Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2018
Алексей Слаповский родился в 1957 году в селе Чкаловское Саратовской области. Окончил филологический
факультет Саратовского университета. Автор тридцати книг прозы, десятков пьес и
сценариев, множества публикаций в журналах. Предыдущая публикация в «Волге» –
поэтический отклик на книгу «Саратов 13/13» (2017, № 1-2). Живет в Москве.
Один день
Ильи Денисова
«сегодня начала читать книгу того же слаповского "день денег".
затем, когда бежала на обратном пути с работы, мозг
сгенерировал (сказанула такое выражение, так как не хочется употреблять много
раз слова "дума, мысль"): вот в книге описываются образы мыслей
разных героев, с разными судьбами… и они же постоянно думают, как оказывается,
то есть пытаются думать… только почему этого не видно на обычных людях, которых видишь ежедневно в метро, улице, работе?
может я тоже кажусь таким эфемерным существом без мысли на лице, а тем более в
голове?»
Из
читательского форума. Орфография и пунктуация сохранены.
Зазвенел будильник, и Илья Денисов проснулся.
Шесть часов, еще темно. Но уже сереет за окном. Конец февраля, утро наступает раньше, чем раньше. Чем в январе и декабре. А в марте будет еще раньше. А летом уже совсем будет светло в это время.
Илья встал и пошел в туалет.
Потом он пошел на кухню и включил чайник.
Пока закипал чайник, Илья смотрел новости по кухонному телевизору.
Чайник вскипел, Илья бросил в чашку полторы ложки растворимого кофе и две ложки сахара. Сел за стол и стал пить кофе, чтобы после закурить, потому что натощак курить вредно.
Попив кофе и покурив, он пошел в комнату и спросил:
– Ты встаешь?
Это он спросил жену, которая открыла глаза и глядела.
Она сказала:
– Нет еще.
Он спросил:
– Чего там есть поесть?
Она сказала:
– Там котлеты со вчера. В микроволновку их.
Илья вернулся в кухню.
Открыл холодильник, увидел там глубокую тарелку, накрытую мелкой тарелкой. Он снял мелкую тарелку и увидел котлеты. Их было пять. Он взял вилку и переложил три котлеты в другую тарелку, накрыл еще одной тарелкой и поставил в микроволновку. А сам пошел одеваться.
Надел носки, джинсы, футболку.
Свитер наденет потом, а то будет жарко.
Микроволновка засигналила, он пошел в кухню.
Ел котлеты с хлебом. Запил их кофе. Кофе был слабее, чем первый, одна ложка. Чтобы не перетрудить сердце.
После этого он закурил сигарету и пошел в туалет.
Посидел там, глядя на дверь. Дверь была деревянная и полированная, он ее сам полировал. На нее было приятно смотреть.
Сделав дело и докурив, вышел и пошел надевать свитер.
Сказал жене:
– Я пошел.
Она ответила:
– Ага.
Илья пошел в прихожую.
Там он обулся и надел куртку. Взял ключи от квартиры и машины. Сунул руку в карман, чтобы проверить бумажник и документы. Вынул и посмотрел. Засунул обратно.
После этого он вышел из квартиры и запер нижний замок на один оборот.
Спустился на лифте, вышел из дома.
Машина стояла удобно, напротив подъезда. Илья сел в нее. Было холодно. Илья завел машину для прогрева, а сам вышел и счистил щеткой снег с лобового стекла. Снег падал ночью. Но теперь не падает. Да и ночью было немного. Пошел и перестал. А то было бы больше на стекле. Но было немного. Минутная работа.
Илья сел и поехал.
Он выехал со двора мимо соседнего дома на улицу, где уже было густое движение. Включил радио. Медленно ехал в общем потоке. Если бы опаздывал, было бы неприятно. Но он всегда выезжает с запасом. Бережет нервы.
Через полчаса Илья въехал во двор, огороженный зеленым металлическим забором, над воротами была надпись: «Автосервис».
Он вышел из машины и пошел в одноэтажное здание офиса. Там уже был Дима.
– Привет, – сказал Илья.
– Привет. У тебя что?
– Кузов доделываю.
– Уже сколько?
– Пять дней. А хотел за три.
– Ты возьми с него.
– Если даст.
– Да даст.
– Посмотрим.
Илья снял куртку и повесил в шкафчик, а оттуда достал рабочий халат. Он надел его и пошел в ремонтный бокс. Там стояла не дочиненная машина. Владелец пригнал ее с помятым левым крылом и деформированным капотом, ему сказали прийти через пять дней. Сегодня вечером должен появиться. Илья рассчитывал уложиться в три дня, пять дней назначили, как обычно, для видимости большой работы. Но не получилось, вышло как раз пять дней, потому что капот перекосило сильнее, чем казалось. Вечером хозяин заплатит за ремонт через кассу и сколько-то даст Илье, если не жадный. Тысячу было бы правильно. Но вряд ли, максимум даст пятьсот. А то и ничего. Есть такие, платят только официально, а людям шиш.
Илья начал осторожно постукивать по металлу уже выправленного в целом капота.
Прошла Лариса, Илья посмотрел на нее. У Ларисы красивая фигура, но сейчас этого не видно, она в широкой куртке. Видно летом. До лета еще далеко.
Илья работал до часа, но все еще не было готово.
Он пошел в офис, снял халат, повесил в шкафчик, взял куртку.
Лариса смотрела в компьютер, Дима говорил по телефону.
Илья сказал:
– Пойду поем.
Лариса сказала:
– Давай.
– Не хочешь тоже?
– Нет.
Илья пошел в кафе, где с часа до трех был бизнес-ланч, то есть дешево.
Там ему дали витаминный салат из капусты и яблок, суп из курицы и бифштекс с яйцом. И компот.
Салат был ничего, суп теплый и пресный, Илья его присолил. Бифштекс был с жилками, Илья их выплевывал. Компот тоже оказался неудачный, какой-то прогорклый. Илья отпил и сплюнул обратно в стакан. Можно предъявить претензии, но скажут – а чего ты хотел за такие деньги?
Он вернулся в сервис и продолжил работу.
Он старался. Минимум пятьсот владелец должен дать.
Но лучше бы тысячу. Это было бы приятней.
Вечером пришел владелец.
Он посмотрел работу, погладил везде руками.
– Не идеально.
– Идеально с завода, – возразил Илья. – Да и то если не вглядываться. Нет ничего идеального вообще. А работы больше оказалось, чем казалось.
Владелец пошел в офис и там заплатил.
Вернулся.
Илья стоял рядом с машиной, вытирая руки.
– С двух шагов не видно, – похвалил он свою работу.
Владелец посмотрел:
– Да нет, видно.
– А вы хотели бы, чтобы совсем не видно? Так не бывает. Но кто не знает, не увидит.
– Да?
Владелец полез за бумажником. Вынул две сотни и дал Илье.
Илья взял, но не поблагодарил. Потому что мало. Лучше, конечно, чем ничего. Но он-то рассчитывал на пятьсот. И даже на тысячу. Но двести тоже годится. Сегодня двести, завтра двести. Тоже деньги. Лучше, чем ничего.
Илья зашел в офис, переоделся и сказал Диме:
– Пока.
– Пока, – сказал Дима.
– Пока, – сказал Иван Ларисе.
– Пока, – сказала Лариса.
Илья поехал домой.
Дома был сын Вадим.
