Повесть
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2018
Алла Дубровская окончила Ленинградский педагогический институт. Работала учителем истории, техником-смотрителем, теплорегулировщиком. С 1992 года живет в Америке. Автор романа «Одинокая звезда» (СПб.: Алетейя, 2014). Публиковалась в журналах «Крещатик», «Семь искусств», «Звезда», «Интерпоэзия», «Октябрь». В «Волге» публиковалась повесть «Египетский дом» (2016, № 11-12).
В этот раз мне досталось место у окна, из которого видны угол 14-й улицы и Восьмой авеню, реклама банка, спины автобусов, помеченные метровыми номерами, юркие желтые пятна городских такси. Время от времени оттуда доносится сирена полицейской или пожарной машины. Идет дождь. Я слежу за струйками, стекающими по стеклу. Еще мне виден светофор. На красный свет поток машин останавливается, уступая дорогу пешеходам под зонтиками. Дети, на что похож раскрытый зонтик? Детям всего мира раскрытый зонтик напоминает гриб. Сегодня первое сентября. День знаний на родине. Кто-то из русских друзей в фейсбуке уже написал: «Просвещение или смерть!» Но здесь, рядом, нет ни одного человека с сантиментами по этому поводу. Все распаковывают коробки, устанавливают мониторы, деловито подключаются. И так каждые полгода. Где-то за неделю до переезда появляется девица с планом этажа в руках. К ней подскакивают менеджеры. Что-то там сверяют. Волнуются только неопытные. Они едва успели расставить книжки по программированию, пригреться на новом месте, как нужно снова паковаться и перемещаться. Через пару переездов всем уже наплевать. Некоторые даже коробки не разбирают. Никто на себе, конечно, столы не таскает. Для этого нанимают здоровенных мужиков-грузчиков. Я уж и не помню, сколько их тут перебывало за восемь лет. Почему-то все на одно лицо и в одинаковых футболках. Понятия не имею, как их отличают друг от друга, особенно когда они выстраиваются в очередь за бифштексами в нашем кафетерии. У меня всегда такое ощущение, что они пытаются съесть побольше халявного мяса, ну там, на день вперед. Кто бы мне сказал, во сколько обходятся такие переезды с места на место? Ребята, которые копаются рядом, конечно, не знают. Они вообще контрактники из Индии. Откуда им знать. Нас и так осталось четыре человека, не считая менеджера. Он тоже индус, кстати. Опаздывает, как всегда, вернее, преднамеренно не торопится. Не могу смотреть, как они ему стол собирают и сервер Linux подключают при том, что он забыл, когда кодировал в последний раз. Есть в этом что-то подобострастное, если я правильное слово вспомнила. За американцами такого не наблюдается. Помочь – пожалуйста, но чтобы вот так – нет. Я вообще люблю сама все делать. Не знаю почему. Из чувства независимости, наверное. Кое-кто говорит, что гипертрофированного. Возможно. Зато я никому ничего не должна. А вот и первый звонок на новом месте. Мама. Не отвлекай, пожалуйста, у меня много работы, говорю. Это ложь. Абсолютная. Работы никакой. Вообще. А ведь когда-то все было совсем не так. Впрочем, если ударяться в воспоминания, то надо решить, откуда начинать playback[1].
Начну, пожалуй, с себя. А что тут такого? К тридцати годам я поняла, что люди говорят только о себе. Это единственная волнующая их тема. Бывают, правда, варианты. Попадаются редкие исключения, которые все же спрашивают, как живешь, как твои дела, но только для того, чтобы незамедлительно переключиться на пересказ дел своих. Другой вариант – тебя вообще не спрашивают. Вопросительная интонация таким людям в принципе не свойственна. В этой группе пока побеждает мамина приятельница из Бруклина, которая умудряется любую тему – от невинного прогноза погоды до ядерных испытаний в Северной Корее – подчинить работе своего кишечника. Мне почему-то всегда неловко говорить о себе, но что-то все-таки сказать придется. Мы с мамой живем в Бронксе. Был с нами и папа. Был, да умер. Переезд из Питера в Бронкс дался ему с трудом. Наверное, его эстетическим чувствам был нанесен непоправимый ущерб, который он так и не смог восполнить. Кто бывал в Бронксе, поймет, о чем я говорю. Они с мамой тридцать лет выступали в Ленинградской областной филармонии. Мама исполняла романсы, папа аккомпанировал на фортепьяно. Она и теперь нет-нет да и запоет: «Летит, летит по небу клин усталый» или «Отцвели уж давно хризантемы в саду», но тут же начинают стучать соседи сверху, и мама смущенно замолкает. Иногда ее приглашают спеть в доме для престарелых. Выступать там она не любит, хотя всегда возвращается с роскошным букетом. Видимо, в ряду слушателей ей видится «промежуток малый», как «будущее место» для нее. Про себя могу только сказать, что школу я заканчивала тоже здесь, в Бронксе. Не вдаваясь в подробности, замечу, что было это не так уж и страшно. С кое-какими ребятами я дружу до сих пор. Все стремятся отсюда уехать, а я не могу, не оставлять же маму. Здесь хоть кто-то говорит по-русски. Переехать в Бруклин она категорически отказывается. Помню, кто-то из моих наивных друзей-американцев радостно сообщил ей, что ездил в «Маленькую Рашу» на Брайтоне и увидел настоящих русских. У мамы вытянулось лицо, когда я ей это перевела. «Да я сама таких русских не видела, когда в Петербурге жила. Откуда они только понаехали?» – с каким-то несвойственным ей вызовом передернула плечами мама, но попросила перевести что-нибудь вежливое. Короче, мы так и живем в Бронксе. Здесь же я закончила муниципальный колледж. Это что-то наподобие техникума, то есть для совсем неперспективных. Скажем так. Пытаюсь вспомнить, чему я там научилась. Быстро печатать, кажется. Это все. Перед самым окончанием мисс Отиз стала нас готовить к интервью. «Забудьте о джинсах, – первым делом сказала она, похлопывая накладными ресницами. Густые ресницы такой длины носят только в Бронксе. Настоящие нагуталиненные зубные щетки. – Мальчикам – белая рубашка, галстук. Девочкам – тонкие колготки под юбки. Всем – пиджаки». Ну и еще пара таких же деловых советов. И все же я обязана кое-чем этой мисс Отиз. Она позвонила мне уже после окончания колледжа и предложила зайти к ней поболтать по старой дружбе. Дружбы не было никакой, но такими предложениями не разбрасываются. Мы начали с ритуальных взаимных комплиментов, от которых перешли к вопросам, вернее, спрашивала мисс Отиз, пока я пыталась представить ее лицо без этих ужасных ресниц. Возможно, оно бы мне нравилось больше. Выведав, что я работаю кассиром два часа в день в супермаркете, мисс Отиз перешла к делу:
– Не хочешь попытаться найти настоящую работу, скажем, в банке? Ты умная девочка, у тебя должно получиться.
Что тут сказать? Я кивнула. Тогда мисс Отиз приоткрыла тайну нашей встречи. В Ситибанке есть несколько мест data entry[2] для выпускников колледжей без опыта работы.
– Ты же быстро печатаешь, да? Это все, что им нужно.
Благодарность подразумевалась сама собой. Получив несколько положенных наставлений и телефон агента по найму, я удалилась.
У агента оказался приятный голос. Он даже обрадовался, узнав, кто дал мне его номер. «Ты про Ситибанк что-нибудь знаешь?» – спрашивает. «Откуда? – думаю. – У меня там даже счета нет», – но сама молчу. «Ладно, – говорит. – С тебя спрос маленький. Выпускница без опыта работы. Веди себя скромно, но уверенно. Обязательно надень пиджак». И еще что-то такое, уже не помню что. Вызов на интервью пришел на следующий день. Я страшно занервничала, даже в библиотеку сбегала, хотела там найти что-нибудь про этот банк. Не нашла. Википедии тогда еще не было и никакой особой информации в интернете тоже. «Главное – хорошо выглядеть», – сказала мама. Мне кажется, слово «интервью» вводило ее в заблуждение. Как бы там ни было, наглаженная и прилизанная, я пришла на интервью в назначенный час. Меня проводили к даме не только с накладными ресницами, но и с наклеенными ногтями. Дама взглянула мельком на мое резюме и говорит: «Так ты в Бруклине живешь?» Почему-то они все думают, что раз ты русская, так в Бруклине должна жить. Насколько я помню, это был единственный заданный мне вопрос. Потом дама стала говорить о том, какая это честь и радость, но в то же время и большая ответственность – работать в Ситибанке. Я кивала. Так прошло полчаса. Видимо, именно столько времени было отведено на нашу беседу, вернее, монолог дамы. На прощанье она протянула руку, слегка царапнув мою ладонь длинными ногтями. Через два дня я получила по почте большой желтый конверт с договором. «Это начало твоей профессиональной карьеры», – торжественно изрекла мама. Кажется, она потом потихоньку всплакнула.
Уже через неделю, цокая новыми туфельками, я шла по Уолл-стрит мимо Нью-Йоркской фондовой биржи и Федерал-холла к дому сто одиннадцать, занимаемому Ситибанком. Впереди поблескивала Ист-Ривер, позади высился готический шпиль церкви Троицы. Живя в Бронксе, я отвыкла от таких величественных красот. Сердце колотилось в предчувствии чего-то важного. После оформления всевозможных бумажек и знакомства с правилами работы меня отвели на десятый этаж. Гримасу разочарования при виде закутка, где мне предстояло работать, заметила сопровождающая. «Ну, – сказала она, – там в конце коридора есть холл с окнами. Можешь наслаждаться видами во время ланча, а пока почитай инструкции, компьютера у тебя все равно еще нет». Тоска, словом. Телефон только внутренний. Знала бы, книжку принесла почитать или журнальчик. Хорошо, через полчаса еще двух девчонок привели. У кореянки Джун Вонг и то лицо вытянулось, когда она свое рабочее место увидела. Зато Кейла Родригес попалась веселая, и с ней мы так расхохотались, что к нам пришел знакомиться Стас Беликофф из соседнего кубикла. Мужчина еще молодой, но уже представительный, с редеющим чубом и намечающимся под пиджаком животиком. «Веселитесь, девчонки, – говорит, – пока у вас работы нет». «У нас и телефонов нет, – говорю, – а мне позвонить надо». Уж очень мне хотелось позвонить мисс Отиз. «Так звони с моего», – предложил Стас. Вот что значит коммуникейшн скиллс[3]. И я позвонила. Мисс Отиз обрадовалась несказанно, даже стало как-то удивительно, что я приношу людям столько позитивных эмоций. «Конечно, обрадовалась, – совсем не удивилась Кейла. Она была гораздо опытней нас с Джун. – Ей куска два агент отвалил за тебя, а уж сколько ему перепало от банка, сказать не могу».
Ну, а потом начались будни, или, как говорят на Брайтоне, пошли «вырванные годы». Это означает, что весь день перед глазами у меня мелькали зеленые цифры на черном экране монитора. Где-то в далеком Чикаго жил стареющий господин мэйнфрейм[4], который, отдуваясь и пыхтя, проделывал загадочные операции с этими самыми цифрами, сбивая их в огромные файлы. Файлы летели обратно к нам на Уолл-стрит, в кубикл Стаса. Что он там в них видел, я и по сей день не знаю. Иногда он заходил в наш закуток и говорил: «А ну, девчонки, кто из вас напортачил?» И мы долго ковырялись в длиннющих бумажных лентах, пытаясь понять, какая цифра не попала на экран или встала на место другой. Называлось это введением информации. И не было на свете ничего скучнее.
Довольно скоро мне надоело ходить на ланч в кафетерий Ситибанка, и я присмотрела «Старбакс» за углом. В теплую погоду служащие всех окрестных офисов выходили на набережную Ист-Ривер со стаканчиками кофе и бутербродами. Отсюда можно было любоваться круизными кораблями у причала, силуэтом Бруклинского моста в отдалении или просто безмятежно болтать. Ближе к зиме подули холодные ветры, набережная опустела. К тому же стало рано темнеть. Теперь я быстренько выбегала на ланч в соседнюю кафешку и вставала в очередь за оживленными девушками в шубках и кроссовках с белыми носочками поверх черных колготок. Прислушиваясь к их болтовне, я думала о том, что, несмотря на все ожидания, жизнь моя почти не изменилась. Среди тысячи окружавших меня людей я чувствовала себя завалившимся зернышком, так и не проросшим в мощное корпоративное тело. Мне было скучно. Иногда, устав от мелькания цифр на экране, я подходила к окну в холле на десятом этаже и подолгу смотрела вниз на бесконечную ленту машин с зажженными фарами, текущую по хайвею вдоль реки.
– Ну все! Мне надоели ваши мрачные физиономии!
Кейла решительно настроилась бороться с моей хандрой и втягивала в эту борьбу Джун, которой, в общем-то, было на все наплевать.
– А что ты предлагаешь? – вяло поинтересовалась я.
И Кейла потащила нас на аэробику, благо за это не надо было платить. Теперь два раза в неделю после работы мы переодевались в трико и кроссовки и спускались в просторную комнату на восьмом этаже, где под самбу повторяли за инструктором замысловатые движения перед зеркалом. Тогда, глядя на непроницаемое лицо Джун, с которым она проделывала несвойственные ее худенькому тельцу вращения тазом, и Кейлу, состоящую из вогнутостей, органично переливающихся в выпуклости, я, наверное, поняла, что такое мультикультурализм.
