Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2018
Владимир Навроцкий родился в 1979 году в Якутии. Окончил Пензенский государственный университет. Публиковался в альманахе «Вавилон», в журналах «Воздух», «Знамя», Homo Legens, «Волга». Работает удаленным программистом. Живёт в Пензе.
Когда-то я был влюблен в физическое лицо
Когда-то я был влюблён в физическое лицо
(«Но это же глупо, глупо!» – хохочет стальной ЕГРЮЛ)
Там позднее лето, свет, там дом лубяной с крыльцом
А также пчелиный гул
Вот летняя кухня, холл, оттуда второй этаж
(«Отличная инсоляция», – важно кивают СНиП)
Ещё пианино, книги, ещё полуночный страж,
ещё половичный скрип
Конечно, дубовый стол. Возможно, резной карниз
Потом, граммофонный вьюн на газовой жёлтой трубе
Да вот, на кленовом листе прилагается выписка из
Нездешнего ЕГРП:
На схеме искомый дом повёрнут к реке торцом.
Когда-то я был влюблен в физическое лицо.
Кабачково-яблочный язык
Я и так прихожу в этот дом, чтоб никто не увидел, чаще всего ввечеру
Да и днём-то увидеть некому, the only глаза в округе – мои глаза
Поднимаюсь в мансарду, цветы меняю, на пианино пару-тройку аккордов беру,
а какого завода оно, не знаю: здесь ни к чему приглядываться нельзя.
Может быть, физлицо где-то здесь, только его драпировки и отражения прячут.
Может быть, не случайно яблоки и кабачки каждый раз разложены в кухне иначе.
Может, мне полагается как-то ответить на всякий случай, хотя бы сказать привет,
только я кабачково-яблочного языка не знаю, наяву проверял, интернет говорит,
что такого нет
Пианино «Нега», гитара «Истома»
Эти прогулки дневные! Вьюн и пруды и тропинки, как у шестой больницы.
Только не у шестой больницы, а там, в сонных моих локациях.
Спицы стальные, бетонные плиты, неясные птицы, клевер и медуница,
Здесь хорошо бы влезла акация, но я погуглил, не было там акации.
Эти визиты вечерние! Шаль, комары, пианино «Нега», гитара «Истома».
Ещё обязательно полупрозрачные чтобы везде драпировки, ленты.
Только у этой девочки наяву не было никогда деревянного дома,
Да и сама она существовала только отчасти, и то
в особенные моменты
Не то чтоб себя, а такое
Нельзя ни к чему там присматриваться, оно под глазами течет и тает.
Отдельно касается птиц (там это просто «птицы», кричат «кар-кар» и летают),
Имён бытовой техники (пригляделся однажды к кассетной деке, и ИМЯ прочел,
Запомнил и вынес, и больше не буду так делать ни в жизнь. ни за что. нипочём),
Касается также растений (думаешь: «О, вот полынь», а оно сгорает в руке),
Стихов из мансардных книг (нормальные, но невозможно вернуться
на строчку назад),
Ну, про отражения в зеркале каждый знает, хотя
я недавно увидел себя
и ещё себя вдалеке.
Точнее, не то чтоб себя, а такое
Ну, как бы сказать
Ну, короче, ад.
Натечёт буроватый парфюм
Хохочу и стёкла звенят: эхо жертвоприношений дохристианской эпохи –
Вырастить миллион кабачков и оставить на тёплых поверхностях летней кухни
Развести насекомых трёх рас, девяти цветов в макаронах, пшене и в горохе,
На продукты указывать посохом: гней! (или «гний»? Непонятно. Ну ладно, «тухни!»)
Ты сегодня, наверно, неонатолог, а я у себя танатолог.
Ты сегодня историк моды, у меня же работа в буром изодранном дачном.
У меня еще много осталось в подвалах незанятых полок,
У меня ещё много в светёлке пяльцев спиц и иголок,
У меня ещё много в сенях кабачков, а октябрь в этот раз так долог,
Натечёт, хохочу, натечёт буроватый парфюм под овощ лежачий!
Соскобы помады с кожи
Значит, по часовой от окна: стол, резной секретер, макияжная зона,
Пианино с одними черными, центр музыкальный «ВЕГА», диван-кровать.
Если точно, в деталях, знаешь, что происходило одним там утром в одной из комнат,
То считай, что и сам поучаствовал. Значит, и нечего горевать.
Но зачем ты хотел участвовать в этом? да и присутствовать незачем тоже.
Я и так расскажу подробно, и тогда тебе пусть приснится.
