(Продолжение)
Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2018
(Продолжение. Начало см.: Волга, 2017, № 11-12 и 2018, № 3-4)
Памяти Огарёвой Н.В.
Идиллия
В 1902 или в 1903 году, я не помню точно, я поступил в Боголюбовское рисовальное училище в 1 класс, всех классов было 7.
В каждом классе можно было перейти в следующий класс через полгода.
В 1-м классе по рисунку преподавала Е.И. Боева, жена П.И Боева.
Во 2-м классе преподавал Ф.М. Корнеев.
В 3-м классе вёл занятия сам директор училища В.П. Рупини.
В 4-м классе вёл П.И. Боев.
В 5, 6 и 7 классе вёл В.В. Коновалов – это по рисунку.
Класс по живописи акварели вёл П.И. Боев.
Класс по живописи маслом вёл В.В. Коновалов.
Класс по клеевой живописи вёл П.И. Боев.
Класс по композиции вёл П.И. Боев.
Класс по рисунку пером вёл П.И. Боев.
Класс по черчению и по архитектуре вёл архитектор Зыбин и Карпоненко.
Класс лепки и формовки вёл Волконский.
По рисунку, в 1-м классе рисование не с натуры, а рисунок орнамента от простых до сложных орнаментов, домашнего обихода.
В 2-м классе – геометрическая тема и простые вазы.
В 3-м классе – от простых до сложных орнаментов, простые капители. Рисование с натуры живой модели так, например, живого гуся, курицу, собаку, лошадь. Рисовали с натуры улицы.
В 4-м классе рисовали капители от простых до сложных, вазы, сложные натюрморты из предметов домашнего обихода.
В 5-м классе рисование голов, как гипсовых, так и живого человека.
В 6-м классе. Рисование всей фигуры с гипсовых моделей и торс с живого человека.
7 класс. Рисование с натуры и во весь рост.
Живопись.
Акварелью занимаются с 2-го класса до 4-го включительно.
Живописью маслом можно заниматься только с 5 класса.
Декоративная живопись или клеевая – занимаются с 2-го класса до 6 класса.
Скульптурой занимаются с 1-го класса до 7 включительно. Обыкновенно живописцы не занимаются.
Дисциплина достаточно строгая. Во время занятий в классе была абсолютная тишина. Педагоги входили в класс на цыпочках.
Историю искусств вёл сам директор В.П. Рупини, один раз в неделю. Анатомию человека вёл доцент Павличек, впоследствие вёл врач Уроде.
Учились в то время Белоусов Ф.В. (в 7 классе), Кацман, Перельман, Михайлов Константин Э., Егоров Михаил и Егоров Наум, Лопухин (?), Ильин, Леонардов (?), Селивёрстов, Пименов, Меньшов (?), Лялин. Савинов был уже в это время в Академии.
Библиотекой можно было пользоваться только в самой библиотеке. На дом книги не давали.
Приблизительно (точно не помню) в 1908–1910 году директор училища Рупини В.П. был переведён в другой город. За ним уехал и В.В. Коновалов.
Директором училища был назначен П.И Боев. Было прислано в качестве преподавателей Никулин (декоратор) и Троицкий (чеканка). В это время была открыта мастерская по чеканке.
Почти каждое каникулярное время педагоги ездили заграницу. Рупини, Корнеев, Коновалов, Боев. Корнеев хорошо владел французским языком – говорил по-французски, как по-русски.
В декабре месяце обыкновенно устраивалась выставка ученических работ за год по всем видам искусства. Лучшие работы учеников премировались деньгами. Снимали в театре ложу для учащихся. Весной на пасху, в 1 день было угощение для желающих.
Лучше рисунки, живопись и вообще лучшие работы администрацией отбирались в фонд училища. Материалами обыкновенно училище обеспечивало. В декоративном классе все краски, палитра и кисти были казёнными. Также и подрамники с холстами. Малоимущим часто выдавались краски, кисти и вообще материалы.
По окончании училища обыкновенно поступали в Академию художеств. Из 5 или 7 класса поступали в Московскую школу живописи.
Все педагоги по отношению учеников всегда держались на расстоянии. Особенно близких, товарищеских отношений не было.
В помощь учащимся устраивались в здании училища вечера, ставились живые картины. Так, например была поставлена живая картина «Иван Грозный и сын» по Репину. «Гадание девушек» (не помню чья картина). Скульптурно изображали «Иван царевич на сером волке» по Васнецову и др.
Вечера проходили с исключительным успехом. Это было большим событием в городе. Сбор был всегда большой. Билетов не хватало. Стоимость билетов были 5 рублей и дороже. Прекрасный буфет с напитками.
Комнаты, залы оформлялись исключительно интересно: 1) в русском стиле; 2) в восточном стиле. Много ковров, <нрзб.> и разных стилей.
Делали живые картины так; например «Иван грозный и сын». На сцене были написаны соответствующие декорации, в данном случае комната по картине, на полу ковры, настоящие ковры, как на картине <нрзб.> соответственно костюмы.
Участники были исключительно учащиеся. Афиши, панно, вообще реклама была сделана очень и очень хорошо, не халтурно. Делали лучшие ученики под руководством педагогов. Живые картины по той или иной картине оформлялись и выполнялись очень точно, как в картине.
Мне очень памятна картина «Иван Грозный и сын». Как только подняли занавес, зрители напугались и я сам восторгался этой чудной живой картиной.
Очень красиво, сказочно и очень правдиво была живая картина «На сером волке». Точно также произвела сильное впечатление картина из египетской жизни, на тему из библейских сказаний. Богатые костюмы большую роль играют.
Это было так: Дочь фараона в прекрасном костюме, её служительница у пруда, поросшего тростником, нашли младенца, и служительница подаёт этого младенца ей, т. е. <нрзб.> передаётся, настоящего климата зной как египетское утро в хороших костюмах.
Воспоминания художника И.Н. Щеглова о Боголюбовском рисовальном училище. Архив СГХРМ. Фонд 10. Опись 1. Ед. хр. 4.
Справка
Боголюбовское рисовальное училище было открыто 11 февраля 1897 года в здании тогда Саратовского Радищевского музея. Двенадцать лет… отделяли эту дату от дня, когда распахнул свои двери первый в России общедоступный музей. Основатель музея А.П. Боголюбов… был глубоко убеждён, что «музей без школы есть тело без души». Объездив, по его собственному выражению, пол-Европы, Боголюбов имел возможность заметить, какое большое внимание общество уделяло профессионально-художественному образованию, что помогало развитию художественных ремёсел в тесном взаимодействии с «высоким искусством».
…архитектор И.В. Штром учитывал указания Боголюбова о размещении музея и рисовальной школы. Объединение этих учреждений под одной крышей должно было способствовать реализации давней потребности в соединении теории с практикой, искусства с жизнью.
Рисовальной школе было присвоено наименование «Боголюбовское рисовальное училище» (БРУ). Оно являлось филиальным отделением санкт-петербургского Центрального училища технического рисования барона А.Л. Штиглица (ЦУТР), сыгравшего огромную роль в становлении художественно-промышленного образования в России. По мнению Боголюбова, руководство и покровительство авторитетного училища Штиглица, имевшего в своём распоряжении огромные по тем временам средства на организацию учебного процесса, а также на оплату труда преподавателей из числа крупнейших русских художников, были жизненно необходимы.
В 1887 году директор училища Штиглица М.Е. Месмахер при участии Боголюбова составил проект Устава Саратовского училища, который после многочисленных обсуждений с Городской думой и внесения ряда поправок был утверждён только в декабре 1895 года. В административном порядке БРУ находилось в ведении Министерства финансов по департаменту торговли и мануфактур. Руководство учебной частью вверялось Совету ЦУТР, хозяйственное же управление и попечение о развитии деятельности училища принадлежало Попечительному совету училища совместно с Саратовской городской думой. Своей целью данное образовательное учреждение имело преподавание рисования, черчения и лепки в применении к ремесленным производствам, а также подготовку по тем же предметам людей, желающих поступить в высшие технические учебные заведения. Продолжительность полного курса обучения не определялось каким-либо сроком, а зависела от успехов учеников. Обучение было платное, но неимущие воспитанники с разрешения попечителей от платы освобождались Принимались лица исключительно мужского пола, всех званий и вероисповеданий, не младше 12 лет. Первоначально учеников было принято более 90. Преподавателей – двое: выпускники ЦУТР В.П. Рупини, директор Радищевского музея и Боголюбовского училища, и П.Н. Боев. В списке «новобранцев» – известные ныне широкой художественной общественности имена – Александр Матвеев и Александр Савинов. Осенью было открыто женское отделение, на котором к концу 1897 года обучалось уже 60 человек, из них несколько монахинь. В числе первых учениц – Евгения Фёдорова, впоследствии преподававшая в училище, и Афанасия Шмидт (См.: Шмидт М.Л. В поисках моей родословной. Спб., 2004; Он же. Шмидты. Биогенеалогические очерки. Спб., 2008).
И.А. Жукова. Воспоминания И.В. Севастьянова о Боголюбовском рисовальном училище. Публикация материалов // Русское искусство нового времени. Исследования и материалы. Сборник статей. Пятнадцатый выпуск. М.: Памятники исторической мысли, 2013.
Неповторимость художника /И.Н. Щеглов/
…пожилой, седеющий человек. Просто одет: летняя куртка, шляпа, свободно повязанный галстук. Суетлив в движениях, очень чуток к чужой беде, просьбе. С ним уютно, нет напряжённости, мы, ученики, в его глазах уже художники…
Это было в 1940 году, я со своими друзьями поступил в Саратовское художественное училище. Иван Никитич вёл у нас занятия по живописи. Атмосфера увлечённости, самоотдачи царила на занятиях. Часто ходили всем училищем на генеральные репетиции трёх саратовских театров, на концерты в консерваторию. Не раз Иван Никитич был с нами в музее у полотен западных и русских живописцев. В одном из залов висела его работа. Он быстро проходил мимо неё, но мы, конечно, старались задержаться у этого небольшого полотна. Знали мы, что его работы есть и в Третьяковской галерее. …В запаснике музея мы рассматривали акварели учеников Боголюбовского рисовального училища, а также акварели, рисунки и офорты старых мастеров…
В момент учёбы Ивана Никитича в Боголюбовском рисовальном училище сильны были традиции передвижничества. Имя местного художника В.В. Коновалова – участника передвижных выставок и педагога – было особенно известно. В начале века процветало декадентство, уводящее от жизни в мир фантазии. В предреволюционные годы живопись становится абстрактной. Модные увлечения футуризма, кубизма также не привлекают художника Щеглова. Его волнуют больше импрессионисты и, особенно, П. Сезанн. Это увлечение вошло в живопись Ивана Никитича вполне естественно…
Иван Никитич в юности был знаком с моим отцом. Оба были отданы в «чужие люди» в мануфактурную лавку. Они, любознательные и оторванные от учёбы, в свободную минуту бегали к Ольге Сократовне Чернышевской, которая разрешала брать книги из библиотеки Николая Гавриловича… В конце 20-х годов моя старшая сестра Вера занималась в художественном техникуме. Она часто брала меня на занятия, на выставки, где я познакомился с её однокурсниками С. Ахвледиани, В. Климашиным, Н. Софьиным[1], К. Винтером, Б. Утцем, с педагогами П.С. Уткиным, А.А. Сапожниковым, Б.В. Миловидовым и И.Н. Щегловым. Мы – ребята – пропадали с утра до вечера на Волге. Часто можно было видеть Ивана Никитича с мольбертом. Хорошо помню его за работой у Казанского взвоза, зимой, полузамёрзшего, с кистями в руках, на которых были надеты меховая муфта (обрезанные концы тулупа). Писал не замечая ни нас, ребят, ни взрослых, был сосредоточен на этюде. Размеры полотен были большие. Это уже были картины. Живопись его была воздушной, солнечной, привлекательной, без изощрённости, с точным рисунком, написанной довольно пастозным мазком. Никакой замученности, черноты общих мест.