Заметное оживление стало наблюдаться и вокруг нашего закутка. Время от времени этаж почти пустел: сотрудники собирались на таинственные совещания, откуда возвращались, что-то оживленно обсуждая.
– Большие дела задуманы, большие дела, – сказал как-то Стас, склонясь надо мною и следя за мельканием цифр на мониторе. – Детка, ты работаешь в разбухшей корпорации, которая все больше разбухает и разбухает… Знаешь, чем это все однажды кончится…
До меня донесся запах алкоголя. Он все чаще стал приезжать во второй половине дня, ссылаясь на всевозможные причины. Прошел то ли месяц, то ли два. Не помню. Наконец волнение моря серо-синих пиджаков докатилось и до нас: по имейлу пришло письмо о слиянии Ситибанка со страховой корпорацией «Трэвэлерс». С этого дня мы стали работать в самой крупной финансовой компании мира. Нам раздали красные зонтики, бренд «Трэвэлерс». Кто-то придумал подрисовать красную дугу над буквой «т» в логотипе Ситибанка. Получилось красиво. Потом последовал праздничный банкет с шампанским. Все возбужденно говорили о взлете наших акций на фондовом рынке. Кейла мечтала о домике в Апстейте, Джун загадочно улыбалась, а я решила под шумок сбежать домой. В полумраке закутка без пиджака и галстука сидел Стас. Судя по всему, он пил не только шампанское. Я остановилась в нерешительности.
– А-а-а, это ты, девочка…
В его руке булькнула плоская фляжка.
– Ты даже не представляешь, что они сделали… Они разбили наконец это чертово стекло[5].
– Какое стекло? Ты что, напился? – не поняла я.
– Да ты совсем необразованная. Про Великую депрессию слышала когда-нибудь?
Я обиделась.
– Так вот, тогда закон приняли, Гласса – Стиголла называется. В тридцать третьем году, когда нас с тобой еще не было. И закон этот по сей день запрещает слияние коммерческих банков со страховыми компаниями. Во избежание еще одной такой депрессии. Строгий, так сказать, регулятор. Не представляю, сколько они текилы выпили перед тем, как решились его нарушить.
Стас закинул голову, прижав фляжку к губам. Надо было поскорее убираться.
– И что теперь будет? – уже на ходу спросила я.
– А? – лицо Стаса скривилось в гримасе. – Да ничего не будет. Официального запрета можно дожидаться пару лет. Время-то у них есть. А вдруг им возьмут и разрешат эту сделку, а Гласс – Стиголл и вовсе отменят, представляешь?
Мне было все равно.
Нет, какие-то изменения накатились. Первой сбежала Джун. Оказалось, она давно мечтала заниматься страховым бизнесом и после некоторой суеты перевелась в другой офис. Потом Кейла разузнала о наборе в новую группу SWIFT[6] и тоже сбежала. В закутке осталась одна я. Забытый галстук Стаса валялся под его стулом, но самого Стаса не было, хотя табличка «Беликофф» еще висела. Наверное, от одиночества и скуки я лепила много ошибок, исправлять которые должен был он. Не помню, как долго это все продолжалось, но однажды ко мне наведалась секретарша из приемной. Ты, говорит, в Бруклине живешь? Опять! Нет, говорю, а что? Не могла бы ты съездить к мистеру Беликофф и узнать, что с ним происходит? Мы его потеряли. И я поехала. Сначала на метро до Шипшидбэя, потом пешком, зажав в руке бумажку с адресом. Дошла до приличного домика с ухоженным участком и звоню в дверь. Хозяйка русская. Глаза большие делает:
– Неужели вы туда к ним пойдете?
– Куда?!!
– За угол и две ступеньки вниз. Я уж и не знаю, как их оттуда выселить.
У меня и раньше предчувствие было тяжелое, а теперь и вовсе пришлось собраться с духом. Между тем изрядно потемнело. Спустившись по ступенькам, принимаюсь колотить в дверь, которую долго никто не открывает. Сейчас я пытаюсь понять, почему я тогда не ушла, а продолжала стучать. Не знаю. Дверь открылась-таки. Какая-то особа, выступившая из темноты, дала мне пройти. Под ногами что-то каталось и хрустело.
– Вы свет-то включите! – не выдержала я.
Особа стала на ощупь искать выключатель на стене. Тусклая лампочка осветила пол, покрытый пустыми бутылками и банками из-под пива.
– А собрать бутылки в мешки и вынести на помойку – слабо?
Почему-то я начала говорить командно-покровительственным тоном, который сама не переносила. Особа восприняла это как должное и равнодушно ответила:
– Мешков больше нет.
Ну ладно. Прошли в какую-то комнату, тоже темную. Тут уж я сама выключатель нашла. Под такой же тусклой лампочкой на длинном шнуре высветились объедки на столе. Я в Америке таких лампочек, засиженных мухами, никогда не видела. Про объедки вообще молчу.
– А где же Стас?
Особа пальцем показала на какую-то перегородку. Захожу, откатывая пустые бутылки ногами. На топчане лежит кто-то в куртке на голое тело. Господи, весь в говне. Волна тяжелой вони накрыла меня, вызвав потуги рвоты. Отступать было поздно. Разбуженный Стас совсем не удивился, увидев человека из другой жизни. Он покорно поплелся в ванную, обдавшую меня запахом то ли мочи, то ли грязных полотенец. Да, я как могла обмыла это худое вонючее тело и завернула в какие-то подвернувшиеся тряпки. У Стаса начался озноб. «Я выхожу, я уже выхожу…» – заладил он, стуча зубами, и направился к своему топчану.
– К-у-у-да! – завопила я. – Нельзя! Туда нельзя!
– Стасик, хочешь пива? – подала голос особа.
Стасик отшатнулся к столу. Собрав загаженные простыни в узел, я рванула в ближайшую прачечную-автомат. Несколько человек, стиравших там белье, молча отошли в дальний угол, пока я возилась с вонючим тряпьем. До сих пор не знаю, как люди выходят из запоя. Что нужно делать? Ну, купила какой-то китайской еды по дороге назад. Мечась по комнате, он к ней не притронулся. Зато особа все уплела с большим удовольствием. «Стасик, ляжь!» – время от времени взывала она. И совершенно некстати добавляла: «А я голову помыла», – кокетливо встряхивая редкими волосами. Тут я вспомнила слова, которым научила когда-то свою американскую школьную подругу: «Хо-чу бе-жать отсюда!»
Домой я добралась во втором часу ночи. Потом до трех рассказывала перепуганной маме о парочке из Шипшидбэя, а утром с трудом поднялась на работу. Секретарша с поджатыми губами выслушала о том, что Беликофф болен, но ему уже лучше. Может, ее терзали некоторые подозрения, которыми она если и делилась, то не со мной. В соседнем кубикле никто не появлялся, но однажды там стал отчаянно трезвонить телефон. Обычно у нас не отвечают на чужие звонки, но эти были уж слишком тревожные. Была в них какая-то пьяная настойчивость. И я сняла трубку. Голос особы – ей, видимо, был известен только этот номер – сообщил, что Стас повесился… В похоронный дом на Кони-Айленде пришли несколько человек. Я была благодарна маме за то, что она потащилась со мной в такую даль. Да, а похороны оплатил Ситибанк, где Стас проработал девять лет.
Если некоторые люди любят рассказывать о том, как им плохо, то я говорить об этом не умею. Скажу только, что по утрам мне хотелось проехать свою станцию метро, чтобы не вливаться в поток вечно спешащих по Уолл-стрит деловых людей со стаканчиками кофе в руках. Дома я все больше лежала на диване с закрытыми глазами под тихое поскрипывание половиц. Это мама осторожно кружила вокруг меня, как будто я была больна или что-то в этом роде. Наконец она не выдержала и сказала: «Белый свет не сошелся клином на этом проклятом Ситибанке». Кажется, эта выстраданная фраза как-то перекликалась с ее прежним репертуаром. В конце концов, она была права. «Так что же тебя держит в этом проклятом банке?» – изо дня на день спрашивала я себя. Один и тот же ответ приходил в голову: ничего. «Так почему же ты ничего не делаешь?» – продолжался допрос. «Вот сейчас буду что-то делать. А что делать-то?» – «Встань со стула, встань с дивана и позвони тому самому агенту, которому звонила два года назад». – «Вот сейчас встану. Сейчас», – и не двигалась. Не помню, сколько времени продолжалась эта неподвижность. Зато помню, как однажды утром, выходя из метро, наткнулась на Кейлу. Пока мы шли к набережной Ист-Ривер, я рассказала ей про Стаса. Кейла работала в новом офисе в Квинсе, мы давно не перезванивались. «Так ты что, одна там сидишь?» – она выпучила на меня черные глазища. Я только кивнула. «Ну, это никуда не годится. Надо немедленно валить оттуда», – и она затараторила о своей работе и о том, как ей там все ужасно нравится. Распрощавшись с ней, я уже точно знала, что нужно делать: валить немедленно!
– Тестировать можешь? – сходу спросил меня агент.
– Ну, я же… это… ввожу информацию для мэйнфрейма…
В моем голосе было скорее смущение, чем уверенность в собственных силах. Это именно то, что презирают агенты по найму рабочей силы.
– Забудь. Что-нибудь знаешь, кроме этого?
Не то чтобы знала, но слышала про Cobol и DB2[7].
– Это сейчас тоже никому не нужно.
Стало понятно, что меня некуда пристроить. Услышав, как мое смущение перешло в отчаяние, он решил меня подбодрить:
– Осмотрись вокруг, детка. Сейчас всем нужен интернет и все, что с ним связано. Попробуй быстренько переучиться. Тогда посмотрим. Удачи.
Тут самое время перестать говорить о себе, потому что то, что происходило вокруг, было гораздо интересней. Постепенно жизнь начала перемещаться в другое пространство. Почтальоны стали приносить меньше писем: переписку поглотила электронная почта. По утрам все меньше людей спешили купить газеты с последними новостями: новости мгновенно долетали из интернета. Отпала необходимость мотаться по магазинам в поисках нужных товаров: открылись интернет-магазины. Больше не нужно было рыться в библиотечных справочниках: возникли поисковые системы и википроекты. Начали исчезать бумажные книги и кинотеатры. Зато появились службы знакомств, социальные сети и компьютерные игры. Каждый, даже самый скромный бизнес силился заявить о себе в интернете. Здесь было все, начиная с невинной продажи пиццы и стрижки собак и кончая сексуальными услугами. Нашлось кое-что подходящее и для меня: дистанционное обучение. Школа программирования онлайн. Первая программа, написанная на С++ за пятнадцать минут, была обманчиво проста. «Привет, мир!» – возвестила я о себе одним воскресным утром, сидя за компьютером в нашей гостиной в Бронксе. Если бы мне хватило воображения представить количество приветов, посланных миру в эту минуту на всех языках программирования со всего земного шара, наверное, я бы не рискнула отправить свой. Но воображения не хватило, и теперь по воскресеньям, как примерная студентка, я генерировала случайные числа и разбиралась с перегруженными функциями. К дефициту воображения добавился дефицит времени и сна. Мама хотела только одного: чтобы я вышла замуж и «перестала мучиться». Институт брака казался ей важнее всех курсов по программированию. Пока в этом направлении успешно продвигалась только Кейла, объявившая о предстоящей помолвке с менеджером по продажам из Чейса. Была еще, правда, беременная школьная подружка, но отец ее ребенка упорно оставался за кадром, что случается в Бронксе довольно часто.
На вечеринку по случаю прощания с девичеством Кейла позвала и меня с Джун. Все уже изрядно набрались шампанского, когда Джун подкатила к ресторану. Что-то не ладилось в страховом бизнесе. Похоже, слияние с банком никому не пошло на пользу. Какие-то разговоры доходили и до моего закутка. Джун примчалась прямо с работы в тридцатиградусную жару в темно-синем костюме и колготках на кривоватых ножках. Ее личико показалось мне осунувшимся и несчастным. Для начала пришлось подсесть к ней с большим бокалом шампанского. Помогло. Легкий румянец выступил на ее высоких скулах, она разговорилась, вернее, просто защебетала о том, как ей надоел вечно придирающийся менеджер и как ее беспокоит падение курса воны. Я и не знала, что семья ее осталась в Сеуле и что она практически содержит престарелых родителей. После второго бокала Джун сняла пиджак и расстегнула рубашку почти до пупка. Потом настал черед колготок. Задрав подол юбки, она скинула туфли и стянула колготки. За столом оценили этот порыв свободы. Кто-то стал раздеваться. Полуголую девушку увели. Джун перешла к личной драме, послав подальше своего молодого человека. «Из Кореи?» – только и успела спросить я. «Какой, на хрен, Кореи, – нагрубила Джун. – Из России». Мне стало неловко за соотечественника. Пришлось налить ей еще один бокал шампанского, хотя я отчетливо понимала, что это уже через край. «Ну, а ты что? Все принца поджидаешь на белом коне или уже согласна на упрощенный вариант?» Вопрос оказался настолько бестактным, что слезы сами собой брызнули у меня глаз. Слава богу, отвечать не пришлось, пьяненькая Кейла плюхнулась на стул рядом с Джун, и они заговорили о ценах на недвижимость. О чем же еще могут говорить две поддатые девушки из банка?
