораздо приятнее.
Лена внимательно прочитывает все
письма из этой параллельной реальности, пока Филипп лежит на коврике и вертит
новую игрушку. Это такой круглый деревянный барабан с бубенчиком внутри. Какое
на фиг плавать под музыку? Прошло больше полугода с тех пор, как она в
последний раз спала пять часов подряд, не просыпаясь. Европа на выходные тоже
как-то прошла мимо. Сначала было слишком мало денег, потом слишком много
работы, теперь маленький ребёнок, у которого постоянно что-нибудь. В новых
вагонах метро есть такие места – одно сидение в углу. Садишься и закрываешь
глаза. Во много раз круче Европы. Я думаю, она будет рада поездить по кольцу.
Давайте подарим ей билет на десять поездок.
Лене кажется, что ей триста лет.
Триста лет, полных творожка, детского кефира и овощей в блендере. Триста лет
погремушек в самых неподходящих местах. Ни одной минуты беспечности. Иногда –
очень редко, на Ленин взгляд, – идёт дождь. Настоящий дождь, проливной и
достаточно долго. Достаточно долго и очень сильно, так что бы Лена могла
разрешить себе не идти гулять.
С маленькими детьми связано много
решений. Нужно решить, чем их кормить, где они будут спать, давать пустышку или
нет. По неизвестной причине – а скорее, сразу по нескольким причинам – каждое
решение превращается в крепость. В бастион, в последний оплот. Вполне разумные
с виду люди – если вы только смотрите на них, а не читаете то, что они пишут в
сообществах для молодых родителей, – доходят до угроз насилия и убийства,
просто обсуждая, нужна детям пустышка или нет. Лена пока избежала публичных
выкриков на каждую из важных тем, но отказаться от один раз принятых решений
для неё было совершенно невозможно. Ленины решения были такие: грудное
вскармливание, спит отдельно, пустышка, подгузники, как можно больше гулять.
Прогулки советовал врач. На них
же настаивала Ленина мама. У всех должна быть по крайней мере одна навязчивая
идея, связанная с младенцами. У Лениной мамы – а теперь и у Лены – прогулки.
Это было ужасно неудобно. Всё время, которое Филипп спал и в которое Лена могла
бы читать сообщества для молодых родителей, готовить еду или как-то отдыхать,
она таскалась по району, составляя в уме его топографическую карту с точки
зрения коляски –
полоса
разбитого асфальта, высокий бордюр, десять метров ровного асфальта, огромная
колдобина, краткий участок бездорожья, полоса среднего асфальта, пологий въезд
на тротуар, длинная полоса новенького гладкого асфальта, вымощенная плиткой
дорожка, высокий бордюр, промежуток с крайне разбитым асфальтом, высокий
бордюр, узкий проезд между заборчиками, песок, мягкое покрытие, снова
вымощенная плиткой дорожка, бордюр, колдобина, ровный асфальт
– или придумывая образ супергероя
–
некоего чёрного колясочника, по
аналогии с Чёрным Альпинистом, который постоянно гуляет по району с детской
коляской, и если его взгляд падает на того, кто мешает маленьким детям и их
родителям, то буквально через два дня с ним происходит какое-то несчастье.
Сварливые старухи чувствуют себя плохо и остаются дома, у матерящихся и шумящих
на детских площадках подростков начинаются проблемы с родителями, а те
водители, которые своими машинами загораживают въезды на детские площадки,
разбивают их
– или перечисляя всё, что ей
нужно заказать вечером, когда Филипп заснёт, –
новые
комбинезоны, новые носочки, стаканчики для хранения еды, калгель,
пустышку от полугода, слюнявчики, гречневую кашу, подгузники, влажные салфетки,
вату, масло для массажа, прокладки для груди, жидкое стиральное средство для
детского белья, шампунь, одноразовые пелёнки, детскую непромокаемую книжку и
новую игрушку-висюльку для коляски
– и всё остальное в таком же
духе. Даже если взять с собой ноутбук, то ничего особо не получается. А когда
Филипп просыпался, они возвращались домой. Там она раздевала Филиппа, меняла
ему подгузник, кормила, снова меняла подгузник, показывала ему погремушки,
сидела рядом на коврике. Может – хотя и необязательно, такой режим и приносил
какую-то пользу Филиппу, но абсолютно безусловно, что у Лены не оставалось ни
минуты, чтобы перевести дух.
Только когда шёл дождь. В дождь
весь наш пятиэтажный район вымирает, замирает так, как сложно себе представить.
Никто не ругается под окнами, не орёт матом, не ходит по лестнице, не хлопает
дверями. В дождь все алкоголики тихи, как мыши, все болтливые тётушки сидят
дома, все любители погулять с маленькими детьми поздно вечером не гуляют с
маленькими детьми поздно вечером. Дождь – как пауза. Все ложатся спать
трезвыми.
А когда дождя нет, то всё как
обычно. И Лена тоже идёт гулять.
Люди кругом кажутся ей совершенно
сумасшедшими. Ну, кроме Кирилла, но его она видит только вечером. По идее, она
и раньше видела его только вечером, но тогда этого было достаточно, а теперь
нет. Сумасшедшие женщины с младенцами на детских площадках часто общаются
по-другому, не так как все люди. Когда одна хочет передать другой информацию,
то обращается не к ней, а к её младенцу. Младенец, однако, не отвечает. Вторая
женщина оказывается в странной ситуации. С одной стороны – её как бы не
спрашивали. С другой стороны, не ответить совершенно очевидно невежливо. Это
как в ответ на «не могли бы вы передать соль?» ответить «могла бы» и ничего не
сделать. Поэтому женщина отвечает на реплику, но обращается тоже к младенцу.
– Ну и где же ты сегодня гулял? –
спрашивает незнакомая старушка у Филиппа.
– В сквере гулял, да? –
спрашивает Лена в ответ тоже у Филиппа.
– Замёоооорз?
– спрашивает старушка.
– Нет, скажи, не замёрз, –
говорит Лена.
Первый признак безумия – это когда
сумасшедшими кажутся другие люди.
– –
Каждый день Лена посвящала
какую-то часть прогулки созерцанию идеальной женщины. Идеальную женщину звали
Полина. Она носила огромные тёмные очки в молочной оправе – такие были модны в
восьмидесятые годы. Она гуляла на площадке с большим газоном, которую Лена,
раздавшая всем детским площадкам имена, называла «зелёной», и почти никогда
оттуда не уходила. Постоянные обитатели нашего района, самые разные люди,
довольно сильно к нему привязаны и могут месяцами никуда не ездить. Полина была
ещё более статична, чем кто угодно из них. Возможно, именно она была центром
нашего района – тем более что географически находилась вполне себе в центре.
Тому, что она практически не
покидала детскую площадку, было очевидное объяснение. Полина гуляла с
крошечными близнецами в ярко-красной двойной коляске и каждый раз успевала
оказаться дома, прежде чем они окончательно проснутся и заорут. Лена никогда не
видела их не спящими. Иногда Полина гуляла с близнецами и старшей дочкой, а
иногда – с близнецами и старшим сыном, иногда – сразу со всеми четверыми. Когда
Лена поняла, что у неё четверо детей, из школы пришёл пятый.
– Да знаешь, – говорила Полина на
соседней лавочке своей очередной подруге, – я когда кормлю, мне даже не
хочется.
– А когда не кормишь?
– А я уж не помню. Я, получается,
восемь лет кормлю. Не кормлю, только когда рожаю.
Вообще Лена стала очень много
знать о Полининой жизни, потому что та постоянно с кем-то разговаривала, сидя
от Лены в двух метрах. Лене поначалу было немного неловко, а потом она как-то
привыкла. Тем более что Полине было совершенно всё равно. Она вообще мастерски
игнорировала окружающих. Старушку, которая пыталась обсудить с ней поведение
старшей дочки, пожилого человека, интересовавшегося близнецами, двух тёток,
внезапно советующих пить больше чая с молоком, других мам с колясками – всех.
«Когда вырасту, тоже так
научусь», – думала Лена, вечно вступавшая в разговоры о том, почему Филипп так
закутан, или почему он в шапке, или почему он кричит, и что она делает не так.
Филипп был закутан, потому что
родился на две недели раньше срока. Ничего угрожающего, но он долгое время
мёрз. Даже дома до полугода спал в шапке и шерстяном комбинезоне, а уж на улицу
Лена надевала на него пару килограммов одежды. С тех пор, как похолодало,
одевание Филиппа на прогулку занимало у неё минут двадцать пять. Чистый
подгузник, хлопковый комбинезон, носочки, шерстяной комбинезон, чепчик,
шапочка, тёплый комбинезон, плед и меховой конверт. Филиппу категорически не
нравилось всё, начиная с чепчика, и к тому моменту, как Лена сволакивала свою понтовую коляску вниз по лестнице, они оба уже были без
сил.
На лестничной площадке Лене
обычно встречалась соседка с ребёнком постарше, который ездил в сидячей коляске
и научился смиряться с шапками.
– Уууу,
– говорила она. – Видишь, как малыш кричит. А ты уже выросла, ты у нас уже не
кричишь.
Лена отвечала, обращаясь,
естественно, к Филиппу:
– Ну, здорово ты всех напугал.
Молодец!
То есть как бы эта женщина
показывала сочувствие Лене и радовалось, что у неё аналогичные трудности
позади, а Лена как бы извинялась, но не сильно, потому что чего там, со всеми
бывает.
Перед подъездом на лавочке сидела
другая соседка, со второго этажа.
– О! – говорила она. – Гулять
собрались! Куда ж ты его бедного опять так закутала!
Тут Лена мямлила что-то вроде:
– Ну так похолодало вон как, а мы
долго гуляем.
Полина наверняка просто не
заметила бы ни ту, ни другую, а покатила бы свою коляску дальше. У Лены был только
один ребёнок, и этого ей хватало для полной дезориентации и
пространственно-временных петель вокруг. У Полины было пятеро, и даже младенцев
в два раза больше, чем у Лены, и она была спокойна и совершенно безмятежна.
Лене в этом виделось что-то нечеловеческое.
Периодически к Полине подходили
какие-нибудь знакомые. Для них у неё была другая модель поведения. Все знакомые
наклонялись к коляске и после полуминутного рассматривания лежащих там
младенцев реагировали одним из двух способов.
Они говорили:
– Ну они поооохожи,
да, очень похожи.
Тогда Полина говорила:
– Ну да, они же сёстры и вообще
дети.
Или они говорили:
– А они разные, да, совсем
разные.
Тогда Полина говорила:
– Ну да, они же не однояйцевые.
«Вот бы мне так уметь», – думала
Лена, наблюдая всё это. Только где там.
Потом Филипп начинал ворочаться,
Лена поспешно вставала и катила коляску вниз, мимо большого старого дома, мимо
большого нового дома, мимо школы и дальше вниз, иногда слегка тряся головой,
чтобы отогнать ощущение непрерывности жизни. Что вот это вот всё – это и есть
жизнь, просто она теперь такая. И она уже её живёт, каждый момент. Минуты
проходят – есть рядом кто-то или нет никого, просто проходят, и всё. Это как
самолёт или поезд, как ни торопись, но придётся пролететь или проехать каждый
сантиметр пространства, каждый миллиметр пространства, и что-то сомнительно,
чтобы где-то там в нём были зазоры.
Если считать, что самые важные
свойства, отличающие одного конкретного человека от другого (а не определяющие
человека вообще) – это разум, память, окружение, внешность и характер, и
оставить в покое душу, про которую никому ничего непонятно, то за последние
месяцы два из них изменились полностью, а ещё два – очень сильно. От Лены
ничего не осталось, только память. Получился какой-то другой человек,
незнакомый, а ещё жить и жить.
Глава
12. При артобстреле эта сторона улицы наиболее опасна
В объявлениях о продаже и сдаче
квартир наш район всегда называют тихим. Он и вправду тихий, насколько это
вообще возможно в Москве. Жизнь у нас скорее тягучая, чем кипучая, а
происходящие время от времени события совсем не того рода, чтобы о них написали
хотя бы в интернете. Небольшие события, очень локальные. Антонина забыла
перекрыть кран, когда уезжала на дачу, и затопила соседку снизу. Та подала в суд,
и теперь они с Антониной не разговаривают. Нинка из шестьдесят восьмого
допилась до настоящих чертей, бегала по подъезду с веником. Скорая приехала,
вкололи ей что-то. Нинка говорит, черти на самом деле синие. За углом дома, где
«Интер-Оптика», открылся ирландский паб. Жильцы со
второго этажа очень жалуются, что у них под окнами теперь толпы подростков, все
курят, матерятся, известно чем занимаются. Звонят в
милицию каждый вечер.
В булочной с утра какой-то
переполох. Уж и Лиана туда сходила – она старшая по дому, ей всё интересно
знать, и тётя Люда. Тёть Маша Еманова тоже собралась.
Ну хлеба надо купить, молока там. Оживление расходилось волнами. Даже внезапно
вышедшая из-за дома женщина с афганскими борзыми – белой, рыжей и чёрной – на
секунду задержалась у крыльца булочной, но собаки потянули её вперёд.
Лиана встала на углу. Новости
распирали её, так что она чуть-чуть пританцовывала и подпрыгивала на месте.
– Слыхали, чё
ваш-то учудил? – приветствовала она всех хоть сколько-нибудь знакомых жителей
дома 32 корпус 2.
– Это кто ещё наш? – осторожно
спрашивали жители дома.
– Ну Игорь. Сосед ваш.
Игоря видно не было – ни на
балконе, ни во дворе.
– Э, да какой он наш, – отвечали
жители дома, – глаза б не смотрели. А что он?
Игорь с утра был пьяный. Праздновали
день рожденья Людки, начали что-то поздно. Под утро все кое-как заснули, но
Игорь быстро проснулся, и ему понадобилось ещё. Деньги ночью кончились. Игорь
явился в булочную и показал на пол-литра «Журавлей» – говорить у него уже не
очень получалось. Ну, Марина послала его, конечно. Велела идти спать.
Это Игорю показалось очень
обидным. Чё, Марина его что ли не знает? Он чё, сам не может решить, когда ему спать? Игорь стукнул по
прилавку кулаками, а потом ещё раз. Марина почему-то пискнула и смоталась в
подсобку.
Обычно во всех магазинах есть
некий охранник. Мужичок в пиджаке и при галстуке, как будто пиджак и особенно
галстук помогают ему выполнять свои обязанности, хотя – из общих соображений –
скорее должны мешать. Тем не менее, все охранники всегда в костюмах. Некоторые
при этом выглядят как в петле и одновременно в гробу, а некоторые наоборот –
как директор магазина. Обычно они только тем и занимаются, что хмурят брови в
адрес покупателей и строят кассирш. Кассирши кокетливо хихикают, а охранники
говорят им что-нибудь покровительственное, напустив на себя вид петуха в
курятнике. Не знаю, как у них на самом деле устроена субординация, но кажется,
будто охранник всегда главный.
Так вот, в нашей булочной никаких
охранников в костюмах отродясь не было. У нас там полный матриархат. И если
какой-нибудь посетитель недоволен, то продавщицы с ним сами разбираются, а если
агрессивно недоволен – то с ним разбирается Аня.
Аня высокая и очень полная, у неё
пышные светлые волосы и короткий прямой нос. Руки у Ани как у некоторых
алкоголиков ноги, и при взгляде на них сразу вспоминаешь, что грузчиков в
булочной тоже не водится. Обычно Аня просто спрашивает, в чём проблема, и этого
оказывается достаточно.
