Роман
Журнальный вариант
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2018
Владимир Тучков родился в 1949 году в Подмосковье. Окончил
факультет электроники Московского лесотехнического института. Стихи и проза
публиковались в России, Болгарии, Венгрии, Германии, Дании, Израиле,
Нидерландах, Словакии, США, Украине, Франции, Швеции как на русском языке, так
и в переводах. Автор двух сборников стихов и двенадцати книг прозы. Ряд
рассказов был включен в «Антологию русского ХХ века. 50 авторов», вышедшую в
издательстве Academic Studies
Press, США. Предыдущая публикация в «Волге»: рассказ
«Преображение» (2018, № 5-6).
1.
В отдалении послышалось тарахтенье громадного винта, мощно перемалывающего воздух. Звук стремительно нарастал.
Из-за деревьев показался «Крокодил» – двадцать четвертый Ми.
На подвесках ударного вертолета безмятежно покоились четыре управляемые ракеты класса «воздух-земля».
Из двух кассет с любопытством выглядывали головки НУРСов.
Вертолет завис над тремя джипами, прекрасно смотревшимися в телевизионном прицеле с пятикратным увеличением.
Дюжина бритоголовых людей со шкафообразными фигурами некоторое время изучала винтокрылую машину, задрав кверху хлебальники. После чего было решено убираться восвояси. В город. Подальше из дремучего леса, который хоть и не тайга, но законы тут точно медвежьи. А еще точнее – крокодильи.
Бандиты резво запрыгнули в джипы. Джипы запыхтели дизелями. Головная машина рванула с места в карьер. Пристроившись ей в хвост, две другие тоже тронулись в спасительный путь.
Вертолет дал предупредительную короткую очередь из автоматической пушки 30-миллиметрового калибра.
Однако это не подействовало. Бандиты были настолько напуганы, что решили прорваться. Поскольку пилот, как они посчитали, готовится к запуску ракет, которые гарантированно разнесут машины в щепы, а ошметки братвы разметает на пол-леса.
Пилот послал один НУРС С-8 с таким расчетом, чтобы беглецы поняли бессмысленность своих истеричных действий. Ракета с полуторакилограммовой тротиловой начинкой взорвалась в пятидесяти метрах от первой машины.
Отрезвляющий эффект был достигнут в полной мере. Колонна остановилась.
Машины стояли.
Внутри нервно курили бандиты. И периодически тыкали пальцами в свои телефоны, тщетно надеясь на то, что связь восстановится.
Вертолет висел. Пилот разговаривал с базой, запрашивая дальнейших указаний. То есть постановки боевых задач.
Андрей Петрович с большим интересом наблюдал за происходящим. Еще совсем недавно непрошенные визитеры чувствовали себя хозяевами положения. Балагурили, сыпали бандитскими шутками-прибаутками, весело размахивая пистолетами, пытаясь нагнать жути на ветерана ВДВ, который не менее весело оценивал ситуацию. И прекрасно знал, чем всё завершится.
После того как Андрей Петрович выкурил пару армейских сигарет «Перекур», на поляну из лесу вылетели два БТРа. Первый, снизив скорость, несильно боднул головной джип в лобешник, отчего у того погнулись защитные никелированные дуги. Второй зашел в хвост колонны.
Первый БТР повел стволом крупнокалиберного пулемета Владимирова, направив его на замыкающий джип.
Открылись люки, и наружу высыпала дюжина морских пехотинцев.
Бравый кавторанг отдал команду.
Бандитов вытащили из джипов и разоружили. После чего слегка отметелили. Но вполне гуманно, как это бывает при отработке приемов рукопашного боя, исключающего нанесение увечий.
Кавторанг подошел к Андрею Петровичу и, пожав руку, спросил:
– Так чего они хотели-то?
– Да говорят, чтобы я убирался. Говорят, у нас тут своя база будет, вьетнамцы будут героин гнать. Я, говорю, ВМФ и все такое прочее, лучше на рожон не лезть. А они абсолютно без понятия. Говорят, если у тебя есть крыша, зови, мы с этими фраерами живо разберемся. Ну, я по рации, все как и положено. Короче, Сережа, молодежь совсем страх потеряла.
– Ты, Андрей Петрович, молодец. А эти больше здесь не появятся. Ни эти, и никакие другие…
Бандитов в конце концов отпустили. Правда, экспроприировав у них один джип, целый, не помятый.
Бойцы расположились на нежарком августовском солнышке, достав сухие пайки.
А кавторанг пошел пить чай и беседовать о жизни с Андреем Петровичем.
Никакой субординации между ними не было, хоть у Сергея было весьма солидное воинское звание, а Андрей Петрович был всего лишь пенсионером. Хоть, правда, и стоял на довольствии воинской части, непонятно чем занимавшейся в глухих лесах Вологодской области. Потому что та часть относилась к военно-морскому флоту.
Через час все разъехались. И Андрея Петровича опять окружило, простирающееся на сотни километров зеленое безмолвие.
2.
Андрей Петрович, крепкий шестидесятилетний человек, со всеми данными ему от рождения зубами и волосами прежнего объема и цвета, не всегда был пенсионером. Был он в свое время, как и Сергей, военным. И еще каким военным. Войска Дяди Васи – десантура!
Воевал. В Афганистане. Лихо воевал. Но при этом ни одной царапины, фигурально, конечно, выражаясь. Слегка, конечно, цепляло. Но на койку ни разу не попадал. Хоть и в самом пекле не раз бывал. Говорили, что заговоренный.
Но сейчас он прекрасно понимал, что судьба его берегла для более серьезных дел. Куда более серьезных…
Вышел в отставку в девяносто третьем. Когда стало понятно, что армию в нужник превращают. Медалей собрал на грудь прилично. А вот по звездочкам получилась недостача. Нет, их было много, четыре, больше, чем у генерал-полковника. Но были они минимального размера – ушел из армии всего лишь капитаном.
Потом крутился на гражданке, пытаясь подстроиться под абсолютно чуждые ему законы. Под законы, поощряющие ложь, отсутствие принципов и предательство. И это все после того, как в Афгане человеческие жизни держались прежде всего на дружбе, а потом уж на выучке, на качестве оружия и на везении.
Вот эта самая боевая дружба и поставила Андрея Петровича на то самое место, которое он занимал сейчас.
В Кандагаре, когда от роты остался только он и Лёха Колыванов, он тащил на себе истекающего кровью Лёху с перетянутыми жгутом рукой и обеими ногами пятнадцать километров. Тащил, сам периодически теряя сознание.
Лёха выжил. И они, ясное дело, стали братьями, можно сказать, единоутробными. Поскольку вышли из страшной утробы войны.
На гражданке такая связь, естественно, прерваться не могла. Пару раз в год встречались, семьями. То Лёха к нему в Нижний Тагил. То он к Лёхе в Воронеж.
Хотя у Андрея Петровича семьи вскоре не стало. Развелись. И, что самое грустное, он и для дочери стал абсолютно чужим человеком. Как говорится, плоды мамашиного просвещения плюс новые жизненные приоритеты.
Привязался к Сереже, Лёхиному сыну. И Андрей Петрович стал для мальчика не просто дядей Андреем, а братом отца, то есть родным дядей. На людях он, конечно, по имени отчеству. Субординация!
Но лет пятнадцать назад Лёха Колыванов умер. Что не смогли сделать «духи», то доделали раны. След которых всегда остается, как, казалось бы, хорошо их ни залечили.
Год назад приезжал Сережа. В морской форме. Вылитый отец в молодости.
Сережа пожил пару дней, посмотрел на бессмысленное существование Андрея Петровича и предложил опять послужить родине. Чисто, конечно, формально. Ничего делать не надо.
– Ты тут, дядя Андрей, бобылем каким-то в четырех стенах сидишь. В чужом городе…
– Это почему же город-то чужой?
– Ну, как же, отец говорил, что ты из Мурманска. А тут у тебя ни родни, никого вообще.
– Да и в Мурманске, думаю, родни не осталось.
– Это почему же? – изумился Сергей.
– Как почему. Кого я знал, те, видать, уж и померли. А новые, которые без меня народились, те никакая не родня. Так, один звук пустой – племянник, дети его, еще кто-нибудь. Только фамилии могут совпадать, и ничего больше.
– Ну а дочь твоя, дядь Андрей? Она где?
– В Краснодаре. Уже, наверно, бабкой стала. А я, стало быть, при таком раскладе получаюсь прадедом, стебать-колотить!
– Ну и…
– Чего – и?
– Чего ты к ним не подашься?
– Знаешь, Сереженька, я им там всем тоже чужой. Даже по фамилии не совпадаю.
Сергей согласился.
Некоторое время сидели молча, допивая давно остывший чай.
– А, знаешь, дядь Андрей, – прервал молчание Сергей, – давай-ка к нам. В вологодские края.
– И что я там? Да и где жить буду-то? У тебя жена, двое пацанов, квартирка типовая. Коттеджем-то, как нынешние, поди, не обзавелся?
– Не обзавелся. Мне своего хватает, лишнего не надо. Да и жизнь, как понимаешь, на чемоданах. Куда завтра родина пошлет? Какой тут на хрен коттедж!
Андрей Петрович согласился. Офицер начинает обрастать бытом, только когда снимет погоны. А до этого – перекати-поле. Единственное имущество, без которого никак нельзя, – дюралевый жетон с индивидуальным номером.
– В общем, есть для тебя место, – раскрыл карты кавторанг, – как раз по тебе.
И начал объяснять, что да как.
Отчего Андрей Петрович буквально впал в детство.
Точнее – в отрочество, когда мир представляется добрым и щедрым, а жизнь сулит фантастические перспективы, которые пусть даже и противоречат некоторым фундаментальным законам мирозданья.
Андрей Петрович решил в шестьдесят лет начать новую жизнь. Правда, были на то и еще одни основания, кроме приступа подростковых иллюзий. Старая жизнь настырно пыталась вогнать ему пулю промеж глаз. Или каким-нибудь иным способом лишить жизни.
3.
Пару дней Андрей Петрович кантовался в воинской части, которая находилась в Сямженском районе Вологодчины. Был представлен командному составу, то есть заместителям капитана второго ранга Сергея Алексеевича Колыванова. Познакомился с парой мичманов и тремя матросами, с которыми он должен держать связь по бытовым вопросам – снабжению провиантом, горючкой и прочими необходимыми на дальней точке вещами. Подобрал себе обмундирование – бушлат, сапоги, в общем, всё что положено. Вот только к бушлату погоны не полагались. В связи с чем Андрей Петрович так и не уяснил свой статус в системе ВМФ России. Ну, буду вольнонаемным, решил он в конце концов.
А потом его привезли на точку, до которой добирались два часа по просеке. Чувствовалось, что ее поддерживают в рабочем состоянии – упавшие поперек деревья выпиливали посередине и убирали выпиленные серединки на обочину. Молодая поросль размолачивалась гусеницами БТРов, которые, судя по всему, проходили тут довольно часто. Во всяком случае не реже, чем из почвы вылезали новые кустарники и деревца.
Место новой службы Андрея Петровича нисколько не удивило. Обычный армейский стандарт. Разве что комфорта побольше, чем было в годы его боевой молодости.
В жилом блоке стояла койка со стандартным постельным бельем. Тумбочка. Четыре табуретки, вероятно, на случай прибытия какой-нибудь инспекции. Стол, покрытый клеенкой в серую клеточку. Был телевизор. Но ему объяснили, что он практически ничего не ловит. Когда повезет, то можно слушать два первых канала без изображения.
Была дровяная печка. Не русская, из кирпича, с лежанкой наверху для борьбы с радикулитом, а пузатая металлическая. Но печка была, скорее, излишеством, потому что отопление было электрическое. Электричества хватало – в пристройке стоял мощный дизель-генератор. И солярки к нему прилагалось более чем достаточно. Однако мичман сказал, что в самые лютые морозы надо дополнительно и печь затапливать. Ну, или дизель может чекулдыкнуться, и тогда… Тут мичман трижды сплюнул через левое плечо.
На кухне было все, что надо для холостяцкого житья-бытья. Электроплитка на две позиции. Кастрюли-сковородки, миски-кружки, вилки-ложки. Был даже холодильник. Совсем древний – «Юрюзань». Такие сейчас только в каком-нибудь музее можно встретить. Но при этом работал. Работал и был этаким материализованным обвинением тем прощелыгам, которые разрушали советскую промышленность ради того, чтобы дать зарабатывать иностранным производителям бытовой техники.
Правда, Андрей Петрович, человек бывалый и не пальцем сделанный, надумал устроить ледник в погребке, куда весной натаскает снега.
Воду из скважины качал электронасос. И для кухни. И чтобы помыться, для чего был оборудован душ с водонагревным баком. Забегая вперед, скажем, что Андрей Петрович к осени срубил и баньку, чтобы зимой можно было хоть попариться без какой-либо конкретной цели, хоть выгнать подступающую простуду.
В общем, для нормальной жизни было все необходимое. Точнее – для нормальной службы, как считал Андрей Петрович. И даже немного сверх того.
– Ну, Петрович, – сказал мичман, когда было все осмотрено. – Раз в месяц мы тебе будем подвозить всё, что положено. И поесть, и дизель накормить, и еще чего попросишь, но в разумных, конечно, пределах. А вот баб не обещаю, – и добродушно рассмеялся.
Связь с частью надлежало держать по рации. Но она была незнакомой, не такая, которой он пользовался в Афгане. Рация работала через спутник.
– А это что? – спросил Андрей Петрович, когда уже завели двигатель БТР.
– Мачта это. Разве не видишь?
– Да слепой ее и тот увидит. А для чего она. И чего такая здоровенная?
– Петрович, ты же человек бывалый! Это военный объект. Нам с тобой поставлена задача охраны объекта и всего, что находится на его территории. Все равно, что охранять. Вот кинешь на землю окурок и его тоже охраняй. А для чего нужна эта мачта, пусть в штабе думают.
Механик-водитель дал газу. И БТР вскоре скрылся в лесной чаще, простирающейся хрен знает докуда.
4.
Посреди просторного квадрата, огороженного железобетонными плитами с колючей проволокой поверху, возвышалась громадная металлическая мачта.
Она была столь высока, что ее макушка едва просматривалась.
Метров четыреста-пятьсот, решил Андрей Петрович, не имея измерительных инструментов.
Отчасти она напоминала Эйфелеву башню. Четыре лапы, похожие на бульдожьи, упирались в бетонное основание. И, очевидно, уходили вниз на изрядную глубину. Вверху лапы сходились приблизительно на уровне девятиэтажного дома. И дальше, до самого верха, шло переплетение металлических балок примерно десятиметровой длины.
Вся эта громадная конструкция была застрахована от ржавления и сопутствующей ему потери прочности за счет того, что все детали мачты были сделаны из какого-то антикоррозионного металла. Может быть, это был даже титан – метал легкий и способный простоять в неизменном виде не одно столетие. В армии титан – популярный металл.
Устойчивость мачты обеспечивали четыре растяжки, сделанные из тросов толщиной чуть ли ни в руку. Вполне понятно, что ей был не страшен не только ураганный ветер, но, может быть, даже и землетрясение средней мощности. И хоть землетрясений на Вологодчине и не бывает, но армейские системы всегда делают с большим запасом прочности и надежности.
Наверх, вероятно, до самой макушки, о которую вспениваются низкие облака, вела лестница. Самая примитивная, какую можно себе представить, – обрезки двадцатимиллиметровой арматуры, приваренные к двум вертикальным направляющим. Причем арматура была из обычного черного металла, покрытая рыжими пятнами ржавчины. Было абсолютно непонятно, насколько прочны к настоящему моменту ступеньки-жердочки. И на какой высоте одна из них обломится, и незадачливый верхолаз понесется навстречу земле с ускорением 9,8 м/сек2. И главное – почему лестницу, как и саму мачту, не сделали «вечной», то есть из нержавеющего металла.
У основания мачты находился металлический бункер высотой в полтора человеческих роста и сторонами десять на десять метров. Из бункера вертикально вверх, к самой вершине мачты, уходили две двухдюймовых трубы. На высоте примерно пятиэтажного здания от труб через равные промежутки, пятиметровые, отходили ответвления в виде пластинок метровой длины.
Вход в бункер преграждала массивная дверь с кодовым замком.
«Ох, и ни хрена себе хреновина!» – сказал Андрей Петрович, осмотрев загадочную конструкцию.
5.
Первый год Андрею Петровичу дался нелегко. Нет, с бытом – сварить, пожарить, постирать, протереть пол, вымыть посуду, зашить прореху, заготовить на зиму дрова, а потом топить печь, разгребать снег и так далее, и тому подобное – никаких проблем не было. Он давно уже жил один, и бытовая рутина выполнялась им на автомате.
Проблемы были со свободным временем, которое на него, вчерашнего горожанина, буквально навалилось тяжелой ношей.
В городе был телевизор, с его помощью можно было убивать время в неограниченных количествах.
Были магазины, куда надо было ходить за продуктами. Или какую-нибудь одежку подобрать взамен обветшавшей.
Были автобусы, которых надо было дожидаться на остановке. И в это время он был как бы при деле.
Были банкоматы, сигаретные киоски, светофоры на перекрестках, домофоны, рекламные газеты в почтовом ящике, были бомжи, были липовые бойцы Чеченской войны в купленной на рынке необмятой форме, которые под блатные аккорды поют о боевом братстве, были дети, спешащие с рюкзаками в школу, молодые матери с колясками, уткнувшиеся в свои айфоны, были старики и старухи двух типов – агрессивные и неуверенные в себе с извиняющимися глазами, были машины, мотоциклы, велосипеды, самокаты, роликовые коньки, а в небе – стрелы подъемных кранов…
Вся эта – неживая и живая – мешанина, постоянно вращаясь перед глазами, отвлекала Андрея Петровича от себя, не давала ему остаться наедине со временем. Со временем, которое способно придавить некрепкого человека к земле своими предельно простыми и максимально безжалостными вопросами.
Был, в конце концов, пивбар, где можно было пропустить пару кружек под креветки и разговоры со случайными людьми. Разговор со случайными людьми тем хорош, что не заставляет напрягаться, чтобы скрыть от знакомых что-либо, чего они не должны знать ни при каких обстоятельствах.
И главное – в городе кругом были люди. И, глядя на них, Андрей Петрович ощущал подсознательно общность и с этими людьми, и с этим городом, и с этой страной. Хоть давно и считал себя одиноким волком.
А здесь, в лесу, в полном одиночестве, он утратил ощущение связи со страной. Но взамен этого со временем появилось чувство связи с землей. Но не с маленькой буквы, а самой что ни на есть большой – связь с Землей. С планетой, на которой обитает бессчетное количество людей, зверей, птиц, рыб и совсем мелких тварей.
Нет, пить на своей удаленной от цивилизации точке он мог хоть каждый день. Но, правда, не пиво, а спирт, который ему оставили в изобилии. Для медицинских целей. Ну, или чтобы там протереть что-нибудь, отдраить. Армия без спирта не обходится. Раз поставили на полное довольствие, то и по всем пунктам, включая спирт и асидол для чистки ременной бляхи.
Однако склонности к питью в одиночку и без повода у Андрея Петровича не было. Вот если, конечно, хотя бы один из этих компонентов – или с кем-то, или по поводу, – то тогда, разумеется, маленько можно. В первый раз он причастился только на ноябрьские. А потом дождался Нового года.
И бесконечно тянувшимися вечерами ему в голову приходили очень причудливые мысли. Вот бы, например, в кино пойти. Хоть в городе в кино он последний раз был еще при советской власти.
Или в клуб. Но не в такой, где налупившись экстази или чего у них там, превращаются в танцевальных роботов. Нет, Андрей Петрович думал о клубе, где пенсионеры кадрят молодящихся пенсионерок. Там он тоже ни разу не был. Но видел по телевизору, как пьют чай с пирожками и танцуют. И тоже, в общем, дрыгают ногами, потому что нынешний пенсионер с молодости воспитывался на всяческих битлах, роллингах и айсидисишниках. Те, которые выросли на Утесове и Шульженко, на Виноградове и Козине, на Юрьевой и Великановой – те уже давно в земле сырой. Так что вальсирующие пары теперь можно только в старинном кино увидеть.
В общем, Андрей Петрович почти весь первый год не столько служил, сколько маялся.
Правда, ближе к осени занялся грибами. Брал только белые, которых было в изобилии. Да и ходить далеко не надо было – вышел за ворота и собирай. К сожалению, грибные походы много времени не занимали. Пару грибов на суп. И четыре на жарку. Да и то не каждый день, а то от одних грибов озвереешь, бурундуком станешь. Хочется чего-то более разнообразного.
Но потом, к счастью, понял, что можно собирать для Сережи. У него ведь семья, ему много надо. Да и с сослуживцами ему было не грех поделиться. Собирал уже, сколько в ведерко врезает. И сушил, чтобы на суп. А для еды – солил. Сообщил по рации, чтобы в очередной завоз на БТР побольше пустых банок пригнали.
Да, еще баньку летом строил. Но как-то очень быстро управился, потому что работал с каким-то радостным остервенением – все три недели для него были просто какими-то праздником. Начинал чуть свет. И складывал инструменты, когда уже начинало смеркаться. А устав под вечер, вымотавшись вконец, сразу же проваливался прямо-таки в юношеский сон. Как говорится, без задних ног и ненужных сновидений. То есть никакого в это время томления духа в нем не было. Время для него в этот период было в радость.
6.
Первый раз он с ними повстречался в июле, когда валил бензопилой сосны на бревна для баньки. Зашел далеко, потому что надо было выбирать деревья нужного калибра – сантиметров пятнадцать, не больше.
Шел, что-то насвистывая. С сигареткой во рту.
И вдруг, выбравшись из орешника, напоролся на взгляд. Тяжелый, крайне неприветливый.
Это был волк.
Волк смотрел на Андрея Петровича в упор, слегка приподняв верхнюю губу, чуть обнажив прокуренные клыки. Да, именно, прокуренные – желтоватые.
Волк был не один. Еще четверо, но чуть поменьше. А этот, был, несомненно, вожак.
Волки ели кабана, которого, видимо, совсем недавно завалили.
Разодранная туша, вся в крови. И законная трапеза, ритуальная, вознаграждение за удачную охоту, где каждый из стаи продемонстрировал свою доблесть.
И Андрей Петрович, который прервал трапезу. Один. С бензопилой.
Вполне понятно, что волкам этой добычи за глаза хватит. И человек с вонючей сигаретой, выпавшей изо рта, им на хрен не нужен.
Однако волки руководствуются не только примитивными инстинктами. Типа голода, потребности в случке, желания отдохнуть на сытый желудок, спрятаться от дождя и холода, защититься от угрозы, оберегать приплод…
Волк – социальный зверь. Как, в общем, и человек. И у него есть чувство собственного достоинства. И прежде всего у вожака. Ну, или у лидера, если по-человечески. Вожак должен постоянно поддерживать свой авторитет.
Поэтому направленный на Андрея Петровича, словно двустволка, тяжелый взгляд означал: «В лесу я хозяин!» Ну, и еще, может быть: «Это моя добыча!»
Андрей Петрович это понял. Понял и то, что нельзя поддаваться панике. Это будет конец. Вожак, с легкостью перегрызя ему горло, еще больше утвердит свой авторитет.
Поэтому впился в волчьи глаза не менее жестким взглядом.
Говорить было нельзя, это нарушило бы неустойчивое равновесие со всеми вытекающими последствиями. Поэтому он мысленно проговаривал, внушал матерому волчаре:
– Я такой же сильный, как и ты!
– Я могу тебя победить в честной схватке!
– И тогда стая лишится вожака!
– Но мне этого не надо!
– Это твоя добыча, и ты хороший охотник!
– Но я не претендую на твою добычу!
– У меня совсем другая охота!
– Разойдемся с миром!
– В противном случае кто-нибудь из нас умрет!
– И это можешь быть ты!
Волк спрятал клыки, занавесив их верхней губой.
Отвернулся.
И продолжил есть кабана.
Его примеру последовали другие волки.
Вернувшись на точку, Андрей Петрович снял тельняшку и отжал ее. После чего выстирал, намыливая ее бурым куском мыла, внешне похожим на тротиловую шашку.
И вес тот же самый, что и у шашки, – двести граммов.
«Груз двести», – вспомнил Андрей Петрович афганскую войну.
И только после этого наконец-то выматерился.
7.
Днем Андрей Петрович еще как-то суетился по хозяйству, осваивая новый для себя ритм и стиль жизни. Но вечера были свободными. И это удручало. Мог бы, конечно, придумать что-нибудь бездумное, сжигающее избыток свободного времени. Например, заняться резьбой по дереву. А инструмент у него для этого был отменный – десантный нож из прочнейшей стали, не требующий точильного бруска неделями, а то и месяцами. Но для этого помимо ножа и ловких рук требовались еще и художественные задатки. А их у него не было.
Или решать задачки по математике и физике, освежая в памяти давным-давно усвоенные, а затем рассеявшиеся знания. Как-то раз, осматривая жилой блок, он нашел на полке под самым потолком пару учебников и пару задачников. Принялся за это дело с энтузиазмом. Но вскоре охладел. Задачки для пятого-шестого класса он щелкал без особого труда. Но дальше не шло никак. Ум с годами утратил гибкость, и приходилось по несколько раз перечитывать теоремы из геометрии, так до конца их и не понимая.
С самыми большими проблемами столкнулся, когда дошел до тригонометрии, с ее синусами-косинусами, тангенсами-котангенсами. А ведь когда-то она не представляла для него особой сложности. Когда надо было наскоро прикинуть угол возвышения орудия для точной стрельбы по вражеским позициям.
Пытался наладить телевизор. Действительно, как ему и сказал мичман, иногда пару раз в неделю минут на тридцать прорывался первый или второй канал. Но без изображения, один лишь звук. Страшно везло, когда были новости. Хоть что-то можно было узнать о том, что творится в мире, от которого пытался спрятаться Андрей Петрович. Но по большей части шла какая-то похабщина: там все орали друг на друга, или взахлеб рассказывали кто и с кем, и сколько от этого внебрачных детей появилось на свет, или кто у кого отжал квартиру и скольких сирот выставил на улицу…
«Новый мир», – грустно усмехался Андрей Петрович.
В конце концов, отхлебывая из эмалированной кружки чаёк, начал прокручивать в уме свою жизнь. От самого ее начала, то есть от первых детских воспоминаний. До того момента, как сел в поезд и приехал в Вологду.
То есть не только вспоминал, но и прикидывал, как могло бы получиться, куда бы всё пошло, если бы в тот или иной момент пошел, условно говоря, не налево, а направо.
Жизнь была длинная, материала хватало.
В старших классах занялся боксом. Ходил в секцию вместе с тремя десятками пацанов из района. Колотил грушу. Потом по-петушиному наскакивал на партнеров в синих ситцевых трусах и китайских кедах «Два мяча». И это дело у него пошло. И тренер оказался опытный, и у него самого были неплохие задатки. Быстро прогрессировал. В девятом классе выиграл по юношам первенство городского «Спартака» в среднем весе.
Дальше – больше. В десятом стал чемпионом города. Ездил на область, где стал третьим. Тренер прочил большое будущее. Говорил, что если так и дальше дело пойдет, то сможешь через годик войти в тройку призеров по РСФСР. А там и до Союза недалеко.
Говорил, что надо связать свое будущее со спортом. Поступить после десятилетки в институт физкультуры. И выступать, выступать, выступать, поднимаясь со ступеньки на ступеньку вверх, к чемпионству. «Ты со своими данными, – говорил Андрею тренер, – запросто можешь в сборную страны попасть. Будешь выступать за границей. У тебя, парень, начнется совсем другая жизнь».
Однако отец переубедил. Спорт, говорит, это не профессия. Самое большое лет до тридцати протянешь. И потом на хрен выкинут. И пойдешь, дорогой сынок, учителем физкультуры в школу. Ничего позорнее, говорил, для мужчины не существует. Армия – вот настоящее дело для мужчин.
Ну, это он, конечно, знал твердо. Был подполковником запаса, артиллеристом, всю войну прошел. И тоже без единой царапины, фигурально, конечно, выражаясь.
И пошел Андрей в Рязанское десантное училище. Как говорится, чтобы стать армейской элитой. Да, тогда всем в головы вдалбливали: ВДВ – элитные войска. Впрочем, и сейчас тоже вдалбливают. Потому что у десантников самая тяжелая служба. Чтобы подготовить из молодняка сверхлюдей, командиры истязают бойцов совершенно нечеловеческими тренировками, рукопашными боями, где сломанное ребро не считается серьезной травмой, многокилометровыми кроссами с полной выкладкой…
А полоса препятствий, где рвутся шашки пусть и со сниженным зарядом и свистят боевые пули…
А беспрерывные прыжки с парашютом…
А лежка между гусениц проезжающего танка…
А многодневная тренировка на выживаемость в незнакомой местности без пищи и воды…
А горная подготовка, когда на веревках по отвесной стене…
Этих «А…» Андрей Петрович мог перечислить в достаточном количестве. И все это он прочувствовал в училище на своей шкуре, выдубленной в конце концов до такого состояния, что от нее буквально пули отскакивали.
Те же изнурительные тренировки продолжились и на службе в «мирное время». Хоть у него этого самого «мирного времени» было не так уж и много. Перед Афганом были еще и Ангола, и Бангладеш, и Мозамбик.
Об Афгане, Анголе, Бангладеше и Мозамбике вспоминать не хотелось. Потому что там не было и не могло быть никакой поворотной точки. Не было возможности изменить дальнейшую судьбу. Родина кинула в пекло. Это был приказ, который выполняется. А выполняется он неукоснительно, потому что в 1974 году принял Присягу. Точка!
8.
Длинные ноябрьские вечера давят. И прежде всего на барабанные перепонки. Давят абсолютной тишиной, отсутствием хоть какого бы то ни было звука. Воздух стоит обездвиженный. В застывшем студнем воздухе не распространяются даже запахи.
Отшвырнешь в набухшую от дождей траву окурок, а он пахнет и день, и два… Надо только подойти поближе, за пару шагов. Потому что повисшие в воздухе молекулы не в состоянии отлететь от окурка дальше, чем на метр.
Птиц не слышно. Не только их посвистываний и пощелкиваний – это давно в теплом прошлом, которое для брачных игр и выращивания потомства, – но и звука крыльев.
Лось в отдалении не протрубит. И не хрустнет поблизости сухой веткой, попавшей под копыто.
Волки не завоют. Эти ждут снега, отражающего лунную грусть.
И вся эта ноябрьская сурдокамера давит на барабанные перепонки до шума в ушах.
В один из таких вечеров Андрей Петрович вдруг услышал шаги. Довольно грузные. Медленные. Прерывистые. Где-то совсем поблизости.
Это не мог быть зверь. Потому что ворота были заперты, а калитка прикрыта, хоть и без засова. Калитка открывалась наружу. Поэтому лось или кабан не могли войти, боднув головой калитку.
Человек?
«Но откуда он тут, – соображал Андрей Петрович. – Никакого мотора не было слышно. А пешком протопать полсотни километров от ближайшей деревни… Да еще в темноте… По разбухшей от дождей просеке… Полный бред».
Сунул ноги в сапоги. Надел бушлат. Поверху дождевик с капюшоном. Взял фонарь. Ну, и карабин. Хоть еще лет десять назад ограничился бы одним десантным ножом. Годы безжалостны.
Вышел. Пошарил в пространстве лучом фонаря. Никого.
Окликнул. Строго так окликнул, чтобы незваный гость понял, что тут люди серьезные и решительные.
Опять никого.
Прислушался.
Вот – опять: шаг-шаг-шаг-пауза-шаг-пауза-шаг-пауза-пауза-шаг-шаг…
Пошел на звук, освещая фонарем дорогу.
Свернул за угол. И уперся в пристройку, где стоял дизель.
Дизель работал. Андрей Петрович настолько привык к его постоянному тарахтенью, что оно проходило мимо его сознания. И, следовательно, не вызывало резонирования барабанных перепонок.
Но сейчас к этому тарахтению добавились дополнительные звуки. Дизель был плохо закреплен. И немного сполз со станины. При этом нештатно постукивал о пол, что и было воспринято Андреем Петровичем как загадочные шаги.
Через неделю опять раздались шаги в темноте.
«Ведь я же его, заразу, нормально закрепил», – подумал Андрей Петрович.
Вновь оделся, собрался, правда, уже без карабина, и пошел к дизелю, чертыхаясь.
Но там все было нормально.
Андрей Петрович вышел наружу и стал ощупывать темноту лучом фонаря.
Ни-ко-го.
Но, как и прежде: шаг-шаг-шаг…
На сей раз уже без пауз. И с большей частотой, чем в тот первый раз.
– Эй, какого черта! – закричал он.
И вдруг у самой калитки ему что-то ответило: ХА!
И скрипнули несмазанные петли.
Андрей Петрович еле удержался от того, чтобы заскочить за карабином и начать палить на звук.
Но шаги прекратились.
Он выкурил сигарету. И пошел спать, с грустью подумав: «Вот так, наверно, с ума сходят».
И уже в постели его пронзила еще более тревожная мысль: «А может быть, это все от мачты? Может быть, она так влияет на психику?»
9.
В девяносто третьем он ушел из армии. Хотя, конечно, это надо было сделать раньше. Ну, это для кого другого – кто нащупал пульс новой жизни и ухватил за хвост птицу постсоветского счастья. А Андрею Петровичу было один хрен когда. Потому что он создан был для армии. Ни в какую другую структуру он вписаться не мог. Так, чтобы комфортно и морально, и материально.
Но армия вдруг стала сбродом хапуг наверху и бессмысленным стадом внизу.
У парней тоже по-разному получилось. Жека Степанов и Юрик Андриади подались в бандиты. Вначале как сыр в масле катались – мерсы, золотые перстни и цепи, коттеджи, жратва и бухло, которое в те времена мало кто видел, первые мобильники, и прочее, и прочее, и прочее…
А потом сложили головы Бесславно, как считает Андрей Петрович. Но большинство соотечественников, видимо, уверено, что доблестно. Что жили не только не напрасно, но и в высшей степени счастливо. Иначе бы такие памятники на центральной аллее кладбища не поставили. Да и не поставили, а прямо-таки воздвигли. При советской власти таких монументов в райцентрах удостаивался только Ленин.
Два Николая, Антипин и Строгин, занялись челночным бизнесом. Но прогорели вскорости из-за своей непомерной самоуверенности. Им опытные люди говорят: гоните из Китая пиджаки, а они приводят наждаки, им – ботинки, а они тупо по-своему – картинки. В конце концов склад, в который превратили квартиру Строгина, затоварился, товар сгнил, вложения испарились. И подались несостоявшиеся бизнесмены в наемные охранники.
Андрею Петровичу вскоре повезло. Через знакомого полковника, разумеется, к тому моменту отставного, его устроили в солидный банк. Вход не пластиком оформлен, а настоящим мрамором. И не охранником взяли, а секьюрити. То есть в костюме с иголочки, в белой рубашечке с галстуком (аванс на это дело выдали). И с бейджиком на груди: A.P.Klimov, security.
Зарплата прекрасная. Но только дело нудное – целый день стоять столбом и направо-налево улыбаться. Правда, конечно, надо было ощупывать всех взглядом и быть готовым в любой момент дать отпор или бандиту, или наемнику конкурентов, или облапошенному вкладчику.
Но, говорили, вот постоишь с месяц, хорошо себя проявишь, и будет сразу тебе повышение. И в зарплате, и в интересности работы, которая будет в основном на выездах.
Хорошо, что этих самых выездов Андрей Петрович не дождался. Выезды были самые что ни на есть бандитские – с трупами и с риском для жизни.
Как-то раз, было еще не поздно – около четырех, он стоял и всем встречным-поперечным улыбался.
Входит мужик упитанный. Морда лоснится. Маленькие усики над губой. В длиннополом дорогом пальто. Портфель из крокодильей кожи. Очочки в золотой оправе на лице поблескивают. И видно, что здорово поддатый. Споткнулся, но его тут же холуй под локоток поддержал.
Повел мордой по сторонам и – к Андрею Петровичу:
– Как стоишь, халдей!
Андрей Петрович видит, что птица важная. Надо смолчать. Ну, и как-то рефлекторно вытянулся по стойке смирно. Как учили – при встрече с важными персонами. Ну, и продолжает улыбаться, как учили при встрече со всеми.
– Что лыбишься, урод! – аж слюной пробрызнул на два метра.
Андрей Петрович, не меняя позы, сжал кулаки. И начал считать до ста.
Пьяная харя продолжила визжать.
Когда Андрей Петрович досчитал до восьмидесяти трех, пьяная харя злобно прошипела:
– Мало вас, скотов, в Афганистане замочили!
Удар был средней тяжести. Урод пошатнулся, но не упал. Только очки, описав баллистическую дугу, брызнули на гранитном полу веселыми осколками.
Разумеется, Андрея Петровича тут же скрутили, для порядка сунули кулак под дых – тоже ведь ребята в своем большинстве с армейским опытом. И оттащили в кабинет начальника охраны.
Тот выслушал, работая ноздрями как кузнечным горном. Наорал, обещая кары небесные. После чего выставил за дверь сопровождавших опричников.
– Да, Андрюха, натворил ты делов!
– Ну, вы же понимаете, ребят, которые там остались, эта падла…
– Да все я прекрасно понимаю! В общем, ситуация для тебя хреновая. Мне, кстати, тоже перепадет за кадровую политику.
– Ну, вы же понимаете…
– Ладно, кончай оправдываться. Тебя больше ни в какой банк не возьмут. Ты сам себе волчий билет выписал. Единственное, что я для тебя могу сделать, вот, держи…
– Что это? – изумился A.P.Klimov.
– Зарплата, за два месяца. Считай, что выходное пособие. Но, сам понимаешь, ни одна живая душа чтоб!..
– Спасибо, – только и смог сказать ошарашенный Андрюха. Хоть можно было и нужно было сказать еще немало слов.
– Ладно. Это тебе спасибо. Ты молодец. Я бы так не смог.
10.
На Крещенье, которое выдалось отнюдь не холодным, часов в девять утра вдалеке послышался рокот мотора. Но это был явно не БТР. Звук был какой-то мотоциклетный, пощелкивающий, довольно высокого тона. Вскоре меж деревьев начал метаться свет от фары. Фара была одна! Следовательно, это был действительно мотоцикл!
В связи с чем Андрей Петрович воскликнул в переводе на культурный язык: «Ёксель-моксель!»
Через пять минут к воротам подкатил снегоход «Буран» с седоком в овчинном тулупе, мощных валенках и завязанной под подбородком на тесемки мохнатой шапке.
– Здорово! – сказал человек в тулупе, выключив двигатель. – А чего Борис не выходит? Захворал, что ли?
– Какой Борис?
– Ну, как же, служит он тут. Я вот решил к нему в гости заехать в честь праздничка.
Пошли в жилой блок. Где и начали знакомиться.
Это был Федор Терентьевич Перхушкин, лесник. Был он на пять лет моложе Андрея Петровича. Живет с женой в полусотне километров от точки, в деревне Марковской, где кроме них еще четырнадцать человек.
Пару раз в год приезжал на точку, к Борису, который тут был до Андрея Петровича.
Борис, по словам лесника, был относительно молод, слегка за сорок. Происхождения неизвестного, Федор, общаясь с ним года четыре, так и не понял, откуда тот приехал, чем занимался в городе, была ли у него семья, дети… Хоть человек был и душевный, с ним можно было про всякую философию поговорить. То есть для чего человек живет и много ли ему на этой земле надо.
– Так, может, он от ментов скрывался, – спросил Андрей Петрович. – Потому и скрытничал. Замочил кого – и в лес.
– Не, не похож на душегуба, – не согласился Федор. – Кишка тонка. Думаю, курице голову отрубит и в обморок.
– Ну, или украл миллионов пять…
– Да ты что, Петрович? – изумился Федор незнанию собеседником жизни. – С миллионами-то не в лес бегут, а за границу. На теплое солнышко и к ласковым телкам. В сорок лет-то… Да я бы в такие годы, да с пятью миллионами… – Федор аж прижмурился от сладкой мечты.
– Так куда он делся-то? – прервал Андрей Петрович затянувшуюся паузу. – Съехал, что ли? Надоело без людей?
– Да вроде бы ему тут нравилось. Все устраивало. Непохоже. Только…
– Что только?
– В последний раз он мне говорил, что начальство, вроде, не шибко им довольно. Может, уволили. А тебя на его место.
Познакомившись, начали собирать на стол. Все-таки праздник. Андрей Петрович открыл банку с селедкой. Порезал к ней лучку, плеснул уксуса. Достал сало. Федор вытащил из рюкзака соленые огурцы и помидоры, маринованные грибы А потом спохватился:
– А как же без хлеба? Я-то забыл захватить. Борис им не пользовался, не пек, все без хлеба ел, как нерусский.
– Не ссы, Федор, я это дело наладил. Мука есть, есть дрожжи – дело нехитрое.
Заранее начистили картошки, чтобы, когда ополовинят бутылку, пожарить и с тушенкой размешать.
А Федор занялся спиртом. То есть твердой рукой отлил из канистры ровно бутылку, смешал спирт с бутылкой же воды, сыпанул туда щепоть чего-то и вынес на мороз.
– Да, кстати, – сказал лесник, – ты, вижу, насчет выпивки не особо петришь. Так вот, разводить надо впополаме. А потом недельки две настаивать. На клюкве, тут она водится. На рябине. На бруснике. Ягоды надо растолочь. Подсыпать немного сахара. И смешать с разбавленным спиртом. Недели две постоит, и процеживаешь через марлю.
– Да нет у меня марли-то.
– Да хоть через тельняшку, один хрен протечет. Только дольше капать будет. Кстати, Борис не хозяйственный был. Я вот тут для него маленько клюквы и рябины захватил для этого дела. Да и ты зимой ничего тут не соберешь.
– Слушай, а как с волками-то? – перевел разговор Андрей Петрович, после того как пропустили по первой и потянулись к закускам.
– А чего волки? С волками жить, по-волчьи выть, – хохотнул Федор.
– Да тут летом у меня неприятный случай был. С вожаком в гляделки поиграли. Так я его переглядел. А то бы мы с тобой сейчас не выпивали.
– А ружье-то у тебя есть?
– Есть, карабин. «Тигр», самозарядный, нарезной, семь-шестьдесят-две, магазин на десять патронов.
– Ну, дорогой Петрович, не ты волков должен бояться при такой технике, а они тебя!
– Да как-то не хочется их. Они тут живут. А я-то, как говорится, понаехавший… Да и на войне я под завязку настрелялся.
– Так тебе и не обязательно стрелять-то. Волки – они тут грамотные. Покажешь им инструмент, они сразу и поймут – «Тигр», самозарядный, нарезной, семь-шестьдесят-две, магазин на десять патронов. И сразу ноги в руки и ходу, – опять хохотнул Федор.
Разлили еще по одной. Поскольку за знакомство уже выпили, то теперь за Крещение Господне. Хоть оба и числились по статистике РПЦ православными, но были, скорее, агностиками. Однако традиция есть традиция!
И сало, и селедка, и огурчики, и грибки шли хорошо. Вилки без устали ходили в штыковую, не щадя живота закусывающих.
– А ты знаешь, – продолжил тему волков Федор, – эти местные жители, которые тут живут, и в кого ты стрелять не можешь, никого не жалеют.
– Что, были случаи?
– Ну, люди, славу богу, все целы. Пока. А вот коров некоторые деревенские не досчитываются. А уж овечки там, свинки – это они за милую душу. И ведь до чего обнаглели, летом режут, когда у них жратвы достаточно.
– Так, может, и летом им еды не хватает? – взял на себя роль волчьего адвоката Андрей Петрович.
– Во, точно! А все от того, что сильно плодятся. В лесу зверя подчистую выедают! Раньше порядок был. Отстрелы устраивали, охотников прорва съезжалась. Государственным делом это раньше было!
– А сейчас? Где охотники-то?
Выпили еще по одной, за порядок в лесу.
Закусили.
– А фифяс, – начал Федор эмоционально, не успев прожевать, – сейчас охотники мало чем от волков отличаются. Прут и с лицензиями, и без лицензий, и с автоматами… Одного даже с ручным пулеметом застукали. На лося да на кабана прут. А на волков им жалко и время, и патроны тратить.
– Ну, а как их укоротить-то?
– А кому? Я на сотню верст туда, на сотню верст сюда. Да егерь один, Пантелеймоныч. К тому же старый совсем, никакого от него толку. Вот когда волков столько разведется, что начнут охотников жрать, может, что в нужную сторону и повернется. Может, там, – Федор указал пальцем на потолок, – до них чего и дойдет.
– А ты?
– А я бью. При первой же возможности. Только не часто удается. Потому что на «Буране» к ним не особо подберешься.
– А летом на чем?
– Летом на квадроцикле. Проходимость хорошая. Но, конечно, много приходится и на своих двоих, а зимой на лыжах. Дороги-то тут, сам понимаешь, какие.
После четвертой закусывали уже жареной картошкой с тушенкой. На свежем воздухе всё хорошо идет.
11.
Утром проснулись вполне свежими. Но для еще большего освежения Андрей Петрович затопил баньку. Это дело оказалось как нельзя кстати. Поры раскрылись, организм задышал всей своей продраенной поверхностью, проснулся зверский аппетит.
Сели завтракать. Но уже без спиртного. Поскольку, во-первых, не юноши уже. А во-вторых, Федору надо было добираться до дома. И дорога была такая, что удерживать снегоход на ухабах и рытвинах, которые остались после БТР, можно только твердой рукой.
За столом Андрей Петрович спросил о мачте.
– А почему это ты меня спрашиваешь? – удивился Федор, – Это ты мне должен про нее рассказывать. Ведь ты тут служишь, а не я.
– Да как-то они все темнят по этому поводу.
– А ты спрашивал?
– Да говорят, мне этого не надо знать. Мол, не забивай голову. Пусть думают в штабе, они за это деньги получают.
– А сам-то что думаешь?
– Ну, однозначно можно только сказать, что она для какой-то связи. В смысле – радио. А принимает или передает, так сразу и не скажешь.
– Да какой тут сразу! – сказал Федор, потянувшись вилкой за грибом. – Борис вон сколько лет голову ломал, но так ничего и не понял. Много раз…
– Самая главная тут непонятка, – прервал Федора Андрей Петрович, – это что она может передавать. К ней же ничего не подходит. Соединена только с бункером, оттуда вверх идут трубы.
– Какие трубы?
– Обычные. А в них, по логике вещей, должен проходить кабель. Для его целости и безопасности.
– А с чего ты взял, что ничего не подходит. Вполне может быть кабель в земле проложен.
– А где следы-то?
– Да вон, хотя бы под просеку могли засунуть, – удивился несообразительности Петровича Федор. – А ты проверь. Лопаткой…
– Федя, надеюсь, это шутка?
– Типа того.
– Так, Федя, тут шутить не надо.
– Да это понятно. С армией шутки плохи.
Заварили чай. Но не из армейского пайка, Федор привез какую-то смесь, женой его собранную. Разница была громадная. Как вода в городе из-под крана, облизавшая изнутри многие километры труб, в лучшем случае оцинкованных, в худшем – пораженных коррозионным склерозом, и – вода родниковая. Или из колодца, как это устроено на точке.
– Слушай, – сказал Андрей Петрович, – а может, это сверхсекретное оружие.
– В армии всё оружие, кроме портянок, – хохотнул Федор.
– Понимаешь, иногда со мной что-то неладное творится. Бывает, слышу шаги, когда на дворе темно. Лоси-то сюда не заходят, так?
– Так, – бесстрастно ответил Федор.
«Наверно, он что-то знает, но помалкивает», – промелькнуло в мозгу Андрея Петровича.
– Пару раз вообще думал, что разум пробуксовывает. Какие-то тени промелькнули. Показалось, что даже чью-то спину разглядел.
– А ты, это самое, не увлекаешься? – Федор щелкнул себя по кадыку.
– Не, только по праздникам. На ноябрьские, на Новый. И вот сейчас с тобой.
– Да, странно.
– Понимаешь, может, мачта какими-нибудь особыми волнами облучает?
– А нахрена ее было такой здоровой делать?
– Ну, может, это побочный эффект… Она что-то делает, что ей по техзаданию положено, но при этом идет еще какая-то волна, которую конструкторы не смогли подавить…
– Да, дело ясное, что дело темное, – подхватил тему Федор. Русскому человеку свойственно демонизировать технику. И особенно – военного назначения. – Это многое объясняет.
– Что?! – Андрей Петрович впился взглядом в Федора.
– Да непонятки с Борисом. Он тоже порой странный какой-то был. Попросил привезти меня побольше учебников по математике и по физике.