– Привет, – сказал Илья. – Мамы нет?
– Нет.
Вадим одевался.
– Куда? – спросил Иван.
– Погулять.
– Не поздно давай.
– Ладно.
Илья вскипятил чайник, взял пакетик чая и заварил. Вечером он кофе не пил.
Отрезал от батона кусок, намазал его маслом и джемом. Выпил чаю с бутербродом и закурил. Потом пошел в комнату, снял джинсы, свитер, надел домашние штаны и сел смотреть телевизор.
В половине девятого пришла жена, которая работала в магазине, который работал до восьми. Она принесла курицу и стала ее жарить.
Вскоре курица была готова. Они ели ее и салат из помидор.
– У парниковых нет никакого вкуса, – сказал Иван.
– Само собой, – сказала жена.
Потом она стала мыть посуду, а Илья сел смотреть телевизор.
Пришла жена и тоже села смотреть телевизор.
Они сидели и смотрели телевизор.
Было уже около одиннадцати.
– Стели, что ли, уже, – сказал Илья.
Жена постелила.
Они легли и лежа еще посмотрели телевизор, а потом выключили.
Жена отвернулась к стене, но Илья положил на нее руку.
– Ты чего? – спросила она.
– Того, – сказал он.
– А, – догадалась жена и легла на спину.
Прозрачный
мир
Татьян увидел эту девушку в подводном коко-шоке, куда заплыл с приятелями. Он настроился на ее сигнал и тут же узнал все, что хотел: возраст, рост, вес, вкусы, пристрастия и т.п. Имя – Бориса.
Бориса, увидев, что ее сканируют, оглянулась на Татьяна. Не улыбнулась, просто посмотрела, но Татьян счел это достаточным основанием для того, чтобы подплыть к ней.
– Хочу я и ты познакомиться, – транслировал он ей.
Девушка вместо прямой реакции на прямое желание, положительной или отрицательной, вдруг спросила:
– Твой смысл жизни искать девушку лучше, чем раньше, и никогда не остановиться никак?
– Это глупо спросить, когда я просто хочу познакомиться. Ты хочешь узнать теоретически мою будущую жизнь, но ее не знаю я сам.
– У тебя, Татьян, будут проблемы, – возник голос Глобал-Сети. – Эта девушка страдает инфофобией.
– Это правда есть? – спросил Татьян. – В твоих досьях этого не обозначено.
– Все обозначено, ты просто смотрел по верхам, – упрекнул голос.
– Да, это правда, – призналась Бориса.
Татьян с сочувствием посмотрел на девушку.
Инфофобия – грустная и редкая болезнь. Индивидуумы, страдающие ею, начинают тяготиться обычными условиями жизни – тем, что о тебе во все стороны каждую секунду распространяется информация. Ты можешь лишить себя устройств, посылающих и принимающих сигналы, но как избавиться от собственного электромагнитного поля, излучаемого тобой тепла, импульсов мозга и всего прочего? Даже смерть, пока ты не истлел до последнего атома, не избавляет тебя от возможности идентификации в любой момент кем угодно. Такова эра прозрачности. Землю окружает неисчислимое количество сканирующих устройств, отсоединиться от них не представляется возможным. Инфофобы не могут этого изменить, но всячески пытаются закрыться, особенно когда дело касается тех сторон жизни, которые в старину называли интимными.
Такая красивая девушка и калека, сожалел Татьян.
Но, наверное, хочет вылечиться, если на свободе. Большинство инфофобов, читал Татьян текст на внутреннем дисплее, стремятся попасть в изоляторы, чего им, конечно, никто не может воспретить, хотя изолятор – средство для преступников. Вернее, для сумасшедших: в здравом уме и не крякнутой памяти никто преступлений не совершает. Дело не в повышении совести, а в тотальном контроле: невозможно убить или ограбить, зная, что тебя видят в режиме реального времени десятки тысяч людей и ты будешь немедленно схвачен.
– Я все о тебе понял, Бориса, – сказал Татьян. – Если я тебе взаимно дико нравлюсь, давай сделаем шаг к твоему излечению вместе. У тебя не было друга почти год, пусть я прямо сейчас стану твоим другом во всех смыслах?
– Я была бы рада, что это хорошо, – ответила Бориса, – но мне надо шаги свои делать постепенно. Сначала бы я хотела самое начало: контакт с тобой. Но для первого раза в изолириуме.
Изолириум, в отличие изолятора, место более комфортное. Оно тоже специальным образом отгорожено и отграничено от инфо-пространства, но там ты можешь сам регулировать степень защиты или вовсе убрать ее.
Татьян заказал в кредит мобильный изолириум, который прибыл через несколько минут и известил о себе.
Молодые люди вынырнули к нему.
Бориса огляделась.
– Здесь так много людей и строений. Хорошо бы он стоял где-то, где нет никого и ничего. Или хотя бы мало.
– Там все устроено консервно, ты даже не будешь слышать звуков и голосов из вовне, – успокоил ее Татьян.
– Но я буду все равно знать, представлять и воображать, что все это есть прямо рядом.
– А ты представляй, знай и воображай, будто это нет.
– Мне будет легче это сделать там, где и в самом деле нет.
Какая упрямистая, подумал Татьян. Вряд ли у нас будет далекое будущее хотя бы на два-три месяца, но, может быть, две-три недели удастся продержаться.
И он уступил, перезаказал изолириум в другое место, где они и сами оказались через несколько минут. Тут было тихо и пустынно: всего лишь пара сотен людей неподалеку совершали какой-то праздник по профессиональному признаку.
Они вошли.
Татьян впервые оказался в изолириуме. У него возникло ощущение, что он ослеп и оглох. Прекратились все трансляции на внутренний дисплей, исчезли голоса и шумы. Он напрягся. А Бориса, наоборот, расслабилась и улыбнулась.
– Ты часто бывала в таких местах? – спросил Татьян.
– Два-три раза. Или три-четыре.
В открытом пространстве Татьян тут же проверил бы и понял, правду ли говорит Бориса. Но тут, в отсутствие коммуникаций, он не мог этого сделать. Это было непривычно, дико, даже страшновато. Как общаться с человеком, если не знаешь правду его мыслей и слов? А по лицу и глазам он даже не пытался: не верил, что это действенный способ.
Татьян осмотрелся. Обычная обстановка обычного жилья: едяной шкафчик, лежальное место, просторное, не для одного, еще какие-то мелочи. Возможно, в этом есть какой-то дизайн, но Татьян не понимал, какой. Обычно он в любой обстановке получал тут же сотни комментариев и сообразовывался с ними, это помогало понять, нравится ему окружающее или нет. Теперь, брошенный на произвол собственных ощущений, он этого не понимал.
Даже взгляд на Борису изменился. Она понравилась ему в коко-шоке не только потому, что она ему понравилась, но и потому, что она понравилась его друзьям. При контакте он намеревался утвердиться в своих чувствах, оценив красоту и стройность Борисы. Но сейчас он смотрел и не мог сообразить, так ли она красива и стройна, как ему показалась. Десяток-другой комментариев помог бы ему это сделать, но сейчас – глухо, как в могиле.
– Ты великолепна и у тебя все замечательное, – сказал Татьян, чтобы услышать хотя бы свой комментарий.
– Спасибо, – ответила Бориса.
И опять Татьян не понял, от души она это говорит или из вежливости.