Оксана в этот момент держит в
руках телефон и демонстративно вызывает милицию скрипучим голосом. Оксана,
наоборот, очень худая, с длинным носом и каштановыми химическими кудрями.
Вместе с Аней они составляют идеальную пару – хоть комическую, хоть
трагическую.
Но это годится для обычных
хулиганов, а к Игорю, утратившему дар связной речи, Аня не пошла. Покричала ему
из-за двери подсобки, но Игорь её не услышал. Он дубасил по прилавку.
Милиция, как известно, никогда не
приезжает быстро – хотя здесь им ехать метров двести. Пока они ехали, Игорь
успел проломить стёкла у прилавка, и теперь методично молотил кулаками по
леденцам, шоколадкам, пакетикам с орешками и сухариками, чипсам «Принглс» и
спичкам. Так что милиция к нему тоже не пошла. Милиция подождала на безопасном
расстоянии, пока Игорь приподнимет прилавок целиком и уронит его обратно. Это
исчерпало его силы, буйство кончилось, и он, мирно засыпая, пошёл с ментами.
– Ну что, теперь ему пятнадцать
суток? – с предвкушением спросила Лиана, хотя ей-то что.
– Да какое там, – сказала Оксана,
– договорятся.
Глава
13. Ветер и ветер
В нашем районе Петя больше всего
полюбил овощной ларёк. Последние пять с половиной лет он жил в общежитии
главного здания МГУ. Там не совсем Греция, но тоже очень много что есть –
столовая зоны Б, столовая зоны В, профессорская столовая, кафе, книжный, другой
книжный – букинист, прачечная, продуктовый магазин, крыша, башни, подвалы,
пустой этаж, музей, закрытые зоны, развалы с китайскими шмотками, прилавки с
пирожными, пожарные, торгующие пивом по ночам, и многое другое. Но вот овощного
ларька – ни одного.
А около ларька всё время что-то
происходит. Один раз Петя видел, как кошка запрыгнула на деревянные прилавки с
фруктами, аккуратно прошла мимо яблок и груш, залезла в окошко и легла на
витрине в корзинку с игрушечной свёклой. В другой раз за ним выстроилась
очередь из трёх собак. Иногда какой-нибудь мужик покупал семечки, мучительно
долго выясняя разницу между семечками за тридцать рублей и за семь. Иногда
ругались интеллигентные старушки в беретах – такой изощрённой заковыристой
бранью, какую никогда и ни от кого кроме интеллигентных старушек не услышишь. В
общем, именно около овощного ларька Петя, аспирант институт философии,
оказывался способен воспринимать бытовую жизнь, которая до этого полностью
проходила мимо.
И Фаина ему нравилась. Она всегда
улыбалась, спрашивала, как дела, подкладывала пару лишних яблок. Петя даже
думал подарить ей что-нибудь за все эти бесплатные яблоки, но не мог придумать,
что. Цветы как-то не гармонировали с окружающими овощами. Может, шоколадку?
Вообще Пете и Юле было неплохо
жить в нашем пятиэтажном районе. После восьмиметровой комнаты с зелёными
стенами и занозистым полом, душа, в котором живут тараканы, постоянно
собираются в мыльнице и жрут мыло, чем-то напоминая малолетних токсикоманов,
общего с соседом по блоку туалета, кухни в сорока метрах по коридору, они
относились к крошечной квартире примерно так же, как Александр Сергеевич.
Комната казалась им огромной, а ванная была только их – что может быть лучше.
Хотя иногда устаёшь.
Пете надоели собаки. Я не упоминала
этого раньше, но в нашем пятиэтажном районе очень много собак. Они так
выглядят, что не хочется называть их бездомными – просто это взрослые,
самостоятельные собаки, сами выбравшие свою судьбу, предпочитающие свободу и,
возможно, отрицающие пошлую зависимую жизнь. Почему-то все они невзлюбили Петю
и постоянно лаяли на него, где бы он ни ходил. Особенно часто собаки
встречались ему за домом, где «Интер-Оптика», – Петя
возвращался из университета пешком и шёл мимо него. Как-то он встретил трёх
собак. Большую белую косматую собаку. Рыжую собаку поменьше. Небольшую бежевую
собачку, самую злую. Петя принял выражение «морда – ящик» и пошёл дальше.
Сначала он прошёл мимо большой белой собаки. Ничего не случилось. Потом он
прошёл мимо рыжей собаки поменьше. Она не двинулась. Но когда он пошёл мимо
маленькой злой собаки, то поскользнулся и резко взмахнул рукой. Маленькая
собачка зашлась в истерике, а две другие бросились на Петю.
После этого случая ему и надоели
собаки. Теперь каждый раз на пути домой приходилось решать, как идти. Пойти по
безопасному Нахимовскому проспекту означало признать трусость, слабость и
поражение. Свернуть в арку дома, где «Интер-Оптика»,
означало, вполне возможно, встретить собак. Но они бывали там не каждый раз,
так что могло и обойтись. Что делать Пете?
А Юля заболела. Она проснулась
ночью, хотя вообще просыпалась только в крайних случаях. За окном, судя по шуму
и грохоту, ехали танки.
На самом деле нет. Шум был от
какой-то большой конструкции, ритмичной и неоднородной. Как будто полая гусеница
с тысячей больших барабанов ползла мимо дома. Дёргалась на неровном асфальте,
аккуратно подвязанные барабаны подскакивали на колдобинах и стучали, как поезд,
только по-барабаньи громко и звонко. Механизм,
приводящий гусеницу в движение, шумел и лязгал.
Звук направлялся мимо окна влево
и двигался минуты три. Наверно, сначала он был тих, потом усилился, потом Юля и
Петя проснулись, потом звук ещё усилился, достиг, наконец, пика и стал спадать.
– Это машина снов и любви к
президенту, – сказал Петя, – вот если бы ты спала, тебе бы сейчас приснилось,
что ты любишь президента.
Юля так обрадовалась, что не
спит, что сразу заснула, а утром проснулась уже больной.
Вообще в болезни не было ничего страшного
– просто простуда, хотя и какая-то злая. Юля стала спать по утрам, а ночью
наоборот не могла. У неё поднималась огромная температура. Она совсем выпала из
пятиэтажного ритма – засыпала в семь утра, просыпалась в три дня. Стояла такая
погода, что рассветало не каждый день, а только примерно один раз из четырёх.
Густое серое небо свисало до самой земли. Если открыть окно, то можно было его
потрогать, но окно открывать не хотелось – ветер.
На пятом этаже тоже бывает ветер,
хотя и не такой, как на шестнадцатом. Ветер веет, ветер веет, ветер веет. В
общежитии они жили на шестнадцатом этаже, и вот там был настоящий ветер.
Суровый северный ветер, всё гнёт в дугу. Окна они не заклеивали, конечно,
никогда, один раз завесили пледом, пришпилили его по краям кнопками. Темно, но
теплее. Тогда ветер долго не унимался, они несколько дней провели за пледом,
как в норе. Но обычно он всё-таки переставал ночью. Ложишься спать, скрутившись
в пружину, укрывшись всем, чем можно, и ещё с самого верха – Юлиной чёрной дублёнкой,
потому что иначе вообще невыносимо. А утром просыпаешься – дублёнка съехала на
пол, мышцы расслабились, тепло. Совсем тепло. Можно потянуться, выставить ногу,
выпрямиться и всё тепло.
В квартире было холодно, хотя и
не так, как когда ветер. Слесарь приходил, говорит – ну а чего вы хотели? им
знаете, сколько лет, батареям вашим?
Есть ли более кретинский вопрос
на свете, думала Юля, завернувшись в одеяло. Вообще-то я много чего хотела.
Жить у моря, и чтобы по ночам
было слышно волны. Танцевать, тёплую погоду и гулять всю ночь. Услышать о себе
что-то хорошее. Чтобы меня научили чему-то новому и так, чтобы мне это
понравилось. Новую ванную и набор чайных чашек. Разливать лимонад и продавать
тефтельки. Холодный разум и горячность в манерах.
Но что-то пошло не так.
Получились только очень холодные руки и очень горячие глаза, и чувствуешь, как
мозг вращается внутри черепной коробки, как земля внутри звёздной сферы, с
запада на восток, а иногда – как черепная коробка вращается вокруг мозга, как
звёздная сфера вокруг земли, с востока на запад. Ступни выглядят огромными,
такими, какой могла бы быть одна ступня, а не две – чтобы сохранить
устойчивость ей пришлось бы быть гораздо больше. Кожа на пальцах будто бы
собралась в складочки, как бывает после ванны.
Вечером Юля пыталась лечить свою
болезнь глинтвейном, и он ударил её током. Она это поняла так. Глинтвейн стоял
на электрической плитке на две конфорки, которая осталась ещё от общежития. То
есть на такой плитке, которая согревает его непосредственно электричеством.
Накапливает электричество в конфорке и стукает им в кастрюлю. Кастрюля
металлическая, поэтому хорошо проводит. Она передаёт электричество глинтвейну.
А глинтвейн, он жидкий, как вода, а вода тоже прекрасно проводит электричество.
В результате оно всё собралось в глинтвейне и дёрнуло Юлю током.
После этого оказалось, что уже
второй час ночи, и Юле срочно понадобилась газета «За Калужской заставой».
На лестничной площадке между
этажами сидели две женщины и двое мужчин, причём двое из четверых – в красных пуховиках.
Говорили только мужчины, главным образом Юлин сосед:
– Ну бери, бери, – говорил он, –
все стеклопакеты бери. Мне двести рублей нужно и бери. Четыре штуки их там…
Рамы… Как вторчермет сдавали… А то ещё когда высотки
строили… Ручки ещё… Ванна тут чугунная, по четыреста рублей… Я тебе предлагал,
ты не брал. Ну ты не брал, потому что денег у тебя тогда не было.
Наконец Маргарите Николаевне
надоело слушать эту таинственную трепотню про украденную из гроба голову – –
Наконец Петя померил Юле температуру, намерил 40,6 и вызвал скорую. И явились
два амбала в синих одеждах, вкололи Юле анальгин и
велели назавтра вызвать обычного врача.
– Ну, – сказал назавтра обычный
врач, осторожно и со значением, – вообще-то при таком состоянии я рекомендую
антибиотики.
– О, – ответила Юля, – отлично,
давайте. Хочу антибиотики.
Пауза.
Пауза.
Врач сказал ошарашенно:
– Надо же… Обычно все
отказываются. Я уж настроился, что уговаривать придётся.
И Юля выздоровела, как по
волшебству, буквально на следующий день.
Глава
14. Маша идёт в единый расчётный центр
Александр Сергеевич и Витя решили
расширять бизнес. Твиттер Александра Сергеевича
становился всё популярнее, и количество туристов в его квартире тоже росло. Они
снимали проходную комнату с возможностью свободно пользоваться кухней и ванной.
Большую часть времени туристы не находились дома – всё-таки они приезжали
посмотреть город или по делам, а не просто пожить в пятиэтажке – но по-всякому
бывало. Кто-то долго спит, кто-то моется всё утро. Александр Сергеевич старался
гостей без необходимости не беспокоить и ходить через них пореже. Он даже завёл
у себя в маленькой комнате бутылку, чтобы не каждый раз идти в туалет. Витя в
такие дни ночевал у друзей.
Поначалу это было нормально, но
постояльцев становилось всё больше, перерывы между ними укорачивались, и
Александр Сергеевич и Витя устали.
Туристам у него в квартире
нравилось всё, кроме дивана. В комнате стоял классический раскладной
диван-книжка. На нём предполагалось и спать тоже. Многим это было неудобно –
старый советский диван не очень похож на ортопедический матрас. А поставить
туда кровать или хотя бы заменить диван на более удобный Александр Сергеевич
категорически отказывался. И Маша – Витина подруга – горячо его поддерживала.
– Вить, ну ты что, это полностью
нарушит концепцию.
Если бы они сдавали квартиру
целиком, то в большой комнате можно было бы оставить одну комнату в старом
виде, а во второй сделать обычную спальню.
А ещё Александр Сергеевич давно хотел
дополнить свою экскурсию недостающим фрагментом – посещением собственно
образцовой советской квартиры. И просмотром документальных фильмов о
пятиэтажках.
Это последнее соображение убедило
Витю. Ему очень понравилось, что дед хочет развивать свои экскурсии. По правде
говоря, он каждый день боялся, что тот снова начнёт пить.
Но как раздобыть ещё одну
квартиру, они понятия не имели. Самая-самая дешёвая квартира, в самом плохом
доме максимально далеко от метро, ближе к улице Архитектора Власова, на первом
этаже и полностью убитая, стоила пять миллионов. За время своего предприятия
Александр Сергеевич и Витя что-то накопили, но большей части всё равно не
хватало. Кредит им не давали. Александр Сергеевич был слишком старый, а Витя
слишком молодой. Пенсионер и студент, оба без значимых источников дохода.
Занимать такую сумму у Валерки они не хотели.
Выручила их Маша. Она же тоже
жила неподалёку, они с Витей учились в одной школе, только в параллельных
классах. Маша им сказала:
– Ну вы даёте. Кто ж сразу покупает?
Она у вас знаете, сколько будет окупаться? Вам нужно снимать. Мне как раз мама
рассказывала, у нас в доме, на первом этаже девушка сдавала квартиру, ей от
бабушки досталась, а сама уехала на Гоа. Сдавала какой-то тётечке, всё вроде
нормально. А потом оказалось, что эта тётечка там устроила общежитие для
таджиков! Восемнадцать человек там поселила. Вот уж не знаю, где они там
поместились, посменно, что ли, спали. Представляете? Ну, восемнадцать или
сколько-то там. Мама, пока мне рассказывала, до двадцати пяти дошла. И главное,
из жильцов никто не заметил, сколько их там… Нет, Вить, слушай! Эта девушка
снова ищет, кому бы сдать. Только квартира теперь раздолбанная
вусмерть. И мне кажется, она будет рада по
знакомству. Ну, чтобы больше так не попасть. И мне кажется, с ней можно будет
договориться, что вы, например, делаете ремонт, но первые эээ
два года платите половину суммы или треть.
Девушка – её звали Эля –
действительно оказалась рада. Ей больше ничего и не оставалось, квартира теперь
была в таком состоянии, что сдать её было невозможно. Она немного вздрогнула,
когда услышала про ремонт в советском стиле, но Маша её быстро успокоила. По
деньгам тоже очень хорошо получилось. Эля сдавала за тридцать тысяч плюс
коммунальные платежи. (А предприимчивая тётечка брала по три тысячи с человека
и получала пятьдесят четыре.) Договорились, что Александр Сергеевич снимает
квартиру на пять лет и обязуется привести её в порядок. За это первый год
платит треть стоимости, а дальше – две трети. Эле так было удобнее, чем более
короткий период полностью бесплатно. Она жила на Гоа в основном на эти деньги,
а теперь и так придётся какую-то подработку искать.
Так что очень скоро Александр
Сергеевич и Витя стали практически обладателями ещё одной квартиры. Она
находилась в доме 11 корпус 2 и отличалась от квартиры Александра Сергеевича в
доме 34 корпус 1 только отсутствием балкона. На первых этажах балконов не
бывает. Приведение её в порядок заняло немного больше времени, чем они думали
сначала. Пришлось заново делать стяжку и класть пол, белить потолки, красить
батареи и даже устанавливать дверные коробки – все двери вместе с косяками были
почему-то выбиты.
На Нахимовском проспекте – вокруг
дома, где «Интер-Оптика» и напротив него – находятся
магазины с обоями. Не только, конечно, с обоями – с напольными покрытиями,
кафельной плиткой, сантехникой, лампами, карнизами, плинтусами и вообще всем.