– А, эти? Я тут, действительно, пару нашел. Значит, от Бориса мне наследство…
– Да. Я на чердаке пошуровал и нашел. Сын мой, Андрюха, твой тезка, когда-то по ним учился. Давно уже в городе живет.
– А для чего?
– Что – для чего? – не понял Федор. – Для чего молодежь в город перебирается? За сладкой жизнью и жирным куском. Только редко это кому достается…
– Нет, для чего Борису нужны были учебники?
– Да темнил он чего-то. Говорил, что хочу в уме освежить. И, опять же, хорошая гимнастика для мозгов. Гимнастику в лесу надо для мускулов делать, а не для мозгов. Иначе тут не выживешь.
Андрей Петрович задумался. С одной стороны, так оно, наверно, и было. Вот и он сам ухватился вначале за задачки. Однако быстро к этому делу охладел. С другой, все это может быть неспроста, очень может быть связано с попытками Бориса раскусить загадку мачты при помощи точных расчетов. Но для этого надо хоть какое-то образование иметь, техническое.
– Слушай, Федор, а кем был Борис, пока не перебрался сюда? В смысле – кем работал, на кого выучился?
– Так я ж тебе уже сказал – ничего этого он про себя не рассказывал. Наверно, шпионом был, – Федор в четвертый раз хохотнул.
– Ну а ты-то сам как думаешь? Глаза-то у тебя, вижу, на месте.
Федор задумался. Глаза-то у него, действительно, были на месте. И людей за свою долгую жизнь он вполне изучил. Кто чем живет. Кто к чему стремится. Кто о чем думает, несмотря на то, что неискренен с другими. Или замкнут. Кто не бросит в беде и подставит плечо в трудную минуту. А кто с легкостью предаст и продаст за пару коврижек. А кто и вовсе из чистого искусства, поскольку обретает великую радость, когда человеку бесплатную гадость делает. Все это было так.
Однако у Федора, в связи с его и профессиональной деятельностью и проживаньем вдали от цивилизации, был очень ограниченный круг общения. А потому он за свою долгую жизнь изучил лишь очень ограниченный круг людей, в социальном отношении. Обо всем же остальном мире, населенном множеством людей неведомых, на зуб и на ощупь не попробованных, у него были сильно опосредованные представления. То есть сведения об этих несметных типажах он получал исключительно из телевизора. Телевидение, в отличие от точки, на которой сидел Андрей Петрович, у него в деревне принималось. Поскольку деревня стояла на возвышенности. Вот через призму телеэкрана Федор и попытался обрисовать портрет Бориса.
– Конечно, он точно не преступник, который подался в бега. Язык у него грамотный. Не матерится. И не из рабочих. Это видно по рукам, которые у него изнеженные, к труду непривычные. Здесь он по части какой-нибудь пользы для себя палец о палец не ударял. Нет бы, скажем, лавку сделать – два столбика вкопал и доску сверху, – чтобы летом в теньке посидеть, а весной на солнышке. Но на это он не способен. Хоть я ему и говорил, что и как тут можно оборудовать для быта. Нет, это ему не надо.
Федор оказался речистым, говорил и говорил, пытаясь методом от противного набрести на сущность Бориса.
– Да и ученым он не был. Ученые рассудительные и основательные. У них все по полочкам разложено. То есть в голове. А у него мысли в чехарду играли, дружка через дружку перепрыгивали. Утром он говорит, что на моем месте можно было бы живицу добывать. И быстро разбогатеть. А там и купить домик где-нибудь в теплых краях, рядом с морем. А вечером про то, что капитализм погубил Россию. Одна только шкурка осталась. На тебе, говорит Федор Терентьевич, да на таких, как ты, остаток России держится.
– Может, актер? – брякнул Андрей Петрович.
– Это с какого хрена?
– Ну, в театре готовился играть какую-ту роль. Ну, там, отшельника. Вот и подался сюда, чтобы на своей шкуре испытать.
– Петрович, – рассмеялся Федор, – ставлю свое ружьё против твоего карабина! Какой на хрен актер! Актер давно бы весь спит выжрал и удрал в город. Только пятки сверкали бы. Все актеры – алкоголики.
Андрей Петрович был вынужден согласиться.
– Так кто же он все-таки? Не вор, не рабочий, не ученый, не актер… Кто?
– Хипстер.
– Кто? – у Андрея Петровича аж отвалилась челюсть.
– Ну, я передачу про них видел, про хипстеров. Точно такая же бородка, аккуратная. Он за ней и тут следил. Одежда какая-то несусветная. Он от нее тут так и не отказался. Некоторое время во всем морском ходил. А потом, говорит, военная форма меня давит, к земле пригибает, сколько на ней крови. И опять свое на себя напялил. Зимой, конечно, был вынужден и бушлат, и шапку носить форменные.
Андрей Петрович рефлекторно сжал кулаки. И – это можно было воспринять как полуулыбку – приподнял верхнюю губу, слегка обнажив прокуренные клыки:
– Бля, от армии, значит, гад, косил!
– Ну, этого я не знаю, – понял реакцию Андрея Петровича и мысленно согласился с ней Федор. – Не знаю я этого. Может, больной, взаправдашне, потому и не взяли. А может, и хлебнул в армии дерьма по полной программе. Ты-то ведь знаешь, как это бывает.
– Да, согласен. Проехали. Дерьма в армии до отвала можно нажраться. Особенно тогда, когда этот твой Борис служил. Ну, или мог служить. Ему ведь сорок?
– Да, около того.
Закурили.
На плитке выкипал чайник, наполняя помещение субтропиками. О которых Федор ничего не знал помимо телепередач. И которых Андрей Петрович нажрался на необъявленных войнах под самую завязку. Отчего не мог относиться к ним иначе как к подступавшей к горлу тошноте.
Андрей Петрович встал. Выключил чайник. И разлил чай.
Начали отхлебывать, обжигаясь.
– Да, – сказал Федор, макая в кружку галету, – я все же думаю, что он был философом. Ты же ведь понимаешь, что философу теперь найти работу невозможно. Вот он потыркался и подался с голодухи сюда.
– Ну, а в чем это проявлялось?
– Да говорил ни о чем.
– Как это?
– Ну, что человек не может быть счастливым, потому что он создан, чтоб быть свободным от себя. Или про то, что людям не нужно тело. Что тело – это как гиря на шее… Вот, еще помню, говорил про то, что компьютеры придумали для того, чтобы в них засасывало и людей, и зверей… Ну и вообще все, что на свете существует… Точно, философ, который на своей философии свихнулся.
– Говоришь, хипстер? – в первый раз хохотнул Андрей Петрович.
Когда дело подошло к двум часам, и светового дня оставалось аккурат на обратный путь, лесник засобирался домой. Хотя, конечно, что значит засобирался? Засунул ноги в валенки, надел тулуп, натянул шапку, опустил на пол-лица авиационные очки, руки сунул в рукавицы, за спину – рюкзак, через плечо – двустволку, подошел к «Бурану», завел одноцилиндровый двигатель, вскочил в седло, дал газу и, тарахтя и постреливая мотором, вскоре скрылся в лесу.
Андрея Петровича со всех сторон вновь обступило белое безмолвие, от которого впору додуматься до того, что мир дан богу в ощущениях людей, порожденных им для борьбы с его главным оппонентом.
Через десять минут Федор вернулся.
– Да, чуть не забыл! Ты кирпичи об голову колоть можешь?
– А надо?
Андрей Петрович удивился своему ответу еще больше, чем вопросу лесника.
«Вышка», – подумал он. С этого момента он стал называть мачту вышкой.
12.
После того как Андрея Петровича выперли из банка, он влился в гигантскую армию охранников. Это была по тем временам вполне естественная траектория для подавляющего числа военных отставников.
Этот мир со специфическими законами находился в динамическом равновесии с другим, столь же громадным, миром бандитов. Где законы были не менее специфичны, но, пожалуй, пожестче. Причем эти миры были подобны сообщающимися сосудами. В зависимости от обстоятельств одни и те же люди служили то в одном «ведомстве», то в другом. Но, конечно, среди охранников преобладали бывшие военные, среди бандитов – бывшие спортсмены.
Андрей Петрович этой зыбкой границы не пересекал ни разу. Поскольку имел четкое представление о добре и зле. И добро в его сознании было неразрывно связано со «своими», пусть и среди них порой попадались нравственные уроды. А зло – с «чужими», где могли быть и неплохие парни.
Это проистекало из того, что к некогда принятой воинской присяге Андрей Петрович относился не формально, а творчески.
Да, именно так. Потому что формальное отношение к присяге означало полное освобождение от каких бы то ни было обязательств перед родиной, начиная с юридических, то бишь уголовных, и кончая нравственными. Потому что все бывшие военные присягали некогда родной Коммунистической партии и нерушимому Советскому Союзу. И после того как и она, и он прекратили свое существование, то и присяга потеряла какой бы то ни было смысл.
Андрей же Петрович, подходя к этому делу творчески, поменял в своем сознании строгого отца, то есть Советский Союз, на добрую мать, которую надо оберегать и защищать. То есть Россию, родную родину.
Коммунистической партии замену не стал подыскивать. То есть, как говорят русские, помер Максим, да и хрен с ним.
Некоторое время кантовался на рынке. Особо не выслуживался. То есть челюсти не ломал. Пресекал беспорядки довольно гуманным способом, без увечий. Однако в этом бизнесе такой гуманизм не приветствовался.
И пришлось ему перейти в бутик. Там и потеплее. И ботинки всегда начищенные. И брился ежедневно. Самому на себя приятно было смотреть.
Правда, функции были абсолютно неясны. Стоять столбом, переминаясь с ноги на ногу, весь день напролет. Потому как никой внешней угрозы не было и быть не могло. Хозяйка ежемесячно отстегивала самым авторитетным в городе бандитам определенную, строго оговоренную, сумму за крышевание. Вполне понятно, ни один разумный гопник в бутик с какими-либо имущественными претензиями не совался.
Правда, нашлись два неразумных. Да и те залетные, из каких-то других краев. У них с голодухи, видать, настолько подвело брюхо, а от перманентного гастролирования утратились представления о реальности, что пришли под вечер и стали требовать дневную выручку, натянув на головы лыжные шапки с прорезями для глаз и размахивая игрушечными пистолетами, сделанными из зеленой пластмассы. Андрей Петрович справился с одним одной левой, с другим – одной правой. И повразумлял. Но, опять-таки гуманно, без увечий и сотрясений мозга. Понимал ведь, что не от хорошей жизни парни решились на такую бессмысленную авантюру.
Он тут же был повышен в статусе до ранга героя и спасителя отчизны. И обласкан женским коллективом до последующего отмывания с мужественного лица губной помады. И закормлен до легкой изжоги пирожными. Если бы у них был бы какой-либо орден, то он занял бы законное место на груди Андрея Петровича.
Позже он узнал, что то была инсценировка. Что двух раздолбаев наняла хозяйка бутика – Ирина Степановна Солодовникова. Женщина дородная, жесткая с конкурентами и теплая с друзьями. Некоторый недостаток внешних данных, впрочем, совсем незначительный, с лихвой компенсировался проворным умом и умением изящно одеваться и держать себя, используя не менее дюжины имиджей. Ну, и плюс звонкий девичий смех, когда, разумеется, надо.
Ирина Степановна была столь же искушена в битве полов, как Андрей Петрович в сражениях армий. Она верно определила, что расположение благородного охранника можно завоевать, припав к нему благодарно на грудь. Потому что при такой мизансцене чувственные женские флюиды выделяются наиболее интенсивно. И воздействуют на объект наиболее пагубно.
И она не ошиблась.
Как никогда не ошибалась до этого. Не ошибалась и впоследствии. То есть до того самого грустного в жизни каждой женщины периода, когда можно начинать писать мемуары.
Они стали любовниками.
Надо сказать, что положение для солдата – а бойцы ВДВ всегда остаются солдатами, даже если и носили когда-то на погонах несколько звездочек – неоднозначное.
Да, с Ириной Степановной было вполне комфортно. И даже тепло. И он совершенно искренне называл ее и «милая», и «Иринка», вполне переживая те чувства, которые передают эти слова.
Для него невыносимо было бы ощутить себя альфонсом. Поэтому всячески отвергал любые подарки, которые были дороже тюбика крема для бритья. И отбивался от повышения зарплаты. И протестовал против служебных послаблений.
И по-прежнему стоял весь день столбом, переминаясь с ноги на ногу. И мог лишь позволить себе во время рабочего дня улыбаться хозяйке бутика да попить пару раз в день чаю с девушками-продавщицами.
В общем, солдат! Солдат, каких сейчас не делают.
Но вечно это продолжаться не могло. Поскольку сердце красавицы, даже если ей и недалеко до пятидесяти, склонно к измене и к перемене, как солнце мая, когда красавица впервые надела бюстгальтер.
Появился один, который недавно вернулся из Чечни. Молодой, начавший бриться, наверно, не далее чем пять лет назад. Но при этом вся грудь, как и у Андрея Петровича, в медалях.
Расстались по-хорошему. Можно сказать, тепло, как старые друзья. Ну, а от друга уже можно было принять двухмесячное выходное пособие и премию за безупречную службу.
В общем, пост сдал – пост принял! Все, как и прописано в Уставе гарнизонной и караульной службы.
13.
Девятого марта в рации раздался голос кавторанга.
– Андрей Петрович, как ты там поживаешь?
– Да все нормально. Служба идет, солдат ее блюдет, а она его в зад и в перёд! – откликнулся старинной поговоркой Андрей Петрович.
– Не заскучал там?
– Наше дело привычное, знал, на что подписываюсь.
– Ну, лады. Я вот чего – жди послезавтра гостей.
– Это я всегда готов.
– Это я не о себе, дядь Андрей. Хоть и сам буду. Приедут люди солидные. Надо бы по высшему разряду. Чтобы и банька там, и все прочее. Ну, ты меня понимаешь.
– Все будет в лучшем виде, Сережа. Дрова есть, воды – залейся. Дизель тепло гонит.
– Ну, замечательно.
– А с ночевкой или как?
– Да нет, народу будет много, у тебя все не разместятся… Да, и побрейся.
– Инспекция, что ли? – не понял Андрей Петрович смысла этого нелепого пожелания.
С одной стороны, в глухом лесу никого щетиной не напугаешь. С другой, он и в лесу, и в пустыне, и в горах, и в смрадных болотах брился каждое утро. Когда, конечно, бомбы с неба не сыпались и мины землю не пахали.
– Не, не инспекция. В общем, сам увидишь. А пока военная тайна. А то леснику своему протрепишься. Всё, давай, до встречи.
Андрей Петрович накинул бушлат, вышел наружу и закурил. Это было неожиданно. Очень неожиданно. Откуда он про лесника знает? Что они в январе встречались.
Сережа-то не так прост, оказывается! Поставил, что ли, лесника за мной шпионить?
Выходит, и лесник не так прост, как прикидывается. Высматривал тут все, вынюхивал. Разговоры задушевные вел, курва! Чайку для душевных разговоров привез, огурчиков.
Или тут совсем другой расклад?..
Андрей Петрович задавил каблуком окурок и кинулся в жилой блок.
Искать скрытые камеры, подслушивающие жучки.
Все внимательно просматривал и прощупывал. Даже на коленках ползал. На табуретку влезал.
После часа поисков так ничего и не обнаружил. Хотел разобрать телевизор, но плюнул на эту затею.
Ну, стояли бы тут камеры с микрофоном, рассудил он, как бы это в часть передавалось? Сотовой связи-то нет.
Но, если подойти с другого боку, то почему ее нет? У лесника вон есть, а здесь нет. А расстояние-то всего в полсотни километров.
И главное – почему телевизор не ловит? При советской власти телевидение таким сделали, чтобы оно доходило до самых глухих углов, чтобы все знали, что в Москве делается. То есть в Кремле. Эта машина была сделана прежде всего для идеологии, а потом уж для развлечений типа «Голубых огоньков» и «Спартак» – «Динамо».
Что, выходит, тут всё глушат? Но зачем?
И где эта глушилка?
Кроме вышки нечему было глушить связь и телевидение.
У этой задачи было слишком много неизвестных. И потому Андрей Петрович не мог ее решить, как ни тужься, как ни напрягай мозги.
Спал неспокойно. Снился урок физики в школе. Он стоял у доски и не знал ответа ни на один вопрос, которыми его напористо засыпала учительница в гестаповской форме. Андрюша что-то такое лепетал, а весь класс покатывался со смеху.
Через день прилетел вертолет. Ми восьмой. Но не боевой, обляпанный зелено-желтыми разводами. А какая-то новая его модификация, которую Андрей Петрович в армии не застал. Пластиковый фюзеляж, раскрашенный в веселенькие цвета. Почти бесшумный винт, видать, тоже из пластика, отчего в рокот турбовального двигателя не вплетался свист лопастей.
Откинулся внутренний трап. Бодро выскочил Серега в полевой форме. За ним высунулся мужик в бушлате с каракулевым воротником и в такой же шапке. Это был, несомненно, генерал с двумя звездами. О чем свидетельствовала не только одежка, но и лицо, которое должно иметь такое выражение, чтобы все знали, что это выражение принадлежит военнослужащему, находящемуся в окружении младших по званию. И совсем другое выражение положено этому лицу, когда оно оказывается в кругу генералов армии.
Потом бодро выпрыгнул контр-адмирал.
Потом два пузатых штатских.
И, кокетливо, спустились пять девиц. Явно не жены прилетевших.
«Что же ты, Сережа, – укоризненно подумал Андрей Петрович, – свою шлюху сюда притащил?»
Расклад был, действительно, очевидный – пять на пять.
«А ведь женой-красавицей недавно хвастал! – продолжил свои ханжеские мысли Андрей Петрович. – И ведь не боится, что я заложить могу, когда к нему домой наведаюсь».
«А ведь не наведаешься уже никогда больше! Никогда и никуда!» – Андрея Петровича словно током ударило. Он мог поклясться, что это не он сам подумал! Что это словно бы кто-то другой проговорил у него в голове!
Потом, выгрузив амуницию – лыжи-снегоступы, автоматы, баулы и ящики со спиртным, – и наскоро поздоровавшись и познакомившись с хозяином, все отправились в лес, на охоту. Сохатого валить, как объяснил генерал-лейтенант непонятно каких войск.
А Андрей Петрович пошел топить баньку. Не с какой-то особой радостью, поскольку к военному дело это отношения не имело. Скорее, к блядству. Но и не унизительно это для него было. Если был бы, скажем, полковником, то посмотрел бы на это дело с высоты своего звания. И, пожалуй, оскорбился бы. Но капитан в этой стае – не шибко важная птица. Вот если начнут по плечу спьяну похлопывать, то можно будет и оскорбиться…
Андрей Петрович вспомнил свое финальное выступление в банке… Нет, к той ситуации нынешняя близко не стоит. Все-таки эти свои, армейские. Здесь все знают порядки, обычаи и знакомы с красной чертой, которую не стоит переступать даже при общении маршала и рядового. Иначе армия развалится к едрене фене, как это уже было однажды – в девяностые годы.
Затопив каменку и накачав воды в бак, вышел из баньки. И увидел, что пилот по-прежнему сидит в кабине.
– А ты чего, служивый, заночевать в вертолете решил?
– Да нормально тут. Тепло, светло и мухи не кусают.
– Да не по-человечески это как-то. Пойдем, что ли, чайку погоняем.
– Это можно, – сказал пилот, выскочив из кабины.
– Как звать-то?
– Петр. Капитан.
– Ну, это ты со мной сравнялся. Я-то уж дальше не продвинусь, а тебе сам бог велел хотя бы до майора. А то и выше.
– Твои бы, отец, слова да богу в уши, – ответил пилот, скорее, лениво, без энтузиазма.
Это был еще молодой парень, еще и тридцати, наверно, не было. Крепкий. Уверенный в себе. Несуетливый. В летной куртке с эмблемой ВВС. С группой крови. Все как положено. Степанов П.Н.
Закурили.
– Давно на этой паркетной вертушке летаешь? – спросил Андрей Петрович.
И тут же понял, что ляпнул глупость. Парень может обидеться.
Но парень и глазом не повел:
– Нет, на Ка-52.
– «Аллигатор» добрая машина. Нас его «мамаша» в Афгане не раз выручала. «Черная акула».
– Да, отец, «Акула» тоже классная. Я на ней в училище немного полетал.
– А что на этом? Разжаловали, что ли?
– Нет, – ответил Петр, выпуская дым из ноздрей двумя струйками. Как Су-25 парой своих двигателей. – Говорят, мол, ты лучший в полку, вот покатаешь начальство. Начальство – оно как три звезды на погоны поймает, а то и одну-две самых больших, так любит, чтобы с особым комфортом. И чтобы понадежней и побезопасней. Вот и вожу их иногда, как корзинку с яйцами.
Андрей Петрович оценил шутку. Летуны – они все на язык вострые.
– А ты, отец, значит, повоевал?
– И не только в Афгане.
– Ну, для Чечни-то ты староват.
– Сынок, русский солдат много где отметился. Без рекламы. Да и без особых за то почестей.
– Десантура?
– Она самая.
– По тебе видать, что не писарем…
– И скажу я тебе по секрету, что ничего хорошего на той войне нету. Это, знаешь, когда уже после нее боевые друзья собираются, да выпивать начинают, да вспоминать, то, может, во время выпивки она и хорошей может показаться. А так – нет!
– Может, и я скоро узнаю. Тогда тебе расскажу, отец, хороша она по мне или нет, – улыбнулся Петр-капитан. Вполне грустно улыбнулся, без летуновского своего задора.
– Это где же?
– Да, говорят, знающие люди говорят, что скоро начнут посылать расхлебывать заваруху в Сирии. А без ка-пьсят-два там, понятно, не обойтись.
– Семьей-то успел обзавестись? – спросил Андрей Петрович. Спросил, не вполне осознавая, что вопрос его прозвучал довольно мрачно.
– Успел. И дочкой уже. Три года.
– Ну, пошли чайку дернем.
– Это можно.
У Андрея Петровича кухонного инвентаря было в избытке. Был даже пижонский электрический чайник, прозрачный, с автоматическим отключением. Однако не любил он его. За бешенство. Вода закипала мгновенно. Внутри чайника начиналось беснование жидкости и пара, какая-то скоротечная схватка между двумя агрегатными состояниями воды. Потом раздавался щелчок, такой же, как при вырубании электрического автомата на щитке. И все внутри быстро стихало.
Андрей Петрович кипятил воду только в старом, видавшем виды алюминиевом чайнике, ставя его на электроплитку. Там, внутри, все происходило плавно, по нарастающей. Минут через пять начиналось тихое ворчание, которое постепенно усиливалось. Потом раздавалось булькающее бурление. В конце концов из носика начинала бить победоносная струя пара.
Сыпанул заварки в две кружки. Налил кипятка. И сверху прикрыл чашки блюдцами. У него даже блюдца зачем-то были. Видимо, от прежних караульных. Да, Андрей Петрович придумал именно такое название для своей деятельности. А никакого официального названия не имелось. Поскольку ветеран ВДВ не подписывал никаких бумаг, никакого оформления не было.
На что он почему-то не обращал никакого внимания. Но с недавних пор стал задумываться: почему, можно сказать, тайно, как какого-нибудь резидента, его посадили на эту точку, запрятанную в бескрайних вологодских лесах?..
Чай пили молча. Каждый думал о своей войне.
Андрей Петрович о прошедшей.
Петр о будущей.
14.
Примерно через час вдалеке начали раздаваться автоматные очереди. Вначале редкие. Потом стали лупить яростно. Словно напали на стадо слонов.
«Сколько ж они с собой рожков взяли? – подумал Андрей Петрович. – Таким шквальным огнем, пожалуй, волков до полусмерти перепугают. Год сюда не сунутся».
Продолжалось это где-то с полчаса.
Потом все резко стихло.
«Не перестреляли ли друг друга? – встревожился Андрей Петрович. – Два гражданских борова, видать, не сильно в этом деле смыслят. Да и девки могли сдуру под пули сунуться».
Еще через час вернулись. Все. В целости и сохранности.
Притащили кабанчика. Некрупного совсем. Подростка. Или, как говорят охотники, подсвинка.
Однако охотников среди них не было. Поэтому называли кабаном.
Уложил его, естественно, генерал. Иначе и быть не могло, поскольку субординация.
Кто убил? – Да вы же, Роман Родионович, и убили-с!
Быстро вмазали по полстакана напитка вероятного противника – «Джека Дэниелса». Без закуски. Потому как каждый хотел выглядеть перед другими матерым мужичищем.
Мужичищи упаковали тушу в пластиковый мешок, чтобы отвезти в город, где ее разделает профессиональный мясник. Но перед этим отрезали здоровенный кусище, чтобы, значит, пожарить и съесть на месте.
Девицы от этой затеи отказались наотрез, сказав, что свинка в горло не полезет.
– Нам же больше достанется, – пошутил один из пузатых, которому надо бы для сохранения здоровья жрать не побольше, а поменьше.
Минут десять побалагурили, размахивая руками, хлопая себя по коленям, приседая и даже подскакивая, обсуждая перипетии охоты. Это было похоже на негритянский ритуальный танец по случаю убитого вепря.
Однако это была не охота. Это, скорее, было убийство.
– Петрович, – сказал генерал, когда все малость успокоились, – мы в баньку, а ты пока хряка пожаришь. Лады?
– Да не получится у меня одного, товарищ генерал, – сказал Андрей Петрович вполне как бы добродушным голосом, но, между тем, не скрывая напряжения лицевых мышц. – Без помощника не управлюсь. Может, вы поможете?
Генерал приподнял левую бровь и зауважал Андрея Петровича. Солдат! Тверд и надежен!
– Ладно, Петруха поможет, наш летун.
– Да Петруха мне рассказал, когда вы в лесу Халхин-Гол устраивали, что ему даже жена яйца вкрутую варит. Сам ничего не может.
Шутка про яйца генералу понравилась. И он пошутил алаверды:
– Хорошо, бери в помощницы Наталку, у нее все равно менструация.
Первой засмеялась Наталка.
И они всей толпой повалили в баньку, которая была рассчитана максимум на пятерых.
«Не развалили бы», – подумал ветеран ВДВ.
Наталка оказалась девицей расторопной. Да и Петр помогал по мере сил. И вскоре на двух сковородах уже скворчало мясо, которое еще совсем недавно бегало по лесу, полное молодых сил, радуясь скоротечной жизни.
«И это тоже война», – ни к селу ни к городу подумал Андрей Петрович.
Потом все вывалили из баньки. Слегка покувыркались в снегу. Оделись. Сели за стол. И с шутками-прибаутками начали пить и есть, есть и пить. Девицы то визжали, то верещали. Тосты сменялись анекдотами, анекдоты историями из жизни… Даже до политики дело дошло.
«Что же, такая служба», – думал Андрей Петрович, глядя на Сергея, чувствовавшего себя как рыба в воде в этой разудалой компании.
Сам он выпил два раза по полстакана, закусил маленько, да и пошел потихоньку во двор. То есть на место несения караульной службы.
Около вертолета стоял Петр и, задрав голову, смотрел на вышку, пытаясь разглядеть ее верхушку.
– Отец, а что это за образина такая? – спросил он.
– Не видишь разве? Вышка.
– А чего она такая здоровенная. Для переговоров, что ли, с Северным полюсом?
– Не я ее тут поставил. И для чего она такая, о том я знаю не больше твоего.
– Ну, как же? Ты же ведь здесь…
– А что я здесь? Здесь я охраняю эту точку. Караульную службу, стало быть, несу. Цель мне поставлена. Но смысл не объяснен. Видать, военная тайна.
Петр задумался. Только этого ему не хватало, лезть с вопросами про секретный объект. А может, ветеран просто ничего не знает. И это никакая не военная тайна. Может, ему просто не говорят, что эта вышка никому на хрен не нужна. И охраняет он пустое место. Но на самом деле, в бумагах дивизии эту вышку еще не удосужились вычеркнуть. А раз она на балансе, то к ней надо по закону приставить хоть какого-нибудь человека. Если Петрович узнает про бессмысленность своего занятия, то вдруг возьмет и повесится… Хотя, конечно, этот ветеран ВДВ не из того теста сделан, чтобы от чувств повеситься. Слепили его из красной глины и на войне до звона закалили. Кремень!
– Отец, а ты на ней по ночам огни зажигаешь?
– Это еще зачем? – не понял Андрей Петрович.
– Ну, как же, чтобы самолет в темноте не налетел.
– А тут никто не летает. Я тут уже почти год, но еще никто, ни на чем, ни разу. Тут какая-то глухая зона. Даже телевизор ничего не ловит.
– Странно это. Вся страна покрыта трассами. А тут никого…
Андрея Петровича словно током ударило. Вот! Еще одна загадка! И их становится все больше и больше!
– Скоро темнеть будет, – спохватился Андрей Петрович.
– И что?
– Так увозить этих пора.
– Они тебе мешают, что ли?
– Да нет. Просто в темноте полетишь.
– Ну, это не проблема. По приборам полечу. Тут даже джи-пи-эс есть. К тому же я лучший в полку.
– Да, тогда, конечно.
Угомонились в девять. Потянулись к вертолету.
Двое штатских, пошатываясь. Поскольку не были в полной мере мужичищами. В кабинете, на заднице в кожаном кресле, таковым не станешь.
Сергей и контр-адмирал шли обычным своим шагом. Разве что оставляли в снегу нечеткие отпечатки, следы были с небольшой протяжкой. Словно у лыжниц в предельно узких юбках.
Генерал, как ему и положено по званию, шел абсолютно тем же шагом, которым он обходит на плацу выстроенную дивизию. Ну, или полк. Или батальон. Или в конце концов роту.
И взгляд у него был точно такой же – орлиный.
Девицы проскакали козами, с хохотом и визгом, дважды роняли себя в снег, отчего хохот усиливался.
– Ну, солдат, благодарю за гостеприимство! – сказал генерал, пожимая Андрею Петровичу руку.
И дал бы медаль, если бы она у него была.
Рука у генерала была крепкой. Почти такой же, как и у ветерана ВДВ.
Винт вертолета раскрутился. Машина поднялась в воздух.
И, мигая огнями, скрылась за лесом.
Андрея Петровича обступило простирающееся на сотни километров черное безмолвие, продырявить которое были неспособны серебристые коготки звезд.
15.
Расставшись с Ириной Степановной, он опять был вынужден заняться грязной работой. Не в нравственном, конечно, смысле. А в самом что ни на есть физическом. Самой грязной, в смысле – пыльной, оказалась охрана цементного производства.
Если бы Андрею Петровичу надо было кормить семью с малыми детьми, то он бы стоически тянул лямку, не обращая внимания на то, что здоровье убывает с такой же скоростью, как пустеют топливные баки истребителя, врубившего форсажный режим.
Так бы и помер лет через пять от заизвесткования легких. Или от чего там умирают рабочие, производящие цемент для строительных фирм, которые в девяностые годы полезли из земли как мухоморы после дождя, зарабатывая даже не сверх, а гиперприбыли. Хотя «зарабатывали» тут очень приблизительное слово. Точнее эта деятельность описывалась в уголовном кодексе.
Он так и не узнал, от чего умирают цементники, потому что при нем никто не умер. Просто никто не успел. Потому что Андрей Петрович ушел через два месяца, когда начал отхаркивать какую-то серую субстанцию.
Потом пошли какие-то склады, ларьки, автобазы, продуктовые магазины, специализирующиеся на торговле паленой водкой, мастерские по ремонту бытовой техники, нотариальные конторы. Из авторемонтной мастерской ушел через день, поняв, что попал на бандитскую территорию.
Самое хлопотное место было в рюмочной. Где не столько разнимал драчунов, сколько выволакивал на себе выпивших втрое больше своей нормы. И аккуратно укладывал штабелями у стенки. Собственно, это была работа не охранника, а грузчика. Через два месяца его и без того крепкая мускулатура стана стальной. Глядишь, со временем можно было бы в тяжелую атлетику податься, чтобы обеспечить себя на всю оставшуюся жизнь.
Да, такая возможность реально существовала. Мэр города был страстным поклонником тяжелой атлетики. Заработав, а точнее – отжав у игорного бизнеса какие-то неимоверные деньги, он начал устраивать в городе соревнования на призы мэра. Абсолютного чемпиона чествовали с такой помпой, как это было в Древней Греции. То есть непременный лавровый венок на голову. Два гектара в полное распоряжение – хочешь, пшеницей засевай, хочешь, заводик какой-либо строй, хочешь, устраивай в миниатюре Лас-Вегас, хочешь, возводи особняк и копай пруд с лебедями…
При этом денежная составляющая приза была таких размеров, что непритязательному Андрею Петровичу хватило бы лет на тридцать-сорок несуетной жизни.
Однако тогда, когда российский бизнес стремительно рос, как давление в котле у пьяного кочегара, еще никто и предположить не мог, что скоро все рухнет и сгорит. Что малиновыми пиджаками начнут мыть полы и наряжать в них пугала для отваживания птиц, угрожающих урожаю. А еще через двадцать лет начнут эти пиджаки выставлять в этнографических музеях. Разумеется, натянув их на манекены так называемых новых русских.
Бог избавил Игоря Петровича от этого разочарования. Конкуренты сожгли рюмочную, и он вновь оказался на улице.
Да что же я, как чмо какое! – сказал Андрей Петрович. – Ветеран войны. И даже не одной. Капитан. Помимо медалей и три ордена – Красной звезды и два Боевого Красного знамени.
И пошел в Союз ветеранов Афганской войны.
Встретили тепло.
Немедленно налили виски.
Поговорили, повспоминали.
– Можем тебе, конечно, разовое пособие выписать, – сказали. – Немного, но на пару месяцев хватит, если не шиковать.
– Да я не за милостыней пришел, – ответил. – Что-нибудь и как-нибудь я и сам могу. Только горбатиться приходится. В том смысле, что спину гнуть перед всякими уродами, которым я раньше руки не подал бы. Комсомольское и бандитское шакалье!
– А что ты против комсомольцев имеешь? – спросили.
– Да не я, а они меня раньше имели. И сейчас продолжают, – ответил, понимая, что с большой долей вероятности разговаривает именно с бывшими комсомольцами.
– А чего же ты хочешь? – спросили.
– Да работы хочу нормальной, – ответил.
И ему начали рассказывать о структуре Союза ветеранов афганской войны. Понимаешь, говорят, тут у нас центральный аппарат. Мы осуществляем правовую, а порой и силовую поддержку компаний малого бизнеса, которые входят в Союз на ассоциативной основе. Компании, в которых работают преимущественно наши, но есть и вольнонаемные, так сказать, гражданские крысы, пороха не нюхавшие. Эти компании отчисляют в центральный аппарат определенный процент от своей прибыли. Эти средства расходуются на помощь тем афганцам, которые без нашей поддержки не выживут. Инвалидам. Кормильцам многодетных семей. Покупаем инвалидные кресла. Помогаем с лекарствами. Ну, и так далее. Еще оказываем поддержку тем нашим, кто волей судеб попал под раздачу продажной судебной системы. Адвокаты. Передачи в СИЗО и на зону. В общем, много разных полезных дел мы делаем.
– А мне-то как быть?
– Ты инвалид?
– Нет.
– Многодетный?
– Нет.
– Под следствием?
– Нет.
Центральный аппарат налил еще по одной и развел руками.
– Постой, – говорят, – может, удастся тебя в какую-то нашу дочернюю фирму устроить. Мы завтра факсы разошлем. Может, вакансии найдутся.
– Хорошо бы, – приободрился Андрей Петрович.
– А что ты можешь делать? – спросили.
– Воевать.
– Ну, это у нас тут все могут. А еще что?
– Воевать.
На том и расстались.
Правда, телефон записали. На всякий случай. Свои же.
16.
В июне, когда птицы в лесу уже начали приумолкать, переженившись и рассевшись на яйцах во имя продолжения рода, прикатил лесник. На квадроцикле. С рюкзаком за спиной. И двустволкой через плечо.
Встретились как родные. Хоть Андрей Петрович к тому времени уже и перестал тяготиться одиночеством, но приятно ж пообщаться со знакомым человеком. И не просто со знакомым, а с тем, с кем выпивал. Это сближает, что бы ни говорили фанатичные наркологи про опасность алкоголизма, который подстерегает человека буквально после двух выпитых стаканов. Да, именно стаканов – если в городе после падения советской власти стали поголовно пить из рюмок, то в лесу продолжают из стаканов. Природа консервативна.
У Федора вид был хитроватый. Я тебе, говорит, подарочек привез. Самый нужный тебе подарочек.
И стал развязывать рюкзак.
Потом копаться в нем правой рукой.
В рюкзаке была какая-то странная возня.
Потом выдернул руку, выматерился и облизал палец, из которого сочилась кровь.
Андрей Петрович был заинтригован – капкан, что ли?
В конце концов Федор вытащил за шиворот щенка. Щенок поглядывал как-то не слишком дружелюбно.
– Вот, – сказал лесник, – на пару с тобой охранять будет.
– Это хорошо, – согласился Андрей Петрович. – Вместе веселей.
– Ну, уж не знаю, как насчет веселья… Волк он.
– Это как это? – изумился ветеран ВДВ.
– Да так! Под корень я его семейку. А его вдруг пожалел. Чего за мной никогда не водилось. Видать, старею.
– А мне-то зачем?
– Воспитаешь.
– Да что я тебе, замполит, что ли?! Разве волка воспитаешь?
– Да ты сам волк! – хохотнул лесник.
Хохотнул, подав в виде шутки. Хоть и прекрасно понимал, что Петрович именно волк. Но не в негативной коннотации этого слова (коннотацию Федор не знал), а по истинной сущности, которую он прекрасно понимал, проведя много лет в лесу и досконально изучив повадки этого зверя. Петрович был силен. Не столько физически, хоть и не без этого, сколько внутренне. В нем был стержень, который переломить было невозможно, не переломив при этом самого Петровича, чтобы кишки из живота или ножом по горлу.
Петрович был прям. Как и волки, которые охотятся открыто, без хитроумных маневров. Не запутывают следы. Не притворяются мертвыми, в надежде обмануть врага.
Петрович уважал силу. Но чистую силу, а не наглую, которая в последнее время стала в чести. Если он видел, что его противник сильнее, то отходил в сторону. Не строя впоследствии козни и не устраивая подлянки. Он даже мог подставить тому, кто был сильнее, сонную артерию. Как это делают волки.
Петрович никогда не брал больше, чем это было ему необходимо. То есть не был жаден. Волк тоже никогда не нападет, если в том не нуждается. Если сыт, и стая сыта, и сыты волчата.
У Петровича не было друзей. Как и у волка. Вот это Федор интуитивно понимал, но объяснить не мог. Не мог в связи с крайне ограниченной информацией, которой располагал о прошлом ветерана ВДВ.
Но это было действительно так. Принято считать, что в Афганистане существовало боевое братство. Для кого-то это, наверно, так. Да даже наверняка. И не для кого-то, а для подавляющего большинства. Но для Андрея Петровича это была стая. Опять-таки не в извращенном смысле этого понятия и явления. Стая – это когда жизнь стаи, всех, кто в нее входит, – и вожака, и рядовых волков, и молодняка, самок, и беспомощных щенков – зависит от каждого. И никто не может выцарапать того, что ему не положено, что нанесло бы ущерб другим, что разрушило бы стаю. Что ее погубило бы.
Почему он тащил на себе, сам обливаясь кровью, Леху Колыванова? Чтобы самому выжить. Потому что он без стаи был бы обречен.
Почему потом посильно участвовал в судьбе его сына Сережи. Потому что Сережа был волчонком стаи.
Да, Сережа для него был волчонком, который вырастет, окрепнет, заматереет, у него появятся волчата, и, значит, стая не иссякнет, не провалится в черную пропасть прошедшего времени.
Да, и еще. Волк никогда не пересечет линию красных флажков. Разумеется, это проистекает не от якобы глупости и ограниченности. В действительности это относится к аристократическим законам чести, когда стреляются на дуэли или пускали себе пулю в лоб, когда не в состоянии пережить позора, который сейчас мог бы считаться максимум конфузом.
С такими установками сейчас выжить было бы просто невозможно.
Но капитан Андрей Петрович Климов был очень сильным волком.
Ветеран ВДВ решил пропустить мимо ушей сравнение себя с волком. Его более интересовало, что же он будет делать с этим неожиданным подарком.
– Федя, дорогой, чем же я его кормить-то буду?
– Ну, сейчас молочка в плошку наливай. Я проверял, лакает. Видать еще от мамкиной сиськи не отвык.
– А потом, когда подрастет? Мясом? Макароны ведь жрать не будет?
– Не будет. Мясом.
– И где ж я его столько найду?
– А паек? Флотский – он посытнее сухопутного.
– Да, ну месяца три-четыре. На это время хватит, – не сдавался Андрей Петрович. – А потом он больше меня жрать будет. Сколько во взрослом волке?
– Не знаю, не взвешивал. Думаю, кило шестьдесят, а то и все восемьдесят будет. Если матерый. Ну, скажи, чтобы больше харча подвозили, – гнул свою линию Федор. Отступать было нельзя, если откажется, то придется волчонка убить.
– Разнарядка! С какого лешего я буду порядок флотский ломать.
– Ладно, Петрович, ты как ребенок. Карабин есть?
– Ну.
– Ну и постреляй из него.
– Это говоришь мне ты, лесник?! Который должен за лесом следить.
– За лесом, а не за зверями. Думаешь, я не знаю, как весной тут поросенка подстрелили. С бабами прилетели, генерала привезли. Так мне это по барабану.
– Откуда знаешь? – напрягся Андрей Петрович.
Опять начинаются непонятки. Все всё знают, хоть знать никак не могли. И что лесник на Крещение приезжал. И что охоту устроили. Хотя тогда, конечно, канонада была будь здоров какая, за полсотни километров можно было услыхать.
Но откуда он знает и про баб, и про генерала, и про поросенка?
– А мне по службе знать положено, – ответил Федор, не моргнув глазом.
– А все-таки?! – ветеран ВДВ поставил вопрос четко, почти как на допросе языка. Было ясно, что отшутиться не получится. Но Федор все-таки попытался:
– Сорока на хвосте принесла.
– Как я понимаю, вы тут все ко мне приставлены. Все всё про меня знают, каждый мой чих известен. Только я ничего и ни про кого! Так получается?!
– Петрович, не горячись. Я все это от Бориса знаю.
– Что?!
– Что сюда раз или два раза в год прилетает генерал поохотиться. С бабами. Еще кого-нибудь берет. Борис говорил, на каком вертолете они прилетают. Не перепутаешь. Это раз.
– А два? – сказал Андрей Петрович, пристально глядя прямо в глаза лесника – не врет ли?
– А два – это то, что вертолет пролетает аккурат над моим домом. Вот и одиннадцатого марта опять пролетел. Туда, то есть сюда. И обратно, но уже в темноте.
– Хорошо, а поросенок? Как узнал про поросенка?
– Вот ты городской, да?
– Не столько городской, сколько военно-полевой.
– Так вот если бы с мое в лесу пожил, то соображал бы, что такая шатия-братия, да еще с бабами, только поросенка может подстрелить. На их счастье им секач не попался. Наверно, смогли бы из калашей завалить. Но перед этим кабан наверняка двоим, а то и троим, кишки выпустил бы.
– Складно говоришь.
– Чего складно? Все как было, так и говорю.
«Наверно, паранойя начинается. В глуши-то, – подумал Андрей Петрович. Хоть от сердца при этом немного и отлегло. – Не зря космонавтов в сурдокамере мурыжат во время тренировок. Выбраковывают».
На сей раз они не выпивали. Ограничились чайком. Чтобы замять неловкость по части необоснованных подозрений, Андрей Петрович вскрыл банку вишневого джема.
– Извини, пирожных нет. Вот, только галеты. Говорят, они для здоровья моряка полезнее.
– А лесника? – поддержал шутку Федор.
– А леснику вполне достаточно чайку, – внезапно срифмовал Андрей Петрович, в последний раз декламировавший стихи в десятом классе, «Скажи-ка, дядя, ведь недаром…»
– Да, чуть не забыл, я тебе тут на принтере отпечатал про воспитание овчарок. Они самые близкие родственники волкам.
У ветерана ВДВ отвисла челюсть:
– Чего? На каком принтере?
– Мне положено по службе. И принтер есть, чтобы объявления печатать. Ну, и квитанции на штраф за порубку. И компьютер. И даже интернет.
– Ексель-моксель, Федя, да ты продвинутый пользователь никак?
– На курсах был, двухнедельных. Голова пока шурупит. Так что все усвоил…
Это прозвучало в высшей степени гордо. Мол, не лаптем мы тут щи хлебаем!
– А как интернет-то? Кабельный, что ли?
– Кто ж к нам в деревню кабель потянет? Ты, Петрович, в какой стране живешь?
– А как?
– Да через телефон. Затрат для меня никаких нету, все контора оплачивает.
Помолчали, отхлебывая из кружек. Федор, как человек простой, бессмысленным в лесу манерам не обученный, зачерпывал джем из банки галетой. Андрей Петрович пользовался алюминиевой столовой ложкой. Потому что внедрение в армии чайных ложек было бы равносильно снижению боеготовности.
Волчонок, которому кинули в углу шерстяную подстилку, мрачно наблюдал за происходящим.
Но от молока не отказался. Хоть оно и было пакетное, способное храниться до второго пришествия. Ну, или до ядерной войны. Что, в принципе, почти одно и то же.
17.
Из Союза ветеранов ему все-таки позвонили. Через месяц, когда Андрей Петрович охранял морг. Хоть это нелепое занятие, казалось бы, и невозможно было придумать, но какая то умная голова напряглась и придумала.
Во время инструктажа он изо всех сил сдерживал себя, чтобы не спросить: а что, были случаи, когда сбегали? Или: часто ли клиентов похищают?
Так что с моргом он расстался тихо – ушел, не попрощавшись, поскольку не надеялся получить ответ.
В Союзе ему предложили поработать тренером восточных единоборств в детском клубе по интересам.
Он засомневался, хоть предложение было и очень заманчивым. Ведь он был мастак по армейскому боевому комплексу, куда входили элементы и боевого самбо, и каратэ, и еще каких-то систем, названия которых он запамятовал. И все это было отнюдь не спортивного характера, когда надо обозначать удар и выбивать из руки воображаемый нож или пистолет. Нет, в его системе надо было не только выбивать, но и проламывать при этом череп.
Будучи человеком честным, он поделился своими сомнениями. Однако над ним весело посмеялись:
– Чувак, это не имеет никакого значения. Придешь, скажешь, что это не какое-нибудь пошлое и замызганное ушу, а джиу-джтсу. Что твоя система не простая, а секретная. Тебя ей обучил агент ЦРУ, которого вы взяли в Афгане в плен. И что ты один в стране его знаешь. Ну, и вперед, с песнями. Главное, побольше уверенности.
Андрей Петрович понял, что эти парни наверняка комсомольцы. Ухватка та же самая.
Зарплата полагалась очень достойная. Это объяснялось тем, что клуб был не государственный, а частный. И вкладывали в него деньги очень солидные люди. Причем свое меценатство не афишировали. Представительские функции исполнял наемный директор. То есть человек, которому в случае чего надо было принять на себя вину и отсидеть положенный срок.
Андрей Петрович попросил поподробнее рассказать о клубе. Однако его окоротили:
– Ты, что ли, покупать его собрался?
Купить он в тот момент мог только спортивную форму поприличнее, чтобы не выглядеть в буржуазном заведении белой советской вороной.
– Ну, ты главное не менжуйся. Все будет нормально. Мы своих не бросаем. – И дали ему визитку Союза, на которой золотистыми буквами на фоне танка был отпечатан слоган: МЫ СВОИХ НЕ БРОСАЕМ!
В клубе его встретили нормально. Потому что с солидной рекомендацией. Представили педагогическому коллективу, на девяносто процентов мужскому. Преобладали силовики. То есть борьба, тяжелая атлетика, бокс, армреслинг, различные единоборства от самбо до таких, названия которых он не мог бы не только запомнить, но и выговорить, общая физическая подготовка… Была пара инструкторов, обучавших детей стрельбе.
Его оформили как инструктора по рукопашному противостоянию душманам. Так что не пришлось ломать комедию, как подучали его в Союзе ветеранов.
Что же касается женского состава, то тут были психолог, психоаналитик, врач общего профиля, читавшая курс физиологии организма, травматолог, юрист, преподаватель иностранных языков.
«Сверхлюдей, что ли, здесь готовят из пацанвы?» – подумал Андрей Петрович.
Однако это была отнюдь не пацанва. Подростки лет четырнадцати-пятнадцати. Если по спортивной шкале, то юноши старшего возраста, готовящиеся перейти в юниоры.