А ведь и правда, принца не было, как не было и упрощенного варианта. Кто знает, может, поэтому мне и осточертело сидеть в закутке. Каждый день одно и то же: солидные люди в пиджаках и затянутых галстуках, разговоры о кредитах и фондах, фотографии счастливых семейств в рамочках, ожидание бонусов. Но, может, не только это, может, мне хотелось доказать себе, что я гожусь на что-то большее, ведь закончила же я курс программирования и нашла в конце концов новую работу. Конечно, не обошлось и без везения. Мир ответил на посланное приветствие: в интернете появился нескончаемый список вакансий. Это называлось бумом в информационных технологиях.
Кто хоть раз заваливал рабочее интервью, тот помнит трепетное ожидание в приемной, влажные ладони, сжимающие папку с резюме, легкую дрожь в коленях, заискивающую улыбку. У меня было все как у всех: учащенное сердцебиение, разочарование и досада. После второй неудачи я поняла, что нужно научиться нравиться людям. «Блин, да будь же ты обаятельной, уверенной, перспективной молодой особой, – заклинала я, поглядывая на себя в зеркало. – Да, еще это… знающей… ну хоть что-нибудь. Ты же проработала два года в банке. Нет, не так. Ты проработала два года в самой крупной финансовой компании мира. Вот! Уже лучше. Теперь рукопожатие. Крепкое. Энергичное. Походка тоже. Как ты ходишь? Ну как ты ходишь?» Трюмо в прихожей являло худосочную девицу с тонкими ногами. Еще и плоскостопие. «Мам, – не выдержала я, – ну почему ты в детстве не купила мне стельки от плоскостопия? На кого я похожа с такими ногами?» Вынырнувшая мама совсем не чувствовала себя виноватой. «Знаешь, – сказала она, – главное не то, какие у тебя ноги, а то, с каким видом ты их переставляешь». И царственно удалилась на кухню.
Как бы там ни было, мне казалось, я лечу на свое главное, последнее интервью. День выдался прекрасный. Теплое солнце ранней осени отражалось в зеркальных окнах небоскребов. Мидтаун выглядел не таким парадно застывшим, как Уолл-стрит. Из распахнутых дверей Пенн-стейшн вытекла река деловых людей и понесла меня к переходу на Восьмой авеню. «Если светофор будет зеленым – повезет. Красным – нет», – загадала я. Полицейский на перекрестке остановил движение машин взмахом полосатой палочки. Все. Везение гарантировано.
На интервью со мной переговорили, вернее, весело проболтали, пять человек. Сначала поодиночке, потом все вместе. Никаких пиджаков и накладных ресниц. Джинсы и футболки. Один вообще запоздал и вкатился в шортах. По-моему, так для голых коленок было уже холодновато, но, видимо, парень попался закаленный. Как я поняла, все они были менеджерами, подбирающими людей в свои команды. Последней со мной беседовала будущая начальница с длинным, растрепанным по плечам конским хвостом. Оказалось, она тоже работала в свое время в Ситибанке и тоже оттуда сбежала. Мое резюме трепыхнулось жалобным листочком в ее руках. Почему-то мне не стало страшно.
– Так, ты у нас знаешь С++. Отлично. То что надо. – Вроде без иронии. – Слушай, а как ты будешь тестировать программу, если к ней нет никакой документации с пояснениями, что и как должно работать? Вообще ничего нет.
– Ну-у-у, поиграю с этой программой, пока она не завалится, – радостно сообщила я.
Как выяснилось позже, это был единственно верный вариант действий в подобной ситуации, а именно в такой ситуации оказались люди, которых пачками нанимала на работу компания со смешным названием «ДаблКлик»[8].
Через пару дней я сидела в просторном зале среди сотни таких же счастливчиков. Предстояла неделя обучения. Постепенно картина прояснилась: «ДаблКлик» занимался рекламой в интернете. Тут мне понадобится маленькое отступление. Назову его «комментарий на полях».
Допустим: вы включаете телевизор. Пусть там показывают детектив, футбол, спектакль, последние известия или вечернее шоу. Без разницы. В любом случае через десять минут вам предложат новые марки автомобилей, средства для похудения, лекарство от поноса, женские прокладки и массу других совершенно ненужных вам вещей. Или вы включаете радио. Просто так. Вам нравится голос диктора, рассказывающего о благоустройстве вашего района. И что? Правильно. Через те же десять минут вас начнут зазывать в итальянский ресторан на другом конце города или посоветуют обратиться к врачу, лечащему импотенцию. Или вы отвечаете на телефонный звонок с неизвестного номера. Задушевный голос в трубке тут же зажурчит о дешевом сервисе похоронного дома в другом штате. Вы еще рассчитываете немного пожить, но это никого не интересует. Молодые девушки и юноши с безупречными улыбками стараются привлечь ваше внимание на улице, в хайвее, в автобусе, метро, поезде и самолете. Они приветствуют вас из вашего почтового ящика или с обертки рулона туалетной бумаги. Поначалу это раздражает, вызывает негодование и прочие неприятные эмоции, но в конце концов вы привыкаете к рекламе настолько, что перестаете ее замечать. И тут происходит неожиданный феномен: оказывается, она на вас воздействует! Вы никогда не купите первый попавшийся под руку тюбик зубной пасты, будете выбирать стиральную машину из десятка других и долго присматривать мебель для кухни. И если когда-нибудь вам придет в голову задуматься над тем, что же легло в основу вашего выбора, то где-нибудь обязательно отыщется след этой самой ненавистной и всем надоевшей рекламы. Двигатель прогресса? Ну да. На этом комментарий на полях можно было бы закончить, но придется кое-что добавить, потому что, когда и моя жизнь стала потихоньку перемещаться в интернет, я заметила там присутствие каких-то мигающих прямоугольничков и квадратиков. По привычке игнорировать все, что сверкало и зазывало, я их просто не замечала, не подозревая о том, как надолго свяжет нас судьба, – а если снизить пафос и сказать проще, то мне пришлось работать именно над тем, чтобы эти прямоугольнички и квадратики, а вернее баннеры, сверкали и зазывали не просто так, а в нужном месте и в нужное время на браузере ничего не подозревающего пользователя. У этой работы было свое название – таргетинг[9].
«ДаблКлик» занял десятый этаж здания на 33-й стрит. Когда-то здесь был каток с искусственным льдом, на котором тусовался весь Манхэттен. Потом мода на коньки прошла, и каток закрылся. Лед растопили, пол покрыли красным паласом от стены до стены, а под полом протянули разноцветные провода, соединившие сотни три рабочих мест. Закутков здесь не было, одно огромное пространство, и мое место – как раз посередине. Под высоченным потолком висела металлическая труба диаметром не меньше метра. Время от времени где-то что-то с лязгом включалось и из трубы начинало задувать. Приходилось надевать худи и теплые носочки. Вообще-то мне все здесь ужасно нравилось: новенький персональный компьютер, уютный кубикл, приглушенный гул человеческих голосов, приветливые лица, причем все очень молодые. Соседом слева был пакистанец Раза, справа – Хассим откуда-то из Африки, даже знающий несколько русских слов в дань любви к моей распавшейся родине, напротив сидела китаянка Венди, рядом с ней – пуэрториканка Мирна, русская девушка, вернее, рано вышедшая замуж и обремененная тремя детьми, Саша, сидела в следующем ряду. Изредка мимо пробегала похожая на лошадку, вечно озабоченная начальница Филис. Да, еще был менеджер, тот самый парень с голыми коленками и в футболке, который опоздал на мое интервью. Фрэн. Он-то и взял меня в свою команду тестировать программу со смешным названием «Пушер», он же показал, как подключаться к этому самому «Пушеру» и пожелал удачи на тяжком пути познаний. Подключившись, я не увидела ничего, кроме серого экрана, по которому шла непрерывная строка. Судя по всему, «Пушер» был трудягой, выбирающим информацию из базы данных и посылающим ее рекламным серверам. После недели обучения интернет представлялся мне средой обитания особи, получившей имя «Пользователь», но я, конечно же, еще не знала всего размаха развязанной на нее охоты. Хищники делились на два лагеря: веб-издатели и рекламщики. Зачарованная красотой сайтов, особь гуляла по виртуальным просторам, попадаясь в ловушки, расставленные рекламщиками. С появлением «ДаблКлика» эти беспорядочные прогулки стали отслеживаться и систематизироваться. Теперь в гудящих на нашем этаже серверах хранилась информация на всех, кто когда-либо кликнул мышкой на баннеры, точнее, на баннеры рекламщиков, заключивших с нами договор. А дальше все шло по обычной схеме: баннер вел на рекламируемый сайт, где совершались покупки. Компания-продавец платила издателю и рекламщику, а те платили «ДаблКлику». Да, деньги они платили не только за клики, но и просто за показ рекламы. Вообще-то выставить рекламу там, где она лучше всего работает, дело совсем не простое. Интернет – это ведь не рекламный щит, посылающий благую весть всему миру. За таргетингом стоит сложнейший расчет, который начинается с невинного слова «куки». Это крошечный файл, сидящий в вашем компьютере, визитная карточка, по которой вас можно отследить: откуда, когда и куда вы ходили, что искали, что купили. И так далее. Вот эту самую информацию и выбирал «Пушер» из базы данных и посылал ее в виде файлов рекламным серверам, а уже те, следуя сложнейшей логике таргетинга, отправляли баннер пользователю. Так что, кликнув всего один раз на картинку бутылочки «Кока-колы», не удивляйтесь преследующей вас повсюду рекламе этой фирмы.
Если бы еще знать, как этот «Пушер» тестировать. «Играть, пока не завалится», – со злостью вспоминала я свой самонадеянный ответ на интервью. Оставалось только, прилипнув к монитору, не сводить глаз с бегущей строки. В капюшоне и теплых носочках… изредка подскакивая за стаканчиком кофе из автомата в кафетерии, согревая замерзшие руки о его бумажные бока… Представляю, как я смотрелась. Поначалу Мирна заглядывала ко мне, чтобы просто поболтать и отдохнуть от надоевшей работы, но я с таким отчаянием в глазах отрывалась от экрана, что ей становилось неловко за назойливость. Вообще-то, присмотревшись повнимательней, я заметила, что далеко не все так уж увлечены процессом тестирования. Саша большую часть дня воспитывала свою троицу по телефону. Ей просто было некогда сосредоточиться на чем-нибудь еще. Сосед слева часами играл в пинг-понг в комнате отдыха. Венди безостановочно долбила по клавиатуре в чате с подружками. И только я одна, в приступе какого-то неуправляемого страха, выглядывала поверх стенки своего кубикла и посматривала в сторону богов: маленького лысенького Винса Ли, написавшего код всех рекламных серверов «ДаблКлика», и длинного высокомерного Феликса Ло, программиста, с которым я должна была работать над «Пушером». Феликс меня игнорировал, никакой помощи от него ожидать не приходилось. Дело дошло до того, что однажды ночью я себе приснилась в виде базы данных, по которой неумолимо двигался «Пушер», запрашивая информацию таргетинга. Других признаков сумасшествия вроде бы не наблюдалось. Мама сказала, что все обойдется.
И все обошлось. Где-то через месяц я нашла первый баг[10] в коде программы и послала Фрэну месседж с описанием проблемы. Вообще-то он нравился мне все больше и больше. С ним было легко, никакого давления и командного тона. Братишка, но братишка умный и прекрасно разбирающийся в своем деле. Он тут же подошел, подбрасывая на ходу желтый теннисный мячик. Какое же это было счастье – услышать от него «Good job!». Выглянув из кубикла, я видела, как Фрэн, шлепая мячик об пол и ловя его на ходу, направляется в сторону богов. О чем они говорили, было не слышно. Немного позже прилетел месседж от Феликса с благодарностью и новым кодом. Это надо ж, снизошел. Так начались мои настоящие будни. В результате мы прекрасно сработались в паре. Высокомерие Феликса сдувалось, как только я находила ошибку в его коде, а такое случалось довольно часто. Теперь можно было немного расслабиться и даже поиграть в пинг-понг с Разой. Разгромив меня пару раз, он проникся ко мне каким-то доверием и поведал свою грустную историю: родители в Пакистане нашли ему невесту, он летит знакомиться и жениться, но в Квинсе у него любимая подруга. Американка. У меня лицо вытянулось от сочувствия.
– Может, это… объяснить родителям…
– Да какой там, – с обреченностью махнул рукой Раза.
Он исчез месяца на два.