Ничего не отвлекало его в жизни. Он был рассеян, временами это казалось чудачеством, но занятия вёл увлечённо, успех каждого учащегося был для него собственной радостью. Натюрморты были простыми, но сколько было потрачено времени на них, в их подборе часто принимали участие и мы. Иван Никитич переживал вместе с учениками неудачи и радости, объективно оценивал сделанную работу. Наш друг Коля Орлов на уроке живописи писал акварелью. Натюрморт, положил удачно с одного прикосновения цвет. Иван Никитич сразу отреагировал, потирал ладони, говорил, что хорошо, что так угадано и нужно так продолжать дальше. Коля в следующий момент провёл по этому месту кистью – всё стало грязным. Больше всех был огорчён Иван Никитич. Мы же поняли ценность, неповторимость наших ученических работ, значимость наших занятий. По весне мы писали этюды на улицах города и на Волге. Он предупреждал не делать панорам, а брать скромные уголки природы, чтобы добиться нужного живописного результата. Наши занятия с Иваном Никитичем закончились на первом курсе.
1941 год – начало войны. Мы выезжаем на уборку урожая, строим за городом оборонительные сооружения. Рядом с нами был Иван Никитич. В свободную минуту рисовали. Вспоминаются слова, сказанные им: «Ребятки, если невозможно писать, нет под руками холста, кистей и красок, пишите мысленно. Это всегда поможет вам в будущем, не забывайте ни на минуту, что вы художники». Иван Никитич не был призван в армию по возрасту, но трудности военного времени делил с оставшимися учениками, продолжая преподавать в училище. Был очень огорчён смертью моего отца осенью 1942 года. Уходили на фронт друзья, ребята моего курса, в декабре этого года ушёл и я. 1981 год. Вл. Найденко.
Блеснёт Светик /М.Д. Егоров/
Шёл первый год войны. Саратов становится прифронтовым городом. …В эти дни сбитый над городом фашистский бомбардировщик стоял на центральной площади. …В этот год мастерская по живописи и рисунку была в маленькой комнате первого этажа, верхний этаж училища был отдан эвакуированному из Москвы ГИТИСУ. Осенью 1941 г. часть артистов МХАТа приехала в Саратов. Спектакли шли на сцене ТЮЗа. …мы вчетвером – я, Жора Кетов, Миша Голодаев и Ахмет Нурисламов – пошли в театр рабочими сцены. Работая по вечерам в театре, мы не бросали учёбы. В училище на нашем курсе стал вести живопись педагог, приехавший из Москвы Михаил Дмитриевич Егоров. До войны он вёл рисунок и живопись в Школе-студии МХАТ.
…начали писать маслом. Михаил Дмитриевич посмотрел на наши нехитрые этюдники, краски и кисти и предложил их привести в порядок. С красками было плохо, но всё же мы их иногда получали в училище. Заниматься было трудно, холодно. Мы старались как-то протопить буржуйку. В перерыве выдавались пончики, и мы их подогревали у печурки.
Был Михаил Дмитриевич пожилым человеком высокого роста, с седой шевелюрой. Часто в ходе разговора слышны были слова: «сфумато», «блеснёт светик»: он вёл беседы о технике живописи старых мастеров, давал советы по грунтовке холстов, обжиге рисовального угля, приготовлению орешковых чернил. Михаил Дмитриевич был саратовцем, занимался в Боголюбовском рисовальном училище, затем в Академии художеств. Началась первая империалистическая война, и ему не пришлось поехать в Италию, куда посылали успешно закончивших Академию. …Тяготея к классической манере письма, Михаил Дмитриевич нам давал задания копировать Рокотова, Левицкого в нашем художественном музее. Он обращал наше внимание на технику письма многих живописцев, на использование ими лессировок, цветного грунта. Постановки его были своеобразны. При подготовке очередного натюрморта был положен тулуп, сношенные валенки, кусок хлеба и несколько картофелин. Писать было интересно. Но часто можно было услышать от него: «Если устали или вам неинтересно на занятиях – бросайте. Надо остановиться, пока вам захочется продолжить. Это необходимо для того, чтобы с желанием вернуться к работе». ...часто на занятия он приносил большие фотофрагменты картин известных мастеров Возрождения, портреты Тициана, Рембрандта, Веласкеза. Мы разбирали каждый мазок. Всего один учебный год занимались мы с Михаилом Дмитриевичем. В 1942 г. весь наш курс ушёл на фронт. ...труд его не забыт. Портреты его кисти находятся в квартире-музее Н.В. Неждановой, в музее МХАТа, музыкальном музее им. Глинки, у семьи художника.
Х1. 1981 г. Вл. Найденко.
Незабываемое /А.В. Скворцов/
…Александр Васильевич Скворцов. Если удаётся встретить такого щедрого на отдачу человека, который не утаивает секреты своего мастерства, – это большое счастье.
…живём мы на тех улицах (Северной, Валовой, Кузнецкой, Приваловом мосту), где в давние времена стояли крепостные стены. Едем на Увек, где в это время проходили археологические раскопки. Узнаём, что в нашем городе открывается Дворец пионеров. ...я в кружке ИЗО. …Вели кружок несколько художников: Н. Муратов, К. Винтер, А. Кравцов, А. Бородин. Ими и другими саратовскими художниками были в это время исполнены панно во Дворце пионеров и скульптурная группа на фронтоне здания.
…организуется кружок гравюры. С другом Мишей Голодаевым пошли… Нас встретил Александр Васильевич Скворцов, небольшого роста, с весёлыми карими глазами. Первые занятия, показ досок, линолеума, штихелей, которыми можно было нарезать рисунок и сделать несколько оттисков. ...умел заинтересовать делом, гравюрой, не просто техникой её, а творчески, продуманностью, завершённостью. Многие из нас поступили в Художественное училище на живописное отделение (графического в это время не было). В 1940 г. я был принят в училище… …После войны вернулся в училище и продолжил учёбу. …Александр Васильевич… в это время преподавал в училище, вёл рисунок, к нему приходили заниматься офортом. В училище был офортный станок, и многие студенты занимались гравюрой…
Уже после поступления на отделение художественного оформления книги Московского полиграфического института, приезжая в Саратов, часто встречался с Александром Васильевичем и получал заряд творческого вдохновения. Незабываемы совместные поездки по Волге, в любимые им места, много раз им изображённые, встречи дома с ним и его супругой Ниной Степановной… Волга же была и оставалась его песней… Многочисленные его офорты, цветные акватинты потрясают звучностью и гармоничностью цвета, гравюры в технике «меццо-тинто» – мягкостью и глубиной тона.
Запомнился Александр Васильевич с небольшим этюдником, переделанным им для работы над офортами, на берегу Волги, у Пристанного или Зелёного острова. Об этом напоминают подаренные им офорты из серии «Зарисовки с натуры», а также присылаемые поздравительные буклеты с его офортами эти маленькие шедевры мастера… …в Саратове продолжает работать в офорте его ученица, моя однокурсница по училищу Нина Семёнова. 1973 г. Вл. Найденко.
Воспоминания художника В.Ф. Найденко о художниках А.В. Скворцове, И.Н. Щеглове, М.Д. Егорове. Архив СГХРМ. Ф. 10. Оп. 1. Ед. хр. 8.
*
У меня, в сущности, есть только один дар,
но настоящий дар: я умею понимать живопись
и умею раскрывать её другим.
Н.Н. Пунин.
…В какой-то степени это было счастье моей жизни, что я встретилась с такими людьми, как говорят теперь – харизматичными – как Николай Николаевич Гущин, как Юлиан Григорьевич Оксман, как Натан Эйдельман. Что я училась у Николая Николаевича Пунина, он учил нас видеть вещи. Он был приверженцем теории Вёльфлина, теории стилей…
Н.В. Огарёва. Галина Беляева: аудио-видео запись. 2000-е годы.
…в течение пяти лет я была его ученицей и слышала его лекции в Институте истории искусств. ...всё то, что говорил нам Пунин, не только запечатлелось в памяти, – это просто предопределило наше отношение к искусству. …Как он это делал? Только не красноречием. …Он писал блистательно, и читать его – наслаждение: так это ярко, так это легко. Как он говорил? У него не было красноречия, у него даже не было гладкости речи. Он говорил запинаясь, и всё-таки я могу сказать со всей ответственностью, что в его писаниях не отразился во всей полноте этот удивительный дар – раскрывать искусство.
О живописи, об искусстве… …его лекция – вы не помнили фраз, вы не помнили слов, но вы обладали картинами, вы обладали пониманием – полным пониманием тех художественных явлений, о которых Пунин говорил.
Был ли у него метод?.. Не было у него метода и приёма. …Пунин импровизирует. И, действительно, когда Николай Николаевич стоял перед экраном или перед картиной, он зажигался… Он говорил те слова, которые были не приготовлены, и всё-таки я не могу говорить об импровизации. Это не было просто какое-то словоизлияние, это был высокий профессионализм. Я даже могу сказать о строгости выступлений Пунина, потому что он говорил только о живописи, он говорил только об искусстве, он искал слов, он искал какой-то неуловимой адекватности, может быть и несуществующей, между словом и изобразительным образом. …Николай Николаевич очень тщательно и очень строго готовился к своим лекциям – чтобы не выходить за пределы того, что он должен был сказать.
…был ли Николай Николаевич эрудитом. Человек такой огромной культуры – был ли он эрудитом? Иногда Николай Николаевич цитировал. Он любил цитировать Христиансена, очень любил цитировать Мориса Дени, особенно его знаменитое высказывание: «Да, Морис Дени писал правильно: каждая картина, раньше, чем стать лошадью, женщиной, сражением, прежде всего является плоскостью, на которой в определённом ритме расположены цветовые пятна»
Теперь, когда уже прошло столько лет, как мы слушали его лекции, тридцать лет, сорок лет, – когда я читаю зарубежных и наших учёных, они только-только дотягивают до того, что нам говорил Пунин и что его ученикам было известно с университетской скамьи.
…у Николая Николаевича не было теории, не было определённого предвзятого подхода. ...он подходил к картине и начинал говорить. …Он показывал импрессионистическую картину – Моне, Писсарро – и говорил: «Товарищи, вы будете работать в музеях, вы храните и знаете старую живопись. Предположим, у вас прорвётся картина. Прорвётся картина художника ХVII века – портрет или натюрморт. Вам будет очень важно, где прорвалась эта картина, на изображении человека, лица, предмета или фона. Если вы узнаете, что прорван только фон, то (мы-то, эрмитажники, так и рассуждаем) вы скажете: “Ну, это ещё ничего, это невелика беда”. Но прорвите импрессионистическую картину. Неужели так важно, где она прорвётся – там, где изображён человек, небо или дерево». Вот это – новое понимание, как он называл, драгоценной поверхности холста. Этому он учил нас, когда показывал импрессионистическую живопись. И мы видели эту целостность, мы видели эту совокупность живописных явлений, которая появилась и была завоёвана импрессионистической живописью. И поймите, как нам скучно было потом слушать или читать, что импрессионизм потерял предмет, что было там какое-то неуважение к портретной модели и т. д., и т. д. Всё это уже было несущественно. Потому что Николай Николаевич показал нам ту новую шкалу ценностей, которую принесла с собой импрессионистическая живопись.