Директор был человеком лет пятидесяти. Поджарый, стрижен под бокс, в дорогом костюме. Лицо незапоминающееся. С таким проедешь в купе от Москвы до Владивостока, выйдешь на перрон, наклонишься, чтобы завязать шнурок, поднимешься и не узнаешь его.
Директор, прежде чем оформить Андрея Петровича в штат, нормально оформить, по КЗОТу, провел собеседование. Ответами остался доволен. И предложил самому задать вопросы, чтобы не оставалось неясности относительно своего статуса.
Андрей Петрович поинтересовался, почему заведение называется клубом, а не школой. Ведь дети занимаются здесь и ежедневно, и по шесть-семь часов в день.
Директор ответил, что, во-первых, здесь все-таки нет общеобразовательных предметов. А во-вторых, по существующему законодательству частному заведению нельзя присвоить статус школы.
– А как к этому относятся родители? Все-таки здесь очень большая нагрузка. А надо еще и в школе…
– У них нет родителей.
– Сироты?
– Ну, можно сказать и так.
И директор мгновенно перевел разговор:
– С нагрузками все нормально. Потому что они учатся только здесь. Общеобразовательные предметы – все эти математики, физики и прочее – они изучили раньше. И в другом месте. Им дали вполне достаточный объем знаний для того, чтобы нормально ориентироваться в жизни.
– Если сироты, то где они живут? – задал вполне естественный вопрос ветеран ВДВ.
– Живут они, Андрей Петрович, в интернате. Это наш филиал. И, смею вас заверить, ни в чем не нуждаются. Прекрасное питание, комнаты на двух человек. Без излишеств, конечно. Но где вы сейчас найдете хотя бы одного сироту, у которого было бы не только излишнее, но и необходимое.
Андрей Петрович согласился.
Услышав последний вопрос, директор еле уловимо повел уголком рта. То есть попытался скрыть свое недовольство. И улыбнулся при этом. Хотя, как понимал Андрей Петрович, этот тертый калач, профессионал пока непонятно в какой области, сыграл лицом более сложный этюд.
Его следовало понимать так. Вот ты же видишь, что я недоволен вопросом. Но как бы пытаюсь это скрыть. Улыбка означает снисходительность по отношению к новичку. Поэтому ты должен зарубить у себя на носу, что здесь такие вопросы не задают.
А спросил Андрей Петрович о том, кого же готовят из курсантов. И для чего готовят. И кому.
– Видите ли, уважаемый коллега, они здесь получают разностороннюю подготовку, которая им будет необходима в будущей жизни. Чтобы они могли постоять за себя, противостоять бандитам, асоциальным элементам. Вы же знаете, как сейчас расплодилась эта нечисть. Чтобы в будущем, создавая фирмы, они прекрасно ориентировались в юридических и прочих необходимых для устойчивости бизнеса вопросах. Чтобы могли вести переговоры с иностранными партнерами. И были бы подготовлены к этому не только лингвистически, но и психологически. В общем, мы их готовим для самих себя, для их будущей жизни.
В понедельник он приступил к абсолютно новым для себя профессиональным обязанностям. Приступил, надо сказать, изрядно волнуясь. Нет, вся эта механика тела за несколько лет существования вне армии из него не выветрилась. Да и не могла выветриться, поскольку от нее прежде зачастую зависела его жизнь. Более того, она, а также другие навыки бойца элитного подразделения, неоднократно помогали ему избежать смерти. Все это сохранилось. И все это он готов был передать курсантам. Да, именно так назывались парни, с которыми ему предстояло работать.
Однако педагогика была для него темным лесом, белым пятном, тайной за семью печатями. Да, в армии он командовал ротой. И к каждому бойцу необходимо было найти подход, чтобы он смог развить свои сильные качества и по возможности минимизировал слабые. Но там было такое понятие, как приказ. И это был очень эффективный инструмент педагогики.
Но на первых же занятиях, когда он давал азы, закладывал основы успешного ведения рукопашного боя, понял, что все опасения были напрасными. Парни были не только вменяемыми, но и нацеленными на результат. Никто не пытался сачкануть, все были предельно внимательными, не было между ними никаких амбициозных всплесков и стычек. Ловили каждое его слово. Старательно повторяли примитивные движения. Потому что обучение основам состоит именно из примитивных, на поверхностный взгляд, движений и действий. Мягкая проводка руки. Легкий шаг. Правильное дыхание. Концентрация внимания… Было такое ощущение, что это совсем не подростки, из которых бьет фонтаном дурь, а люди постарше и поопытнее. Осознавшие не только неизбежность, но и громадную пользу от следования общепризнанным нормам.
Андрей Петрович понял, что они знают что-то такое, что не положено знать ему. Что между ним и курсантами пролегает непреодолимая пропасть.
18.
Парни были не только старательные, но и способные. Все, без исключения.
Было впору подумать, что вывели специальную породу.
Ну, или что их накачивают каким-то секретным препаратом, от которого стремительно развиваются сила, выносливость, быстрота реакции, бесстрашие.
Андрей Петрович как-то раз спросил у инструктора по боксу, Аркадия, в чем разгадка этого феномена. Тот сказал, что на более ранней ступени у них происходит отбор. То есть выбраковка тех, которые не соответствуют довольно высоким критериям.
С Аркадием Андрей Петрович, можно сказать, подружился. Хоть в клубе отношения между педагогами дружескими не были. Все держались особняком. Но при этом были, разумеется, корректны друг с другом, подчеркнуто дружелюбны и слегка закамуфлированно – безразличны, опять же друг к другу. Слова «друг» Андрей Петрович в клубе ни разу не слыхал. Вот «противник» – это да, это так и слетало с уст. Но, естественно, не по отношению к коллегам. А на теоретических и практических занятиях при объяснении материала и его отработке.
«Перед вами противник, опытный противник, а не ощипанная курица. И уж тем более не манекен, у которого на груди пришпилен листочек с десятью концентрическими кругами!» – то и дело говорил Андрей Петрович курсантам, когда предлагал повторить тот или иной прием.
Нет, с Аркадием он все-таки не подружился. Так, пару раз зашли выпить пива. При этом, естественно, разговорились.
Вначале о прошлом. О боях, выигранных Аркадием нокаутом, о спортивных сборах, о международных турнирах, о призовых, о выходе в тираж без средств к существованию…
О сражениях в Панджшерском ущелье, о защите пяди выжженной земли, о потере боевых товарищей, о деградации армии…
Потом перешли к дню нынешнему. Разговорились о клубе. Точнее – один Андрей Петрович говорил, а Аркадий в основном молчал и изредка кивал головой.
О том, что же это за сироты такие, что попали в клуб на таких шикарных условиях – в комнате по двое, сыты, ухожены, одеты-обуты, ни в чем не нуждаются… Аркадий ничего этого не знал. Точнее, знать не хотел. Отшучивался, мол, много будешь знать – скоро состаришься.
О целях всей этой организации, за которой стояли непонятно какие люди, он и вовсе знать не хотел. Тут у него был более сильный аргумент – целее будешь.
Но кое-что у него все-таки удалось узнать. Точнее – вытянуть из него. Например, что периодически в клубе появляются инспекторы. Все досконально проверяют, сидят на занятиях и что-то настукивают в своих планшетах.
– Ну, а потом что? – спросил Андрей Петрович.
– В смысле?
– Ну, для чего настукивают?
– Потом, Андрей, они делают, как и положено, оргвыводы. Лучшим инструкторам премия, худших за борт.
– И что, большая тут текучка?
– Да не особо. Я тут уже пять лет. Так за это время только троих убрали. Сам понимаешь, по нынешним временам и платят здорово, и работа, можно сказать, необременительная. А мне она так и нравится. Никому не охота ее потерять.
– Так у тебя, Аркадий, уже были выпуски?
– Ну.
– И куда они? Дипломы какие-то дают? Какое-то распределение, с конкурсом? Покупатели приезжают?
– Какие на хрен покупатели, Андрей!? Тут тебе невольничий рынок, что ли?
– Ты знаешь, а я не удивился бы. Судя по всей этой секретности.
– Слушай, если тебе тут не нравится, так и шел бы на все четыре. Никто никого тут не держит. Наоборот, все за свои места держатся. Как говорится, за воротами очередь стоит.
– Ну, нравится, – ответил Андрей Петрович примирительно. – Все нормально. И даже лучше, чем нормально. Но всё же хотелось бы знать, что тут и как. И для чего все это. А то втемную…
– А если нравится, то давай еще по кружечке возьмем. Да и креветок, а то кончаются.
И начал рассказывать Андрею Петровичу, как надо правильно варить креветки, чтобы со свистом в желудок влетали.
А потом опять про бои, про победы, про медали, про потери, про финиш – спортивный и боевой.
Однако, как вскоре выяснилось, не все бои у Андрея Петровича были позади.
Разница заключалась в том, что раньше он действовал в стае, сейчас – в одиночку. Одиноким волком, потерявшим свою стаю, но оставшимся верным ее принципам.
19.
Вполне понятно, что листочки о воспитании овчарок Андрею Петровичу не пригодились. Разве что почерпнул какие-то общие сведения насчет кормления. Что же касается выстраивания отношений, то тут ничего близкого к советам и наставлениям кинологов не было и быть не могло. Воспитать в волчонке привязанность к тебе как к мудрому хозяину, а уж тем более как к высшему существу, которому позволено абсолютно все, было невозможно. Волчонок не мог быть преданным слугой, искательно заглядывающим в глаза и лижущим руку. Руку, которая в этот момент даже может его бить.
Между ними сложились вполне естественные в данной ситуации отношения матерого волка, вожака, и волчонка.
Вот и опять у меня образовалась стая, с грустью думал Андрей Петрович. Пусть и маленькая, но стая. Я за него отвечаю. А он все делает, чтобы завоевать мое уважение. И мне при этом необходимо постоянно поддерживать свой авторитет.
А необходимых качеств у ветерана ВДВ для этого было вполне достаточно. Твердость, решимость, внутренняя сила, изливающаяся из глаз. Благодаря этому взгляду Андрей Петрович в прошлом году укоротил матерого волка, которого оторвали от законной трапезы.
В такой ситуации необязательно давать младшему члену стаи какое-то имя. Потому что все проблемы и недомолвки решаются на уровне взгляда, интонации, жеста, мимики. Однако все же назвал его, Вальтером. Не для волчонка, которому имя было не надо. Для себя.
Назвал совершенно автоматически. А потом до него вдруг дошло, что это было продиктовано подсознанием. Вальтер – это не от немецкого имени, чтобы как-то приблизить волчонка к немецкой овчарке. Вальтер – боевое оружие, пистолет.
Прошлое не отпускает, усмехнулся Андрей Петрович, поняв смысл имени волчонка.
Однако через полгода Вальтер был уже не волчонком, а почти молодым волком, подростком. Мясного, включенного в месячный рацион охранника затерявшейся в лесах удаленной точки, на двоих им уже не хватало. В ход шло все – тушенка, сало, пять килограммов мяса, которые он замораживал в вырытом погребе-леднике, а потом брал по частям, колбаса. И все это они делили поровну. Поскольку вожак был уже не слишком молод, и ему много еды не требовалось, а Вальтеру необходимо было развиваться, наращивать костяк, мускулатуру и уверенность в своих крепнущих силах.
В конце концов Андрей Петрович был вынужден надеть сапоги, камуфляжную куртку, взять карабин и отправиться в лес за добычей.
Охотником он не был. В смысле – на зверей. На людей охотился много и удачно. И эти навыки могли частично пригодиться. То есть бесшумно подкрадываться, выжидать, затаив дыхание, читать следы, ну, и, разумеется, стрелять, не промахиваясь, – все это можно было применить и на сей раз.
Вот только никак не мог решить, будучи охотником-дилетантом, на кого он будет охотиться. Завалить волка – это было бы совсем гнусным делом, поскольку нельзя, чтобы Вальтер стал каннибалом.
Ну, а если лось, то как его допереть до точки? Лось был слишком крупным зверем.
Всякие зайчики-лисички, а уж тем более уточки-перепелочки – это Вальтеру было на один зубок.
Кто там еще в здешнем лесу водится?..
Ах, да – кабаны. Федор говорил, что с самыми матерыми опасно связываться. У них не только прыть дьявольская, но и туша. То есть выдубленная кожа с толстым слоем жира. Однако, рассудил Андрей Петрович, калибра семь-шестьдесят-две должно хватить. При этом, разумеется, надо действовать попроворнее. Но карабин самозарядный, так что только успевай щелкать. Да и магазин на десять патронов – это очень неплохо.
Решил брать кабана. Несмотря на то, что его будет так же сложно допереть до точки, как и лося.
Ах да, вспомнил он. Тут еще медведи есть.
Но, поразмыслив, сказал – на хрен, на хрен!
Однако целый день проходил по лесу без толку.
Пошел на следующий день.
Чтобы еще больше замаскироваться, нанес на лицо боевой макияж. Пожалуй, даже не столько для маскировки, сколько для самоощущения, для повышения боевого тонуса. Чтобы как тогда, в Афгане.
Через три часа повезло. Вначале услышал в отдалении живые звуки – легкое похрюкивание.
Задержав дыхание, неслышно пошел на звуки.
Ему везло, ветер дул в лицо. Следовательно, кабаны не могли уловить приближение чужеродного запаха.
Впереди была небольшая полянка, на которой стадо кабанов рылось в земле. Видимо, выкапывали какие-то коренья.
Андрей Петрович подобрался поближе к краю полянки. До кабанов оставалось метров пятьдесят.
Стадо было небольшим. Здоровенный кабан, с клыками. Как понял Андрей Петрович, секач. Хоть и не вполне точно понимал значение этого слова.
Два поменьше. Значит, это не два, а две – самки. Ну, или свиньи.
И пятеро поросят.
Андрею Петровичу с Вальтером вполне хватило бы и самки. Однако кабан не простил бы ему такого посягательства на свою семью. Времени на перезарядку карабина – съем пустого магазина и защелкивание полного – было бы слишком мало. Секач со скоростью Усэйна Болта преодолел бы половину стометровки, секунд за пять, не больше. И начал бы разматывать кишки, выпущенные из вспоротого живота ветерана ВДВ.
Так что бить необходимо было именно секача.
Но тот стоял неудобно. Хвостом к выстрелу. Из такой позиции можно было бы совершенно безрезультатно лупить в него из ручника калибра четырнадцать-и-семь.
Андрей Петрович хрустнул сухой веткой. Слегка. Чтобы не напугать, а заинтересовать. Если, конечно, кабаны склонны проявлять любопытство.
Поскольку у секача башка была приварена к туловищу автогеном, без шеи, то он не мог оглянуться.
На хруст повернулся всем туловищем.
И в ту же секунду карабин «Тигр» начал работать с максимальной своей скорострельностью.
Андрей Петрович метил в лоб и в грудь. И он был уверен, что пули именно туда и ложились. Но кабан с ревом набирал скорость. И через полторы секунды уже не бежал на него, а летел. Было такое ощущение, что он, не касаясь копытами земли, отталкивается непосредственно от воздуха. Ну, или что сзади у кабана установлен твердотопливный реактивный двигатель, как у тактической ракеты «Точка-У».
Все десять патронов были израсходованы.
Было понятно, что уже не успеешь достать новый магазин и не прикрепишь его к приемному механизму.
Андрей Петрович напружинился, выхватывая свой десантный нож.
И почувствовал смрад, который исходил из пасти кабана.
И увидел, что и его морду, и грудь заливает кровь.
Андрей Петрович мгновенно отпрянул в сторону. И в прыжке выставил левой рукой нож.
Все было проделано четко. Траектория полета кабана пересеклась с лезвием ножа. После чего начала стремительно расширяться прореха на животе. Словно расстегивали молнию на куртке.
На землю немедленно хлынули кишки.
И вскоре кабан затих.
И лишь после этого Андрей Петрович понял, что орет утробно, можно даже сказать – рычит.
И замолчал, приходя в себя.
«Такая война», – подумал он.
В рюкзак вошло килограммов сорок, разложенных по пластиковым пакетам.
Решил еще прийти завтра. Если, конечно, волки не доедят.
Но доели не волки, а свиньи. Жены секача. Поскольку всеядны.
Поскольку у лесного зверья такие законы борьбы за жизнь.
У всех, кроме, разумеется, волков.
20.
В общем, Андрей Петрович сам же и напросился. Из-за своего чистоплюйства и жажды истины. Что с него взять – солдат.
После разговора с Аркадием он решил самостоятельно устроить расследование. Абсолютно бессмысленное расследование.
Если бы он был журналистом, то при помощи публикаций можно было бы пробудить общественный интерес к заведению, цели и задачи которого могут оказаться вредными, а то и опасными для процветания в стране демократии. Да, демократии – в то время она не была еще окончательно дискредитирована и сулила в обозримом будущем дать прекрасные плоды – равенство всех перед законом, равные социальные права, защищенность от негативных проявлений чего-то там такого… В общем, сейчас мало уже кто помнит те прекрасные формулировки, которыми одурманивали россиян средства массовой информации, принадлежавшие олигархам.
Если бы он был членом, а лучше – активистом какой-либо партии, то это расследование могло бы повысить рейтинг партии и позволить получить ей больший процент голосов на парламентских выборах.
Если бы он, в конце концов, играл не последнюю роль в бандитской иерархии, то мог бы попытаться добиться распределения некоторого количества выпускников клуба в свою боевую организацию.
Но он был всего лишь волком. Одиноким.
Любые попытки установить хоть какой-нибудь контакт с курсантами клуба, выходящий за границы освоения боевого искусства, оказались бессмысленными.
Преподаватели держали язык на замке. Правда, и они сами практически ничего не знали сверх того, что было известно Андрею Петровичу. Язык на замке – это была такая защитная реакция. Люди зарабатывали деньги. Очень хорошие деньги. И все, что могло бы этому воспрепятствовать, они расценивали как происки сатаны.
Для начала он нашел интернат, где жили курсанты. Это оказалось не слишком сложным делом. Незадолго до окончания учебного дня он заказал такси, которое должно было ждать сколько потребуется неподалеку от клуба. Причем выбрал это место грамотно. Оно было в мертвой зоне, то есть было недоступно для камер внешнего наблюдения.
Вышел из клуба. Пошел в ту сторону, куда он ходил ежедневно – к автобусной остановке. За углом повернул в другую сторону и сел в такси.
Без пяти пять велел потихоньку подъезжать к воротам клуба. Потому что ровно в пять, как он неоднократно фиксировал, из ворот выезжают два автобуса, чтобы везти курсантов к месту их проживания.
Действительно, и на этот раз кем-то утвержденный сценарий был соблюден неукоснительно. Их ворот ровно в пять выплыли два автобуса и поехали на шестидесяти в час, ровно на шестидесяти. За ними двигался в такси Андрей Петрович, велевший шоферу особо не светиться. Разумеется, за сильно завышенный тариф.
Через полчаса подъехали к окраине. Пошли авторемонтные мастерские, придорожные забегаловки с шашлыком и прокисшим пивом и, если надо, с барышнями. Мелькали покосившиеся заборы, за которыми были неказистые деревянные дома советской постройки.
Проплыл дачный поселок – по нынешним меркам для голытьбы. Отец Андрея Петровича когда-то строил домик и выращивал картошку именно в таком.
Потом коттеджный, напыжившийся несуразными башенками и ощерившийся бухтами блестящей колючей проволоки, уложенной поверх кирпичных заборов. Технология позаимствованная у строителей следственных изоляторов.
Пошел чахлый пригородный лесок.
И вдруг автобусы свернули на проселочную дорогу.
Ехать, пристроившись к ним в хвост, было нельзя. Засекут.
Поэтому Андрей Петрович велел проехать по трассе пару километров и подождать полчасика.
– Отец, эта поездка тебе в копеечку встанет, – сказал таксист.
– А ты мою копеечку не жалей. Она твоей станет.
– Лады. Но только надо бы еще коэффициент приподнять.
Андрей Петрович согласился.
– Кстати, – поинтересовался таксист, – а что потом? В город?
– Нет, по тому проселку надо еще немного проехаться.
– Э, отец, это уж без меня, пожалуйста.
– Почему это?
– Я на твои шпионские разборки не подписывался. То-то ты за ними крался, как Штирлиц. Ведь не за женой своей шалопутной, небось, следишь. А сейчас предлагаешь в самое пекло сунуться. А у них там калаши, да пара станковых на вышках. Не, отец, мне такие приключения ни к чему!
Таксист был тверд. Обещание вдвое повысить оплату на него не подействовало.
Пришлось вернуться в город несолоно хлебавши.
Тут бы ему и остановиться.
Но он был солдатом. Поэтому решил идти до конца.
Дома зашел на Яндекс-карты и попытался найти то место, куда свернули автобусы. Он примерно представлял, где от трассы отходит грунтовка. Однако на карте ее не было. Подумал, что карты вполне могут ошибаться. При такой-то свистопляске, которая творится в ведомстве геодезистов и картографов. Что, может быть, дорогу сместили. Но на тридцатикилометровом отрезке шоссе, начинавшимся от коттеджного поселка, не было никакого ответвления направо. Поселок был, лесок был, потом начинался еще один поселок… Не было там никакой грунтовой дороги!
Решил переключиться на спутниковую фотосъемку местности. На ней проселочная дорога была. И шла она примерно три километра до ровного прямоугольника. Судя по всему, это был забор. Внутри большого прямоугольника располагались два, но существенно меньших размеров. Было понятно, что это здания.
Через два дня, в семь вечера, он ехал с другим уже таксистом по тому же самому маршруту, который мог закончиться всем, чем угодно. Только среди этого «всего что угодно» ничего радостного для ветерана ВДВ быть не могло.
Повернули на проселок. Дорога была выложена бетонными плитами. Армейский стиль, понял Андрей Петрович. Значит, здесь все очень серьезно.
Вскоре подъехали к воротам. К ним была прилеплена проходная. Но, скорее, не проходная, а КПП.
Вышки с автоматчиками не просматривались.
На заборе через небольшие промежутки были навешаны камеры. Так что обойти с тыла, встать на пенек, заглянуть через забор, а тем более – перемахнуть через него не представлялось возможным. Поэтому решил действовать тупо, хоть при этом удастся ухватить самый минимум информации.
Андрей Петрович попросил таксиста подождать. И подошел к КПП. Хотя, конечно, никакой военной казенщины тут не просматривалось. Крылечко с перилами. Козырек от дождя, крытый совершенно несусветным розовым ондулином. Два вазона с маргаритками. Звонок в форме русалки, у которой в пупке была вмонтирована кнопка, а на правом плече – камера.
Позвонил. Щелкнул механизм, отпирающий дверь.
– Здравствуйте.
– Здравствуйте.
– Не предполагал, что тут у вас так серьезно. Друг мне ничего не сказал.
– Какой друг?
– Илья Разумихин, он в двадцать седьмом живет.
Человек на часах взял в руки планшет, потыкал пальцами, медленно провел указательным пальцем правой руки сверху вниз и сказал:
– В двадцать седьмом нет никого Ильи Разумихина.
– Ой, может, я перепутал. Может, он в другом. Вы посмотрите, пожалуйста, получше. А то путь неблизкий, и такси недешевое.
– Я уже все внимательно просмотрел, ни в двадцать седьмом, ни в каком другом таких нет. У нас вообще нет с такой фамилией.
И тут до человека в штатском наконец-то дошло, что ему пытаются подсунуть полную туфту. То ли сознательно, то ли по недоразумению или по ошибке.
– Постойте, какой он вам может быть друг? Больно староваты вы для такой дружбы.
– Ну, почему же? Я с пятьдесят пятого, Илья с пятьдесят шестого.
– Нет у нас тут таких. Вы куда приехали-то?
Андрей Петрович понял, что если дальше продолжить валять Ваньку, то скоро навалятся, скрутят, защелкнут наручники и начнут с большим интересом допрашивать, не обращая внимания на Женевскую конвенцию.
– Как куда? В поселок Ромашково. Друг живет в двадцать седьмом коттедже.
– А, понял. Это вы немного не доехали. Рано свернули.
– Да, а я-то думаю, чего указатель не поставили? Народ-то не бедный.
– Все, до свидания.
– Извините за надоедливость, а тут у вас что?
– Тут у нас частная территория.
Пытаться продолжить разговор не имело смысла. О чем красноречиво свидетельствовало лицо привратника, мгновенно ставшее мертвым. Будто бы закончилась батарейка. Но при этом работал резервный источник питания, который приводил в движение правую руку, готовую в нужный момент выхватить пистолет и нажимать указательным пальцем на спусковой крючок.
Что увидел и услышал Андрей Петрович? Совсем немного. Турникеты под магнитные пропуска. Но явно не российского производства. Пропуск надо было не прикладывать, а всовывать в прорезь. После чего карта полностью заглатывалась, как в банкомате, прочитывалась и возвращалась владельцу. У привратника был пистолет под пиджаком чуть ниже подмышки. Укрепленная на противоположной стене камера дергалась, сканируя лицо Андрея Петровича. Несомненно, для поиска его в своей базе. А может быть, и в какой-то более широкой базе какого-то солидного ведомства, разумеется, силового.
Ясно, что это был провал. Полный провал.
Если бы Андрей Петрович был гэрэушником, то дело повел бы совсем по-другому. И собрал бы интересующую его информацию без особых проблем.
Однако он был солдатом ВДВ. Решимость, натиск и умение уничтожать противника самыми разнообразными способами тут были бесполезны.
21.
С декабря лесник Федор начал наведываться часто, раз в месяц. Что послужило тому причиной, было непонятно. Сам он говорил, что с тобой, Петрович, выпивать приятно. Ну, а у нас в деревне так не только невозможно найти приятного товарища по выпивке, но и выпить-то не с кем. Все уже настолько состарились, что постепенно отошли от этого дела, окончательно и бесповоротно.
И это самое дело превратилось для них в настоящий ритуал, со стандартным набором закусок, с неизменной жареной картошкой с тушенкой. Даже интервалы между чоканием, если бы их кто-нибудь замерял из праздного любопытства, были равны. И тосты были одинаковыми. Более того, одинаковой была их последовательность.
Вальтеру эти застолья не нравились. И хоть с третьего раза он привык к Федору, точнее – стал его терпеть, коль вожак с ним нормально общается. Но сопровождающие эти встречи запахи были для него трудно переносимы.
Запахов было много. И они все переплетались: селедка, огурцы, сало, тушенка, жареная на постном масле картошка, петрушка. Что-то из этого набора ему нравилось. К чему-то относился безразлично, например, к грибам. Но был один запах, который вызывал у Вальтера омерзение. Оно было столь сильным, что готово было выплеснуться яростной агрессией. Хотя он изо всех сил сдерживал себя, лишь рычал вполголоса. Но, встретив твердый взгляд вожака, осекался.
То был спирт. Спирт разведенный, настоянный на каких-нибудь ягодах. Но Вальтер этого не знал, не мог почувствовать, потому что ягоды стократно, тысячекратно пересиливало зловоние спирта. Звериной своей интуицией он чувствовал, что этот самый спирт придавливает, лишает воли и силы. Что если вдыхать его долго, то не сможешь взять след, подобраться к добыче и взять ее. Хоть сам охотиться пока и не начинал.
Вальтера выпускали во двор. Внутрь периметра, где забор был для него аналогом красных флажков, пересечь которые нельзя.
О чем они говорили, чокаясь, закусывая, опять чокаясь, опять закусывая, опять чокаясь?..
Да все о том же, что и месяц назад, и два, и три… То есть практически ни о чем. Разве содержание разговора важно для выпивающих и с аппетитом закусывающих людей?
Ни о чем. Потому что от тайны загадочной вышки Андрея Петровича на некоторое время отвлекло воспитание младшего члена стаи, за которого он был ответственен. Не сломать подростковую психику. Не вырастить из него ни к чему не способного прихлебателя. Передать ему твердость духа, которая стократ важнее крепости мускулатуры.
Как передать? Объяснить этого Андрей Петрович не мог. Потому что это действие не формализуется, не облекается в слова и конкретные рекомендации и предписания.
Это примерно как возвращение человека к жизни при помощи дыхания рот в рот. Врачи объясняют, что возвращающий к жизни эффект достигается за счет поступления в легкие кислорода при выдыхании изо рта в рот. И это якобы оживляет человека, пребывающего в состоянии клинической смерти.
Все это полная ерунда. В человека вместе с воздухом вдувается жизнь. И это несоизмеримо важнее.
Вальтер терпеливо ждал, когда же наконец уедет незваный двуногий гость. Но и потом долго не возвращался. Заскакивал, когда вожак уже все убрал и все вымыл, но его опять встречал все тот же удушающий запах. Ночевать приходилось во дворе.
Правда, слово «двор» Андрей Петрович никогда не употреблял в силу его не только гражданского, но и крестьянского происхождения.
Хоть сам в настоящий момент был в какой-то мере и крестьянином. От избытка свободного времени, которое необходимо куда-то девать, устроил пару грядок с зеленью – петрушкой, луком и укропом. Флотский харч, конечно хорош и сытен, но дополнительные витамины лишними не бывают.
Ночевки Вальтера на свежем воздухе в ожидании, когда выветрится спирт, могли привести к трагедии. Вожак, то есть Андрей Петрович, мог потерять волчонка.
Однако урок стае был преподан, когда лесник Федор не появлялся уже больше двух недель. А потому стая в полном составе ночевала дома.
Все произошло в февральскую лунную ночь, когда мороз был под тридцать.
Часа в три Андрей Петрович проснулся от странных звуков за окном.
Выли волки.
Но не в отдалении, не в лесу. А совсем рядом. Буквально за стеной.
В этот вой стало вплетаться ворчание Вальтера. По-настоящему он, полуторагодовалый переярок, еще не мог рычать.
В темноте он увидел два его немигающих светящихся зеленым пламенем глаза.
Включил свет.
На загривке у Вальтера поднялась шерсть.
Андрей Петрович вначале абсолютно ничего не понял. Но при этом нельзя было продемонстрировать свое замешательство. Хоть и было слегка жутковато. Потому что немедленно уронил бы себя в глазах Вальтера. Перестал бы быть его вожаком.
Однако ситуацию необходимо было обмозговать.
Поэтому он оделся. Сел на табуретку напротив Вальтера и сталь что-то ему говорить. Неважно что. Важен был голос, интонация уверенного в своей победе матерого зверя.
И при этом надо было понять, что же происходит.
Было примерно ясно, как они проникли внутрь периметра. Аркадий Петрович, поскольку ни одной живой души в окрестностях не существовало, редко запирал калитку на засов.
Вот и сейчас, вероятно.
И это для него прекрасный урок: на службе нельзя расслабляться, какой бы убаюкивающий покой тебя не окружал. Зачастую он бывает обманчив. Инструкции ведь не дураки пишут.
Калитка открывалась наружу. И ее нельзя было отворить, навалившись снаружи телом. Однако волки умны. И вожак, несомненно, просунул под калитку лапу и потянул ее на себя.
Но зачем они пришли?
Что им надо?
Ведь они уже давно усвоили, что живу здесь я. И что я матерый. Потому что несколько раз, встретившись случайно со стаей, показывал волкам свой карабин. Они прекрасно знают эту штуку. Объяснять, то есть стрельнуть разок в воздух, им не надо было. Не надо было, как в первый раз, и в гляделки играть.
То есть волки пришли не за мной.
Как бы им сейчас голодно ни было, не сунулись бы.
Остается Вальтер.
Кто он для них?
Для них он уже не свой.
Для них он – предатель, который выбрал себе в вожаки матерого двуногого.
Поэтому предателя надо порвать на части.
Может быть, так считали не все волки.
Но вожак-то уж наверняка.
Потому что если не наказать это предательство максимально жестоко, то стая может рассыпаться. И другие вдруг поймут, что можно вот так вот – предать волчьи законы.
Вальтер это прекрасно понимал. Что подтверждало его поведение.
И вожак должен защитить Вальтера. Именно защитить, разогнав стаю к чертовой матери, чтобы с визгом улепетывали.
А дожидаться утра, когда разойдутся, – это будет полная потеря лица. И он перестанет быть вожаком. И когда-нибудь, когда Вальтер подрастет еще немного, где-нибудь через год, он перегрызет Андрею Петровичу ночью горло.
Для начала он взял карабин. Проверил три магазина – все были полные.
Врубил прожектор. Еще один.
Большая часть площади внутри периметра осветилась.
На белом снегу были прекрасно видны серые волки.
Их было восемь. Правда, трое из них были не в счет – такие же, как и Вальтер, переярки. Или даже прибылые, то есть в пределах года.
Вожак сидел в центре, обратив морду к луне, выводя свою заунывную песню, от которой у людей в жилах стынет кровь. Стынет, когда, разумеется, рядом, в нескольких шагах.
Как сейчас.
Правда, Андрея Петровича разделяла прочная стена и крепкая дверь.
Однако вечно это продолжаться не могло.
Потому что он не хотел потерять Вальтера. Ну, а также стать со временем его жертвой.
Форточки в окне не было. По военным стандартам не положена. Так что с комфортом, в тепле да в безопасности, не постреляешь.
Надел куртку, но не на меху, а осеннюю. Чтобы движения не сковывала. Ботинки. Вязаную шапку. Рукавицы были не нужны, поскольку внутри работал тепловой реактор.
Карабин. И нож на всякий случай.
Распахнул дверь плечом. Она тоже никогда не запиралась.
Его увидели. Но не переменили заунывной ноты.
Ветеран ВДВ начал говорить. И его речь мало чем отличалась от рычания.
Он говорил им, что не отдаст Вальтера.
Что он не из вашей стаи.
Я свою стаю буду защищать столько, сколько позволят мои силы. А их у меня много, очень много. На всех вас хватит. И еще останутся.
Безжалостно буду расправляясь со всяким, кто решится напасть на нашу стаю. И со всеми вами вместе.
Волки слушали, не прерывая воя.
Я пущу вашу кровь. Она вытечет из вас до последней капли.
Я буду перегрызать вам глотки.
Переламывать хребты.
Размозжу ваши головы.
Волки слушали.
Он не хотел никого убивать. Надеялся, что противостояние закончится так же, как и тогда, летом.
Продолжал им говорить – напористо, до предела агрессивно, сквозь рычание.
При этом он не только надеялся тем самым образумить их, заставить отказаться от затеи, но и заводил себя. Перед ожесточенной схваткой, которую, похоже, не избежать.
Мелодия воя несколько изменилась.
Это был плохой признак.
Тембр стал ниже.
Андрей Петрович понимал, что у вожака выбора нет. Либо умереть здесь и сейчас. Либо уйти и тем самым разрушить стаю, стать ненужной обузой для волков.
Но здесь и сейчас можно не только умереть, но и оказаться победителем.
Вожак наклонил голову, напрягся и мгновенно перешел с низкого воя на увулярное рычание. Это был сигнал стае к нападению.
Однако, к счастью, не все среагировали мгновенно. Вожак успел сделать только два гигантских прыжка, карабин встретил его тремя пулями. Одна прошла мимо, но две достигли цели. Волк завертелся на снегу волчком. Молча, поскольку даже в этом состоянии, когда волю пытается разорвать свирепая боль, он не мог завизжать.
Но терять время, отвлекаться на то, чтобы наблюдать в высшей степени достойное поведение вожака, было нельзя. К нему неслись еще двое, поменьше и рангом пониже.
Расстояние было небольшим. Поэтому успел уложить только одного из них.
Второй влетел в него торпедой и сбил с ног. И сразу же стал подбираться к горлу.
Андрей Петрович загородился, выставил вперед левое предплечье, в которое волк сразу же впился.
Превозмогая острую боль, несколько раз ударил волка по затылку свободной рукой. Но это не подействовало.
Понимал, что еще совсем немного и потеряет от боли сознание.
Протиснул руку под навалившимся на него волком и все-таки умудрился вытащить нож.
Вонзил его в горло волка, раскачивая клинок влево и вправо.
Волк захрипел и отвалился.
Две самки и волчата затрусили к калитке.
Андрей Петрович поднялся.
Осталось завершить дело. Вожак, лежа на боку, все еще загребал правой лапой снег. Добил двумя выстрелами.
Законы волчьей чести уничтожили стаю. Вряд ли две самки выживут с тремя волчатами.
«Жаль, очень жаль», – сказал Андрей Петрович.
Такая война.
Когда вернулся, Вальтер смотрел на него не с уважением даже, а пожалуй, что и с любовью. Если, конечно, волки способны любить.
На следующий день он оттащил волков в лес. По очереди. И закопал бы, то есть почти похоронил бы. Если был июнь бы. Но был февраль. В связи с чем ритуальность пришлось урезать.
А потом подумал и решил, что и в июне не стал бы хоронить. Потому что они нужны живым. Но не червям, а зверям. Кабаны или медведь съедят. В лесу не принято разбрасываться такими вещами, которые способны продлить чью-то жизнь.
22.
На следующее утро его вызвал директор.
Предложил сесть. И минуты две смотрел на Андрея Петровича. Смотрел как-то совершенно нейтрально, с абсолютно безучастным лицом, с которым смотрят на голый щит, внизу которого написано «Здесь могла бы размещаться ваша реклама». И телефон чуть пониже.
В общем, выучка у человека была отменная. Он и сам бы мог, вместо инструкторш, с блеском преподавать курсантам разнообразные психологические дисциплины. Однако по статусу ему это было не положено. В клубе он играл роль этакого верховного арбитра и диспетчера учебного процесса в одном лице. К нему сходились все ниточки, и за каждую он в случае необходимости дергал. Дергал, то карая, то поощряя.
«Жути он, что ли, хочет на меня нагнать, – думал Андрей Петрович, глядя в переносицу директора примерно тем же самым безучастным взглядом. – Зря человек старается. Мне даже примерно известно, что он сейчас скажет. И какими словами».
– Дорогой вы мой Андрей Петрович! – прервал молчание директор.
Сказано это было с сожалением, почти с горечью.
– Вы прекрасный специалист в своем деле! Каких поискать надо!
Андрей Петрович постарался порадостнее и поглупее улыбнуться, чтобы закосить под этакого дурачка, которому приятно слышать о себе лестные слова.
– Мне приятно это слышать.
«Боже, – подумал директор, – совсем человек не владеет техникой, а пыжится. Прям, как телеграфный столб!»
– Да ладно, все вы прекрасно понимаете. И я все прекрасно понимаю. Обойдемся без прелюдий.
«А если… – у Андрея Петровича мелькнула совершенно дикая мысль, – если ребром ладони по кадыку? А потом голову по часовой стрелке, до хруста шейных позвонков. Или их, фээсбешников, готовят так, что мне его голыми руками не взять?»
– Да вы ребенок просто! – всплеснул руками директор. – Ребенок по жизни! Какое еще ФСБ? «Эха Москвы», что ли, наслушались?
Аркадий Петрович согласился мысленно, что перемудрить этого змея невозможно. Впрочем, относительно рукопашной все не столь однозначно.
– Я же вам говорил, что здесь сильно не приветствуется всяческое вынюхивание, раскапывание, подглядывание, как говорили в страну, в замочную скважину. Говорил?
Андрей Петрович был вынужден согласиться.
– А знаете, почему не приветствуется? Да потому что тут абсолютно нечего вынюхивать, раскапывать и подглядывать. Нет тут ничего такого тайного. Нет и ничего противозаконного. Мы готовим юношей к будущей жизни. Они должны стать в скором времени элитой. Вокруг них должны консолидироваться здоровые силы общества. И страна совершит рывок. Прежде всего нравственный рывок. А уж нравственность потащит за собой все, абсолютно все – экономику, промышленность, энергетику, технологии, науку, здравоохранение, педагогику, армию, культуру, спорт…
Андрей Петрович считал в уме, сколько же различных отраслей и сфер деятельности потянет за собой достигшая невиданных высот нравственность. Восемь… Двенадцать… Двадцать два… Тридцать шесть…
«Стоп! – опомнился боевой инструктор, имевший некоторые, хоть и поверхностные, представления о технике воздействия на психику. – Да он же меня гипнотизирует этими бесконечными повторами однородных понятий».
– Почему же тогда, – прервал он директора, чтобы пресечь попытку загипнотизировать себя, – почему вы так негативно относитесь к попыткам установить истину? Если эта истина прекрасна.
– По очень простой причине. Вот появляется человек, который пытается докопаться до тайной истины. Которой не существует… Кстати, зачем вы вчера, извиняюсь, поперлись в наш интернат? При вашей абсолютной непригодности в таких вопросах. Зачем?
– Вы же уже сказали – в поисках тайной истины…
– Несуществующей!.. Но мы прервались. Так вот этот человек пытается что-то раскопать. Эта деятельность не может быть не замечена его коллегами. Так?
– Ну, я-то никого не брал в помощь, в напарники…
– Однако у нас тут не дураки работают. Кроме, разумеется, вас. Но это дело поправимое.
Для Андрея Петровича это не стало новостью. Еще вчера, когда садился в такси, чтобы вернуться из интерната в город, прекрасно понимал, что в клубе ему больше не работать. А сегодня пришел затем, чтобы, может быть, получить еще какую-либо крупинку информации об этом темном заведении.
– Так вот, – продолжил директор, – коллеги, видя, как этот самый дурак землю рогом роет, чтобы раскопать что-то тайное и, несомненно, неблаговидное, тоже могут начать сомневаться в чистоте наших помыслов. И это может превратиться в эпидемию, в эпидемию бешенства. А с бешеными собаками, если они все бешены поголовно, как поступают? То-то и оно! А у нас тут учебный процесс, план учебного процесса, график… И что, все псу под хвост?! Бешеному псу!
«Интересно, – думал разжалованный инструктор, – какое у него звание? Майор? Или подполковник? Вряд ли генерал».
– Я не майор и не подполковник. Еще раз повторяю. К силовым структурам никакого отношения не имею.
Андрей Петрович напрягся. Уж не дьявол ли перед ним во плоти?
– А, вот вы о чем. Все ваши мысли, например, про майора-подполковника, у вас, капитан, отчетливо написаны на лице. Оно как открытая книга. С вами легко было бы работать, кабы нам не пришлось расставаться.
– Так кто же вы? – задал бывший инструктор совершенно бессмысленный вопрос. Потому что ответ мог быть любым, самым невероятным, лишь бы поглумиться над собеседником.
– Выпускник Йеля, – ответил директор, не моргнув глазом. – Диплом философского факультета.
– Ну, тогда понятно. ЦРУ. У них там все штатские, никаких воинских званий.
– А вы молодцом, – рассмеялся директор, – прекрасно держитесь!
И вот это была первая за все не короткую беседу абсолютно естественная реакция директора.
Точно, ЦРУ! – решил Андрей Петрович на том основании, что вот это место было сыграно директором с особым блеском. Лучше не сыграли бы ни покойный Евстигнеев, ни ныне здравствующий Машков.
– Мой юный друг! – продолжил все в том же взвеселенном духе директор. – Да, вам существенно больше лет. Однако в сравнении со мной вы ребенок. Я могу в точности вам рассказать, какие нелепые домыслы рождались в вашей голове. Курсантов готовят для проведения террористических актов. Для захвата центральной власти в Москве, и параллельно во всех крупных городах страны. Для диверсий на атомных электростанциях. Для проведения провокаций в сопредельных государствах. Для создания боевых групп националистических организаций… Я ничего не забыл?
– А какие цели у ЦРУ? – мрачно спросил Андрей Петрович.
Было понятно, что директор, с такой легкостью перечислив возможности по тайному использованию подготавливаемых в клубе курсантов, назвал и одну действительную цель. Но вычленить ее бывшему инструктору уже не удастся.
– А ЦРУ – это, так сказать, продукт вашей паранойи. Так вот кто бы здесь и сейчас, когда все в стране схвачено, когда все прозрачно или, иными словами, транспарентно, позволил обосноваться цэрэушной организации? Ведь все у нас официально и легально. Школа зарегистрирована в соответствии с российским законодательством. Мы платим налоги. Представляем отчеты в контролирующие органы. Нас постоянно проверяют санитарно-эпидемиологические органы…
Вот не мог он без этого, без шутовства. Зачем ему надо постоянно подмигивать, играть с бывшим инспектором в кошки-мышки? Напрашивался один единственный, наиболее реалистичный ответ – для тренировки, для оттачивания своего сатанинского мастерства.
– Вам повезло, – сказал директор, перейдя на абсолютно серьезный тон. – Мы внимательно изучили ваше досье и поняли, что никакой опасности вы для нас не представляете. Вы обычный ветеран ВДВ, честно воевавший в горячих точках. Вы не имеете никакого отношения ни к одной из существующих в мире спецслужб. Ни к ФСБ, ни к ГРУ, ни к ЦРУ, ни к ФБР, ни к МИ-5, ни к МИ-6, ни к БНД, ни к МГБ Китая, ни к Моссаду. То есть ваши, так сказать, исследования носят исключительно праздный характер. Вы не в состоянии никак нам навредить. Потому что вы всего лишь одинокий волк. Животное хоть и сильное, но беспомощное в городе. Вам самое место в лесу.
Директор встал. Подошел к сейфу. Потыкал пальцами кнопки на наборной панели. Открыл сейф. Достал пачку долларов, приговаривая «ЦРУ, ЦРУ, пробудилось поутру» и посмеиваясь при этом.
Отсчитал несколько купюр. Пачку убрал в сейф. Из сейфа достал какую-то книжицу формата А6. Закрыл сейф. Вернулся в кресло.
– Вот вам, Андрей Петрович, ваша трудовая книжка. Не удивляйтесь, записей мы в ней не сделали. Дело в том, что вы у нас были на испытательном сроке. И испытания не выдержали.
Уволенному инструктору это было абсолютно по барабану.
– А это, – продолжил директор, – выходное пособие за два месяца. Видите, мы люди порядочные, привыкли соблюдать законодательство. Несмотря на то, что вы о нас придерживаетесь противоположного мнения.
– Никакого мнения у меня о вас нет и быть не может, – ответил Андрей Петрович. – Потому что для того, чтобы его иметь, необходимо о вас хоть что-нибудь знать.
– Опять двадцать пять, – всплеснул руками директор. – Только что вам все рассказал… А вы… Но, надеюсь, что мы расстаемся пусть и не друзьями, но и не врагами. Смею я на это надеяться?
– О врагах надо тоже хоть что-то знать.
– Ну, и прекрасно, – разулыбался директор. – И позвольте дать вам один практический совет. Вы эти деньги не тратьте. Положите в банк. Сейчас банки надежные стали, не то что раньше.
– Это зачем же?
– Ну, знаете ли, все под богом ходим. Всякое может случиться в наше неспокойное время. А вас близким и похоронить достойно будет не на что. Дочь ваша, обремененная растущей семьей, вряд ли сможет потратиться так, чтобы с почестями, которых достоин боевой офицер, орденоносец, участник нескольких войн. От бывшей жены ожидать материальной помощи невозможно, потому что ее нынешний муж обанкротился.
Глубоко копали, заразы, подумал Андрей Петрович.
– Так вы мне угрожаете?
– Боже упаси! Я же сказал, что мы хотели бы расстаться с вами, дорогой Андрей Петрович, друзьями.
Это было сказано со сложной улыбочкой, в которой были смешаны издевка, дурковатость, немного грусти и, как ни парадоксально, какая прямо-таки отеческая забота.
«Зачем он это сказал? – судорожно думал ветеран ВДВ. – Ведь я прекрасно знаю, что теперь они на меня устроят охоту. И он прекрасно знает, что я это знаю. То есть всем все понятно. Как говорил Хрущев, задачи ясны, цели поставлены, за работу, товарищи!»
Можно лишь предположить, что он пытается меня дезориентировать, вывести из себя, заставить паниковать. И тогда дело в шляпе. Без особых проблем. И, как говорится, малой кровью, то есть только моей.
То, что в трудовой книжке нет записи, – это понятно. Но зачем дал деньги, дал, по сути, трупу? Чтобы было на что похоронить? Полный бред!»
Разумеется, Андрея Петровича не устраивала перспектива быть убитым. Причем непонятно во имя чего. Они, конечно, хитры. Но и он не лаптем щи хлебает.
– А вы отложили себе на похороны? – спросил Андрей Петрович. Постаравшись, чтобы это прозвучало поучастливее. Дескать, ты ко мне по-доброму, с заботой, и я к тебе так же.
– Меня родина похоронит.
– Какая?
На том и расстались, твердо глядя друг другу в глаза, не будучи друзьями.
23.
С Сергеем Андрей Петрович общался исключительно по рации. Да и то нечасто. Служба, понимал он. Приходится крутиться. У него самого, когда был капитаном, дел было по горло. А у капитана второго ранга, командира части, естественно, нагрузка побольше будет. А по вечерам семья. Которой у него самого, по сути, и не было.