Чувствуя, что стынет, будто айс-пай положили ему за шиворот, Татьян поторопил события:
– Пожалуйста, раздевайся, и я тоже, чтобы не умереть от нашего нетерпения.
– Да, наверное, сделать это нужно так, – сказала Бориса и выключила свет.
Татьян чуть не заорал от ужаса.
То есть он заорал, но гораздо тише, чем хотелось бы – сказалось хорошее воспитание:
– Что ты делаешь и зачем?!
– Я буду стесняться, если видеть. Ты забыл? У меня инфофобия, я давно это не делала и надо постепенно.
– Как мы будем это делать, если я тебя не вижу? И никто другие тоже вообще?
– Есть наши голоса и осязание. Это много, если люди нравятся друг другу.
– Чепуха какая-то, – проворчал Татьян.
Но никуда не денешься, начатое надо завершить во избежание психологического дискомфорта, да и девушку жалко.
Он слышал звуки девушки, снимающей одежду, но это его не воспаляло, а почему-то даже настораживало. Торопливо раздевшись, Татьян сел на лежальник и протянул руку:
– Где ты?
Что-то прикоснулось.
Татьян невольно отдернул руку.
Обычно он, касаясь чего-то женского, слышал тут же голоса, оценивающие стать и формы того, чего касался. Сейчас ничего этого не было.
– Чудак, – прошептала Бориса, – это мои пальцы.
Татьян, преодолевая страх, дотронулся до пальцев, а потом еще до чего-то. Кажется, дальнейшая рука до локтя. Довольно гладко и приятно. Может быть. Скорее всего. Наверное. А может, и нет. Как это понять, если не видишь – причем не только своими глазами, но и в отражающих, сканирующих, телепередающих устройствах? Плюс глаза и голоса наблюдающих и комментирующих.
Очень странно, очень.
И тут что-то влажное и горячее прыгнуло на рот Татьяна и вцепилось в него.
Он отскочил, втюхнулся в стенку, упал и закричал:
– Что это?!
Бориса что-то прошептала, он не понял.
– Не слышу!
– Я поцеловала тебя.
– Предупреждать надо!
Успокоившись и уняв нервную дрожь, Татьян сказал:
– Вот что. Никаких больше инициатив с твоей стороны. Я сам буду всё действовать.
И начал действовать, угадывая и привыкая. Постепенно он пришел в себя, но при этом чувствовал себя не готовым приступить к любви. Тишина и темнота угнетали.
– Можно я хоть чуть-чуть рассветлю? – попросил он.
Молчание было знаком отказа, как всегда у девушек.
– Тогда хотя бы два-три канала трансляции?
– Что ты собираешься транслировать? Я тебе разонравилась?
Татьяна всегда раздражало, когда предлагали одним махом ответить на два разнородных вопроса.
Он хотел уже сдаться, но привычка к самоуважению не позволила отступить. В конце концов, есть воображение. Он может представить – и Борису в полном свете, и комментарии наблюдающих, и все остальное.
Татьян закрыл глаза и попробовал. Стало получаться. Он торопливо приник к Борисе.
Она задышала благодарно и нежно, это подстегнуло Татьяна.
Процесс пошел.
Обычно в таких случаях сразу же раздавалось со всех сторон:
– Давай, давай, парень!
– Сделай ее!
– Обработай ее!
– Люби ее нежно!
Ну, и прочее, включая откровенные оценки деталей и частностей.
Татьян делал все, что надо, но не понимал, хорошо он это делает или нет. Без комментариев он не мог сориентироваться, никто не кричит: «она задыхается!», «она глазки закатила!», «она в восторге!» Или, напротив: «ей по фигу!», «ты лох!», «потренируйся на резине!» – что вызывало бодрящее желание доказать, показать и продемонстрировать искусство и мощь.
Сейчас – полное недоумение и ума, и организма.
– Ты как там? – спросил Татьян, уловив в собственном голосе нотку раздражения.Послышался мокрый звук.
– Ты плачешь, что ли?
Да, она плакала.
Но отчего? От счастья, от разочарования, от наслаждения или отвращения?
И с Татьяном произошло то, чего никогда не случалось: он сник.
Он сдался.
Вскочил, включил свет, торопливо оделся и выбежал, не оглянувшись на Борису.
Знакомая, родная стихия голосов и звуков охватила его. Посыпались вопросы:
– Ну как, ну как, ну как?
И, удаляясь от изолириума, Татьян на ходу начал рассказывать, получая тут же сотни комментариев, в том числе язвительных, но они его не огорчали, наоборот, он чувствовал себя наконец опять живущим и понимающим, что к чему.
– Теперь ты оценился? Ты доволен? – это был знакомый голос, это была девушка Ливень, которая, в противоположность Борисе, страдала инфофилией. Впрочем, не страдала, какое же это страдание, если получают удовольствие? А именно: она любила любить лишь тогда, когда вокруг имелось не меньше тысячи наблюдателей. Иначе скучала. Татьян провел с ней недавно два бурных месяца, но устал. И вот – возникла в самый нужный момент.
– Что скажешь теперь за отношение ко мне? – лукаво спросила Ливень.
– Я тебя обожаю! – завопил Татьян и устремился в направлении сигнала, который направила эта честолюбивая девушка.
– Надо же, как бежит! – оценил кто-то.
А ведь и впрямь бегу, подумал Татьян. И стал окончательно счастливым: он точно знал, что именно теперь делает. Бежит.
А в кромешной темноте рыдала безутешная Бориса. Но этого никто не видел и не слышал, поэтому можно с полным основанием считать, что этого не было. В конце концов, сама виновата.
Молния
– Ну и жара, – сказал Андрей Авдеев, полулежа перед телевизором на диване в одних трусах, с бутылкой пива в руке.
– А кто виноват? – спросила жена Мария, лежавшая рядом и тоже, как и муж, отдыхавшая после трудового дня. – Сам же и виноват. Кондиционер давно поставил бы.
– Это искусственный воздух, – сказал Авдеев. – Не люблю.
Он и в самом деле предпочитал все естественное, простое и ясное. И работа у него была такая: на строительном рынке продавал доски, фанеру, рейки и планки. Меряешь, пилишь, режешь, получаешь деньги, вечером сдаешь выручку хозяину – и свободен душой и мыслями до завтрашнего утра. У Марии работа была еще проще: она трудилась на станции метро, что неподалеку, должность ее называлась – «оператор поломоечной машины».
– Есть хорошие кондиционеры, – сказала Мария. – Они воздух и охлаждают, и чистят заодно.
– Вранье, – возразил Авдеев. – Им лишь бы деньги содрать.
– А тебе лишь бы ничего не делать. Придешь и валишься сразу.
– А ты не валишься?
– Я сейчас встану вам ужин готовить, между прочим, – защитилась Мария. – А ты дома вообще ничего не делаешь. Не говоря уж о чем-то. Как я с тобой живу вообще? – пожала плечами Мария, удивляясь.
– Действительно. А как я с тобой живу? – в свою очередь спросил Авдеев.
Поскольку этот вопрос ни с той, ни с другой стороны не имел ответа, они продолжили лежать и смотреть телевизор.
В открытую дверь балкона повеяло ветерком, приподнимая тюль, за окном сгустилась приятная прохладная темень.
– Сейчас хлынет, – сказала Мария.
– Хорошо бы.