Названия у этих магазинов довольно однообразные – в основном, миры, планеты и
обои. «Планета стекла», «Мир дверных ручек», «Обои», «Обои», «Обои», «Мир
обоев». Известное место, из других районов сюда приезжают, и даже не только из
соседних. Для нас все эти магазины ощущаются как внешний по отношению к нашему
району мир – Игорь, например, ни в одном из них ни разу не был, что ему там
делать. Но всё равно приятно, что они так близко, какая-никакая
достопримечательность. Опять-таки может пригодиться, если ремонт делать.
Александр Сергеевич и Витя
немного скучнели лицами уже от вывесок «Обои», так что по магазинам ходила
Маша. Она собиралась включить этот проект в своё портфолио – а пока оно было
пустым. Маша всё тщательно зарисовала и написала списки покупок. Маленькую
комнату она решила сделать максимально простой – чтобы не отвлекать от
главного, и чтобы туристам было проще расслабиться, и нарочито современной –
потому что одно дело посмотреть на советский быт, а другое – жить в нём.
Большая кровать, белые стены, яркое покрывало, абстрактный принт
на стене, пара комодов. Кладовку решила переделать в гардеробную – туда даже
ничего покупать не надо было, Александр Сергеевич сам мог сделать полки и
штанги. Маша была очень ограничена бюджетом. Решили только кровать купить
новую, а остальное искали на помойках и досках объявлений.
Сначала Витя выносил из квартиры
весь мусор, а Александр Сергеевич смотрел ролики на ютьюбе
и разговаривал сам с собой.
– Как делать стяжку своими
руками, пять способов… Зачем мне пять? Мне бы один, нормальный. Нет, раствор
лучше всё-таки готовый купить… С большими перепадами… Ну у нас, наверно,
большие перепады… Куда ж ты столько… Так, ладно, а вот это посмотрим…
Потом Витя пререкался с Машей.
– Да ты видела, сколько твоя
паркетная доска стоит? Давай ламинат.
– Мы не можем положить ламинат! Его тогда ещё не было.
– Ну давай линолеум.
– Линолеум тогда ещё дороже был,
его не клали… Ну ладно, я сейчас поищу ещё, подешевле…
Потом они обзванивали людей,
продающих подержанные вещи.
– Вы продаёте ковёр? Не вы? А что
вы продаёте?
– Сколько у вас стоит диван? Скооолько?
– Вы ещё про славянский шкаф
спросите, – сказал Александр Сергеевич.
– О, давай посмотрим. Четыре
предложения.
– Ого, я не думала, что он такой…
Всё происходящее казалось Маше
компьютерным квестом, сложность которого растёт от
уровня к уровню. Сначала ей нужно было только придумать общий стиль и
нарисовать план, а потом оказалось, что она тащит старую тумбочку от Новых Черёмушек. Маша до такой степени погрузилась в этот квест и ощутила квартиру своей, что сама пошла оформлять
документы на водные счётчики в едином расчётном центре.
Дом одиннадцать был написан над
окном семь, а в окне семь сидела грустная пожилая женщина. Она сказала Маше,
что ей с её домом надо идти в окно двадцать три. В окне двадцать три сидела
молодая женщина, прекрасная. Очень резкая, но не как нате, а по делу. Чоткая, как говорит Игорь. И без ненависти к
квартиросъемщикам, что странно в условиях единого расчетного центра. Она
сказала, что сначала надо в дэз, это соседний дом.
В дэзе
– охранник. Дал Маше ещё одно заявление, которое заполнить, сказал, как
заполнять, взял акты, поставил печать, отксерил. Один акт Маше, один акт – дэзу, и ещё один – расчётному центру. Очень удобно, когда
охранник это делает. Не надо ходить дальше порога, и никакой очереди. А над
столом у него – портрет Путина в непринужденной позе.
Резкая девушка в окне двадцать
три оформила Машины счётчики, но ей ещё нужна была справка, а для справки надо
было погасить задолженность.
Поэтому Маша пошла в банк, через
дорогу. В два окна с приемом платежей была очередь: старушка в красной куртке,
пожилая женщина с мальчиком лет пяти и мужик с толстой задницей, который зашел
прямо перед Машей. Когда она спросила, кто последний, он сказал – я, и гаденько
улыбнулся. Он похож был на грушу, этот мужик. У окон с приемом платежей стояла
девушка в черной куртке и еще одна старушка, с седыми кудряшками. Старушка в
красной куртке и пожилая женщина разговаривали – что вот они уедут и надо
заплатить. Старушка с седыми кудряшками никак не могла отсчитать нужную сумму,
давала вместо тысяч сотни. Мужик с толстой задницей сел за стол и стал
заполнять платежки.
Пришла огромная тётка, с другой
тёткой, поменьше, и маленькой девочкой – тоже Машей. Огромной тётке нужно было
окно с операциями по вкладу, а там никого не было – ни очереди, ни сотрудника.
– Ну если тут долго будет, я не
буду, – сказала она, встав у этого окна.
– А чего долго-то, нет никого, –
ответила тётка поменьше.
Эта тётка поменьше была, наверно,
её мама, хотя они уже казались ровесницами. На самом деле она была не очень-то
и поменьше, просто в огромной тётке чувствовались такие сила и мощь, что становилось
тревожно, а в этой мощи не чувствовалось. Поэтому её огромность казалось
какой-то обмякшей.
Потом пришла бабка в черной
мохеровой кофте.
Потом пришла старушка в платке.
Потом пришла очень вежливая
старушка с короткой стрижкой.
Потом пришел молодой человек.
Огромная тётка сказала:
– Ну надо же, потеряла карту
москвича. Вот посмотри, потеряла.
И она отошла от окошка и стала
показывать девочке и тётке поменьше то место в кошельке, где у нее раньше была
карта москвича, а теперь ничего не было.
– Может, дома? – спросила тётка
поменьше.
Они все втроём стали смотреть
пакеты и искать там карту.
В это время бабка в чёрной
мохеровой кофте подошла к окошку с операциями по вкладу, от которого отошла
огромная тётка, и облокотилась на него. Тут стало видно, что на бабке кроме
чёрной мохеровой кофты надеты чёрные колготы, очень плотные, плотностью,
наверно, 90 ден, или даже 120 ден,
но только колготы, немного к тому же растянутые, и через них просвечивает голая
попа.
Огромная тётка опомнилась. Она
ринулась к окошку и сказала бабке:
– Вы что это тут? Я тут стою.
Её голос потряс отделение
сбербанка, хотя она не включила еще и четверть силы, а интонации отбросили всех
куда-то в прошлое, где продавщицы овощных магазинов отказывались давать вторую
банку консервированных помидоров в одни руки. Совсем другим голосом она до
этого разговаривала с другой тёткой.
Бабка тем не менее оказалась
вполне в состоянии дать отпор. Она сама была из тех же времён.
– А вот надо было подходииить, – ответила она ужасно скрипучим голосом, не таким
громким, но существенно более мерзким. «Кто последний» она спрашивала тоже
совершенно по-другому.
– Да как же! Да что же! Да я же
на минуту отошла! Нет, ну ты подумай только! – закричала тетка и стала вплотную
к бабке.
– Да мне вообще без очереди можно,
– заскрипела бабка.
– И мне можно!
– Вы инсулинозависимый диабетик?
Я инвалид!
– И я инвалид! Это же надо, на
минуту отошла!
– Тише, — сказал грушевидный
мужик.
– Она правда тут стояла, –
сказала девушка в черной куртке в защиту тётки.
– Нехорошо, женщина, уступите, –
сказала вежливая старушка с короткой стрижкой в защиту бабки.
Огромная тётка попыталась
задницей оттолкнуть бабку от окошка, но та держалась крепко. Огромная тетка
стала показывать свою сберкнижку вернувшемуся сотруднику банка и сказала:
– Мне посмотреть только, быстро,
можно?
– Паспорт.
– Посмотреть только.
– Нужен паспорт.
– А, ну ладно, – сказала огромная
тетка и отошла. Паспорта у нее не было. – Нет, ну надо же, какая бабка.
Пришла женщина в красном плаще.
Ей тоже нужны были операции по вкладам. Она спросила, кто последний. Молодой
человек, не разобравшись, внёс сумятицу, сказал, что последний – он. На самом
деле, он был последний в прием платежей, а в операции по вкладам никого не
было, кроме бабки в колготах и черной мохеровой кофте, которая победительницей
стояла у окошка.
Прошло несколько минут.
Пришла пожилая женщина в куртке в
цветочек и стала выяснять, кто последний. Никто не признался. Все стали с
интересом выяснять. Тут пришла очередь грушевидного мужика. Он не успел
заполнить свои платежки и пропустил Машу. Она оплатила задолженность и вышла на
улицу.
В едином расчётном центре резкая
экономист в окне двадцать три дала ей справку и сказала поставить печать в окне
двадцать. Там сидела широкая спина, ела печенье и пила чай. У неё не было
печати. Печать оказалась в окне девятнадцать.
Когда Маша наконец протолкалась
по коридору к выходу, то почувствовала запах гари. Она подумала – надо же,
настоящий ад. Но это всего лишь горела урна перед входом в расчетный центр.
На этом всё закончилось. Квартира
была готова.
Глава
15. Романтика спальных районов
Игорь, он сначала жил с Тамарой.
Тамара – шикарная женщина. Многие видели её пьяной, или под кайфом, или,
допустим, выкидывающей из окна стул, но никто и никогда не видел Тамару без
макияжа. Даже когда она ходила к соседям стрельнуть десятку на опохмел, на ней
были массивные золотые серьги с жемчужинами.
И вот Тамара эта Игорю изменяла.
Так их соседка рассказывала, тёть Люда. Что как-то она собиралась уже на
работу, а ей во вторую смену, а тут в дверь звонит Тамара. Денег ей в тот раз
не надо было, а надо было позвонить, потому что телефон у них с Игорем якобы
сломался.
Ну сначала, говорила тётя Люда
Оксане и Ане, а они возбуждённо кивали, она маме звонила. Говорит:
– Вот, да… Ну сходила в «Азбуку
вкуса», да, купила там… Игорю… ну винограда, водки…
В «Азбуку вкуса» она, значит,
ходит, прикиньте? Нет, чтобы молока и хлеба, гляди-ка ты, винограда и водки. Ну
да ладно, значит. Потом она звонила подруге, это неинтересно, да я и
прослушала. А потом – какому-то Максу! Что-то она ему такое таинственное
втирала. Что-то про разъезды и переезды, про три дня и пять дней, что-то про
Игоря, и что ей никто кроме Макса не нужен. Так и говорит:
– Да мне никто кроме тебя не
нужен!..
И тут прикиньте – на этом месте
тёти-Людин шёпот от возбуждения превращался в хрип – из-за двери раздаётся
голос Игоря:
– С кем это ты там
разговариваешь?
А она испугалась и сразу трубку
повесила.
Игорь стоял за дверью,
облокотившись о косяк. Он вежливо поздоровался с тётей Людой, приобнял Тамару и
они побрели к себе, и от обоих страшно пахло перегаром.
Скоро Тамара перестала у нас
появляться – видимо, бросила Игоря. Он совершенно не расстроился, и практически
без паузы стал жить с Инной. Инна тоже была шикарная женщина, но в несколько
более яростном стиле, чем Тамара. Серьги она носила ещё более крупные, глаза у
неё всегда метали молнии, даже когда Инна улыбалась. Она работала в
косметическом салоне на Шаболовской.
– Ох, не знаю, – говорила по
этому поводу тётя Люда, – не знаю, какая она там парикмахерша, а я бы стричься
у неё не стала. Такая и ножницы в шею может воткнуть, только и жди.
Из-за работы Инна чуть ли не
каждый день не бывала дома. Уходила утром, приходила вечером. Это очень сильный
дефект, с точки зрения Игоря и его друганов. Он,
конечно, не проговаривается и не формулируется, но ощущается. Игорь и все
ребята влиты в наш пятиэтажный район, как скандинавские тролли в поросшие мхом
скалы, и органичны в нём, как гризли среди секвой. Никто из них не покидает наш
район надолго, а стремится – не покидать никогда. В других районах их облик
искажается, возможно, что они даже не могут существовать на значительном
отдалении от дома. Это не уникальное свойство Игоря и ребят, практически везде
есть такие люди, духи места. Наша особенность в том, что у нас таких духов
полрайона. Игорь и его друзья, тётя Маша Еманова,
старушка Гераськина, Аня с Оксаной, мамаши с
колясками – все они существуют только среди пятиэтажек и исчезнут вместе с
ними.
Ну и понятно, что на мир вокруг они
смотрят схожим образом. Уезжая каждый день на работу куда-то за пределы
видимости, ты как будто уезжаешь из жизни. А она продолжается. Например, Игорь
познакомился с Иркой.
Точнее, это Ирка с ним
познакомилась. Игорь, несмотря на спортивный костюм, цепь на шее, облако
перегара вокруг и неопределённые занятия, – а может, наоборот, благодаря всему
этому – очень популярен на районе. Многие хотят с ним познакомиться. Вот Ирка
познакомилась и стала приходить несколько раз в день к нему под окна – и заодно
под окна всех его соседей и орать:
– Игааааарь!
В таком детском непосредственном
стиле. Так раньше поступали мальчишки, когда обладателя футбольного мяча не
пускали во двор, потому что он ещё не доделал уроки. Вставали под окном и
кричали – Кооооооляаа! Выглядывала его мама, и они ей
– а Коля выыыыйдет? Она отвечала – ну вот уроки
сделает и выйдет. И тогда они – а скиииньте мяаачик!
И вот Ира так же:
– Игааааарь!
Игорь её как-то всерьёз не
воспринимал. Как-то она ему была не очень. Она носила джинсы и куртку от
тренировочного костюма, волосы заплетала в косичку, лицо у неё было какое-то
оплывшее. Никакого сравнения ни с Тамарой, ни с Инной.
– Игааааарь!
Игорь когда выходил на балкон, а
когда нет. Все соседи её ненавидели. Она могла в любое время заявиться и начать
орать, даже ночью.
– Ну чё,
– говорил он, если выходил, – ты чё вообще куда
делась-то вчера?
– Хыыы,
– радостно смеялась Ирка, – так меня в мусарню
забирали. Ты чё, не знал, что ли? В мусарне была.
Так и продолжалось некоторое
время. Ира из кожи вон лезет под балконом, на балконе стоит Игорь, как
некоторая Джульетта, и вся ситуация никак не сдвинется с мёртвой точки. Хотя
друзья Игоря выражали озабоченность.
– Слышь, чё
она до тебя доебалась-то? – спрашивал у Игоря Санёк.
– Да ничё
она вроде. А чё?
– Да ну не знаю. Тебе Инна-то
ничего не говорила ещё?
– Ну да что-то говорила. Да какая
разница?
– Ну не знаю. Была бы у меня
Людка такая ревнивая, как эта твоя Инна, пиздец бы уже.
Инна действительно говорила.
Как-то Ира звала Игоря, а Инна как раз была дома. Она тогда очень спокойно
спросила:
– Это что там ещё за манда с
косичкой орёт?
– Ну эта, Ирка. Из шестьдесят
восьмого.
– И чего ей от тебя надо?
– Да откуда я знаю, чё. Спросить, как дела, может.
Инна вышла на балкон и обложила
Ирку таким матом, что Серёжа с пятого этажа записал себе несколько новых слов,
и даже тётя Маша Еманова уважительно крякнула.