Так что ему не до дяди Андрея.
Ну, а занимать служебный канал частными разговорами – это дело не приветствовалось. Так, изредка, минуты по три-четыре. Чтобы в основном голос не забыть.
Правда, иногда выходили за пределы обычной темы «как дела – нормально – привет жене, детям – не скучай там».
Андрей Петрович понимал, что про вышку Сергей особо много не расскажет. Да и вопросы ему на эту тему можно задавать, только как следует обдумав их предварительно. Нельзя было рассказать о своих подозрениях по поводу того, что она воздействует на психику. Про шаги в тишине, про тени, которые он до сих пор иногда ухватывал периферическим зрением. В лучшем случае посмеется и посоветует налагать на себя крестное знамение. Мол, знамения лесные духи боятся.
В худшем мог возникнуть вопрос относительно психического здоровья Андрея Петровича. Разумеется, никто не стал бы направлять его на медкомиссию. Слишком хлопотно. Да и смысла не имеет. Выставили бы на хрен. А на его место взяли бы «нормального».
И куда Андрею Петровичу подаваться? Квартиру-то продал. Семьи нет. Пойти в военкомат, чтобы во второй раз войти в ту же самую реку? Так вот те уж точно в психбольницу упекут.
Однако ситуация была не столь однозначной. А что если вышка действительно таким непостижимым образом влияет на людей? Нет, это, конечно, не может быть главной ее функцией. Может быть, как они проговаривали с лесником, это какое-то побочное действие, не заложенное в нее конструкторами?
Таких примеров существует множество. Наиболее часто они проявляются в программировании и фармакологии. Нет такой операционной системы, в которой нельзя было бы отыскать какую-либо программную дыру, внедрившись через которую, можно было бы совершать действия, не предусмотренные авторами данной системы. И нет такого лекарства, которое не имело бы побочного эффекта. Лечишь, например, ревматизм, но при этом разрушаешь печень.
И как Сергей должен был бы действовать в случае, если бы дядя Андрей рассказал ему, что частично разгадал загадку вышки? Тут могло быть несколько сценариев.
Поэтому задавал вопросы нейтральные, возникшие как бы от безделья.
Однажды, когда у Сергея, похоже, было довольно много свободного от дел времени, он достаточно подробно рассказал, чем занимается Андрей Петрович. Наконец-то! И для чего занимается. Выходило, что дядя Андрей был, можно сказать, нахлебником Военно-Морского Флота России.
Вышка эта, рассказал он, появилась в незапамятные времена. Говорят, в начале шестидесятых годов. Когда Гагарин в космос слетал. Для чего ее установили, уже никто не помнит. То есть ее конструкторы, наверно, все поумирали. Военные, которые ее обслуживали, в лучшем случае стали уже глубокими стариками. То есть по причине склероза ничего не помнят.
Лет тридцать назад прекратилась эксплуатация вышки. То есть ее сняли с вооружения. Однако по причине громадной бюрократической армейской машины она по недоразумению осталась на балансе у ВМФ. То есть ее нужно периодически показывать проверяющим флотское имущество комиссиям.
На беду Сергея вышку приписали к его части. И он лично несет ответственность за ее целость и сохранность. Хоть дел у него в части более чем хватает. Они разрабатывают нормативные документы, регламентирующие испытания глубоководных торпед, а также курируют несколько заводов-производителей военной техники. А тут еще эта дополнительная головная боль.
Андрей Петрович поинтересовался, зачем же ее, никому не нужную, надо охранять.
– Надо, – сказал, Сергей, – надо, дядя Андрей. Потому что в документах записано, что точка, на которой находится вышка, должна охраняться.
– Так я же, можно сказать, посторонний человек, – сказал Андрей Петрович. – Давно уже не военный. Ни погон, ни фуражки. Вроде вахтера.
– А комиссию не интересует – кто. Главное, чтобы живой человек был. Так что тут все нормально. Тебя, кстати, проверяли.
– Когда это?
– Ну, заочно. То есть изучали твое досье. Армейские характеристики. Нет ли судимостей. Не состоишь ли на учете в двух диспансерах – наркологическом и психиатрическом.
– Это еще зачем?
– Ну как же, – рассмеялся Сергей. – Все время в лесу, в одиночестве, не всякая психика это выдержит. А к тому же спирт. Как начнешь пить, так и не остановишься, пока что-нибудь не случится.
– Так зачем же тогда спирт выдается?
– Ну, ты как ребенок! Алкоголик и без спирта пить будет каждый день. Из продуктов самогон гнать будет.
– Не знаю, не пробовал.
– Так это мне понятно. И проверяющим стало понятно, что ты в лесу не накуролесишь. Кстати, вы теперь там вдвоем службу несете.
– С лесником, что ли?
– С волком.
«Стоп, – сказал себе Андрей Петрович, – как он узнал про Вальтера? Что это за шпионские игры такие?!»
– С каким волком? – спросил он как можно спокойнее.
– Ну, как же? Ты же мне про него рассказывал. Вертером назвал…
– Ах, да. Но только не Вертером, а Вальтером.
Андрей Петрович был уверен, что ничего такого кавторангу не рассказывал. И это заставило его напрячься. Надо предельно тщательно все анализировать, стараясь отделить ложь от правды. А определенная доля лжи тут, несомненно, была.
– Сережа, так она сейчас не работает?
– Давно уже.
– Какие-то нехозяйственные у вас на флоте порядки. Такую махину можно было бы и после списания как-то использовать. Например, для связи.
– Чего с чем, дядь Андрей? Ведь к ней никакой линии не подходит.
– А раньше подходила?
Кавторанг замолчал. Было слышно, как он отдает кому-то приказания относительно сверки нового варианта технического задания с техническими требованиями. Ему что-то ответили, неразборчиво. Он начал что-то пояснять.
– Да, дядь Андрей, – опять вернулся на линию кавторанг, – извини, тут дело одно появилось. Мне надо идти. Счастливой службы!
Почему он прервал разговор сразу же после упоминания о подходящей к вышке линии связи? Это озадачило Андрея Петровича.
Что же, ее изначально не было? Но это полный абсурд. Потому что в начале шестидесятых годов не существовало спутниковой связи. И информация на вышку могла поступать только по кабелю.
И что же, его выкопали? А вышку оставили?
Или же он до сих пор в земле?
Значит, все это находится в рабочем состоянии.
Что там запрятано внутри бронированного бункера?
Если это до сих пор работает, то тогда понятно, почему здесь нет не только сотовой связи, но и не ловится телевидение. Значит, вышка подавляет сигналы.
Но, с другой стороны, работу такой мощной радиотехнической хреновины он ощущал бы. Например, сами по себе подсвечивались бы лампочки в электромагнитном поле.
А он и ощущает! На психику воздействует, легкие галлюцинации…
В общем, заверения Сергея, похоже, расходились с реальной ситуацией.
Но почему тогда вышку охраняет не рота бойцов высшей квалификации, а волк-одиночка?
И от кого ее тут охранять-то? – в конце концов подумал Андрей Петрович, выкурив последнюю сигарету и отправляясь спать.
Спустя месяц ложь кавторанга раскрылась довольно просто.
Сергей связался по рации и сказал, что через день прибудут гости. Бригада специалистов. Для проведения на вышке регламентных работ.
Прилетели на Ми-8. Трое парней средних лет в комбинезонах. Вытащили из салона пять кейсов с инструментами и аппаратурой. Поднесли все свое добро к двери, запертой на кодовый замок.
Вальтер, конечно, был бы недоволен нашествием чужаков. Мог вполне пустить в ход и зубы. Однако Андрей Петрович предусмотрительно придержал его в жилом блоке.
С ремонтниками были два бойца с автоматами. Стало быть, для охраны.
Андрею Петровичу неожиданно предложили пойти прогуляться в лес. Часика на два-три.
Хотел возмутиться. Однако ему объяснили, что таковы инструкции. Следовать которым всем надлежит неукоснительно. Потому что у бойцов имеются особые полномочия в связи с высшей формой секретности выполняемых работ.
Ремонтники терпеливо покуривали у входа в бункер, пока происходили препирательства.
Правда, особого препирательства и не было. Андрей Петрович прекрасно понимал, что такое в армии секретность и как глупо пытаться против нее восставать.
Захватил карабин, патронов и пошел в надежде подстрелить кого-нибудь некрупного для Вальтера. Может, зайца. Или несколько уток, которых он недавно приметил километрах в трех от точки, на небольшом озерце.
Бродил по лесу. И думал не столько о том, чтобы выйти какую-нибудь некрупную живность, сколько, как говорят юристы, о неожиданно открывшихся обстоятельствах.
Вышка, как он и предполагал, – это не несколько тонн никому не нужного металла. А составная часть какого-то военного комплекса. Неизвестно, работает ли она постоянно. Но уж точно, ее поддерживают в работоспособном состоянии.
Да еще с автоматчиками!
Значит, это не тактический объект. И не оперативно-тактический. А объект этот самый что ни на есть стратегический.
И опять-таки из этого вытекала несусветная глупость и дичь: стратегический объект охраняет, можно сказать, случайный человек. Пусть и досконально проверенный неведомой кадровой комиссией, но не военнослужащий!
В бытность, когда Андрей Петрович служил, такого не было и быть не могло ни при каких обстоятельствах.
Вдруг буквально из-под ног выскочил заяц.
Андрей Петрович сдернул с плеча карабин…
И внезапно услышал, как в жилом блоке завыл Вальтер. Расслышал, поскольку еще и на километр не отошел от точки.
Это было странно. Автоматчики, что ли, у него решили у него в доме похозяйничать?
Решил вернуться назад и проверить.
У калитки, снаружи периметра, стоял боец с автоматом.
Увидев Андрея Петровича, он прогавкал по-уставному:
– Стой, стрелять буду!
– Ты что, одурел?
И сделал два шага вперед.
Но:
– Стой, стрелять буду!
С таким лицом, словно его обкололи новокаином.
Передернул затвор возвратно-поступательным движением.
Андрей Петрович понял, что стрелять он непременно будет.
Остановился.
– Что вы там, суки, с моим волком делаете?!
– Стой, стрелять буду!
– Стою. Что дальше?
Было понятно, что боец так будет стоять и час, и два. Не смаргивая. Зафиксировав автомат намертво в положении, при котором мысленное продолжение ствола упиралось в грудь Андрея Петровича, точно посередине между сосков.
И что после следующих двух шагов он выстрелит в воздух.
А еще после двух – в грудь субъекта, пытающегося проникнуть на охраняемый объект.
Пытаться поговорить с бойцом, вразумить его, было абсолютно бессмысленно.
Поэтому, рассудив, что Вальтер уже в состоянии сам за себя постоять, решил вернуться в лес.
В лесу он уже не столько высматривал дичь, сколько ломал голову по поводу происходящего.
Перешел ручей в его самом узком месте. Черпая ладонями воду, немного попил.
И вдруг почувствовал, что ушам стало как-то неожиданно тепло. Хоть и был не на солнце, а в тени.
Провел ладонью по волосам. И они затрещали.
Вот, зараза, понял он, вот она как работает!
24.
Ждать долго не пришлось. Слова директора с делами не расходились.
Правда, и у них ушло некоторое время на подготовку. Все-таки «клиент» был непростым. Боевой офицер высочайшей квалификации, привыкший смотреть смерти в лицо таким же немигающим взглядом, как и она на него. Не только совершенное владение всеми видами оружия, но и хладнокровие, способствующее концентрации ударной энергии, помогали ему выживать в самых невероятных ситуациях. И не только выживать, но и одерживать победы. Такой и с голыми руками стоит десятка нынешних бандитов гопнического типа.
Однако директор располагал, несомненно, людьми, если их, конечно, можно назвать людьми, вполне подготовленными. Но абстрактная подготовка – в залах, на стрельбище, на стрелках – это ничто в сравнении с реальным боевым опытом. С опытом, полученным на нескольких войнах.
Ну, а возраст?.. А что возраст? Андрею Петровичу тогда еще и шестидесяти не было. Был он все еще крепок, с прежней реакцией, с той же самой остротой зрения, чутким слухом. Был способен, как и раньше, терпеть высочайший уровень боли. Не утратил выносливость. И, будучи человеком отнюдь не злобным и не жестоким в повседневности, в экстренных ситуациях автоматически становился безжалостным к своим смертельным врагам. И это было вполне естественно, поскольку, как всем известно со школьной скамьи, действие порождает абсолютно адекватное противодействие.
Пауза перед началом войны с невидимым врагом позволила и Андрею Петровичу как-то подготовиться к предстоящим баталиям. На рынке, через знакомых, с которыми когда-то вместе разруливал конфликты между азербайджанской и армянской диаспорами и окорачивал русских бритоголовых, достал вполне работоспособного Стечкина. Прикупил достаточно патронов. Обзавелся тремя гранатами.
Да, ведь директор не мог не понимать, что уволенный инструктор пустит деньги именно на оружие. Для самообороны. Так для чего же он их дал? Да еще и в таком количестве, что хватило обзавестись вполне серьезным пистолетом, с которым он воевал в Афганистане.
Стечкин – это был почти автомат Калашникова. И не только по объему магазина, в который в два ряда входило двадцать патронов. Он мог стрелять и очередями. И прицельная дальность была несравнима с Макаровым – двести метров. Андрей Петрович неоднократно в этом убеждался и на стрельбище, и в боевых условиях. На ста метрах хватало двух патронов, чтобы подстрелить духа…
Действительно, для чего была проявлена такая бессмысленная щедрость?
Было вполне понятно, что благородство по отношению к врагу – это не про него, не про директора.
Оставалась только единственная версия. Они там у себя, видимо, решили устроить тотализатор – сколько дней сможет продержаться «клиент». Вот для остроты сюжета и подкинули ему деньжат, чтобы обзавелся оружием самообороны.
Охота на одинокого волка началась на четвертый день.
Идя по улице, Андрей Петрович услышал за спиной звук приближающегося мотоцикла.
По мою душу, понял он.
И свернул во двор, не ускоряя шага.
За углом он резко рванул вперед. И притаился за стеной дома.
Звук мотоцикла приблизился и тоже свернул во двор.
Когда из прохода между домами показался краешек переднего колеса, Андрей Петрович выскочил из укрытия и сдернул с седла мотоциклиста.
Тот распластался на асфальте лицом вверх. То есть вверх передней частью глухого мотоциклетного шлема.
Приподнял голову и два раза ударил ее об асфальт. Разумеется, убить мотоциклиста это не могло, даже увечий не сулило. Однако ударная волна, возникшая в замкнутом пространстве шлема, слегка контузила нападавшего.
Андрей Петрович снял шлем, чтобы посмотреть, что же за беспомощного идиота к нему подослали.
Это был один из курсантов. Не самый успешный, но и не из слабаков. Середнячок.
Так вот какие у них практические занятия, понял он.
Когда курсант очухался, Андрей Петрович, приставив нож к горлу, решил немного побеседовать:
– Как зовут-то?
– Дима, – как-то совершенно жалко простонал тот.
– Это, Дима, твое первое задание?
– Да.
– Так вот двойка тебе, незачет!
Тот молчал, с ужасом глядя на инструктора.
– Куда вас распределяют?
– Я не знаю.
– Как это не знаешь? Не ври мне!
– Правда. Не убивайте меня, пожалуйста.
– Это будет зависеть от твоей искренности, – сказал Андрей Петрович, хоть и не собирался брать грех на душу. Не хватало еще цыплятам шейки перерезать.
– А что знаешь? Для чего вас обучают?
– Нам говорят, что мы будем служить в элитных подразделениях. По всему миру.
– В нашей армии?
– Нет, по всему миру.
– Ну, примерно ясно. Торгуют вами, значит. А как вас в клуб принимают?
– Какая-то комиссия ездит по детским домам. Выбирает тех, кто им подходит. И увозят.
– А со скольких лет отбирают? С четырнадцати?
– Нет. С семи.
– Что-то я семилеток тут не видел. Не врешь?
– Нет, вначале первая стадия обучения. В другом городе. Потом еще одна. А это у нас третья стадия. Есть еще где-то четвертая.
– О, как! – воскликнул Андрей Петрович, – Рассредоточенная фабрика наемников! Бизнес у них, видите ли, на человеческой крови!
И ему стало жалко этого паренька. Искренне жалко.
– Слушай, а тебя не ликвидируют? Ну, что не справился с заданием.
– Вроде не должны…
– Вроде или точно?
– У нас такое уже раньше было. За это наказывают. Ну, и еще нагрузку увеличивают.
Да, подумал Андрей Петрович, в этого цыпленка уже денег немало вбухали. Не станут же они вложения терять, устраняя проштрафившихся. Капитализм!
– Ну, ладно, живи. Но скажи, чтобы взрослых присылали. Больше я никого жалеть не буду.
Андрей Петрович убрал нож. И врезал пареньку, вырубив его минут на десять.
И даже мотоцикл выводить из строя не стал. Может, парню поменьше гвоздюлей достанется.
Добренький! – зло подумал он о себе.
25.
Воздух от включенной ремонтниками вышки электризовался еще какое-то время. Отчего волосы у Андрея Петровича были как иголки у занявшего круговую оборону ежика. Торчали в разные стороны перпендикулярно к поверхности головы. Однако каких-либо болезненных ощущений не было.
Вальтер продолжал выть. И выть он начал раньше, чем Андрей Петрович ощутил электромагнитное излучение. Видимо, мощность прибавляли постепенно. И волк, обладая большей чувствительностью к таким вещам, раньше обнаружил неладное.
Интересно, подумал Андрей Петрович, а работает ли автомат в таком мощном поле? То есть был ли смысл выставлять бойца для охраны секретов с автоматическим оружием, когда ему надо было дать что-нибудь «холодное». Например, штык или саблю. А то и меч-кладенец, чтобы пострашнее выглядел.
Что же, чувства юмора он не лишился. И это вселяло надежду на то, что электромагнитное оружие, над которым усиленно работает и американское сверхсекретное агентство военных технологий DARPA, и закрытые российские почтовые ящики, на ветерана ВДВ не действует.
Следовательно, вышка не имеет отношения к электромагнитному оружию, а предназначена исключительно для военной связи в непонятно каком частотном диапазоне.
Ведь не может же быть так, что ее действие, как электромагнитного оружия, настолько избирательно, что оно, будучи безопасным для русского солдата, косит под корень только натовских агрессоров.
В конце концов эффект прекратился.
Часовой три раза выстрелил. С равными промежутками времени.
Андрей Петрович понял, что это сигнал. Что можно возвращаться.
Неподалеку от точки он наткнулся на зайца. Вероятно, это был тот же самый, который улепетывал от него пару часов назад.
Заяц лежал на боку и судорожно ловил ртом воздух. Глаза были открыты. Заяц совершенно безучастно смотрел на человека, не в силах не только двинуться, но и испугаться как следует. Бока поднимались и опадали со скорострельностью АК-74.
Может, выживет, подумал Андрей Петрович. Брать его для пропитания Вальтеру было бы мародерством.
У калитки уже не было автоматчика.
Ремонтники, уложив в кейсы инструмент и аппаратуру, покуривали у вертолета.
Автоматчики безучастно стояли в сторонке.
– Ну, а чайку на дорожку? – сказал Андрей Петрович, подойдя к вертолету. Надеясь, что, может быть, удастся у них хоть что-нибудь выведать, угощая чаем с рябиновым вареньем, которое заготовил прошлой осенью.
– Нет, спасибо. У нас график.
– Так я предлагаю чайку, а не водки. Дело минутное. Посидим чуток, песен петь не будем.
– Нет, отец, с радостью бы. Но не получается.
Было понятно, что им запрещены какие бы то ни было контакты с посторонним человеком.
Андрей Петрович присмотрелся к ним. Это были ладно скроенные парни. Чистенькие, не замазавшие светлых комбинезонов, не испачкавшие рук, а уж тем более лиц. Было понятно, что это не механики, которые имеют дело с маслом, оставляющем пятна на спецодежде, как ни берегись от них. Какие-нибудь радиоинженеры или компьютерщики. Было это понятно и по лицам, на которых лежала печать высшего образования. Тестером пощупать плюс и минус. Осциллографом проверить несущую частоту, подкрутить потенциометр, ввести в кэш исходную информацию, организовать оперативную выгрузку буфера… То есть не надо заржавевшие гайки бензином отмачивать, чтобы открутить. Не надо масло в картер заливать. Не надо прогревать паяльной лампой механизм на морозе. Интеллигенция!
– Ну, вы и прожарили тут своей антенной весь лес. Я думал, что инфаркт меня шарахнет. А птицы в округе, наверно, все передохли.
Ремонтники молчали. Автоматчики подошли поближе.
– Это сколько же мегаватт вы захреначили, что у меня волосы дыбом встали? Не включится она опять? А то ведь мне моя жизнь дорога.
Ремонтники молчали.
– Ты, это, отец, – сказал один автоматчик, – лучше бы своего пса покормил, что ли. А то своим воем он нас вконец извел. Видать, голодный.
– А это не пес. Это волк, – сказал Андрей Петрович, надеясь заинтересовать их. Мол, покажи. Мол, как ты его добыл? Мол, не загрызет он тебя, когда еще подрастет?
Однако было понятно, что от инструкции они не отступят ни на шаг.
И договориться с ними о чем-нибудь сложнее, чем с телефонным автоответчиком.
Докурили, аккуратно затушив окурки и убрав их в переносную пепельницу. Уложили кейсы с инструментами в вертолет. Влезли в салон. За ними автоматчики.
Вертолет раскрутил винты – несущий и рулевой. Оторвался от земли, отчего трава пошла волнами. И винтокрылая машина ушла строго на восток. Ушла раздельно – вначале ушло изображение, как в здешнем телевизоре. А потом и звук.
Андрея Петровича окружило голубое безмолвие, которому был неведом рев реактивного двигателя и которое никогда не прочерчивал белый инверсный след сверхзвукового самолета, сравниваемого армейскими поэтами с бороздой от плуга для публикации этого военно-художественного образа в газетах со стандартным названием «На страже».
В задаче, которую пытался решить Андрей Петрович, прибавилось еще несколько неизвестных.
26.
В июне приезжал лесник. Проведать. Ну, и еще, конечно, спирта попить под хорошую закуску.
Разумеется, и пообщаться. Поскольку свои, деревенские, для Федора никакой новизны не представляли. Все разговоры были известны заранее, еще до того, как собеседник раскрывал рот. И сюжеты беспрерывно повторялись, и слова выстраивались в точно такой же последовательности, как и десять, и двадцать лет назад. И даже междометия, вкрапленные в речь, были расставлены по вполне определенному закону, который был у каждого человека своим.
Это имело строгое научное объяснение. Новая информация в небольшие группы людей, компактно проживающих в удаленных от цивилизации местах, практически не поступает. И они, общаясь друг с другом, вынуждены многократно повторять какие-то старые истории из своей жизни. А уж тем более это свойственно людям пожилым, чей внутренний взор обращен по большей части в прошлое, в давно прожитые годы, где они были молоды и, как теперь им представляется, счастливы.
Эти воспоминания на первых порах постоянно редактируются, оттачиваются. Им, как кажется говорящим, придается блеск, значимость. И в конце концов они превращаются в пьесы, написанных для театра. Актеры знают свои роли наизусть, и от спектакля к спектаклю произносят их слово в слово, без запинки. И с большим чувством, с таким ощущением, что это не роли, а их собственные слова.
Вот только оторванным от цивилизации жителям никто не рукоплещет.
Ветеран ВДВ был для Федора человеком новым. И Федор для Андрея Петровича был таким же человеком. Каждый из них был источником новой для собеседника информации. Один воин. Другой лесовик.
Правда, и у Федора был определенный армейский опыт. У людей его поколения он есть у всех. Кто ракетчиком. Кто танкистом. Кто мотострелком. Кто связистом. Кто в войсках химической защиты. Кто в стройбате. Три года от звонка до звонка. А кто и на корабле или на подводной лодке, те четыре. И тоже от звонка до звонка. Точнее – от приказа до приказа.
Поэтому ветерану ВДВ и леснику и было интересно друг с другом.
Ну, естественно, у них была и определенная психологическая общность. Или, как говорят ученые люди, близость психотипов.
Федор, спешившись и отогнав своего двухцилиндрового конягу под навес на случай возможного дождя, сказал:
– Ну, вот и война.
– Какая, где?
И тут ветеран ВДВ вспомнил о разговоре с Петром, вертолетчиком. Видать, он тоже отправился в Сирию. За орденами-медалями… Только бы жена дождалась. Живого. А не в цинковом мундире.
– В Сирии. Начали бомбить террористов.
– Только с воздуха?
– А откуда же еще бомбят-то? – не понял вопроса лесник.
– Наземной операции нет? Десант не ввели?
– Да нет, про это ничего не говорили.
– Ну, дай бог, дай бог!
– Сказали, удары высокоточные. И даже показывали, как все там у террористов в хлам разлетается.
– Лишь бы до мясорубки дело не довели.
– Так там бомбардировками и устроили настоящую мясорубку, Петрович.
– Да мне плевать, как из этих ублюдков ошметки делают. Главное, чтобы наши умники в генштабе до наземной операции не додумались. Много наших парней положат, – скрипнул зубами Андрей Петрович.
– Не, про это ничего не говорилось.
Вальтер уже успел, что называется, принюхаться к леснику в его прошлые визиты. Врагом уже не считал. Не рычал на него. Хоть и посматривал с некоторым подозрением. Мол, что ему надо в нашей стае, чего приперся? В общем, терпел. Поскольку, судя по всему, вожак относился к чужаку нормально.
Вот только плохо было то, что скоро они начнут пить из кружек гадость, от которой у Вальтера все внутренности готовы наизнанку вывернуться. Придется, значит, опять снаружи ночевать.
Правда, никаких тягот Вальтер от этого не ощущал, начинал уже матереть, мог и в сугробе сладко выспаться. А сейчас лето, благодать. Просто было обидно, что его отодвигают на второй план.
Помнил ли Вальтер, что этот чужак когда-то убил его мать? Вряд ли. Совсем маленьким был, несмышленым.
Обменявшись первыми впечатлениями о сирийских бомбардировках, начали готовить стол. Не слишком затейливый, но добротный, включающий все необходимое для жизнерадостного функционирования организмов во время дружеского застолья.
Зеленый лучок с грядки. Чтобы макать его в солонку.
Петрушки оттуда же. Скорее для дизайна, чтобы радовала глаз.
Соленые грибы, белые. Их прямо в собственном рассоле с небольшим добавлением порезанного репчатого лука.
Баночная селедка. После разделки оказалась с икрой. Туда репчатого лука уже побольше. И не нарубленного, а кольцами, чтобы вилкой было удобнее поддевать. Плюс уксуса, смешанного с подсолнечным маслом.
Само собой маринованные огурцы, которые привез с собой Федор. Вот их можно присыпать слегка петрушкой. Не резать, брать рукой. И откусывать с хрустом.
Сало, заготовленное Федором прошлой осенью. Нарезать не тонко, чтобы полноценное ощущение продукта во рту было. Но и не слишком толсто, потому что оно должно таять не как свалявшийся в тени снег, скучно и нудно, а весело, как снежинки на щеке спешащего к новогоднему столу путника.
Картошку заблаговременно почистить и прополоскать в чистой воде. Воду вылить и залить новой. Также почистить головку лука средних размеров и, порезав, оставить в тарелке, накрыв сверху другой. Все это понадобится после того, как будут выпиты четыре первых по пятьдесят каждая.
И тут уж ставить большую сковородку на огонь (в данном случае, на электроплитку, которой располагал Андрей Петрович). Лить подсолнечное масло, не жалея, чтобы нижний слой картошки плавал в масле, отчего появляется зажаренность продукта. После чего ссыпать в сковороду картошку, нарезанную брусочками.
Периодически перемешивать, чтобы не пригорела.
В нужный момент, наступление которого определяется не интуитивно, а в результате большого накопленного опыта, полученного в результате проб и ошибок, в картошку высыпается нарезанный лук. Тогда же следует сыпать и соль. Вот ее сыплют чисто интуитивно.
Сковороду накрывают крышкой в самый последний момент, чтобы все дело не пошло насмарку. То есть чтобы картошка не успела распариться, а сохранила твердость и хруст.
В конце концов в сковороду вываливают банку тушенки и все перемешивают, доводя продукт до идеального состояния на максимально слабом огне.
Хлеб можно резать, а можно ломать. В конце концов не на приеме у британской королевы!
В связи с очень ограниченным объемом информации о сирийской военной кампании вскоре перешли на другие темы. Точнее на одну тему, актуальную для Андрея Петровича. И, как вскоре выяснилось, и для лесника. Оказалось, что когда ремонтники сделали кратковременный запуск оборудования вышки, Федор почувствовал абсолютно то же самое. И даже волосы у него искрили, хоть он и находился за десятки километров.
– Сильна, зараза! – сказал он. – У меня пара курей сдохла. А я-то думал, отчего это. Теперь понятно!
– Ни хрена нам, Федя, с тобой не понятно. Что же это за система такая, которая своих не жалеет? Какой идиот ее придумал.
– Ой, не скажи, Петрович. У нас оружие делают для того, чтобы врагу побольше ущерба нанести. В технике и в живой силе. При этом может и своя живая сила погибать. Но не чрезмерно. Расчет, говорят, такой. Если погибает два врага и один свой солдат, то это в пределах нормы. Если больше наших погибает, то оружие возвращают на доработку.
У ветерана ВДВ глаза на лоб вылезли:
– Федя, я смотрю, ты совсем пить разучился. Всего ничего опрокинули, а ты уж безумен стал.
– Да ладно, пошутить уж нельзя. Однако не так уж я и неправ. У нас в деревне был один, Спиридон. Совсем молодым помер, слегка только за полтинник перевалило. Так вот он служил в ракетных войсках. Давно служил, аккурат, когда Гагарин слетал, а за ним Титов, Герман.
– Ну, и?
– Баранки гну! Они ракеты топливом заправляли. Так через одного в обморок падали, медики откачивали. Хоть и спецпитание было, с витаминами, а все равно падали. Топливо такое было, ядовитое.
– Гептил, что ли? – спросил имеющий большее представление о военной технике Андрей Петрович.
– Уж не знаю, гептил там или тротил, а падали. Кстати, а когда тут эту дурынду поставили, не знаешь?
– Да говорят, что примерно в то же время.
– Ну вот, все сходится. Тогда солдатиков не особо жалели.
– Их, Федя, во все времена не жалели. Не жалеют, думаю, и сейчас.
Помолчали.
Следующую выпили молча.
И молча же закусили.
Между тем Федор, будучи большим, чем Андрей Петрович, оптимистом и человеком, верящим в социальный прогресс, хоть и прожил всю жизнь в России, сформулировал следующий вопрос. Сформулировал, можно сказать, в духе правящей партии:
– Петрович, а может, теперь отношение к солдатикам переменилось? Может, их стали жалеть?
– Это с какого же рожна?
– Ну как же, сейчас, говорят, в горячие точки только профессионалов посылают, которые за это дело деньги получают. Контрактники и офицеры…
– А они что, не люди? Их не жалко?
– Так-то оно так. Но солдатиков, которые по призыву, говорят, в горячие точки не посылают.
Иван Петрович скрипнул зубами. Но смолчал.
Выпили еще по одной.
Закурили.
Вдалеке послышался звук приближающегося вертолета.
Андрей Петрович сказал, чтобы лесник сидел, а сам вышел посмотреть, что за гости пожаловали.
Над лесом появился Ми-8. Когда приблизился, то стало заметно, что он с боекомплетом. На балках были укреплены две ракеты. Кассеты были полностью забиты НУРСами.
Странно, подумал ветеран ВДВ, обычно по рации предупреждают. Мол, прилетят за тем-то и за тем-то. Если что надо, то можешь заказать. И жди через день-другой.
Уж не по мою ли душу летят? Уж не директор ли клуба их послал? – мелькнула совершенно безумная мысль. От чего он невесело рассмеялся. Точнее – улыбнулся. А совсем точно – нахмурился.
Ситуация и здесь начинает выруливать в какую-то непонятную область. Довольно зловещую. Держат за идиота. С какой целью? Вдруг наступит момент, когда он станет не только ненужным элементом, но и опасным. А любую опасность армия стремится устранить наиболее привычным для себя способом.
И это будут уже не кошки-мышки, как было тогда, когда его устранить собирался директор клуба. Армия – это могучая машина, обладающая мощной энергией убийства.
Однако вертолет держал курс не на точку. Его траектория проходила чуть правее.
В конце концов он прошел мимо, не замедляя полета.
Чужой, что ли? Свой бы покружил немного, высматривая, все ли нормально на точке. Ну, или каким-то образом поприветствовал Андрея Петровича, можно сказать, коллегу по службе в сухопутных рядах военно-морского флота. Покачал бы корпусом. Ну, или скинул, скажем, банку сливового джема или абрикосового.
Все это было довольно странно.
Рядом стоял Вальтер. И смотрел в ту же сторону. Где скрылся вертолет.
Рядом с вожаком.
«Плечом к плечу, – грустно подумал Андрей Петрович, – так и будем с ним биться, когда наступит момент».
Картошка слегка подгорела. Хорошо, Федор все-таки сообразил, что картошка – это не каша, которая может бесконечно долго тушиться на печи в чугунке и становится от того только лучше и лучше.
– Чего им? – спросил лесник.
– Хрен знает. Какие-то странные. Мимо прошли, даже крыльями не помахали.
– Это какие же у вертолета крылья?
– Это я так, фигурально.
Федора рассмешило это слово, которое он в последний раз слышал лет сорок назад от штабного майора, когда служил на Камчатке в отдельной мотострелковой дивизии.
– Слушай, – сказал Андрей Петрович, – а вышку никогда раньше так не проверяли? Ну, чтобы волосы дыбом и куры дохли?
– Нет, на моей памяти такого не было, кажись.
– Так кажись или не было?
– Пока я здесь был, то не было. Вот только отлучки бывали. В армии три года. Потом еще ездил по мелочам несколько раз – недели по две, но и бывало, что и месяц захватывал. Ну, там к родне – свадьбы, похороны, просто так в гости… Но при мне – никогда.
– Так вот и странно это как-то совпало.
– Что?
– Ну, как же! Война в Сирии. И тут же вышку проверяют. Раньше им на нее наплевать было, а теперь, видишь ли, понадобилась!
– Что же она, до Сирии, что ли, добивает? – логично рассудил лесник, мало разбираясь в возможностях современной радиотехники.
– Ну, не знаю – добивает или нет. Но связь между этими событиями очевидна!
– И что теперь? Ее постоянно, что ли, врубят? Так все в округе передохнут, не только куры.
– Федя, ты в школу, вообще-то, ходил? – сказал Андрей Петрович, наливая еще по одной.
– Ну.
– Так должен бы знать, что для постоянной работы рядом с ней надо поставить электростанцию. Энергия-то страшная.
– Зачем же она тогда нужна? Вот ты, Петрович, человек военный. Должен бы сообразить.
– Я не по этой части. У меня была грязная работа. А тут в белых перчаточках, с чертежами под мышкой, с портативными электронными чемоданчиками… В общем, техническая интеллигенция, хоть и в погонах.
– А я вот человек и вовсе дикий – лесник. Да вот способен допетрить, что штука эта обладает страшной силой.
– Ну, это мы уже ощутили, когда волосы потрескивать стали.
– Не в этом дело, – поморщился лесник. – Дело в охране. Вот тебя сюда, извиняюсь, пенсионера списанного посадили. Вычеркнутого из списков личного состава. Типа сторож какой-нибудь автостоянки.
– И что из этого следует?
– У тебя погон нет. На шапке и картузе нет кокарды. Нет никаких отличительных знаков. В общем, дед на подработке… Ты того, не обижайся, пожалуйста, это я для доходчивости. А спутники-то в небе летают!
– В космосе.
– Для меня один хрен, я выше девятого этажа у шурина на крестинах никогда не поднимался. Для меня небо начинается от девятого этажа и нигде не заканчивается, прямо до Бога доходит.
– А дальше-то что? – начал терять терпение Андрей Петрович.
– А дальше американцы смотрят через спутники. И отмечают, где, на каких объектах наблюдается большое военное оживление. Где офицеров и солдат что сельди в бочке. Где техника туда-сюда ездит. Где большое тепло выделяется. Я в интернете смотрел, сейчас есть датчики, которые тепло замеряют.
– Инфракрасные, – подсказал Андрей Петрович.
– А мне хоть брюхосиние, но я знаю, что такие замеры спутники делают. А здесь какой-то штатский дед по двору бродит. Да собачка при нем скачет. Еще какой-то приезжает иногда, чтобы водочки попить. Маскировка! Самая лучшая маскировка.
– Ну, а вышка?!
– А что вышка. Американцы знают, что русские дурные. Сколько таких вышек по стране понастроили! Думаю, больше тыщи. Построят. А потом смотрят – толка никакого. Потому что или в проекте была ошибка. Или еще что. Ломать – это еще сколько денег надо вбухать. Так и стоят, небо коптят.
– Но зачем же охранять-то? Хоть и, как ты говоришь, дед с собачкой… Да, кстати, БТР раз в месяц сюда ездит. Это как? Какая же это маскировка?
– О, это они здорово придумали. Ты думаешь, зачем сюда генералы с телками прилетают?
– Ну, охотиться. Водки попить. С бабами в баньке покувыркаться…
– Какая же это на хрен охота? Редко когда им удается поросенка завалить. А так пустые возвращаются. На охоту егеря берут. Только тогда может какой-то толк получиться. А егерь – лишний человек в секретном деле. Так?!
– Ну, допустим.
– Так вот охота – это прикрытие. Чтобы американцы думали, что эту базу поддерживают только для того, чтобы здесь генералы иногда развлекались. Логично?
– Да, Федя, ты голова!
Налили еще по одной. Выпили. Картошка с тушенкой подходила к концу. Поэтому хрумкали огурцами.
– Да, Федя, – мысль Андрея Петровича нашла слабое место в казалось бы безупречных логических построениях лесника. – Вот когда они врубили вышку на полную мощность…
– А ты уверен, что это была полная мощность. Может, от полной тут все сгорело бы к чертовой бабушке.
– Ну, я не об этом. Не важно – полная, неполная. Я к тому, что в этот момент американцы засекли излучение. И, значит, вся маскировка насмарку.
– Я так разумею, – ответил Федор, – что время включения было подобрано правильно. В этот момент спутников над этим местом не было. Они же вращаются вокруг Земли. Ушли отсюда. И, значит, прошляпили.
– Дикий ты человек, лесной. Только не обижайся, пожалуйста. Есть спутники, которые на геостационарной орбите. И они вращаются с той же скоростью, что и вращается Земля. То есть постоянно висят над одной точкой, неподвижно. Понял?
– Отчего не понять. Да вот наши могли какую-то военную хитрость устроить. У нас ведь тоже есть спутники. И наши спутники как-нибудь ихние спутники ослепили. На время, на которое требовалось. То есть ремонтники сюда прилетели. Достали свою аппаратуру. Нашли на экране наш глушильный спутник. И послали сигнал на включение. А потом отключили, когда всю работу тут проделали.
Андрей Петрович был вынужден согласиться, хоть в этом объяснении и было гораздо больше дилетантских допущений, чем каких бы то ни было научно-популярных аргументов.
Перед отъездом лесника сошлись в одном: вышка – это какое-то очень мощное оружие. Может быть, даже страшное. Или самое страшное, которое когда-либо придумало человечество для своего гарантированного уничтожения. Потому-то о нем абсолютно ничего неизвестно.
И наверняка, у американцев есть что-то аналогичное, обладающее такой же страшной разрушительной силой.
К такому выводу они пришли, когда каждым было выпито пол-литра сорокоградусной спиртосодержащей жидкости, настоянной на бруснике. Брусника порой дает неожиданный эффект.
27.
Фабрика по производству солдат удачи или, как их еще называют, псов войны, произвела вторую попытку ликвидации списанного инструктора через неделю после предыдущей, оказавшейся безрезультатной. Промежуток времени между вычеркиванием из штатного расписания и из жизни затягивался.
Вряд ли это представляло какую-то опасность для клуба юных убийц, для его директора и для тех могущественных и невидимых сил, которые и основали дело. И постоянно вкладывают в него очень серьезные средства. Но они с лихвой покрываются выручкой от продажи диких гусей, как еще называют наемников. Потому что было понятно, что ветеран ВДВ, абсолютно одинокий волк, не связан ни с какими структурами, которые смогли бы хоть как-то воспрепятствовать деятельности преступной организации. Потому что данная преступная организация, несомненно, не только располагала очень значительными финансовыми ресурсами, но и запустила щупальца и в силовые органы, и в исполнительные, и в законодательные. В законодательные – это уж точно, со стопроцентной гарантией, поскольку депутатов у нас выбирает народ. А народ у нас доверчив, словно ребенок, которому достаточно показать пустую обертку от конфеты, чтобы вызвать мощный прилив оптимизма.
Охота на бывшего инструктора у них, видимо, расписана в методичках, включена в практическую часть обучения диких гусей. И Андрей Петрович, несомненно, не первый их учебный экспонат. Вначале отрабатываются наиболее примитивные методы устранения. Затем пошагово переходят к более сложным. И уже с привлечением более подготовленных псов войны. То есть из клуба следующего уровня, выпускного. В конце концов, отчаявшись добиться успеха малыми жертвами, эти уроды могут попытаться подорвать автобус вмести со всеми, кто в нем едет. Кто едет по своим самым разнообразным делам. Едет, не ведая, что это маршрут номер 666.
По логике развития сюжета, следующую попытку они должны были бы произвести в подъезде. Любой подъезд – это самое спокойное и безлюдное место в городе. Ну, разве что кроме утренних и вечерних часов, когда жильцы отправляются на работу и возвращаются с нее. Правда, этот механизм несколько подустарел. Поскольку сейчас мало кто работает. Ну, а работающие – все-таки остались еще и такие – далеко не всегда спешат к проходной к назначенному времени. Проходных уже практически не стало по причине закрытия заводов. Вовсю используется скользящий рабочий день. А то и вовсе удаленная работа, то есть надомная.
Андрей Петрович решил подыграть киллерам. То есть вернуться домой попозже, когда в подъезде гарантированно никого не будет. Ну, и определенный гуманизм в этом был, поскольку дело должно завершиться без случайных жертв.
Сценарий был примерно таким.
Один из киллеров находится в остановленном лифте этаже на пятом-шестом. Андрей Петрович вызывает лифт на первый этаж. Двери расползаются, и он получает пулю в лоб.
Второй киллер должен поджидать на лестничной площадке второго этажа. Если Андрей Петрович будет подниматься на свой четвертый по лестнице.
Впрочем, второй мог затаиться между четвертым и пятым этажами. И встретить объект, подлежащий уничтожению шквальным огнем.
В ту ночь, когда по прикидкам Андрея Петровича должно было все произойти, он у подъезда накрутил на Стечкина глушитель.
Приложил к домофону магнитный ключ и вошел.
Вошел предельно бдительно. Поскольку один из недоумков мог поджидать прямо у входной двери.
Однако у двери все было чисто.
Достав из кармана муляж гранаты, вызвал лифт.
Когда только начали разъезжаться в разные стороны створки, кинул внутрь муляж гранаты.
Однако из лифта никто, словно ошпаренный, не выскочил.
Начал потихоньку подниматься. Но при этом топал акцентированно.
И потихоньку приподнимал на отломанной ветке бейсболку.
Но и здесь все было чисто.
Никто не поджидал его и на четвертом этаже.
Схватка состоялась на следующий день. Точнее – ночь.
Вариант с муляжом гранаты сработал. Из лифта выскочил уже не сопливый подросток, а вполне зрелый человек лет двадцати двух – двадцати пяти. Жалко Андрею Петровичу его не было. Поэтому три пули успокоили несостоявшегося киллера навеки.
«Не я, так это сделал бы кто-то другой, – подумал ветеран ВДВ. – На какой-нибудь войне, куда его продали бы. И где он зарабатывал бы, убивая других. Не я его в это втянул. Но он – жертва. Не моя жертва, а неизбежная».
При этом сделал Андрей Петрович все так, чтобы не подставлять себя под огонь второго, который не замедлил в три прыжка перебраться с площадки второго этажа на межэтажную площадку. И сразу же начал бешеную стрельбу, надеясь парализовать волю объекта, посеять панику.
Но воля ветерана ВДВ была закалена в таких передрягах, что парализовать ее было невозможно, даже если бы директор бросил против него все свои ресурсы. Убить его, конечно, можно, но сломить волю – это была абсолютно невыполнимая задача.
Однако у этой бешеной стрельбы было четкое ограничение – арифметического характера. Магазин Макарова вмещал восемь патронов калибра 9х18 мм. И загнать в него еще хотя бы один не представлялось возможным ни практически, ни теоретически.
Правда, у киллера мог быть пистолет и другой системы. Например, как у Андрея Петровича, Стечкин с двадцатью патронами. Или австрийский «Глок» с семнадцатью. Однако ветеран ВДВ прекрасно знал ПМ «по голосу». Это был именно он.
Стоя за поворотом стены и периодически высовывая козырек бейсболки, чтобы раззадорить стрелка, Андрей Петрович досчитал до восьми.
После чего рванул влево. И на бегу метнул нож. Клинок вошел в горло и этого абсолютно несостоятельного киллера.
Швырять нож – это было, конечно, пижонство. Гораздо проще было бы воспользоваться Стечкиным. Он и сам не понял, для чего это сделал, потому что все произошло на автомате, когда центральная нервная система участвует в происходящем, лишь рассылая мышцам импульсы на сокращения с той или иной, необходимой, силой.
Вполне возможно, что он, осознав слабость противника, решил восстановить навыки метания ножа. И это было вполне безопасно. Потому что в случае неудачного броска у него оставалось время пару раз выстрелить из Стечкина, пока киллер будет вставлять полный магазин.
Вполне понятно, что во время поединка ни одна дверь не раскрылась. Поскольку никакого грохота от стрельбы не было. Стреляли – и он, и убитый киллер – из пистолетов с глушителями. Створки лифта, захлопываясь, громче лязгают.
А если и был бы грохот, то гарантированно никто не высунулся бы. Жизнь нынче дорога. Впрочем, как и во все времена. И даже самой никчемной, самой бесполезной жизнью принято дорожить.
Однако могли позвонить из-за закрытых дверей в полицию. Тогда, правда, она была еще милицией. Но не позвонили, поскольку еле уловимая возня в подъезде никого насторожить не могла.
Но вот наутро, когда кто-нибудь пойдет на работу (должен же в этом доме хоть один человек ходить на работу!), обнаружат и позвонят.
И будет расследование.
Андрею Петровичу этого не надо было.
Поэтому он, зайдя в квартиру, позвонил директору.
– Тут у меня в подъезде ваши люди набезобразничали.
– Удивлен, – откликнулся тот после продолжительной паузы. – Наши люди работают культурно. Мы им это внушаем с первых же дней подготовки.
– Хватит демагогии, – прервал его Андрей Петрович. – Думаю, не в ваших интересах, если утром в подъезде найдут два трупа. И начнется расследование. Так что придется убрать их. И прибраться как следует. Я свои гильзы убрал.
– Так вы их того, да? – но это прозвучало предельно фальшиво. А хотел ведь, мерзавец, сымитировать восторг.
– Да, того.
– Я вас сильно недооценивал. За вас можно было бы получить громадную цену на рынке солдат удачи! Может, все переиграем, а?
И тут Андрей Петрович послал его по вполне конкретному адресу.
Наутро, когда он выходил из подъезда, все было чистенько. Никаких следов произошедшей ночью трагедии.
Именно трагедии.
Причем трагедии национальной.
Дети, которые никогда не знали родителей, бросивших их на произвол судьбы, попадают в детский дом.
Попадают в начале девяностых, когда в стране в полном разгаре бандитское десятилетие.
В детском доме разруха и голод, потому что всё, поступающее в дом извне, немедленно и практически полностью разворовывается.
Вместо воспитателей садисты-надсмотрщики. Бесконечные побои и унижения. И не для поддержания порядка, а для удовольствия патологических уродов.
Детская среда в таких условиях – это клетка с крысами, где могут выжить сильнейшие, способные пожирать собратьев.
В общем, ад. В том самом виде ад, как его изображал Питер Брейгель Старший.
И тут появляется некая комиссия, которая производит отбор самых крепких детей. Лет девяти-десяти.
Им объявляют о результатах отбора. И некоторые собираются бежать. Потому что уверены, что их продали на внутренние органы. Потому что в их среде отбор может быть только отрицательным. То есть можно попасть только из одного ада в другой, еще более страшный.
Однако воспитателям-садистам за каждого мальчика положена небольшая денежка. И все попытки побегов жестоко пресекаются.