Вот смотри, у меня есть кадастровый паспорт комнаты,
соскобы помады с кожи,
пробы почвы под окнами и в пакетике вот ресница.
Дней восемь или десять
Если там не смотреть на вещи слишком долго или в упор,
не пытаться читать тех книг, не включать в голове интернет,
не испытывать телом пределы (буквально: не лазить через забор),
не ходить не вовремя в серый дом, не искать там тех, кого нет
Не стараться запомнить и перенабрать в «эверноуте» строчки
из неслыханных песен, звучащих в том доме в радиоточках,
не записывать координаты и потайные названия мест,
не вытаскивать это наружу путём (мучительного) набирания себе смс
Если этих вещей не делать, то там хорошо, как здесь не бывает,
свет отовсюду и тёплый ветер и ранняя осень,
как в одной там кисти и сердца мастера Тора[1] картине
Я надеюсь, когда всё кончится, каждому/каждой будет позволено
там побыть, походить по округе хотя бы дней восемь
или десять, или скорее что-нибудь посередине.
Обещанные приключения осуществятся
Должно быть, это и называется «обход владений»,
только имеет ли смысл слово «владение»,
если больше никто на эти места не претендует
Вот я прохожу по своим тропинкам, по-над обрывом,
растираю в ладонях верхушки своих растений.
отовсюду свет, и ещё отовсюду ветер горячий дует.
Встаю – и со мной говорят лица стихий
и лица вот этих вот самых мест,
Сгущающиеся из цветных насекомых на уровне глаз.
по очереди: Горячий Ветер, Тропинка К Лесу, Собственно Лес,
Свет-Проходящий-Сквозь –
как будто текстовый из девяностых квест
один и тот же из раза в раз.
Только они не дают указаний, скорее, делятся знаниями
Рассказывают, зачем я здесь и почему здесь всё для меня.
У них на меня есть планы, которые не могут быть выражены заданиями,
но могут быть выражены интонациями, умолчаниями, опозданиями,
холодными дуновениями, внезапными под ноги прорастаниями,
узорами из разноцветного насекоменного огня.
Они говорят беззвучно, а я молчу со значением,
ещё и окликнут, напомнят, чего я здесь должен бояться
(если коротко: ничего не должен бояться)
Вот только всегда просыпаюсь раньше, чем начинаются
собственно приключения.
В одну из ночей собираюсь остаться и вот уж тогда
обещанные приключения осуществятся
Грейферный ковш нависает над нами
Ты боишься? А я не боюсь
Серебряные провода, дикая пойма,
бетонка от фабрики к шлюзу,
собственно шлюз.
Оранжевые аптечки везде,
пустые обоймы
На вахте лежит рабочего-времени-учёта-журнал
хоть времени здесь и так сколько захочешь,
точнее, сколько захочем
(Как и пространства, впрочем.
как и пространства, впрочем)
Учитывать, значит, нечего, поэтому пуст журнал
и снаружи ал
А разворот ослепляюще-белый
в мелкий синий кружочек
и на обложке прочерк
с обеих сторон прочерк.
Тут был склад.
Склад щас пуст.
Столбы из каменной соли,
Сгоревший куст
Ты боишься? А я не боюсь.
(Грейферный ковш нависает над нами,
но уже никогда не сделает «кусь»)
Показывает, как это будет
Я еще раз хочу подчеркнуть, что в том доме везде драпировки.
И отдельно отмечу, что ноты, табакерки и клавикорды.
И не лишним будет сказать: на веранде рядами
леруа-мерленовские коробки,
Из которых неспелые овощи тянут слепые морды.
– Всем привет! Там на улице late november, что-то вокруг нуля.
Не совсем подходящее время для существования белковых тел!
Да когда вы успели.
Я ведь только пришёл, заварил себе кружку пуэру, на вкус как земля.
Да когда вы успели,
это что ли пока я в кашне и с ладошкой у сердца
в окошко глядел?
Кабачки за пятнадцать минут успевают вызреть
и в перегной перезреть.
Успевается спрятаться и раствориться в тюлевых
лабиринтах
искомым людям.
Думаю, этой сценой со мной через сон
говорит смерть:
показывает, как это будет.
За поляной имени Ленина
Мы прошли сюда с невесомыми рюкзаками
От Прокола пешком ногами, туда на «Салюте» и «Каме»,
А могли бы за чаем сидеть в деревянном дому,
Говорить про всякое странное и непознанное.