Но потом эта Ирка с косичкой
никак не шла у Инны из головы. Если бы Игорь думал про Ирку столько же, сколько
Инна, или даже в десять раз меньше, то Ирка была бы счастлива, а сама Инна уже
бы его прирезала. У неё и без того стала крутиться в голове такая мысль –
прирезать. Никаких чётких планов, просто мысль. И несколько образов – как она
берёт в ящике нож с чёрной ручкой, как сжимает его рукоятку.
Со временем мысль не исчезла,
наоборот, стала более навязчивой. Инна иногда доставала из ящика стола нож с
чёрной ручкой, самый большой и единственный более или менее острый, и
рассматривала его.
Так что когда она как-то пришла
домой и увидела Иру, выходящую из подъезда, то ни на минуту не задумалась. Она
зашла в квартиру, не здороваясь. Игорь смотрел телевизор. Инна прошла на кухню,
привычно взяла в ящике нож с чёрной ручкой. Вернулась в комнату, позвала Игоря
и ударила его куда-то в районе левой подмышки.
Игорь вскочил и заорал:
– Ты что, охуела?
И мгновенно засадил ей в челюсть.
Он не сильно пострадал – сердце находится сантиметрах в пяти от того места,
куда Инна попала. Но крови было много, лезвие прошло между рёбер. Скорая понадобилась
обоим – Инне вправили челюсть. К счастью, обошлось без перелома.
Инна на следующий день съехала, а
Игорь пару дней провёл дома, пытаясь понять, что это было. В голову ему пришло
только пожать плечами, вздохнуть и сказать «Бабы!».
Ирка тоже вскоре куда-то делась,
никто её больше у нас не видел.
Глава
16. Пусть всё лежит
Несколько дней назад на булочной
повесили огромный плакат с красными восклицательными знаками на жёлтом фоне:
«Скоро у нас появится мясной отдел! Мы приятно вас удивим!!!»
И действительно, появился мясной
отдел. А кроме него – копчёная рыба (Оксана её всем рекомендует, она любитель
копчёной рыбы) и ультрапастеризованное молоко. Это
всё ещё не совсем молоко, но существенно лучше стерилизованного, которое совсем
не молоко. Так говорит Таисия Николаевна из хлебного отдела.
Новый мясной отдел представляет
собой два прилавка со свежим мясом, установленных в складке пространства
посреди булочной. Там может поместиться что угодно, кроме овощей. Там помещался
целый хозяйственный ларёк, а до этого – очередь за хлебом на пятьдесят человек.
Если что, там и танковая дивизия может разместиться, только овощам там нет
места.
У продавщиц в мясном отделе вид
совершенно праздничный. У них новая красная форма, а у старых продавщиц –
синяя. Хотя они тоже довольны. И форма у них тоже новая. Недавно в булочную
зашли две женщины, продававшие одежду для продавщиц. Сорвали рабочий день,
буквально. Старушка Гераськина сорок минут ждала
кусок колбасы. Одежда для продавщиц – это такие как бы накидки, надеваешь через
голову и получается, что спереди фартук и сзади фартук. Бывают мини – длиной до
середины бедра, бывают по колено. И ещё такие шапочки, их можно невидимкой
приколоть к волосам. Старая одежда у них была светло-голубая, из толстой ткани,
а шапочки – вроде пилоток. Женщины продавали тоненькие нейлоновые тёмно-синие
накидки, а шапочки – скорее как наколки, на твёрдом каркасе с оборкой. Ажиотаж
поднялся невиданный, все мерили, спорили, выбирали нужный размер. Аня и Оксана
взяли короткие, им в длинных несподручно. Таисия Николаевна и Марина взяли
длинные. Лидия Николаевна тоже выбрала длинную, а Фаины не было в тот день, но
ей, конечно, позвонили и тоже купили комплект.
В мясном отделе продаётся говяжья
вырезка – длинные шматы тёмного мяса, говяжьи голяшки – вполне себе такие
голяшки с круглыми косточками, светло-розовые эскалопы, изогнутые куриные
шейки, мелкие куриные сердца, фарш – говяжий, свиной, куриный и отдельно фарш
«Встреча», смесь говяжьего и свиного. Очень много всего. Вечером в первый день
все праздновали открытие нового отдела и ели жареные куриные сердца, их под
водку хорошо.
– Совсем другое дело, – сказала
Таисия Николаевна, – а то что у нас до этого? Ну огурцы, колбаса…
Мясной отдел закрывается раньше.
Бывает, придёшь в десять – а там уже всё закрыто чёрным полиэтиленом и не
работает. С первыми продавщицами не очень удачно получилось. Все остальные, кто
работает в нашей булочной, – бывалые. Даже когда новенькие приходят, они уже
отлично знают, что к чему. А те были какие-то чуть ли не студентки, им бы
книжки продавать или хоть перчатки, а не мясо. Одна перекладывает куриные ноги
из большой картонной коробки на прилавок и говорит:
– Ну разве это курицы, мутанты
какие-то. Вот я видела куриц, сами из коробки выходят, сами в пакет заходят.
Выбивать чек умела только одна из
них – совершенно недопустимая ситуация в булочной, где каждая продавщица –
самостоятельная боевая единица. В общем, не прошло и месяца, как вместо трёх
девушек стали две, но гораздо более профессиональные. Диана и Маргарита. Из Молдавии.
Сразу со всеми познакомились, запомнили, что тётя Маша Еманова
берёт куриный фарш, а Лиана – свинину, выяснили, что говяжьей вырезки много не
надо, её мало кто берёт, дорогая.
А Оксана и Аня всё-таки
вытребовали себе помощницу. У них постоянно собиралась очередь – потому что
такой отдел. И колбаса тут, и сыр, и все консервы, и замороженные продукты,
короче, всё, без чего не обойтись. Руководство всё время отказывало, а тут
согласилось. Когда появились мясные прилавки, для очереди осталось маловато места.
Так что взяли им Настю.
Это племянница Оксаны, Настя.
Девятнадцать лет, только что закончила колледж. И так повезло. Работы правда
много, получается с девяти до девяти, а два раза в неделю – до двенадцати. Но
платят, в общем, нормально – больше, чем Настиной маме. Настя была очень
довольна и отлично вписалась, хоть и без опыта.
Скажем, тётя Люда как-то пришла
за телячьими сардельками.
– А не с сыром? – хитро спросила
Оксана. Помнит, что Люда всегда покупает у них сардельки с сыром.
– Нет, – смутилась тётя Люда и
стала оправдываться, – с сыром ещё есть, дома!
После неё осталась девушка и за
ней две пожилые женщины. Вошёл коротко стриженный незнакомый парень с длинным
носом, широкими плечами, в кожаной куртке, мотоциклетных перчатках и с пивом.
Он неожиданно подошёл к колбасе – неожиданно потому, что мужчины в булочной
редко покупают колбасу. Мужчины приходят либо в овощной ларёк, либо сразу к
Марине, а хлеб и колбасу обычно покупают женщины. Днём – в основном пожилые
женщины, общительные и сварливые, с активной жизненной позицией.
– Вы тут стоите? – спросил
парень.
Тётеньки помычали в том смысле,
что да.
– Вы тут в очереди стоите? –
уточнил парень.
Этого тётеньки не смогли стерпеть
и обрушились:
– Ну конечно, в очереди! Где мы
ещё стоим? Что, мы тут просто так стоим? Чего глупые вопросы-то задавать?
Парень было стушевался, но после
того, как они сказали про глупые вопросы, завёлся:
– Да чего вы разорались! Я, что,
знаю, чего вы тут стоите, блядь? Может, вы просто смотрите. Так нет, сразу
орать, ёпта. Я вот сейчас встану там и куплю всё без
очереди, блядь.
Услышав «блядь» тётеньки сразу
притихли и уставились в колбасу. Парень тоже уткнулся в колбасу. Ему и так было
не по себе в незнакомом магазине, а теперь уж и совсем. Тут девушка купила
ветчину и вышла, женщины стали брать по пятьдесят грамм того и сего,
попробовать, и Оксана с Аней всё взвешивали и взвешивали. Настя тихо спросила у
парня через прилавок, что ему, и обошлось без скандала.
Как-то вечером – была пятница, и
шёл дождь, и уже стемнело – зашли мужчина с помятым лицом и женщина на
шпильках.
– Гляди, и голени куриные есть, –
раздумчиво говорила женщина своему спутнику, – Взять, что ли?
– Возьми, – неторопливо отвечал
спутник. – Всё возьми. И потроха возьми, и сердце, и печень, и головы. Пусть
всё лежит.
Глава
17. Плавное течение времени
Лена говорит своему мужу:
– Хотела написать пост про то,
как ходила в парикмахерскую, а не могу. В голове какая-то пустота. В ушах
звенит.
– Прикольно, – говорит муж, – ты
сейчас про все важные события своей жизни пишешь пост. Сходила в магазин,
сходила в парикмахерскую.
Это выражено несколько
прямолинейно, но, в общем, практически правда. Хотя Лена не сказала бы, что это
так уж прикольно.
Ленина жизнь стала состоять из
миллиона мелочей. И эти мелочи стремятся стать ещё мельче, чтобы вся
конструкция была более гладкой. Как манная каша – без комков. Филипп орал весь
вечер. Собрала, наконец, шкаф и разложила детские вещи. Филипп поправился ещё
на двести грамм. Купила новые комбинезоны. Купила детские клизмы. Почитала про слинги. Сходила, правда, в парикмахерскую. Жизнь течёт,
почти нигде не застревая. Вот Лена открывает глаза и закрывает глаза, время
выражается теперь в граммах, других измерителей нет, пространство образовало
петлю вокруг неё. Остальные места – кроме нашего пятиэтажного квартала – как
будто затянуты туманом.
Про все важные события своей
жизни Лена пишет пост. Нассал под кресло. Хорошо. Что чувствует конь, которого
остановили на скаку? Чтобы, значит, какая-то баба – – Бывают дни – и их не мало
– вообще без событий. Где был ты, Адам? Я кормила ребёнка. А вчера? Кормила
ребёнка и гуляла с ним. А позавчера? Кормила ребёнка и гуляла с ним. Кормила
ребёнка и гуляла с ним. Кормила и гуляла. Кормила. И гуляла.
На ближайшей к дому маленькой
площадке, где ничего не было, кроме старой горки и пары лавочек, сидели три
ярко накрашенные девочки лет четырнадцати. Они ворожили на сигаретах.
– Так, – сказала одна из них в
блестящей чёрной куртке, – сначала нужно написать имя.
– Кровью? – тихо спросила другая
девочка, в полосатом пушистом пальто.
– Почему кровью? Карандашом пиши.
– А я читала в интернете, что
нужно кровью…
– Ну и дура! Кровью знаешь как
опасно!.. Написали? Теперь повторяйте.
Она прикурила свою сигарету и
произнесла мрачным гнусавым голосом:
– Дыыыым,
дыыыым, дымооооок…
Затягивайтесь!
Две другие девочки хором
повторили:
– Дыыыым,
дыыыым, дымооооок…
– Сделай милость… Затягивайтесь!
– Сделай милость…
– Приворожи…
– Приворожи…
– Раба Божьего Константина… чтобы
ел не наедался… пил не напивался… а думал… как утка об утёнке… как корова о
телёнке… как мать о своём родном ребёнке… о рабе Божьей… Татьяне!.. так будет
же слово моё… крепче камня булатного… аминь… аминь… аминь…
– И что теперь? – спросила
девочка в полосатом пальто.
– Развеивай пепел! Теперь всё,
напишет тебе через несколько дней.
На самой популярной детской
площадке помимо прочих детей гуляли две девочки лет семи – после школы. Вика, в
кожаном пальто и юбке, показалась Лене эмоциональной и неловкой, а другая
девочка, в джинсах и розовой куртке – менее увлекающейся и более
рассудительной. Они взбирались на горку, наперегонки. Вика, понятно, всё время
проигрывала. Ей даже залезть не всегда удавалось, но она совершенно не обращала
на это внимания. Кричала «на старт, внимание, марш!» и бежала. Её подружка,
похоже, привыкла играть по более определённым правилам, и лицо у неё было
удивлённое и слегка насмешливое. Ей-то каждый раз удавалось залезть, но Вика
могла крикнуть «на старт, внимание, марш!» совершенно в любой момент.
Потом пришли мама этой второй
девочки и её младшая сестра лет трёх, тоже в розовых куртках.
– Как её зовут? – крикнула Вика и
убежала, совершенно не интересуясь ответом.
– Оля, – ответила вторая девочка
дрожащему воздуху.
Потом бабушка увела Вику
заниматься музыкой. Вторая девочка, её мама и сестра стояли рядом с горкой, все
в розовых куртках.
– Пока, пока! – крикнула Вика. –
Пока, пупсичек! – это она крикнула Оле.
И ушла. Возникла некоторая пауза,
потому что Вика занимала на детской площадке очень много места и создавала
очень много шума, я бы сказала – около четверти всего шума.
– Слыхала, как Вика тебя назвала?
– спросила вторая девочка у Оли с насмешливой и немного восхищённой интонацией.
– Пупсичек…
На зелёной площадке в этот раз
Полина не гуляла, и вообще было совсем мало народу. Воздух под серыми тучами
ещё больше сгустился, и стало совсем пасмурно. Сиро всё и устало. Два конских
ока огромных. Лена села на лавочку и осторожно достала ноутбук.
Сначала пришла симпатичная
девушка в белой куртке и прикатила малыша в красной коляске. Достала из коляски
и повела кататься с горки. Горка на этой площадке такая – посередине белая
лестница, слева – синяя горка, справа – красная труба. Она посадила мальчика в
трубу, а сама спустилась и села на корточки возле её окончания. Сидит, ждёт, а
его всё нет. Заглянула в трубу, ещё подождала. Потом подошла к началу трубы и
слегка малыша подтолкнула. Вернулась обратно, снова села на корточки, и он как
раз выкатился.
Потом они пошли играть в мёрзлый
песок, а на площадку приехала ещё одна женщина, с маленькой девочкой в коляске.
Очень общительная.
– О, – говорит, – гляди, мальчик.
Маленький мальчик. Видишь, ножками ходит. Ты тоже скоро будешь ножками ходить.
Ну пошли знакомиться. Мы тут со всеми знакомимся. Я тут неделю гуляю и каждый
день всё разных встречаю. Каждый день разных. Может, я в разное время гуляю?
Девушка вежливо улыбнулась.
– А сколько ему? Где-то… Год и
два?
– Год и три.
– А нашей десять месяцев. А давно
он ходить начал?
– Совсем сам, без поддержки, в
одиннадцать месяцев, – ответила девушка.
– Ага… Девочки же даже раньше
начинают… А у нас вот ленивая девочка…
Девушка вежливо засмеялась.
– Ну ладно, – сказала общительная
женщина, – Мы поехали.
А к Лене подошла другая женщина, с
ярко-голубыми глазами. Она сначала шла мимо, потом увидела на скамейке Лену с
ноутбуком и внезапно приняла решение, быстро повернула.
– А вот можно я спрошу? Вот у нас
есть программа, в Питере сделали, если ее на флешку
записать и сюда вставить, то можно работать будет? А то я судья парусных
соревнований. И главный секретарь. У нас специальная программа, финишку считает, очки, списки участников. А я как-то всё не
могу… Это сидеть и долбить, долбить надо? Или несложно? Хотя вот если маленький
такой. Как у вас. Я сыну закажу на день рождения. Это же несложно всё? Я
смотрю, вы ловко так тук-тук-тук. Я пробовала как-то, но на большом, конечно.
Что-то у меня не пошло. Как-то это всё мимо нас прошло, мимо нашего поколения.