Но не хлынуло и даже не заморосило, даже не капнуло. В природе, видимо, тоже бывают незаконченные процессы, как в человеке: хочешь, например, чихнуть, вот-вот чихнешь, уже в носу чешется, глаза слезятся, лицо все сморщилось – и… И ничего, только досада организма, который ждал веселого сотрясения, а получил вялую неудовлетворенность.
Только бесплодные молнии беззвучно вспыхивали, а вслед за ними сваливался с неба гром, будто груда кирпичей на жесть.
– Закрой, – кивнула Мария на балконную дверь. – Боюсь с детства этих молний.
– Ага. Миллионы квартир по Москве, и обязательно она к нам попадет?
– Тебе лень? Ты с краю лежишь, а мне через тебя лезть? Имей совесть!
Авдеев нехотя встал, пошел к двери.
И тут в тишине и сумраке появился сначала свет, а потом возник круглый сияющий шар. Он завис перед дверью, словно раздумывал, куда двинуться.
– Ничего себе, – сказал Авдеев. И закрыл дверь.
Но шар беззвучно прошел сквозь стекло, не было ни шипения, ни треска, только появилась оплавленная дыра. И опять шар завис, как бы молча хвастался: вы закрылись, а я вот он, тут.
– Андрей, я боюсь, сделай что-нибудь! – закричала Мария.
– Молчи! – сквозь зубы прошипел Авдеев. – И не шевелись!
Авдеев слышал когда-то по телевизору, что шаровые молнии реагируют на движение. Поэтому застыл. И Мария на диване замерла, не сводя с шара испуганных глаз.
Шар качнулся в направлении Андрея, тот не выдержал, начал отступать в сторону двери. Шар за ним. Андрей, держась руками за стенки узкого коридора, медленно отходил в кухню. Шар плыл следом. Авдеев уткнулся спиной в стену между окном и холодильником. Дальше отступать было некогда.
И тут Авдееву показалось, что шар пролетел через его голову. Его ослепило, он закрыл глаза руками.
Через некоторое время вошла Мария. Шара не было, наверное, вылетел в форточку, утянуло его сквозняком. А муж стоял, закрыв глаза ладонями. Мария подошла, убрала его руки:
– Все, нет ее. Ты цел? Андрей? Что с тобой? – Мария глядела мужу в глаза, не понимая, что с ним.
– Ауерэлэоны, – примерно так сказал Авдеев. В действительности еще чуднее, но многие звуки просто невозможно передать с помощью алфавита.
– Сядь, – сказала Мария. – Сядь и успокойся.
Авдеев смотрел на нее, будто не узнавал. Садиться не хотел. Как стоял у стены, так и остался.
Мария совсем испугалась. Она позвонила в скорую помощь и сказала, что ее мужа обожгло шаровой молнией. Ей не сразу поверили, но потом все-таки приняли вызов и через час приехали. Врач и медсестра. Врач осмотрел Авдеева. Начал задавать вопросы.
– Вы меня слышите? Что с вами случилось? Вы не оглохли? Алё! – пощелкал он пальцами перед глазами Авдеева.
Тот поднял руку и поводил ею перед собой таким жестом, будто что-то протирал. Еще так машут, когда прощаются. Один глаз у него странно расширился, а другой, наоборот, сузился в щелочку. Он медленно повернул голову, осматривая Марию, медсестру, а заодно все окружающее.
– Отошел! – обрадовалась Мария.
– Иройатооо, – сказал Авдеев. И сказал не так, как говорят все люди, не на выдохе, а на вдохе, отчего голос получился хриплым и глухим. Если вы, земляне, читающие эту историю, попробуете произнести это слово, одновременно сильно вдыхая воздух, то узнаете, как оно прозвучало, и поймете, насколько странным показалось. Но произносить надо, не включая голосовые связки, иначе не получится. Шумным таким шепотом.
– Тяжелый случай, – покачал головой врач. – Если его куда везти, то в психушку.
– Ничего подобного! – сказала Мария. – Еще чего, в психушку! Он там совсем с ума сойдет! Ничего, он немного отдохнет, и все будет в порядке. Какая психушка, если ему завтра на работу?
– А мы будем ждать тут? У нас вызовов куча еще.
– Ну и езжайте. Он же здоровый, в смысле физически?
– Физически здоровый. Вроде, – осторожно сказал врач.
– Ну и все. А остальное мы наладим.
Врач и медсестра уехали.
Мария опять пыталась уговорить Андрея сесть или лечь, но он не слышал или не понимал. Помучившись так какое-то время, она догадалась действовать не уговорами, а конкретно. Взяла мужа за руку и попробовала его повести. Он пошел. Она привела его в комнату.
– Ложись.
Ложиться Авдеев не стал.
Мария попробовала его уложить руками, но, как ни упиралась, Андрей оставался в вертикальном положении. Накренить его оказалось так же трудно, как столб. Он вообще стал каким-то твердым, жестким, будто окаменел. При этом чувствовалось, что где-то в нем есть сопротивляющаяся сила. Тот же столб, если он не врытый, подумала Мария, он упадет от толчка, а Андрей не падает. Значит, в нем все живое, если он равновесие держит, только как-то изменившееся.
– Ладно, – сказала она. – Хочешь постоять, постой. И я рядом постою. Или посижу. Телевизор посмотрим. Ты чего хочешь?
Она переключала каналы, но Авдеев не смотрел на экран телевизора, а смотрел прямо перед собой.
Пришла десятилетняя дочь Роксана с занятий танцевальной студии, Мария накормила ее, хотела отправить к себе учить уроки, но Роксана сказала:
– Еще чего. Я устала до смерти, я у вас телевизор посмотрю.
И пошла в родительскую комнату, легла на диван. Полежав, спросила:
– Мам, а что это с папой?
– Ничего страшного. Его молнией ударило.
– Правда? – Роксана с интересом осмотрела отца. – И что теперь?
– Ничего. Жду вот, когда отойдет.
– А он живой вообще?
– Типун тебе на язык. Конечно, живой. Иди уроки делать, сказано.
Авдеев простоял всю ночь, при этом не ходил в туалет, несмотря на выпитое накануне пиво. И ничего не ел, хотя Мария предлагала и даже всовывала ему в рот. И не курил.
Мария не сомкнула глаз, утром поняла: так не пойдет, что-то надо делать. Но что? Опять вызывать скорую, чтобы опять предложили психушку?
Тут она вспомнила, что этажом выше живет врач, чуть ли не профессор, жаль только, неизвестно, как его зовут.
Она поднялась, позвонила, открыла пожилая жена профессора, сказала, что муж еще спит.
– Прямо не знаю, что делать, – сказала Мария. – У меня мужа вчера молнией ударило. Шаровой.
Жена профессора посмотрела на озабоченное лицо Марии и поверила, пригласила в прихожую, пошла будить своего профессора. Через несколько минут он появился: на голове взъерошенный седой пух, сам весь худой и высохший, еще более пожилой, чем жена, сказать просто – старый.
– Чепуха какая-то, – сказал он. – Я не специалист по этим штукам, но если бы вашего мужа ударило шаровой молнией или, верней сказать, пронзило, он уже был бы мертвый, извините.
– А он и так как мертвый. Но живой.
– Хорошо, сейчас умоюсь, приду.
Умывшись, профессор явился, осмотрел Авдеева и сказал своей жене, которая пришла вместе с ним:
– Ни о чем подобном никогда не слышал.