Я помню, как он блистательно – в одной фразе – говорил о различии между импрессионизмом и Ван Гогом: «Когда импрессионист кладёт мазок краски на холст – Моне или Писсарро, он фиксирует своё оптическое впечатление. Когда Ван Гог кладёт краску на холст, он реализует своё переживание».
О Сезанне он говорил неслыханно. ...в этом не было красоты; он говорил самые неожиданные, самые невероятные вещи… …он говорил о синем протекающем свете… о концентрации воздушной среды, которая трепетала в полотнах импрессионистов. Но у Сезанна, который стремился к строительству и конструктивности живописи, она приобретала характер синего протекающего цвета…
…он стоял перед нашей картиной Сезанна «Сосна в Эксе» и говорил: «Представьте себе сосну Шишкина, и потяните – предположим, вы хотите эту сосну выдернуть из картины. Потяните её за ветку – и за ней полезет ствол. Потяните за ветку сосну Сезанна – и за ней полезет соседний кусок неба». Ну как можно лучше, как можно красноречивей показать специфику живописи Сезанна?..
…Он понимал старую живопись отнюдь не хуже, отнюдь не менее остро, чем он понимал новую. ...ту же самую новую завоёванную живописную плоскость – он её видел, находил в старом искусстве.
…Он сравнивал Репина и Сурикова. Прямо скажу: не очень он любил Репина. В частности, он не любил его картину «Запорожцы». Он уверял, что никак не может понять, почему можно засмеяться при виде этой картины, никакого заразительного смеха он не видел и не любил он передний план, где эта запрокинутая голова, как он говорил, прорывает холст. Прорывать холст – на это он реагировал очень остро! Но с каким вдохновением он показывал Сурикова, как он ценил живописный дар Сурикова!..
Понимал он великолепно и старое классическое европейское искусство! Один раз, прекрасно помню, мы, набравшись всей этой премудрости – и о целостности, и о перетекании одного тона в другой, и о живописности, и о плоскостности, для занятия Николая Николаевича подготовили сравнительный анализ двух картин в Эрмитаже, это были натюрморты Яна Фейта и Снайдерса. И я безумно распиналась, когда пришёл Николай Николаевич, с радостью ему показала натюрморт Фейта и сказала: «Поняв у вас, что такое живописность, я нашла подлинное, настоящее воплощение этой живописной цельности. Всё диагонально, всё в динамике, всё перетекает одно в другое. Какая красота, целостность, плоскостность. И посмотрите на этого Снайдерса: всё разомкнуто, нет никакого единства, и (тут я была уверена, что я бью наверняка!) вы поглядите, ведь груша-то – она объёмная! Она же протыкает холст!»
Ох, как мне попало от Николая Николаевича! Он сказал: «Да вы же ничего не видите! Ведь Фейт – это пустая декоративность. …Поглядите на Снайдерса, ведь это подлинный великий художник, он же чувствует, что он изображает. Поглядите на эту грушу!» Потом он сказал высшее, что он мог сказать: «Да ведь этой груше Снайдерса Сезанн бы позавидовал!»
…из-за того, что он так владел анализом, у него была ложная репутация – якобы он формалист, а содержание, идея ему безразличны…
Как он показывал Курбе – с точки зрения содержания!..
…искусство обступало его, он видел его непрерывно… …показал на Русский музей и сказал: «Взгляните! Он же смотрит! Вот филармония не смотрит, театр не смотрит, а он смотрит!»
…возникали у него не только ложные ситуации, а подлинные настоящие конфликты. …Николай Николаевич делал отчёт об одной выставке советских художников… Он делал это со свойственной ему заботливостью, с тем же проникновением. Он говорил о различных тенденциях, об индивидуальных возможностях и невозможностях каждого мастера. И кто-то из зрителей сказал: «Николай Николаевич, а почему вы не говорите о картинах такого-то художника?» …это был очень известный художник, который получил Сталинскую премию. Николай Николаевич ответил: «Товарищи, мы сегодня говорим об искусстве. Какое же отношение эти вещи имеют к искусству?»
Этого, конечно, ему не прощали.
…нет Николая Николаевича, нет его поразительного восприятия, его, который, как лакмусовая бумага, отделил бы ложное от настоящего и не только бы отделил, а показал бы, почему это так.
А.Н. Изергина // Панорама искусств. Т. 12. Серия «Рассказы о художниках и писателях». М.: Советский художник, 1989. С. 163–172.
В конце сороковых годов из музея нового западного искусства начинают выносить полотна французских импрессионистов… Здесь разместится Академия художеств СССР. ...незадолго до закрытия музея его посетили президент Академии художеств А. Герасимов и К. Ворошилов, увлекающийся живописью – их связывали не только узы дружбы, но и родственные отношения. Во взглядах на искусство они были на редкость единодушны: музей закрыть, собрание расформировать.
В феврале 1947 года состоялось обсуждение выставки ЛОСХа. В обсуждении принял участие Пунин. Он обратил внимание на крайне низкую художественную культуру участников выставки и отметил, что на этом фоне выделяются лишь небольшие пейзажи художника В. Соколова. Владимир Серов, возглавлявший в то время ЛОСХ – его картины висели как раз напротив пейзажей Соколова, – вскочил, как подброшенный пружиной. Он кричал о наступлении на идеи, об опасности такой критики, которая вносит раскол в стройные ряды ЛОСХа. Казалось, что искусство находится на военном положении и все, немедленно вооружившись, должны встать на защиту… нет, не искусства – на защиту Серова.
В одной из своих статей он писал: «Пунина устраивает только то искусство, которое потеряло признаки всякого здравого смысла: только предельное уродство, маразм и разложение вызывают у него восторг». Статьи Серова множились, умножались и характеристики: «открытый и злобный враг реалистического искусства», «идейный вдохновитель космополитов», «матёрый враг советской культуры»…
Осуждённое за формалистическое трюкачество искусство наконец-то осознало свою задачу. В мастерских Академии громоздились портреты одного и того же человека и нескольких приближённых: с рабочими-нефтяниками и среди стахановцев, на Царицынском фронте и на празднике авиации, на партсъезде и с тружениками свекловичных полей, в Кремле и у Кремлёвской стены. Сталинская премия 1948 года была присуждена А. Герасимову за картину «Сталин у гроба Жданова».
…В Союзе Пунин прочёл доклад не о последних лауреатах Сталинской премии, среди которых были В. Серов и А. Лактионов, а на тему «Импрессионизм и картина». Это тогда, когда уже всем – даже школьникам – было известно, что импрессионизм – чума… И есть художественные критики, которые интересуются этим маразмом – они являются «реакционными и махровыми апологетами гнилой буржуазной культуры».
На третьей сессии Академии художеств избиению подверглись искусствоведы Лазарев, Грабарь, Эфрос, Тугендхольд, Пунин, художники Осмёркин, Фаворский, Тышлер, Фонвизин, скульптор Матвеев.
Верховенствовал на сессии А. Герасимов… «Надо понимать, – говорил Герасимов в заключительном слове, – что добрый злак растёт труднее и медленнее, чем сорная трава, и если дать волю сорной траве, она навсегда задушит добрый злак»…
Пунина арестовали 26 августа 1949 года. Последним, кто обнял его, была Анна Андреевна Ахматова. «И сердце то уже не отзовётся на голос мой, ликуя и скорбя. Всё кончено… И песнь моя несётся в пустую ночь, где больше нет тебя».
…что было дальше… (рассказывает) профессор Виктор Михайлович Василенко… – один из тех, кто встречался с Николаем Николаевичем Пуниным в абезском лагере…
«В 1952 году я работал на погрузке угля на шахте в Инте и там тяжело заболел инфекционным гепатитом, а когда стал выздоравливать, я не был пригоден для шахты и меня направили в Абезь. Это на реке Усе лагерь… …через неделю мне сообщили, что меня хотят видеть, и вечером тайком повели в один из бараков. Это был барак для тех лиц, престарелых или больных, которые не годны никуда на работу. ...меня подвели к нарам, на которых сидел пожилой человек, весь покрыт каким-то странным пледом, голова окутана полотенцем. Лица я не различал, в бараке было полутемно. Я остановился в недоумении. Человек протянул руку и сказал: «Добрый вечер, Виктор Михайлович, узнаёте?» Я всмотрелся и тихо произнёс: «Это Вы, Николай Николаевич? Как Вы сюда попали?» Вопрос был, конечно, нелепым, и я, сразу же сев рядом, сказал: «Вот и я здесь». …И вот эта весьма почитаемая мной личность предстаёт такой неожиданной и мало узнаваемой фигурой.
…Мы нечасто общались – днём я был, как правило, на работе, а он был болен и оставался в бараке. Самым близким к нему человеком был Лев Платонович Карсавин, он был профессором философии петербургского университета, затем эмигрировал, жил в Прибалтике, потом преподавал в Берлине, в Париже, в Сорбонне читал лекции по истории средневековой философии, дружил с Марселем Прустом, хорошо знал Матисса, Леже и так далее. Беседы Николая Николаевича со Львом Платоновичем… Оба сохраняли какую-то стоическую силу. Карсавин считал, что искусство родилось из стремления человека к совершенству, он говорил: когда мы общаемся с искусством, мы общаемся с совершенным, делаемся лучше. Это нравилось Николаю Николаевичу и он говорил, вот так – слегка театрально: «а вы знаете, Лев Платонович, это интересная и очень точно сформулированная мысль. Нельзя безнаказанно смотреть на совершенное, сам будешь совершенствоваться, даже если не хочешь».
…Нас хоронили без ящиков, в одной рубашке, на которой был номер, клали прямо в землю, в яму, выдолбленную в вечной мерзлоте. ...мёртв и похоронен между Воркутой и Интой на безымянном кладбище в Абези. Могила Пунина… среди тысяч… с низко обрезанными вешками, пронумерованными рядами.
…Жизнь его заканчивалась в большом бараке абезского лагеря. Этот барак был выстроен когда-то как гараж для грузовиков, и в нём удобно было разместить на двухъярусных нарах сотни заключённых. Один из заключённых назвал это странное сооружение фаланстером – излюбленным словом социальных утопистов, под коим подразумевали они дома-дворцы, объединяющие членов трудовой общины для отдыха после исполненного радости совместного труда во благо человечества. Абезский фаланстер… его железный свод, выгнутый… собирал влагу, методично капающую… …ставили жестяную посуду, и неуклонный звук тяжёлых капель, падающих с высоты, наполнял барак днём и ночью. Разговоры, которые вели в бараке, и споры уголовников, и ночные стоны – всё сопровождалось этим одинаковым… звучанием.
…разговоров об искусстве, как вспоминает в своих записках солагерник инженер Анатолий Анатольевич Ванеев, – было немало. Они велись в бараке на нарах, перед бараком, где солнце обогревало бугор с проплешинами травы, в тёплом среди зимней стужи сарае электростанции, где Ванеев работал электриком.