А мне так не хочется терять это. Ну секретарём парусных соревнований. А пришли
молодые девчонки, они так раз-раз-раз, всё умеют. Я им финишку
зачитываю… Внук у меня – вот такой – семь лет ему, в первый класс пошел, так
уже всё умеет. Это что, поколение такое? В интернет заходит, в игры играет, фотографии
может скачать, открыть. Мы в Египет ездили, сын фотоаппарат купил, Олимпус, у него объектив такой, выезжает, так я и не знала,
что там можно записывать, как на видео. А он мне показал. Значит, несложно? И
такой маленький, его можно с собой в яхту взять и все, да? Ну спасибо. А вы в
этом доме живете? Впрочем, советчиков-то у меня много. Это я себя пытаюсь
ободрить. У меня в декабре день рождения, вот и закажу сыну.
Так и проходили дни, один за
другим. Чтобы как-то сдвинуть время с мёртвой точки, Лена стала искать няню.
Возможно, когда Филипп начнёт ходить, когда начнёт больше есть обычную еду,
когда станет лучше спать – – Лена не очень хорошо помнила, что она делала на
работе, но думала, может, получится выйти хоть на полдня.
Постепенно. Сначала она для
тренировки уходила на полчаса, потом на час. Лена стремилась к далёким местам,
но за час далеко не уйдёшь. А для магазина час – это чересчур. Так что
несколько раз у неё образовывалось время, чтобы его просто провести. Хотя в
Советской России не ты проводишь время, а время – –
– –
В один из таких разов Лена гуляла
под дождём в каком-то странном состоянии, когда безумие ещё не пришло, но
кругом уже магический реализм, и мир разговаривает с тобой. В булочной она
долго вглядывалась в бейджик продавщицы мясного
отдела. На нём было написано: Диана Мясина. Мясо ласкало мясо, думала Лена. У
подземного перехода стояла старушка с плакатом в руках. На плакате было
аккуратно нарисовано разноцветными фломастерами: Ты не одинок! Бог всегда с
тобой!!!
В сквере ей встретились три
разные женщины с колясками, и у каждой был фиолетовый зонтик. Лена недавно
читала про девушку, больную шизофренией. Она узнала об этом уже в довольно
зрелом возрасте. А до этого не знала. Что, например, по радио с ней не
разговаривают, что если перед домом припарковались три синие машины, то это не
значит, что быть беде, или что если её родители надели жёлтые ветровки, это не
значит, что её посадят в тюрьму. Мир работает по каким-то правилам, и можно
использовать общепринятый набор – с Ньютоном и яблоком, дуб – дерево, Плутон не
планета. А можно какой-нибудь другой. Если твои правила работают, ты молодец.
Если нет – безумец.
Примерно в таком состоянии Лена
пришла в магазин «Морозко». Он находится уже среди больших домов, в сторону
Академической.
Магазин «Морозко» – это такой
слегка структурированный хаос. Их менеджера по закупкам страшно даже
представить себе. У всех офлайновых магазинов в той
или иной степени есть проблема соотношения площади и количества товаров. Все её
как-то решают. На одном краю шкалы находится произвольный эпплстор
– просторный белый зал и два айфончика посередине. На
другом краю находится магазин «Морозко». Товары там навалены грудами, стоят
друг на друге, осыпаются в проходы. Словосочетание «противопожарная
безопасность» вызывает, наверно, у администрации истерику. В теории там
наличествуют тележки, на практике к некоторым стеллажам с тележкой подойти
нельзя. Она не пролезает. Двум покупателям невозможно разминуться в проходе. В
общем, очень много товаров.
А Москва – наш любимый город –
она же устроена на манер Трои, на месте которой Шлиман
нашел девять городов. Только в Москве их больше, может – девятнадцать, и они
все очень слабо пересекаются. Многие жители этих городов даже не подозревают о
существовании друг друга. Они говорят: «все сейчас что-то» – пьют на Красном
Октябре, смотрят «Золотой век», играют в танки, имея в виду пару десятков своих
знакомых и элегантно расширяя их на все остальное человечество.
Помимо того, что у этих
человечеств разное пространство, у них разное время. Принято считать, что тут у
нас все бегут и спешат, и так правда делает немало людей. Но ещё больше людей
никуда не спешит, а часть вообще впала в анабиоз. Просто те, кто спешат,
слишком быстро мелькают, и кажется, будто их больше.
В магазине «Морозко» Лена
оказалась как раз в другом времени. У неё был бесконечный час, и двигаться
быстрее она просто не могла. В каждую секунду помещалось две или даже три.
Лена минуту смотрела на пакеты.
Искала щипцы. Медленно накладывала в пакет булочки с яблоками. Нервная тётка в
зеленой куртке вздохнула четыре раза очень громко, а потом взяла хлеб с
отрубями и ушла, оставшись без булочек. Усатый мужик изнывал, пока Лена
выбирала творожок «Агуша». Они в магазине «Морозко»
кладут его кучей, а это же важно, с чем он. Персик и морковь с абрикосом не
подходят, чернику можно, груша – лучше всего. Мужик шевелил усами, переминался
с ноги на ногу. Лена искренне хотела уже взять десять штук и пойти себе дальше,
но ничего не получалось. Другое время – это совсем не то, что другое
пространство. Если на пространство еще можно как-то повлиять, то на время уже
не повлияешь. Так она и ходила по магазину «Морозко» как в капсуле, а потом
ничего, купила что-то, пошла домой.
Дождь уже почти прошёл, и слегка
похолодало. На ступеньках подземного перехода стояла женщина в тапочках и
смотрела на небо. Так естественно она стояла в этих своих тапочках на
ступеньках подземного перехода, как стоят люди на крыльце своей дачи, люди,
вышедшие посмотреть на небо, подышать немного перед сном. Лена уставилась на
неё, на эту женщину в тапочках – ну женщины в тапочках на ступеньках подземных
переходов вообще привлекают внимание – и увидела, что к кофте у неё приколот бейджик с логотипом метрополитена. Она работает в метро,
живёт под землёй, ходит там в тапочках, и вот, вышла ненадолго взглянуть на
небо.
Как там канарейка, ты
приглядываешь за ней? Даёшь ей по утрам семя и немножко ванили?
Глава
18. Попытайся увидеть электрон
Юле заказали несколько миниатюр
для сборника городских рассказов. Прозаических миниатюр. Идея сборника
заключалась в том, чтобы описать и метафорически обрисовать жизнь в мегаполисе,
где встречаются и расходятся разные люди, живущие бок о бок, но зачастую не
замечающие друг друга. Он должен был состоять из небольших рассказов до 20
тысяч знаков, опубликованных на сайте и отобранных для печатного издания. Между
рассказами редакция придумала вставить чёрно-белые иллюстрации, стилизованные
под городские фотографии, и короткие тексты, не больше тысячи символов,
посвящённые простым жителям города и их одиночеству в толпе.
Вот эти короткие тексты и нужно
было написать Юле.
– Давай, – сказала Вера, редактор
сборника. – Сама понимаешь, кого я ещё могу попросить? Ты и в теме, и напишешь
быстро. И там гонорар!
– Гонорар? – скептически переспросила
Юля.
– Ну кофе сходишь попить. Может
даже – пару раз.
Юлины гонорары почти всегда были
такие. На кофе, на книжки, на новый лифчик, на бутылку вина. Поэтому она,
конечно, не за гонорары работала. А просто так.
А скоро солнце взорвётся
–
А скоро солнце взорвется, – сказал человек с козлиной бородкой. Он был
оптимист, этот человек с козлиной бородкой, он прочитал в журнале, что
канадские астрономы доказали про солнце всё. Канадские астрономы – они клёвые
ребята, всё рассчитали. И человек с козлиной бородкой мог всецело на них
положиться. Жизнь его обрела смысл отныне, все шесть оставшихся лет обрели
смысл, ему повезло, этому человеку с бородкой.
–
Когда же, наконец? – спросила девушка с крючковатым носом. Красивая девушка,
волосы длинные и распущенные, а брюки салатовые, и маечка пестрая, молодец
девушка, мало ли у кого какой нос.
–
И пакетик, пожалуйста, – попросила тощая женщина в магазине, она купила
майонеза и крабовых палочек, а также растворимую лапшу. Она чувствовала себя
нормально, нормально, да, нормально, всё в порядке, это прекрасно, это просто
прекрасно, а вот за ней стояла девушка с сыром, зеленым луком и помидорами, так
у нее на глазах были слезы.
Это
рассказ об осознании.
– А тебе много таких нужно
написать? – спросил Петя.
– Девятнадцать. А что, тебе не
нравится?
– Да нет, очень здорово. Рассказ
об осознании, и всё такое. Напиши ещё об апатии.
– И о движении!
– И о восприятии!
Дело было в субботу. Петя с Юлей
давно не виделись, с прошлого воскресенья – только если мельком. Петя теперь
рано вставал, а вечером неожиданно засыпал. Дату защиты уже назначили. Ему
нужно было разговаривать с рецензентами, готовить выступление и постоянно,
постоянно оформлять какие-то документы.
Утром Петя пытался побыстрее
разделаться с текущей работой. Кое-как исправлял описания турецких отелей и
новости для сайта фармацевтической компании, а потом принимался за свой доклад.
Он плохо умел выступать перед публикой, поэтому решил выучить текст наизусть.
Именно к числу таковых… Именно к таковым… Именно к таким… Именно к таким можно
отнести проблему соотношения трансцендентальных и критических аспектов
философии Канта. Именно к таким можно отнести проблему соотношения
трансцендентальных и критических аспектов философии Канта.
Потом он уходил.
А Юля наоборот. Она просыпалась,
когда Петя уходил, потому что ночью писала миниатюры для сборника. Для них ей
нужно было что-то увидеть – какую-нибудь сцену, каких-то людей. Только тогда
что-то получалось. Поэтому вечером она гуляла по району и старалась замечать
необычные вещи. Или обычные вещи.
Например, соседа. Он вёл себя
вполне обычно. Копался в электрическом щитке на лестничной площадке. Юля
открыла дверь – а он там, ковыряется в антенных проводах.
– У вас телевизор работает? –
спрашивает.
– У нас работает, – твёрдо
сказала Юля, хотя никакого телевизора у них не было.
– А у меня вот нет. Это всё
неспроста происходит. Это всё знаете для чего происходит? Чтобы я вызвал
мастера, и придёт ко мне этот мастер, и незаметно уронит пакетик. Пойди потом
доказывай!..
– Думаете, прямо так?
– А как же ещё? Они за мной давно
охотятся. Но я ж не дурак. Я и сам починю. Ха, дурака нашли!..
Юля вышла на улицу и долго стояла
у помойки за булочной, рассматривала собак. Собаки казались ей важной частью
городской жизни. Одна из них – светлая, с круглым хвостом – всё время
попадалась ей навстречу. Юля шла домой – навстречу собака. У помойки – снова
собака. Юля обошла дом и, решив срезать путь, пошла через газон – собака
поджидала её там, где она должна была пройти. Нерешительно двинулась к Юле и
остановилась.
Жена человека с козлиной бородкой
Жена
человека с козлиной бородкой ела рыбу, рыбу, приготовленную на костре, не
очень-то и вкусную, подожженную, скрипящую и пачкающуюся сажей, но на костре,
на костре. Жене человека с козлиной бородкой страстно хотелось измениться, в
частности – не есть эту рыбу, но вместо этого она изгибалась дугой, чтобы не
запачкать кофту.
«Сегодня
гулял с А., видел Б., видел С.» – писал в дневнике спутник девушки с
крючковатым носом, у него тоже были длинные волосы, светлые, длинные и собраны
в сомнительный хвостик.
По
телевизору шли неинтересные новости, поэтому тощая женщина разгадывала
кроссворд, она была одна, одна, никто не имел к ней отношения. Существовали трое
коллег по работе, но они редко вспоминали про тощую женщину. А ей было хорошо,
хорошо.
Это
рассказ о сопричастности.
Около метро Юля видела девушек,
которые проводили социологический опрос. Три или четыре девушки с парфюмерными
анкетами окружили дяденьку с портфелем. Они трагично потрясали бумажками и
умоляли его заполнить, ответить, поучаствовать, всего пару минут. Дяденька
согласился, и они стали спрашивать. Их интересовала марка зубной пасты,
название геля для душа, цвет и аромат освежителя воздуха в туалете,
производитель стиральных порошков и все остальные вещи, из которых он знал
только, что шампунь у них такой, желтоватый. Дяденька мялся и мямлил, девушки
настаивали. Потом выяснилось, что он не помнит, помадой какой фирмы пользуется
его жена. Девушки посмотрели на него, как смотрят на умственно отсталых, и
дяденька ушёл, совершенно оплёванный.
К Юле подошла другая девушка,
работавшая, видимо, отдельно. Она была одета очень строго и смотрела
настороженно.
– Я из церкви объединения, –
сказала она, еле размыкая губы и не здороваясь. – Вы не ответите на несколько
вопросов?
Юля согласилась.
– Как вы относитесь к сексу до
брака? – спросила девушка.
– Замечательно отношусь.
В глазах её отразился ужас.
– А вы что, не считаете, что
каждой женщине предназначен единственный мужчина?
– Нуу…
Вообще-то нет, – честно сказала Юля.
Девушка посмотрела на неё с
презрением.
– Вы что же, за свободную
любовь??
– Нуу…
В общем, не совсем, но…
– Всё ясно, — сказала девушка,
глядя на неё, как на неприятного червяка. Прошипела «спасибо» так, что оно
больше напоминало «собаку бешеную» и ушла.
Девушка с крючковатым носом
Девушка
с крючковатым носом разбавила мартини компотом. Жизнь неожиданно завернулась
вокруг неё, и даже время повисло в воздухе. Теперь она не знала, что с этим
делать.
Солнце
село, а окон зажглось так мало, что у старушки из двадцать седьмой квартиры
заколотилось сердце, и пришлось пить атенолол.
У
всех, кто печатал, от холода свело пальцы.
А
многие предусмотрительные люди заранее побеспокоились о новогоднем отпуске и
купили билеты еще в августе.
Это
рассказ о синхронности.
– Я могу ударить, могу убить, –
говорил молодой человек двум загорелым девушкам. Они стояли около витрины
магазина с обоями и ждали кого-то. – Почему она этого не принимает в расчет?
Она развернула одну ситуацию из ста возможных. Будто непременно события должны
развиваться по ее сценарию. Я говорю, ты лучше другие ситуации разверни. Почему
вы этого не принимаете в расчет?.. Если у меня нож, то возможны…
– Ну это потому что сила – двигатель
прогресса, – кокетливо сказала одна из девушек. А другая всё время понимающе
хихикала.
Около другого выхода из метро
снесли все ларьки – с колбасой, хлебом, молоком, пивом, шаурмой
и сигаретами. Остался только серый журнальный киоск. Освободившееся место было
завалено пустыми бутылками, мусором, заблёвано и заставлено веселыми людьми.
Играет музыка, атмосфера курортная.
Юля снова свернула во дворы. Там
рядом с лавочкой стояли два бритых плечистых мужика и вели светскую беседу,
периодически пытаясь взять друг друга за уши:
– Ты пацан? Ты не пацан!
– Я не пацан? Ты не пацан!
– Ты под камаз
попадал? Ты не пацан! Тебя пиздили? Ты не пацан!
– Ты сам не пацан,
Толян!
– Ты под камаз
попадал?
Они коротко примирительно
помолчали.
– А чё
ты меня пацаном называешь? Я мужик!
– Ты мужик?
– Я мужик! Ты вот, Зелёный,
работаешь?
– Я не работаю? Да я пацан!