Сейчас мне кажется, что работа в «ДаблКлике» была лучшим временем моей жизни. Мне нравилось ездить туда в переполненном поезде метро, вливаться в бесконечный людской поток на Пенн-стейшн, впитывать энергию манхэттенского утра, радостно улыбаться швейцарам у подъездов небоскребов в ответ на «Good morning, miss». Мне даже нравилась бесплатная пицца, за которой мы выстраивались по вторникам в длинную очередь, хотя раньше я ее терпеть не могла. «ДаблКлик» тоже переживал свои лучшие времена. Реклама в интернете приносила отличные доходы. На десятом этаже всем уже не хватало места. Пришлось переехать на шестнадцатый, с окнами на Башни-близнецы и статую Свободы. Довольно скоро я научилась заполнять паузу в летящем наверх скоростном лифте, жалуясь кому-нибудь на предстоящий дождь или прошедшие снегопады. Зато долетев до шестнадцатого, тут же забывала про все погодные неурядицы и торопливо семенила к небольшой кухоньке с новенькой никелированной кофеваркой, где всегда крутился наш главный системный администратор Крис Честертон. Несмотря на легкий жирок (результат любви к пиву и жареным куриным крылышкам), его лицо еще сохраняло аристократические черты, доставшиеся в наследство от англосаксонских предков. Мне все чаще приходилось иметь с ним дело: компания спешно закупала новые майкрософтовские сервера, и я устанавливала на них нужное программное обеспечение. Немного поболтав ни о чем (особый вид общения офисных работников), мы спешили на утреннюю оперативку. Вообще-то там собирались менеджеры, а не тестеры вроде меня, но никто никогда никого не выгонял, и встрянуть тоже можно было, но только по делу. Интересное это было сборище. Места всем не хватало, стул уступали только всегда опаздывающей Филис, остальные, сложив ноги крестиком, пристраивались на полу, и сидели так далеко не рядовые сотрудники. Как-то я представила начальство Ситибанка, присевшее на пол. Юбки в обтяжку, галстуки и костюмы-тройки. Смешно. Как же я там проработала два года? Удивительно. Ну да ладно. Короче, за ночь что-нибудь нет-нет да и случалось, но узнавала я об этом наутро, втиснувшись в оперативную комнату. Помню, новая версия «Пушера» завалилась два раза подряд на японской рекламе. Дело неприятное, для тестирования не хватало трафика. Код с багом пошел в продакшн[11]. Японцы теряли деньги, «ДаблКлик» терял деньги и репутацию. Конкуренты обступали. Я сидела как в воду опущенная, Фрэн оправдывался как мог. В воздухе повисло тягучее напряжение. И тут подал голос милый Крис Честертон. А не надо, говорит, выпуск в продакшн начинать с Японии. Все головы повернулись в мою сторону. А с кого же начинать, спрашиваю. У них там всего два десятка рекламных серверов. Убытки минимальные. А вы начинайте с Франции, говорит, они и так нас ненавидят. Шутка, конечно, удачная. Я с облегчением хохотнула. Обстановка разрядилась. С тех пор выпускать новый код в продакшн всегда начинали с Франции.
По шестнадцатому этажу стали ходить слухи о том, что «ДаблКлик» ищет партнера за границей. Кое-кто заволновался. Саша ни с того ни с сего пошла со мной на ланч. Что ты думаешь, спрашивает. Ничего не думаю, примус починяю, говорю. Про примус она не очень поняла, но такое отношение к угрозе потери рабочего места, по-моему, ей не понравилось. Тем не менее она же мне рассказала про переговоры с российской компанией из Москвы. Менеджерам ребята приглянулись, проекты их смотрелись прилично, вроде там уже что-то начали совместно обсуждать, только вдруг их руководитель и говорит: «Наше условие – самостоятельное принятие решений».
– Представляешь? – фыркнула Саша. – Это ж тот самый случай, когда самостоятельность противопоказана.
Конечно, ни о каком контракте не могло быть и речи.
Через несколько лет «ДаблКлику» снова не удалось поработать с русскими. Мне-то как раз очень нравилась команда из Питера, но что-то снова не заладилось, и ребята исчезли с радара. Зато моим соседом вместо Разы стал индус Сунил. Но сначала про Разу. Он таки вернулся из Пакистана с юной женой. Ее тонкое лицо в обрамлении каких-то невероятных золотых украшений смотрело с фотографии, выставленной Разой напоказ. Родители постарались и нашли ему красавицу.
– Может, все и обойдется, – обнадежила меня мама. Она была в курсе некоторых историй шестнадцатого этажа.
Мы снова стали играть в пинг-понг и время от времени вместе ходили на ланч. И вдруг он пропал. Нет и нет. Где-то в середине недели ко мне прибегает растрепанная Филис:
– Ты случайно не знаешь, где Раза?
– Понятия не имею.
– Мне его жена звонила. Возмущалась тем, что я его отправила в длительную командировку. А я, вот тебе крест, никуда его не отправляла. Так ей и сказала. Теперь не знаю, что делать, вдруг с ним что-то случилось?
И дальше побежала. С Разой, однако, ничего не случилось. Он тихо появился и вскоре так же тихо исчез, только уже навсегда. Иногда я смотрела на Филис, на ее растрепанный конский хвост, ножки, обутые в вечные кроссовки, и думала: способна она уволить за супружескую неверность или это только Разе не повезло?
С Фрэном тоже была история. У меня произошла страшная неприятность: ни с того ни с сего грохнулся рабочий компьютер. Что-то быстренько промелькнуло – и все. Смерть. Синий экран. Потеря всего, что уже накопилось на диске, а там немало. Что делать? Первый рывок – к менеджеру. Вижу, он как-то странно сидит в проходе на столе в позе йога. И запах знакомый чувствуется уже издалека. Парень-то свой. Ирландец. Но я расстроена настолько, что значения не придаю и делюсь печальной новостью. Счас, говорит, поможем. И чуть не падает со стола. Делать нечего. Иду к себе. Жду. Прибегает с отверткой и начинает шуровать. Под столом что-то откручивает, и работа у него, судя по всему, весело идет. Напевает. Пел-пел и вдруг затих. Я ему: Фрэн, ты там чего? Молчит. Заглядываю: боже. Он там прикорнул. Будить не стала, ушла домой. На следующее утро как ни в чем не бывало говорит: извини, починить не получилось – и глаза в сторону. Еще бы у него получилось. Крис мне в тот же день заменил диск и установил новую версию «Майкрософта», а уж все остальное я сама потихоньку добивала, но за Фрэна тревожно как-то стало. И тут Филис его буквально спасла. Не знаю, о чем они каждый день говорили, но в позе йога на столе он мне больше не попадался. Да, совсем забыла про Сунила. «ДаблКлик» нашел-таки подрядчика в Индии. Компания называлась «Сайбейдж» и готова была выполнять любые заказы без малейшего поползновения на принятие самостоятельных решений. Мне кажется, у них даже девиз был такой: «Сделаем все что хотите, только платите». Платили им, кстати, мало, но зато мы получили Сунила Патака на тестирование рекламного сервера. Скоро выяснилось, что он получше некоторых наших программистов. Работать с ним было одно удовольствие. К тому же он оказался милым и скромным парнем. Мы подружились, и я узнала еще одну печальную историю. Жениться на любимой девушке он не мог, ее родители были категорически против. Какие-то там кастовые различия. Бог их знает. Сунил был родом из глухой деревни. «Ты когда-нибудь видел слонов?» – просто в шутку спросила я. «Сколько угодно». – «Ну а тигров?» – «И тигров тоже видел». Тут я прибалдела: «А где ты видел тигров? Они же страшные». Сунил как-то мягко улыбнулся: «Они заходили иногда к нам на задний двор. Не могу сказать, что они такие уж страшные». Вот так. Потом он станет успешным программистом, будет работать в одной из лучших компаний мира, а приехав домой в отпуск, увидит, если повезет, тигра на заднем дворе.
Оказывается, взрослые обожают Хэллоуин не меньше детей. В тот день сотрудникам «ДаблКлика» было велено принарядиться во что-нибудь «ужасненькое». Все постарались как могли. Ассортимент начинался с кокетливых кошачьих ушек и кончался картонными гробами, прикованными цепями к монстрам непонятного происхождения. Уже на лестнице меня встретил зеленый динозавр с незакрывающейся пастью, из которой виднелось потное лицо Криса Честертона, за ним следовали полчища скелетов, колдуньи в широкополых шляпах с накладными горбатыми носами, Гарри Поттеры, всевозможные зомби и супермены. На мне было (идея, не одобренная мамой) подвенечное платье, заляпанное красной краской. Мамина тайная мечта о том, что я встречу «достойного» молодого человека на рабочем месте, не осуществлялась. Надежды на Рики Чина, программиста, с которым я ходила один раз в кино на «Властелина колец» и проиграла весь вечер в компьютерную игру у него дома, не оправдались. Рики закончил Колумбийский университет, там же получил ученую степень, кодировал как бог и походил на ослика Иа из знаменитой сказки. Во всем, что не касалось программирования, он был уныл и скучен. Впрочем, мне ужасно нравился его легкий сарказм, и мы оставались приятелями. Влюбиться в этого лысеющего ослика в больших очках, даже ради спокойствия мамы, я не могла.
Вообще-то про любовь все непонятно. Или, наоборот, все понятно. Ну хорошо. Понятно, но не все. Тогда почему же я все сразу поняла в тот Хэллоуин? Но если по порядку, то: где-то ближе к ланчу нам пришло приглашение спуститься на десятый этаж, куда мы и повалили шумной разноцветной толпой. Там веселая толкучка распалась на две длинные очереди за праздничным угощением. Не помню, что слегка дымилось в моей пластмассовой тарелочке, когда все расступились и раздались голоса «Кевин… Это же Кевин… Кевин… Тихо». И Кевин О’Коннор собственной персоной предстал в коротком бархатном плаще и высоких сапогах в двух шагах от меня. На боку у него висело какое-то подобие шпаги, на длинных, почти до плеч русых волосах сбился на ухо бархатный берет. Кто-то посчитал его Котом в сапогах, но где же в таком случае был хвост? А усы? Нет-нет. Он был хрупким принцем с прекрасными чертами, создателем и владельцем «ДаблКлика», еще одним гением с окраин. От непонятно откуда взявшегося волнения я плохо запомнила, что он говорил. Кажется, что-то про наши то ли шесть миллионов, то ли шесть миллиардов кликов в день, не иначе как мировой рекорд в интернетовской рекламе, и все благодаря нам, молодым и талантливым людям, работать с которыми одно непрестанное счастье. Он скользнул глазами раза два по моему лицу, не заметив, как оно дрогнуло. Почему-то стало грустно. Где-то в стороне, стоя с тарелочкой в руках и прислушиваясь к оживленному шуму, я наблюдала за передвижением бархатного берета в толпе, но интерес к происходящему пропал. Пришлось сбежать, вяло помахав рукой Рики.
Дома, смыв тушь с ресниц и надев халат, я показала маме найденное в интернете интервью с Кевином О’Коннором.
– Ма-а-а-ам, он полгода просидел запершись в подвале и пытался придумать, как сделать деньги на рекламе в интернете. И ведь придумал! Ну разве не гений?
Услышав незнакомые нотки в моем голосе, мама задержала взгляд на фотографии Кевина.
– Знаешь, моя дорогая, в твоем возрасте я влюбилась в артиста Жана Маре. Что уже само по себе было безнадежно, к тому же выяснилось, что он еще и гей.
– Ну при чем тут Жан Маре? – рассердилась я. – У Кевина жена и дети.
Я и без нее знала, что все это безнадежно. Абсолютно безнадежно. И что же теперь делать?
– Как что? Страдать! – констатировала Кейла.
Я слышала, как ее малыш зашелся в требовательном плаче.
– Еще спортзал, тренажеры каждый день… ну-у-у… через день. Все. Лапа, позвони потом.
Кейла отключилась, а я продолжала держать мобильник в руке. Какая же она мудрая женщина, в смысле всегда знает, что мне делать.
В будни работы навалилось так много, что было не до тренажеров. Во всем мире беспрестанно кликали на баннеры, база данных росла как сумасшедшая. «ДаблКлик» то и дело открывал новые центры с рекламными серверами. Мы то и дело получали новый код от Винса Ли и Феликса Ло. Тестировали с лету и мгновенно выпускали в продакшн. «Пушер» с серверами то и дело заваливался. Тогда снова – код с исправлениями, тестирование наспех и выпуск. Получив наконец лэптоп, я теперь еще работала и по выходным из дома. Так прошло, кажется, года два, и называлось это work yourself to death[12]. Но самое странное, мне это нравилось. Ни одной посторонней мысли в голове, просто усталость. И все же в какую-то субботу я надумала выбраться в спортивный зал у нас в Бронксе. Вид полуобнаженных красавиц в раздевалке слегка озадачил. Это что же – всё страдалицы вроде меня? Что-то непохоже. Подозрение вскоре подтвердилось. Мускулистые юноши, поигрывая бицепсами, поджидали своих подруг у тренажеров. Их поочередные подходы к станкам по наращиванию мышц, интимные улыбки и откровенное восхищение друг другом были наполнены каким-то недоступным мне эротизмом. Неприкаянно послонявшись по залу, я увидела одиноко разминавшуюся хрупкую девушку. Стоя перед зеркалом, она с независимым видом проделывала довольно простые упражнения. Я уже было пристроилась поблизости с намерением немного поболтать, как тут девушка, слегка поднатужившись, вскинула на плечи небольшую, но внушительную штангу и начала приседания. На ее лице проступил сосредоточенный покой. Какие уж тут разговоры. Пришлось отступить к велотренажерам и с чувством обреченности налечь на педали. «Может, записаться в танцевальный кружок, там хоть подберут партнера», – крутанулось в голове. Впрочем, скоро всем стало не до танцев.