Но дети оказываются в прекрасных условиях. Они сыты, одеты, обуты. Над ними никто не издевается. Расселяют по два человека в комнате. Горячая вода. Туалет с водой, а не сквозящая зловонным холодом дырка в земле.
В общем, рай. Рай, как писали его в свое время многочисленные Народные художники России, Дагестана, Якутии, Сахалина…
Вскоре детей начинают обучать различным способам убийства.
Дальнейшее развитие сюжета прекрасно известно.
28.
Андрей Петрович решился наконец-то подняться на вышку. Посмотреть, что же там у нее наверху. Поскольку снизу совсем ничего не просматривалось. А бинокля у него не было.
Когда-то, когда он поверхностно осматривал конструкцию, посчитал, что ступеньки из двадцатимиллиметровой арматуры давно проржавели. И попытка взобраться на вышку чревата падением. Хорошо, если ступенька обломится на двухметровой высоте. Хотя, как прекрасно известно из закона бутерброда, вероятность падения возрастает по мере увеличения высоты подъема. Так что совершенно однозначно – всмятку.
Однако эти опасения оказались напрасными. Выяснилось, что ступеньки покрыты довольно толстым и очень прочным синтетическим веществом, похожим на эпоксидную смолу. Так что угроза сорваться и пролететь несколько сотен метров с ускорением свободного падения отпадала.
Хватило бы сил, потому что путь по вертикали куда более тяжел, чем по горизонтали.
Он выбрал абсолютно безветренный солнечный день. Однако было понятно, что наверху ветерок все равно будет, хоть и небольшой. И попрохладнее будет, чем внизу, где тепло поднимается от прогретой солнцем земли. Поэтому снарядился соответствующим образом. Надел осеннюю куртку. Перчатки – чтобы кожу на ладонях не сорвать. Легкие и удобные кроссовки.
В рюкзак из парашютного шелка положил фляжку с чаем, в который вбухал побольше сахара, для восстановления сил. И, на всякий случай, веревку. Вдруг обессилит, и надо будет закрепиться для отдыха.
Ну, и еще какие-то простейшие инструменты положил, сам не понимая, зачем это делает.
Начал подниматься. Максимально осторожно, не оставляя одновременно две ноги на одной ступеньке. Передвигал руками и ногами так, чтобы в каждый момент времени стоять ногами на разных ступеньках и держаться руками также за разные перекладины.
Такой стиль подъема был, конечно, более безопасен. Поскольку в случае отрыва от конструкции одной перекладины поднимающийся мог держаться за три оставшиеся. Не могли же они все сразу посыпаться, как костяшки домино.
Однако такой подъем требовал более значительных усилий. И метров через сто пятьдесят Андрею Петровичу пришлось передохнуть. Для восстановления сил немного отхлебнул из фляжки.
Привал, когда не к чему было привалиться, занял минут десять. За это время он изучал ответвления, которые отходили от вертикальной трубы, шедшей к вершине. Они были из какого-то другого металла, не из титана, из которого построили вышку. Металл был матовый, то есть не блестящий. И темноватый. Было очень похоже на какой-то сплав меди. Ничего удивительного в этом не было, потому что медь – это материал, широко использующийся в радиотехнике. То, что это радиотехнические элементы, подтверждало их крепление на изоляторах. Ответвления не были приварены к трубе.
Отдохнув, он двинулся дальше, ощущая, как ветерок начинает слегка холодить правую щеку. Хорошо еще, что солнце светило в спину, а не било в глаза. В противном случае подъем мог значительно осложниться.
Перекладины были надежными. Однако Андрей Петрович не стал упрощать технику подъема за счет снижения его безопасности. Это было для него одним из главных принципов: любые инструкции по технике безопасности написаны кровью, поэтому нелепо, каким бы ты ловким ни был, как бы высоко не оценивал свои возможности, их не соблюдать. Будь то на стройке, или в бою, или на заводе у станка, или в цирке под куполом.
Черед сто пятьдесят метров пришлось еще раз остановиться для отдыха. Здесь ответвления уже слегка отличались от нижних. Они были чуть короче. И потоньше. Еще одно отличие заключалось в том, что они были пустотелыми, то есть трубками. И ветер в них слегка посвистывал. Совсем слабо, снизу расслышать было невозможно.
Сама вышка к этой своей части «похудела» уже настолько, что Андрей Петрович мог бы дотянуться, находясь в ее центре, до боковых граней, скрепленных из титановых балок. Однако делать он этого не стал, прекрасно понимая, что любые лишние движения на такой высоте могут быть чреваты крайне печальными последствиями.
Последний участок дался ему с трудом. Потому что вышка уже вполне ощутимо покачивалась влево-вправо от ветрового напора.
«Видимо, при сильном ветре тут настоящая болтанка», – подумал Андрей Петрович.
И, наконец, он почти на самом верху.
Осмотрелся. Внизу маленькими квадратиками и прямоугольничками просматривались постройки. Вдаль простирался сплошной зеленый массив с редкими светлыми пятнами полян. Змеилась река. Не голубого, как на картах цвета, а была почти что черной.
Разглядел он и две деревни, совсем крохотные, домов, наверно, на десять-пятнадцать. Неподалеку от одной были какие-то постройки. Тут, видимо, раньше были коровники или еще что-то сельскохозяйственное. Но с упразднением колхозов в них отпала надобность, и они пришли в полную негодность.
В какой из деревень живет Федор? В той, что правее? Или в другой, за излучиной реки?
Наверху был бронированный ящик. И его дверцу также защищал от вскрытия кодовый замок. На передней стенке, в прикрытом толстом стеклом отверстии светился зеленый сигнальный светодиод.
Значит, вышка постоянно работает. Очень похоже, что это какое-то дежурное состояние, при котором аппаратура ожидает откуда-то извне сигнала на запуск.
А может, и не извне. Может, аппаратура вышки, запрятанная в бункер, что-то переваривает в своей утробе, перемалывает громадные массивы информации. И при достижении какого-то порога всё должно врубиться на полную мощность.
Андрей Петрович, не надеясь на успех, а так лишь, посмотреть, что будет, ткнул несколько кнопок кодового замка.
Внезапно в соседнем с зеленым светодиодом отверстии начал мигать красный свет. «Да, эта зараза шуток не понимает и шутников не любит, – подумал Андрей Петрович. – А ведь могла бы и током. Да так, что вниз дохлой вороной полетел бы».
Однако радоваться незлобивому характеру вышки было преждевременно. Вскоре он ощутил легкое покалывание кожи на лице. Сильнее всего реагировали наиболее чувствительные уши.
Покалывание медленно, но верно нарастало.
«А ведь она, зараза, в конце концов скинет, – с грустью подумал ветеран ВДВ. – Глупо погибать от своих».
И немедленно поспешил вниз. Можно сказать, даже побежал, насколько употребимо это слово при перемещении по вертикали.
Покалывание нарастало. Но до болевых ощущений было еще далеко. Хоть они и неминуемо приближались.
«Наверно, боль должна достичь такого уровня, что я уже не смогу ее переносить и брошусь вниз», – подумал Андрей Петрович. Но это была не паники. Это было трезвый анализ ситуации с попыткой нахождения какого-то спасительного решения.
Хоть решение было и без того понятно – как можно скорее спуститься.
Он уже был вынужден рисковать, сменив безопасную технику спуска на самую скоростную.
Где-то посередине пути почувствовал, что электризация воздуха начала уменьшаться. Покалывание стало ослабевать.
И в конце концов совсем прекратилось.
Стало понятно, что вышка хотела его не убить, а всего лишь отпугнуть. Что ей и удалось в полной мере.
Внизу он отдышался.
Что-то прояснилось. Но совсем немного.
Да, вполне возможно, что вышку построили в начале шестидесятых. Для металла это не возраст. До сих пор эксплуатируются стратегические бомбардировщики Ту-95, которые были построены примерно в то же время. А у них нагрузка побольше будет. Да и не из титана они сделаны, а из менее долговечного и прочного алюминия. Есть и просто фантастические долгожители. Андрей Петрович слышал, что на Черноморском флоте до сих пор плавает спасательное судно «Коммунар», которому недавно исполнилось сто лет. А ведь оно постоянно находится в агрессивной морской среде.
Однако с электроникой, которая управляет работой вышки, все было очень непонятно. Когда она создавалась, то все делалось на электронных лампах. А они очень недолговечны, быстро перегорают. Так что не могла электроника дожить до сегодняшнего дня.
Об этом, собственно, говорит и наличие наверху двух светодиодов – зеленого и красного. В шестидесятые годы никаких светодиодов не было. Вместо них использовались миниатюрные электрические лампочки, для индикации, а не для освещения. Так они горели, как спички, только и успевай менять.
Что из этого следует?
А то, что начинку вышки несколько раз меняли, то есть модернизировали. А иначе и быть не могло. Иначе бы вышка через некоторое время стала просто-напросто грудой бесполезного металла.
Вначале лампы заменили на транзисторы. Это произошло в конце шестидесятых годов.
В семидесятые годы вместо транзисторов были применены интегральные микросхемы.
Потом, в девяностые, наступила эпоха микропроцессоров. И теперь, наверняка, они в вышке всем и заправляют.
Правда, в последнее время могло опять произойти обновление аппаратуры. И не только аппаратуры, но и программного обеспечения. Военная техника на месте не стоит.
Эволюция вышки стала более-менее понятна.
Но ее функциональность по-прежнему была покрыта мраком и неизвестностью.
29.
Теперь ему следовало ожидать нападения на улице. С использованием автомобиля, когда из опускающегося бокового стекла высовывается ствол, естественно, автоматный, и начинает поливать свинцом. От этого непросто уберечься.
Еще неприятнее была бы встреча со снайпером, расположившимся где-нибудь на крыше или у раскрытого окна на последнем или предпоследнем этаже. Если снайпер профессиональный, то он уж точно не промахнется.
Однако тут существовал нюанс. Использование снайпера эффективно, если объект ведет относительно регулярный образ жизни. Если ежедневно приезжает на работу. Например, в банк. Или в театр. Хотя вряд ли для устранения актеров пользуются таким трудоемким делом, как стрельба по нему из снайперской винтовки. Актера гораздо проще подпоить в кабаке, а потом проломить голову половинкой кирпича. Дёшево и сердито.
У Андрея Петровича не было мест для обязательного в них появления, ежедневного. Поэтому лежать неделю на исходной позиции, вглядываясь в прицел, никто не станет. Ну, а если станет, то потребует за это фантастической оплаты.
Правда, одна точка все же была. Дом, откуда он ежедневно выходил. И куда возвращался ночевать.
Казалось бы, спастись от пули снайпера можно, появляясь перед дверью подъезда в темное время суток. Тому способствовало отвратительное освещение улицы.
Однако снайпер мог использовать инфракрасный прицел. То есть прибор ночного видения, который отображает контуры исходящего от человека или предмета тепла. И в нем человек виден совершенно замечательно. Видна его комплекция, рост, особенности походки.
Но лица-то не видно. И вполне возможно при таком раскладе застрелить случайного прохожего.
Но на это «но» было еще одно «но» – «контр-но». Андрей Петровича можно идентифицировать по сигналу лежащего в кармане телефона.
Допустим, снайпер напряженно всматривается в окуляр инфракрасного прицела. Появляется человек. Вроде комплекция как у объекта. И так же руками машет при ходьбе. Однако из центра, то есть где у них там находится станция отслеживания местоположения мобильников, никакие сигналы не поступают. Значит, это не клиент.
И в конце концов, когда проходит третий или пятый человек, в наушниках раздается: «Это он!» И тут уж снайпер начинает ласково жать на спусковой крючок. А потом еще раз – для гарантированного исполнения заказа.
Андрей Петрович решил не дергать бешеного пса за хвост. То есть играть по правилам, которые ему навязывались охотниками. Он обзавелся на рынке новым телефоном с левой симкой, оформленной неведомо на кого. А свой аккуратно засунул под сидение в такси, предварительно выключив звонок. Чтобы он круглые сутки колесил по городу, сбивая ищеек со следа. На некоторое время, конечно, сбивая. Этот финт они рано или поздно просекут.
При этом дома недельку, а то и больше появляться было нельзя. Пусть снайпер полежит на крыше до посинения, до полной потери ориентации во времени и в пространстве. А сам он будет ночевать в разных общагах за два доллара за сутки, меняя их через день.
Когда через три дня финт с мобильником был раскушен, охотники начали искать объект по традиционной схеме. То есть прощупывать его наиболее близких знакомых. Знакомых у Андрея Петровича, к которым он мог обратиться с просьбой спрятать его, было совсем немного. За пять дней они управились. Вполне понятно, что снайпер был снят с позиции еще раньше.
Стало понятно, что искать его надо в гостиницах или в общежитиях. В одной из гостиниц у них случилась большая неприятность. Действуя предельно нагло, они начали буквально вышибать информацию о постояльцах у администраторши, не привыкшей к грубому обращению. Ее гипертрофированное чувство собственного достоинства зиждилось на крыше. На очень могучей крыше, в роли которой выступало областное управление ФСБ.
Фээсбешники быстро примчались и начали допрос, что называется, с пристрастием. Кто такие и зачем суете нос, куда вам не положено? И как будете компенсировать моральный ущерб, причиненный уважаемой даме?
Вначале прикидывались сотрудниками строительного магната, известного в прошлом по кличке Бондарщик, который разыскивает пытающуюся наставить ему рога любовницу из местного драматического театра. Однако фээсбешники были профессионалами высокого класса, всю банду Бондарщика знали наперечет, на каждого из них было досье.
Пришлось рассказывать правду. Условную, конечно, правду, относительную. Мол, бывший инструктор клуба одаренных детей взял у дирекции крупный кредит, якобы на вставление восьми имплантантов, и решил сбежать в другой город с деньгами. Сразу сунуться на вокзал он не может, потому что там его поджидают. Вот он и мечется по гостиницам, заметая следы.
Угрозы для благополучия гостиницы они не представляли. Поэтому их отпустили, но с напутствиями. Напутствия ФСБ может давать очень весомые. Ну, и взыскали штраф в пользу оскорбленной администраторши. Поэтому в следующих местах временного поселения граждан они действовали уже более осмотрительно.
Было понятно, что бесконечно бегать от киллеров Андрею Петровичу не удастся. Ну, завалит он еще двоих. Но на их место придут еще двое. А то и больше, чтобы устроить групповую охоту.
Одно ветерану ВДВ было непонятно: почему же директор столь легко разбрасывается деньгами? Ведь за каждого из павших в борьбе за неправедное дело можно было бы получить очень солидные деньги.
Это у них такая выбраковка, что ли?
Парочку он все же завалил.
Было это рядом с общежитием, в котором они его вычислили. И поджидали неподалеку, стоя на трамвайной остановке.
Был поздний августовский вечер. Уже почти стемнело. На улице, по которой Андрей Петрович подходил к общаге, было безлюдно.
Он разглядел их издали. И решил проверить, для чего сбавил шаг. Потом наклонился, якобы завязывая шнурок. В это время мимо прокатил трамвай. Тут ходил только один трамвай, третий номер.
На остановке трамвай остановился и раскрыл двери. Вышли три человека – две женщины и мужчина. Но эти двое в трамвай не сели. Все было ясно, по его душу.
Стечкина он держал в кобуре подмышкой. То есть выхватить можно было мгновенно. Но без глушителя, как говорится, не до жиру, быть бы живу.
У этих двоих позиция была лучше. Один из них, накинув на согнутую руку плащ – действительно, в плаще по такой погоде было жарковато – держал под плащом пистолет.
Начинать надо было раньше них. И с безопасного расстояния, поскольку за пределами полусотни метров попасть из Макарова в человека в высшей степени затруднительно. У Стечкина же боевая дистанция в четыре раза больше.
Поэтому ветеран ВДВ, выхватив из-под подмышки пистолет, выстрелил первым. И это был проверочный выстрел, мимо цели. Если бы вдруг убежали, то это означало бы, что произошла ошибка. Значит, они не киллеры, а просто ждут кого-то, кто должен приехать на этом самом трамвае.
Но они открыли пальбу. Имея призрачные шансы на поражение цели на слишком большом удалении от нее. Стечкин Андрея Петровича поработал с куда большими результатами.
Расстреляв половину обоймы, он уложил обоих.
По-тихому убрать этих двоих, да еще и отмыть асфальт шампунем Mr. Proper не представлялось возможным. Поэтому Андрей Петрович не стал звонить директору. Шум был на всю округу. Да и свидетелей, наверняка, изрядно – многие прильнули к окнам посмотреть на возвращающиеся в городской обиход девяностые годы.
Вполне возможно, что кто-то достаточно, в деталях, разглядел ветерана ВДВ. И во время опознания укажет именно на него. Поэтому возвращаться в эту общагу было никак нельзя.
И он, потыкав пальцами в чистый, незасвеченный коммуникатор, отыскал новое общежитие на другом конце города.
Без проблем устроился на новом месте, заплатив за два дня вперед. Вошел в комнату, для чего пришлось включить свет, что могло потревожить соседей – их было пятеро. Однако никто не среагировал.
Это были вконец вымотавшиеся на работе мужчины средних лет, приехавшие в город на заработки. Кто из депрессивных регионов, где люди, брошенные на произвол судьбы, были вынуждены буквально бороться за жизнь, питаясь подножным кормом. Кто из Белоруссии и Украины, которым отделение от якобы высасывавшей из них все соки России пошло явно не на пользу. Были и из более отдаленных республик СНГ – таджики, киргизы, узбеки.
Андрей Петрович не вглядывался в лица спящих. Просто за две недели скитаний по общагам он прекрасно изучил этнический состав этих компактных мест проживания с минимальными удобствами. Правда, для некоторых условия были почти шикарными в сравнении с тем, что они имели на далекой родине. И они жили в таком положении и месяцами, и годами, не ропща на судьбу. Главное – была работа, за которую платили. И была возможность отправлять деньги семьям, чтобы не пухли с голоду.
Пухли – это, конечно, преувеличение, гипербола. Однако у них подрастали дети, которых они не видели уже не первый год. Им надо было обеспечивать нормальное питание, им нужна одежда, а также такие по тем меркам излишества, как мобильные телефоны, чтобы не чувствовали свою ущербность на фоне более успешных сверстников.
И они работали, работали, работали по законам дикого капитализма и по десять часов в день, и по двенадцать, и по четырнадцать. Работали, зачастую рискуя жизнью, поскольку работодатель не намерен тратить лишние деньги для обеспечения хотя бы минимальной безопасности труда.
Под дружный храп этих несчастных людей Андрей Петрович обдумывал сложившуюся ситуацию. Обдумывал, прекрасно понимая, что дела неминуемо идут к печальной развязке. В конце концов они его достанут. Не через три дня, так через неделю. Не через неделю, так через месяц. Не через месяц, так через три. Правда, три – это было явно многовато. Напор с их стороны будет постоянно нарастать. А профессионализм киллеров увеличиваться.
Надо было выходить из игры.
Но как?
Здесь, в городе, это было невозможно. Практически невозможно.
Но теоретически просматривался вариант ликвидации директора клуба. Если как следует поднапрячься, то ветеран ВДВ вполне мог справиться с этой задачей.
Однако это был бы самоубийственный вариант. Силы, могущественные силы, которые финансируют и курируют в стране систему школ диких гусей, несомненно, это привело бы в ярость. Они просто взбесились бы. Конечно, кратковременно, поскольку могущественные силы могут сохранять свое могущество, лишь имея холодную голову. И Андрея Петровича просто с землей сравняли бы. Его просто замуровали бы в бетон, из которого эти усталые храпящие мужчины делают фундаменты для домов.
Нет, этот вариант никак не подходил.
Оставалось только одно – валить из города. И чем дальше, тем лучше.
30.
В январе Вальтер стал неспокойным. Нервным, издерганным. На вожака посматривал с недоверием, искоса. Часто рычал во сне.
Было понятно, что он дозрел. Ему нужна была самка.
Андрей Петрович, конечно, предполагал, что когда-нибудь это случится. Иначе и быть не могло. Он вспомнил себя, такого же, как теперешний Вальтер, для которого все мироздание сжалось до размеров влагалища.
И он тоже точно так же метался, когда его изнутри начали разрывать гормоны. Резкие смены настроения. Иллюзии, как правило, беспочвенные. Первые нелепые попытки получить вожделенное.
Первой у него была женщина, опытная, почти увядающая по его семнадцатилетним представлениям. Ей было двадцать восемь. Разница в одиннадцать лет. Почти вечность, как ему вначале казалось. Однако в момент близости эта вечность расплавлялась, ее холод обращался мощным жаром, распалявшим любовников.
Но бесконечно это продолжаться не могло. Она, глядевшая на мир трезво с высоты своих уже тридцати лет, обрела счастье, которого милый Андрюша дать был не в состоянии. Счастье, как его понимают многие женщины, вступающие в брак. Ну, а тогда, почти полвека назад, замужество считали счастьем практически все девушки Советского Союза.
А потом у него была Люся, недолго. И Лена, чуть подольше.
И в конце концов он нашел ту единственную, которая на всю жизнь. Как он тогда считал.
Как показало будущее, считал ошибочно. Однако без иллюзий жизнь невозможна. И Андрей Петрович теперь, когда ему вся эта канитель, можно сказать, по барабану, никого и ни в чем не винит. Так встали в свое время звезды на небе. И нам не дано влиять на их ход.
Вскоре Вальтер исчез. Ясное дело, отправился на поиски счастья. То есть половозрелой волчихи, искать расположение которой необходимо, демонстрируя свои достоинства.
И это было, с одной стороны, честнее, чем у людей. С другой – куда более хлопотно. А то и вовсе опасно для жизни. Потому что расположение необходимо завоевывать в яростных схватках с соперниками. Когда в ход пускаются и клыки, и когти.
И в этих схватках Вальтеру должно быть несладко, совсем несладко. Поскольку он пока не еще успел как следует окрепнуть для этого дела. Не наросла у него еще мускулатура в полном объеме. Да и опыта было совсем мало. Хоть Андрей Петрович и не баловал его. Да, в последнее время он культивировал в нем охотничий инстинкт. И он уже почти самостоятельно обеспечивал себя пищей, выслеживая неподалеку от объекта не слишком крупного зверя и добывая его для пропитания. По этой части он был вполне состоятельным волком.
Однако схлестнуться с «соплеменниками» – это было совсем другим делом.
Был тут и еще один нюанс. Для волков он не мог не быть чужаком. Более того – существом загадочным. Потому что от него пахло человеческим жилищем. И надо было доказать волкам не только зубами и клыками, но и еще каким-то иным образом, что он волк.
Через пять дней он вернулся. Побитый. Израненный. С надорванным правым ухом. В двух местах на разных боках были вырваны изрядные клоки шерсти. Задняя лапа кровоточила, но, к счастью, не сильно.
Пришлось лечить. Хоть это было и непросто. Но волк доверял своему вожаку, и терпел обжигающее прикосновение к ранам смоченной зеленкой ваты.
– Тебе еще рано, – сказал Вальтеру Андрей Петрович. – Время еще не настало. Через год все будет нормально.
Да, к счастью, зверей желание распаляет до невменяемости не постоянно, не как людей. Все совершается в соответствии с природным циклом – один раз в год.
Ну, и Вальтеру, побитому и растерзанному, в общем, было сейчас вовсе не до этого.
Через год он пропал опять. На сей раз Андрей Петрович был уверен, что теперь у него все получится.
Через неделю он пришел. Важный, хоть и исхудавший.
И стал звать вожака за калитку.
Андрей Петрович вышел и увидел, что на почтительном расстоянии стоит волчиха. Получалось, что жена Вальтера.
Стоит и смотрит напряженно, готовая в любой момент кинуться прочь.
Расстояние было изрядным. И трудно было рассмотреть волчиху. То есть красивая ли?
Хотя в этом вопросе он абсолютно ничего не понимал.
– Хорошая, – сказал Андрей Петрович, – очень хорошая, поздравляю.
Слов этих Вальтер не знал. Но ему была понятна интонация, одобрительная.
Жену-то он привел. Но что дальше?
Ведь не станет же она жить на объекте. Несомненно, Вальтеру было непросто убедить ее даже поучаствовать в смотринах. На почтительном расстоянии.
Было понятно и то, что не расстанется он с нею. Слишком дорого она ему досталась.
К тому же, судя по счастливому взгляду Вальтера, – Андрей Петрович уже успел прекрасно изучить волчью мимику – смотрел на жену с обожанием. Нет, он с ней не расстанется ни при каких обстоятельствах.
Хоть и будет испытывать, на первых порах, некоторый дискомфорт от того, что необходимо уйти от вожака.
Был, конечно, еще один вариант, совершенно безумный – уйти вместе с ними в лес… Чувство юмора облегчает выход из всяческих критических обстоятельств.
– Ну, иди, – сказал наконец Андрей Петрович Вальтеру. – Иди и будь с нею счастлив. Я теперь тебе не вожак. Ты для нее вожак. Иди.
Вальтер все прекрасно понял.
И уверенно пошел в лес. Чтобы начать новую жизнь, в которой он пока еще не слишком разбирался.
Подойдя к волчихе, Вальтер обернулся и посмотрел на бывшего вожака прощальным взглядом.
Ветеран ВДВ вернулся к прежней жизни одинокого волка.
31.
Андрей Петрович женился рано. Как это тогда и было принято. Сразу после окончания училища, будучи новоиспеченным лейтенантом. Познакомились на танцах в Доме офицеров, куда рязанские барышни массово приходили в поисках прекрасного принца.
Да, в те времена в роли прекрасных принцев сплошь и рядом выступали молодые офицеры. И тут много элементов складывалось воедино.
Все они были статны и красивы. Особенно в офицерской форме. А в Рязани эти качества проявлялись особенно сильно, поскольку в городе готовили офицеров для воздушно-десантных войск, воинскую элиту.
Были мужественны и надежны. То есть в семье были не сопливыми подкаблучниками, а мужчинами, на которых можно опереться. И это во все времена было залогом семейного счастья, основанного на том, что главные вопросы решает муж. Командир в армии – он и лидер в доме. Стратегия, тактика, маневр, бесстрашие, верность слову – всё это в равной степени применимо и в ратном деле, и в быту.
Офицер, защищая родину, способен защитить жену и детей. К нему можно прислониться, ощущая теплоту и крепость мускулатуры и твердость характера.
Считалось при этом, что женихи, прошедшие в училище всестороннюю физическую подготовку, сильны и по мужской части. То есть в постели способны творить чудеса. Вряд ли это можно было отнести ко всем офицерам-десантникам, но так уж считали и в это верили. Верили и девицы на выданье. Верили и их мамаши, страстно желавшие, чтобы у дочерей жизнь сложилась наилучшим образом, а потому всячески наставлявшие их и предостерегавшие от ошибок, которые сами совершили в далекой молодости.
Немаловажной была и материальная сторона брака с офицером. В те времена армия была в стране на особо привилегированном положении. Тут были и прекрасные зарплаты. И множество льгот и надбавок. Компенсация продовольственного пайка. Доплата за выслугу лет. Надбавки за службу в отдаленных регионах. Само собой – за участие в боевых действиях, хоть это встречалось и нечасто. Но Андрей Петрович захватил несколько локальных войн. Все это было весьма существенно для семейного благополучия.
Правда, был один минус. Существенный и вполне конкретный. Офицеров порой перебрасывали из одного гарнизона в другой. И приходилось заново отстраивать семейный быт.
Был и здоровенный плюс. Как теперь выражаются, виртуальный. Многие барышни, выходившие замуж за молодых лейтенантов, мечтали, что когда-нибудь станут генеральшами. То есть впереди сияла яркая звезда надежды. Впрочем, со временем ее свет становился все более тусклым.
Андрей познакомился с Ирой, так звали его будущую жену, на танцах, приуроченных к майским праздникам. Блондинка, с веселыми кудряшками. Метр шестьдесят пять – метр шестьдесят семь. Руки изящные. Плечи теплые – не от прикосновения, это можно было определить визуально. Грудь, которую надежно скрывала блузка, – под самую шею – была скорее полной. То есть сексапильной. Плюс достаточно широкие бедра. И еще плюс – круглые коленки, тогда было модно коленки открывать. И окинув поверхностным взглядом лицо – в сексе это не самое главное, – он приступил к решительной осаде.
На том основании, что на танцы в Дом офицеров приходили не только для поисков женихов. Разведенки, значительно реже – молодые вдовушки искали тут сексуального партнера. Их в молодых офицерах интересовало прежде всего это дело. Поскольку, пристрастившись к этому самому делу за время скоротечного замужества, они не хотели полностью от него отказываться.
Однако у большинства из них была надежда на то, что сексуальные отношения со временем перерастут в более серьезные. А там, глядишь, дело дойдет и до свадьбы.
При этом иногда избиралась неверная стратегия. Претендентки на секс и последующее замужество всячески скрывали свое первое устремление, представая этакими гордыми недотрогами. Мол, они не падки на это дело. А потому якобы впоследствии будут верными женами. Но в результате не получали ни любовника, ни жениха.
Ира естественно, без каких бы то ни было демонстративных деклараций типа «я девушка честная!», вполне деликатно дала понять Андрею, что он зря рассчитывает на стремительную победу.
Андрей, соответственно, скорректировал манеру общения, отказавшись от лихих шуточек с подмигиванием и сползания правой руки с пояса черной юбки почти на ее середину.
И всмотрелся в ее лицо, обнаружив, что оно миловидно. Более того, оно ему нравится. Большие серые глаза были слегка подведены черным косметическим карандашом. Который надо перед нанесением теней слегка послюнявить. Взгляд открытый. Ну, может быть, с минимальным лукавством, без которого невозможно знакомство молодых разнополых людей. Прямой нос, пропорциональной лицу длины. Чуть приоткрытые губы с легкой светло-розовой подсветкой обнажали два ряда зубов без каких бы то ни было следов вмешательства в их первозданность советских дантистов. На подбородке была трогательная ямочка.
После первого танца Андрей галантно, под ручку, проводил Иру до противоположной стены зала. Можно было предположить, что по причине большого наплыва танцоров по случаю праздника все стулья будут заняты. Однако девушки избегали на них садиться, поскольку надо стоять, в полный рост, не пряча свои достоинства. И стоять поближе к противоположной стенке, где были курсанты и молодые офицеры-преподаватели. То есть была даже толчея, девушки из второго и третьих рядов лезли в первый.
Андрей и Ира сели. И продолжили разговор, начатый во время танца, пропустив следующий. Потом опять танцевали…
О чем говорят молодые люди при первом знакомстве? Как правило, об одном и том же. То есть каждый рассказывает свою историю, не углубляясь во времени дальше старших классов средней школы.
Ира родилась в Рязани. В школе увлекалась Сергеем Есениным, своим великим земляком. Писала стихи. Несколько раз сходила в городскую литературную студию. Но там ей не понравилось. Как она говорила, в студии собралось старичье, с которым было скучно. И писали они какие-то старческие беспомощные стихи, Есениным в них и не пахло.
Но, скорее, разочарование проистекало из того, что студийцы плохо приняли ее творчество, о чем она, естественно, не сказала Андрею. Да и сама себе в этом не признавалась.
Часто ездила в музей Сергея Александровича, в село Константиново. Как говорится, надышаться воздухом поэзии. Вот там, с истинными ценителями русской поэзии, совершившими паломничество в музей Есенина, можно было и общаться, и читать друг другу стихи. Атмосфера там особая.
После школы поступала в пединститут, сейчас он называется Университетом имени Есенина. Разумеется, на филологический факультет. Однако произошла осечка, Ира не добрала баллов на вступительных экзаменах.
Проработала год в строительной конторе, под крылышком у мамы, которая была бухгалтером. И опять подала документы в пединститут. И опять ей не хватило баллов. Если с сочинением и с экзаменом по литературе, то есть с профилирующими дисциплинами, у нее было все нормально, то английский и особенно история Ире давались сложнее. А на истории ей даже хотели поставить двойку, поскольку перепутала шестнадцатый и восемнадцатый пленумы ЦК КПСС и перечислила лишь малую часть главных итогов индустриализации страны.
Пришлось потерять еще один год. Но это было не страшно, поскольку девушек в армию не забирали. А под крылышком у мамы в строительной конторе было вполне комфортно. Работой ее не перегружали. Можно было при попустительстве вышестоящего начальства не только бегать занимать очередь за итальянскими сапогами или каким-то иным дефицитом, но и порой сходить в кино. Разумеется, не на каждый проходной фильм, а исключительно на шедевры. На «Мужчину и женщину», на «Королеву Шантеклера», на «Шербургские зонтики», на «А зори здесь тихие», на «Двое в городе», на «На романс о влюбленных», на «Рабу любви», на «Городской романс», на «Подсолнухи», на «Ночи Кабирии»…
На следующий год она наконец-то поступила. Но не в пединститут, а в библиотечный техникум. Собственно, разница была не столь и велика. Как в позитивных моментах, так и в негативных. Здесь она тоже была рядышком с любимой литературой. И это было хорошо. Но при этом после получения образования попадала в сугубо женский коллектив. А это, разумеется, было плохо, поскольку не было возможности встретить на работе суженого-ряженого.
Правда, со временем любовь и к литературе, и, в частности, к поэзии стала сходить на нет. Вдохновение все реже и реже посещало ее. И вскоре она совсем перестала писать стихи.
К моменту встречи с Андреем она уже год проработала в библиотеке. Работой была довольна. Вот с коллективом не слишком повезло. В нем не отыскалось для нее подружки, то есть незамужней сверстницы, с которой можно было бы поболтать о девичьем и посекретничать о заветном. Увы, возрастной диапазон коллег начинался от тридцати пяти и заканчивался пятьюдесятью четырьмя. Самая старшая была директоршей. Все были обременены семьями и воспитывали детей. А директорша так даже держала у себя на столе фотографии внука и внучки.
Так что научить Ирину жизни, подсказать ей что-то по части взаимоотношения с молодыми людьми было некому. Правда, некоторые пытались. Но следовать их советам было бы полным безумием, потому что они не были счастливы, хоть и уверяли всех в обратном. Ира же твердо знала, что они были несчастны. Нет, у нее все будет совсем по-другому.
Но все-таки советчики у нее были. Книги. И русская классическая литература. И зарубежная. И современная, как отечественная, так и зарубежная.
Ну, и последний штрих – касательно сексуального опыта. Никакого сексуального опыта у нее не было. Это в те времена было сплошь и рядом. А может быть, даже и в порядке вещей.
– А почитайте, что-нибудь, из своего, – попросил Андрей, когда провожал Иру после танцев домой.
– Ой, да ничего интересного, – сказала Ира. – Стихи как стихи.
– Но это же ваши стихи. Вот вы мне о себе рассказывали. Но стихи могут больше рассказать о человеке.
Она отнекивалась вовсе не потому, что считала свои стихи плохими. Нет. Просто, женское чутье подсказывало ей, что сейчас, в первый же вечер, этого делать не стоит. Потому что все стихи у нее были о любви. Лучше приберечь их на потом, когда она лучше узнает Андрея. Когда их отношения станут более крепкими. Ну, или, иными словами, когда проснется любовь.
– Нет, давайте я лучше Есенина почитаю. Кстати, а вы побывали уже в музее?
– В каком? – не понял Андрей.
– Ну, как же, в Константинове, там музей Сергея Александровича.
– Нет, – честно признался Андрей.
– Все, решено, – улыбнулась Ирина. – В следующий ваш выходной…
– Увольнение, – поправил ее курсант.
– Да, в увольнение туда и съездим.
Это был прекрасный ход – естественно, не напрягаясь, не выдумывая какой-нибудь нелепый повод, застолбить следующее свидание.
И Ирина прочитала с чувством, навыки декламации она успела наработать, выступая на Есенинских фестивалях:
Я всегда, когда глаза закрою,
Говорю: «Лишь сердце потревожь,
Жизнь – обман, но и она порою
Украшает радостями ложь.
Обратись лицом к седому небу,
По луне гадая о судьбе,
Успокойся, смертный, и не требуй
Правды той, что не нужна тебе».
Хорошо в черемуховой вьюге
Думать так, что эта жизнь – стезя
Пусть обманут легкие подруги,
Пусть изменят легкие друзья.
Пусть меня ласкают нежным словом,
Пусть острее бритвы злой язык, –
Я живу давно на все готовым,
Ко всему безжалостно привык.
Холодят мне душу эти выси,
Нет тепла от звездного огня.
Те, кого любил я, отреклися,
Кем я жил – забыли про меня.
Но и все ж, теснимый и гонимый,
Я, смотря с улыбкой на зарю,
На земле, мне близкой и любимой,
Эту жизнь за все благодарю.
Подошли к дому. Это была типовая блочная пятиэтажка, которых в шестидесятые годы понаставили по всей стране огромное количество. И это было величайшее благо – людей массово переселяли из коммуналок в однокомнатные квартиры.
– Вот здесь я и живу. Квартира восемнадцать.
И посмотрела на Андрея вопросительно.
Тот неправильно понял. И потянулся к девушке губами.
Ирина рассмеялась и приложила к губам Андрея указательный палец. Что означало «стоп-машина».
– Ничего не хотите спросить? – улыбаясь.
– Ах, да! – хлопнул себя ладонью по лбу Андрей. – Телефончик!
И она продиктовала шестизначный телефон библиотеки. Мобильников тогда не существовало. Да и дома телефоны, у которых надо было вращать диск указательным пальцем для набора номера, были далеко не у всех. Коммуникации были непростыми. Однако люди справлялись. Встречались в назначенном месте в назначенное время. Бродили по парку. Шли под венец. В смысле в ЗАГС. Жили. Рожали детей. Дожидались внуков. Умирали. Все главное совершалось примерно так же, как и сейчас.
Ирина ловко чмокнула Андрею в щеку, так быстро, что он ничего не понял. Рассмеялась и побежала к подъезду, звонко цокая каблучками туфель-лодочек об асфальт.
«Хорошая», – подумал Андрей.
Ну, или – «милая».
А может быть, – «клёвая» или «зашибись».
В точности он сейчас ту мысль не помнил.
Они действительно съездили в следующий раз в Константиново.
Потом было много чего – прогулки в парке, кино – здесь они уже целовались не по-детски, драмтеатр, в лодке на пруду… Заходил к ней в библиотеку, где пробудил в некоторых коллегах Ирины зависть.
А стихи свои Андрею она действительно читала.
Они ему, разумеется, понравились.
И, наконец, была свадьба, на которую приехали родители.
Вскоре Андрей окончил училище. Ирина уволилась из библиотеки. Попрощалась с родителями. Мама всплакнула. Отец на проводах особых эмоций не проявил. Молодые отправились в гарнизон.
32.
Все-таки телевизор был не совсем бесполезен. Порой Андрею Петровичу удавалось ухватить какой-то целостный кусок информационной программы. Так что кое-что из происходящего в стране и в мире он знал.
Российский президент укреплял страну, уделяя особое внимание созданию нового вооружения, которое было гораздо эффективнее, чем старое, созданное советскими конструкторами.
Русские и китайцы стали опять братьями навек. Как уже однажды было до конфликта на острове Даманский.
В Крыму торжествовали в связи с отсоединением от Украины.
Украина рвалась в Европу в вышиванках и с хоругвями ОУН-УПА, но безрезультатно.
Канцлер Германии радушно распахнула двери страны эмигрантам из мусульманских стран.
Эмигранты ощущали недостаток радушия и добирали недоданное собственными руками.
Немцы роптали.
Французы роптали более аргументировано, поскольку их начали резать.
В секторе Газа все было как всегда.
Шведы уже десять лет искали в прибрежных водах русскую подводную лодку.
Японцы сделали робота, который с блеском играл в театре кабуки.
В одной из стран Латинской Америки католическая церковь канонизировала Троцкого.
У лидера Северной Кореи родился сын, которого торжественно зарегистрировали в качестве следующего лидера в мавзолее его прадеда Ким Ир Сена.
Британские ученые установили, что рождаемость прямо пропорционально зависит от количества выпиваемого кофе.
Новоиспеченный американский президент наседал на Россию, словно медведь, пытаясь задавить страну санкциями.
Россия не сдавалась и укрепляла армию, грозя ответными санкциями.
Раньше, когда Андрей Петрович служил, такое не могло привидеться и в кошмарном сне. Штаты ходили по струнке. Порыкивали, конечно, но лишь один вид мощного русского штыка немедленно приводил их в чувство. Стоило какому-нибудь ржавому корыту под матрасным флагом с полусотней самолетов на нем продвинуться хотя бы на милю дальше, чем ему было позволено, как тут же вода вспенивалась винтами советских линкоров. Под водой мелькали смутные тени пары-тройки атомных подводных лодок, обнаживших острые зубы торпед с ядерными боеголовками. По небу на бреющем полете, чуть ли не задевая мачты, проносились истребители-бомбардировщики.
Ну, а советских голубых беретов, как черт ладана, боялись и американские, и английские, и французские спецназовцы. Это только в голливудских фильмах они изображены какими-то кудесниками, сверхлюдьми, способными в одиночку останавливать прорыв танковой бригады. Посмотрел он в Мозамбике на хваленых британских коммандос из SAS. Так те только увидали хмурых русских парней, тут же отстреляли по одному рожку, для отчета, и кинулись улепетывать от верной смерти.
До каких таких санкций мог додуматься Картер? Или Рейган? Или Буш? Правда, к Бушу Андрей Петрович относился с уважением – тот во время войны, и не шакальей Вьетнамской, а Второй мировой, был десантником в военно-воздушных частях. С этим бы Андрей Петрович мог договориться за столом переговоров. У Брежнева не особо получалось.
Какие-то отрывочные сведения долетали из Сирии. Война только началась, но наши дикторы как-то подозрительно бодро, взахлеб, рассказывали, сколько и чего разбомбили. Если им верить, то скоро всю Сирию сравняют с лицом земли. Но потерь, похоже, не было. Дай-то бог!
Андрей Петрович вспомнил вертолетчика, Петра, капитана. Видать, он там уже вовсю воюет на своем Ка-52. Молодой еще совсем, необстрелянный. Хотя воюют-то как раз молодые.
А старые войны придумывают. Целей тут много. Обкатать новое оружие. Обучить молодых боевым навыкам в условиях противостояния реальному, а не условному противнику. Получить еще одну здоровенную звезду на генеральские погоны. Вынудить какую-либо страну пойти на уступки в политических или экономических переговорах. Спасти от свержения «нашего сукиного сына» или посадить его в президентское кресло вместо «не нашего сукиного сына». Установить контроль над стратегически важным регионом, в котором можно с громадной эффективностью развивать национальный бизнес… Целей множество. И практически ни одна из них не совпадает с интересами молодых, которые воюют и гинут на войне.
Этот строй мыслей неизбежно выводил ветерана ВДВ на размышления о вышке. На попытки понять ее тайну. Какая роль ей отводится в будущей войне, по сравнению с которой все прежние войны будут казаться мордобоем в пивной?
Информации было мало. Совсем мало. В основном схоластические размышления. А к Сергею обращаться с вопросами было бессмысленно. Он уже как минимум один раз соврал, сказав, что эта штука давно нерабочая. И давно уже никого не интересует. И буквально тут же нагрянули ремонтники, которые запустили вышку в тестовом режиме. Да так, что чуть уши не поджарились.
Короче, Андрей Петрович мог выдвигать лишь версии, проверить которые не представлялось возможным. Версии могли быть завиральными, что-нибудь из разряда даже не научной фантастики, а фэнтези, где не принимаются в расчет физические законы. Но могли быть и реальными, выстроенными на базе строгой логики. О физике Андрей Петрович имел представление в должной мере. Вот с математикой было похуже. К настоящему моменту он ее изрядно подзабыл, что дало о себе знать, когда он пытался решать уравнения из привезенного Федором задачника.
Если исходить из того, что вышка – это элемент очень серьезного оружия, то, значит, надо искать концы в ракетных войсках стратегического назначения – РВСН.
Структура там такая. Приказ о запуске ракет с ядерными боеголовками, массированном или же ограниченном, поступает от верховного главнокомандующего, то есть от его чемоданчика, на центральный командный пункт. Оттуда рассылается на командные пункты дивизий РВСН. И далее распараллеливается на конкретные пусковые установки.
Спутники связи считаются ненадежными средствами для передачи столь важной информации. Потому что при подготовке сверхдержав к обмену ядерными ударами будет приведено в действие противоспутниковое оружие, оно есть и у нас, и у американцев. То есть все будет передаваться по кабелю. А уж этого самого военного кабеля в России уложено столько, что если его вытянуть в линию, то он достанет до Луны и вернется обратно. Это самый надежный канал. Радиосвязь, элементом которой является вышка, менее надежна. Поэтому она тут сбоку-припеку. То есть версия несостоятельная.
Собственно, тут есть еще одно несоответствие. Вышку почему-то обслуживает ВМФ. А должна бы какая-нибудь воинская часть, военнослужащие которой имеют в петлицах щит со скрещенными ракетами. Ну, или же связисты.
Была и еще одна неувязка. Если бы вышка все-таки принимала участие в передаче сигнала о пуске стратегических ракет, то она была бы в относительной близости – километров за сто – либо от командного пункта дивизии РВСН, либо от пусковых установок, шахт или же мобильных ракет, перемещающихся на колесных шасси. Потому что расстояние передачи радиосигнала в ультракоротковолновом диапазоне невелико. Но ничего этого поблизости нет и в помине. Это Андрей Петрович знал наверняка, отдав долгие годы армии.
Но, может быть, вышка играет какую-то экстренную роль? – продолжал думать Андрей Петрович, высаживая одну сигарету за другой.
А что тут может быть более экстренного, чем передача команды на уничтожение всего живого на планете? То есть когда часть живого уже уничтожена, а другую уничтожить «обычным» способом не получается. Тут-то и необходим экстренный режим при взаимном обмене ядерными ударами между Восточным и Западным полушариями.
Надо сказать, что это довольно близко к физиологии человека. То есть правое и левое полушария головного мозга, обмениваясь сокрушительными разрядами импульсов, генерируемых нейронами, уничтожают друг друга. Что приводит к смерти человека. Тут и созвучие есть подходящее, подчеркивающее родственность процессов. Нейтроны в бомбе вызывают цепную реакцию. Нейроны в мозге, в двух его половинках, в случае некоего психического катаклизма также сеют смерть. Тут и еще одна параллель – две половины мозга как две половины уранового заряда, при соединении которых достигается критическая масса вещества и начинается цепная реакция.
Все это Андрей Петрович прокрутил в голове. И остался доволен тем, что физику ядерных процессов помнит неплохо.
И тут его осенило. Использование вышки в экстренной ситуации – это «Мертвая рука». Да, он помнил, как в семидесятые годы на теоретических занятиях по оружию массового поражения подполковник из спецотдела рассказывал им об этой системе. «Мертвая рука» – это было неофициальное название. Как, например, в армии Ми-24 называют «крокодилом», а стратегический бомбардировщик Ту-160 – «белым лебедем».
Как же называлась эта самая «рука», вспоминал Андрей Петрович. «Перекоп»? «Перевал»? «Перегон»?.. Точно – «Периметр»!
Он должен был срабатывать в случае, когда противник уничтожил превентивным ядерным ударом все командные пункты и коммуникации между ними и пусковыми установками. Наши ответили – какие-то ракеты уже ушли на Америку. Но не все. И нет возможности ее добить, потому что тут уже Сахара, в которой горит даже песок.
И как же это должно срабатывать? – мучительно вспоминал Андрей Петрович. И кто выдает сигнал на запуск «Мертвой руки», если все командование мертво к чертовой бабушке?
Записывать в тетрадочку эту информацию, совсекретную, на занятиях было нельзя. Если бы записал, то было бы больше шансов все как следует вспомнить. Потому что записанное лучше откладывается в памяти, чем услышанное.
Он смутно припоминал, что должны запускаться какие-то сигнальные ракеты. И что по их команде производились пуски сохранившихся ракет с ядерными боеголовками, направленными на определенные цели в США.
Все это прорисовывалось как-то нечетко. У Андрея Петровича оставалось множество вопросов, на которые он не мог ответить из-за ограниченности информации. Поэтому было абсолютно непонятно, как сюда можно присобачить вышку. И можно ли?
На его счастье через день наведался Федор. Попили спирта, настоянного на рябине, прихваченной первым морозом. Закусили с аппетитом. Причем закусывал с аппетитом и лесник, несмотря на то, что у него начал барахлить нижний протез. Он все сокрушался – вот, мол, надо ехать в город к протезисту ремонтировать челюсть.
Перед расставанием Андрей Петрович попросил лесника подсобрать в интернете информацию о «Периметре», он же «Мертвая рука», отпечатать на принтере и подвезти на точку, особо не затягивая.
Тот поинтересовался – зачем? И к чему такая спешка?