– Еще он говорит непонятно, – пожаловалась Мария. – Скажи что-нибудь, – попросила она Авдеева.
Тот смотрел в сторону.
Мария помахала рукой и пощелкала пальцами перед его лицом, как это делал доктор скорой помощи.
– Рэонафиным, – сказал Авдеев.
Мария заплакала:
– Страшно слышать, ужас какой! Андрей, очнись! Что с ним, доктор?
– Не знаю, но в любом случае он наш, – сказал профессор.
– Это как?
– Тридцатую клинику знаете? Я там отделением неврологии заведую. Надо положить вашего мужа к нам, исследовать.
– Даже не знаю… Извините, забыла ваше имя отчество…
– Олег Ильич.
– Олег Ильич, а польза будет?
– Если останется дома, пользы точно не будет.
– А может, массаж какой-нибудь? Или иголки поставить. У меня было, я руку сильно ушибла. Рука прямо ничего не чувствовала. Я пошла в поликлинику нашу районную, мне там женщина в коридоре, пока сидели, посоветовала в одну частную клинику пойти, где иголки ставят. Я пошла, пять сеансов мне сделали, дорого взяли, конечно, но что вы думаете? Прошло!
– Вряд ли здесь иголки помогут, – сказала жена профессора. – Я сама рефлексотерапевт, я аналогов этому случаю не знаю. Без стационара не обойтись.
Что делать, Мария согласилась.
Профессор хотел отвезти Авдеева на своей машине, но возникли проблемы. Вниз Авдеев спустился, ему помогли идти Мария и жена профессора, а сесть не мог, потому что не мог или не хотел согнуться. Профессор вызвал служебную машину с большим кузовом, где Авдеев мог поместиться стоя. Санитары подняли Авдеева, поставили, сами встали рядом. Мария тоже полезла в кузов.
– Вы-то зачем? – спросил Олег Ильич.
– А как же? Надо же узнать, куда его определят, что ему привезти…
С дороги Мария позвонила Роксане, велела самостоятельно собраться, пойти в школу. И чтобы без фокусов, учитывая, что папа заболел.
В клинике Авдеева завели в лифт, подняли на четвертый этаж, в неврологию, увели куда-то в кабинеты.
Мария долго ждала, наконец вышел Олег Ильич и сказал:
– Мы, конечно, оставляем его у себя.
– А что с ним?
– Пока неясно. К нам скоро из Академии наук специалисты приедут. Хотя я и сам член-корреспондент.
– Так все серьезно? – напугалась Мария.
– Не столько серьезно, сколько, я бы сказал, своеобразно. Вы вот что, идите-ка домой и отдохните.
Мария ушла. Она отправилась сначала на строительный рынок и объяснила там, что Авдеев заболел, чтобы его не ждали в ближайшие дни. Затем пошла на свою работу, взяла отпуск за свой счет – на других условиях не отпускали. Потом сняла энную сумму наличности с карточки – может понадобиться для медсестер, для врачей, чтобы отблагодарить и стимулировать. Собрала дома чистое белье для Андрея – чтобы была смена. Дождалась Роксану, накормила ее обедом, велела сидеть дома.
И поехала в клинику.
Олег Ильич поделился с ней новыми наблюдениями и соображениями. Авдееву не делается лучше, но не делается и хуже, что по врачебным меркам уже хорошо. Он не любит помещений без солнечного света, передвигается поближе к окну. Пищу не принимает, при этом не заметно признаков голода. Не исключено, что источником питания для него служит солнечный свет.
– Вот бы всем так! – засмеялся профессор. – Исчезла бы проблема пищевых ресурсов! Просто рай земной!
Мария его веселья не разделила.
– А лечите его как? – спросила она.
– Ну… Вообще-то пока наблюдаем.
– То есть никак?
Мария хорошо знала реальную жизнь и ее правила. Нахмурившись и глядя в сторону, стесняясь, но понимая, что надо, она сунула профессору в потном кулаке три тысячные бумажки. Деньги немалые, но он все-таки профессор, а не кто-нибудь.
– Это что?
Мария разжала кулак.
– Олег Юрьевич… Пожалуйста… Все, что можно… Один он у меня… Дочь маленькая… Помогите…
– Уберите, – строго сказал профессор. – И Олег Ильич я.
– Извините…
– Это мы вам платить должны, – сказал Олег Ильич, смягчившись, деликатно укоряя интонацией Марию. – Мы весь интернет обшарили уже, таких случаев нигде не зафиксировано. Нигде в мире. Понимаете? Мы хотим его сегодня к вечеру перевезти в научный центр неврологии РАМН.
– РАМН? – не поняла Мария.
– Российская Академия медицинских наук! – торжественно произнес Олег Ильич. – Его там будут изучать.
– Это еще зачем? Он лягушка или кролик разве? Его не изучать, а лечить надо!
– Надо. Но в этом и фокус – если не изучить, что с ним происходит, нельзя и вылечить. Понимаете?
Мария, помолчав и обдумав, сказала:
– Ладно. Но я поеду с ним.
– Зачем? Вы не доверяете нам?
– Доверяю, не доверяю, а понимаю, что он сейчас без сознания и все, что вы с ним будете делать, можно только с моего согласия, будучи его женой! – твердо сказала Мария.
– Как вы четко, однако! – хмыкнул профессор. – Вы не юрист, случайно?
– Я уборщица. Но телевизор смотрю и права свои знаю. Как раз недавно передача была про параличного человека насчет того, умертвить его или нет. Черным по белому сказали: решают ближайшие родственники.
– Не знаю, – сказал Олег Ильич, – согласятся ли коллеги.
– А куда они денутся? – спросила Мария.
И Олег Ильич ничего ей не ответил – он понимал, что, пожалуй, коллегам, в самом деле, деваться некуда, если они хотят изучить феномен Авдеева.
И Андрея перевезли в этот самый Центр, который оказался аж на Волоколамском шоссе, то есть Марии тащиться ровно через весь город от своего Выхино. Но, правда, тащиться она и не собиралась, попросила приехать за Роксаной свою мать из Подольска – все равно до начала каникул осталась неделя с небольшим, а сама поставила руководству Центра условие: либо она лежит в палате вместе с мужем, либо – никаких исследований.
И, судя по тому, что руководство даже не особенно торговалось, оно не хотело упустить такой ценный научный случай.
Марии страшновато было ночевать с мужем. Он по-прежнему оставался стоячим. Несколько человек пробовали уложить его, но он тут же поднимался. Пытались (с разрешения Марии, конечно) привязать его к кровати, он без всякого усилия рвал ремни и поднимался. В чем дело, понять не могли. Мария не спала, лежала в полудреме, глядя на Андрея, который неподвижно торчал перед ее глазами. Она понимала: бояться нечего, это ее муж, родной, свой человек, а все-таки как-то не по себе. Но терпела, ночевать отдельно не соглашалась.
Постоянно спрашивала:
– Ну, что с ним?
Довольно молодой руководитель исследований, Никита Ефремович Варобеев, симпатичный брюнет, высокий, широкоплечий, кареглазый, если увидишь в другом месте, ни за что не подумаешь, что ученый, отвечал Марии, улыбаясь краешком рта с видом мужчины, которого обожают все женщины, но Мария эти фокусы с девичества хорошо знала и пропускала мимо внимания:
– Я бы тоже очень хотел знать, что с ним.
– Так узнавайте!