В то осеннее солнечное утро в Бронксе были какие-то выборы в местную администрацию. По пути к станции метро пришлось забежать в школу, где голосовали. Потом еще и поезд задержался. Словом, я опаздывала, чего страшно не люблю. Бегу и про себя сочиняю что-нибудь извинительное. Взлетаю на шестнадцатый этаж, в дверях натыкаюсь на Фрэна и начинаю виновато оправдываться, а он даже внимания не обращает и вообще куда-то мимо идет. Как странно. Ладно. Бегу к своему месту и вижу: у окна столпились люди. Господи! Шлейф дыма тянется от одной из Башен-близнецов. «Это что? – кричу, – что там случилось?» Самолет врезался. «Как врезался? Как такое может быть?» И пока мы стоим у окна, нас там много собралось, и ничего не понимаем, и пялимся на этот зловещий черный дым, серебряный самолетик, крестик на голубом небе, все ближе и ближе подлетает ко второй башне. «Не-е-т!» – успевает выдохнуть кто-то. Дальше вспышка. И я отхожу от окна. Что я помню еще? Остановку времени. У кого-то нашлось радио. Угнанные самолеты. Растерянность. Кажется, только один человек знал, что делать. Маленький Винс Ли сидел за компьютером, пока кто-то плакал, кто-то истерично пытался дозвониться до родных, кто-то был не в силах оторваться от окна. Его крошечные ручки деловито сновали по клавиатуре. Винс Ли удалял рекламу угнанных самолетов из нашей системы. «Не мешай, ладно? Интернет и так не тянет», – громко сказал он кому-то. Хотела бы я знать, догадался он сам или выполнял чье-то распоряжение. «Что же ты молчишь? Напиши хоть что-нибудь, хоть словечко», – мысленно прошу Кевина. Но Кевин молчит. Фрэн и Филис исчезли. На 33-й улице пусто, на Восьмой авеню малолюдно. Можно ли подходить к Пенн-стейшн? Может, туда вот-вот врежется следующий самолет? Рядом ни одного полицейского. Беспомощно побродив вокруг, выхожу на Девятую авеню и уже там вижу поток людей, идущих из даунтауна. Оттуда. Страшная молчаливая толпа. На многих почему-то нет обуви. Снова поднимаюсь наверх. Из окна вижу, как падают башни. Сначала одна, через какое-то время другая. Слышу, как кто-то плачет. Потом обрываются интернет и мобильная связь. На шестнадцатом этаже больше делать нечего. Метро работает. В вагоне тихо. Вдруг входит какой-то мужик с банкой собирать деньги для бездомных. Кто-то не выдерживает: «Пожалуйста, только не сегодня!» В ответ взметается тетка напротив: «Нет, сегодня! Именно сегодня!» Мужик насобирал свои доллары и дальше пошел, а в вагоне вспыхнула короткая перепалка. Никогда такого не было. Нервы у всех на пределе. Вечером с мамой у телевизора, от которого не отходим круглые сутки. Ночью приходит-таки имейл от Кевина. Никто из сотрудников «ДаблКлика» не пострадал. В офис не приходить до конца недели. Для желающих открыта психологическая помощь.
Странное дело, я не помню ни одного разговора на работе о том, что случилось. Все молчали. Никаких обсуждений, даже реплик. Просто какой-то заговор молчания. Теперь с моего места виднелась только одиноко торчащая статуя Свободы. Иногда я туда поглядывала, но все больше сидела, уткнувшись в компьютер, и как-то не сразу заметила, что делать-то особенно нечего. Еще в августе была спешка и гонка, а уже в октябре стало нечего тестировать. Пошла к Феликсу. Где работа, говорю. Он только плечами пожимает. Всезнающая Саша прояснила ситуацию: программирование ушло в Индию, туда же ушло и тестирование, а куда мы пойдем, сама догадайся. Вокруг и правда одни пустые места. Люди начали тихо и незаметно исчезать. Филис на работу стала приходить к обеду с какими-то сумками и пакетами. Пошепчется с Фрэном и опять убежит. А в один из понедельников со мной в лифте ни с того ни с сего расшаркивается незнакомый мужчина и спрашивает про мои дела. Хорошо, говорю, просто прекрасно, а сама пытаюсь его имя на бейджике прочитать, потому что просто так чужими делами в лифте не интересуются. И точно! Он оказался нашим новым директором вместо Филис. Всех с шестнадцатого этажа собрал, какие-то ободряющие слова сказал, и никто ему, конечно, не поверил. К ноябрю совсем глухо стало. Нас обратно на десятый перевели, чтобы оставшихся работников держать в одной куче, а потом и новый директор исчез, его имя тут же забыли. Тогда-то Фрэн и стал начальником. Что, кстати, было совсем неплохо, но я на всякий случай кое-какие книжки по программированию перетащила домой. И вот где-то перед Днем благодарения к нам приехал сам Кевин О’Коннор. Почему-то он не собрал нас всех сразу, а потратил целый день на встречу с группами в десять-пятнадцать человек. До сих пор не знаю, зачем ему это понадобилось. Оставшихся тестеров он усадил в оперативной комнате, а сам подсел настолько близко, что я смогла разглядеть все маленькие пуговички на его рубашке. Как настроение, спрашивает, про планы «ДаблКлика» рассказывает. Делится с нами своим оптимизмом. Звучит хорошо, бодро, но всем грустно. Никто не верит ни одному его слову. А я вот думаю: скажи он тогда что-то типа того, что, мол, ребята, кризис у нас сейчас, ситуация говняная, придется вас уволить, то я бы его даже зауважала за искренность. Но ничего такого он не сказал. Видимо, во время кризисов сотрудников огорчать не полагается. Мало ли что могут натворить отчаявшиеся люди. Вежливо выслушав его лажу, мы потянулись к выходу. С ободряющей улыбкой Кевин прощался с каждым за руку. И тут я заметила, что совершенно равнодушно подала ему свою, даже не подала, а как-то подбросила без малейшего трепета от прикосновения к любимому человеку. Как же так, раньше трепет был, а теперь пропал? Пришла на свое место, взглянула по привычке в темнеющее окно с единственной мыслью: «До праздника вышвырнут или после?» Вышвырнули как раз перед Днем благодарения, но с отличным выходным пособием. Ну что ж. Спасибо и на этом, Кевин!
Мама держалась прекрасно. На кухне она произнесла проникновенную речь о том, что потеря работы в моем возрасте открывает путь к новым неограниченным возможностям совершенствования личности. Или что-то типа того. Мне даже стало интересно, откуда она набралась такой оптимистичной чуши, зная по-английски только слово «гарбидж». Видимо, это витало в воздухе Бронкса. Правда, был еще телевизор, но особого жизнелюбия в российских программах как-то не замечалось. В любом случае рынок рабочей силы оставлял желать лучшего. Интернетовские компании перестали нанимать. «Так и будет до весны, – спрогнозировала всезнающая Кейла, – деньги-то у них есть, но они не спешат вкладываться». Оставалось только ждать.
Между тем надвигался праздник, который мы никогда не отмечали, не понимая, почему из весьма отдаленной сопричастности к первым американским поселенцам должны в этот день поедать несчастных индюшек. На этот раз мама удивила: в супермаркете она купила увесистого индюка, каких-то подливок и сладкой картошки. Ну и кто это все будет есть, говорю, а она мне как ни в чем не бывало: «Завтра к нам придет гость. Молодой человек. Помнишь Капу из Квинса? Это ее племянник». Господи, какая Капа из Квинса и причем тут ее племянник? И тут до меня дошло, что мама подыскала мне кавалера. Не очень-то она рассчитывала на открывшиеся передо мной неограниченные возможности. Можно было, конечно, взбунтоваться, но с другой стороны – наплевать. Племянник Капы так племянник Капы. Не обижать же маму. Индюк отправился в духовку, когда я еще спала. Потом мама ринулась в парикмахерскую и без очереди прорвалась на укладку. Когда, позевывая и шаркая тапочками, я появилась на кухне, она уже вовсю хлопотала, подвязав сеточкой залитые лаком волосы. Все это выглядело так, как будто молодой человек собирался познакомиться не со мной, а с ней. К тому же она надумала печь какие-то пироги.
– Не какие-то, а с клюквой, твои любимые. Но это уже после индюка. Представляешь, ему предстоит там сидеть пять часов, – мама пальцем, испачканным в муке, ткнула в сторону духовки.
– И что мы будем делать с таким количеством еды? – искренне удивилась я. – Тут же хватит на взвод солдат.
Так всегда говорил папа, ужасаясь размаху маминого кулинарного творчества. Нечаянно оброненная фраза вызвала воспоминания и у нее. Мне было видно, как она перевела дух, чтобы сдержать слезы, и с удвоенной энергией навалилась на тесто, расплющенное на дощечке.
– Ну-у-у, придется раздать бедным людям, не умирать же тебе от обжорства.
Бедных людей в Бронксе хватало. Так что идея, в конце концов, была неплохая. Правда, мы еще не знали способностей племянника Капы.
Вопреки моим ожиданиям, он оказался совсем не безнадежным. В дверях стоял невысокий человек с довольно приятным лицом и протягивал мне три желтых хризантемы в целлофановой упаковке. Борис. Очень приятно. На вид лет тридцать пять. Уже слегка лысеющий и какой-то весь узкий. В костюме и галстуке. Пришел в гости, как на интервью. «Отцвели уж давно…» – не удержалась мама, но быстро осеклась и перешла на легкий щебет. Борис снял плащ и с готовностью просунул ноги в оставшиеся от папы тапочки. Разговаривая с мамой, он изредка оценивающе поглядывал на меня. Я молчала. Мама бросала умоляющие взгляды, означающие призыв к соучастию. Надо было подключаться. И я что-то спросила. Кажется, как он добрался до Бронкса. Борис обстоятельно, слегка растягивая слова, начал рассказ о плохой работе нью-йоркского метро и отмененных поездах. Странное дело, чем подробнее он излагал, тем явственнее я слышала шум дождя за окном, шаги соседей сверху, хлопанье дверей на лестничной площадке и осторожное звяканье посуды на кухне. Это мама прислушивалась к его монотонному голосу и не понимала, почему молчу я. Она надеялась на оживленный диалог, который все никак не завязывался. Когда тема метро исчерпала себя, Борис спросил, чем я занимаюсь «по жизни». Так и сказал. Пришлось рассказать, но кратенько и без подробностей. Справившись с ответом, я снова замолчала. Деликатному терпению мамы на кухне пришел конец, и она начала торжественный вынос блюд. Появление индейки, покрытой коричневой прожаренной корочкой, изменило настроение в гостиной. Я с готовностью захлопала в ладоши, Борис как-то встряхнулся. На столе появились закуски с салатами, селедочка в луковых колечках и бутылка шампанского, о которой я и не знала. Пробка с легким дымком хлопнула в довольно умелых руках гостя. Свой первый бокал я выпила с нескрываемым удовольствием. Сразу полегчало, напряжение от неестественности ситуации быстро испарялось. Добавив еще и рюмочку «сухонького», я уже вполне дружелюбно наблюдала за тем, как мама отпиливала ногу индейки для Бореньки, и в ужасе отказалась от второй, нависшей над моей тарелкой. Кажется, что-то все-таки пришлось съесть. Говорили о погоде, кризисе доткомов и включили телевизор с музыкальной передачей, а перед десертом мама запела «Я ехала домой» и «Не уезжай, ты мой голубчик». Тут я почему-то расплакалась. Борис сочувственно сжал мой локоть. Пришлось высморкаться в бумажную салфетку и навалиться на большой кусок пирога с клюквой. Все-таки мама оставалась единственно близким мне человеком. И зачем нам этот Борис? Сбоку мне было видно, как двигается его ухо, когда он жует. Небольшая рука, выставившаяся из поношенного рукава пиджака, слегка подрагивала. Невысокий мужчина с маленькими руками. Интересно, какие у него ноги. Скатерть мешала заглянуть под стол.
– Боренька, ей больше не наливать, – испугалась мама.
– Да ладно, – огрызнулась я. – В Квинс ехать далеко и долго, а метро у нас сами знаете как работает.
– Ну, Боренька может заночевать у нас…
Тут уж испугался Борис. Он засуетился и залепетал про то, как ему было ужасно приятно с нами познакомиться.
– Ага! – закричала я, разглядев, что ему великоваты папины тапочки, но мама сверкнула глазами и вовремя вытеснила меня из коридора. А что было потом, не помню или не хочу вспоминать.
На следующий день я отнесла тушу холодной индейки, завернутую в фольгу, своей подружке, той самой, у которой был ребенок от неизвестного отца.
– Нет, так нельзя сидеть целый день. У тебя будет искривление позвоночника.
Про позвоночник я слышу с первого класса.
– Ну что можно делать за компьютером, не вставая по несколько часов?
В какой-то степени мама права. Делать мне за компьютером нечего. Рассылка резюме занимает от силы два часа. Остальное время уходит на какое-то бесцельное шатание по интернету. Но зачем-то мне это надо. Наверное, успокаивает.
– И освещение у тебя неправильное. Так же можно испортить глаза.