И тут Андрею Петровичу пришлось соврать. Точнее – не раскрывать все свои карты. Поскольку если окажется, что он мыслит в верном направлении, то получится, что ветеран ВДВ разболтал секретную информацию. А он, прослужив долгие годы в армии, где от информации сплошь и рядом зависят жизни людей, относился к этому делу предельно серьезно.
Леснику он сказал, что ему удалось по телевизору услышать небольшой кусок передачи про «Мертвую руку». Вначале думал, что это какие-то фантазии. Что-нибудь из рассказов Конан Дойля или Эдгара По. Потом понял, что про реальное оружие. Причем когда-то ветерану ВДВ про него рассказывали в армии на спецподготовке. Вот и решил освежить в памяти.
Федор приехал через неделю. С отремонтированным протезом. По этому случаю пришлось опять выпивать. Хоть Андрею Петровичу и не терпелось поскорее погрузиться в изучение привезенных лесником листочков. Однако законы гостеприимства нарушать было нельзя. И ветеран ВДВ, подкладывая в миску новых грибков, делал вид, что слушает собеседника с неподдельным интересом.
– Да, кстати, – сказал Федор, – три дня назад видел твоего Вальтера.
– Ничего не путаешь?
– Да он был, точно. Ухо надорвано.
– Какое?
– Правое.
– Точно!
– Ну и вообще, морду-то я запомнил, когда у тебя гостевал. Но заматерел с тех пор – волчара, каких тут поискать!
– И как он, что? – возбудился Андрей Петрович.
– Волчиха при нем. И трое спиногрызов.
Андрей Петрович чуть было не ляпнул: «На него похожи?»
– Вначале, когда не успел разглядеть, – продолжил лесник, – дай, думаю, завалю. Избавлю лес от одного из его санитаров. А как пригляделся, думаю, что и меня за это дело завалит головорез в тельняшке, – рассмеялся Федор.
– Ну, а дальше-то что? Что дальше?
– А что дальше? Зубы оскалил и шустро так со своими в ближайшие кусты. Только его и видели. Привета тебе не передавал.
Это отвлекло Андрея Петровича от мыслей о «Мертвой руке». Он начал вспоминать, и как завоевывал авторитет Вальтера, и как защищал его от расправы волков, и как они вместе жили тут, как говорится, душа в душу… Точнее, по законам стаи. Вспомнил и про первый неудачный брачный опыт Вальтера. И про смотрины невесты, завершившиеся прощанием навсегда… Нет, выходит, что не навсегда.
Мысль о том, что у Вальтера все идет нормально, согревала Андрея Петровича дополнительно к сугреву от рябиновки.
Наконец-то Федор похлопал по бокам свой квадроцикл, как он это делал по привычке с тех пор, когда из средств передвижения в здешних краях использовались лишь лошади. Сел в седло. Завел свою одноцилиндровую конягу. Выжал сцепление. И погнал вонять в лесу бензином.
33.
Новоиспеченного лейтенанта ВДВ направили в Белоруссию, в небольшой районный городок, который лишь по скромным белорусским меркам и можно было называть городком. Скорее, это было село средних размеров с населением в полторы тысячи человек.
Куда Андрей и прибыл с молодой женой и с двумя чемоданами так называемого домашнего скарба, более половины которого составляли наряды Ирины. Если бы сейчас выставить все эти вещи на всеобщее обозрение, то люди глупые тыкали бы в них пальцем и гоготали. Люди же умные молча и незаметно для окружающих вздыхали бы.
В свое время в роли глупого человека выступил французский певец Ив Монтан, очаровавший своим неподражаемым голосом и благородной внешностью советских граждан, прежде всего, конечно же, женщин, во время гастролей по Советскому Союзу. К сожалению, благородство было лишь внешним. На его душевные качества оно не распространялось.
Во время гастролей французский певец в большом количестве закупал в московских универмагах женское нижнее белье. А, вернувшись на родину, устроил в Париже выставку всего этого. Разумеется, она имела громадный успех у тех парижан, которые склонны тыкать пальцем и гоготать. Люди противоположного душевного склада обходили выставку стороной и тихо вздыхали. Но в адрес не экспозиции, а своего соотечественника.
Таков был сотканный из противоречий французский певец Ив Монтан, царствиеемунебесное.
Для них началась новая жизнь. Скорее, конечно, для Ирины, а не для Андрея, поскольку он переместился из одной армейской среды в другую.
Разумеется, квартиру им не дали. Молодые холостые офицеры жили в гостинице, которая оплачивалась на очень льготных условиях. Андрею, человеку женатому, дали комнату в семейном общежитии, представлявшем собой жилище коридорного типа с общей кухней и общим санузлом.
Для него это было, конечно же, гораздо лучше, чем казарма. Ну, а молодая жена, естественно, сравнивала общежитие не с казармой, а с отдельной квартирой, в которой жила еще совсем недавно.
Однако все это были такие мелочи, пусть порой и нервировавшие, в сравнении с тем, что для них, искренне любящих друг друга людей, людей молодых, отрывается новая прекрасная жизнь.
Проблема с работой для Ирины неожиданно разрешилась самым наилучшим образом. Хоть в гарнизонной библиотеке штат и был полностью укомплектован, но ее взяли на полставки. Андрей получал вполне достаточно для нормальной жизни двух любящих друг друга людей, поскольку к шикарной, по советским меркам, жизни они приучены не были. Да и негде было пошиковать в белорусском захолустье? А полставки – сорок пять рублей – это было вполне нормально. Главное, что Ирина была при деле.
Правда, кто бы ей позволил быть не при деле? В Советском Союзе суды довольно энергично использовали при вынесении приговоров закон о тунеядстве. Поэтому все работающие люди были на воле и дышали полной грудью. А кто работать не хотел, тот отправлялся в тюрьму. Точнее в исправительно-трудовую колонию, где все равно приходилось работать. Причем работать в гораздо худших условиях и за гораздо меньшие деньги, чем это делали люди, работавшие на воле добровольно. В общем, партией и правительством этот вопрос был прекрасно продуман.
Андрей допоздна пропадал в части. Натаскивал молодых бойцов в своем взводе, которых он принял, так сказать, полуфабрикатными. Ну, плюс еще политзанятия, участия в смотрах, к которым надо было особо готовиться, и прочая армейская повседневность, вписанная в уставы, должностные инструкции и постоянно освежаемая разнообразными приказами министра обороны, каковым в те годы был Дмитрий Федорович Устинов, маршал Советского Союза, Герой Советского Союза, дважды Герой Социалистического Труда, кавалер одиннадцати орденов Ленина.
В библиотеке время текло совсем по иному – плавно, неторопливо. А порой оно и вовсе засыпало. И часика через полтора время вздрагивало, изумленно открывало глаза – а? что? где я?
Директором была Нина Артемьевна, жена майора Ковалева. Женщина сорока пяти лет, рассудительная, немного полноватая, но в пределах своей возрастной категории, и добрая к подчиненным. Собственно, как не быть доброй, когда в библиотеке был установлен добрый семейный обычай. То есть никто никому не завидовал в отличие от Рязани, поскольку все были при мужьях.
Нина Артемьевна, можно сказать, сидела на чемоданах. Потому что муж ожидал вызова в Академию имени Фрунзе для обучения с целью дальнейшего продвижения по служебной лестнице.
И Нину Артемьевну должна была заменить на посту директора Елена Семеновна, жена капитана Айвазяна. Было ей тридцать шесть. Была она кареглазой красавицей, хохотуньей и мастерицей по части домашних пирогов.
Соответственно, после утверждения Елены Семеновны на посту директора Ирина должна была переместиться на ее место. То есть начать работать на полную ставку.
А там, глядишь, приедет в полк какой-нибудь необстрелянный лейтенант с молодой женой. Айвазян, ставший майором, уедет на учебу в Москву со своей женой-красавицей, которая к тому времени немного пополнеет, но опять же в пределах своей возрастной категории. Молодая жена неизвестного лейтенанта, который будет уже слегка обстрелянным, получит полную ставку, а Ирина, к тому времени уже Ирина Анатольевна, станет директором библиотеки.
А там, глядишь, в полк приедет какой-нибудь необстрелянный лейтенант с молодой женой… Такой вот социальный лифт, казалось бы, запрограммированный на долгие годы, на десятилетия, на века.
На первых порах был большой наплыв посетителей. Офицеры под предлогом «что-нибудь стоящее почитать» приходили посмотреть на молодую жену взводного Климова. И просто так посмотреть. И пофлиртовать, но скорее для того, чтобы покрасоваться – самцы ведь в значительной степени распушают хвосты для самоутверждения, вот, мол, какой я молодец, какой ухарь! Ну, и чтобы не растерять навыки галантного обращения с женщинами.
Но были и такие, кто приходил, чтобы добиться результата. Эти были чистыми безумцами. И их было совсем немного. Буквально считанные единицы. Они вызывали у Ирины чувство омерзения.
И ведь происходило это отнюдь не от чувства, так сказать, голода. В городке офицеры пользовались у девушек, разведенок и молодых вдовушек большой популярностью. Как и в Рязани. Как и в других городах громадного Советского Союза, где располагались учебные военные заведения и размещались воинские части.
Эта популярность у женского пола распространялась не только на десантников, но и на танкистов, и на мотострелков, и на связистов, и на моряков, и на пограничников, и на воинов химической защиты, и на ракетчиков, и даже на геодезистов.
При этом существовала определенная иерархия. Если, скажем, выпускнице вуза предоставлялось право выбора, в какой город ехать по распределению, то с большой долей вероятности можно было ожидать, что она выберет Тамбов, где молодых парней учили на пилотов сверхзвуковых истребителей, а не Изборск, где в больших количествах служат воины-железнодорожники.
Все шло самым наилучшим образом. То есть семья, неразрывное целое, была счастлива. Что же касается каких-то бытовых мелочей, каких-то шероховатостей, не более того, то на них просто не обращали внимания.
В свободное время, хоть у молодого лейтенанта его было не слишком много, ходили в кино. Ездили на руины замка, которые сохранились с седых времен Речи Посполитой. Купались в озере. Наслаждались природой, которая в этой части Белоруссии была просто первозданной. Осенью выбирались в лес за грибами. Зимой подолгу ходили на лыжах, и Андрей оттирал Ирине замерзший нос и грел поцелуями щеки. А весной просто слушали оглашенное пение радующихся жизни птиц и лягушачьи хоры, возвещающие о свадебных радостях.
А потом он уехал на первую свою вону.
Его могли убить.
Она места себе не находила. Каждый день бегала в штаб – как они там? Все ли живы? Никто не ранен? Да, есть?! Но это не он?!
Он вернулся. Без единой царапины.
Но она уже по-новому смотрела на жизнь. На их будущую жизнь. И прочь гнала мысли о том, что может стать вдовой.
Потом была вторая война. И у них уже была дочка. Полуторагодовалая.
И не только Ирина могла стать вдовой, но и дочка – сиротой.
И это было еще страшнее.
Андрея не винила. Служба.
Подсознательно начинала винить себя, сама себе в этом боясь признаться.
Сама выбрала такую судьбу. Такое вполне вероятное будущее. Будущее своей дочери.
А потом был Афганистан. И это был сущий ад. Потому что оттуда начали приходить цинковые гробы.
Ирина вконец извелась. И это сказывалось на дочери, которая не могла понять, почему мама кричит на нее совершенно беспричинно. Почему плачет, а потом начинает осыпать поцелуями и ласками, столь бурными, что девочку это пугало.
Безмозглые идиотки, у которых мужей на войну не посылали, завидовали. Из Афгана присылают японские видеомагнитофоны, прочую технику, настоящие американские джинсы, другие шмотки, которые тут никому и не снились. Часть зарплаты начисляют в чеках, по которым можно отовариваться в валютных магазинах. И, вообще, за год можно на машину заработать. Ну, а риск, так это потому что профессия такая. Мы бы тоже по-человечески зажили, да только наших увальней не посылают…
Готова была расцарапать лица этим сукам. Но сдерживала себя, отворачивалась и молча уходила.
И ждала.
Ждала, сцепив зубы.
Но сколько человек может ждать, находясь на грани нервного срыва, если он не из прочной стали, которая идет на изготовление стволов для гаубиц?
Было это уже не в Белоруссии, а в России, куда Андрея Петровича перевели в восьмидесятом году.
Директором библиотеки Ирина Анатольевна так и не стала.
Как не стал генералом Андрей Петрович.
34.
Наконец-то руки дошли до листочков, которые привез лесник. Про систему «Периметр», которую на Западе прозвали «Мертвой рукой».
Андрей Петрович погрузился в чтение, сопоставляя теперешнюю общедоступную информацию с тем, что когда-то услышал на секретных занятиях по специальной подготовке.
Первое, на что он обратил внимание – это явное временное несоответствие. Лесник рассказывал, что вышку он помнит с незапамятных времен. А они у него начались с середины семидесятых годов, когда он приехал в свою деревню. В то же время один из разработчиков «Периметра», Владимир Ярынич, утверждал, что проектирование системы началось в 1974 году. А была она принята на вооружение в 1986 году. Вполне понятно, что этой информацией оголодавший инженер делился налево и направо где-то в начале девяностых, надеясь таким образом заработать денег на пропитание, а может быть, и получить американскую гринкарту. Что ему в конце концов и удалось в полной мере.
Принцип действия «Мертвой руки» исключал какое бы то ни было участие человека. Предполагалось, что в случае трагического для Советского Союза развития сюжета ядерного противостояния с США превентивный удар американцев может уничтожить все политическое, административное и военное руководство страны. При этом будут разрушены и все командные пункты, которые могут подавать закодированные сигналы на запуск межконтинентальных баллистических ракет с термоядерными боеголовками.
В это время должна будет пробудиться «Мертвая рука», находившаяся в спящем режиме. В качестве «будильника» выступает множество разбросанных по территории страны датчиков, фиксирующих мощные колебания земной коры, возникающие после взрывов американских боеголовок огромной мощности, резкое повышение радиоактивного фона и атмосферного давления. Информация от этой сети датчиков поступает в некий компьютер, обладающий зачатками искусственного интеллекта.
В случае, если компьютер обнаружит неопровержимые свидетельства того, что страна подверглась ядерному нападению, он должен активизировать механизм ответного удара. Для противника, который в это время считает, что дело сделано, что на территории, равной по площади одной шестой части земной суши, каковым был Советский Союз, нет ни одного живого человека, это было бы большой неожиданностью. Действительно, ни одного живого нет, но красную кнопку нажимает не живая, а мертвая рука.
По команде от компьютера в небо взлетает баллистическая ракета, которая пересекает всю территорию страны с запада на восток. То есть в обратном направлении. Но при этом она вооружена не кассетой ядерных боеголовок, а радиотехнической аппаратурой. Сигналы, распространяемые этой аппаратурой, запускают маршевые двигатели межконтинентальных баллистических ракет, и они устремляются в Западное полушарие, в США. Чтобы превратить и эту страну в радиоактивную пустыню, в которой также не осталось бы ни одного живого человека.
Понятно, что «ни одного живого человека» – это гипербола, преувеличение. Правильнее будет сказать, что оставшиеся в живых люди будут деморализованы, подавлены, многие сойдут с ума, даже если они и не будут ранены и не будут ощущать в первые часы полученную смертельную дозу радиации. То есть они будут неспособны к каким-либо осмысленным совместным действиям, к каковым относится нанесение противнику удара возмездия.
И дальше в интернетовской информации перечислялись ракеты, которые полетят на Америку по приказу «Мертвой руки».
«Воевода» шахтного базирования, которую в НАТО по причине ужаса от ее мощи прозвали «Сатаной».
«Тополь-М», хаотично перемещающиеся ракеты на колесных шасси по району патрулирования с целью сокрытия своего местоположения в каждый конкретный момент времени.
«Ярс», также мобильная ракета. Но она оснащена несколькими, до десяти, боеголовками, каждая из которых имеет свою конкретную цель, на которую и ориентируется при помощи многозвенной системы управления полетом.
«Рубеж» – дальнейшее развитие «Ярса», в котором доведена до совершенства способность преодолевать противоракетную оборону противника.
«Молодец» – ракета, которая скрытно перемещается в стандартном железнодорожном вагоне по железнодорожной сети страны и в час Ч стартует в направлении Нового света, чтобы навсегда погасить там свет.
Потом шла воздушная составляющая ядерной триады. Находящиеся в воздухе стратегические бомбардировщики Ту-95МС и Ту-160 по сигналу от «Мертвой руки» запускают сверхдальние крылатые ракеты с ядерной боеголовкой Х-55СМ и Х-102.
Замыкала список морская составляющая, которую представляли базирующиеся на атомных подводных стратегических ракетоносцах ракеты «Синева» и «Булава».
Кстати, ветеран ВДВ обратил внимание на то, что в момент, когда создавалась система «Периметр», некоторых ракет не было и в помине. Например, «Булавы», которую сделали для установки на совсем новых атомных лодках «Борей».
Что же, подумал Андрей Петрович, «Мертвая рука» и сейчас, что ли, работает? То есть опрашивает датчики, ждет, когда надо будет запускать сигнальную ракету…
Действительно, в 2009 году в статье американского журнала Wired со ссылкой на компетентные источники говорилось о том, что «Мертвая рука» функционирует до сих пор. И ждет момента, когда на беззащитных американцев русским можно будет обрушить всю мощь своего ядерного оружия.
Ну, тут было всё понятно, поскольку Wired – это, видимо, бульварная пресса. Таким образом издатели хотят пощекотать американцам нервы и увеличить количество подписчиков. Как говорится, бизнес, ничего личного.
Однако Федор оказался молодцом. Он отыскал про этот Wired и дал пояснение, что журнал выпускают серьезные компьютерщики из Сан-Франциско, за дешевыми сенсациями не гонятся.
И еще было про то, что в 2011 году командующий Ракетными войсками стратегического назначения Каракаев заявил, что система «Периметр» существует и находится на боевом дежурстве.
Это тоже было понятно. С некоторых пор, когда русские и американцы начали посматривать друг на друга через прицелы, каждая сторона считает своим долгом нагнать на противников побольше жути.
Андрей Петрович еще раз пробежался по списку ракет сверху вниз… И понял, что «Мертвая рука» не может запускать ракеты, находящиеся на подводных лодках.
По той простой причине, что вода не пропускает радиоволны, при помощи которых сигнальная ракета, работающая, вероятно, в диапазоне сантиметровых или дециметровых волн, передает команду пуска.
Значит, для морской триады существует какой-то иной способ управления, когда необходимо в экстренной ситуации, автоматически, без участия человека, сжечь Западное полушарие.
Размышления о технической стороне вопроса вполне естественно вывело Андрея Петровича на мысли о жизни. О полном ее уничтожении на планете.
И ему, только что прокрутившему в уме, как это будет сделано – что включится, куда передадутся сигналы, как с шахт пусковых установок слетят многотонные заслонки, словно пробки с бутылок пива, как из-под земли высунутся хищные морды, а затем и столпы ослепительного пламени включившихся маршевых двигателей первых ступеней, как все это понесется, с воем и ревом, через бесстрастный океан, как через двадцать минут на другой стороне планеты земля встанет на дыбы, начнет плавиться и гореть, как над несколько секунд назад беззаботными городами и усердно пыхтящими фермами вырастут гигантские радиоактивные грибы, как слижет с поверхности земли все живое и неживое адский ветер ударной волны – и ему стало страшно.
Он представил, как люди будут вспыхивать, словно снопы соломы. Как от бывших людей останутся лишь негативы, отпечатавшиеся на стенах редких уцелевших зданий.
Да, он убивал. Много убивал. Такую профессию он когда-то сам выбрал, никто не принуждал. Видел мучения людей, которых он убивал. Хоть и не стремился именно к этому. Порой ему было неприятно смотреть на затянувшуюся агонию. И он старался добить таких, хоть это порой и было ему не с руки, то есть могло повлечь опасность для самого себя.
Но, глядя на эти мучения, страшно ему никогда не было. Да и жалко тоже. Все они были врагами. Знали, на что шли. И если бы не он, так они его.
Но это было другое, совсем другое.
Тут:
Дети. Как успевшие родиться, так и те, что в утробе. Чумазые. В красивых легких платьицах. Со ссадинами на коленках. В очках. Со множеством заплетенных матерями косичек. На роликовых коньках. Склонившиеся над книжками. Увлеченно тыкающие пальцами в экраны айфонов. Безутешно плачущие по разным смехотворным поводам. Играющие в мяч. Настырные. Отрывающие у кукол руки и ноги. Лепящие из снега гномиков.
Женщины. Красавицы, дурнушки, молодые, старые ведьмы, божьи одуванчики, толстушки средних лет, сварливые мачехи, какие-нибудь беззаветные волонтерши, невесты Христовы, строгие боссы в юбках, чемпионки по волейболу, книжные черви, проститутки, партийные активистки… Всех в одну кучу, в адское пламя.
Работяги, инженеры, звезды бейсбола, наркодиллеры, брюхастые рантье, заливающиеся женским смехом, пожарники в сверкающих касках, нейрохирурги с руками пианистов, сутенеры, голливудские слизняки, вечные дети из интернатов для людей с задержкой развития, музыканты, всякие – во фраках и в татуировках, таксисты, официанты…
Дряхлые старики и старики вполне себе крепкие, старики, приволакивающие ногу при ходьбе и с трясущимися головами, словно клюющими зерна с блюдечка, старики радушные, подозрительные, злобные, избежавшие правосудия, со стекающей по подбородку слюной, молодящиеся, пожившие, но жизнью не насытившиеся…
И всех их заодно, в одном костре.
И пусть в этом костре будет одна десятая доля процента, нет, пусть одна тысячная процента тех подонков, которые этого действительно заслужили. Которые заслужили гораздо большего. Чтобы они умирали долгой мучительной смертью. А потом их оживляли бы. А потом опять, и опять, и опять… И так сто раз подряд, тысячу, бессчетное количество раз. Чтобы эта участь постигла именно тех, которые и устроили всемирный ядерный костер. Как там, так и здесь. Но почему вместе с ними должны сгореть все остальные?
Да, ветеран ВДВ многих убивал. Но за все время войны, и не одной, ему так и не попался ни один такой подонок. Которого необходимо убить сто раз подряд, и чтобы всякий раз он подыхал бы с особыми мучениями.
И ему стало горько и обидно.
Да, и с какой стати эта мертвая рука, принадлежащая чуждому искусственному интеллекту, должна распоряжаться жизнями живых людей. Из мести мертвых?
Мертвым людям этого уже будет не надо.
Мертвые будут уже озабочены другой проблемой – как произвести хорошее впечатление на Петра.
Но не вертолетчика, того уже тоже не будет.
Петра вратаря.
Но не Петра Чеха, вратаря футбольной сборной Чехии. Того тоже не будет.
А того, который с ключами от рая.
С этого момента Андрей Петрович начал ненавидеть вышку, люто.
Правда, он пока не знал наверняка, на что она способна.
35.
Андрей Петрович не стал даже майором. Хоть и служил честно, и воевал доблестно. Просто не стремился попадать в любимчики вышестоящего начальства. Порой был несдержан на слово, когда видел несправедливость. А без несправедливостей не получается даже в армии. Этого добра и там хватает.
Однажды, в Афгане, когда по дури, проистекавшей из гипертрофированного самомнения, ни за что ни про что погибла половина второго взвода, он избил полковника артиллеристов, который должен был поддерживать огнем наступление. Собственно, и не избил, а лишь пару раз врезал по наглой харе. Но удар у капитана ВДВ известно какой. Однако в рапорте было записано, что именно избил, что избил боевого офицера, полковника, неоднократно представленного к государственным наградам, избил на глазах у подчиненных…
Понятно, что его немедленно вычеркнули из списка на повышение звания. Так он не стал майором.
Но вполне мог загреметь под трибунал. Прокурорским сукам крайне важно было имитировать бурную деятельность. И для отчетности и, разумеется, для карьерного роста. Однако Андрея Петровича отстояли. Смогли отстоять. Правда, в значительной степени благодаря счастливому стечению обстоятельств.
Когда дело приняло совсем скверный для Андрея Петровича оборот, в Афганистан прилетел командующий ВДВ Сухоруков. Командир 103-й дивизии ВДВ Слюсарь, где служил Климов, после совещания доложил командующему о том, что его боевого офицера, одного из лучших, собираются отдать под трибунал за преступление, которое совершили артиллеристы.
Сухоруков был вспыльчив, окажись рядом говнюк-полковник или кто-то из прокурорского шакалья, то набил бы им морды…
В общем, Андрея Петровича отстояли.
Однако в его личном деле появилась соответствующая запись, которая для чиновников из управления по кадрам перевешивает любые ратные подвиги.
А в это время, когда в Афганистане вовсю гибли люди, отдавая, как тогда писали в газетах, интернациональный долг, в метрополии вовсю шла перестройка. И главным ее девизом был гедонизм. Гедонизм любой ценой. Естественно, цену должны платить окружающие гедонистов люди.
И Ирина пала его жертвой.
Ей тогда было уже тридцать пять. Однако на вид нельзя было дать и тридцати. Ее девичья красота не только не иссякла, но приумножилась.
И тут появился некий хорек. Красиво ухаживал. Был щедр, как ей тогда показалось, душой. Но то была щедрость лишь напускная, то есть денежная. И проистекала от того, что на хорька обрушился, казалось бы, неиссякаемый денежный поток. Хорек, точнее – Картузов, такой была его фамилия, создал кооператив по доставке в режиме 24/7 то ли презервативов, то ли туалетной бумаги.
Потом, когда скопилось деньжат, начал частично перенаправлять оборотные средства в основной фонд. То есть заказал на заводе металлоконструкций шесть будок и расставил их на самых бойких улицах, посадив в них шесть наемных работников, которые практически круглосуточно продавали спирт «Рояль» и пиво «Клинское», шоколадки «Сникерс» и «Марс», кока-колу и спрайт, сигареты «Мальборо» и «Кэмел», чипсы неизвестных производителей и одноразовые стаканчики.
При этом Картузов был человеком порядочным. Не в бизнесе, конечно. В личной жизни. Он был женат. Более того – у него было двое детей, мальчик и девочка. И он был ответственен перед семьей. Не мог бросить семью на произвол судьбы в это бурное время. При этом предвидел, что вскоре за бурным временем перестройки разразится еще более бурное время второй зари русского капитализма.
О своей порядочности по отношению к семье он честно рассказал Ирине сразу же после того, как овладел ею. Как женщиной.
О чем думала она? Вот в чем вопрос!
А она, в общем-то, ни о чем и не думала. В голове было такое кружение, словно ей семнадцать лет, и она только что выпила два бокала шампанского.
Она просто устала тянуть лямку соломенной вдовы, над которой постоянно висела реальная угроза стать вдовой. Вдовой без какого бы то ни было прилагательного.
А Картузов, черт возьми!, не только поил ее французским шампанским (неизвестного производителя), кормил икрой, красной и черной, что воскрешало девичьи воспоминания об одноименном фильме, где с блеском играли Жерар Филип и Даниэль Дарьё, но и декламировал Есенина, её Есенина:
Вы помните,
Вы всё, конечно, помните,
Как я стоял,
Приблизившись к стене,
Взволнованно ходили вы по комнате
И что-то резкое
В лицо бросали мне.
Вы говорили:
Нам пора расстаться,
Что вас измучила
Моя шальная жизнь,
Что вам пора за дело приниматься,
А мой удел –
Катиться дальше, вниз.
Любимая!
Меня вы не любили.
Не знали вы, что в сонмище людском
Я был, как лошадь, загнанная в мыле,
Пришпоренная смелым ездоком.
Не знали вы,
Что я в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь, что не пойму –
Куда несет нас рок событий.
Лицом к лицу
Лица не увидать.
Большое видится на расстоянье.
Когда кипит морская гладь,
Корабль в плачевном состоянье.
Земля – корабль!
Но кто-то вдруг
За новой жизнью, новой славой
В прямую гущу бурь и вьюг
Ее направил величаво.
Ну кто ж из нас на палубе большой
Не падал, не блевал и не ругался?
Их мало, с опытной душой,
Кто крепким в качке оставался.
Тогда и я,
Под дикий шум,
Но зрело знающий работу,
Спустился в корабельный трюм,
Чтоб не смотреть людскую рвоту.
Тот трюм был –
Русским кабаком.
И я склонился над стаканом,
Чтоб, не страдая ни о ком,
Себя сгубить
В угаре пьяном.
Любимая!
Я мучил вас,
У вас была тоска
В глазах усталых:
Что я пред вами напоказ
Себя растрачивал в скандалах.
Но вы не знали,
Что в сплошном дыму,
В развороченном бурей быте
С того и мучаюсь,
Что не пойму,
Куда несет нас рок событий…
Теперь года прошли.
Я в возрасте ином.
И чувствую и мыслю по-иному.
И говорю за праздничным вином:
Хвала и слава рулевому!
Сегодня я
В ударе нежных чувств.
Я вспомнил вашу грустную усталость.
И вот теперь
Я сообщить вам мчусь,
Каков я был
И что со мною сталось!
Любимая!
Сказать приятно мне:
Я избежал паденья с кручи.
Теперь в Советской стороне
Я самый яростный попутчик.
Я стал не тем,
Кем был тогда.
Не мучил бы я вас,
Как это было раньше.
За знамя вольности
И светлого труда
Готов идти хоть до Ламанша.
Простите мне…
Я знаю: вы не та –
Живете вы
С серьезным, умным мужем;
Что не нужна вам наша маета,
И сам я вам
Ни капельки не нужен.
Живите так,
Как вас ведет звезда,
Под кущей обновленной сени.
С приветствием,
Вас помнящий всегда
Знакомый ваш
Сергей Есенин.
Когда Андрей вернулся с войны, Ирине пришлось заново к нему привыкать. Более того, ей приходилось заново его узнавать. Потому что он после долгой кровавой мясорубки был уже другим.
И она была другая. Он это чувствовал. Но прочь гнал от себя какие бы то ни было подозрения.
А для нее их было двое. Правда, встречи с Картузовым все-таки резко ограничила. Но вырвать его из сердца с корнем было невозможно. Перезванивались, потому что и он новых встреч не добивался. У него серьезно заболела жена. А Картузов, как уже было сказано, был человеком порядочным.
В одно прекрасное утро – правда, это был уже вечер, когда Андрей понуро вернулся домой с безуспешных поисков работы – Ирина сказала, что выходит замуж.
Андрей расхохотался. Шутка была в духе какого-то британского комика, которого часто показывали по телевизору.
Но это была не шутка. Она действительно выходит замуж. А для этого ей нужен развод.
Он молчал.
Она начала рассказывать ему все. Более, конечно, про себя, потому что в периоды экспансии гедонизма все говорят и думают в основном о себе.
Рассказывала о том, как тяжело быть соломенной вдовой. Каково, укладывая спать дочку, гладя ее льняные волосы, думать о ее возможном сиротстве. Видеть вокруг себя счастливых женщин, у которых прекрасно складывается жизнь жен и матерей. Да, и про соблазны, которые нахлынули с началом перестройки, она, конечно, тоже честно рассказала. Умолчала, правда, про сны, которыми ее истязала требовательная плоть. Рассказать про это мужу, с которым расстаешься, это было бы как-то совсем по-животному.
И тут она встретила человека. Хорошего человека. Уверена, он и к дочери будет прекрасно относиться. Но он был несвободен. Недавно у него умерла жена. И теперь они могут пожениться. Чуть было не ляпнула: «Я без него жить не могу». Но Ирина была все-таки воспитана на хорошей литературе. Дурную на дух не переносила.
– Так ты дашь развод? – спросила она Андрея. И добавила, спохватившись: – Прости, пожалуйста.
– Духи победили и здесь, на родине, – сказал Андрей Петрович, тихо, словно из него выпустили весь воздух.
А что дочь? А дочь в это время росла сама по себе. Как и миллионы советских детей, которые в отрочестве узнали, что Ленин был в действительности гнусным старикашкой. И что можно состоять не в пионерской организации, а в неформальных группах, чтобы искать смысл жизни самостоятельно, а не по указке старых козлов и козлиц.
36.
Неспособность системы «Периметр» работать с подводными лодками вывела Андрея Петровича на мысль о том, что не случайно вышка находится в ведении ВМФ. Можно было небезосновательно предположить, что именно она отвечает за передачу сигнала на борт «Бореев», «Акул», «Кальмаров» и «Дельфинов», которые являются носителями стратегического ядерного оружия.
Он припомнил
из давнего своего военного прошлого, что с лодками все-таки можно поддерживать
радиосвязь. Но она односторонняя. Для этого используются сверхдлинные
радиоволны, которые можно получать за счет размещения нескольких антенн на
значительном расстоянии друг от друга. Лодки способны принимать такой сигнал.
Но для этого им надо подвсплывать на глубины порядка сотни
метров. На рабочей глубине подводных лодок, которая равна 400-
Однако связь на радиоволнах, имеющих длину в несколько километров и даже десятков километрах – это дело очень трудоемкое в инженерном плане. И у нас, и у американцев есть такие передатчики. Известно не только их расположение, но и технические параметры.
На наши лодки
работает 43-й узел связи ВМФ, расположенный в Белоруссии под Вилейкой и
занимающий площадь в
Все это Андрей Петрович узнал опять-таки из интернет-разысканий, которые по его просьбе провел лесник.
Было вполне понятно, что белорусский передатчик не может быть использован в качестве «Мертвой руки». Его расположение прекрасно известно, и на него, несомненно, уже нацелены две-три американские ракеты. Так что его разнесут в щепки в первую очередь.
А вот эта самая вологодская вышка, нигде не засветившаяся, не отмеченная на американских стратегических картах, вполне может быть «Мертвой морской рукой».
И вид из космоса у нее абсолютно «непрофильный». Во-первых, она одинокая. Во-вторых, не имеет каких-то далеко ответвляющихся конструкций. Действительно, прав был Федор, когда говорил: американцы прекрасно знают, что дурные русские по ошибке понастроили кучу всяческих «чудес света», пользоваться которыми невозможно. Вот они стоят и потихоньку ржавеют. Это раньше называлось системой социалистической экономики.
Да, но как же эта штука работает, если она существенно отличается от известных передатчиков сверхдальних волн? То есть торчит одинокий штырь. А нужны еще какие-то горизонтальные конструкции, думал ветеран ВДВ, имевший не слишком глубокие познания в радиотехнике.
Подсказка, которой он, правда, не смог воспользоваться в полной мере, пришла из-под шкафа для посуды и всякого кухонного скарба.
Андрей Петрович обронил за жигалку. Она повела себя самым подлым образом – ударившись о ботинок, юркнула под шкаф. Он взял палку подходящей длины и толщины. И начал ею шуровать в небольшом пространстве между полом и дном шкафа.
Зажигалка затаилась.
Первой вышла с поднятыми руками алюминиевая столовая ложка. Типичное разбазаривание казенного имущества.
Затем, не имея возможности скрежетать зубами в связи с отсутствием напарницы, появилась одинокая вставная челюсть. Что привело ветерана ВДВ в большое изумление: пытали они здесь раньше, что ли, кого-то?
Как-то неожиданно долго, вероятно, от стыда, прятался бюстгальтер. Ну, это, несомненно, случай на охоте, понял Андрей Петрович.
Явилась и беглянка – зажигалка неведомого китайского производителя.
Однако перед ее вызволением послышался какой-то странный шорох. Пришлось довольно долго и усердно загребать под шкафом палкой.
То оказалась тонкая ученическая тетрадка.
Тетрадка была почти полностью исписана формулами и расчетами. Изредка встречались куцые комментарии.
И он углубился в изучение формул. Что было для него сложновато.
Да, он помнил назначение греческих и латинских букв, которыми пестрили формулы. U– это напряжение, I – ток, R – сопротивление, L – индуктивность, C – емкость, измеряется в фарадах, точнее в пикофарадах и в микрофарадах. Знал, что λ– длина волны, а f– частота электрических колебаний. Ну, еще φ– это фазовый угол. Встречались какие-то константы. Разумеется, дело не обходилось без тригонометрии, описывающей периодические процессы.
После четвертой страницы он понял, что эта наука ему не по зубам. Потому что мощной волной поперли значки интегралов…
И тут Андрея Петровича осенило.
Нет, это было не математическое прозрение. Когда густой лес вдруг расступается, и за ним обнаруживается прозрачный кристалл, изнутри которого сияет идеальная гармония мироздания.
Андрей Петрович вдруг понял, что Борис, который тут был до него, – шпион.
Шпион, внедрившийся на сверхсекретный объект. Все здесь разнюхивал. Исследовал конструкцию вышки. Что-то прикидывал в этой тетрадке, пытаясь определить рабочие параметры комплекса – что она излучает, как излучает, велика ли дальность действия и так далее, и тому подобное.
А тетрадку держал под шкафом. Чтобы не разоблачили.
И тут Андрей Петрович вспомнил, что Федор, как-то рассказывая о Борисе, заявил, что «он как не русский». То есть на том основании, что не ел хлеба. Это было, конечно, слишком косвенное свидетельство, но все же…
Но вот что было непонятно. Зачем же он просил Федора привезти ему учебники по математике и физике, если сам был спецом в этом деле?
Выходит, что для отвода глаз. Если припрут к стенке, то нет, мол, я в вашей радиотехнике ни уха ни рыла, вот, решил освежить в памяти школьную программу чисто от безделья. А тетрадка эта – откуда ж мне знать, кто эти каракули выводил…
Действительно, записи в тетрадке были сделаны как-то странно. И не небрежно. И не старательно. А противоречиво с точки зрения естественной моторики человека. Некоторые буквы были выписаны с графической избыточностью, а некоторые надо было угадывать из-за слишком схематичного их написания. Несомненно, делая записи, Борис сознательно изменял почерк. Видимо их там, в Лэнгли, в штаб-квартире ЦРУ, учат и такой премудрости, как использование разных почерков.
Да, точно, ветеран ВДВ вспомнил, как два года назад наткнулся на какие-то листочки, в которых были решения примеров и математических задачек из курса средней школы. Посмотрел он их, повертел в руках да и пустил на растопку печки. Вот ведь как получилось – на сверхсекретном объекте не может быть мелочей. Всякая мелочь способна вытащить за собой вагон и маленькую тележку совсем не мелочей.
А вдруг, подумал он, это был не Борис, а кто-то еще? Надо бы копнуть историю объекта с помощью Федора поглубже.
Но факт остается фактом. И он в данный момент грубо и зримо находится в руках Андрея Петровича. Борис ли то был или кто-то другой, его предшественник, но он был разоблачен. В противном случае эта тетрадка сейчас находилась бы за океаном.
И что сделали с Борисом? Или с кем-то еще.
Шпионов, в случае их разоблачения, могут обменять на наших разоблаченных, которые работали за океаном. Но это в том случае, если собранная ими информация уже утекла за границу. Отсюда передавать информацию нельзя было ни практически, ни теоретически. Сажать такого агента в тюрьму было нельзя. Слишком велика опасность, что оттуда можно как-то связаться с резидентом.
Остается только ликвидировать.
Так, с Борисом было всё примерно понятно.
Оставалось проанализировать свою роль в этой хренотени.
Андрей Петрович небезосновательно рассудил, что сажать на объект кого-то из военных, кого-то из части, которой командовал Сергей, было нельзя. Во-первых, у такого человека будут какие-то представления о вышке, о ее предполагаемом назначении. Оказавшись здесь, он с большой долей вероятности начнет ее досконально изучать. И соберет какую-то информацию, пусть и скудную, которой сможет подло распорядиться после окончания службы, попав на гражданку. Заокеанским спецам важна любая информация, пусть и самая поверхностная. В разгар холодной войны иностранные агенты могли отвалить на «Жигули», а то и на «Волгу», за любой замусоленный обрывок чертежа, уже ненужный, в который заворачивали селедку. Да даже за штамп в чертеже, где можно было прочитать фамилию разработчика и главного инженера, утвердившего этот чертеж.
Сюда надо было сажать полного дурака, чтобы он сидел тут в полном неведении. И верил россказням сына боевого друга, который стал братом на афганской войне. Это во-первых.
А во-вторых, этот полный дурак должен тут так и остаться навсегда. И не иметь связей с внешнем миром. До самой смерти.
Андрей Петрович был вынужден согласиться, что он полностью соответствует двум этим требованиям. Во-первых, да, действительно, полный дурак. Во-вторых, ему уже не так уж далеко до семидесяти. И во внешнем мире у него нет ничего и никого, что заставило бы его вернуться к прежней жизни.
Однако они не все просчитали до конца. Полным дураком он был пять лет назад. Сейчас уже начал основательно прозревать…
И вдруг, вспомнив свои ощущения в момент осознания подробностей ядерного испепеления Америки, с изумлением понял, что у него возникло непреодолимое желание уничтожить вышку.
Стряхнул с себя наваждение. И начал прокручивать в уме хронику пятилетней давности.
Вспомнил, что среди киллеров, которых на него натравливал директор фабрики наемников, были два какие-то очень странные, сильно отличающиеся от всех предыдущих. Прежде всего, были они существенно старше. Под тридцать, а то и более того. И были они какие-то не слишком настойчивые, что ли.
Были они ловкими, чувствовался высочайший класс. И, конечно же, опыт. Могли задеть его выстрелом, когда он сплоховал, высунув из-за укрытия стены плечо чуть дальше, чем следовало. Но пуля ветерана ВДВ не достала, отрикошетив от стены чуть выше его плеча. И, опять же, он не смог ни одного их них достать. И даже тогда, когда один их них неожиданно открылся. Но он проделал финт, который в роте у Андрея Петровича называли «трясогузкой». Сами же его и придумали. Это была фантастика!
А потом вдруг один из них застонал, и они быстренько ретировались. Ветеран ВДВ поскреб в затылке и решил, что вдруг подвернул ногу. Да, такое бывает. Но, естественно, крайне редко.
Теперь Андрей Петрович понял, что его таким образом, вслед за директором, решили попрессовать. А директора осадили, вежливо намекнув, что если травля ветерана ВДВ продолжится, то у школы наемников и у ее руководства будут очень большие неприятности. Естественно, все это было проделано по инициативе дорогого Сереженьки. Чтобы выдавить дядю Андрея из города.
Действительно, тот случай оказался ключевым в принятии решения сделать ноги – побыстрее и подальше. А потом уж он приехал погостить к капитану второго ранга Сергею Алексеевичу Колыванову. Да так и остался навсегда на объекте, запрятанном в вологодских лесах.
Несомненно, какое-то время отставного капитана Климова просвечивали и прощупывали. Изучали личное дело. Заходили в наркологический диспансер. Съездили к бывшей жене и к дочери. Вполне возможно, что и с Ириной Степановной Солодовниковой побеседовали, пригласив ее попить кофе с круассанами. Вероятно, навестили и командира полка, в котором когда-то служил капитан. И кого-то из боевых товарищей из роты и батальона.
В вендиспансер, вероятно, не заходили.
В конце концов ветеран ВДВ стал для них прозрачен, как стакан газировки без сиропа за копейку в одна тысяча девятьсот семьдесят шестом году в жаркий летний день, когда по радио сообщили о сформировании в Италии правительства во главе с Джулио Андреотти.
Он полностью удовлетворял требованиям, которые на него возлагались государством.
И здесь, в лесу, он был для государства гораздо важнее, чем в восьмидесятые годы в далеком Афганистане.
Здесь ему предлагалось угробить не полсотни человек, не сотню и даже не тысячу, а триста миллионов. Одним махом.
Не самому, конечно.
Но при его непосредственном участии.
Пусть и косвенном.
«Да, это громадная ответственность!» – усмехнулся Андрей Петрович. Разумеется, саркастически.
37.
Вполне понятно, что ему необходимо продолжать быть полным дураком. Правда, теперь уже не быть, а притворяться.
Поэтому очередной вертолетный визит горе-охотников во главе с тем же самым генералом, но уже с другими девицами он обустроил как обычно. Собрал что-то на стол. Натопил баньку.
Ожидал окончания отдаленной автоматной стрельбы, покуривая, сидя в теньке.
Был август, но погода и не думала заворачивать в сторону предосенней задумчивости. Хоть давно уже и прошел Ильин день, но солнце по-прежнему жарило с бездумной июльской расточительностью. На небе было ни облачка. Разве что в лесу стало тихо. Еще можно было купаться в озере, что он иногда и делал, протопав километров пять в одну сторону и столько же и обратно. Но впору было возвращаться к прохладной воде, поскольку тельняшка на спине была опять мокрая.
Для грибов время еще не подошло. Да и не столь они ему были и нужны. Накинувшись на это дело в первые годы, он столько их насушил, что еще лет на пять вперед хватит. Да и клюква не поспела для настойки. Дров он еще в июле заготовил на зиму. Так что в лесу ему делать было нечего.
Теперь все его мысли занимала вышка.
Ходил вокруг. В тысячный раз все осматривал. Соображал. Тетрадка с формулами подкинула ему новый материал для создания новых версий. И по мере продвижения вперед они становились все более реалистичными.
Внезапно с запада на восток начал протягиваться легкий ветерок. Не у земли, а в кронах деревьев.
Наконец-то, подумал Андрей Петрович, погода опомнилась, скоро, видать, в норму придет.
Внезапно вспомнил Вальтера. Как он там? Наверно, совсем заматерел. Да и волчата должны уже подрасти.
С Вальтером все получилось просто здорово. Напрасно переживал, что не сумеет устроиться в лесу после четырех лет жизни с человеком.
Может, от меня, подумал Андрей Петрович, поднабрался ума, который понадобился ему для адаптации. Я же с ним разговаривал как с равным. Он же все прекрасно понимает. Вот и усвоил уроки одинокого старого волка, которые пригодились в лесу волку молодому, начинающему жизнь.
Стрельба смолкла. Через некоторое время появились и охотники. Как обычно, возбужденные, словно битву при Ватерлоо выиграли.
Впереди, разумеется, генерал. По чину положено. Замыкали процессию девицы. На сей раз их было трое. Сергей где-то в середине колонны.
– Петрович, кого мы сейчас завалили! Матерый, зараза! – потирая руки, пробасил генерал.
– Не мы, а вы, товарищ генерал, – поправил генерала какой-то штатский.
– Да, из волчар волчара!
Это был Вальтер. Он глядел на своего бывшего вожака – и дальше, сквозь него, в вечность – остывшим взглядом. Абсолютно безучастным. Из уголка рта стекала еще не успевшая запечься струйка крови. Клыки были все такие же – слегка желтоватые, крепкие, способные перекусить лосиную лодыжку. И когти на передних лапах были столь же остры. С легкостью выпустили бы генералу кишки.
Чуть надорвано правое ухо. Как память о его первом неудачном сватовстве.
Автоматной очередью ему разворотило левый бок. Там, где сердце. Видимо, смерть была мгновенной, не мучительной. Хоть тут повезло…
Андрею Петровичу захотелось завыть…
– Я, значит, выхожу, а он стоит, смотрит, – разглагольствовал генерал, жестикулируя, – вскидываю…
Но договорить ему Андрей Петрович не дал. Левой, а потом правой, так, что у генерала что-то хлюпнуло внутри, и он отлетел метра на четыре. Хоть и был боровом.
Тут же со всех сторон на Андрея Петровича навалились, повисли, уткнули в живот ствол.
А он рычал. Рычал по-настоящему. Чтобы это понял Вальтер, рычал на его языке, говорят, что сразу после смерти они не уходят, а присутствуют где-то рядом, все видят, все слышат, рычал страшно, так, когда хотят перегрызть врагу горло…
Генерал, поднявшись, ошалело шарил по бедру рукой, пытаясь найти отсутствующую кобуру. Шарил, матерясь…
Эта статическая сцена продолжалась минуты две. После чего все ее участники обмякли, более не в силах выдерживать запредельное напряжение. Скорее, психическое, чем физическое.
Сергей отвел генерала в сторонку и начал тихо ему что-то говорить.
Да, конечно, кавторанг знал о волке, но он не мог предположить, насколько этот старый дурень к нему привязался. Так что реакция вполне ожидаемая. И говорит в пользу отставного капитана, в пользу его душевных качеств, среди которых главной оказывается преданность. А он, кавторанг, конечно, волка не знал, что называется, в лицо не видел. Кабы знал, то, конечно же, мы его не принесли бы сюда, скрыли бы от ветерана ВДВ результаты неудачной охоты.
Генерал подлецом не был. Он все прекрасно понял. Понял и старого солдата. Более того, даже одобрил его реакцию. Разумеется, скрыв от других это одобрение.
Разошлись.
В разные стороны.
Во избежание.
Разумеется, никакого застолья не было. А уж тем более никакой баньки.
Быстро собрались. Покидали все в вертолет. И улетели.
Перед отлетом генерал все же подошел к Аркадию Петровичу:
– Прости, солдат.