– Ты пацан, а я мужик! Ты пьёшь?
– Ты не пацан!
– Я мужик!
Женщина с афганскими борзыми
Женщина
с афганскими борзыми неожиданно появилась из-за угла. Она обычно появлялась
неожиданно, эта женщина с тремя борзыми – белой, рыжей и чёрной.
Мужчина
с портфелем, опаздывающий на работу, увидел её отражение в луже. Он перешагнул
через него и поспешил к метро, но успеть вовремя уже не было никакой
возможности, даже если бы поезд шёл в два раза быстрее.
Девушка
с тяжёлой сумкой неприязненно смотрела на коричневый портфель, лежащий у него
на коленях. Утро только началось, а она уже устала, да, устала. У неё был
цветной шарф и пышные кудрявые волосы, но сегодня это её не радовало.
–
Какое удивительное лицо, – мельком подумала преподавательница английского,
проезжая на эскалаторе вниз мимо девушки с цветным шарфом, которая ехала вверх.
Это
рассказ о неизбежности.
– Знаешь, – сказала Юля в
субботу, – тут по ночам не горят окна. В полвторого – ни одного окна. Один был
человек на Таганке, никогда не спал, никогда не гасил свет. Третий сверху этаж.
А тут совсем никого, вообще.
– А я видел складку пространства,
настоящую. Представляешь, идёшь от метро «Академическая», спиной к центру, по
левой стороне Профсоюзной, и смотришь на указатели. Там сначала написано – ул. Кедрова 300 м. Потом следующий указатель – ул. Кедрова 500 м. Это как раз изгибается пространство. И, наконец,
ул. Кедрова 200 м. Это на выходе из складки. Классно?
– Ваще.
А я зато видела бесконечность. Пойдём покажу. Хотя нет, лучше ночью покажу,
ночью виднее. Мы идём к Кире в гости?
В магазине «Интер-Оптика»
– огромные прекрасные витрины. В них манекены, старые пишущие машинки,
парусники, надутые рыбы. Несколько раз в год их оформляют по-новому. Тогда на
одной из витрин были – спаниели в корзинке, один мотает головой, другой кивает.
Большой кот дёргает хвостом и слегка поворачивается, маленький котёнок лежит на
спине с клубком на пузе и меланхолично двигает лапами – играет. Зрелище
довольно безрадостное даже днём, но ночью вообще дрожь пробирает. Особенно от
котёнка, как он лежит на спине, пустые глаза смотрят вверх, мимо клубка, и
двигает, двигает, двигает лапами.
Похоже, будто он лежит там сквозь
века.
Глава
19. Продолжение экскурсии
Александр Сергеевич наконец-то
добавил в экскурсии новый кусок. После прогулки по району и рассказа про его
общую планировку он приводил группу в свою квартиру и объяснял, как устроены
пятиэтажки изнутри.
– Почему, например, нет лифта?
Ключевая идея пятиэтажек – дешевизна. Всё должно было быть очень, очень
дешёвым. Они посчитали, что на лифте можно сэкономить 8% стоимости дома.
Поэтому, собственно, и пятиэтажки. Медики решили, что советский человек может
подниматься пешком без вреда для здоровья только на пятый этаж, не выше.
Соседи Александра Сергеевича
привыкли к толпам экскурсантов на лестнице. Они испытывали смешанные чувства. С
одной стороны, гордость, как будто в пятиэтажках есть что-то замечательное, как
будто это настоящая достопримечательность. С другой стороны – зависть.
Александр Сергеевич буквально из ничего делал деньги. С одной стороны, эти его
экскурсии особо никому не мешали. С другой – они стали проходить чуть ли не по
два раза каждый день, а когда выходишь в шлёпанцах вынести мусор и должен
пропустить двадцать галдящих туристов на лестнице, – это немного раздражает.
– Дальше. Высота потолков.
Обычная высота – два пятьдесят, два метра пятьдесят сантиметров. До этого были
как минимум два восемьдесят. Получается, на каждом этаже по тридцать
сантиметров убрали – это значит нужно меньше стен, меньше лестниц, меньше труб,
меньше всего. Ну и так далее. Двери устанавливали только гладкие, пол наиболее
дешёвый, все материалы самые экономичные, всё посчитано и пересчитано.
За стенкой у Александра
Сергеевича жила Антонина, которая тоже вошла в его предприятие. Каждый раз в
этот момент она выходила из своей двери в цветастом халате и с платком на
голове, здоровалась с Александром Сергеевичем, настороженно смотрела на его
группу и демонстративно захлопывала дверь. Александр Сергеевич пытался
уговорить её разыгрывать какую-то сценку, но Антонина пока не соглашалась.
– Теперь заходите.
Заходите-заходите. Только постепенно, всем сразу не получится. Это прихожая, из
неё вход в ванную. Ванная совмещена с туалетом. Так почти везде, и это ещё не
самый плохой вариант. В некоторых домах устанавливали сидячие ванны и души, или
бывают ванные комнаты ещё меньше. А вот ещё видите, тут такой длинный кран,
общий для ванны и раковины – это тоже экономия. Вообще в наших квартирах каждая
мелочь продумана, каждая.
После некоторой внутренней борьбы
Александр Сергеевич решил, что обувь снимать не надо. Это, конечно, было
сильным отступлением от правды жизни – Ирина Евгеньевна всем обязательно давала
тапочки, даже сантехникам. Но когда двадцать человек пытались снять ботинки в
трёхметровом коридоре, экскурсия сильно теряла в темпе.
– Это большая комната. Двадцать
метров! Видите, у меня тут достаточно типичное расположение мебели, примерно
так и рекомендовалось тут жить. Тут такая как бы ниша, тут стоит диван, это
спальная часть. Здесь же стенной шкаф – его именовали гардеробной. Тут многие
вешали карниз с занавеской, чтобы отгородиться. Тут стол, сервант, журнальный
столик – это столовая, гостиная и всё остальное. Обязательно телевизор.
Телевизор тоже пришлось поставить
новый, хотя у Александра Сергеевича был и старый. Дело в том, что в конце
экскурсии он показывал несколько документальных фильмов на ютьюбе,
а подключить компьютер к старому телевизору было невозможно. Но кроме него в
комнате не было ни одного предмета, выпущенного после девяносто первого года.
Даже телефон на журнальном столике был старый, с диском.
– Какая у нас тут основная
проблема – помимо очевидной. Ну то есть что тут очень тесно, это очевидно. Да!
Шум. Я уже говорил про это на улице, но теперь вы можете убедиться сами.
Тут Антонина за стенкой начинала
орать на своего мужа – теперь уже покойного – также, как несколько лет назад.
Теперь ещё она подходила к самой стене и кричала в неё. Получалось очень
эффектно.
– Видите, тут у меня висит ковёр?
Это в том числе средство звукопоглощения. Вообще наша загадочная любовь к коврам
отчасти объясняется именно этим. Ковёр – это и утеплитель, и звукоизоляция. Но,
прямо скажем, не очень помогает. Теперь покажу вам кухню. Вы, наверно, слышали,
что в России принято всегда сидеть на кухне. То есть когда приходят гости, даже
если комната свободна и стол накрыт там, рано или поздно все всё равно
собираются в этом самом маленьком помещении. Давайте проверим, сколько человек
сюда влезает. Пока наш рекорд был – пятнадцать!
Заканчивалась экскурсия просмотром
фильмов и фотографиями. Туристы фотографировались на фоне старого серванта, на
фоне обоев в цветочек, со старым телефоном, со старым миксером. Александр
Сергеевич просил всех упоминать его хештэг. В целом
экскурсия стала настолько модной, что к нему стали записываться не только
иностранные туристы, но и москвичи.
Глава
20. Немедленно выпил
Игорь сломал ногу.
Обстоятельства этого происшествия
были покрыты туманом и тайной, как и многие обстоятельства, связанные с Игорем.
Никто не знал, как он её сломал, где и почему. Ни тётя Люда, которая жила в
квартире под Игорем и считалась специалистом по его жизни, ни Лиана, которая
стремилась сунуть в нос в любое происшествие – мало ли, пригодится, ни Роза
Петровна, которая вообще всё знала. Ни продавщицы в булочной. Несколько дней
там все только и говорили, что об Игоре, но ничего не решили.
Сам Игорь – он вообще не особо
разговаривал. Ну иногда приходилось, конечно, но в большинстве жизненных
ситуаций он умел обходиться словами «чё», «ну» и их
сочетанием, произнесёнными с разной интонацией. Хотя, конечно, говорил и
простые фразы, и даже распространённые. Иногда, обычно в результате неожиданной
внутренней вспышки юмора, он произносил что-то отвлечённое, какое-то
соображение, которого текущая ситуация не требовала непосредственно. Но это
происходило сравнительно редко.
На вопросы про ногу он и вовсе
реагировал мычанием.
К тому же сразу после загадочного
происшествия Игорь запил. Если до этого он почти каждый день выпивал, а иногда
случались запои на несколько дней, то сейчас он почти каждый день пил, а иногда
валялся в отключке. Игоря и в его обычной жизни
нельзя было назвать разнообразным человеком, скорее уже – стабильным. Внутри
запоя у него осталось всего четыре состояния. Первое – буйство. В таком состоянии
он переворачивал помойки, громил ларьки и бил окружающих костылём. Этим он
занимался ближе к Новым Черёмушкам, в дальней части района. У Игоря было сильно
развито чувство дома, и что бы с ним ни случалось, он никогда не вредил
ближайшим соседям. После буйного периода наступала целеустремлённость. В этом
состоянии Игорь ещё мог объясняться и ходить, но недолго. В состоянии
целеустремлённости ему нужно было либо вернуться домой – если оно наступало
после буйства, либо ещё выпить – если оно ему предшествовало. Третье состояние
– беспамятство. Это, очевидно, сон или обморок. Просыпался Игорь уже с
ощущением цели – ему нужно было выпить ещё – и сразу начинал идти к ней.
Медленно, преодолевая вертикальный пол и колеблющиеся стены, поначалу
придерживая голову руками. И, наконец, четвёртое, основное состояние запоев
Игоря – медитация. В медитации Игорь сидел, обратив мрачный взгляд внутрь мира,
и время от времени отхлёбывал из бутылки. Его друганы
сидели и стояли рядом, тоже выпивали, грызли семечки. Санёк время от времени
бросал на Игоря быстрые взгляды. Медитация заканчивалась каждый раз внезапно, и
за ней следовало буйство.
Так проходили дни. Запой Игоря
немного влиял на настроение его соседей и как-то ощущался на уровне атмосферы
дома в целом. Как будто туча нависла над первым подъездом и детской площадкой,
как будто появился неизмеримый угрожающий фактор, как будто открылся портал в
другое измерение, полное чудовищ. Но на такую фигню никто, конечно, не обращал
внимания. Единственные посторонние люди, которым запой Игоря был хорошо
заметен, – это его соседи с первого этажа. Там жила какая-то молодая пара,
снимали квартиру. Из соседей они ни с кем не общались, да и вообще дома бывали
мало. Всё работали. Уходили утром, приходили поздно вечером. И в этой истории им
пришлось поучаствовать только потому, что окно их квартиры на первом этаже
выходило прямо к подъезду. И вот Игорь, приходя на костылях домой, сначала
скользил по крыльцу и взбирался на него, искал ключи во всех карманах – в
штанах, в куртке, в нагрудных и внутренних карманах куртки, снова в штанах,
рассыпал мелочь, ронял ключи, каким-то образом поднимал их, упираясь одним
костылём в асфальт и сползая по нему вниз, потом начинал тыкать ключом в
домофон, а он почему-то не подходил. И тут Игорь, уже на последнем витке своей
целеустремлённости, в нескольких минутах от того, чтобы упасть и заснуть,
стучал костылём по наружному подоконнику окна, которое выходило к подъезду.
Обычно оттуда выглядывала девушка, закатывала глаза под самый потолок, увидев
Игоря, но, тем не менее, сердобольно шла и открывала ему дверь подъезда, шлёпая
по лестнице домашними тапочками.
В остальном же ничего не
менялось.
Только тётя Люда всё никак не
могла успокоиться, так её заинтересовали эта травма и этот внезапный запой. Она
попыталась подступиться к Саньку, но он сразу послал её куда подальше. Тогда
тётя Люда перестала закрывать дверь к себе. Всегда оставляла небольшую щёлку,
чтобы сразу слышать, как хлопает дверь у Игоря. Как хлопнет – Люда сразу шла на
кухню и смотрела из-за занавески, кто это там вышел.
Вот Санёк и его жена вышли. Она
жуёт семечки и говорит:
– Ещё семок
хочу.
А он ей отвечает:
– А больше ты ничего не хочешь?
Она подумала немного и говорит:
– Ещё семок.
А вот Толян
вышел. Толян обладает даже более внушительной
внешностью, чем Игорь – ещё глубже складки на бритом затылке, ещё толще шея,
ещё короче пальцы. Но Толян не такой титан духа,
конечно. И у него до странности писклявый голос, совершенно не сопоставимый с
внешними данными. Толян выходит и говорит в телефон:
– Да бля ты ему передай бля, что
я завтра сам лично пойду к Шереметьевой, и ему пиздец.
Теперь Афанасий вышел. Афанасий –
совершенно вездесущий. Если где-то пьянка, то в течение десяти минут там
появляется Афанасий. Он ничего не говорит, просто выходит из подъезда.
Люда даже стала записывать, когда
кто приходит к Игорю и уходит от него, и когда сам Игорь приходит и уходит. Она
не могла бы объяснить, зачем это делает, но, к счастью, никто не спрашивал.
Как-то незаметно её интерес к жизни Игоря увеличился до болезненных размеров.
Самому Игорю было наплевать, он
даже не заметил, а ребятам надоело. Тётя Люда, может, думала, что она так
классно и незаметно всё проделывает, как специальный агент, но вообще довольно
сложно не заметить, что каждый раз, когда ты выходишь в подъезд, скрипит дверь
на четвёртом этаже, а когда выходишь на улицу, в окне появляется внимательная
голова и сосредоточенно шевелит губами.
– Главное, чё
её переклинило-то вдруг? – спросил Миша. Они сидели на лавочке, щурились на
солнце и неторопливо обсуждали всё вокруг. – Нормальная вроде ж тётка была.
– Да хуй её разберёт, – с досадой
сказал Толян. – Давайте я с ней поговорю, вот что.
– Не, – сказал Санёк, – ты сиди.
Я знаю. Она хочет узнать, почему Игорь граблю сломал.
– Чё?
Да уж месяца три прошло.
– Точняком.
Так бывает. Я по телевизору видел. Она ещё может всех поубивать, если совсем с
катушек съедет.
– Так чё,
– сказал Миша. – Давайте ей расскажем, а чё?
– Точно! – сказал Санёк. – Мы ей
расскажем. Я по телевизору видел…
Как-то Люда вышла из подъезда и
услышала, как жена Санька Людка говорит ему громким шепотом:
– Ну ты слышь, того, осторожнее!
Как бы и до тебя спецслужбы не добрались. А то сломают ногу, как Игорю.
Глаза у тёти Люды стали круглые,
как оладьи. Что-то в этом духе она и подозревала. Спецслужбы! Люда, конечно,
пошла в булочную, и, зыркая во все стороны,
рассказала Ане и Оксане про спецслужбы. Они, к тёти-Людиному негодованию, не
заинтересовались.
– Чёт чересчур для Игоря.
Свалился откуда-то по пьяни, и всё, – равнодушно сказала Оксана.