Интересно, что она имеет в виду? То, что дневной свет падает на компьютер слева, а настольная лампа стоит справа? Но я с детства люблю смотреть в окно. Вот и сейчас, сидя за письменным столом, я вижу наш квадратный двор с деревом посередине. Его голые ветки дотягиваются до четвертого этажа, а ствол уже обмотан гирляндой маленьких лампочек, загорающихся в темноте. Красиво. В Бронксе пооткрывались елочные базары и сразу же началась предновогодняя сутолока. А от агентов за целый месяц ни одного звонка. Скорее всего, Кейла была права. Я, кстати, выбралась в какие-то выходные посмотреть на ее дом в Апстэйте, который они с мужем купили в кредит на тридцать лет. Большой и холодный. Похож на приземистый скворечник, сколоченный из серых досок. Кейла встретила меня в толстом свитере, дети – в соплях. Отопление дорогое, налоги высокие, экономия на всем. Все понятно, жить мне в Бронксе до конца своих дней. Но когда детишек накормили и уложили спать, посидеть у камина было очень даже душевно. Муж Кейлы подбросил туда побольше поленьев, чмокнул ее в щеку и ушел наверх, а мы болтали до полуночи: вспоминали Ситибанк, несчастного Стаса и Джун, которая выбилась в большие менеджеры и ужасно зазналась. Потом я рассказала про то, как бесславно закончилась моя дурацкая влюбленность в Кевина О’Коннора и про званного на дом кавалера Бореньку. «Слушай, – оживилась Кейла, – а что ты, собственно говоря, разбрасываешься кавалерами? Чем он тебе плох?» Что ответить на этот вопрос? Ничего не сказала рыбка, только хвостиком махнула и пошла спать. Спать на новом месте всегда неуютно, да еще в одежде, пытаясь согреться под тонким одеялом. И пока рыбка крутилась без сна, ей в голову стучала одна мысль: тебе, рыбонька, уже двадцать пять лет, и нету у тебя ни дома, ни мужа, ни детей, даже работы нет, и кавалера нет тоже. Надо с этим что-то делать. Знать бы что.
Вернувшись от Кейлы, я завела с мамой осторожный разговор о нашем госте. Оказывается, Борис оставил ей номер телефона и она с ним время от времени перезванивалась. Сюрпрайз, сюрпрайз! Не дожидаясь вопросов, мама поделилась добытой информацией: работает на государственной службе, что-то типа нашей санэпидемстанции, деньги небольшие, но отличные бенефиты, расстался с некой Мариной полгода, а может, год назад. Что-то там еще, не помню. Какая мне разница? Никакой. И я купила два билета на бродвейское шоу. Борис страшно удивился моему звонку и, кажется, обрадовался. Мы встретились как старые знакомые у входа в театр. Под гвалт семейства молочника Тевье я думала… Нет, я ничего не думала, я то и дело прислушивалась к своему соседу, искоса поглядывая на его профиль, освещенный светом рампы. Мюзикл ему нравился. После первого действия он долго хлопал маленькими руками и в антракте угостил меня стаканом апельсинового сока. Вот тут я подумала: билеты стоили четыреста долларов… И мне стало за себя неловко. Ведь я сделала человеку приятное, разве не это главное? А потом произошло совершенно непонятное, то, чему я и сейчас не могу найти объяснения. Я поехала к Боре в Квинс. В метро мы почти не разговаривали, он слегка поддерживал меня за локоть. У меня не было ни одной мысли в голове, только ощущение, что мне это зачем-то надо. Никакого желания, никакой любви, но надо – и все. Вопреки ожиданиям, квартирка одинокого мужчины оказалась чистенькой и уютной. Мы по очереди приняли душ до и после. Боренька сменил простыню с кровавыми потеками, и, пока снова мылся, я лежала и думала: зачем же мне это было нужно? Первый мужчина. Могло быть хуже. Потом он рассказывал о Марине и о разрыве с ней, а мне было все равно, и я уснула. Конечно, мама все знала, да я и не скрывала от нее, куда мы отправились после мюзикла. В конце концов, разве не этого она хотела? Где-то раз в неделю мы ходили с Борей в кино, бывали в недорогих ресторанах, но всякий раз, когда он сжимал мне локоть и предлагал «зайти к нему», я отказывалась по разным причинам. Месяца через три, уже весной, он позвонил и сказал, что в ближайшее время будет очень занят и, вполне возможно, переведется в новый офис на Лонг-Айленде. «Как жалко», – притворно расстроилась я. Звонок был сделан с телефона Марины Гарбер. Интересно, он что же, не подумал о том, что у нашего телефона в Бронксе есть определитель номера, или ему было наплевать? А может, это было скрытое послание? Не знаю. Больно? Нет, скорее противно. Так закончилась история с Боренькой. «Больше никогда-никогда ни с кем меня не знакомь», – сказала я маме. В сущности, она была ни в чем не виновата, тем более что Капа представляла своего племянника исключительно порядочным человеком, а это больше всего ценила в людях моя мама.
Наверное, я бы встретила переход от зимы к весне тяжелой депрессией, если бы не имэйл Фрэна с неожиданной новостью: «ДаблКлик» снова набирает людей на работу. Согласна ли я вернуться к тестированию «Пушера»? Я ответила коротко: да! Мое возвращение было встречено сдержанно. Никто особенно не обрадовался. Из стареньких остались только Саша и Сунил да милый Крис Честертон. К «Пушеру» приставили еще больше облысевшего Рики Чина, по которому я даже скучала. Надменного Феликса Ло унесло потоком сокращений. Сотрудники «ДаблКлика» ютились сиротливыми кучками на громадном пространстве десятого этажа, некогда забитого до отказа. Шестнадцатый так и пустовал. Главным сюрпризом оказался Фрэн, превратившийся за каких-то полгода из братишки в важного начальника. Он раздался в толщину и остепенился. Мне было жалко, что я больше не вижу в его руках теннисного мячика или отвертки. И все же я была ему благодарна хотя бы за то, что он меня вспомнил и взял обратно на работу. Была и приятная неожиданность – появление нового финансового директора, оказавшегося поэтом. Серьезно. Это как-то не вязалось с его внешностью. Здоровенный мужик, как говорится, косая сажень в плечах с накачанной мускулатурой. Уже одно это не вмещалось в мои представления о финансистах, хотя кто их знает, но отчеты в стихах! Его зарифмованные выступления на собраниях вызывали бурный восторг. Их суть сводилась к тому, что для выживания «ДаблКлику» нужно во что бы то ни стало избавиться от бывшего катка, аренда которого съедала все доходы. К концу лета какой-то банк польстился на наши хоромы, и мы переехали в даунтаун, в дом номер 111 по Восьмой авеню, не поверите, снова на десятый этаж. Этот дом показался мне необычным даже для Манхэттена. Строили его в тридцатые годы, когда архитектура была охвачена очередным приступом гигантомании. Где-то я прочитала, что он не уступал Эмпайр-стейт-билдинг. Размеры и вправду впечатляли: прямоугольник, вытянувшийся с Восьмой по Девятую авеню и с 15-й по 16-ю стрит. Кажется, архитектор готовился возвести невероятную махину и в высоту, но что-то оборвало его творческий полет на шестнадцатом этаже. Скорее всего, просто не хватило денег. Вывеска Port Authority на фасаде наводила на мысль о принадлежности здания к нью-йоркскому порту. Мне сразу же понравились закрывающиеся с лязгом старые грузовые лифты, куда можно было загнать пару автомобилей в придачу ко всем тестерам «ДаблКлика». В остальном же все выглядело так, как и положено выглядеть офисам во всем мире: кубиклы, километры разноцветных проводов, спрятанных под полом, неоткрывающиеся окна во всю стену, искусственная вентиляция – с той лишь разницей, что на этот раз задувало не из трубы под потолком, а несло снизу из квадратных решеток в полу, которые мы тут же стали заваливать чем попало.
Бутерброд, купленный на ланч в небольшом магазинчике на углу Восьмой авеню и 14-й стрит, я съедала в садике с фонтанчиком, расположенном между небоскребом с дорогущими квартирами и многоэтажкой для бедных. В теплую погоду сюда стекались бездомные со всего района. Их подкармливали так же, как и слетающихся для легкой поживы голубей, кидали монетки в стаканчики, выставленные для подаяний. Однажды, опустив доллар в пустой бумажный стаканчик спящего на скамейке человека, я наблюдала за неожиданно разыгравшейся сценкой: к спящему не спеша подкатил другой бездомный и заглянул в его стаканчик. «Ну все, – подумала я, – проспал ты свой доллар, дружок». Оказалось, ничего подобного. Подкативший порылся в лохмотьях, вытащил откуда-то доллар и кряхтя опустил его в тот же стаканчик. Может, они были членами одного братства? Жизнь этих людей была совершенно мне не известна. Я всегда видела их спящими в метро или на скамейках, повсюду, где было тепло или прохладно в зависимости от времени года. А что они делали в короткие моменты бодрствования? Летом, в садике с фонтанчиком, я несколько раз видела бездомных, играющих в шахматы. Тоже зрелище. Но никто, кроме меня, не удивлялся виду странных шахматистов. С одинаковым равнодушием здесь принимали всех. Сюда добирались люди из близлежащей Гринвич-Виллидж. Эти выглядели совсем по-другому. Ни молодые ни старые, ни мужчины ни женщины. Дрэг-квин. Их иногда гоняла полиция. Скорее всего, за наркотики. А вообще райончик живописный. Челси. Смешаны все и всё. Типичный Нью-Йорк. Отсюда мне было трудно возвращаться в убогий Бронкс, за который упорно держалась мама.
Что там было дальше? Много работы прежде всего. Я уже спокойно тестировала любую программу, связанную с таргетингом. Похоже, компания справлялась с кризисом, стали появляться новые проекты. Рики Чин, унылый Иа и первоклассный программист, довел наш старый «Пушер» до стабильного состояния, но мы все равно довольно часто продолжали работать и ночами, и по выходным. Сейчас воспоминания о тех шести годах сбились в какое-то серое стадо, как слоны, идущие на водопой в любимой маминой телепередаче. Помню, я подолгу не могла уснуть после работы, продолжая вращать в голове обрывки дневных дел, или наоборот, засыпала от усталости чуть ли не с котлетой во рту на нашей кухне, но тогда просыпалась часа в три ночи от давящего до слез чувства одиночества. После семи утра с этим чувством было легче справляться, и я мчалась со всех ног обратно на работу. Были и праздники с выходными, недельные отпуска с мамой на Карибах.
– Ну как можно отдохнуть за неделю? Организм не успевает восстановиться даже за месяц! – сетовала она.
Странное дело, мне вполне хватало недели, я даже начинала томиться, если приходилось затягивать отпуск чуть дольше. Словом, к тридцати годам я превратилась в отчаянного и безнадежного трудоголика, огрызающегося на вопросы, когда ты уже выйдешь замуж, да где же твой молодой человек, да как это нет? И тут совершенно неожиданно я получила поддержку от Кейлы. Правда, сначала выяснилось, что ее муж (кто бы мог такое подумать) завел роман на стороне, к тому же еще и с последствиями, в смысле его пассия была беременна и собиралась рожать. Пока у родителей шли разборки в доме, похожем на приплюснутый скворечник, двое детишек жили у нас в Бронксе под опекой моей мамы. Кейла подала на развод, дом выставили на продажу, и все было бы ничего, но как раз в это время разразился кризис. Цена на дом упала настолько, что продавать его не имело никакого смысла, а платить кредит неверный муж больше не мог, он потерял работу в банке. С большим трудом дом сдали какому-то врачу-косметологу. Кейла забрала детей и укатила на родину в Пуэрто-Рико, высказав перед этим моей маме все, что она думает о мужчинах. С ее слов выходило, что из всех ее знакомых я самая умная молодая деловая женщина, вовремя понявшая, что в жизни можно полагаться только на себя, а не на мерзавцев противоположного пола. Мне показалось, что эта прочувствованная речь (в моем переводе) наполнила маму чем-то вроде гордости, хотя ей и ужасно нравилось возиться с малышами моей подруги.
Вообще 2008 год был судьбоносным, ненавижу это слово, не только для Кейлы. Сама удивляюсь, как мне хватило ума не связаться с ипотекой, когда все вокруг накупили домов в кредит. Ни с того ни с сего объявилась потерявшая работу Джун. Ее страховая компания была на грани разорения. А ведь именно Джун советовала мне вложиться в пару домиков и обеспечить маме спокойную старость. Сейчас она расточала комплименты моей осторожности. На самом деле все было просто: потеряв работу один раз, я уже никогда не забывала, что это может произойти в любое время. И что делать тогда? Как выплачивать кредит? И кто польстится на мои домики, если в одночасье все сразу станут продавать такие же? Нет уж. Thank you very much. А где-то за год до кризиса я заметила какую-то подозрительную суету на нашем этаже. Не то чтобы дела у «ДаблКлика» шли плохо, скорее наоборот, но к нам зачем-то зачастило большое начальство, начались какие-то секретные совещания. Что-то мне это напомнило, и я стала прислушиваться к сплетням. Лучше всего в их потоках разбиралась Саша. Она-то мне и поведала, что нас задумали продать.
– А кому? – испугалась я, испытав ужас героев «Хижины дяди Тома».
– Вариантов всего два: «Гугл» или «Майкрософт».
И откуда она все всегда знала? Удивляюсь. Видимо, мое лицо выдавало чувства, которые Саша истолковала немного по-своему.