Но оделись обулись пошли и смотри-ка
нашли это место сами
за рекой Ымлаок за поляной имени Ленина за лесами
укрытое в складке местности и потому
не разграбленное и не обосранное
Поднимемся на диспетчерскую
распишемся за посещение
в прошитой и опечатанной
секретной тетради
И скоро, в Доме, напьёмся
Чаю из чашек с зайчатами
с сырым юбилейным печением,
А также с конфетами «Радий»
Как связаны эта машина и этот дом
В рамках этого цикла я говорил о туманном и сложном, но сейчас расскажу о простом:
нет ничего трогательнее «ауди» сотой, «селёдки», облепленной мокрым осенним листом
ах, на сиденьях ее чехлы из вымпелов с Лениным, алый бархат и жёлтая бахрома
ах, вундербаум под зеркалом выдохшийся, так и не знаю, кстати, что там за аромат
(Единственное непонятно: как связаны эта машина и этот дом)
Некоторое количество мягких игрушек лежит на заднем сидении, просто игрушки лежат:
тетрис классический сорок-в-одном, ограниченный выпуск киндер-сюрприз медвежат.
Эта машина серебряная всегда стоит заведённая: то у забора, то у калитки, то возле крыльца.
Ясно, что это машина отца. Но не моего и не чьего-либо в доме, а просто отца.
(Было бы здорово догадаться когда-нибудь, как связаны эта машина и этот дом)
Я никогда не видел, но знаю, какой он, как будто прожил за него всю жизнь у него внутри.
Выгон машины из Клайпеды самое крупное приключение в жизни, но он не рассказывал никому.
Я не встречал его ни в полях, ни в Проколе, ни в Складках, ни на промзоне, ни здесь, в Дому.
Только пока я ключи ищу, там достань из дверного кармана тряпку, стекло запотело, протри.
(Кажется, я понимаю, как связаны эта машина и этот дом)
Представляю себе этот цикл о пятнадцати текстах
Представляю себе этот цикл о пятнадцати текстах
Плотной книжкой, квадратом со стороной девятнадцать.
Иссечённый картон, чтобы каждая сцена и место,
как в истории, помнишь, «Поехавший шар из теста»,
поднимались объемной картонной цветной декорацией.
Через каждые пять страниц голубая пластинка
с тихим солнечным эмбиентом про углеродные формы жизни.
Лоскуты драпировок из Дома, чтоб трогать щеками.
Кабачок, пересушенный до состояния камня,
чтоб котята и дети читателей сладкие камешки грызли.
Вшитые образцы фольги и фантиков от конфет «Радий».
Листья неясных растений. Из-под тарена пенал.
И ещё иллюстрации: дом, пианино, кухня, усталая «ауди»,
граф из пятнадцати текстов-вершин, вот у меня в тетради,
сложный, но всё же планарный, я его уже нарисовал.
На одной из пластинок помимо эмбиента про солнечные поля
можно ещё записать какой-то построк.
Впрочем, всё это избыточно,
есть ведь уже этот текст из девятнадцати строк.
Противогазы на целую школу
В этой части убежища противогазы на целую школу,
хоть школы и не было никогда.
Дальше по коридору – а впрочем, нет:
это тайна моя и радость, они не для вас.
Ярусом ниже – печенье, конфеты «Радий», тушёнка,
ржавая питьевая вода.
В этом шкафу запчасти от ласточки, то есть селёдочки,
здесь это редкость, поэтому вот запас.
Эти энергощиты запитаем, когда из Разрыва по Складкам
ПОЛЕЗЕТ ВСЯКОЕ
на человечий запах, тепло и свет.
Эти плакаты про атомный взрыв и чуму и зарин
понесём от несуществующей школы
на первое мая
Я здесь учителем ОБЖ и НВП
уже тридцать восемь лет,
Я об этой местности всё понимаю.
Всё
Только начал описывать эти локации, перестал туда попадать.
Может, и хорошо.
Получается, обменял родные места на горсточку лайков.
Неплохая сделка.
Этот текст должен всё заплести и хвосты подрубить,
только я не нашёл
Тех объектов, к которым направлены оставшиеся
Меловые стрелки
Складки местности, дом, кабачки, пианино, промзона, тюль:
Странный набор
У меня ничего из этого не было (разве что кабачок.
«Гинденбург», прости)
Я хочу всё же кое-кого отыскать в обреченном дому,
из убежища вытащить всех,
и до выброса спор
(или что там: побеги, тентакли, – пойдёт из разрыва) в селёдочку всех усадить
и в зенит увезти.
[1] Tor Lundvall