– Так узнаем!
И уходил спортивной походкой.
Иногда ученые собирались по трое-четверо, обсуждали, Мария слушала, не понимая и четверти слов, но кое-что все-таки доскальзывало до ее разумения.
Они говорили, что пульс у Андрея сорок, но стабильный и без видимого ущерба здоровью. Мария щупала свой пульс, считала. У нее было за семьдесят, но хорошо это или плохо, она не знала, потому что ни разу в жизни этим не интересовалась – не надо было.
Андрей реагировал глазами на движения и звуки, но человеческая речь для него была невнятна. Один исследователь попробовал говорить, как Андрей, то есть втягивая в себя воздух – какую-то бессмыслицу. Марии показалось, что Андрей взглянул на него с удивлением. Ученые это тоже зафиксировали и оживленно забормотали между собой.
На основе наблюдений они сделали вывод, что ночью Андрей впадает фактически в анабиоз. Слово повторялось часто, Мария его запомнила. Спросила у Олега Ильича, когда он зашел, тот объяснил:
– Анабиоз – это что-то вроде очень крепкого сна.
Появлялись и какие-то совсем новые люди. Разные. И даже военные.
Через примерно неделю Варобеев сказал Марии:
– Значится, что мы таперича имеем?
Мария, находясь тут, не раз уже сталкивалась с этой забавой образованных людей коверкать язык – когда знаешь, как правильно, можно и ошибаться.
– Мы таперича имеем следуюсчую картинку, – продолжал выгибать слова Варобеев. – Что есть шаровая молния, ежели спросить у физиков? Ежели спросить, они ответют, что сами не знают. Кумекают они только, что эта, значится, молния, похожа на маненькое такое как бы Солнце. Огромная сконцентрированная, маете ли, энергия. А еще они догадываются, что тама, в етой молнии-то, могёт быть куча информации. Терабайты, зеттабайты, даже йоттабайты, не поймите меня правильно, как говорит один мой товарисч.
– Вы говорите, пожалуйста, без этих, – попросила Мария.
– Без йоттабайтов?
– Нет. Без маете ли и таперича. Мне это понимать мешает.
– Да? Тогда извините. В самом деле, что за шутовство! – Варобеев стал серьезным, улыбочка спорхнула с лица. – Простым языком говоря, не исключено, что эта молния вобрала в себя информацию, к примеру, даже с другой планеты. Зародилась молния там, в космосе, или появилась на Земле и сработала как приемник далеких космических волн, неизвестно. И часть этой информации передала вашему мужу. В частности, он говорит на каком-то неизвестном языке. Лингвисты ломают головы, расшифровать пока не могут. Возможно, на той планете, где живут люди, которые говорят на этом языке, другая атмосфера, там по-другому передается звук. Поэтому у них все произносится на вдохе. Да еще тональная система, как у китайцев. И звуки, каких у нас не существует. В распространенных языках, по крайней мере. А вот у индейцев, унаследовавших остатки языков цивилизации майя…
– Это что же, он инопланетянин? – перебила Мария.
– Мы тоже задали этот вопрос себе и нашим коллегам. Нет, вряд ли он инопланетянин. То есть в чем-то инопланетные признаки у него проявляются, но при этом в основном ваш муж остается человеком. Он просто стал трансформатором информации. Медиумом. Посредником. Коллеги-космологи считают, что, если мы поймем его речь, то имеем шанс продвинуться в наших знаниях сразу очень далеко. Настолько далеко, что трудно представить.
– Я не знаю, куда вы продвинетесь, – сказала Мария, – а только я поняла, что лечить вы его не хотите. Он вам такой нужен, как есть, инопланетный. А мне нужен нормальный человеческий муж, ясно? Муж, а не мышь подопытная! Все, забираю его у вас!
И Мария тут же начала звонить близким знакомым и дальним родственникам, имеющимся в Москве, с просьбой подъехать и подогнать машину, пригодную для перевозки стоячего человека.
Они приехали.
Но вызвал и Варобеев подмогу – упомянутых им космологов, а также физиков, астрономов, лингвистов, а в качестве решающего аргумента появился генерал, очень важная птица, судя по обилию золотого шитья, из-за которого было почти не видно ткани мундира. Все принялись уговаривать Марию, но она уперлась и грозила, что, если ее сейчас же не отпустят с мужем, вызовет полицию. Будто с неба свалился, тут же оказался перед нею полицейский генерал:
– Вот вам и полиция, – сказал он, приятно улыбаясь.
– Мне нужна полиция не такая, а нормальная, – ответила Мария, вспоминая тех патрульных, которых видела каждый день в метро – трудовых, не без того, чтобы вытрясти из приезжих душу и деньги, но, если явное безобразие, все-таки иногда могут помочь, навести порядок.
Короче говоря, повода для задержания Марии и мужа не нашлось, силу применить не решились – да и кто бы решился, глянув на лицо Марии и увидев ее пронзающие глаза.
Отпустили.
Андрея повезли не домой, а в Подольск. Там у матери Марии Ольги Павловны была знакомая бабка. Эта бабка лечила наговоренной водой, травами, бумажными иконками, которые она заворачивала в тряпицу вместе с какими-то корешками, приговаривая:
– От праха его прах вовеки веков и ныне, и присно, на исцеление праха прахом, иже еси имя твое, благослови всяко разно, что есть, а чего нет, избавь, Боже славный, святительница троеручица, мать твоя, и вовеки веков!
И вылечила она, между прочим, Ольгу Павловну водой, травами и иконками, от рожистого заболевания, которое врачи до этого одолеть были бессильны. Вот на эту бабку и надеялась Мария.
Привезли Авдеева, поставили в углу возле окна, чтобы был свет, а со стороны комнаты Ольга Павловна отгородила зятя занавесью, прицепленной наискосок от серванта к портьерному карнизу: ей слишком боязно было видеть Андрея таким странным.
Пришла чудодейственная бабка Нина Петровна, одетая так, как никто уже не одевается: цветастый платок, ватник-телогрейка, черная юбка, на ногах оголовки резиновых сапог, обутые на шерстяные носки саморучной вязки. Этой одеждой она, показалось Марии, как бы привирала о себе что-то, а если человек привирает в одном, то может соврать и в другом. Нина Петровна ходила вокруг Андрея, долго шептала, заглядывала ему в глаза, потом достала из сумки бутылку с водой и пузырек с настойкой.
– Настоечку по ложечке чайной ему давайте, а потом водички запить по две столовых ложечки, – велела она.
Взяла пятьсот рублей и ушла.
Но как ему дашь настоечку и водичку, если изо рта у Андрея все выливается? Бились, бились, вызвали бабку опять. Она применила самое верное: напихала иконок Андрею за пазуху и в карманы. И ушла. С пятисоткой, естественно.
День прошел, два.
Нина Петровна приходила утром и вечером, шептала, брызгала водой, заменяла иконки свежими, унося каждый раз полтысячи. А толку – ноль.
– Она нас разорит так, – сказала Мария. – Не по силам ей это.
– Судя по всему, да, – согласилась Ольга Павловна. – А что делать?
– Домой повезу. Есть у меня одна мысль.
Мария привезла Андрея домой и на следующий день потихоньку, по шажку отвела его на рынок. Там сказала его хозяину и товарищам по работе:
– Вот что. Он, сами видите, заболел, давайте ему поможем. Начнет привычную работу и, кто знает, вдруг оживет?