Сюда Николай Николаевич захаживал иногда погреться. Его высокая прямая фигура возникала в светлом проёме двери… Последнее время он видел плохо и ходил, опираясь на палку… Улыбаясь, он говорил: «Я что-то потерял сегодня масштаб». На электростанции произошёл разговор о Татлине и Малевиче. Пунин объяснял Ванееву: Малевич поклонялся геометрии и цвету, считал их независимыми от материального носителя. Способность видеть и располагать объёмы и формы в единственно возможном сочетании геометрии и цвета он называл супрематизмом. Татлин же считал, что форма определяется материалом вещи. Малевич и Татлин безудержно спорили между собой. Однажды Татлин вышиб из-под Малевича табурет, говоря: «попробуй усиди на геометрии и цвете без их материального носителя». Так понял и так записал этот разговор Ванеев.
Когда Ванеева переводили в другой лагерь, и Пунин прощался с ним, он сказал, что случайность событий и жизненных факторов – лишь кажущаяся случайность, а на самом деле есть особый смысл в их сочетании, некая высшая предопределённость, которая придаёт жизни внутреннюю законченность. «У жизни есть свой супрематизм», – сказал Пунин. Не имел ли он в виду, что неслучаен и этот фаланстер, собравший таких разных людей, как литовский врач Шимкунас, спасший в санчасти многих, в том числе и Пунина, известный богослов Карсавин и египтолог Коростовцев, поэты Сергей Спасский и Самуил Галкин, читающий стихи на непонятном еврейском языке, епископ Язорка и православный священник отец Иоанн, как сохранившие воспоминания об этом времени филолог Герасимов и искусствовед Василенко…
Как-то ночью всех разбудили, построили в колонну и под конвоем повели к большому котловану. Больных несли на носилках. Охрана расставила заключённых по периметру, но казнь не совершили. Эту страшную мистерию в северной империи Гулага разыгрывали не однажды… Каждый раз на кромке котлована люди прощались с жизнью, и каждый раз после краткого ужаса ожидания их возвращали в барак к нарам, пайке, собакам. Что это было: шутка палача или репетиция запланированного уничтожения людей…
Мало кто мог угадать тогда в старике в опорках и ватнике знаменитого искусствоведа, петербургского эстета… …с речью далеко не плавной, а бурной, захлёбывающейся, полной безошибочных наблюдений, Пунин обладал нечастым даром: чувствовать живописную, а не литературную сторону искусства, безошибочно отделяя подлинное его начало от имитации.
…Не революция привезла Пунина в авангард. Авангард привёз его в революцию. Он спешил сесть в этот поезд, чтобы мчаться вместе с ним…
…Александр Бенуа, вождь тогдашней художественной элиты… …был убеждён, что искусство может произрастать лишь на тщательно ухоженных почвах, что ему нужны традиции, нужна музейная атмосфера. Он боялся разгула художественной стихии, за которой угадывал полную гибель искусства, считая, что надо любыми путями охранять те богатства, которыми Россия уже владеет, что будущие богатства – дело сомнительное, а уже созданные – несомненны. Он полагал, что лучше отдать искусство во власть государства и его учреждений, чем отдать его на волю разнузданной толпы. Это, по его мнению, сможет оградить государство от «апофеоза уродства», от «бесовщины». А к «бесовщине» он одинаково относил Кандинского, Малевича, Пикассо, всех левых художников…
…Пунин считал, что именно сейчас перед русским искусством раскрылись доселе невиданные возможности. Попытка натурализовать живопись, предпринимавшаяся в течение двух веков, уводила от искусства. Теперь искусство становилось самоценной реальностью. «Раньше художник смотрел в мир как в окно, теперь он входит в мир», – писал Пунин.
…Луначарский… …Он был красноречив. Говорил о свободе для художника, которая наступила, о возможностях, которые открылись перед авангардом, – никаких присяг, никаких заявлений о преданности и повиновении! Представляется полная свобода!.. Говорил Луначарский убедительно, страстно, и программа, обрисованная им, Пунину понравилась. Особенно в части заботы о левых художниках и создании художественных студий. Дать людям холсты, кисти, краски, дать им свободу творить – разве не благородная задача.
…АХРР – хрипяще-рыкающей аббревиатурой обозначила себя группировка, ставящая задачу отображения окружающей действительности методом «героического реализма»… …В 1922 году идеологи АХРРа обратились в ЦК ВКП/б/ с просьбой «указать пути, по которым нам надо идти и работать как художникам», и получили указание идти на заводы, в рабочую массу, изучать и изображать её, ибо только рабочая масса «подскажет вам направление вашей деятельности».
«К чёрту беспредметников! – восклицал художник Е. Кацман. – Посмотрите на эти великолепные лица, затылки, полушубки, смотрите, как они сидят, разговаривают, едят, всё это живописно и великолепно».
…арестован по первому разу в августе 1921 года… …В следственном изоляторе ЧК на Гороховой Пунин столкнулся с Гумилёвым. Одного вели на допрос, другого – с допроса. «…Мы стояли (друг) перед другом, как шалые, в руках у него была “Илиада”, которую от бедняги тут же отняли».
Арестовали П.И Нерадовского, многие годы заведовавшего отделом Русского музея, Н.П. Сычёва, с которым Пунин дружил с давних времён (он был сотрудником редакции «Русской иконы…») Сычёв был отправлен на Беломорско-Балтийский канал, откуда в августе 1935 года писал Пунину «единственной для меня отрадой является живопись… Только этим я и живу. Не будь живописи, честное слово, немедленно окунулся бы навсегда в Онежское озеро…»
Его пристрастие – русская икона… Пунин не был её первооткрывателем… Тяжеловесные, с медлительной основательностью написанные труды не были, однако, похожи на стремительные писания молодого Пунина…
Живопись… схватывал её мгновенно судорожным порывом души. И мгновенность охвата, отблеск его личных чувств, его взволнованности лежит на небольших статьях, написанных в один присест, не переводя дыхания. Это был не стиль учёного, исследующего живопись по заранее выверенной схеме, но стиль поэта, владеющего словом и способного выразить им тончайшие движения чувств и самые неожиданные наблюдения…
В 1918 году Пунин совместно с Е. Полетаевым издал книгу «Против цивилизации». Те, кто знает об этой книге лишь по названию, предполагают, что она призывает к сокрушению культуры. Однако под цивилизацией имеется в виду комплекс тех благ, которых человечество добилось к двадцатому веку. Цивилизации противопоставляется культура – «власть над хаосом жизни», «интенсивное созидательное творчество». Именно в культуре выражается творческий потенциал народа. Если Европа, по Пунину, стремится заменить понятие «культура» понятием «цивилизация», то Россия обладает скрытыми силами с огромными запасами энергии… Через три года после написания книги её автор был арестован и, может быть, в подвале на Гороховой Пунин вспомнил свои слова: «отдельные индивиды могут, конечно, пострадать или погибнуть, но это необходимо и гуманно и даже спорить об этом – жалкая маниловщина, когда дело идёт о благе народа и расы и, в конечном счёте, человечества».
Николай Николаевич понимал искусство очень глубоко. Он любил касаться третьей, четвёртой и последующей, сразу не раскрывающейся внутренней содержательности живописных созданий; он говорил: то, что мы видим и то, что очень многие историки искусства изучают – это поверхность; нужно проникнуть за эту поверхность, то есть «уподобиться», то есть войти внутрь. И добавил: «Правда, это очень трудно, начинаешь задыхаться… Создания искусства различаются не столько по стилю, сколько погружением в глубину, насколько они погружаются в глубину». Сидящий рядом Лев Платонович Карсавин добавил: «Чем они ближе к Богу». Николай Николаевич не возразил, кивнул головой и пожевал губами…
Однажды Николай Николаевич спросил: «А знаете, чем различаются Владимирская Божья Матерь и Сикстинская Мадонна?»… Он сказал: «Так вот, милостивый государь (он так иногда обращался ко мне, младшему, и эти слова очень странно звучали, наверное, в бараке, где слышались крики, бормотанье какое-то, кто-то просто бубнил) – разница в том, что когда Сикстинская Мадонна смотрит на вас, то она видит вас таким, каким я вас вижу – в вашем бушлате, с вашими голубыми глазами, видит физически, а Владимирская Божья Матерь не видит вас совсем такого, как вы есть, то есть смотрит на вас и вас не видит, она видит только душу без вашей плоти, сущность, а не физическую оболочку. Вот почему эта икона приписывалась святому Луке: не за её внешние достоинства, а за сверхчеловеческое прозрение»…
Научная ценность статьи о Рублёве, опубликованная Николаем Николаевичем Пуниным на страницах журнала «Аполлон», достаточно велика, и всё же очарование её не только в научных наблюдениях, но и в том, что, автор, по собственному признанию, «возносит к иконе свою душу». Статья написана в 1915 году. Заканчивается она пророчески: «жизнь неумолима и жестока… Путь нашего искусства тернист, и венец нашего художественного гения – терновый венец»…
Виктор Михайлович Василенко
С. Михайловский. Н.Н. Пунин в супрематическом пространстве // Нева. 1989. № 6. С. 145–159.
Справка
Пунин Николай Николаевич (1888–1953)
1945, 20 апреля. Выступление Пунина против кандидатуры председателя Ленинградской организации Союза художников В.А. Серова (Раппопорта) на перевыборах правления Ленинградского отделения Союза художников (ЛОСХа). Развёртывание Серовым кампании травли и дискредитации Пунина.
1949, 15 апреля. Приказ ректора Ленинградского университета им. Жданова об увольнении профессора кафедры истории всеобщего искусства Н.Н. Пунина «как не обеспечившего идейно-политического воспитания студенчества».
1949, 26 августа. Арест. Изъятие рукописей и дневников из архива Пунина. Направление в Дом предварительного заключения. Следствие.
1950, март. Перевод в Лубянскую тюрьму в Москве. Осуждён Особым Совещанием при МГБ. Виной Пунина было «преступное» убеждение, что Сезанн и Ван Гог – великие художники.
1950, осень. Этап в инвалидный лагерь в Абезь (Коми АССР). Вологодская пересыльная тюрьма. Прибытие в лагерь. Условия содержания заключённых. Пребывание в больнице.
1953, 21 августа. Смерть Н.Н. Пунина в лагерной больнице. Похоронен на лагерном кладбище в посёлке Абезь.
Реабилитирован 26 апреля 1957 г. Президиумом Ленинградского городского суда с формулировкой «недоказанность вины». – Каминская Анна Генриховна, внучка искусствоведа Николая Пунина.
Картина и икона
…Живой не может не дышать, духовно живой не может не молиться. …Это предстояние пред Богом, эту молитву, составляющую дыхание духовной жизни, выражает икона. …В иконе всегда царствует узаконенная традиция, а не индивидуальный произвол; поэтому и значение её не ограничивается ни рамками времени, ни принадлежностью тому или иному народу.
Чтобы хоть отчасти понять глубину, которая открывается иконописцу, рассмотрим некоторые иконы.
В Библии повествуется: Патриарх Иаков однажды боролся с Богом, после чего получил наименование Израиля.
Как же посмотрел на это же событие иконописец. Он не показывает земной обстановки, он увидел непреходящий смысл и значение Библейского рассказа.