На следующий день Люда по
привычке выглянула в окно, услышав шум в подъезде, и услышала, как Толян говорит в телефон:
– Да бля
а я чё. Это Игоря проблемы и долги бля. Ему братва
уже сломала ногу, ёпта, а я тут причём?
Это Люда тоже пересказала Ане и
Оксане, но они восприняли с ещё меньшим энтузиазмом.
– Ну да ладно, Люд, тебе
показалось, наверно. Всё-таки уже не девяностые-то.
Третью версию тётя Люда услышала
от Афанасия. Афанасий стоял у булочной и говорил какому-то незнакомому алкашу:
– Э-э-э-это
ещ-щё что. В-в-вот у нас тут малый есть, И-и-и-игорь. Т-т-так он от н-н-н-несча-счастной любви с крыши спрыгнул…
Тут тётя Люда уже почувствовала
какие-то сомнения. Она не стала рассказывать Ане и Оксане, а пошла поговорить с
Розой Петровной.
– Слушай, Люд, – сказала Роза
Петровна, – дался тебе этот Игорь. Ты как себя чувствуешь в последнее время? Не
случилось чего? Вот девчонки в булочной беспокоятся…
Тётя Люда перепугалась. А мир
вокруг неё продолжал сыпать версиями о сломанной ноге Игоря. Что он попал под
машину. Что он пытался ограбить магазин. Что он свалил на себя холодильник. Что
его похищали инопланетяне. Люда уже перестала ходить куда бы то ни было, сидела
в комнате и пила валокордин. Больше всего она боялась, что раздастся звонок в
дверь, она откроет, а там – Игорь. Он часто к ней заходил по утрам – стрельнуть
полтинник или хоть десятку. И тогда – – Тётя Люда понимала, что этого не
переживёт. Она уже предчувствовала гипертонический криз.
Но Игорь не позвонил. Он был
занят.
Глава
21. Весна
Весной всегда бывает такой момент
– когда она уже окончательно наступила и все более или менее оттаяли, но до
лета ещё далеко. Момент настоящей весны. Обычно он очень короткий, иногда –
пара дней, редко доходит до двух недель. В нашем районе в эти дни или недели
всё как-то сглаживается. Основные весенние обострения пройдены, соседи
становятся вежливыми, и тётя Маша Еманова, когда
выходит посидеть на лавочке, смотрит на окружающих почти без отвращения, даже
на детей.
В первой половине дня на детских площадках
полно младенцев, гуляют перед обедом. Собственно, не столько младенцев, скорее
детей от года до двух. В сообществах для молодых родителей таких называют «подрощенный ребёнок» – у Лены это выражение вызывает
стойкую ассоциацию со словом «рощеник» и мгновенный
приступ тошноты.
Мальчик Аким, который в прошлом
году был примерно как Филипп сейчас, вырос раза в два. Стал длинный и худой, и
щёки, которые у него были не хуже, чем у всех остальных младенцев, исчезли. И
он разговаривает. Это потрясающе. Чего Лена не может себе представить про
Филиппа, так это что он будет когда-нибудь разговаривать – так же, как
несколько месяцев назад не могла себе представить, что он будет ходить.
Девочка, которая всегда спала в
розовой коляске, а гулял с ней в основном папа, по-прежнему гуляет с папой.
Коляска обнаружилась только в самом конце их прогулки – сидячая и такая же
розовая. Но девочку из без неё легко было узнать, это была самая розовая
девочка на всей площадке. Другая девочка – из жёлто-серой коляски – вырастила
целую чёрную косу и выглядит очень взрослой. Близнецы из чёрной коляски
оказались Машей и Мишей, а Полининых девочек зовут Виктория и Анжела. Они носят
полосатые гетры и шапочки с вышитыми коронами, а в остальной их одежде
прослеживается влияние стиля «фьюжн», принятого в
многодетных семьях.
Кроме малышей на детской площадке
гуляли большие, гигантские дети, лет по тринадцать. Они крутились на карусели,
громко ругались и вообще вели себя вызывающе, как люди, сразу готовые сказать,
что просто алгебры сегодня нет, а не то что они вдруг прогуливают. К этим
опасным подросткам пришёл Игорь. Он безошибочно выловил одну девочку, отвёл её
в сторонку и сказал:
– Уже второй день ты кидаешь
камнями в нашу дверь!
А тётя Люда сегодня очень кричала
и спрашивала у всех встречных, даже у Лены, которая вообще в другом доме живёт,
не видели ли они, как кто-то кидается камнями в дверь подъезда, какие-то дети.
И тут же явился убедительный Игорь, Игорь с татуировкой на шее, и девочка
бормотала что-то оправдывающееся, и кажется, она больше не будет.
Потом Игорь сел на лавочку и
сказал Лене:
– Ну надо же, какой большой стал.
И Лена сказала:
– Ну да, вырос.
– Ну что, Игорёк, как себя
чувствуешь? – это подошла старшая по неопределённому количеству домов Лиана. –
Как дела?
Игорь всего две недели как вышел
из запоя, и подозрительная Лиана хотела уточнить его состояние. Он помычал в
том плане, что хорошо, но Лиана уже отвлеклась. Она заметила, что из первого
подъезда осторожно вышли новые жильцы, только снявшие квартиру, и побежала к ним.
– Ой, а вы здесь живёте, да?
Молодой человек, похожий на
пингвина, и девушка с длинной косой остановились, с опаской наблюдая, как к ним
несётся женщина в дутой жилетке.
– Я Ляна, Ляна. Я у вас старшая
по дому. Мы с вами ещё не разговаривали. У вас стоят счётчики?
Новые жильцы совсем стушевались.
Они не знали, стоят у них счётчики или нет.
– Ой, вы не представляете себе,
что творится! Что творится! Как они нам насчитывают! У меня полдома
пенсионеров, что же они, по двадцать кубов льют? Ничего, я с них не слезу! Я с
них не слезу, гадов. Вот смотрите, как они делают. У них есть квота на дом. Они
значит считают, что столько воды мы должны потратить. И всё время её вписывают!
А у меня тут бабки да дедки, у них нет счётчиков… А у вас есть счётчики? А вы
можете показать мне свои платёжки?..
В конце улицы мелькнула женщина с
афганскими борзыми. Она надела лёгкое светлое пальто и бежевый шерстяной берет,
на ноги – чёрные шнурованные ботинки. Она спускалась с горки, и впереди, рядом
с ботинками, бежала чёрная борзая, за ней, почти сливаясь с пальто – белая, и
становилось понятно, что берет – в честь третьей борзой, рыжей.
– –
Вечером Роза Петровна как обычно
спустила жалюзи и повернула ключ в глазу, мороженое на сегодня закончилось.
Домой ей было идти через детскую площадку, а потом по дорожке – справа дом,
слева газон. На газоне – деревья. Рядом с одним колупался какой-то мужик,
что-то непонятное делал. Роза Петровна мельком глянула на него, но тут её
окликнула Антонина. Они постояли, поговорили. Когда Антонина ушла, мужика тоже
уже не было, и Роза Петровна решила посмотреть, что он там делал. Он перерезал
кору на дереве – кругом.
– Вот ведь гад, – подумала Роза
Петровна, – сволочь какая. С виду приличный. И ведь прошёл мимо, ничего я ему
не сделала.
Роза Петровна пошла дальше, мимо девятиэтажки. И около подъезда увидела этого мужика, всего
в опилках.
Роза Петровна подбежала к нему и
сказала очень злобно:
– Что это вы сейчас сделали с
деревом? Да я сейчас милицию вызову!
Он остановился и с готовностью
проговорил:
– Сейчас я вам всё объясню.
И дальше:
– Мы пять или шесть лет страдаем
от этого дерева. Оно заражено тополиной молью. Наши женщины его уже и солью
поливали – никакого эффекта. И неоднократные мои обращения не возымели
действия. От тополиной моли нет средства. Я выходил в интернет – нет средства.
Она откладывает яйца в листья, по двадцать-тридцать штук в каждый лист, бомбы.
А сейчас они в коре, ждут, когда листья побольше вырастут. А у нас – видите,
форточек нет. Нет форточек. Не понимаю, что они едят. Вот сейчас уже –
несколько штук летает. Шерсть не едят и фрукты. Вокруг абажура летают, на свет,
и к экрану телевизора. Пять или шесть деревьев тут заражено. Вот это, вот там
большое дерево на углу, там еще два дерева, на детской площадке. Но те все
дальше. К нам именно с этого летят. Я за ним наблюдал. Пять или шесть лет уже
страдаем, никакого спасения нет.
Роза Петровна опешила, её злость
исчезла. Она извинилась и пошла дальше, домой.
– –
Александр Сергеевич решил выйти
посидеть во дворе. Витька пошёл гулять, у Маши были пары допоздна, а Александр
Сергеевич что-то соскучился и захотел подышать воздухом.
На улице по-домашнему светили
фонари. Все с радостью рассаживались по лавочкам – буквально первый тёплый
вечер. На одной лавочке сидели Игорь, Санёк, Толян,
Миша и Катька, а Людка стояла поодаль, катая коляску с младшим ребёнком, чтобы
он угомонился, и с остервенением грызла семечки. Старший ребёнок носился
вокруг. На соседней лавочке сидели электрики Димок и Ренат, которые начали ещё
утром, за хорошую погоду. С ними же сидел Афанасий.
Александр Сергеевич остановился
постоять с Игорем и ребятами. Игорь пил кока-колу, остальные – пиво.
– Глядите-ка, – сказал Санёк.
По улице мимо детской площадки
прошли Фаина и Зелёный, возвращаясь из кино. Зелёный помахал ребятам, но
подходить не стал.
– Ха, уломал её всё-таки, –
сказал Толян,
– Ну а чё,
молодец Зелёный, – сказала Людка.
А Катька ничего не сказала.
Александр Сергеевич кивнул
электрикам, но сам выбрал другую лавочку, последнюю свободную. Он закурил и
прислушался к разговору двух девушек на скамейке слева.
– Он одет вообще никак, – сказала
одна из девушек, брюнетка, – ни одной марки. И когда в ресторан с ним,
допустим, идёшь, он в марках вин вообще не разбирается.
– Это уже о многом говорит, –
сказала блондинка.
– И часы у него никакие. Вообще
никакие. Это уже о многом говорит, – продолжила брюнетка.
– Часы! – воскликнула блондинка.
– Даже у меня Ролекс!
– Вот-вот.
Девушки пили джин-тоник и
закусывали его печеньем.
Александр Сергеевич повернулся к
другой скамейке. Там пили вино и ели колбасу.
– Да вы просто не понимаете суть
философии. Она же не в том, чтобы мешать математикам или вообще любым учёным.
Философия, как и любая наука, преследует истину…
– Да я не про это, Петя,
преследуй, пожалуйста. Я про подход. Типа нужно попадать в тупик и тщательно
изучать его. А мне неинтересно изучать тупик! Мне интересно придумать выход и
двигаться дальше…
Глава
22. Каждому из нас
Возвращаться на работу после
декретного отпуска
Возвращаться на работу после декретного
отпуска, пусть даже он продолжался месяцы, а не годы – всё равно что медленно
всплывать со дна, отряхивая ил, и одновременно с этим медленно погружаться на
дно. Чем-то напоминает отрубание кошке хвоста по частям, хотя, по идее,
обратный процесс. А также это как войти ещё раз в ту же реку. В общем, немного
противоречивые ощущения.
Часть людей уволилась, и их
больше нет. Другая часть за это время пришла, и они понятия не имеют, кто такая
Лена. Ну и Лена – взаимно. Третья часть сделала вид, что Лены как бы нет, и
перестала здороваться – это особенно приятно. Всё примерно то же, что было,
только больше и не совсем, отец пасёт крысиные стада, мать безмятежно несёт
яйца. То, что Лена должна, умножено на время, которое не стояло на месте,
спрессовано в десять часов в неделю, когда она в офисе, и растянуто на всю
жизнь, когда она нет.
Филипп съедает на ночь каши, а
потом выпивает столько молока, что становится совершенно круглый. Он кричит и
просыпается, Лена берёт его на руки, а потом – кладёт обратно, он выкатывается
из рук и перекатывается на бок.
На работе обсуждают разные
удивительные вещи – бюджеты, рекламу, ночные клубы, концерты. Лена старается
говорить осторожно, чтобы никто не принял её за сумасшедшую мать. Быстро
проверяет в интернете значения новых слов. Это называется – мимикрия.
Филипп вырастает из всего – не
стремительно, но непрерывно. До этого он рос скачками – раз, и вырос из
очередной порции одежды, раз, и вырос. А теперь каждый день оказывается, что он
вырос ещё из чего-нибудь нового. Это увлекательно, но утомительно.
Здание, в котором Лена работает,
кардинально отличается от пятиэтажек. Там стеклянные стены и внутренние
перегородки, зелёный ковролин, трубки охлаждения
прямо в стенах, а если поднять все жалюзи, то оказываешься среди фантастических
декораций – красных домов, покатых крыш, труб и облаков под выгнутым бело-серым
небом. И там есть лифт. Два. Два лифта и над каждым – экранчик,
который показывает, на каком этаже соответствующий лифт находится сейчас. Два
лифта и два экранчика. Бывает, подходишь на первом
этаже к лифту, над которым написано «1». Нажимаешь на кнопку, ждешь пару
секунд. Полное ощущение, что лифт пустой, стоит на первом этаже и тебя ждет. Но
тут двери открываются и оттуда выходит толпа народу. Как будто они все там сидят
и ждут, пока их выпустят. Эти порождения лифта вызывают у Лены такую тревогу,
что она предпочитает ходить пешком.
В сквере на лавочке сидят две
старушки и увлечённо рассматривают банку сгущенки. И так её вертят, и эдак, и
даже, может, пыхтят. Мимо идёт пожилой человек – но помоложе этих старушек. Он
говорит:
– Цы, цы, цы!
И делает такой жест рукой, какой
делают, когда приманивают кого-то и говорят не цы-цы-цы,
а цып-цып-цып, только ладонь у него вниз, и говорит
он – цы-цы-цы.
Но старушки его не видели, потому
что уткнулись в банку сгущенки.
Когда он уже поравнялся с их
лавочкой, то опустил руку и сказал:
– Добрый день!
Они синхронно подняли головы, но
ничего не сказали. А потом снова уткнулись в сгущенку.
А на работе – два новых
дизайнера. Такие, лохматые. Ходят исключительно вместе, опасливо смотрят по
сторонам. Им дали неправильные мониторы. Все знают, что дизайнерам нужны
специальные дизайнерские мониторы – все, кроме тех, кто отвечает за их наличие.
Поэтому дизайнеры не работают, а как приходят с утра на работу, так начинают
ругаться с хелпдеском, а потом с его начальником, а в
ближайшее время собираются к техническому директору.
Внезапно Лена чувствует тревогу –
резкую, как фотография со вспышкой. Без какой бы то ни было причины. Тревога
как раз и отличается от, например, страха тем, что причина для неё
необязательна. Потолок как будто стал ближе, и стены изгибаются, сохраняя
приятный салатовый цвет. Медленно и глубоко вдыхая, Лена идёт на кухню за кофе,
но не выдерживает и забирается под стол, прячет голову между коленей и
закрывает глаза. Как там канарейка, ты приглядываешь за ней?
Петя защитил диссертацию
Петя защитил диссертацию. После
этого он решил оставить философию в качестве хобби – вести курс в университете,
может, какой-нибудь кружок или семинар. А ещё найти нормальную работу. Ему
хотелось приходить в магазин и покупать что угодно, а не только сосиски, ходить
в кино, приезжать в Питер в пять утра и не гулять до открытия метро, а ехать на
такси.