– Бог простит.
Аркадий Петрович остался вдвоем с Вальтером.
Теперь он казнил себя.
Если бы тогда…
Но жизнь не знает и знать не хочет сослагательных наклонений.
В ее коробке передач нет заднего хода.
Она летит вперед, только вперед.
Потому что сзади ее преследует смерть.
Только вперед.
38.
Он видел много смертей. Столько, что не у всякого выдержала бы психика.
Но хоронил немногих. Можно пересчитать по пальцам одной руки, той, на которой расположен палец, дергающий спусковой крючок автомата Калашникова.
Потому что на войне не хоронят. Убитых отправляют на родину, где они становятся павшими. Для оплакивания родными и близкими.
На войне нельзя хоронить, потому что это уже будет быт. Могилы как объект привязанности. Привязанность отвлекает. Этого бойцу нельзя. На войне нет быта, не должно быть.
Мертвых увозят на другой материк. Даже на другую планету, каковой является родина, где мир. Где любое убийство – экстренный случай, караемый законом.
А на войне совсем другие законы, всё другое. Время движется с другой скоростью. Состав воздуха другой. Другие силы, включая силу тяготения. Где оно не всемирное, а ограниченного применения, то есть военное.
В старших классах как-то незаметно для него ушли бабушка и дедушка. Именно в такой последовательности и с интервалом меньше года. Они были родителями матери. У отца родителей не было. Ну, то есть они не совпали с периодом осмысленного существования Андрея. А потому их и никогда не было.
Жили они отдельно, и о родителях матери Андрей мало что знал. Точнее, не интересовался – как они и что. Просто знал, что они есть. И мыли о том, что их может не быть, ни разу его не посещали. Если бы был попристальнее, то мог бы по поведению матери понять, что там – у ее родителей – все очень плохо, все стремительно приближается к неизбежному финалу.
Это были его первые похороны. Но они не сильно на него повлияли. Он, по сути, не понял, что человек смертен. Не разумом, а сердцем не понял. Эти похороны не стали для него чем-то вроде просветления, которое снизошло на принца Гаутаму при виде умершего человека. Благодаря чему принц стал Буддой.
Андрей был будущим воином, а не мыслителем. Поэтому сила воздействия не стала для него слишком значительной. Сгорбившиеся старики, стоявшие у гроба, мать с набухшим от слез лицом, родня, собравшаяся по этому важному поводу из других городов страны – все это было для Андрея скорее необычно, чем таило в себе глубокий потаенный смысл.
Потом хоронил Лёху Колыванова, у которого отсрочка от смерти длилась почти пятнадцать лет.
Сравнительно недавно ушли друг за другом отец и мать. Этим было уже пора. И никакого громадного горя тут не было и не могло быть. Поскольку почти до девяноста дожили, опекаемые младшей сестрой в далеком городе.
В связи с куцым похоронным опытом Андрей Петрович имел смутные представления о традициях и ритуале. Так, в очень общих чертах. Гроб. Все проходят мимо. Самые близкие целуют. Остальные касаются рукой гроба. Цветочки. Их потом втыкают в могилу, типа клумбы. Да, священник кадилом машет и торопливо зачитывает из книги. Все, ну, или почти все, постоянно перекрещиваются. Правда, когда дедушку с бабушкой хоронили, никакого священника не было. После кладбища все усаживаются за столы, выпивают, закусывают. Тосты… Нет, не тосты, а воспоминания об усопшем, характеризующие его с лучшей стороны… Что еще? Вроде бы надо зеркала занавешивать. И ставить для покойника прибор – рюмку с хлебушком сверху… Еще крест на могилу… Больше Андрей Петрович про это дело ничего не знал…
Нет, знал, потому что Лёху Колыванова хоронили как боевого офицера. Там дополнительно был почетный караул из солдатиков. Перед гробом несли награды, а у него их было будь здоров сколько. Ну и три залпа из автоматов над закопанной могилой.
Вальтера надо было похоронить. Разумеется, не как человека. Андрей Петрович просто выкопал яму глубиной метра в полтора. И попросторнее, чтобы волку было в ней свободно лежать. Зачем? Ну, так тому, что умершему человеку непременно нужен гроб, логического объяснения тоже не существует. У Андрея Петровича были свои представления относительно посмертных почестей, которые следует отдавать тем, кто ему особенно близок. Был близок. Младший брат по стае.
Выбрал место подальше от жилого блока, неподалеку от забора в северной оконечности зоны. Все-таки живые и мертвые не должны находиться поблизости друг от друга.
Копал сосредоточенно, вглядываясь в постепенно загустевающий мрак ямы, которая медленно углублялась. Подравнивал штыком лопаты стенки. Нажимал левым сапогом на лопату, вскрывая новый слой. А потом подчищал комья земли, держа черенок лопаты под острым углом относительно горизонтальной плоскости.
Лишь раз прервался, чтобы покурить. При этом смотрел не вперед, ни по сторонам, и вверх не смотрел, на безбрежное зеленое море, смыкающихся крон деревьев. Смотрел под ноги, в ту самую точку, где через пять минут затоптал окурок каблуком сапога.
А Вальтер в это время лежал под навесом, накрытый брезентом.
Было жарко. И Андрей Петрович по этой причине решил не затягивать с… похоронами? закапыванием? преданием земле? Нет, никакого конкретного слова для описания того, что он делает, он не подбирал. Просто, постепенно углубляясь, копал землю, сбрасывая ее лопатой у края ямы.
Потом пошел за Вальтером. Он был тяжелым. «Наверно, первый полусредний вес, – вспомнил Андрей Петрович шкалу весовых категорий в боксе, которым занимался в далекой юности. – А может, и полусредний».
Он положил Вальтера на брезент, как это неоднократно делал в Афганистане, и поволок его к месту последнего пристанища. Ну, или вечного покоя. В терминологии он не разбирался.
Аккуратно, подняв Вальтера на руки, спускаясь по ступеням, которые предусмотрительно приготовил, опустил его на дно. Уложил на тот бок, который был разворочен. Подержал ладонь на лбу, который был холодным, несмотря на жару под тридцать.
Поднялся.
И засыпал, стараясь не смотреть, как вздрагивает тело волка, когда в него ударяются комья земли.
Сверху воткнул полутораметровый обрезок полудюймовой трубы. А позже посадил рядом маленькую елку. Её он пересадил из леса.
За елкой, разумеется, далеко не ходил. Выбрал поблизости от забора ровненькую, высотой около метра. Как говорится, к иголке иголочка. Росла она на небольшом бугорке. Так что выкопать оказалось совсем не сложно.
Но росла она как-то странно. Во-первых, в этом месте почва была очень податливой, мягкой. Во-вторых, здесь не было обычного для леса переплетения корней. Не было подземной битвы за жизнь, когда каждое деревце, каждый куст стремится захватить побольше пространства, чтобы сосать из земли необходимые для роста и нормального развития питательные соки.
Елку он выкопал. Вернулся на объект. Посадил рядом с Вальтером. Полил водой, чтобы лучше прижилась.
И призадумался.
Что же это место такое странное?
Решил вернуться и продолжить раскопки.
Вскоре начали попадаться обрубленные корни. Не слишком большие, видимо справлялись лопатой, без помощи топора.
На глубине примерно в метр почва начала пружинить.
Стало ощущаться какое-то чавканье внутри ямы. А это, несомненно, была яма, кем-то и для чего-то вырытая.
Вскоре из-под земли шибануло смрадом. Сразу, резко, когда он выковырял влажный ком земли.
Бросать нельзя было. Поскольку очень уж это все загадочно. Зловеще загадочно.
Пересиливая себя, Андрей Петрович начал остервенело выкидывать с глубины землю…
Вскоре вскрылся труп. Да, именно труп, его небольшой фрагмент – или часть живота, или спины. Труп человека. Потому что поверху была частично разложившаяся какая-то материя – или рубашка, или куртка.
Все было ясно. Дальше можно было не копать.
И Андрей Петрович начал, часто орудуя лопатой, закидывать землей этот трупный смрад.
С громадной долей вероятности можно было предположить, что это Борис. Точнее – то, что от него осталось.
«Как собаку какую, – подумал Андрей Петрович, закончив работу. – Не могли глубже закопать».
И тут же в сознании вспыхнула совершенно дикая мысль: надо им заранее сообщить, чтобы меня поглубже. Чтобы как человека.
Правда, они, похоже, не люди – здесь, в лесу.
Дома, с семьями, в армейском кругу, на улице, в магазинах и в ресторанах, на утренниках в детских садах, куда ходят их сынки и дочки, в поездах и самолетах, на море летом и на катке зимой, на медосмотрах у врачей и в цветочных магазинчиках, несомненно, они совсем другие.
Дома, на городских кладбищах, – траурный караул, награды на подушечках, три залпа над могилой.
Здесь мелкая собачья яма. Без каких-либо опознавательных знаков. И, разумеется, без единой эмоции. Так копают яму для дачного нужника.
39.
Андрей Петрович опять погрузился в тайнопись тетрадки, которая осталась от Бориса. Поняв, что справедливость непонятных формул и густой лес математических выкладок проверить он не в состоянии, сосредоточился на результатах. И на некоторых, крайне редких, словесных комментариях.
Как правило, они были малозначащего характера: «исходя из», «на основании второго закона термодинамики», «аппроксимируя полученные результаты», «согласно теореме Фурье», «предположим, что»…
И вдруг наткнулся на «ГЕНИАЛЬНО!» – большими буквами и дважды подчеркнутое. И на следующей странице – «длина результирующей волны задается интерференцией волн излучателей. И тут же – «L=256 км». И целых три восклицательных знака!
Было понятно, что это рабочая длина волны передатчика, которая формируется каким-то непостижимым образом, соответствующим эпитету «гениально».
Значит, вышка передает сигнал подводным лодкам на ядерную атаку.
Что, собственно, Андрей Петрович и предполагал. Сейчас же появилась полная уверенность относительно предназначения вышки – уничтожение жизни на территории Северной Америки.
Да, он еще вспомнил, как совсем недавно по своему слепому телевизору он ухватил кусок сообщения о том, что наши придумали ядерную торпеду, называется «Посейдон». Она тайно подходит к берегу, понятно какому, преодолевая океан, также понятно, какой. И там дожидается как угодно долго сигнала на подрыв какой-то чудовищной мощности. Кажется, сто мегатонн… Да, точно! Хрущев в свое время подорвал на полигоне на Новой земле самую мощную бомбу за всю историю. А в ней было шестьдесят мегатонн. Результат был таким, что все просто содрогнулись. Эта, сказали, почти в два раза мощнее.
Так что вышка скорее всего и будет запускать на подрыв эти самые «Посейдоны».
Правда, было непонятно, где она берет энергию для передачи сверхмощного сигнала на громадное расстояние.
В записях Бориса он наткнулся и на такие расчеты. В конце было обведено эллипсом «W от 10 МВт до 15 МВт».
Для этого было явно недостаточно аккумуляторных батарей, которые могли бы находиться под землей, под вышкой, за дверью, охраняемой кодовым замком.
Для этого была необходима отдельная электростанция.
Никакой подвесной линии электропередач тут нет и в помине. Возможна передача энергии по подземному кабелю, но для этого где-то должна быть электростанция, где-то не слишком далеко. Разумеется, она должна быть не тепловая, не на мазуте, а атомная. И она может быть довольно компактной, поскольку 15 мегаватт – это не такая уж большая величина. Однако, поднявшись прошлым летом на вышку, Андрей Петрович не видел вокруг ничего похожего на станцию. Лишь две деревеньки и полуразрушенный коровник на громадном пространстве.
Правда, ее могли закопать прямо здесь, под вышкой. Однако, восстановив в памяти знания, не слишком, правда, обширные, о работе атомных станций, он понял, что это невозможно. Станция постоянно вырабатывает энергию. Ее невозможно выключить на период, когда вышка находится в режиме ожидания, практически не потребляя энергии. Она работает постоянно и беспрерывно. Если бы она находилась под землей, то тут все давно бы расплавилось, от избыточной энергии, которую некуда девать. Собственно, нельзя ее закопать в землю и на удалении от вышки, там тоже произойдет взрыв от того, что из-за избыточной энергии разрушится реактор.
И тут его осенило. Реактор можно опустить в озеро. И тогда вся избыточная энергия, которая не потребляется пребывающей в режиме ожидания вышкой, будет рассеиваться в воде.
И чем больше будет объем воды, тем меньше она будет нагреваться.
Он взял учебник по физике, который когда-то привез сюда Федор. И углубился в расчеты, которые были для него вполне посильными.
Перевел 15 мегаватт в джоули в час, получилось 54 000 000 000. Или 54 000 000 килоджоулей.
Нашел удельную теплоемкость воды, она оказалась равна 4,1806 кДж/кг*град.
Прикинул, что размеры озера могут быть километр на километр, а глубина – десять метров. Вся эта вода весит 10 миллионов тонн. Или 10 миллиардов килограммов.
Разделил выделяемое реактором тепло на массу воды. Получилось 0,054.
Разделил это число на удельную теплоемкость воды. Получилось приблизительно 0,013. То есть на столько градусов вода будет нагреваться за один час. И лишь через сто часов, то есть через четверо суток, ее температура сможет подняться лишь на один градус.
Это был совершенно смехотворный нагрев, который с легкостью будет демпфироваться суточным изменением температуры воздуха.
Так что реактор должен быть именно в озере!
Андрей Петрович начал припоминать карту местности, которая ему открылась, когда он поднялся на вышку. Как будто бы нечто похожее на озера подходящего размера было на западе и на северо-востоке. Как он тогда прикидывал, километрах в тридцати-сорока.
Однако добраться до них было совсем непросто. Не по пешеходной же тропинке, утыканной указателями, с встречающимися через каждый километр гамбургерными, чебуречными, хинкальнями, пирожковыми и пиццериями. Глушь непролазная в самом прямом значении данного прилагательного. Дня два туда, разумеется, с ночевкой, и столько же обратно.
И, главное, вероятность того, что сразу же попадешь на то самое озеро, с реактором, равнялась пятидесяти процентам.
Однако опять помог Федор. Андрей Петрович вспомнил, как тот, описывая здешние достопримечательности, рассказал о «мертвом озере». На котором его прямо-таки оторопь берет, леший за каждым кустом мерещится. А потому он заказал себе к нему приближаться. И это мрачное место было вроде бы на северо-востоке. Именно в том направлении махнул лесник рукой.
Пришлось еще раз вскарабкаться на вышку. Но, разумеется, не до самой макушки, хватило метров пятидесяти. Порассматривал озеро получше, что, впрочем, не дало никаких практических результатов. Главное, он точно определил направление, в котором надо идти.
На следующий день, сложив в рюкзак все необходимое, взяв компас и карабин, выступил в путь. Как и предполагал, он оказался очень непростым.
Если тут когда-то и была просека – а ее не могло не быть, поскольку копали траншею под кабель, – то ее следы окончательно стерлись. Природа взяла свое, зализала шрам, оставленный на ее теле прокладывателями подземной силовой линии. Слишком много лет прошло, чтобы сохранились следы человека, хоть он и был вооружен мощной техникой – бензопилами, траншеекопателем, гусеничными платформами, на которых подвозили бухты кабеля, похожего на удава, переваривающего какую-нибудь заглоченную живность.
Здесь когда-то солдаты из стройбата месили сапогами глину, матерились, проклиная службу, покусанные комарами и гнусом, от которого распухает лицо и поднимается температура. И пара офицеров с чертежами в планшетках, которые тоже проклинали службу, но не столь ожесточенно, поскольку они, в отличие от солдат, получали за нее деньги. И имели не только перспективу карьерного роста, но и реальные шансы перебраться из этой глуши на строительство дома отдыха для Министерства обороны СССР где-нибудь в Пицунде, Алуште или в Юрмале. А может быть, и оказаться на строительстве все равно чего в ГДР, посмотреть заграницу. Ну и заработать деньжат на иностранные шмотки. И не только официально заработать, но и неофициально, приторговывая налево цементом, пиломатериалами и дизельным топливом.
У солдат никаких таких перспектив в ближайшие три года, на которые они были призваны защищать Родину с лопатой в руках, не было. И редко когда им давали в руки гаечный ключ или какой-то иной высокотехнологичный инструмент. Потому что слишком низкая у них была квалификация, в связи с чем защита Родины с гаечным ключом в кривых руках могла обернуться снижением обороноспособности Советской армии. И – как следствие – беззащитностью Родины.
Через год на месте шрама начала появляться робкая травка. В мае даже слегка подсвечиваемая редкими цветочками.
Корни деревьев, стоящих по бокам траншеи, начинали шарить в темноте в поисках питания, которое необходимо для роста и развития. Но натыкались на бетонный желоб, в который был уложен кабель, накрытый верху еще и защитными плитами, и ощущали не жизнь, а смерть, запрятанную под землю людьми в кирзовых сапогах. И корни, соприкоснувшись со смертью, уходили прочь, а листву при этом бил озноб.
Но еще через год оброненные соснами, березами, дубами, осинами, рябинами, орешником, бузиной семена начинали прорастать, стараясь зацепиться за свое место тоненькими нитевидными корешками, не уступить его никому, ожесточенно сражаясь за существование, вооруженные могучей жаждой жизни, запрессованной в их тельца, состоящие из очень небольшого количества клеток.
Через год их уже невозможно было назвать проклевывающимся эйдосом, продуктом мышления леса. У них уже были сформировавшиеся тельца, сужающиеся кверху. Появились веточки, березки тянулись ими к небу, к солнцу, ёлки стыдливо прикрывали ими коленки. Были крошечные листочки и иголки.
И совсем скоро, по меркам леса, которому некуда торопиться, они уже стояли твердо, ввинчиваясь в почву корнями. Натыкались на мертвый желоб, обходили его и шли дальше, стремясь связать сегодняшность крон с заархивированным в глубине мезозоем.
Но некоторые умирали. И так стояли некоторое время, вызывая у живых раздражение – тут живым мало место, а эти…
Потом умершие падали.
Гнили.
Превращались в труху.
Удобряли почву, давая жизнь нарождающимся деревьям.
Да, и еще, пожалуй, самое главное – птицы вили гнезда в их кронах, связывая мезозой с небом.
Андрей Петрович со взмокшей спиной продирался через заросли кустарника, чертыхаясь. Обходил упавшие мощные стволы. Или перелезал через них. Порой ветки царапали лицо. Осатаневшие комары слетались со всей округи на запах потного человека. И высоковольтно гудели, когда останавливался передохнуть. Пикировали, жалили, погибали, экспонировались на щеках и на лбу крохотными красными пятнышками.
В конце концов он нашел верный строй мыслей, чтобы не чертыхаться и не сатанеть от нелегкого похода, а чувствовать себя почти что счастливым. Он начал думать о путешествующих в бассейне Амазонки.
Где не только жара, но и жуткая духота от влажного воздуха, насыщенного удушающими, одурманивающими запахами.
Где необходимо вырубать себе путь мачете, продвигаясь вперед с черепашьей скоростью.
Где множество ядовитых тварей – змей, пауков, – один единственный укус которых может быть смертельно опасен. Да и какой-нибудь шип, слезящийся ядом, способен парализовать.
Где звери не такие покладистые, как в России, и какая-нибудь зубастая и клыкастая тварь может запросто прыгнуть на загривок из засады.
Где в реках крокодилы и пираньи.
Где аборигены съели Кука… Впрочем, это было совсем на другом материке.
И от этих сравнений Андрею Петровичу стало легко на душе и свободно в членах. До такой степени, что он даже начал напевать:
Вижу чудное приволье,
Вижу нивы и поля, –
Это русское раздолье,
Это русская земля!
Вижу горы и долины,
Вижу реки и моря, –
Это русские картины,
Это Родина моя!
Слышу песни жаворонка,
Слышу трели соловья…
Это русская сторонка,
Это Родина моя!
И пусть в этой песне непосредственно про лес не было ни слова, но было про главное – про русское раздолье, про русскую землю, про русскую сторонку, про Родину. И это наполняло душу особой торжественностью.
Вскоре дорогу перегородила река. Средних таких размеров. Было понятно, что вброд ее не перейти, то есть по пояс. Или по грудь. Короче так, чтобы ногами доставать дно, а голова при этом была бы на поверхности. Придется плыть. Или рубить плот, что при отсутствии необходимых инструментов было проблематично.
Присел на берегу перекурить. Мимо как-то совершенно нагло, не обращая на человека ни малейшего внимания, словно дело было где-нибудь на Фонтанке в высокий туристический сезон, проплыли две выдры.
Течение в реке было медленным. Вода у берегов абсолютно прозрачная, видны были резвившиеся мальки. Проступали и какие-то небольшие норки, видимо, каких-то ракообразных. По поверхности воды скользили на лыжах водомерки, будто бы соревнуясь в прыти с солнечными бликами.
Тут же вилась стрекоза. Напомнившая о вертолете. Благостное настроение немедленно испарилось.
Сложил в рюкзак все, что нельзя было мочить, и взял его в левую руку. Взял в ту же руку карабин за цевье. Нашел пологий спуск к воде. И, задрав над головой руку с рюкзаком и карабином, двинулся вперед. Вода была терпимой. Хоть и особой радости от незапланированного купания не вызывала. Дошел чуть ли ни до средины. Так что проплыть, загребая воду правой рукой, пришлось совсем немного.
На другом берегу, конечно, можно было разжечь костерок и немного обсушиться. Но делать этого не стал, не хотел терять время. Кто его знает, что там впереди, какие еще попадутся сюрпризы, удлиняющие путь.
Решение было верным, поскольку вскоре сам по себе обсох, подогревая одежду изнутри своим телом, включенным на половину максимальной мощности.
Он шел, тщательно сверяясь с компасом. Потому что даже незначительное отклонение от верного направления могло вывести его в пустоту. То есть он мог запросто пройти мимо озера. И тогда – дело труба.
Нет, он, конечно, не пропал бы. Подготовка по выживанию в незнакомой местности у него была будь здоров какая. Если закончится еда, то сейчас в лесу вполне можно было прокормиться. Ну, а воды, самого главного, тут хоть залейся. В полупустыне по этой части у него были куда более суровые испытания.
И вышел бы он все равно куда-нибудь. Как ни безлюдны, как ни дики эти места, но все равно его путь когда-нибудь – да хоть через месяц, он и месяц продержится – пересечется с какой-нибудь дорогой. Может, с автотрассой. А там и до людей рукой подать.
Но это было бы и глупо, и обидно. Столько времени, и нервов, и сил потратить на разгадывание вышки, и всё коту под хвост. Нет, способ выйти на Сергея он, конечно, нашел бы. Через две недели. Или через месяц. Или больше.
Но как объяснит свои блуждания? Захотелось на старости лет поиграть в персонажа Фенимора Купера? Отыскать в лесу аленький цветочек? Застолбить золотоносный участок?
Вполне понятно, от такого непредсказуемого раздолбая они постараются избавиться. И Сергей ничего не сможет сделать, видать, там есть намного повыше него. Да и не там, а в самой Москве, в Генштабе.
Ну, а как избавляться будут от того, кто слишком много знает? Хоть и не шпион, но носитель сверхсекретной информации, которого нельзя отпускать к людям. Кто будет щадить одинокого волка? Не пощадили ведь Вальтера. Какая между ними разница? Да никакой!
Так что как с Борисом обойдутся.
Ну а бегать от них это… это будет как-то совсем недостойно, постыдно.
Пусть, но взвод в финале этой пьесы уложу, думал Андрей Петрович, а то и больше. Прежде чем достанут.
Начало смеркаться. Андрей Петрович остановился на ночлег, прикинув, что прошел километров тридцать. Значит, осталось не так уж и много.
Собрал сухих веток. Ободрал немного бересты. И запалил костерок.
Когда накопилось побольше угольков, отгреб их в сторону и поставил на них банку тушенки, предварительно вскрыв ее ножом. Помешивал, чтобы прогрелось равномерно. Рядом поставил алюминиевую кружку с водой, чтобы выпить кофе из пакетика. А в костер подбрасывал уже большие сучья, чтобы тепла хватило хотя бы на половину ночи. А там можно опять подпалить.
Поев, сразу же улегся, чтобы встать пораньше.
Ночью ему снилось то Лох-несское чудовище, то подводная лодка «Щука», пускающая под воду немецкий военный транспорт, то град Китеж, по улицам которого он бродил, встречая убитых в Афганистане товарищей, и у всех у них почему-то были волчьи лица. И правое ухо было слегка надорвано. У всех.
40.
У каждого человека есть самые первые воспоминания. То есть воспоминания о самом первом ощущении, когда маленький человек смог в первый раз пробить своей слабой головенкой, поднимаясь вверх, к солнечному свету, толщу всеобщего времени. И оказался в своем времени. Где уже есть он и все остальные.
У Андрея Петровича такие воспоминания тоже есть.
Солнечный день. Сладко пахнет досками. Так могут пахнуть только сосновые доски, напоенные смолой.
Высокий мужчина, молодой, шутит с Андрюшей. Говорит ему что-то смешное, отчего они вдвоем звонко смеются. Мужчина громко, как ему и положено, Андрюша потише, но всхлипывая от смеха. Дядя веселый. Веселых любят все дети.
Дядя ловко стругает рубанком доску. Из-под рубанка выползают желтоватые кудрявые стружки. Именно они и пахнут так хорошо.
Андрюша берет в руки стружки. Они очень приятные – шуршат, свиваются колечками, легко пружинят.
Андрюше хорошо.
Дядя берет в руки пилу и отпиливает доску, продолжая шутить. Да и пила звучит тоже весело. Немного напоминает хрюканье свинки. Как хрюкает свинка, Андрюша прекрасно знает, потому что мама читает ему такую книжку, где надо повторять за мамой как делают разные зверьки: ква-ква, му-му, мяу-мяу, гав-гав, хрю-хрю, ко-ко-ко, бе-бе.
И еще веселый дядя стучит по доскам молотком. Забивает гвозди. Детям нравится, когда стучат. Потому что это барабан.
В окно ярко светит солнце. Пылинки в воздухе весело толкутся, как совсем крохотные бабочки. Бабочек Андрюша знает. Они красивые и добрые, не кусаются.
У Андрюши есть и еще одно воспоминание об этом веселом мужчине, последнее.
Андрюша уже подрос. Ему скоро идти в школу.
Большая комната. На столе стоит длинный ящик. Тогда, когда этот мужчина весело шутил, то делал точно такой же длинный ящик. В ящике лежит этот мужчина. Только он сейчас не шутит, его глаза закрыты.
И Андрюше очень жалко, что мужчина не шутит, не смешит его. Потому что хочется, чтобы рассмешил, а то как-то невесело. Потому что вокруг много людей и все они грустные. А одна женщина в черном платке все время плачет.
Какой-то мужчина вдруг говорит совсем маленькому мальчику, Андрей Петрович раньше знал, как его зовут, теперь забыл, этот другой мужчина говорит:
– Беги, буди папку-то, ишь как папка заснул, буди его…
Мальчик нерешительно делает два шага. Женщина в черном платке хватает его, рыдая, прижимает голову мальчика к груди.
От этого другого мужчины очень плохо пахнет.
От ящика на столе приятно пахнет сосновыми стружками.
И кажется, что над ним весело толкутся крохотные бабочки.
41.
Андрей Петрович проснулся, как только начало светать. Свой внутренний будильник, который никогда его не подводил, он настроил именно на это время.
Головни, которые ночью давали тепло, уже почти прогорели. Однако тепла хватило, чтобы подогреть банку консервов – гречка с говядиной.
В лесу уже начиналась какая-то возня. Какое-то приведение себя порядок после ночного сна птиц и всяких мелких тварей – от жуков до мышей, которые начинали шуршать пожухлой травой и опавшими, но далеко не до конца, листьями. Звери покрупнее, чуя запах костра, старались держаться подальше.
Сполоснул лицо водой из ручейка, который, как понял Андрей Петрович, стремился к речушке, впадавшей в то самое озеро.
Позавтракал. Без чая, выкачивая кадыком из фляжки простую воду.
Набрал в ручье воды и залил зашипевшие угли, пыхнувшие белым дымом.
Сверился с компасом. И пошел, не ощущая груза пройденных накануне километров.
Судя по всему, до озера оставалось не так и далеко. Потому что вскоре уже ощущался небольшой уклон, который сопутствует крупным водоемам и рекам.
Через полтора часа лес стал постепенно редеть.
Радиация, подумал Андрей Петрович.
Однако дело было вовсе не в ней. Если она, конечно, была.
Вскоре деревья сменились кустарником.
Разомкнулся и он…
И впереди блеснула водная гладь, бликующая под лучами утреннего осеннего солнца.
Озеро было примерно таким, как его и представлял Андрей Петрович. Что в длину, что в ширину – тут мог бы взлететь и приземлиться фронтовой бомбардировщик Су-24. Место вполне хватило бы. По берегам безмятежно росли камыши, слегка покачивающие своими коричневыми султанами, то соглашаясь, то не соглашаясь с чем-то, что нашептывал им легкий ветерок. И эта безмятежность напомнила Андрею Петровичу мороженое эскимо из далекого и безвозвратного детства, то самое эскимо, которое было похоже на толстенькие коричневые, будто глазурированные шоколадом, столбики камышей.
Что он ожидал здесь увидеть? Мутировавших от радиации двухголовых змей, сплетавшихся в клубки? Шестиногих зайцев? Деревья, растущие корнями вверх?.. Так ничего этого не было и нет и в помине даже в Припяти через много лет после Чернобыльской катастрофы.
Да, когда-то, сравнительно недавно, когда обзавелся интернетом, он рассматривал «документальные» фотографии «из зоны» с трехглазыми телятами, с жабами, похожими на крокодилов, с птицами, у которых крылья заканчивались когтями. Был доверчив, как и все афганцы, вернувшиеся с войны после нескольких лет разлуки с родиной. И не имевшие представления о том, какая вакханалия лжи захлестнула эту самую родину. «Фотки из Припяти» – это были абсолютно невинные фейки на фоне того, что впаривали россиянам под соусом возрождения страны и оздоровления общества. Ну, или наоборот – возрождения общества и оздоровления страны. Или – оздоровления возрождения и остранения общества. У них ведь как у наперсточников – не уследишь за наперстками и не угадаешь, сколько у тебя из кармана денег вытащат. Особенно Андрею Петровичу тогда понравились разговоры по двум главным телеканалам – один принадлежал Березовскому, другой Гусинскому – о том, что там, где есть богатые, нет бедных. Его, одинокого волка, на такую туфту поймать было невозможно.
Андрей Петрович побродил вдоль берега, поглядел на прозрачную воду. Даже зачем-то сорвал пару припозднившихся сентябрьских цветков и понюхал их. Здесь, как и на ночевке, было все точно так же. Стрекозы. По воде сновали водомерки. В одном месте была протоптана тропа с отпечатками копыт у самой воды. Видимо, здесь пили кабаны или лоси.
Естественно, никаких проявлений радиации он не наблюдал и не ощущал. Правда, прекрасно знал о том, что эта штука даже в смертельных дозах никак не ощущается. Ни покалываний кожи, ни нагревания щек, ни тошноты, ничего… И потом, через несколько часов или на следующий день эта зараза начинает выгрызать человека изнутри.
Дозиметра, понятное дело, у него не было.
Но он поставил на карту слишком много, гораздо больше, чем его индивидуальная жизнь, кроме него самого, никому ненужная.
Окунул руку в воду. Температура такая же, какая и должна быть после холодной сентябрьской ночи.
Что оставалось делать? Да, и зачем он, собственно, сюда притащился? Чтобы убедиться в реальности существования этого озера, в котором, в самой середине, метров за пятьсот от берега, в непрозрачной глубине, стоит и работает ядерный реактор мощностью в пятнадцать мегаватт? Погода была не та, чтобы устраивать такой заплыв с нырянием. К тому же, если на берегу и есть радиация, то большую дозу не схватишь. А из воды можно будет вытащить этой заразы изрядную порцию.
К тому же и лодки по вполне понятной причине – место-то гиблое – не было и быть не могло…
«Кстати, – подумал Андрей Петрович, – а почему же Федор называет это место гиблым? Ведь хожу и никакой гиблости не ощущаю. А ему за каждым кустом леший мерещится. Может, он человек с более чувствительной психикой, как говорится, “пограничник”? Ну, или какие-то особые рецепторы, улавливающие даже незначительную радиацию? Есть же люди, которые ощущают даже минимальные перепады давления. Или вспышки на солнце – это ведь тоже радиация! Или, вообще, способны угадывать мысли и предвидеть будущее…»
Стоп, сказал Андрей Петрович, этак можно до всякой чертовщины додуматься. А вопрос-то простой: есть озеро, и надо попасть на его середину.
Однако простым он был бы для отделения морских пехотинцев, оснащенных необходимым инвентарем и оборудованием. Если нет лодки, то можно сделать плот. Но для этого нужны веревка и топор. Небольшой топорик у него был, потому что в длительном лесном походе без топора никак нельзя. И он бы с ним вполне управился, нарубил бы штук пятнадцать бревнышек десятисантиметрового калибра. А вот веревки не было. Потому что веревка необходима в горах, а в лесу от нее мало толку.
«Мало толку и от твоей пустой головы, – сокрушенно сказал себе Андрей Петрович. – Был бы поумнее, то предусмотрел бы такой расклад».
Но, еще поразмышляв, понял, что и от веревки не было бы большого толку. Потому что нужен шест, чтобы перемещаться, отталкиваясь от дна. У берега-то мелко, а дальше наверняка метров десять-пятнадцать. С дрыном такой длины управляться невозможно…
Внезапно послышались шаги. И Андрей Петрович понял, что самое главное – карабин – он захватил. Потому что одинокому волку необходимо всегда быть начеку.
Шаги приближались. И это были не одиночные шаги. Их – кого?! – было трое или четверо.
Он поднял карабин. И снял его с предохранителя.
И вспомнил Федора. Которому за каждым кустом что-то мерещилось.
Андрею Петровичу не мерещилось. В себе, в своем слухе и зрении, он был уверен на все сто.
Из-за кустов выплыла мощная голова с рогами. Лосиная.
Лось вышел весь, до крайней оконечности своего могучего тела.
Красавец, подумал Андрей Петрович.
Затем появилась самка. Стало быть, его жена. И два подростка, но уже крепеньких, способных так поддать своими крутыми лбами, что отлетишь метра на три.
Лоси увидели человека.
Остановились. И некоторое время смотрели. Но не испуганно, а, пожалуй, с любопытством. Видимо, видели человека в первый раз. И не могли себе предположить, насколько он может быть подл и опасен.
Андрей Петрович улыбнулся. Хрен их разберет, может, поймут его улыбку как добрые намерения.
Отчасти это подействовало нужным образом, поскольку у загадочного существа во рту не было клыков. И когтей на лапах не было тоже.
И лоси спокойно двинулись к воде по протоптанной местным зверьем тропе.
Пили не жадно, с достоинством. Изредка посматривая на загадочное существо, которое стояло, не меняя позы, и не делая никаких движений, чтобы не спугнуть этих красавцев.
Подростки, напившись, устроили что-то типа шаловливой потасовки. Поскольку энергия распирала их изнутри. Однако отец это дело пресек, дескать, некрасиво на глазах у неизвестного существа, дескать, что оно о нас, о лосях, подумает.
Напившись, так же степенно скрылись в лесу.
И тут на Андрея Петровича нахлынуло что-то совсем невообразимое. Абсолютно нелепое. Ему стало смертельно жаль лосей. Смертельно жаль, что они погибнут от ядерной атаки, сгорят, превратятся в пепел. Причем не этих, можно сказать, родных, стало жаль, а тех, которые на другом материке. Он знал, что их там тоже много. Может, не в самой Америке, а в Канаде, где такой вот лесной глуши в изобилии. И они также приходят на водопой. И они так же ослепительно красивы. И их дети такие же шустрые, и должны жить и рожать своих детей, пока не закончится их лосиный век.
И он должен их спасти. Как и людей, которые на другом материке, которых эти твари в высоких кабинетах и в штанах с широченными лампасами называют промеж себя врагами, которые подлежат уничтожению. И исподволь, косвенным образом, стараются внушить эту ненависть всем. И на другом берегу океана точно такие же твари делают то же самое.
Андрей Петрович вдоволь насмотрелся на таких врагов. Убедился, что у них и кровь точно такого же цвета, и мучения они испытывают точно такие же, когда их прошивает автоматная очередь или от разрыва мины на землю вываливаются кишки. Или из оторванных конечностей, пульсируя, бьет струйка крови, словно вода из питьевого фонтанчика. Они точно такие же, точно такие же люди.
И он должен к чертовой матери сломать вышку, вывести ее из строя, чтобы невозможно было восстановить. Оторвать к чертовой матери эту мертвую руку!
Андрей Петрович вдруг каким-то запредельным чутьем, какими-то внутренними своими механизмами, которые столь же загадочны и непредсказуемы, как законы физики, которые будут открыты через сто лет, осознал, понял, что и там, где-нибудь в американской пустыне или в точно таких же лесах сидит на такой же точке какой-нибудь как и он старпер, Чарли или Джон, которого считают идиотом. И у этого идиота в голове творится то же самое, что и у идиота из вологодских лесов. И он тоже намеревается уничтожить американскую мертвую руку. К чертовой матери!
Ведь не может же быть Андрей Петрович настолько уникальным, единственным на всю планету. Есть и другие, которые и здесь, и там готовы воспрепятствовать планетарному самоубийству. На других точках. На которых другие вышки или что там у них есть, другие принципы управления и другие каналы распространения команд…
Сломать эти механизмы пусть и ценой собственных жизней. Которых насчитается не так уж и много. Сто. Тысяча одиноких волков.
Что это в сравнении почти с восьмью миллиардами?
0,0000125%
Величина, стремящаяся к нулю.
Но на эту тысячу возложена миссия, которая многократно увеличивает силы. И позволяет сделать теоретически невозможное практически возможным.
42.
Вернулся он с озера под вечер следующего дня.
Никаких таких особых ощущений не было. Кроме разве что небольшой усталости, все-таки за четверо суток отмахал, можно сказать, в российских джунглях больше сотни километров. То есть если какая-то радиация на озере и была, то она оказалась незначительной. Без угрозы для здоровья.
Поход оказался не таким уж и бессмысленным. По косвенным признакам выходило, что реактор там есть. Во-первых, он наткнулся на почти вросшие в землю две железобетонные плиты. Видимо, оказались лишними. И соответственно, их никто не стал увозить обратно. Потому что тогда, когда строилась вышка, никто в армии денег не считал. Могли бросить не только бетонные плиты, но и тяжелую строительную технику, если бы возникли хоть малейшие сложности с ее вывозом из лесу.
Во-вторых, ощупывая заостренным колом мелководье, как показалось Андрею Петровичу, он наткнулся на какую-то конструкцию. Вероятно, это был бетонный канал, в котором был проложен силовой кабель. Где-то на глубине метров двух. А сверху был изрядный слой ила.
Ведь не лешие же в глухомань плиты притащили. И не водяные построили какое-то придонное сооружение.
Так что всё сходится. Энергию для вышки, несомненно, дает запрятанный на дне ядерный реактор.
Ну а то, что эта зараза фонит, так это генералов интересует в последнюю очередь. А в те времена, когда все это строилось, так и вопрос такой в голове не мог завестись. Что, небольшое превышение радиоактивного фона? Где, в вологодской глуши, где плотность населения такая же, как в Сахаре? Да что же это за чушь собачья – негативное влияние на природу?! У нас этой природы – хоть жопой ешь! Главное – скрытность и надежность! Повышение обороноспособности Родины – любой ценой! Все эти мелкие издержки с лихвой перекрываются обретением возможности гарантированного уничтожения североамериканского материка!
Конечно, всякое новое знание – это полезно. Поскольку расширяет кругозор. И чуть-чуть продвигает человека к разгадке тайны мирозданья. Но это все в теории. Практически же Андрей Петрович никоим образом не мог воспользоваться своим открытием для достижения намеченной цели. У него не было ни малейшей возможности уничтожить реактор.
Нет, конечно, он мог бы перерубить кабель где-нибудь в непосредственной близости от озера. Раскопал бы яму, метров трех в глубину должно было бы хватить. Ведь не на десять же метров они заглубились при прокладывании силовой трассы. Потом раздолбил бы ломом бетонную плиту, закрывающую желоб сверху. А затем что-нибудь придумал бы и с самим кабелем. Конечно, там может быть совершенно дикое напряжение, несколько тысяч вольт. Но можно ведь что-нибудь придумать, что-нибудь механическое, без соприкосновения с медными жилами, которые проходят внутри кабеля. Можно, вполне можно.
Однако это будет для вышки все равно, что укус комара, что слону дробина. Быстро найдут место обрыва, быстро приедут, быстро восстановят. Ну, а ветерана ВДВ, соответственно, к стенке. А потом в яму, рядом с Вальтером.
Вариант был абсолютно никудышный.
На следующее утро на связь вышел Сергей. И после традиционных вопросов о здоровье, о погоде и о тактической обстановке на объекте спросил, куда это на три дня пропадал вольнонаемный, поставленный командованием Военно-морского флота Российской Федерации охранять объект? И хоть этот объект никому, кроме штабных крючкотворцев, на хрен и не нужен, но порядок есть порядок. На порядке держится Армия. А на составляющих мощное тело Армии – Военно-морском флоте, Военно-космических силах и Сухопутных войсках, – как на трех китах, держится Россия.
Ветеран ВДВ довольно правдиво ответил, что рация отключилась. Что сел аккумулятор, и Андрей Петрович этого не заметил. И только сейчас заменил его новым. А старый поставил на зарядку. В действительности же он перед походом на озеро сам отключил аккумулятор. Чтобы создать правдоподобность причины невыхода на связь с базой.
Конечно, Андрей Петрович не был Штирлицем. Но и капитан второго ранга Колыванов не был Мюллером. Так что это объяснение, шитое белыми нитками, было принято.
– А мы-то уж подумали, – продолжил Сергей, – что на тебя опять какие-то братки неуемные наехали. Ну, помнишь, как тогда, когда пришлось их бэтээром и «крокодилом» шугануть?
– Как не помнить? Красиво они улепетывали штаны отстирывать… Не, у меня по этой части все тихо.
– Вертера похоронил? – спросил Сергей после некоторой паузы. Видимо, соображал, уместен ли будет вопрос, зажило ли у него все это дело? В конце концов не о человеке речь, о волке.
– Вальтера, – поправил Андрей Петрович абсолютно спокойным голосом на фоне потрескивающих радиопомех.
Вопрос был, так сказать, пробный. Коль успокоился старик, то можно продолжить развивать довольно щекотливую тему.
– Да, дядь Андрей, тут генерал себя сильно виноватым чувствует. Хочет это дело как-то загладить.
– Не надо меня гладить, – жестко, но не ожесточенно.
– Да погоди ты! Он же тебя прекрасно понимает. Вот он щенка присмотрел. Немецкая овчарка. Кобелек. Породистый, у родителей полная грудь всяких медалей. Вот он и хотел бы…
– Нет, спасибо, не надо, – прервал Сергея Андрей Петрович. – Собаку мне не надо. Обойдусь.
– Но ведь с ней же лучше будет…
– Нет, не будет. И хватит об этом. Я ведь все прекрасно понимаю. Проходил это в Афгане. Дружественный огонь называется. Когда бомбардировщик начинает по ошибке кидать бомбы на своих. И тут виноватых не сыскать. Летчик не виноват. Ему сверху не разобрать, свои это или же духи. Наводчики тоже, они все по карте делают. На карте не так все отмечено, штабные крысы все перепутали. В результате пошли гробы в Россию… В общем, хватит на эту тему… А генералу скажи, что погорячился тогда. Пусть прилетает со всей вашей шоблой.
– Лады, – ответил Сергей. – Но, видно, нескоро, у всех много дел.
Потом поспрашивал, что надо из провианта подбросить. Может, одежка износилась. Или еще что-нибудь. И тут Сергея Петровича осенило:
– Да, решил я на следующую весну картошку посадить. Чтобы, значит, своя была, свеженькая.
– Дело хорошее, – согласился Сергей.
– Так вот мне инвентарь нужен. Лопата есть. Нужна тяпка, чтобы окучивать. И удобрения…
– Я слышал, что навоз – лучшее удобрение.
– Где ж его тут взять-то. За лосями и кабанами, что ли, собирать?
– Это долго надо, – рассмеялся Сергей.
– Так вот надо суперфосфат. И еще аммиачную селитру и калиевую селитру. Тогда урожай будет хороший.
Аммиачную селитру и калиевую Андрей Петрович назвал максимально бесстрастно. И лишь после суперфосфата. Чтобы Сергей ничего не заподозрил.
– Ну, лады, ближе к весне подвезем.
– Нет, Сережа, надо сейчас. Мы с родителями на даче картошку сажали. Так вот почву лучше всего осенью подготавливать. Чтобы все там настоялось и устаканилось.
– Хорошо, мичман тебе все подвезет.
43.
Если Андрей Петрович и слукавил, то самую малость. Это он сейчас придумал, что надо землю подготавливать к посадке осенью. Чтобы поскорее получить селитру, которая необходима для изготовления самодельной бомбы.
А картошку он действительно сажал с родителями. В прошлой жизни, которую, казалось бы, навсегда вычеркнул из своей не только оперативной, но и долговременной памяти.
В шестьдесят девятом отцу дали участок. Восемь соток. И, будучи человеком энергичным, он с энтузиазмом занялся сельским хозяйством. Отсутствие какого бы то ни было опыта его не только не смущало, но и раззадоривало. Как человек системный, начал со штудирования литературы. При этом сосредоточил свое внимание прежде всего на картофелеводстве. Поскольку, хоть семья и не нуждалась, но картошка в то время в России считалась базовой культурой. А всякие огурчики-помидорчики – баловством. Но, разумеется, воткнул в землю четыре тоненькие яблоньки, чтобы лет через пять-семь отведать своих яблочек с румяными боками.
Разумеется, осенью почву не готовили. В конце апреля, когда земля подсыхала от стаявшего снега и прогревалась, Андрей, которому тогда было двенадцать лет, и отец брали в руки лопаты и начинали вскапывать огород. Не все восемь соток, под домик была оставлена небольшая площадка.
Разумеется, силы у крепкого мужчины и пацана были неравны. Но Андрей отставать от отца не хотел. Отец, видя такую прыть, одновременно из педагогических соображений и из любви к сыну почаще устраивал передышки. Именно передышки, а не перекуры, поскольку был некурящим. И пораньше отправлял сына домой. По различным надуманным поводам. Проверить уроки у младшей сестры. Сходить в магазин за хлебом. Проверить почту, поскольку якобы ждал срочное письмо.
За пару дней управлялись. Но это со второго года ковыряния в земле. Потому что в первый раз надо было вскапывать целину, а это было занятие не из легких. Отец целую неделю возвращался с огорода уже в сумерках. Ужинал и ложился спать. Чтобы назавтра опять уйти спозаранку.
Так вот, никакой селитрой они землю не удобряли. Клали только суперфосфат.
Осенью накапывали мешков шесть, которые хранили в сарайчике рядом с домом. Раньше у всех были сарайчики. Отец специально выкопал в сарайчике погреб для картошки, чтобы зимой не промерзала.
Ну, а на второй год, когда отец уже успел проштудировать спецлитературу поглубже, появились и редиска, и огурцы, и помидоры. Разумеется, и капуста, для засолки которой отец купил на рынке небольшой бочонок.
С домиком не спешили. Это сейчас понятие «дача» подразумевает прежде всего двухэтажный дом с печью, с водой, с теплым сортиром, где дерьмо антисептически преобразуется в нейтральную субстанцию, со спутниковой тарелкой на крыше. Дом, в котором можно жить круглый год. Но куда приезжают по большей части по праздникам и выходным, чтобы пожарить шашлыки, посверкать фейерверками, где детям можно побегать босиком по подстриженной газонокосилкой лужайке. В общем, ДОМ, в котором все буквы заглавные.
А тогда отец на «зилке» подогнал досок и брусьев от сломанной в их части какой-то хозяйственной постройки. И, предварительно проштудировав литературу, но уже строительную, засучив рукава и поплевав на ладони, начал орудовать пилой, топором, молотком и рубанком. Андрей помогал в меру своих сил.
Получилось вполне прилично. И даже с некоторым шиком. Веранду отец оббил дощечками от ящиков от водки, предварительно их острогав и покрыв морилкой. Дощечки прибил не тупо, то есть вертикально или горизонтально, а елочкой. Сбоку вывел трубу от буржуйки. Хоть особого смысла в печке и не было. Иногда Андрей ночевал в домике, но это было исключительно летом, когда по ночам хочется не тепла, а прохлады.