…глубокая истина, что, как бы ни напрягался человек в своей борьбе с Богом, вся его деятельность в этом направлении, в чём бы она не выражалась, ничтожна и бессильна, как у ребёнка, ибо Кто – Бог, и кто – человек?! …иконописец изобразил Иакова отроком. Это означает, что всякий, у кого собственная воля не покорилась всеблагой воле Божией, ещё противоборствует Ей сознательно или бессознательно, такой младоумен, не совершен в духовном возрасте, он ещё отрок, и ему надо много пожить, чтобы прийти в возраст мужа совершенна.
Сам Ангел Иеговы на иконе не только не прилагает никаких усилий в борьбе, но приклоняется к борющемуся и десницей поддерживает его голову… …в этой иконе (приписываемой Преподобному Андрею Рублёву) выражена сверхвременная, духовная сущность богоборчества как каждого человека, так и всех племён и народов всех веков…
Образ Божий – неотъемлемая принадлежность каждого человека, так что, когда мы видим священнослужителей, кадящих сначала престол, потом иконы, а затем молящихся, мы должны знать, что они кадят не нашей внешности и не лицу нашему (личности), а образу Божию в нас…
Из икон Двунадесятых праздников остановим кратко внимание на образе Пресвятой Троицы Рублёва, написанной в похвалу Преподобному отцу, Сергию Радонежскому.
Её основа – эпизод, рассказанный в Библии о явлении трёх странников Аврааму. …явлена сокровенная тайна Самой Пресвятой Троицы в её вечности (Ангелы вписаны в круг – символ вечности), во взаимном согласии и подчинении (склонение голов), в жертвенной любви – предмет безглагольной беседы Ангелов – спасение мира Жертвой Христовой. На столе благословляется Чаша с головой жертвенного Агнца или Тельца – символ Евхаристии. Икона – литургическая тайна. Внутренняя жизнь Пресвятой Троицы. Её Лик – бесконечный, невозмутимый, «свышний мир» Горнего мира, струящийся в вечном единстве и согласии. От иконы веет на предстоящего тишиною и бесстрастием… «Да молчит всякая плоть человеча, и да стоит со страхом и трепетом (пред Троицей) и ничто же земное в себе да помышляет; Царь бо царствующих и Господь господствующих приходит заклатися и датися в снедь верным…»
Лекция Марии Николаевны Соколовой, прочитанная в Московской Духовной Академии в 1966. Публикуется в сокращении // Московская патриархия. 1981. № 7.
Ольга Фёдоровна Корпакова
Вспоминая военное время, написала по нашей просьбе:
В 43-м году штаб ПРИВО, где я тогда служила вольнонаёмной, был переведён в Куйбышев, а меня назначили в ДК консультантом художественной самодеятельности.
Однажды пришли двое молодых людей, которые после ранения лежали в саратовском госпитале и ждали назначения в часть.
С одним из них мы разговорились. Юра Забинков, питерский студент, совсем ещё мальчишка, хулой, с тонкой шеей, чёрный, как галчёнок, увлекался поэзией. И мы порой говорили с ним о любимых поэтах, о новых стихах К. Симонова, о газетной публикации строчек из «Книги про бойца» А. Твардовского, а потом он стал читать свои стихи. Одно его стихотворение я запомнила как говорится с голоса. А потом я прочитала его Г.А. Гуковскому, с которым однажды ездили в Татищево, где формировались какие-то части и где Георгий Александрович читал лекции, а я рассказывала о стихах, о новых песнях.
– Талантливый мальчик. Жалко, убьют. – Ну почему же сразу убьют? – Такие интеллигенты, с тонкой шейкой погибают в первую очередь.
Вот эти стихи… ОТЦУ
– Я обычно не вижу снов – / что ж, усталость берёт своё. / Чуть заснул на пару часов / погрузился в небытиё. / И лишь изредка, сну во след, / что-то в памяти тает дрожа – / так сбегает дыхания след / с острия стального ножа. / О твоей беспокоясь судьбе, / мне весь свет без тебя не мил, / долгим вечером о тебе / я с товарищем говорил. / А заснув, увидал во сне, / что с началом нового дня / ты пришёл, дорогой ко мне. / Ты пришёл / и тихонько обнял меня. / На родного лица черты / я, смеясь и плача, глядел, / – Как я рад, что вернулся ты, / как ты всё-таки похудел. / Но зачем ты сказал «прости»?, / ты ушёл, не велел грустить / и меня не позвал с собой. /Я рванулся тебе вослед / и проснулся – вокруг меня / начинался разведкой рассвет, / наступленье нового дня. / Но твой голос в ушах не стих, / о любимый, не уходи, / я тепло объятий твоих / ощущал на своей груди. / И границы сна разорвав / и не зная, что кончен он, / я тогда не поверил в явь / и надолго поверил в сон. –
Странно, что так надолго сохранилось это в памяти. Юра Забинков исчез неожиданно, видимо, получил назначение и был сразу отправлен на фронт. Я ничего не знаю о его судьбе. Не знаю даже, как пишется его фамилия: Забинков, Зыбенков…
– …комментарии? Просто фактология… Читать другие стихи Юры? Ну нет, там такие стихи в альбом – это уже не положено. Это вот то, что можно. Остальное просто личное.
Заиметь собственное мнение…
Ольга Фёдоровна Корпакова! Опять у неё в гостях. Ей 95 лет – будет 12 июня: памяти позавидовать, – она, старый музейный друг, вводит нас в контекст архивной информации.
Ольга Фёдоровна своё мнение имеет. Уж так не спится, но – телефон под рукой, а брат, на десять лет моложе:–…да как же у него язык поворачивается: – «Сталин спас русский народ!» – Это как же он спасал?
Лида говорит, что вы её упрекали – не поздравили с Пасхой.
Мы росли когда, праздновали всё – и Рождество, и Крещение и всё прочее. И одновременно – Май и Октябрьскую. А соседка у нас говорила – Ну чего ж тут у нас вблизи-то есть… то Парижская коммуна, то ещё что-нибудь. А я всегда вспоминала, у Островского есть – приходит там купец к своему приятелю. Ну, жена того упрекает, он говорит – Матрёна Ивановна! Да что вы? – А что? А что сегодня-то? – Ну как, Матрёна. Первая пятница на этой недели! – Вот я всегда – мы тоже всегда искали первую пятницу на этой неделе. Собраться, поговорить, чаю попить, пироги и пирожки там испечь, – просто счастливы! И всё равно в эти дни ничего не вкладывали. Единственное вот для меня, что Рождество было – просто, я говорю – по Диккенсу, по Андерсену, по Толстому… как далее они там едут к дядюшке в поместье. Это просто вот какая-то была удивительная нежность и красота. К Пасхе я равнодушна была совершенно, а вот в Рождество что-то было такое особенное… А это всё было так же, как все остальные праздники отмечали – встречались, маскарадились. Всё что надо. Хорошее было время. Компания у нас была хорошая. Родители были очень хорошие люди. Повезло мне. Шибко повезло. Да! Ещё вот наследство такое вот получилось, что девяносто пять годов. С ума сойти!
…Давным-давно нет уж моих, да не то что сверстников, а моложе гораздо. Ну ничего, не жалуюсь – всё равно, всё равно какие-то радости есть. Но читать – это не могу, конечно – самое тяжёлое. Ничего делать не могу – вязать, шить, Господи, я такая мастерица была. Ну – радио слушаю, телевизор больше слушаю, чем смотрю. Передачи есть замечательные… «Наблюдатель», «Главная роль» – очень хорошие передачи. Концерты прекрасные. Так что нет – жить можно! Ничего…
Сиротами становимся и взрослыми сразу становимся. Ничего, девочки, сколько-то ещё поживём…
…и шила всё сама, фасоны все сама придумывала. Ну ничего!
… как невестка говорит: – начиталась с четырёх лет! Вроде как бы даже в укор… Четырёх лет не было – научилась читать. Даже не помню… не учил никто. Просто росла как-то в этой атмосфере, вот и… – все любили читать. Бабушки мои: …такая была любительница до самого конца. Бабушка другая – любила, но она любила, чтобы ей читали, сама она ленилась… – Некрасова она любила, которого я не больно любила, но…
Кем были бабушки наши? Никем. Были жёнами…
Матери!
У папиной матери был единственный сын, единственная невестка, единственная внучка. Не любила никого! Ни мужа, ни сына, ни внучка – никого. Как у такой матери вырос такой папа – не знаю… Дедушка хотя был очень хороший добрый человек. А она была такая! Всё грозилась: – Вышвырну вас! Дом продам! – дом был на неё прописан, и она говорила: – Дом продам, вас всех выселю! – Слушать любила – это вот она любила. А вот кричать – это она… – дедушка бывало говорил: – Что ты поесть-то не дашь! – А мама говорила: – Входит… – у нас когда весь дом был, у нас был длинный-длинный коридор и из него была дверь в прихожую, а потом дверь в её половину – мама говорила: – Придёт, как туча накроет… – бедный дедушка. Они же просто приехали из деревни, – бабушка вот вытащила, значит, мужа из Бахметьевки в Саратов…
Другой дедушка Лаврентий был… ну вот он приезжал когда-то сюда. Он был, как Никола Угодник был – вот такие вот волосы белокурые совершенно – ну, кудрявые-то они все были. И папа тоже, у него тоже была пышная шевелюра… Лаврентий – голубые глаза – добрейший вот, светлый-пресветлый был замечательный. Ну, жену его я плохо помню… совершенно прелестный был человек, и было большое хозяйство. Было четыре сына с невестками – никаких рабочих, ни наёмных не было. Но было большое хозяйство, которое, конечно, сразу в тридцатом году разорили. А в тридцать третьем они умерли с голоду буквально – в прямом смысле этого слова. Вот так. Всё отняли абсолютно, так что… Мы тоже в общем – хоть не в прямую, но всё равно… А крёстный мой дядя Володя – ну это папин друг был – тоже. У него был туберкулёз, он занимал какую-то самую такую незначительную должность. Ну какую-то, не рабочий… В тридцать четвёртом его забрали – я говорю, ну он действительно острый на язык был, он мог какой-нибудь анекдот рассказать. И вот, значит был открытый процесс – это тогда суды были такие. И мама с папой ушли на этот процесс, на этот суд.
Справка
Постановление ЦИК СССР от 01.12.1934 «О внесении изменений в действующие уголовно процессуальные кодексы союзных республик»
Центральный Исполнительный Комитет СССР
Постановление
от 1 декабря 1934 года
О внесении изменений в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик
Центральный Исполнительный Комитет Союза ССР постановляет
Внести следующие изменения в действующие уголовно-процессуальные кодексы союзных республик по расследованию и рассмотрению дел о террористических организациях и террористических актах против работников советской власти
1. Следствие по этим делам заканчивать в срок не более десяти дней
2. Обвинительное заключение вручать обвиняемым за одни сутки до рассмотрения дела в суде
3. Дела слушать без участия сторон
4. Кассационного обжалования приговоров, как и подачи ходатайств о помиловании, не допускать
5. Приговор к высшей мере наказания приводить в исполнение немедленно по вынесении приговора
Председатель ЦИК Союза ССР
М. КАЛИНИН
Секретарь ЦИК Союза ССР
А. ЕНУКИДЗЕ
И рассказывают мама с папой, что когда дяде Володе дали пять лет тюрьмы – он увидел их и стал показывать рукой – пять пальцев, пять лет – не расстрел, не десять, а пять лет всего. И вот он сидел в Астрахани. Ну тамчто – селёдкой кормили, пить не давали – это понятно. Но там, значит, было такое наказание, карцер такой своеобразный. Была какая-то вот такая площадка – абсолютно ни окон, ни дверей. И снизу поднималась вода, – человек мог только вот так стоять – и снизу поднималась вода, и он не знал, когда она остановится. А оказывается, там как-то следили и когда вот до сих пор вода поднималась, её выключали. А человек не знает – может, вот сюда она подойдёт.