Юля была настроена нонкомформистски.
– Ты что, серьёзно? Будешь
работать на какую-нибудь из этих огромных компаний, ходить такой с пропуском и
писать всякую хрень про нашу миссию и корпоративные ценности?
– Ну, может, я что-то другое буду
писать, про науку или там технологии. В любом случае, это будет лучше
инструкций к стиральным машинам.
– А философия?
– Ну я буду преподавать. И уже
понятно, что вряд ли стану великим учёным.
Оформиться на работу в
университет – на одну пятую ставки – было очень, очень сложно. Космонавтам,
наверно, и то требуется меньше документов. Пете предлагалось принести:
1. Заявление с визами зав.
кафедрой, декана, директора института
2. Учебную нагрузку, подписанную
начальником Учебного управления
3. 1 фотографию
4. Личный листок по учету кадров
5. Автобиографию
6. Копии дипломов о высшем
образовании, ученой степени, ученом звании
7. Заверенный список научных
трудов по утвержденной форме
8. Сведения о научной
деятельности
9. Трудовой договор в 2-х
экземплярах
10. Копию паспорта с регистрацией
и визами (для иностранных граждан)
11. Копию страхового пенсионного
свидетельства, ИНН
12. Копию документа о воинском
учете
13. Трудовую книжку (для
совместителей – справку с основного места работы или заверенную копию трудовой
книжки)
14. Лист ознакомления с
локальными нормативными документами
15. Заявление на разрешение
обработки персональных данных
16. Анкету с данными для
бухгалтерии
17. Справку по форме 2НДФЛ за
текущий год с последнего места работы
18. Справку для расчета
больничного листа за 2 года по форме с последнего места работы
19. Заявление-анкету физического
лица об открытии картсчета и выписки карты+копия паспорта
20. Справку об отсутствии
судимости
Всё это не простые бумажки. В
листке учёта кадров надо перечислить все места, где ты работал за всю жизнь, и
все командировки за границу. Анкета про научную деятельность на листе А3
содержит увлекательные вопросы типа «к какой научной школе вы себя
причисляете?». В договоре есть пункт, согласно которому Петя обязуется
постоянно повышать свой уровень. И, конечно, справка о несудимости.
В Москве есть одно (одно) место,
где такую справку делают. Петя туда пришёл, посмотрел на тридцатиметровую
очередь под зонтиками – видимо, из желающих нести свет – и ушёл обратно. Там
висела бумажка, что можно заказать соответствующую услугу
на портале госуслуг, – и Петя даже съездил в офис
Ростелекома, чтобы лично получить пароль, но всё без толку. Соответствующая
услуга на портале госуслуг не работала. Пришлось
всё-таки выбрать солнечный день и провести два с половиной часа в очереди,
придя за полчаса до открытия.
А вот найти работу оказалось
гораздо проще. Это заняло две недели – тестовые задания, три собеседования,
одно из которых – со службой безопасности, в первый день принести паспорт,
диплом и трудовую книжку. Петя действительно устроился в большой офис с
фонтаном в лифтовом холле и бесплатными обедами, где все ходили в пиджаках и
раз в квартал обсуждалось – не ввести ли правило всем носить одинаковые
галстуки. Юля приходила к нему обедать и смотрела вокруг с неприязнью.
Вскоре после этого как-то само
собой получилось, что они переехали поближе к Петиным работам. Однокомнатная
квартира на пятом этаже вошла в противоречие с его новыми костюмами.
Александр Сергеевич собирался во
Францию
Александр Сергеевич собирался во
Францию, в гости к Валерке. Его Витя и Маша уговорили.
Витя сказал:
– Дед, ты в отпуске последний раз
был, когда я ещё не родился. Тебе ж не навсегда туда ехать. Просто погуляешь,
посмотришь. Тебе интересно будет.
А Маша сказала:
– Александр Сергеевич, вы обязательно
должны съездить. И побольше там фотографируйте. У нас сейчас в твиттере восемьдесят тысяч. Давайте до ста добьём? И ещё
сейчас появился инстаграм, там вообще одни фотки. Я
думаю, нам обязательно нужно завести ещё инстаграм.
Александр Сергеевич говорил им:
– Да у меня даже паспорта нет!
Куда я поеду-то? Первый раз в семьдесят лет!
– Ну так вы сделайте паспорт,
Александр Сергеевич. Вы вон, известным гидом стали тоже почти в семьдесят.
И Валерка тоже звонил чуть ли не
каждый день. Он совсем по-другому стал относиться к Александру Сергеевичу. То
ли после того, как тот чуть не спился, то ли после того – как всё-таки не
спился и стал носить кроссовки от Канье Веста.
Александр Сергеевич сдался. Он
скачал анкету на загранпаспорт и несколько дней медитировал над ней.
Среди прочего, там нужно было
указать все поездки заграницу. Это было несложно – никаких таких поездок у
Александра Сергеевича не было. И основное место работы у него было, по сути,
одно. Иногда менялись должности, но институт оставался тем же самым. Места
жительства в анкете указывать было не надо, тем не менее Александр Сергеевич
задумался и над ними. Он жил сначала с родителями и бабушкой в коммуналке,
потом женился на Ирине Евгеньевне и жил с ней там же, а потом они получили
отдельную квартиру. То есть он почти пятьдесят лет жил в одном районе и работал
в одном институте. Как будто пол века ничего не происходило.
Александр Сергеевич задумался о
том, насколько это типично. Большинство его знакомых всё-таки меняло работу и
переезжало с квартиры на квартиру хотя бы раз. Некоторые приехали из других
городов. Сейчас уже многие ездили отдыхать в другие страны. В похожем положении
были только некоторые соседи. Даже сравнительно молодые. Александр Сергеевич
помнил, например, Оксану из булочной в детстве – она ходила в детский сад к его
жене. В школе она тоже здесь училась. На минуту Александр Сергеевич усомнился –
а была ли вообще Оксана в других районах Москвы? Видела ли она Кремль или
станцию метро «Новослободская»? Впрочем, их, наверно, водили на экскурсию в
школе…
Игоря он тоже помнил с детства.
Игорь один раз отсутствовал – два года, пока служил в армии. Всё остальное
время своей жизни он, похоже, провёл здесь. Или вот Афанасий. Александр
Сергеевич не очень помнил, откуда взялся Афанасий – возможно, тоже всегда был
тут. Афанасий производил впечатление человека, который не просто не менял место
жительства или работы, но и ни капли не менялся сам. Только вот стал носить кепочку.
Но некоторые люди провели тут не
меньше времени, чем сам Александр Сергеевич. Маша Еманова
была с самого начала, и Аня Гераськина, и Антонина –
они тогда носили ситцевые платья и халаты в цветочек. Может быть, это они
настоящие духи места, мелкие локальные божки, которые должны были определять
ход жизни здесь, только забыли об этом. Но в любом случае сейчас, наверно, уже
подросли другие духи, и пришло время увидеть что-то ещё.
Тут пришла Маша.
– Александр Сергеевич? Вы
заполнили анкету? Глядите, я вам чемодан принесла! Томми Хилфайгер!
Вам идеально подойдёт. Только вы, пожалуйста, осторожнее, мне его надо будет
вернуть.
Игорь сделался трезвым и от этого
странным
Игорь сделался совсем трезвым и
от этого странным. Сначала к нему приехала бабушка, и он ходил с ней гулять под
ручку. Когда бабушка уехала, он продолжал гулять, только теперь в основном
сидел один на детской площадке с кока-колой.
– Ты это чё?
– спросил Санёк.
– Да ничё.
А чё?
– Ну ты чёт всё думаешь, что ли?
– Да не знаю… Хорошо так… Тихо.
А в другой раз сказал Саньку:
– Я вот думаю, эта… Детей может?
– Ну давай, чё.
У нас вон двое, нормально…
Соседи как-то притихли. После
нескольких лет бурной личной и общественной жизни бездействие и трезвость их
Игоря их пугали. Никто это, конечно, так не формулировал, но, может быть, это
как цунами, думали они. После того как происходит землетрясение – а практически
любое событие в жизни Игоря в последнее время можно было бы считать
землетрясением, хоть драки, хоть историю с Инной, хоть загадочно сломанную ногу
и трёхмесячный запой – после того как происходит землетрясение, вода иногда
внезапно отходит, хотя и не время отлива. Наступает тишина, потому что волны
отходят от берега и шум прибоя исчезает. Морское дно обнажается до самого
горизонта. В этот момент нужно очень быстро убегать, желательно на возвышение.
Потому что за отливом после землетрясения приходят большие волны, разрушающие
всё на несколько километров.
В Игоре было что-то от отлива
перед цунами.
Как-то днём он вышел из дома,
ощущая неясное стремление. Немного постоял перед булочной. Видел, как кошка
украла с развала перед Фаининым ларьком помидор и стала его есть.
– Ишь, – сказал Игорь Фаине, –
никогда не видел, чтобы кошка ела помидоры. А что, нектарины у тебя в ту же
цену, что и персики?
Но купил в результате грушу –
ярко-зелёную в жёлтых точках – и медленно пошёл к метро «Профсоюзная». Там
никого не было, и Игорь спустился в переход.
Он очень внимательно осмотрел
ларёк с косметикой: цветные пузырьки лака для ногтей, блестящие ножницы и
пилочки, прочитал надписи на тюбиках с кремом. Следующим был ларёк с колготами,
и Игорь углубился в созерцание колгот, чулок, гольфов и носков, нарисованных на
упаковках и натянутых на трёх перевёрнутых ногах. Три ноги, думал Игорь.
Киоск с булочками Игорь
пропустил, зато у следующего остановился минут на сорок. Это был ларёк
невнятной направленности – со всякими мелкими вещами. Какой-то общий признак,
по которому их отобрали для продажи в этом месте, найти не удавалось. Может
быть, исключительно по размеру, а может – по предположительной
привлекательности для индейских племён. Там продавались серьги и бусы, заколки,
суперклей, игрушечные машинки, статуэтки, ножницы, нитки, кружки, перчатки,
коробочки, блокноты, ручки, журналы, пластмассовые цветы, картины из янтаря,
закладки, стельки, чехлы для телефонов, игральные карты и многое другое.
К этому моменту среди продавщиц
возникло заметное оживление. Продавщица из чулочного ларька закрыла его и вышла
покурить к окошку косметического, а косметическая продавщица высунулась из
своего окошка, и обе они уставились в спину Игоря, обмениваясь замечаниями и
периодически хихикая. Продавщица мелкой фигни неотрывно следила через стекло за
Игорем, так что покупателям приходилось стучать, чтобы привлечь её внимание.
Игорь ничего не заметил. Он,
наконец, оторвался от блестящих заколок и медленно поднялся из подземного
перехода наверх, на другую сторону Профсоюзной улицы. Там тоже стояли ларьки,
но только с едой – Вологодское молоко, Рублёвские
колбасы. Игоря они не заинтересовали. Он спустился к Институту научной
информации, где не был, наверно, несколько лет.
Он попытался вспомнить, когда
был, но не смог. Когда они были совсем маленькие, учились в школе, то какой-то
зимой пришли сюда кататься с горки. Тогда ещё нашли на помойке куски линолеума
– они скользили лучше картонок, лучше санок и лучше вообще всего. А с тех пор,
может, и не бывал никогда, что тут делать.
Игорь ещё медленнее прошёл по
потрескавшимся бетонным плитам и остановился на бортике пустого фонтана. Прямо
перед ним из трещин торчали ярко-зелёные листья одуванчиков с острыми, резко
очерченными углами. В светло-сером бетоне выделялись выпуклые песчинки и
крошечные впадинки. Игорь достал из кармана грушу и съел её.
В булочной затеяли модернизацию
В булочной затеяли модернизацию.
Вот эта вся система с пятью отделами и девятью продавщицами – совершенно
неэкономична. Тупиковая ветвь развития. Будет очень хорошо, если сделать в духе
обычного супермаркета. На выходе одна касса – ну или даже пусть две, и шкафчики
для сумок. Сумки обязательно нужно оставлять, иначе очень много будут воровать.
А всё остальное место – для стеллажей. Если их поставить вот такими аккуратными
рядами, то всё отлично поместится. И даже много чего нового поместится. Можно,
наконец, начать продавать гигиенические товары и даже бытовые.
Для весовых продуктов оставили
один прилавок в углу. Там по-прежнему сидели Оксана и Аня, для них мало что
изменилось. По-прежнему нужно взвешивать колбасу и сосиски, но только теперь
можно на консервы и мороженое не отвлекаться. Одно время хотели их объединить с
мясом, но так по правилам не положено. Мясо должно быть отдельно.
Овощи пока решили снаружи
оставить. Для того, чтобы их заранее взвешивать и упаковывать, нужны были
большие подсобки. Либо сокращать ассортимент. Решили подождать.
Настю собирались уволить, но
оставили пока. Ей нужно было следить, чтобы всех товаров хватало, и
докладывать, если чего не хватает. Таисию Николаевну и Марину посадили за
кассы. Марина была не против, а вот Таисии Николаевне это совершенно не
понравилась.
– Что я, кассирша что ли? –
говорила она.
Всё это удалось проделать, не
закрывая магазин. Булочная у нас гордится тем, что работает без выходных с 1993
года, и не закрывалась ни на один день. Примерно так же гордятся большие
интернет-компании, что их ресурсы всегда были доступны – но даже если они
правда ни разу не падали, им далеко до нашей булочной. В одну ночь вынесли
старые прилавки, поставили стеллажи и подключили кассы. Продукты не все,
конечно, успели расставить, в некоторых местах они просто кучами лежали. В
следующие дни разобрались, ничего страшного.
Никому из жителей района сначала
не понравилось. Тесно, много полок, корзинки дурацкие. Но потом, в общем,
привыкли.
– Ну и что она в итоге выиграла?
– обсуждали продавщицы заведующую. – Всё ж примерно так и осталось, только
неудобно всем теперь. Чтобы туалетную бумагу что ли продавать, я не понимаю?
– Да она не хотела никого
увольнять, на самом деле, – говорила Оксана. – Она не злая тётка, только
неугомонная.
– Ну так если бы не она, тут,
может, уже давно была бы «Магнолия», – сказала Марина. – С узбеками. У них, знаешь,
другой подход к набору персонала.
– Для «Магнолии» у нас места
мало, – сказала Аня. – Им хотя бы в два раза больше нужно. И подсобки
нормальные.
– Для «Магнолии», может, и мало,
– весомо сказала Лидия Николаевна, – но подсобки эти твои не нужны никому сто
лет. Я вам скажу, как будет. Очень просто будет. Это всё снесут, останется один
общий зал. И будут просто сдавать торговые площади. Вот как мясо сейчас – это
же отдельный прилавок. Так и всё сделают. Как на рынке будет. Это и проще, и
вообще. Компания, ну как это, например, мясо, сама всё предоставляет. Товар,
прилавок, продавец. Всем проще. У нас-то в гастрономе так и сделали в итоге.
– Ой, ну да ладно, – подвела итог
Оксана, – что будет, то будет. Мне-то в общем без разницы.
Глава
23. Последняя
В 2012 году мы уехали из нашего
пятиэтажного района, и больше я никогда не видела никого из этих людей. Всё шло
заведённым чередом. Женщины гуляли с колясками, мужчины пасли крысиные стада.
Пацаны сидели на лавочках с бутылками, дети качались на качелях, кто-то снимал
квартиру, кто-то спивался, на сквере построили новую детскую площадку, в
булочной продавалось всё на свете. Тётя Маша Еманова
умерла. Ей уже под девяносто было.
А потом всё действительно снесли.