– Ну чему ты удивляешься, технология-то нами уже наработана, к тому же есть своя сеть клиентов, причем самая большая в этом бизнесе. Так что прямой резон нас прикупить.
– Что же будет с нами?
Этого не знала даже Саша.
Если подумать, то «Гугл» был нам ближе, чем «Майкрософт», причем даже территориально. Его офис располагался под нами на четвертом этаже. Туда потихоньку бегали на интервью наши программисты, но повезло только одному, тут же свалившему в Калифорнию. Попасть в «Гугл» со стороны было делом нелегким. Мне стало тревожно.
– Ну что ты так разволновалась?
Оказалось, что Рики давно уже все проанализировал.
– Вот смотри, – знакомым жестом он поправил очки, сползшие на нос, – ясное дело, нашим отцам-основателям, – Рики показал кавычки пальцами в воздухе, – надоело возиться с рекламой в интернете. Кевин – человек творческий, у него уже появилась какая-то новая идея, и ему нужны деньги для стартапа. Понимаешь?
Я кивнула. Чего тут не понять?
– Естественно, «ДаблКлик» будет продан. Теперь смотри: «Гугл». У него мощная поисковая система, скорее всего, лучшая из того, что мы сейчас имеем. Но на этом деньги не сделаешь. Правда, у него тоже есть своя технология по размещению рекламы в интернете, но она не рассчитана на крупного клиента. Все крупные рекламные агенты и веб-издатели работают с нами, им нравится наша технология. Они, в конце концов, к нам привыкли за десять лет, они нас любят, и именно они делают большие деньги на нашем таргетинге. Вполне естественно, что «Гугл» нас хочет. YouTube они прикупили тоже неспроста. Представляешь видеорекламу? Это тебе не баннеры, это класс. Можно озолотиться уже только на этом. Так что ждем новостей.
Долго их ждать не пришлось. Новости посыпались, как бигуди по утрам с головы моей мамы. Через несколько дней нам объявили о намерении «Гугла» приобрести «ДаблКлик». Пока сделка ждала утверждения в неизвестных мне инстанциях, «Гугл» открыл для нас свое кафе на восьмом этаже, вид которого потряс даже последних скептиков. Во-первых, это было бесплатно, а во-вторых, чего там только не было. Хочешь мясо – пожалуйста, выбирай из трех сортов, любишь рыбу – бери вкусненькую, разложенную узорчиком по тарелочке. Вегетарианец? Вот тебе два бара стоят, сам себе накладывай в тарелку овощи, поливай подливкой на свой вкус. Все органическое, без вредных добавок. Ну и супчики там разные да десерты. Хочешь – кофе, хочешь – чай, хочешь – соки. Пожалуйста. Словом, выбирай, наливай, накладывай, ешь. Be happy. Как зачарованная, ходила я по кафе с подносиком в руках, наталкиваясь на обалдевших коллег. Многие потом унесли еду в коробочках про запас. На случай, если халяву закроют. Но ее не закрыли. «Гугл» начал прикармливать нас еще до того, как мы официально стали его частью. Это произошло в марте 2008 года. Счастливы были далеко не все. Целые отделы, не вписавшиеся в гугловскую административную систему, были разогнаны. Мало этого, растерзали даже те команды, которые переходили в «Гугл». Изгнание было драматичным. Мы прощались со слезами на глазах. Ушел незаменимый когда-то Крис Честертон.
– Откармливали на заклание, – мрачно пошутил он напоследок.
Ушла Саша, проработавшая в «ДаблКлике» больше десяти лет, да что там Саша, Винс Ли, человек, написавший код всех наших рекламных серверов, отказался работать с «Гуглом». У входа в кафетерий на восьмом этаже стоял громадный медведь (бог его знает из чего сделанный) с победно возведенными вверх передними лапами. Кажется, медведь был чемпионом. На бляхе ремня, опоясывающего его живот, было написано: «Don’t be evil». Не будь злым. Девиз компании, в которой мне предстояло работать. Что тут сказать? В общем, бизнес – это вам не семья. Сантименты тут не работают. В подтверждении этой простой мысли каждый из оставшихся счастливцев должен был подписать письмо с обязательством о неразглашении коммерческой тайны. Мы вступали в мир острой корпоративной конкурентной борьбы. Вынос любой информации за пределы компании грозил немедленным увольнением. Врагом номер один оказался «Майкрософт». Это было даже забавно. «ДаблКлик» и все его клиенты работали на Windows. Я с любопытством ждала развития событий.
Первым делом нас перевезли на четвертый этаж. Кубиклов в «Гугле» не признавали. Здесь работали за близко расставленными, хорошо хоть не в одну линейку, локоть к локтю, столами. Все двери были стеклянными, как бы кричащими: «Смотрите, у нас нет от вас секретов». Харассмент изгонялся на корню. Кодекс поведения обновлялся в памяти всех сотрудников каждый год. Мою команду, вернее то, что от нее осталось, втиснули за низенькие перегородки в каком-то закутке. Невольно вспомнился Ситибанк. Между двумя закутками протянулись почти десять лет. Мы еще не успели распаковаться и подключиться, как нас позвали получать лэптопы Apple. Роскошь, конечно. В смысле праздника, который теперь всегда с тобой. Злая шутка о том, что гуглер кодирует даже сидя на унитазе, имела некоторое основание. Позднее, когда мы получили еще и мобильные телефоны системы Android, в жизни уже ничего не осталось, кроме этого праздника. Надеюсь, вы поняли мою иронию. Ну, а потом процесс, как говорится, пошел. И назывался он «интегрирование “ДаблКлика” в “Гугл”», другими словами, на первых порах надо было как-то совместить «наше» и «их», чтобы потом от «нашего» ничего не осталось, а все стало «их». Примерно так я объяснила маме, чем нам предстояло заниматься. Сразу же выяснилось, что код Винса Ли не соответствует гугловским стандартам. Не поэтому ли он так спокойно расстался со своим детищем? Про «Пушер» я вообще молчу. «Гугл» не использовал чужую технологию, он создавал свою. Здесь была своя мощнейшая база данных. Oracle[13], на котором работал «ДаблКлик», вызывал уже знакомую мне снисходительную усмешку. Наши сервера на Windows откровенно презирались. Такое же чувство вызывала наша Firewall, да и весь мониторинг. Все надо было переделывать и поднимать на новый уровень. Высокомерные мальчики, прикрепленные к моей группе от «Гугла», взялись переписать код наших ключевых программ за два года. И тут заметно преобразился Рики Чин. Он даже похорошел. Близорукие глаза под линзами больших очков засияли вдохновенным светом. «У-у-у! И ты, Брут! Просто мартовские иды какие-то», – думала я, вслушиваясь в его оживленные реплики на собраниях. Мои подозрения скоро подтвердились. Рики был одним из первых программистов, переметнувшихся на сторону «Гугла». За ним ушли еще несколько человек. Оставшихся, включая меня, посадили поддерживать нашу безнадежно устаревшую (по мнению высокомерных мальчиков) систему рекламного сервиса. Практически это означало прекращение тестирования, потому что никто уже не работал над чем-то новым. Словом, пошла тягучая тоска, с которой надо было как-то справляться. Вот я и стала учить Python[14], на котором писались все скрипты в «Гугле». Шум вокруг был просто ужасный. В нескольких шагах от нашего загончика проходила тропа, по которой сновали толпы экскурсантов в сопровождении гуглеров, бойко и с гордостью тарахтящих о своей необыкновенной компании. Пришлось обзавестись наушниками, тут же, кстати, предоставленными «Гуглом». С Бобом Диланом, журчащим в ушах, я время от времени посматривала на проходящих посетителей. Восхищение прочитывалось на лицах всех возрастов. Первым делом их поражало обилие бесплатной еды: всевозможные напитки за стеклянными дверями больших холодильников, кофеварки, вернее, целые агрегаты, с шипением выплескивающие кофе в белые керамические чашечки, наваленные горы фруктов, печенья и шоколада, орехи трех сортов в стеклянных сосудах под металлическими крышками, еще что-то в пакетиках, не дающее испытать чувство голода всем приобщенным к празднику изобилия. А чего стоила игровая комната с тренажерами и столами для настольного тенниса, бильярдом, электрическими креслами-массажерами, дисплеями компьютерных игр? Детей ждали завалы «Лего» и огромные мячи всех цветов. Но это был 2008 год, кризисные страхи просочились даже сквозь стены, разрисованные по последней дизайнерской моде. Несколько сотен человек праздника лишили, элементарно уволив. В основном это были бесправные консультанты, с которыми никто никогда не церемонился. И снова я подумала о том, что «Гугл» – все та же корпорация, причем быстро разрастающаяся, а в такой корпорации мне уже приходилось когда-то работать. Что это значило? Да то, что я не имела ни малейшего представления о том, над чем работал человек, сидящий в соседнем загончике, буквально в двух метрах от меня. И мне не было никакого дела до того, чем он занимался, как и ему не было дела до того, чем занималась я. Общаемость повышалась по четвергам после пяти вечера в нашем кафетерии, где выставлялись бочки с пивом и легкой закусью. Но и тут особого единства не возникало, тусовались по кучкам. Однажды, стоя в толкучке с «Будвайзером» в пластмассовом стаканчике, я обратила внимание на то, что люди вокруг меня совсем молодые, просто какие-то пацаны, которым только-только разрешили употребление алкоголя в общественных местах. Сначала удивилась, а потом подумала – все правильно. «Гугл» ставит именно на таких: молодых и помешанных, рожденных в айтишной рубашке, для которых кодирование не просто средство заработать на жизнь, а страсть. Между прочим, выбор был огромным даже из таких, но сюда набирали лучших из лучших, окончивших самые престижные колледжи мира. Конечно, мы для этого молодняка были отсталыми виндофилами. Про свой муниципальный колледж боюсь даже вспоминать. Глядя на них, мне расхотелось сидеть с «Пушером» в закутке. По старой привычке я поймала в коридоре Фрэна, который достиг невероятных высот в служебной карьере, став нашим вице-президентом. Так и так, говорю. А он мне: Python знаешь? Учу. А Java[15]? Еще нет. Вот видишь, говорит, у тебя уровень недостаточный для перехода в другую группу. Учи, а потом посмотрим. Учить язык Java можно было прямо в «Гугле», но не таким, как я. Уровня не то что недостаточного, никакого не было. Пришлось снова записаться на дистанционное обучение. Сначала помогал Сунил, тот самый, у которого на родине тигры разгуливали под окнами, но и он вскоре сбежал в гугловскую команду. Пришлось самой писать код, делать домашние задания, сдавать тесты. Усталость помогала справляться с разочарованием, потому что я снова почувствовала себя маленьким семечком, упорно не прорастающим в корпоративное тело. Мимо меня, потряхивая гривами, уверенно топали на высоких каблуках энергичные девушки. Забежав в туалет, они шумно и бесцеремонно мочились, чистили зубы, прихорашивались перед зеркалом и спешили дальше по каким-то своим невероятно важным делам, гордо неся в руках легкие лэптопы. Особенно мне нравилось смотреть, как они носились по длинным коридорам на самокатах. Детский сад, да и только, впрочем, не так-то уж это легко – разогнаться на самокате в туфлях на шпильке. От «эскадрона гусар летучих» испуганно шарахались скромные индуски, облюбовавшие кресла в коридоре или столики возле кофеварок. Иногда к ним подсаживалась и я. Мы перекидывались приветливыми словами, но дружба не завязывалась. Все были заняты своими делами. Очень заняты. Пытаясь приобщиться к «Гуглу», я выпросила Linux, хотя продолжала работать на Windows. И все-таки приобщение продвигалось вперед. Многое восхищало. Внутри «Гугла» был еще один «Гугл» – совершенно потрясающая справочная система программиста, который здесь назывался старым знакомым словом «инженер». Не помню случая, чтобы я не нашла онлайн-ответа на свои вопросы, да еще со ссылками на источники. Все обслуживание было дистанционным. Гуглеры к этому привыкли, а я с грустью вспоминала времена, когда можно было запросто подскочить к любимому админу и быстро решить проблему. «ДаблКлик» в моих воспоминаниях оставался родной семьей. Корпорации так не работали. Что еще? С карьерами тоже все было не так-то просто. Здесь были детально разработаны критерии продвижения по служебной лестнице. Я не подходила ни под один. Все, что делал тестер в «ДаблКлике», не соответствовало требованиям «Гугла». Зато необычно быстро пошла в гору Апарна, молодая, ничем не приметная раньше программистка. Что мы думали, глядя на нее, торопливо семенящую по коридору вслед за Фрэном? Вот что значит коммуникейшн скиллс, дамы и господа!