Хозяин и товарищи отнеслись сердечно, допустили Андрея. Мария была тут же, смотрела. Но Андрей не понимал покупателей, не знал, как чего мерить и резать. Ему покажут, дадут в руки ножовку, тогда отпилит. Или, если положат на плечо доску и покажут, куда нести, отнесет. Постепенно тело Авдеева все больше вспоминало, как и что делать, но разум его словно спал. Он был как бы тут, а как бы и не тут.
– Нет, – сказал хозяин. – Извини, Маша, но не получится. Клиенты к нам перестают ходить. Что за продавец такой, если с ним пошутить нельзя, выпить нельзя, поторговаться нельзя? Люди в другие павильоны от нас идут, Маша. А некоторые боятся. Если честно тебе сказать, Маша, я сам боюсь, он у тебя как зомби из фильмов ужасов. Отвернешься, а он тебя доской по голове. Мне это не надо, Маша. Так что давай до свидания, без обид.
Маша отвела Авдеева домой. Ставила перед телевизором, включала любимые передачи Андрея – без результата. Наливала перед его глазами в стакан пенистое холодное пиво из запотевшей бутылки – никакого интереса. Пыталась использовать эротическо-интимный способ воздействия, о котором из скромности умолчим – не подействовало.
Ежедневно заходил Олег Ильич, уговаривал Марию вернуть Андрея в Центр.
Она сопротивлялась, на что-то надеялась. Но вот однажды позвонили в дверь. Мария, погруженная в свои грустные мысли, открыла, даже не глянув в глазок – и тут же, как танк с дулом, попер на нее человек с кинокамерой, а рядом терся юноша, барабаня в микрофон:
– Мы с вами находимся в квартире Андрея Авдеева, который испытал на себе воздействие шаровой молнии…
И еще кто-то лез сзади, с боков и чуть ли не из-под ног.
Мария всех выгнала.
Вышла на балкон: стоят внизу, числом не меньше двух десятков, задрали головы, как собаки на подачку, ждут.
Ничего удивительного: слишком много людей узнали о том, что произошло с Андреем – и близкие знакомые, и дальние родственники, и товарищи Андрея по работе, и посетители рынка. Вот и разнеслось.
Пришел Олег Ильич. Спросил:
– Ну, и чего вы добились? Так и будут теперь вас терзать. Везем обратно в Центр?
– Везем.
Повезли ночью, разогнав всех журналистов, хотя несколько вспышек все-таки озарило темноту – фотографы-папарацци снимали с деревьев и с крыш соседних домов.
Снимки, комментарии, интервью с Марией, которых она не давала, и даже интервью с самим Авдеевым, которых он тем более не давал, разошлись по газетам, по телеканалам, по интернету.
Через неделю Андрея перевезли из Центра неврологии в другое место, в здание на окраине Москвы, обнесенное высоким бетонным забором. У входа и даже на каждом этаже – охранники. Марии это не понравилось, Варобеев успокаивал, сказал, что им оказали честь, доставили в секретный институт, исследующий аномальные явления, связанные с космосом. Здесь ее мужа будет осматривать расширенная международная комиссия.
И действительно, приехали ученые из многих стран, специалисты по космическим сигналам и межпланетным контактам. Все они были приверженцы теории, что какие-то внеземные цивилизации пытаются различными способами дать о себе знать. В Канаде, например, вот уже двенадцать лет изучают радиоприемник, извлеченный из упавшей в пропасть машины: он весь разбит, батарейки давно не работают, микросхемы разрушены, но он, тем не менее, без подзарядки и подключения к сети, продолжает транслировать различные звуки: свист, шипение, что-то похожее на азбуку Морзе; источник сигналов пока определить не могут. Немецкий ученый сам стал участником необъяснимых явлений: его жена регулярно пропадает на два, три дня, а то и на неделю, а потом вдруг возникает – бледная, изможденная, и не может объяснить, где была, что с ней произошло, все стирается из памяти. Терпеливый немец не теряет надежды докопаться до истины – он уверен, что супругу регулярно похищают и изучают инопланетяне. Жена тоже склоняется к этой версии. А французский профессор в течение многих лет анализировал рассказы астронавтов и пилотов высотных военных самолетов, которые признавались, что не раз произносили фразы на неизвестном языке, сами себя не понимая, или вдруг начинали чертить какие-то схемы и формулы.
Именно этот ученый обратил внимание коллег на то, что Авдеев иногда пошевеливает пальцами. Предложил вложить в них карандаш и поднести руку к большому листу бумаги, закрепленному на доске. Мария, естественно, присутствовала при этом: это было ее обязательное условие. Иначе грозила забрать мужа домой в один момент.
И вот дали Андрею карандаш, поднесли руку к листу. Он провел линию, другую. Чтобы не мешать, все отошли, Авдеев рисовал без посторонней помощи, причем с закрытыми глазами. Все яснее проступало изображение человека. Вытянутая горизонтально голова, как шляпка гриба, покатые плечи, выступы на груди, напоминающие большие молочные железы, то есть женскую грудь, очень широкие бедра и очень длинные, в две трети всего тела, ноги.
Мария ахнула:
– Он же ведь нашу соседку Аньку рисует! Знала я, что он на нее поглядывает! А почему? Потому что она сама на всех мужиков смотрит, как щука на карасей, гадина непотребная! Конечно, одна живет, вот и пялится на чужих! И не мечтай! – сказала Мария Андрею. – А вам стыдно! – обратилась она к присутствующим. – Заставляете нормального человека порнографию рисовать! Нет, если до этого дошло, все, хватит! Дома я покажу ему такую Аньку…
Ученые наперебой стали объяснять Марии, что соседки Аньки на рисунке быть не может, это вообще не человек, вы посмотрите, такой головы ни у кого не бывает! И такой груди, извините, таких бедер и ног!
Насчет головы Мария согласилась, а касательного остального предложила кому угодно поехать и убедиться – у Аньки все это имеется, и даже побольше.
Меж тем Авдеев продолжал рисовать. Вот что-то заостренное, похожее на ракету. Вот мост, соединяющий две вершины, но под таким углом, что ни один земной автомобиль не удержался бы на нем. Вот странное существо, похожее на черепаху, но с четырьмя головами по сторонам. И с шестью лапами. Потом появились странные конструкции, потом какие-то значки. А потом Авдеев вдруг застыл, карандаш выпал из его руки.
– Ему надо отдохнуть, – сказал Варобеев.
С ним согласились.
На следующий день в большой комнате собралось около ста ученых. Авдеев стоял в центре, Мария бдительно сидела рядом. Варобеев обратился к Марии со следующей речью:
– Мария Сергеевна! Перед вами лучшие умы человечества. И эти умы хотят обратиться к вам с просьбой. Дело в том, что мы уже многое знаем о вашем муже. То есть о том, что в нем заложено. Он живет за счет световой энергии. Он умеет, присутствуя здесь, каким-то образом присутствовать где-то еще. Он – человек будущего. Вернее, в нем находится информация о том будущем, какое у нас может быть. И о тех опасностях, которых мы можем избежать. Мы пытались побудить вашего мужа поделиться информацией, достучаться до его разума. И уже стало получаться, вы сами видели. Но ни звуков, ни рисунков мы расшифровать не можем. И вряд ли это получится – нет зацепки, нет ключей. Однако изучение внешних проявлений – архаика. Есть новейшие методы, позволяющие проникнуть в сознание человека. Но для этого нужно разрешение. Если не самого объекта, то тех, кто имеет право.