Так что всё было.
А мамина приятельница тётя Дуся – совершенно прелестная была женщина. Муж у неё был инженер, работал в Крытом рынке – там какое-то оборудование. И вот когда там случился этот взрыв – тоже в тридцатом каком-то, я уже не помню году, его сразу расстреляли. А её посадили. У неё было двое сыновей – детки в приют или куда там отправили, её куда-то на Дальний Восток. И она выжила благодаря тому, что она необыкновенная была в этом смысле счастливица. Она говорит – мне только стоит голову положить, а ноги там неважно. И она засыпала. И потом она была такая приветливая, такая ласковая. У неё не было там, – ни Нина, ни Федя: Ниночка, Лёлечка, всё так… И она выжила. А из детей там младший был – или наоборот, старший – Борис, у него стала шизофрения. Он так и умер в психушке. Но тем не менее у него какие-то просветы наступали, она его брала домой и она говорила – нет, Боринька хороший. И вот в какие-то минуты на него опять что-то находило: – Боринька хороший…
Прожили.
А брат моложе на десять лет. Он был инженером, работал в научно-исследовательском институте, на четвёртой, что ль, Дачной. Вот закрыли этот институт, такой известный был – закрыли его в девяностые годы…
…а с учёными это вот тяжелее. Потому он по-другому оценивает историю советскую, чем я. Да! Он мне один раз сказал: – Сталин спас русский народ! – Я прямо обомлела. Это как же он спасал-то? Это я вам говорила, что в двадцать втором году Ленин увидел, что народ голоден, голый и босый – ввёл НЭП. И несмотря на то, что хозяев всех – кто к стенке, кто успел уехать – оставались люди, которые знали дело и буквально, ну в считанные месяцы всего стало много, всего можно было купить. И всё, что сделал, – Сталин после смерти Ленина отменил НЭП, отменил ПОМГОЛ – помощь голодающим… Потому, что народу было много – не прокормить. Ну, тут конечно – вот это вот взаимное уничтожение: отец на сына – брат на брата. Народу поубавилось, но всё равно много. Тогда, значит, придумал коллективизацию – полностью разорил крестьянство, уничтожил крестьян совершенно.
У нас в тридцать третьем году просто на улице валялись трупы. В Саратове с улиц по утрам грузовики собирали умерших с голода. Детские игры наши – ребятишками забрались в морг при университете, а там на наших глазах у мёртвого человека поднятая рука медленно опустилась. Потом узнали – ничего сверхъестественного, окоченевшие мышцы расслабились…
Нам повезло, конечно. Чего мы только не насмотрелись.
Тут пошёл уже великий террор – опять народу поубавилось. Задумал – в Финляндию полезли: – ещё там полтора миллиончика оставили. Ну, тут уж приспела Великая Отечественная. А когда началось всё – в ужасе девять дней не мог народу показаться… А начал-то – не товарищи, даже не граждане, а братья и сёстры – вспомнил своё семинарское прошлое.
…единственный человек, который способен вызвать такую ненависть. А брат считает, что Сталин спас русский народ – так заявил! Этот упырь сидел в Кремле и навешивал себе разные эти, как они называются – военные чины и дошёл до генералиссимуса… Смех курам – генералиссимус!
А потом опять затеял дело врачей, космополитов – без конца уничтожал людей, без конца… …сколько б ещё погибло светлых голов.
А сейчас обратно кто-то старается просто тащить – ужас просто. Это совершенно бесчеловечный человек – абсолютно. Вот уж они с Гитлером братья – оба недоучки, оба такие властолюбцы, оба недоверчивы подозрительно – бесконечно, оба не жалели людей нисколечко.
Нет, – это такая людоедская тридцатилетняя была жизнь – ужас просто. Они мне говорят – Да никаких ужасов не было. – Это вот уже, значит, жена его – я говорю: – Галь! Ты в тридцать восьмом году родилась. Как ты могла знать что-то? – Ну, я всё же жила – всё-таки пятнадцать лет при нём жила. – Неужели ты думаешь, что родители вот детям могли об этом рассказывать? Там слово боялись сказать! А уж – когда машина останавливалась – это всё! – просто знали: – за кем только?
А лицемерие какое? Вавилов Сергей Иванович: – Я не могу быть Президентом Академии. У меня враг народа брат – Вавилов Николай Иванович. – Берёт трубку: – Лаврентий. Что там у нас с Вавиловым? Умер? Ах, какая беда. Такого человека не уберегли. – Ведь это надо, какой цинизм бесконечный!
Нет, нам, конечно, повезло очень. Чего мы только не насмотрелись… воспоминания просто убивают. Ну вот! Это когда я вот так ночью не сплю, разговариваю с братом об этом времени – потом не то что уснуть, остаёшься с такой головой: – Все мы ходили под богом. / У бога под самым боком. / Бог жил не в заоблачной дали, / Его иногда видали, / Живого на Мавзолее. / Он был умнее и злее того, иного, / Другого по имени Иегова! –
Точно!
Ну, – всё удивительно! Ладно, девочки. Ничего. Живём.
Аудио-видео запись. Галина Беляева. 2018.
Из 2018 года
Маркс приближается…
У нас было много марксистов… Обстановка изменилась – и марксисты все куда-то исчезли. Возможно, притаились. Если завтра власть предъявит запрос на марксистов, то они, возможно, вновь появятся.
Марксизм очень удобен для преподавателей. Чем удобен? Тем, что думать не надо, в нём уже всё придумано. В марксизме удивительно простые правила, следуя которым, ты упрощаешь мир и создаёшь видимость его понимания… Я думаю, многие сегодня тоскуют… по истории как борьбе классов…
Маркс – это традиция. И не наша традиция… Европейская культура, можно сказать, Маркса «переварила», как свою неотъемлемую часть… Маркс стал уже прошлым, частью истории, а вот в России он «застрял». Он пока ещё наше настоящее… Почему? Потому что уже нет того общества, адекватной формой описания которого был «Капитал». Уже умерло трудовое общество, и капитал осуществляет своё движение вне связи с трудом. Теперь не труд определяет организацию общества, а общество определяет место, в котором труд влачит своё жалкое существование.
…Вот был у нас такой философ Мераб Мамардашвили, очень одарённый, очень эрудированный. Он, будучи абсолютным, как я теперь понимаю, антикоммунистом, долго и плодотворно сотрудничал в разных коммунистических изданиях. Типологически он равен был Горбачёву, который возглавил коммунистов, зная себя антикоммунистом. И тот, и другой были, по своему существу, провокаторами. Так вот, Мамардашвили однажды захотел обсудить какие-то проблемы европейской философии с Сартром. Но Сартр отклонил его предложение, пояснив, что не видит смысла встречаться с тем, кто не причастен к истории и духу европейской интеллектуальной мысли.
Конечно, мы и сейчас находимся в таком странном положении по отношению к европейской мысли – как туристы где-нибудь в Париже. Ну, вот Эйфелева башня, вот Лувр, вот Версаль – всё понятно, да? Но это не Париж – это его экскурсионная версия.
Вот такую «экскурсионную» демо-версию Маркса мы с радостью и приняли, и начали воплощать в жизнь… И ты начинаешь читать: «товар-деньги-товар», «деньги-товар-деньги»…
Но ведь на языке оригинала, на немецком языке – это вообще совсем другой «Капитал»! Немцы, конечно, могут к нему в любой момент вернуться, могут и не возвращаться – но это их Маркс, а не наш. Мы – не немцы. Мы – русские, вот в чём дело.
Фёдор Гиренок, доктор философских наук, профессор МГУ им. М.В. Ломоносова // Завтра. Апрель-май 2017. № 17 (1273).
Воля – советская
– Что такое религия? – не унимался экзаменатор.
– Предрассудок Карла Маркса и народный самогон.
– Для чего была нужна религия буржуазии?
– Для того, чтобы народ не скорбел.
– Любите ли вы, товарищ Пухов, пролетариат в целом и согласны за него жизнь положить?
– Люблю, товарищ комиссар, – ответил Пухов, чтобы выдержать экзамен, – и кровь лить согласен, только чтобы не зря и не дуриком!
– Это ясно! – сказал экзаменатор и назначил его в порт монтёром для ремонта какого-то судна. Судно то оказалось катером, под названием «Марс». В нём керосиновый мотор не хотел вертеться – его и дали Пухову в починку. С. 20.
– Днём пришёл опять морской комиссар.
– Ну что, пустил машину? – спрашивает.
– А ты думал, не пущу? – ответил Пухов. – Это только вы из-под Екатеринодара удрали, а я ни от чего не отступлю, раз надо!
– Ну ладно, ладно, – сказал довольный комиссар. – Знай, что керосину у нас мало – береги!
– Мне его не пить – сколько есть, столько будет! – положительно заявил Пухов.
– Ведь мотор с водой идёт? – спросил комиссар.
– Ну да, керосин топит, вода охлаждает!
– А ты норови керосину поменьше, а воды побольше, – сделал открытие комиссар.
Тут Пухов захохотал всем своим редким молчаливым голосом.
– Что ты, дурак, радуешься? – спросил в досаде комиссар.
Пухов не мог остановиться и радостно закатывался.
– Тебе бы не Советскую власть, а всю природу учреждать надо, – ты б её ловко обдумал! Эх ты, мехоноша!
Услышав это, комиссар удалился, потеряв некую внутреннюю честь. С. 22-23.
…ночевал в гостях Каждый знал, что его ждёт на улице арест, ночной допрос, просмотр документов и долгое сидение в тухлом подвале, пока не установится, что сей человек всю жизнь побирался, или пока не будет одержана большевиками окончательная победа.
А меж тем крестьяне из северных мест, одевшись в шинели, вышли необыкновенными людьми, – без сожаления о жизни, без пощады к себе и к любимым родственникам, с прочной ненавистью к знакомому врагу. Эти вооружённые люди готовы дважды быть растерзанными, лишь бы и враг с ними погиб и жизнь ему не досталась. С. 25-26.
– Ты – рабочий? – спрашивал Шариков у Пухова
– Был рабочий, а буду водолаз! – отвечал Пухов.
– Тогда почему ж ты не в авангарде революции? – совестил его Шариков. – Почему ж ты ворчун и беспартиец, а не герой эпохи?..
– Да не верилось как-то, товарищ Шариков, – объяснял Пухов, – да и партком у нас в дореволюционном доме губернатора помещался!
– Чего там дореволюционный дом! – ещё пуще убеждал Шариков. – Я вот родился до революции и то терплю! С. 36.
– Пухов! Война кончается! – сказал однажды комиссар.
– Давно пора – одними идеями одеваемся, а порток нету!
– Врангель ликвидируется! Красная Армия Симферополь взяла! – говорил комиссар.
– Чего не брать? – не удивлялся Пухов. – Там воздух хороший, солнцепёк крутой, а Советскую власть в спину вошь жжёт, она и прёт на белых!
– При чём тут вошь? – сердечно обижался комиссар. – Там сознательное геройство! Ты, Пухов, полный контр!