Через год нас снова рассадили на десятом этаже, но уже отремонтированном в соответствии с гугловским стилем: никаких перегородок между рабочими столами, никаких отдельных кабинетов для начальства, стеклянные стены и двери, завалы бесплатной жратвы. Сюда не приходили толпы экскурсантов. Было тихо. Мне досталось место под деревом в кадке с вершиной, упирающейся в потолок. Раз в неделю его поливала из лейки деловая девушка в передничке. А два раза в неделю приходил слепой массажист с чудным бежевым лабрадором, который разгуливал по всему этажу, пока его хозяин разминал спины гуглерам в комнатке напротив моего дерева в кадке. В определенные дни можно было приводить животных всех видов, если никто ничего не имел против. В основном это были собаки всех размеров и пород, но однажды мне довелось увидеть зеленых головастиков в банке. Раз в год «Гугл» оглашался воплями детей сотрудников. Их приносили в сумках-кенгуру, привозили в колясках, приводили за руку. Испуганно прижимаясь к родителям поначалу, они быстро осваивались и с топотом носились по этажам. Время от времени новости потрясали наши загруженные головы. Так мы узнали, что «Гугл» купил все здание номер 111 по Восьмой авеню за два миллиарда долларов. Судя по всему, дела шли отлично, корпорация росла. К нам даже приезжал благодарный сенатор Шумер. «Гугл» помог снизить процент безработных айтишников в Нью-Йорке. Как-то сам собой появился бесплатный почтамт, на каждом углу выросли шкафчики-аптечки и стенды с канцелярскими товарами. Надобность выходить на улицу отпала сама собой, даже в метро можно было попасть, не выходя из здания. Моя жизнь пролегала между Бронксом и домом 111 на Восьмой авеню без просвета между ними. Говорили, что в Калифорнии, где «Гугл» выстроил целый городок, еще круче. Там на работу возили бесплатные автобусы и грязное белье стирали прямо на кампусе. Тоже бесплатно. Этой гигантской махиной, ворочающей сотнями миллионов долларов, заправляли два пацана. К нам они приезжали редко, все собрания обычно передавались вживую по интернету. В один из четвергов я увидела Брина в кафетерии на восьмом этаже. Мне он показался обыкновенным. В шортах и сникерсах. В стремных очках. Таких я раньше не видела: «Гугл-гласс» с экранчиком, подвешенным на дужке перед правым глазом. Ничего заносчивого и высокомерного. Невысокий, но отлично накачанный паренек со знакомым русским акцентом. Впрочем, говорил он свободно, много шутил. Слушатели охотно откликались на эти шутки. Вот прикупили домик в Манхэттене за два миллиарда, и вполне возможно, «Гугл» займет там все этажи. Со временем. Вот и соседний домик «Челси-маркет» на Девятой авеню уже весь принадлежит «Гуглу». Вот у него встреча с редакцией «Нью-Йорк Таймс». Надо решать, как их спасать. Газета на грани разорения. И так далее. На вопросы отвечал подробно и терпеливо. Кажется, много говорил о новой игрушке «Гугл-гласс». Если честно, я так и не поняла, кому нужны эти очки со встроенным компьютером. Глядя на Брина, я пыталась понять, что было общего у этих ребят: Ларри, Сергея, Кевина. Может, обаяние? Они словно говорили: смотрите, я такой же, как вы, только с миллионами в банке. Про миллионы все и так знали, в «Гугле» работали умные люди, но не всем приходили в голову гениальные идеи.
Неожиданно для меня мама невзлюбила Брина. Сначала я думала, что это из-за страха рецидива моей влюбленности в очередного гения, но причина оказалась другой. Капа из Квинса сообщила ей о неблаговидном поступке молодого миллионера: он отказался пожертвовать деньги на поддержку Сахаровского центра в Москве. Не очень поверив Капе, я полезла в интернет. Действительно, Елена Боннэр опубликовала горькое письмо с жалобой на бывшего соотечественника. Правозащитное движение в России никак его не волновало. Так и ответил: «Мне это не интересно», – писала Боннэр. На кухне мама разразилась грозной филиппикой. Досталось и Бринам-старшим.
– Вот-вот, – гремела она крышкой сковородки с моим ужином, – как тратить деньги на дорогие игрушки, так миллионов не жалко, а как поддержать святое дело в России, их родине, между прочим, так им наплевать. Жадность это и равнодушие.
Не думаю, чтобы это была жадность. «Гугл» тратил миллионы на благотворительность. Но то, что Брин отказал человеку, просящему денег, причем не для себя, меня задело. С другой стороны, деньги-то его, ему лучше знать, как их тратить. С этого времени мама стала критичной ко всему, что касалось «Гугла». Особенно доставалось Апарне, которую она прозвала карьеристкой, отказываясь понимать важность продвижения женщин по службе и их борьбу за равноправие в оплате с мужчинами, о чем так много говорила Хиллари Клинтон. Ее мама тоже не любила. Зато зачастившую ко мне на работу Джун в «Гугле» восхищало все. По-моему, она даже немного завидовала, и я с облегчением вздохнула, узнав, что ее снова взяли в Ситибанк. А мне удалось-таки оторваться от «Пушера» и перейти в группу к Юльке, правда, тоже даблкликовскую, но работающую над переходным проектом. Не зря я учила яву, пригодилось и знание нашей старой базы данных. Вообще-то русских в «Гугле» много, но это в основном ребята, получившие образование в Америке, второе поколение эмиграции, как и сам Брин. Юлька тоже была из таких. Она закончила Колумбию, была умницей, к тому же еще и красавицей. Я ею восхищалась. Для тех, кто не знает, скажу: это большое счастье – работать с умным менеджером. После Фрэна мне не особенно везло, но с Юлькой я сработалась прекрасно. Остальными коллегами были индусы-консультанты из все той же «Сайбейдж». «Гугл» решил коней на переправе не менять, да и школа программирования в Индии сложилась довольно сильная, так что кодировали они неплохо. Вообще индусов в «Гугле» было настолько много, что в кафетериях, а их уже наоткрывалось несколько штук, процветала восточная кухня, где готовили обученные кулинарным тонкостям индийских приправ повара. Мало этого, раз в полгода Юлька водила нас в индийский ресторан, за счет «Гугла», конечно. Для меня же их еда была сущим наказанием. Приходилось вежливо улыбаться и выбирать из меню что-нибудь «не очень острое». Помню, однажды нашелся только салат из зеленого горошка. Сразу скажу, миф о какой-то древней восточной духовности у меня рассеялся довольно быстро. Кажется, мама и то знала больше про Джидду Кришнамурти и Ошо. Читали мои коллеги исключительно профессиональную литературу, если читали вообще, дальше Эмпайр-стэйт-билдинг и Статуи Свободы их интересы не распространялись. Они покорно, без всякого желания, повиновались героическим усилиям Юльки приобщить их к плодам западной культуры. От посещения музеев отлынивали, экскурсии по городу игнорировали. Зато были дружны и как-то по-семейному спаяны между собой. Про индийские семьи я уже была немного наслышана раньше. Там у них по сей день невест и женихов выбирают родители. Удивительно, но я ничего не знаю про разводы, кажется, их не бывает. Все четыре индуса из моей команды привезли жен с детьми и сняли квартиры в одном доме. Ни одна жена не изъявляла желания работать, хотя все были с высшим образованием. Мужчина, по их представлениям, должен добывать пропитание, а женщина – хранить домашний очаг. Мне это казалось диким. Юлька с тремя детьми и мужем, которым она крутила как хотела, была гораздо ближе. Когда она все успевала, не понимаю.
Иногда рабочая рутина прерывалась чрезвычайными происшествиями. Кто-то хакнул наши сервера, пытаясь через них пробраться в базу данных. Аврал длился пару недель. Пока где-то выясняли, как произошел прорыв, мы заменили все тридцать продакшн-серверов. Вспомнились былые дни в «ДаблКлике», когда приходилось работать ночами. Вообще охота на «Гугл» велась постоянно. В Китае местные умельцы взломали гугловскую почту, проникнув в почтовый ящик какого-то знаменитого диссидента. Брин и Пэйдж пригрозили уйти из Китая в случае продолжения атак на демократию. Я гордо поведала маме о принципиальности нашего бывшего соотечественника. А где-то вскоре после этого пришла еще одна новость: наш проект, вернее, его вторая часть, на которую мы все рассчитывали, получил… Китай. Вот тебе и на! Выходит, демократия отдыхает, когда речь идет о деньгах. Перспектива перехода всей нашей группы в «Гугл» накрылась, как сказала Юлька, медным тазом. Она еще немного повозилась с нами, а потом бросила, перейдя на новый проект, не имеющий ничего общего с тем, что делала раньше. Потом ушел Фрэн. Зато осталась Апарна, ставшая большой гугловской шишкой. Это означало только одно: наши дни сочтены, ей всегда было наплевать на людей. Новая труба звала ее на необъятные рекламные просторы, теперь уже на смартфонах. Такой технологии у «ДаблКлика» не было. Не то чтобы я сидела в своем углу под деревом, не пытаясь прорваться в другой проект. Можно было вполне вписаться в две гугловские группы, менеджеры которых обращались к Апарне за разрешением на мой перевод и получили от нее отказ. Если честно, я была шокирована, узнав причину. С моим переводом отдел, который возглавляла Апарна, терял рабочее место, а с моим увольнением это место сохранялось. Так что там у медведя на бляхе написано-то было? «Не будь злым»? И к чему такие заявления, когда из «Гугла» вышвыривают точно так же, как из любой другой корпорации, но горькую пилюлю подслащивают конфеткой, давая дополнительные два месяца на поиски позиции внутри компании. Мама советовала жаловаться на Апарну, а я решила тихо приготовиться к увольнению, заранее зная, что перевода не получу в любом случае. «Это несправедливо», – сочувственно шептали индусы, которым до меня не было ни малейшего дела, как и моему менеджеру. Они уже получили назначения в другие компании и, разыскивая что-то на картах «Гугла», ворковали на своем языке. Почему-то утешало то, что надменные гугловские мальчики планировали перемолоть нашу технологию за два года, а дело растянулось на восемь лет. Видать, не все было у нас просто. Пришлось им повозиться.
Ну что ж, пора остановить playback. Тогда снова первое сентября, идет дождь, на который я смотрю с доставшегося напоследок места у окна. Утешительный приз: всегда завораживающий вид на Манхэттен. Делать нечего, работа закончена. Апарна старается быстро исчезнуть, завидев меня в коридоре. Зря. Я совершенно ничего не собираюсь выяснять в оставшиеся две недели. Индусы что-то спрашивают про штат Аризона. Это неизвестная мне Америка, но я говорю какие-то ничего не значащие слова. И тут звонит Джун: «Полетели на Арубу». Почему бы и нет? Четыре дня в раю.
Аруба, точечка на карте, обдала влажным жарким ветром сразу при выходе из самолета. Четыре часа перелета, и больше нет ни Манхэттена, ни Бронкса. Пока летели, я все пыталась потихоньку выведать у Джун, с чего это она сорвалась отдыхать в такое неподходящее время. Ее скуластое лицо оставалось непроницаемым. Устала, говорит. Пошли все… Не зря я ее русскому языку учила.
– Пусть будет только океан и пляж с белым песочком.
Я не против, к тому же в пятизвездочном отеле на берегу. Утром вода бирюзовая и теплая. Заняли топчанчики. Чтобы не обгореть, санскринами намазались. Лежим. Девушки в фартучках коктейли разносят, рядом молодые люди перекидывают мяч через сетку. Все какие-то низкорослые и упитанные. Джун, говорю, тебе хоть один юноша приглянулся? Джун очки черные на макушку сдвинула и ротик презрительно сжала. Нет. Поплавали. Вода волшебная. Прошли по берегу. Насобирали оценивающие мужские взгляды и женские, полные затаенной злобы. Опять полежали. Поплавали. Джун налегла на коктейли. А давай, как будто мы с тобой две лесбиянки на Арубе, а? Давай, говорю, а что делать надо? А за руку будем по берегу ходить. Походили. С женщинами проще стало. Наверное, у них желание нас утопить ослабело. Про мужчин – не знаю. Пошли в номер. Пока Джун переодевалась, я звонила маме. Мне здесь хорошо, говорю. Отдыхаю. Потом пошли в ресторан. Прямо на берегу океана. Чудесно так и все вкусно. Вино прекрасное. Музыка играет. Хорошая. Танцевать хочется. Никто не приглашает, все парами сидят. Джун, говорю, а с чего это ты выдернула меня на Арубу?
– Так это меня Кейла надоумила, она нам, кстати, отель оплатила.
И тут я вижу улыбку на ее всегда непроницаемом лице, кажется, первый раз лет за десять, а может, пятнадцать. Не вспомнить. Пойдем, говорю, потанцуем? Что-то медленное потанцевали. По-моему, у нас здорово получилось, как у настоящих лесбиянок. Джун еще выпить захотела, пошла за столик, а мне танцевать хочется, не могу остановиться. Танцую – и все. Сама по себе.
– Ну и когда ты остановишься? – она мне кричит.
– Только когда остановится музыка, – кричу я.
И кружусь потихоньку, раскинув руки. А музыка все играет и играет.
[1] Здесь: открутить назад.
[2] Клерк для введения информации в систему.
[3] Умение общаться с людьми (англ.).
[4] Большой универсальный сервер со значительными
ресурсами ввода-вывода.
[5] От англ. glass — стекло.
[6] Система международных переводов.
[7] Cobol — язык
программирования, DB2 — система управления базой данных.
[8] От англ. double click — двойной щелчок мышки.
[9] Рекламный механизм, позволяющий выделить из всей
имеющейся аудитории только ту часть, которая удовлетворяет заданным критериям,
и показать рекламу именно ей.
[10] Жаргонное название ошибки в программировании.
[11] Запуск в производство.
[12] Уморить себя до смерти работой (англ.).
[13] Система управления базой данных.
[14] Язык программирования.
[15] То же.