– Значит, от меня все зависит?
– Увы. То есть – к счастью.
– А что будете делать? Электроды какие-нибудь в голову вставлять? Облучать?
– Ну, не вставлять, и не облучать… Вернее, в абсолютно безопасных пределах… Это трудно объяснить, понимаете? Я и сам, если честно, в этой аппаратуре не разбираюсь.
– Вы вот что скажите, только в глаза глядите мне: ему может стать хуже?
Глядеть в глаза женщинам для Варобеева было привычным делом. Десятки, а то и сотни женщин были ведены в заблуждение его виртуозно честным взглядом. Но Марию он обмануть не смог. Она лишь горько усмехнулась, видя его старания. И сказала:
– Ясно, гарантии не даете.
– А что вы имеете в виду? – стал изворачиваться Варобеев.
– Я имею в виду: он помереть может от этого?
– Нет! – по-солдатски быстро ответил Варобеев.
Мария недоверчиво хмыкнула. Кто-то из сидящих сердито кашлянул. Варобеев, оглянувшись, исправился:
– Один процент вероятности. Один. Понимаете? Девяносто девять процентов, что все будет нормально. Даже при операции на аппендиксе не дают такой гарантии. Даже при гриппе! А мы еще заодно, возможно, вернем его в исходное состояние.
Все закивали, только французский ученый потупился. Дело в том, что один из астронавтов согласился на подобные исследования. Слишком его замучили собственные неадекватные поступки, он признавался в агрессивном настрое против жены и детей, которых до полета в космос обожал. Увы, после экспериментов подопытный почувствовал такой прилив необъяснимой ненависти, что начал гоняться за домочадцами с кухонным ножом. Когда его схватили, он без тени смущения признался, что хотел сначала зарезать жену и детей, а потом истребить всех землян, недостойных проживать на своей планете.
Но, как истинный француз, профессор не мог позволить себе огорчить женщину, поэтому промолчал.
– Один процент! – повторял Варобеев. – Соглашайтесь!
– Хоть один, да есть. Я рисковать не хочу.
– Послушайте! – внушительно сказал один из сидящих, солидный человек, абсолютно лысый, с чертовски умными глазами, глядевшими сквозь очки. – Мы могли бы пообещать сто процентов, потому что на самом деле так оно и есть. Один процент – это учет случайности. Невероятной, но возможной. Это просто страховка, это научная честность. На самом деле этого одного процента не будет, даю вам личную гарантию.
Мария выслушала и ответила ему:
– А какая была вероятность, что шаровая молния залетит в нашу квартиру?
– Близкая к нулю, – без лукавства ответил солидный человек.
– Вот. А залетела.
Тут вступил премьер или президент.
– Мария Сергеевна, вы смотрите на всё со своей стороны. А я вам предлагаю посмотреть со стороны человечества. Миллиарды людей недоедают, у них нет нормальной питьевой воды, крыши над головой. А почему? Энергия – вот ключевая проблема. Будет энергия – будут счастливы все! Все человечество.
– Да уж. Человечеству сколько ни дай, ему все мало будет, – не согласилась Мария.
– Какие философские рассуждения! – сказал некто, судя по напряженному голосу, начальственно раздраженный, но сдерживающийся.
– А как надо рассуждать?
– Рассуждать надо просто, – сказал Варобеев. – Цивилизация, Мария Сергеевна, имеет шанс сделать сразу огромный шаг вперед!
– А зачем впереди самих себя бежать?
– Опять философствует, – пробормотал раздраженный.
– Я не философствую, – повернулась в его сторону Мария. – Речь о моем муже идет. Вот и вся философия. Человечество ваше, оно без моего мужа обходилось и дальше обойдется. А я нет.
Долго уговаривали, убеждали, улещивали Марию. Начали обещать разные блага: поместье в Подмосковье, гарантированное высшее образование для дочери в любом университете мира, пожизненный ежемесячный доход семье размером в пять тысяч долларов. Но она была, как и Андрей, нечувствительна, ничего не хотела слышать. Требовала, чтобы ее опять вернули домой вместе с мужем.
И их, что ж делать, вернули – ночью, тайком.
Обнаружив утром внизу и на деревьях людей с кинокамерами и фотоаппаратами, Мария вышла на балкон и выплеснула на них ведро воды.
– Будете надоедать, я и стрелять начну, – пообещала Мария.
И они все постепенно разбрелись.
А вскоре про этот случай забыли – новость затерлась другими новостями, интерес потребителей информации угас, а потом и вовсе иссяк. Ученые и исследователи тоже смирились с фактом невозможности использовать таящуюся в Авдееве информацию. Мелькнул слух, что иностранная разведка пыталась выкрасть Авдеева, но засланную группу захвата обезвредила ФСБ. Скорее всего, это было досужей выдумкой.
Проходило лето. Мария работала, не боясь уже оставлять Андрея, хотя запирала его на три замка. А сам он, на каком месте оставишь, на таком и оставался. Какая-то жизнь, возможно, в нем происходила, но внутри, а снаружи ничего не заметно было: стоит и стоит. Но Мария общалась с ним, рассказывала о работе, о новостях жизни, вспоминала прежнюю жизнь. Иногда плакала.
Однажды вечером было так же сумрачно, как тогда, когда к ним залетела шаровая молния. И так же дождь собирался, но не пошел, так же молнии полыхали и впустую гремел гром. Мария хоть и боялась, но не стала закрывать балконную дверь. Парусом надувался тюль, прохладный ветер гулял по комнате, предвещая неминуемую осень. Мария смотрела за окно и вдруг, сложив руки, заговорила:
– Ну, прилети! Только ты поможешь! Прилети и сделай что-нибудь! Пожалуйста!
Она умоляла, она всякими словами уговаривала шаровую молнию прилететь еще раз и сделать обратное дело, вернуть ей мужа.
Но, конечно, никакая молния не прилетела, потому что это было бы слишком невероятно.
Мария выбилась из сил и пошла на кухню приготовить себе чаю, потому что у нее пересохло в горле, и вдруг услышала:
– А у нас пиво есть еще? Что-то жажда у меня сегодня, будто целый день не пил.
Так Андрей Авдеев без видимых причин пришел в себя. Мария рыдала, смеялась, опять рыдала, опять смеялась, он недоумевал. Кое-как она успокоилась и рассказала ему все. Андрей сначала не поверил. Заставил еще рассказать. Опять не поверил. Мария рассказала в третий раз. Так подробно, с такими деталями, что Андрей наконец понял: она не обманывает. Да и зачем?
Уже через пару недель они жили так, будто ничего не произошло, потому что Марии не хотелось ничего вспоминать, а Андрею нечего было вспоминать. А чего ты не помнишь, считал он, того для тебя и не было.
Во время непогоды, когда возможны молния и гром, они плотно закрывают все окна, дополнительно еще их занавешивая, словно давая знать напугавшему их космосу, что их нет дома.
Но когда Андрей остается в квартире один, он берет лист бумаги, карандаш, закрывает глаза и рисует. Потом открывает глаза, смотрит на причудливые непонятные изображения, начертанные будто и не его рукой – слишком искусно и красиво, морщится, трет лоб… А потом комкает лист и швыряет его в мусорное ведро.