– А ты теории-практики не знаешь, товарищ комиссар! – сердито отвечал Пухов. – Привык лупить из винтовки, а по науке-технике контргайка необходима, иначе болт слетит на полном ходу! Понимаешь эту чушь?
– А ты знаешь приказ о трудовых армиях? – спросил комиссар.
– Это чтобы жлобы слесарями сразу стали и заводы пустили? Знаю! А давно ты их ноги вкрутую ставить научил?
– В Реввоенсовете не дураки сидят! – серьёзно выразился коммиссар. – Там взвесили все за и против!
– Это я понимаю, – согласился Пухов. – Там – задумчивые люди, только жлоб механики враз не поймёт!
– Ну, а кто ж тогда все чудеса науки и ценности международного империализма произвёл? – заспорил комиссар.
– А ты думал, паровоз жлоб сгондобил?
– А то кто ж?
– Машина – строгая вещь. Для неё ум и ученье нужны, а чернорабочий – одна сырая сила!
– Но ведь воевать мы научились? – сбивал Пухова комиссар.
– Шуровать мы горазды! – не сдавался Пухов. – А мастерство – нежное свойство! С. 37-38.
– Чего ж твои монтёры делают? – спрашивал политком.
– Как что? Следят непрерывно за судовыми механизмами!
– Но ведь они не работают! – говорил политком.
– Что ж, что не работают! – сообщил Пухов. – А вредности атмосферы вы не учитываете: всякое железо – не говоря про медь – враз скиснет и опаршивеет, если за ним не последить! С. 39.
– Ты зачем приехал? – спросил Шариков, ворочая большие бумаги на дорогом столе и разыскивая в них толк.
– Укреплять революцию! – сразу заявил Пухов.
– А я, брат, Каспийское пароходство налаживаю, только ни хрена не выходит! – спроста объяснил Шариков.
– А ты чего писцом стал: бери молоток и латай корабли лично! – разрешил Пухов мучения Шарикова.
– Чудак ты, я ж всеобщий руководитель Каспийского моря! Кто ж тогда будет заправлять тут всей красной флотилией!
– А чего ей заправлять, раз люди сами работать будут? – разъяснял Пухов, ничего не думая.
Шариков, однако, скучал по корабельной жизни и тяжело вздыхал за писчим делом. Резолюции он клал лишь в двух смыслах: «пускай» и «не надо». С. 42-43.
– Общность! Теперь идёшь по городу, как по своему двору.
– Знаю, – согласился Пухов, – твоё – моё – богатство! Было у хозяина, а теперь ничьё!
– Чудак ты! – посмеялся Зворычный. – Общее – значит, твоё, но не хищнически, а благоразумно. Стоит дом – живи в нём и храни в целом, а не жги дверей по буржуазному самодурству. Революция, брат, – забота!
– Какая там забота, когда всё общее, а по-моему – чужое! Буржуй ближе крови дом свой чувствовал, а мы что?
– Буржуй потому и чувствовал, потому и жадно берёг, что награбил: знал, что самому не сделать! А мы делаем и дома, и машины – кровью, можно сказать, лепим, – вот у нас-то и будет кровно бережливое отношение: мы знаем, чего это стоит! Но мы не скупимся над имуществом, другое сможем сделать. А буржуй весь трясся над своим хламом! С. 58.
…с Пухова взяли подписку – пройти вечерние курсы политграмоты. Пухов подписался, хотя не верил в организацию мысли. Он так и сказал на ячейке: человек – сволочь, ты его хочешь от бывшего Бога отучить, а он тебе Собор Революции построит!
– Ты своего добьёшся, Пухов! Тебя где-нибудь шпокнут! – серьёзно сказал ему секретарь ячейки.
– Ничего не шпокнут! – ответил Пухов. – Я всю тактику жизни чувствую. С. 67.
Душевная чужбина оставила Пухова на том месте, где он стоял, и он узнал теплоту родины, будто вернулся к детской матери от ненужной жены…
– Хорошее утро! – сказал он машинисту.
Тот потянулся, вышел наружу и равнодушно освидетельствовал: – Революционное вполне. С. 71-72.
Андрей Платонов. Сокровенный человек // Происхождение мастера. Повести, рассказы. Кемеровское книжное издательство. 1977.
Тюрьма – мама, лагерь – папа
– Базарить за наш разговор не надо, приказ есть секретный об уничтожении воровских группировок… Сукам дали три вагона. Катают по каторгам. Трюмят всех подряд. С.224.
– Значит, этап пришёл…
– Ночь! Какие этапы?!
– Всё-то ты знаешь, тебе бы с Хрущёвым работать.
– Посидишь с моё…
– Сучий этап. Все педагоги со стажем, и трюмиловки не избежать.
– Воров суки режут… Как скот. Отречения не просят, режут, и всё тут…
– Охрану сняли…
– Вот ты… Ты – законопреступник и таковым себя признаёшь. Я же живу по своим законам. Их не преступал, следовательно – сижу безвинно. Греха на мне нету. Он – подо мной. Я над ним царствую. Ты – под грехом… Задавил тебя, как крест в сто пудов. Того и гляди – жилы лопнут. Разное у нас состояние.
– Но сидим-то всё равно вместе?
– Вместе, да по-разному. Дома я, Вадим. Худой, но мой. Ты непрошеным гостем посиживаешь, никак с собой не умиришься…
– Партия тоже царствует над грехом, потому безгрешна.
– Э-э-э! Ереси у тебя в голове много. По-твоему, вором стать – всё едино что в коммунисты записаться? Слепой ты, разницы не понимаешь существенной. Партия – сучье стадо, где чем больше соврёшь, тем выше взлетишь. Самый большой лгун в Мавзолее лежит. Все на него косяка давят и думать должны по-евонному. Свои мысли – под замок, а коли какая выскочила, как у тебя, допустим, значит, самого замкнут. Но человек – существо вольное, имеет соблазн рассуждать. Теперь подумай и прикинь: кто ближе к человеческому образу, вор или коммунист?
– Я – историк по образованию, – весомо произнёс зэк. – Много лет работал в государственном партийном архиве. Защитил докторскую, полшага оставалось до членкорства… и несколько ослеплённый успехами… Так вот, писал выступления виднейшим государственным деятелям. Естественно – общался, беседовал. …В своё время, будучи студентом, пивал чай у самого Емели Ярославского (Миней Израилевич Губельман. 1878-1943. – Прим. В.Л.). Емеля меня ценил, предрекал большое будущее.
– Четвертак! – хохотнул Никанор Евстафьевич. – А дали только полтора червонца. Обманул тебя твой корешок.
– Академик, – вздохнул с какой-то безнадёжностью Соломончик. – но… мне грустно это констатировать… академик был бо-о-льшой подлец! Многие из представителей ленинской гвардии, с которыми встречался ваш покорный слуга, оказались при ближайшем рассмотрении людьми, порочными от мыслей до действий. Трусливыми, а потому жестокими и, уж конечно, ограниченными. Ну, разве что Троцкий… Да, пожалуй, Троцкий был не таким, как все. В нём билась живая идея революционного фанатика, ради которой он был готов пожертвовать всем.
– Но только не собой, – поправил Голоса Никанор Евстафьевич.
– Владимир Ильич… Одно могу сказать после прочитанного, услышанного от его соратников, прочувствованного, особенно в Бутырках: Ленин – не выбор истории, он – выбор определённой группы людей, стремившихся к власти. Всё-таки Ульянов для русского человека, бегущего грабить свою страну, предпочтительней, нежели Губельман или Джугашвили. Позднее он будет готов принять любое – татарское, еврейское, грузинское или азербайджанское – иго… революция. Местечковые евреи с пистолетиками, вечно пьяные русские с винтовками шли за ограниченными, жаждой власти и насилия самовыдвиженцами, чтобы реализовать мечту о всеобщем грабительском равенстве. На всех не хватало… Кстати, мы с вами тоже продолжатели этой революции. И я, и вы, и…
– Не путайся! Тож мне – членопутало! Воры, коли они честные...своё место в человеческом беспорядке имеют. Оно у них, как у волков среди другого зверья. Однако в каждом звере есть немного волка, а уж в каждом человеке… он рождается, а в ём вот такусенький… прямо крохотный воришка схоронился. И ждёт. Должность получил… опартиелся. …Хапнул… – осмелел. Власть получил в райкоме или горкоме. Степана Степаныча в тюрьму устроил, его хоромы прибрал. Еврея Израйлича добровольно поделиться заставил. Двумя жизнями жить начал: фраерской для виду, а по нутру… Э, нет, Соломончик, не угадаешь. Не воровской. Сучьей жизнью по нутру он живёт И потому весь наш советский мир – сучий!.. Из Троцкого, если тебе верить, плохонький вор получиться мог, а вот из Сталина ничего хорошего, окромя бандита, даже Маркс сотворить не сумел. Порода двуличная!.. У нас, воров, не хмыкай, Вадим, есть особая прилипчивость к жизни… Изводить нас не просто, но можно. Куда сложней с суками да с коммунистами сражаться будет. Придёт такое времечко. Придёт! У них же на одно рыло – две жизни. Какая главная – сами не знают, а чтоб без обмана существовать – не получается. Нахлебается с ними Россия… Чё Никанор видел в своей жизни? Если любовь, то у педерастов, свадьбу опять же меж имя. Срам один, насмешка над святым делом продолжения рода человеческого. Може, эта власть свой род выводит? С. 427.
– Потерпи, потерпи. Чёй-то там, за зоной, происходит? Сталина трюмят. Всё им содеянное оказалось противным ленинскому курсу партии. Одного в толк взять не могу: что ж она – лошадь слепая, партия эта? Не видела, куда её ведут? Ещё народ за собой тащила, сука… С. 258-266.
– А коммунизм вам не жалко?
– Коммунизм мы уже имеем. Здесь, в зоне: при равных возможностях одни пьют чай с мёдом, другие умирают с голоду… Чудесно действует искушение на взращённого социализмом чиновника. Поднимаясь по служебной лестнице, он открывает для себя простой, лёгкий мир обмана, где можно жить, не прибегая к помощи совести, лишь повторяя то, что следует повторить. Существует огромный, сплочённый сытой бессмыслицей класс бессовестных потребителей. Я тоже так жил… О, как утончённо пестуют идеологию указанного безделья учёные, журналисты, писатели, партаппаратчики, особенно, конечно, чекисты. Но у них хватает мозгов подумать о пополнении корыта.
– Староста, почему ваши люди не присутствовали на политинформации?..
– Во-первых, гражданин начальник, – примирительно улыбнулся Никанор Евстафьевич, – это не люди, а воры, они скоро отомрут сами. Во-вторых, политику знают назубок. Слышь, Крах, кто такой гражданин Хрущёв?
Зэк цыкнул зубом, оглядел капитана, как неисправимого двоечника опытный педагог: – Верный ленинец, борец за дело мира и торжество коммунизма! Специально вылез из шахты, чтобы занять место на капитанском мостике. Непременно займитесь материалами последнего Пленума. Принципиальный, взыскательный разговор, вдохновляющее постановление! А Никита Сергеевич! Слов нет. Трудно с ним империалистам… С. 369.
…– Ну, дойдём мы до сияющих вершин, ну, залезем на самую высокую макушку. Дальше что?
– Будем жить при коммунизме. И плевать сверху на капиталистов.
– Вас куда девать, гражданин начальник?
– Меня? Я. тебя и при коммунизме охранять буду. В зоопарке… С.268.
Заместитель начальника лагеря по политической части майор Рогожин обладал зычным голосом и полным отсутствием чувства юмора… – Путь исправления, путь от преступления к его осознанию труден. Другого пути нет! Партия видит и поддерживает тех, кто, неукоснительно следуя её установкам, шаг за шагом завоёвывает себе право на счастливую, свободную жизнь в самом передовом обществе на планете! С. 364.
– К вечеру перед входом на участок должен быть лозунг… чтобы мурашки по коже.
– Лично меня от этого трясёт. – Ольховский кивнул на теплушку, где висел лозунг «Коммунизм – неизбежен!». – Страшно подумать!
– Боишься, вражина, коммунизма, – торжествовал Зяма, – а как возьмём и построим?!
– Предлагаю: «Мы придём к победе коммунистического труда!», – бросил на ходу Ведров и через плечо уточнил: – Это тоже Ленин.
– Другому такое хрен придумать, – согласился Калаянов. – Ну что, Борман, съел?! Мы придём, а вас не пустят.
– Решено, Селиван! Иди – рисуй. Без ошибок только! С. 367.
Только Дьяк остался недоволен написанными Барончиком на красном полотнище ленинскими словами «Мы придём к победе коммунистического труда!». – Как так – «придём»? – ворчал вор, пряча в глазах ухмылку. – Приведут, никуда не денешься. С. 379.
– …родитель Никанора, Евстафий Иванович Дьяков, пять лет содержался под моею опекой в тюрьме. Себя уважал и закон свой чтил. Что может быть выше блатного закона? Только Закон Божий! И хотя они во всём разнятся, всё-таки человек с лицом и именем им руководствуется. А тюрьма, тюрьма какая раньше была! Это же не тюрьма – сплошное благородство! Собственными глазами читал отзыв о посещении 27 ноября 1898 года матушки нашей поверенного в делах Северо-Американских Штатов господина Герберта Пирса. Он пишет: – «Я с искренним удовольствием удостоверяю, что, насколько я наблюдал, нигде в мире к арестантам не относятся с большим человеколюбием, и в немногих лишь государствах – столь человеколюбиво, как здесь, судя по всей совокупности тюремного устройства». Каково?!… Коли нет у человека своей линии, коли он на политграмоте лбом бьёт пол перед хозяином, а вечером крысятничает, слабого грабит… Воры, ты уж извини, Никанор Евстафьевич, тоже измельчали. Но тлеет в них ещё уголёк, дай-то Бог, не навсегда умершей России. Мене всех они поменялись. На Россию смотреть страшно. Нет России, один коммунизм остался. Я к нему через решёточку присматривался… С. 381-383.
…За окном рубило шаг молодое поколение чекистов, встряхивая песней мглистое осеннее небо: – Нас в бой за партией ведёт товарищ Берия!..
Главная улица, носившая когда-то имя Лаврентия Павловича Берия, была переименована в улицу имени Павлика Морозова. Бывшая контрольная будка, по-местному – рыгаловка, приспособлена под киоск товаров повседневного спроса, из которых спросом у населения пользовались спирт да табак. Через вечно распахнутую дверь видно отёкшее, чуть презрительное лицо «битой» продавщицы с торчащей из толстых накрашенных губ папиросой. На каждого покупателя продавщица смотрела как на личное несчастье: – Шо тебе, одуванчик? – Спирт наливается из большого цинкового ведра, специально сплюснутого, прямо в чашку весов. Весы вздрагивают, продавщица, перебросив папиросу в угол рта, выдаёт команду: – Хлебай! Быстро, козья морда! – Клиент хватает чашку за края, подправляя ладонями течение жидкости, без рывков запрокидывает голову. Уф! Кидает чашку на прилавок. Опрометью бросается через высокий порог, расхлыстанные ступени крыльца и припадает грязными губами к мутной луже. – Хорошо! – А из рыгаловки уже несётся следующий обслуженный клиент. С. 430-431.
…по этой дороге с такими же опухшими от ночных попоек лицами отправятся на службу офицеры, держа под руки злых жён с припудренными синяками. У рыгаловки мучительной дрожью ожидания затрясётся рабочий люд Страны Советов, пылая ненавистью к огромному амбарному замку, охраняющему их законное стремление загасить огонь желания и отметить, как вечный праздник, наступающий трудовой день. Буфетчица придёт, откроет замок, разбудит надежду на светлое будущее. С. 442.
Подмена. Фальшь-жизнь. …цель могла быть не так конкретна. Её определила направленность не прерывавшегося разговора бывшего члена Союза писателей, называющего себя «выдающимся придурком социалистического реализма» с заинтересованными ворами:
– …Маркс по пьянке проиграл в немецкой тюрьме свою бороду Владимиру Ильичу. А тот… Змей понтовитый, под гуманиста хилял. Чтобы скостить грешок отцу-основателю. Взял бритву и на глазах у воровского европейского пролетариата побрил Карлушу как яйцо. Человек, естественно, расстроился: какой же он Маркс без бороды?! Стал тогда Маркс пугать нашего Ильича призраком, который в это время в самом деле шлялся по Европе. Ленин, не будь дураком, откинулся из немецкой тюрьмы, подвалил к тому призраку, напоил и притащил в Россию в крытом вагоне. Что они натворили, вам рассказывать не надо. Призрак так и не протрезвел…
Воры посмеивались сдержанно, на всякий случай, чтобы не выдавать своей неосведомлённости о смещении времени опальным писателем. А один, по всей вероятности живущий в сомнениях жулик, Чёрт – кликуха, попытался вяло возразить: – Лишка двигаешь за Ильича, фраер. Воры его уважают…
– Потому и толкую за его большевистскую дерзость: ну кто бы ещё догадался Маркса побрить ?! Один из его кентов, эсер, тоже шпанюк, но бледной масти, слинял с нашей социалистической зоны и писал Картавому уже со свободы. Щас вспомню, что он ему писал: – «Вы одним росчерком пера, одним мановением руки прольёте сколько угодно крови с чёрствостью и деревянностью, которой позавидовал бы любой выродок из уголовного мира».
– Ну, это бандитский базар! – обиделся старый законный вор Лапша. – Ты его к нам не притусовывай.
Писатель: – Вы думаете: мы – люди?! Держи карман шире! Мы – блюдо. Бесовское блюдо, рецепт которого составил алкоголик Маркс, Ленин – поварёшка, а хавает нас Сатана.
Писатель широко улыбнулся Лапше: – Вопросы есть?
– Ты хочешь сказать – главный чёрт в доле с коммуняками?
– А ты думал – он твой подельник?!
Вор не ответил на дерзость. Вор задумался… С. 418-420.
– Борман, запевайте! – потребовал Калаянов, сам подхватил режущим фальцетом: – Гражданин начальник, я ваш рот имел! / Вы меня не кормите – / Я очень похудел! С. 441.
…во дворе испуганно взлаяла собачёнка, оборвалась пьяная песня, но немного погодя возобновилась: – Выпьем за Родину! / Выпьем за Сталина! Выпьем и снова нальём! С. 119.
…с покойников уже стащили рубахи, сапоги и даже кальсоны. Старшина подошёл к лейтенанту и доложил без излишних формальностей: – Вроде сдохли. Стрелять будем? – Как хотите. Только побыстрей! – Все куда-то торопятся, а порядок кто соблюдать будет? – ворчал Стадник, поставив автомат на одиночный выстрел. Старшина методично выстрелил в грудь каждому, кроме Культяпова, чья грудь была занята портретами вождей мирового пролетариата: Маркса, Энгельса, Ленина, Сталина.
Культяпому пришлось стрелять в живот. С. 71.
– Досрочно освобождённые, – сказал вслед похоронной процессии Вербов, сербая простуженным носом.
– Не глумитесь, – попросил недавний сосед по карцеру. – На всё воля божья.
– Чепуха! Было время, весь в загадках измотался, а Бога вашего не познал.
– Неверие есть духовная слепота. Пребывание на земле в том состоянии не наказуемо, ибо Вседержитель больных не карает.
– Вы кто такой, чтоб морочить людям голову?!
– Монах.
– По знакомству мог бы оказать милосердие, – что ж тогда Господь о вас не позаботился?!
– Вы не в том расположении духа. Но сказано: «Отец твой, видящий тайное, воздаст тебе явное…»
– Да пошёл ты! Все извилины заплёл.
Монах не обиделся. А Ведров и дальше продолжал выкрикивать полушёпотом что-то о моральной трусости и опиуме для народа. Бывший сокамерник улыбнулся одними глазами и ушёл в себя.
Он видел далёким зрением души угасающего от телесной ветхости отца Никодима и слышал его едва шелестящий голос: – Уйми гордыню, брат мой, изгони крамолу из речей своих. Паства должна знать одно: всякая власть – от Бога! – От кого нынешняя, святой отец? – Власть нынче антихристова. Обличать её воздержись: терпение дарует терпеливому мудрость…
– Благодарствую, святой отец мой. Только «возложивший руку свою на плуг и озирающийся назад не благонадёжен для царства Божия», кое стремимся стяжать мы с вами… С. 72-73.
Отвоевали себе тюрьмы, лагеря, несчастных детей и жён. Ты строишь, воюешь, защищаешь, охраняешь и одновременно сидишь в огромной тюрьме с удивительно поэтичным названием – Россия. С. 296. Завтра ему пробьют в голове дырку, присвоят номер. Всё это станет доказательством его смерти. Доказательств жизни нет. Он войдёт крохотной безликой цифрой в общий строй строительства социализма по строго засекреченной графе добычи драгметалла. С. 456-457.
После двенадцати лет колымских лагерей освобождали парторга оборонного предприятия Дурасова. Невиновность доказали те, кто в своё время доказал виновность. Нынче он седой, беззубый, целует чудом сохранившийся партийный билет. Благодарит, присягает на верность собственным палачам. Ползучее существо! Очистки на помойке жрал, за чёрствую пайку звери тебя в сушилке пользовали.
Благодать нисходит на смиренных… Только бы вырваться! …строить коммунизм, блатовать, воровать, предавать, наполнять партийностью литературу и искусство, соединяя в несчастном, донельзя порабощённом человеке низкую подлость с высокой гордостью пустого звука – «советский»! С. 405-408.
…Художник, иконописец, который рисовал иконы с такой чудесной благостью, что им верили даже атеисты, сказал однажды в сушилке: – Понимаете, какой ужасный этот созданный революцией мир, если воры в нём – народные герои.
Он жил чистым, белым чувством творца, им оценивал бытие, но не имел слуха на опасность. Заколотый в сумерках у туалета, Яков Михайлович улыбался бережно принявшей его смерти. Печальный Никанор Евстафьевич попросил отца Кирилла отслужить молебен за упокой души раба Божьего и распорядился опустить им же посланного убийцу до уровня дырявого «петуха».
Вор не желал гибели человека, так искренне презиравшего большевиков, однако не сумел простить подобного отношения к своим серым братьям.
Талант опасен, особенно такой неосторожный. С. 470.
И опять происходило что-то важно-бесполезное: воровской дух сменял дух сучий, но человеческим так и не пахло. С. 465.
Высоцкий Владимир Семёнович. Мончинский Леонид Васильевич. Чёрная свеча. М.: Хранитель, 2007.
Продолжение следует