Соседями справа было точно такое же семейство. Со стандартными, советскими, притязаниями. Тот же самый набор овощных культур. И примерно такой же приземистый домик с двумя маленькими окошками.
А вот слева был большой оригинал. Этакий предтеча нового русского бизнеса, который начал разворачиваться в перестройку в Российской Советской Федеративной Социалистической Республике, и вскоре развернулся уже во всю ширь и мощь уже в Российской Федерации.
Сосед засеял весь свой участок сахарной свеклой, из которой после сбора урожая заквашивал брагу. Из полуфабриката гнал самогон. Исключительно для этой цели он и построил домик, точнее цех по нелегальному изготовлению крепких спиртных напитков с целью их сбыта. Мужик был башковитый. Добился, чтобы на территорию садового товарищества провели электричество, чтобы подогревать с его помощью чан с брагой. Заказал на номерном заводе автоматизированный аппарат из нержавейки, конструкцию которого разработал собственноручно. Заключил взаимовыгодное соглашение с ларьком по приему у населения стеклопосуды, получая таким образом нужное количество бутылок для розлива готовой продукции. Наладил сбыт, хорошо законспирированный. И вел свое дело, абсолютно не опасаясь, что против него когда-либо будет возбуждено уголовное дело по статье 158 УК РСФСР, нарушение которой было чревато тюремным заключением на срок от трех до пяти лет.
Все шло очень хорошо. Сосед богател не по дням, а по часам. У него появилась машина. И не какой-то захудалый «Москвич», а черная «Волга». Из той серии, которая предназначена для обслуживания горкомовского и обкомовского начальства. Ходил в замшевой куртке. И она у него была не одна, он их часто менял. Зимой надевал дубленку с бобровым воротником. Обзавелся новой женой, которая была похожа на киноактрису Наталью Белохвостикову. Разумеется, дома у него было выше крыше всяческой импортной аппаратуры, о чем он порой хвастался отцу, пытаясь его научить, как надо жить.
На соседа все в дачном поселке посматривали с неодобрением. Может быть, к ней слегка примешивалась и зависть. Но базовой основой неодобрения была, конечно, брезгливость к человеку, который смотрит на мир сквозь искривляющую призму меркантилизма. В ту пору в людях еще не выветрилась память о полете Гагарина, о перекрытии плотиной Ангары, о триумфальных гастролях в Европе и в Америке ансамбля «Березка» и Московского цирка. А этот уткнулся в свою до краев наполненную кормушку и хрюкает от восторга.
Но при этом никто о его деяниях не сообщал куда следует. То есть в милицию. И не столько из-за неприятия доносительства, сколько от опасений. Как бы чего не вышло. А выйти могли большие неприятности. Потому что винокуренный бизнесмен всячески афишировал свои близкие отношения с городским начальством. Вплоть до первого секретаря горкома. И, действительно, люди порой могли наблюдать, как он в общественных местах тепло общался с сильными мира сего. Дело дошло до того, что однажды, во время ноябрьской демонстрации, он стоял на трибуне, под которой проходили колонны торжествующих трудящихся. Стоял между секретарем по сельскому хозяйству и начальником ГАИ.
Однако бог оказался не фраером. Однажды, когда самогоноварочная установка работала на полную мощность, произошло возгорание спиртных паров. Огонь быстро перекинулся на помещение. Начали взрываться емкости с готовым продуктом. И вскоре подпольный цех вовсю пылал.
В огне погибли два наемных работника. И это было совсем скверно, потому что налицо был факт использования наемного труда, что каралось еще более строгой статьей УК РСФСР – 162-й. Поэтому разрешить дело келейно, то есть силами городского отдела внутренних дел, не получилось. Прибывший из области следователь продемонстрировал подлинный профессионализм и неподкупность. В связи с чем винокуренный магнат загремел на восемь лет с конфискацией имущества. Естественно, автоматически лишился он среди всякого разного имущества и молодой жены, похожей на киноактрису Наталью Белохвостикову.
А освободившейся участок передали нормальному советскому человеку, который с энтузиазмом принялся на нем выращивать картошку, огурцы, помидоры, редиску и капусту. Идея социального равенства вновь восторжествовала в этом садовом товариществе.
Мать к огороду большого интереса не проявляла. Лишь изредка приходила, чтобы полюбоваться на плоды труда сына и отца. Ну, а сестре это дело было абсолютно по барабану.
Через некоторое время отпал от огорода и Андрей, начавший штурмовать вершины боксерского мастерства.
44.
Через три дня на БТРе подвезли все необходимое. Не столько для жизни, – всяческих консервов, круп и макарон было более чем достаточно, хватило бы месяца на два, а то и больше, сколько для дела. А дело у Андрея Петровича теперь было только одно – уничтожение вышки. Не самой, конечно, тут понадобилось бы несколько вылетов истребителей-бомбардировщиков Су-34. Необходимо было уничтожить ее электронную начинку, которая была спрятана за массивной бронированной дверью с номерным замком.
Справиться с дверью при помощи самодельных селитровых бомб было невозможно. Тут и думать было нечего. Такую дурынду надо было долбить противотанковыми ракетами с кумулятивной боеголовкой. То есть чтобы взрыв был направленным строго вперед, чтобы вся энергия уходила на пробивание стальной бронепластины.
В Афганистане у них в роте были такие. Противотанковая переносная труба «Метис». Ракета пробивает броню полуметровой толщины. Вполне хватило бы.
Возможно, стенки бункера, вход в который закрывает дверь, и потоньше. Но ненамного. Андрей Петрович долбил по стенкам молотком, но никакого эха, никакого барабанного звука не было. Их кустарной бомбой не возьмешь.
Оставался совершенно безумный выход – попытаться подобрать код к замку. То есть последовательно перебирать все комбинации.
Изучив замок, Андрей Петрович выяснил, что необходимо подобрать код, состоящий из девяти цифр – от нуля до девятки. То есть перебрать миллиард комбинаций. Ну, если принять, что искомый код находится где-то в середине этой шкалы, то полмиллиарда.
После чего произвел нехитрые подсчеты.
Предположим, за одну секунду можно нажать на одну кнопку. Следовательно, на набор одного кода уйдет порядка десяти секунд.
В минуте 60 секунд. За минуту можно набрать 6 кодов.
За час – 360.
За сутки – 8640.
За год – 3153600.
Если полмиллиарда разделить на это число, то получается, что подбирать нужный код придется 158 лет. Не есть, ни пить, ни спать – только набирать.
То есть, если бы у него был сын, а сын бы родил ему внука, а внук родил бы правнука, а правнук родил бы праправнука, то праправнук справился бы с задачей.
Если же код находится где-то в конце шкалы, рядышком с миллиардом, то количество поколений надо удвоить.
Если же учесть, что надо есть, пить, спать и все такое прочее, без чего человек не может обходиться, то…
Тут Андрей Петрович впал в отчаяние.
К счастью, оно было непродолжительным. Он ведь прошел уже значительную часть пути. И каждая очередная ступенька давалась ему нелегко. Но он справлялся и подвигался вперед. И эту ступеньку он преодолеет. Не может не преодолеть. Потому что на кону стояла планетарная жизнь. И он был уверен, что не только он один ищет выход из, казалось бы, безвыходного положения. Не только он один.
Знал, что есть и другие. Не может их не быть. И здесь, в России, и на другом берегу Атлантического океана. Ему было понятно, что занимаются этим люди изрядно пожившие, изрядно насмотревшиеся на страдания и смерти. На смерти, прежде всего, абсолютно бессмысленные, которых могло и не быть.
И это абсолютная ложь, что старикам якобы на все наплевать, что случится после их скорого ухода. Что после них хоть потоп. То есть глобальный ядерный костер. Старики, давно разорвавшие пуповину, которая связывала их с матерями, приросли незримой и нематериальной, экзистенциальной, пуповиной к планете. И через некоторое, не столь продолжительное, время за нее земля (хоть с маленькой буквы, хоть с большой) втянет их обратно. И они ощущают еще больший страх, чем страх смерти, ужас от того, что случится с этой их последней обителью.
С единственно возможной. Потому что загробный мир, находящийся в неведомой области, – это все поповские сказки. Нет, это всё здесь, рядом, в воздухе, в воде, в трепете листвы, в шелесте травы, в преломлении луча солнца в утренней росинке, в безмолвии снегов и в журчании ручьев. Именно из всего этого, впитанного землей навечно, и намеревался Николай Федоров воскрешать людей. Нет, конечно, Андрей Петрович ничего не слыхал о Федорове, но ход его мыслей был таков, что интуитивно все это понимал. Более того, почти ощущал физически присутствие в воздухе чего-то бывшего живого, что страстно хочет вновь обрести плоть.
А молодые бесстрашны. Их более всего прельщает всё яркое. А сила – она яркая, очень яркая. Добиться. Преодолеть любой ценой. Оттеснить. Захватить. Доказать. Доказать тоже любой ценой, еще большей. А для этого надо построить. Что-нибудь грандиозное. Но для этого надо что-то сломать, снести, потому что для этого грандиозного нет места, надо освободить для грандиозного грандиозное пространство. Да, сломать к чертовой матери фундамент. А самый главный фундамент – это жизнь. И вот ее к чертовой матери, не задумываясь, не подозревая, что под жизнью ничего больше нет, никакого предыдущего фундамента. Только пустота. Вакуум.
Андрей Петрович стоял у двери, заколдованной при помощи комбинаторики. Курил. Буравил ее взглядом. И думал, как же эту чертову заразу можно одолеть. Бесплодные скачки мысли по кругу даже вывели его на одном из виражей на «Сим-сим, откройся». И дальше он припечатал абсолютно непечатное слово.
Да, но, может быть, эту задачу уже удалось решить Борису? И это-то и привело к расправе над ним?
Загасив окурок, он вернулся в жилой блок. Достал тетрадку, ту самую, и начал внимательно просматривать записи Бориса, стараясь найти хоть какую-то зацепку.
Он это делал уже не в первый раз. И, как ему казалось, уже выудил из предсмертных записок своего предшественника самое главное. Расчет длины волны. Расчет необходимой для работы вышки энергии.
Но случайный девятизначный код нельзя было рассчитать. Для решения этой задачи необходимо было озарение, чудо, сотворившееся в мозгах.
Андрей Петрович знал, что зачастую пароли придумываются так, чтобы они не вылетели из головы. Например, подходит кличка «родной» собаки. Или название какого-то города, с которым как-то связан человек. Или еще что-то такое, что навсегда отпечаталось в памяти.
Да, но все это работает, когда в пароле используются буквы. Здесь же требовалось набрать девять абсолютно бесстрастных цифр, которые не имеют никакой эмоциональной окраски.
Но, может быть, какие-то числовые значения могут отображать сущность вышки?
Андрей Петрович радостно выматерился! Атомные веса изотопов, участвующих в цепной реакции! Уран? Да, уран! И плутоний. Эти цифры четко отпечатались у него в мозгу еще с училища. Уран – 235, плутоний – 239.
Да, но нужны
еще три цифры. И он понял, что это длина волны.
Но в какой последовательности эти числа расположены?
Хотя это никакая не проблема. Вариантов только шесть:
235239256
239256235
256235239
235256239
239235256
256239235
Андрей Петрович буквально прокрался к двери, боясь спугнуть счастье. Хоть он и был в нем уверен, но все же…
Набрал первую комбинацию.
Ничего не произошло.
Вторую.
Результат тот же самый…
И шестая комбинация тоже была неверной.
Он опять вернулся на исходные позиции.
Опять достал тетрадку. И стал опять искать то место, где Бориса озарило прозрение.
Все те же латинские буквы, к которым были привязаны шеренги цифр.
И вдруг на предпоследней странице увидал абсолютную нелепицу: СЛАВА КПСС. И это было обведено эллипсом.
Да, он и раньше видел эту надпись. И решил, что Борис таким образом выразил свой восторг по поводу гениальных решений разработчиков вышки. При этом Борис как бы иронизировал по поводу того, что главная роль в этом деле принадлежит якобы не конструкторам, а КПСС – Коммунистической партии Советского Союза. Поскольку в те годы считалось, что КПСС – это главная руководящая и направляющая сила. По этому поводу даже существовал стишок соответствующего содержания:
Весна прошла, настало лето,
спасибо партии за это!
Все это, конечно, было прикольно. Однако чуть ниже было написано: mod 10.
И он вспомнил, что это из математики означает «по модулю 10». То есть берется какое-то число, скажем, 38, и от него отсекаются все десятки. В данном случае – 30. Таким образом, 38 по модулю 10 равно 8.
Когда он понял, что в этом дурацком СЛАВА КПСС ровно девять букв, то у него аж зачесались ладони. Значит, он на верном пути. Решение где-то рядом.
И наконец-то Андрей Петрович все понял. Каждая буква алфавита имеет свой порядковый номер – от 1 до 33. Значит, надо вычислить номер каждой буквы по модулю десять, и все должно сойтись.
С – 19 – 9
Л – 13 – 3
А – 1 – 1
В – 3 – 3
А – 1 – 1
К – 12 – 2
П – 17 – 7
С – 19 – 9
С – 19 – 9
Искомый код был таким: 931312799.
И никаким другим он быть не мог. Не должен быть другим, потому что в противном случае поиски окончательно зашли бы в тупик.
Он опять подошел к двери. Спина была мокрая, хоть дул неласковый северный ветерок. Но Андрей Петрович не замечал ни ветерка, ни того, как быстро остывает спина. Все вокруг, кроме двери, не имело для него никакого смысла. Выйди сейчас из лесу слон, на котором восседал бы лесник Федор в чалме и белых кальсонах, он не обратил на это дело ни малейшего внимания.
Начал последовательно набирать цифры, боясь ошибиться, заглядывая после каждого нажатия в бумажку, где он записал код.
На седьмой девятке внутри что-то негромко щелкнуло. И глухо заработал электродвигатель.
Однако дверь стояла непоколебимо, словно солдаты Ким Чен Ына на страже социалистических завоеваний его великого деда Ким Ир Сена.
Но, видимо, внутри совершались какие-то подготовительные операции. Потому что спустя пять секунд дверь поползла. Вправо. Обнажая свою полуметровую толщину.
И окончательно раскрылась, щелкнув напоследок концевым выключателем.
Внутри подслеповато светились две тусклые лампы.
Впереди была небольшая площадка. А дальше – лестница, уходящая куда-то вниз.
Андрей Петрович сделал три шага. Вперед. В полную неизвестность.
И вдруг двигатель опять заработал. Но значительно громче, потому что его звук не укрывала массивная дверь.
Он резко повернулся и увидел, что дверь закрывается. Но уже значительно быстрее.
Рванулся наружу. Еле успел, чтобы дверь не раздавила его в проеме, как мышонка.
И хоть на бегство ушло не более полутора секунд, он успел заметить, что внутри тоже есть номерной замок. Тоже срабатывает на отпирание, чтобы выпустить. Но было ясно, что там совсем другой код. И экспериментировать с ним изнутри было равносильно самоубийству.
Успел заметить и то, что механизм отпирания двери был спрятан внутри стены. То есть вариант сломать его, скажем, вставив лом в какую-нибудь шестерню, не просматривался.
Но, как бы то ни было, Андрей Петрович был уверен в том, что находится уже в шаге от победы. Максимум – в двух шагах.
45.
Было ли ему страшно, когда за спиной он услышал шум включившегося мотора? И когда, повернувшись, увидел, как дверь закрывается, угрожая оставить его в западне. После чего его вытащили бы, шлепнули и закопали рядом с Борисом.
Если бы Андрея Петровича в такие моменты охватывал страх, то его давно бы уже не было в живых.
Страх пришел лишь после того, как он выпрыгнул из дверного проема, когда оказался в безопасности.
А в мгновения, минуты и даже часы реальной угрозы, когда жизнь висит на волоске, страх способен порвать этот тонкий волосок, эту ниточку, которая соединяет с миром живых.
Инструктор в училище перед первым прыжком говорил им: «Каждый из вас имеет право испугаться. Но испугаться, мать вашу, можно только на земле! Да и то, когда соберете парашюты».
В экстренных ситуациях все эмоции отключаются. Чтобы не мешать работе мозга в форсированном режиме. Когда он с громадной производительностью просчитывает траектории движения рук, ног, тела, расстояния до точек опоры, необходимые усилия, совершаемые множеством мышц, распределяет приоритеты опасностей и угроз, анализирует множество сопутствующих факторов, таких как угол падения солнечных лучей, коэффициент сцепления подошв с поверхностью земли или пола, силу и направление ветра…
В такие мгновенья, минуты и даже часы в форсированном режиме работают и органы чувств – обостряются зрение, слух, обоняние, тактильные ощущения.
Ни один компьютер мира, даже самый мощный, не в состоянии в реальном масштабе времени решать задачи, с которыми в экстренных ситуациях справляется мозг спецназовца высшей квалификации.
А у Андрея Петровича была именно такая квалификация.
Конечно, многое, очень многое тут зависит от природных задатков. Так сказать, от генетики. Однако даже средние задатки можно развить так, что человека после пары лет упорных тренировок будет не узнать. Капитан Сидоренко говорил им, курсантам-первокурсникам, что даже зайчиха, защищая своих зайчат, способна обратить в бегство лису. Разумеется, он говорил это в том смысле, что защита Родины удесятеряет силы. Однако и заяц-холостяк способен дать достойный ответ превосходящему по силам противнику.
На первых экстремальных тренировках весь их курс, конечно, хлебнул лиха. И все время инструкторы вдалбливали в их коротко остриженные головы, что страх – это надежный проводник на тот свет. Испугался – так лучше пусти себе пулю в лоб. В противном случае враг, захватив тебя, начнет над тобой глумиться, отрезая уши, тыкая ножом в спину, чтобы не задеть жизненно важные органы, взрежет живот и в конце концов перережет горло.
Им постоянно внушали, что страх – это гораздо страшнее смерти.
Все началось, так сказать, с цветочков. Их взвод прекрасным солнечным сентябрьским днем вывели в пригородный лесок. Якобы для отработки ориентирования на местности. И вдруг из кустов началась автоматная пальба. Стреляли холостыми. Однако мандраж был как от боевых. Рассудок-то понимал, что с какого рожна они решили перестрелять первокурсников. Однако у многих, и у Андрея Петровича в том числе, грохот автоматных очередей перекрывал рассудок.
Впоследствии дошло дело и до боевых. И они реально свистели над головой при прохождении полосы препятствий. А кое-кого и цепляло слегка. Собственно, скорее не цепляло, а царапало. И это заставляло впредь больше мобилизоваться, включать свой мозг в форсированном режиме, изо всех сил вытеснять страх.
По мере накапливания опыта и сноровки испытания утяжелялись. Как в физическом отношении, так и в психологическом. На тренировках совсем рядом постоянно был огонь, удушающий дым, свист пуль, взрывы гранат, лязг гусениц танка, который проползал над тобой, и ты затылком чувствовал вибрацию его днища, а в щеки и уши летела земля, выковыриваемая гусеницами. И потеря самообладания в таких условиях могла стоить не только тяжелой травмы, но и увечья, а то и смерти.
Страх был смертельно опасен.
А потом была первая война. Потом вторая. И, наконец, Афганистан. Где Андрей Петрович в минуты опасности превращался в боевой автомат, снабженный выключателем страха. Потому и вернулся домой своим ходом, а не в цинковом гробу. И даже издерганным и загнанным медикам не прибавлял в Афгане хлопот.
Но ничего этого помнить он не хотел. Хоть это и часто снилось ему по ночам.
Да, конечно, в Рязани были выматывающие кроссы и марш-броски, изнурительные силовые тренировки, ежедневные мордобои, часто с размахиванием реальными ножами, которые назывались рукопашной подготовкой. Были серьезные ушибы темно-бордового цвета, были повязки на кровоточащих ранах, были растяжения связок…И это считалось хорошим подспорьем к учебному процессу, поскольку воспитывало в будущих офицерах ВДВ переносимость боли. Но все это, по мнению Андрея Петровича, было не самым главным.
Важнее были тренировки не тела, а духа. Потому что в бою побеждает не тело, а именно дух.
46.
Дальнейший план действий был предельно понятен и прост. Изготовить побольше селитровых бомб и швырнуть их в проем двери в пространство, куда уходит лестница. Однако вначале надо попытаться узнать, куда же именно она уходит. И будет ли толк от взрыва.
Он опять открыл дверь. И начал исследовать придверную площадку. Чтобы выяснить, каким образом запускается механизм закрывания двери. Черед полминуты стало понятно, что никакого таймера нет. Дверь по-прежнему стояла открытой.
Тогда начал водить внутри палкой. Может быть, механизм запускается от датчика движения?
И опять никакой реакции не последовало.
Оставался последний вариант – датчик давления на пол. То есть где-то там, под металлической пластиной, спрятана банальная нажимная кнопка. Или, иными словами, концевик. А сама металлическая пластина пола опиралась на пружины. При давлении на пол с силой, равной человеческому весу, пружины сжимались, и пластина опускалась на кнопку, замыкая тем самым электрическую цепь подачи напряжения на двигатель.
Надавил палкой на пол – тишина. Надавил сильнее – тот же самый результат.
Черт возьми, подумал Андрей Петрович, уж не на запах ли эта хреновина реагирует?
Однако эта хреновина реагировала не на запах. Стоило надавить палкой изо всех сил – все-таки в нем было за семьдесят, – как дверь поползла влево. И опять-таки скорость движения была заметно выше, чем при открывании.
Получалось, что попасть внутрь не представлялось возможным.
Он опять набрал код. Дверь открылась. Он закурил и стал думать.
Но ничего конструктивного на ум не приходило. В голову лезла всякая дичь. Например, накачать гелием шар и таким образом разгрузить свой вес. То есть снизить давление на пол.
А вот попытаться сделать жесткую конструкцию в виде буквы «Г» вполне можно было бы. Чтобы она крепилась в вертикальном положении снаружи, а горизонтальный брус уходил бы внутрь. И на руках переместиться на горизонтальном брусе как можно дальше внутрь, чтобы все внимательно осмотреть.
Однако как только он одобрил такой вариант, включился электродвигатель, и дверь опять закрылась. Значит, она срабатывает не только от давления, но и от таймера, который рассчитан на четыре минуты. Столько у него заняло выкуривание сигареты. За это время ничего сделать не удастся.
Опять открыл дверь. И несколько раз подпрыгнул, чтобы получился лучший угол обзора. Но конца уходящей вниз лестницы не просматривалось.
Вот, заразы, подумал он, будто предвидели, что я или кто-то другой попытается разгадать эту чертову тайну.
Покидал вниз через дверной проем камешки. Но было абсолютно непонятно, о что они там внизу стукаются. То ли о ступеньки. То ли о пол помещения, куда они ведут. И какая там глубина.
Было понятно, что придется взрывать наугад.
Изготовление бомбы заняло довольно много времени. К вечеру, когда в лесу была уже абсолютная темень, сделал только половину работы. Лишь прожектора освещали периметр. Обычно он их не включал, поскольку толка в них не видел. Диверсантов в округе не было и быть не могло. Кроме него самого, разумеется.
Аммиачная селитра в мешке уже частично слежалась, набравшись влаги. Поэтому пришлось растолочь комки в мелкие гранулы. Подумал, что порошок будет мощнее, поскольку у него больше площадь горения. И принялся измельчать гранулы.
Потом озаботился корпусом. Ну, то есть так, чтобы он был один, не получалось. Надо было набрать побольше банок и сделать связку. И непременно закупорить получше, чтобы продукты горения сдетонировали и разнесли бы чертову аппаратуру к ее чертовой матери.
Вообще-то, Андрей Петрович и к месту и не к месту поминал черта. А тут даже дошел до тавтологии. Но это было вполне простительно. Не филолог, во-первых, а ветеран ВДВ. Он еще и не такие слова знал. А, во-вторых, слишком уж он грандиозным делом занимался, вел битву с этим самым чертом.
Для корпусов использовал банки от консервов – тушёнки, всяких каш с мясом. Были даже от консервированных фруктов – ВМФ его баловал, не имея представления о замыслах ветерана ВДВ.
Рецепт начинки был ему прекрасно известен со времен училища. И потом, в боевых условиях, ему даже пришлось им воспользоваться для «практических целей». Даже имелось официальное название – АСДТ, что означает «Аммиачная Селитра/ Дизельное Топливо». Селитра играет роль окислителя, солярка – горючего вещества. Собственно, в качестве горючего можно брать любое углеродосодержащее вещество, вплоть до сахарной пудры. Пудры у Андрея Петровича не было. Но в изобилии была солярка, на которой работал дизельный генератор.
Однако смешивание селитры с соляркой он отложил на утро, чтобы вещество не успело скомковаться.
И приступил к изготовлению фитилей, для чего нарезал из газеты полоски бумаги. Вот здесь ему и понадобился сахар. Но обычный, можно было обойтись без пудры. В качестве окислителя использовал натриевую селитру. Смешал ее с сахаром, высыпал смесь на сковородку и поставил на электроплитку.
Помешивая и подливая воды, дождался, когда компоненты расплавятся. После чего положил в сковородку полоски бумаги, чтобы пропитались горючим веществом.
Когда раствор достаточно охладился, вытащил бумагу, и каждую полоску сложил вдоль несколько раз. Для прочности фитилей каждый из них оплел ниткой, также предварительно вымоченной в растворе. После чего разложил все это, оставив на ночь сушиться.
Работа отвлекала Андрея Петровича от главного – от мыслей о том, что и как он будет делать завтра. И сможет ли он разрушить аппаратуру, которая управляет вышкой. Управляет где-то там под землей, анализируя ядерную ситуацию, самостоятельно принимая решение об уничтожении жизни на североамериканском материке, запуская процедуру раздачи подводным пусковым установкам команд на старт ракет с мегатонными боеголовками. И торпедам со стомегатонными.
После чего множество ракет достигнет введенных в их память целей. И произойдет это минут через двадцать, не больше. Таково подлетное время баллистических смертей, созданных, благодаря таланту инженеров, работающих в секретных научно-исследовательских институтах и конструкторских бюро. Ну, а торпеды сработают мгновенно. Точнее, через время, за которое волновой сигнал долетит до прибрежных вод чужого материка.
После чего над материком поднимется множество огненных шаров, испепеляющих все живое. Ударные волны, скорость которых в десятки раз превосходит скорость самых разрушительных цунами, пронесутся от восточного побережья Северной Америки к западному, сметая многомиллионные города и захолустные поселения.
Утром он продолжил свой упорный труд. Все компоненты были приготовлены, осталась только окончательная сборка адской машины, как называли самодельную бомбу, когда в России зарождалось террористическое движение.
Он смешал селитру, аммиачную, с соляркой. И плотно набил этой смесью несколько железных банок. Для подрыва вещества банки должны быть плотно закрыты, почти герметично. Поэтому вытащил из патронов для карабина – их, к счастью, было более чем достаточно – несколько свинцовых пуль. Расплавил их и припаял сверху к банкам крышки. Порох, кстати, тоже использовал, подсыпав его в банки. В отверстия в крышках, проделанные ножом, вставил фитили. Для того, чтобы поджечь их одновременно, а не чиркать зажигалкой, сделал что-то типа факела, обмакнув его в ведре с соляркой.
Всё было готово.
Еще раз проверил готовность боеприпасов. И убедился, что ничего не упустил.
Дверь послушно отползла вправо. За ней все также горели две тусклые лампы, освещая начало лестницы, ведущей в неизвестность.
Андрей Петрович закурил, еще раз проигрывая в уме последовательность действий.
Все было наготове. Блок банок с взрывчатым веществом, скрепленных воедино скотчем. Из банок торчали фитили строго одинаковой длины. Факел, смоченный соляркой, которая в отличие от бензина и керосина горит спокойным пламенем. И зажигалка. В кармане на всякий случай лежал коробок спичек.
Дверь закрылась в соответствии с заложенной в таймер программой. То есть все как обычно, все нормально, без каких бы то ни было неожиданностей.
Перекрестился. Хоть ни разу в жизни этого пока не делал.
Опять набрал код: 931312799.
Дверь опять отползла вправо.
Чиркнул зажигалкой и запалил факел.
Поднял с земли адскую машину и поджёг фитили.
Все шло удачно – фитили загорелись синхронно, и огонь продвигался по ним с одинаковой скоростью.
Дождался, когда до взрыва останется секунды три. И швырнул бомбу в дверной проем так, чтобы она угодила в шахту лестницы.
И отошел вбок, под прикрытие стены бункера. Чтобы не отшвырнуло, а то и не контузило взрывной волной, которая вырвется из дверного проема.
На это ушло полторы секунды.
Открыл рот, щадя барабанные перепонки.
Через секунду рвануло.
И тут же поток взвешенной в воздухе пыли со свистом (так ему показалось) вырвался наружу.
Он заглянул внутрь. Но там был полный мрак. Частично от того, что все пространство за дверью заполнял дым. Отчасти из-за того, что лампы, закрытые уцелевшими колпаками, не горели.
Было непонятно, уничтожена ли аппаратура так, что теперь ее невозможно будет восстановить? Или же все еще способна работать?
Да, если разрушения серьезные, то теперь хана вышке. Потому что пронесшийся по России в восьмидесятые-девяностые годы шквал безвременья уничтожил все ее чертежи. Разграблены или же отправлены на помойку или в переплавку все запасные части. Ушли из профессии, точнее – были выкинуты на ту же самую помойку специалисты, которые во всем этом хоть что-то смыслят.
Неопределенность была полная: сработало?
И тут Андрей Петрович решился на отчаянный шаг. Кто он перед лицом надвигающейся катастрофы планетарного масштаба, чтобы дорожить своей жизнью? Жизнью, давно уже бессмысленной. Жизнью одинокого волка.
И вот здесь и сейчас он может расплатиться ею. Расплатиться ею с громадной выгодой – хоть частично, хоть на несколько шагов отодвинуть назад приближение ядерного самоубийства человечества.
И он должен войти в дверь, которая навсегда захлопнется у него за спиной. И довершить начатое дело. С ломом, кувалдой, топором, с ведром солярки – и окончательно добить эту гадину.
Он собрал все необходимое. И принес к успевшей уже закрыться двери.
Набрал код. Он не сработал.
Он десять минут стоял и тупо тыкал в кнопки пальцами. Набирал, набирал, набирал один и тот же код, который он помнил наизусть.
Но дверь не открывалась.
Внутри ничего даже не щелкало.
47.
Поздно вечером на связь вышел капитан второго ранга Сергей Алексеевич Колыванов.
– Зачем ты это сделал, Андрей Петрович? – спросил он замогильным голосом.
– Тебе этого не понять.
– Это почему же?
– Ты пока еще слишком молод.
– Я?!
– Да, ты. Вот когда тебе останется жить всего ничего. Когда ты насмотришься столько крови, сколько видел я…
– И сколько ты ее пролил!
– Да, пролил. Я это не отрицаю. И это тоже сработало. Сработало на понимание такой простой вещи – человечество не должно сгореть.
– А тебе не кажется, что ты это приблизил. Что теперь увеличилась вероятность того, – Сергей уже почти кричал, – что на Россию будет направлен ядерный удар?! Глобальный!
– Так я ее того, с концами? – спросил с надеждой Андрей Петрович.
– Этого пока никто не знает. Комиссия будет разбираться, выяснять.
Получалось, что бомба сработала не впустую. Что-то там повреждено. А может быть, очень даже не впустую. И теперь там, под землей, можно выгребать мелкие обломки бывшей аппаратуры. У Андрея Петровича полегчало на душе.
– Сережа, – сказал он, – вероятность не повысилась, а понизилась. Понижаться будет и дальше. Потому что не я один такой…
– Идиот!
– Да, идиот. Но известно ли тебе, что герои мир погубят. А идиоты спасут. Такие идиоты, которые способны посмотреть со стороны на всю эту вакханалию с прогрессом, с экспансией, с повышением счастья на душу населения, посмотреть со стороны на целенаправленное взращивание амбиций. И которым терять нечего, потому что им недолго осталось. Терять нечего, кроме одной лишь малости – жизни на Земле. Такие есть и здесь, и там. Я это точно знаю. Я свою миссию выполнил. И они тоже выполнят. Потому что мир уже подошел к черте. И тянуть с этим дальше нельзя.
– Андрей Петрович, как же так получилось, что тебя психиатры проглядели? Ведь ты же столько проверок прошел! И на тебе!
– Я же говорю, что тебе меня не понять. Так что пустой у нас с тобой разговор выходит. В то же время я тебя прекрасно понимаю. Потому что я сам когда-то был таким же.
– Ведь ты же был героем! Вся грудь в медалях! Три ордена! А теперь диверсант! – воскликнул кавторанг.
– Ну, это как на это дело посмотреть. Я же сказал, что герои погубят мир. Вот ты служишь. Я тоже когда-то служил. Ты служишь таким же, как и сам. То есть вы все не видите вперед дальше завтрашнего дня. И даже те, которые сидят в Генштабе и планируют на пять, на десять лет вперед, они все равно смотрят в завтрашний день. Они не способны понять, что может так статься, что через пять лет вообще ничего не будет. Да и послезавтра…
Андрей Петрович никогда так помногу не говорил. Но тут его прорвало. Хоть и понимал, что ничего разъяснить не сможет. Он стремился выговориться, пожалуй, для самого себя. Потому что понимал, что это в последний раз.
– Я принял присягу!
– Я тоже принимал когда-то, – рассмеялся ветеран ВДВ. – Но присягал другим, а не этим. И теперь от нее свободен.
Сергей надолго замолчал. Андрею Петровичу было прекрасно понятно, что он собирается с духом. Потому что речь сейчас должна пойти о том самом, что кавторанг считал самым страшным на свете.
Наконец-то, прокашлявшись, он вышел на эту тему:
– Да, дядь Андрей, ты же понимаешь, что завтра…
– Да, понимаю.
– Уже все решено. И от меня тут абсолютно ничего не зависело. Решали гораздо выше.
– Ликвидация?
– Да.
– А перед этим ничего не хотят выяснить? Так я им не дамся. Живым не возьмут.
– Им этого не надо. Потому что тебя давно уже просветили, как стеклышко. Ни одной связи. Одинокий волк.
Помолчали.
– Это будут твои, в черных бушлатах?
– Нет, твои, в голубых беретах. У тебя времени до завтрашнего утра. Часов, наверно, двенадцать.
– Прилетят?
– Да, твои же в основном летают.
– А, да.
– Как ты понимаешь, уйти у тебя не получится. Всюду достанут. Потому что, сам понимаешь, ты носитель информации, которая не должна выйти из этого леса.
– Да я и не собираюсь. Прекрасно знал, на что шел. Кстати, а что с Борисом у вас получилось?
– А, с этим. Он шпионом был. А вот ты гораздо больше вреда всем причинил.
– Вам.
– Что вам? – не понял Сергей.
– Вам причинил. А десятки миллионов жизней спас. А может, и больше.
– Ах, дядя Андрей, дядя Андрей, ты же мне почти отцом был. Что же такое с тобой случилось?..
– Не говори так со мной. Как с сумасшедшим. Я абсолютно нормальный. Да, когда ты мальчишкой был, да, как сын. Собственно, и сейчас. Сейчас только ты. Больше у меня никого нет. Дочь чужая. Жена меня уже не помнит. Да и я ее. Только ты. И у тебя будут, понятное дело, очень большие неприятности… Но ты же понимаешь – десятки миллионов.
– Твои неприятности с моими не сравнишь.
– Да, конечно… – рассмеялся Андрей Петрович. – Это с твоей колокольни. А я завтра боевую молодость вспомню. Вот только жалко, калаша нету. Ну, да ничего, мы и по-партизански привычные.
Уже давно перевалило за полночь. И все вроде бы уже обсудили. Но прерывать разговор было нельзя. Прежде всего Сергею. Не скажешь же: «Спокойной ночи, дядя Андрей». И Андрею Петровичу хотелось слышать в последний раз голос единственно близкого ему человека. В самый последний раз. И даже молчание.
Паузы удлинялись. Во время которых каждый думал о чем-то своем. Это были по большей части уже воспоминания. И, несомненно, их воспоминания иногда пересекались, были синхронными.
Про то, как на лесной речушке подросток и крепкий мужчина в майке-тельняшке и с татуировкой на левом плече, на котором изображены парашют и волк и три буквы – ВДВ, ловят рыбу незамысловатыми удочками из орешника.
Про то, как тот же самый мужчина, но чуть моложе, бежит, придерживая за седло велосипед, на котором едет, вихляя, мальчик лет семи.
Про то, как мужчина несет на плечах совсем маленького мальчика в коротких штанишках и бескозырке, на ленточке которой написано «Герой», и мальчик размахивает красным флажком и кричит вместо «Ура» «Уа».
Про то, как они в тире стреляют из духовых ружей. И мужчина выигрывает в качестве приза плюшевого медведя, которого передает мальчику.
Про то, как подросток говорит мужчине, что к нему постоянно лезут трое из соседнего двора, и мужчина учит подростка разным приемам.
Про то, как мужчина тащит по лестнице шкаф, когда мальчик с мамой переезжают на новую квартиру.
Про то, как мальчик и мужчина в жаркий день, стоя у автомата с газированной водой, пьют из граненых стаканов колючую прохладную воду с апельсиновым сиропом.
– Да, – прервал молчание Андрей Петрович, – у меня просьба будет.
– Какая?
– Похорони меня рядом с Вальтером. Ты найдешь это место, я пометил. Неподалеку у забора в северной части. Я там трубу воткнул. И маленькая елка растет.
– Да, конечно. Все сделаю.
– Ну и стрельни раза три из чего-нибудь. Пистолет-то есть?
– Найдется.
Помолчали.
– Ну, всё, – решил поставить последнюю точку Андрей Петрович. – Передавай привет матери. И – прощай, Сережа.
– Прощай, дядя Андрей.
48.
Было два часа ночи. Светать будет часов в семь. Часов в девять они прилетят.
Так что семь часов у него было. Ну, и потом еще часа два. От силы четыре. Все зависит от того, будет ли это взвод или всего лишь пара отделений.
После чего его время закончится.
И он сейчас вполне мог лечь спать. Потому что был совершенно опустошен. Вся его психическая энергия была уже истрачена на уничтожение вышки. На достижение, казалось бы, невозможного грандиозного результата. И он был достигнут.
После такого – совершив невозможное – люди перестают жить. Не в физическом, конечно, смысле. В них полностью исчерпывается запас времени. Того самого времени, которое им предстояло бы еще прожить, глядя вперед, лелея какие-то надежды, строя планы, очаровываясь и разочаровываясь, приобретая опыт, совершая поступки, окрашенные гордостью или стыдом. Ничего этого у человека уже не будет, все это уже сгорело в момент, когда он преодолевал барьер невозможного. Человек становится механической куклой с искусно изготовленным из латекса лицом, внутри которой нет ничего, кроме вращающихся шестеренок, пружинок, храповиков, противовесов, червячных передач и дифференциальных реек.
Зачастую сгорание будущего времени связано с подсознательным стремлением к смерти. К ее приманиванию. Именно поэтому Юрий Гагарин вскоре после того, как слетал первым в истории в космос и стал возлюбленным человечества, сгорел в самолете. В действительности он стал возлюбленным смерти.
Роман Достоевского «Братья Карамазовы» является вершиной не только русской, но и всей мировой литературы. После него ничего более значимого создано не было. Да и не создастся теперь уж никогда. Федор Михайлович после окончания романа прожил лишь два месяца.
После открытия теории относительности Альберт Эйнштейн прожил долгую жизнь. Но это была уже жизнь совсем другого человека, точнее – существа, который играл на скрипке, показывал язык фотообъективу, которого ученые из уважения к былым заслугам брали к себе в соавторы. Теория относительности высосала из гения физики всё его будущее время.
Прыгун Боб Бимон в 1968 году на олимпиаде в Мехико улетел на 8.90, совершив невозможное, поскольку прежний рекорд был побит больше, чем на полметра. После чего его била судорога, его рвало. И вместе с рвотой из него вышло все время. Да, он выжил. И как бы продолжал жить – окончил университет, женился, родил детей. Но это был уже не Боб Бимон, а кукла Бимона. Кукла, не имеющая своей воли, управляемая шестеренками и прочей механической требухой.
Есть феноменальные актерские вершины, подъем на которые полностью опустошает дерзнувших их покорить. Такова судьба Олега Даля, сыгравшего в фильме «Утиная охота» по пьесе Александра Вампилова Виктора Зилова, который без каких бы то ни было преувеличений является Евгением Онегиным ХХ века. Фильм был снят в 1979 году, Даль умер в 1981 году, ничем более себя не проявив, более того, сознательно несясь к смерти на всех парусах.
Такова история и драматурга, хоть после «Утиной охоты» ему удалось протянуть до смерти и несколько дольше. Вампилов написал этот шедевр в 1968 году, а погиб, утонув в Байкале, спустя четыре года в возрасте 35 лет. Но за это время им не было написано ничего, что близко стояло бы к «Утиной охоте».
Андрей Петрович включил все прожектора, все наружное освещение, отчего зона из космоса, видимо, стала похожа на посадочную площадку летающих тарелок, спрятавшуюся на громадном пространстве без единого огонька, без каких-либо прочих признаков жизни.
Он подошел к вышке и задрал голову, пытаясь увидать ее макушку. Но свет выше пяти-семи метров не распространялся.
Попробовал еще набрать код, отпирающий дверь. Но та либо окончательно сдохла, либо затаилась в соответствии какой-либо антидиверсионной программой, хранящейся в ее памяти. Память, скорее всего была на ферритовых, кольцах – во времена строительства вышки они были распространены в компьютерной технике.
У двери так и продолжали валяться кувалда и лом, которыми ветеран ВДВ хотел окончательно добить заразу. И по-прежнему стояло ведро с соляркой. Он зачем-то облил ею дверь и поджог.
Пошел к Вальтеру. Проверил трубу. Стояла устойчиво. Значит, Сергей найдет это место. И сделает, что обещал.
А потом начал бесцельно слоняться по территории, вспоминая какие-то моменты своей здесь жизни. Как-никак, а целых шесть лет, немалый кусок. И, выходит, самый осмысленный.
Здесь сражался с волками, защищая маленького волчонка.
Здесь все еще растут петрушка и укроп, пока еще не прибитые морозом.
Здесь чинили «Буран» Федора после крепкого застолья. В связи с чем леснику пришлось заночевать.
Здесь врезал генералу. И тот, поднявшись, шарил рукой по правому бедру в поисках кобуры.
Здесь пилил и колол дрова.
Здесь построил за полтора месяца баньку. Наверно, и после него тут кто-нибудь будет париться. Но, конечно, не охранник, поскольку вышку уже не надо охранять. Сдохла.
Здесь дизель, стук которого когда-то он принял за ночные шаги. Все так же безропотно работает.
Вот широченные лыжи, на которых он иногда выбирался в лес.
Удочка, по сути, так ему и не пригодившаяся.
Широкая лопата для снега, которой расчищал дорожки.
А это стандартный набор, вписанный золотыми буквами во все инструкции по противопожарной безопасности, – на красном щите: конусообразное ведро, огнетушитель, багор, лопата и топор.
Все-таки шесть лет, шесть лет. Как оказалось самых осмысленных в его жизни. Он прикинул, сколько у него получилось в итоге: 66 лет, 2 месяца и 3 дня. Вот только с часами еще не все до конца понятно.
Вернулся домой, поймав себя на том, что уже года полтора мысленно называет жилой блок домом.
Захотелось пить.
Вскипятил чайник. Всыпал в кружку пару щепотей заварки. Залил крутым кипятком.
Здесь они с Федором неоднократно сидели. Кстати, рябиновки осталось еще изрядно. Но ему не хотелось. Не хотелось помирать пьяным. Дело-то ответственное.
Если бы сейчас ему сказали, сказали наверняка, что взрыв причинил аппаратуре совсем немного вреда, и через пару дней ее восстановят, то он, не задумываясь, сразу вогнал бы себе в голову пулю.
Но этого никто не знал. Ни наверняка. Ни приблизительно.
49.
Лишь в десять часов послышался звук, с подсвистом, приближающегося вертолета.
Долго собирались, подумал Андрей Петрович. Видимо, штудировали досье – степень подготовки, наиболее излюбленные приемы ведения боя, каким оружием владеет, психологические особенности и все такое прочее, что необходимо знать для того, чтобы наиболее успешно действовать при боестолкновении с врагом.
Вот он и стал врагом. На излете седьмого десятка. После нескольких войн. Самая кровавая была в Афганистане. Враг с восьмью медалями и тремя орденами за боевые заслуги. С безупречным личным делом. Если, конечно, не считать побои, нанесенные полковнику артиллерии в состоянии аффекта.
Разумеется, не враг этим парням, которые прилетели его ликвидировать. Хоть им и прочистили мозги, внушили, что он – особо опасный государственный преступник, стремящийся разрушить ракетно-ядерный щит страны.
Можно было, конечно, сказать и так. Приняв за истину ложное умозаключение относительно того, что Россия – это единственная страна на земном шаре. Что кроме нее во всей Вселенной ничего больше не существует.
Собственно, он практически всю жизнь именно так и считал. Примерно так. С какими-то кратковременными просветлениями. Порой, в Афганистане, в сознании промелькивала мысль о том, что вот они – эти бородатые, говорящие на непонятном языке – может быть, имеют право жить так, как считают нужным. Но обстрелы, вылазки диверсантов с перерезающими горло наших бойцов тесаками, засады, растяжки и пехотные мины немедленно вышибали из головы всю эту блажь.
И вот теперь, попав сюда, в вологодскую глушь, прозрел. И открыла ему глаза на истину вот эта самая вышка, которую он вчера лишил жизни.
Лишил жизни смерть, – нервно рассмеялся Андрей Петрович.
В бога он не верил. Ни в того, что с большой буквы, ни с маленькой. Но, если бы бог был, думал Андрей Петрович, он, несомненно, одобрил бы его поступок. Потому что предательство против одной страны, пусть и родной и любимой, – это подвиг во имя несоизмеримо большего – во имя планетарной жизни во всех ее проявлениях. И которую не нам судить, поскольку не мы ее задумали, не мы «сконструировали», не мы ее взрастили.
Да, для этих парней, принимавших совсем другую присягу, которые совсем скоро сюда прилетят, он, несомненно, враг. Как и внушили им командиры. Как этим командирам внушили вышестоящие командиры. Как этим вышестоящим внушили где-то на самом верху, где способны мыслить лишь сиюминутными и территориально ограниченными категориями. Враг, однозначно.
Но враги ли ему эти парни?
На этот вопрос ответа не существовало.
Совсем недавно он был абсолютно таким же, как и они. И, значит, ему предстоит сражаться с самим собой. Глядя в эти лица, он будет видеть себя. И стрелять, соответственно, будет в себя.
Более страшного предательства в Воздушно-десантных войсках Российской Федерации представить было невозможно.
И будет убивать.
Сил было вполне достаточно. Ну, а опытом он мог поделиться с десятком, с ротой желторотиков.
И вряд ли предстоящее сражение было продиктовано лишь инстинктом самосохранения, его индивидуальным инстинктом.
Нет, тут, пожалуй, просматривался чудовищный атавизм, на котором, собственно, и держится армия. И уходил он корнями в Средневековье, когда рыцари бились на турнирах, демонстрируя доблесть и отвагу, что зачастую приводило к увечьям и к смертям.
Но в данной ситуации это было, скорее, сродни гладиаторским боям, когда поединки должны обязательно завершаться смертью. И, можно было небезосновательно предположить, что во время побоища Андрея Петровича с бойцами ВДВ все это будет сниматься на камеру. А потом бесценный материал используют в качестве учебного пособия.
Но был, несомненно, и еще один момент. Это должна быть схватка между молодостью и опытом, который был уже на излете, жизнью, сходящей на нет.
И результат был предрешен – молодые волки должны порвать старого одинокого волка.
Но одинокий волк должен при этом умереть красиво.
Видеозапись побоища останется вместо моего чучела, набитого опилками, – подумал Андрей Петрович, – снаряжая патронами магазины карабина «Тигр».
Вертолетов было два. И это были не Ми-24, в которые влезает от силы одно отделение десантников, а Ми-8. Значит, направили не меньше двух взводов.
Уважают! – подумал ветеран ВДВ. И от этого у него как бы расширилась грудь.
Он был готов. Пять магазинов по десять патронов для карабина. И сорок патронов для Стечкина. Итого девяносто. На всех хватило бы, если бы стрелял в тире по неподвижным мишеням.
Ни гранат для растяжек, ни мин в арсенале не было. Так что должным образом подготовиться к встрече дорогих ратных гостей не удалось.
Да, был еще и нож. И это в руках ветерана ВДВ тоже было грозное оружие.
Высадились за забором, чтобы не попасть под встречный огонь противника. Грамотно высадились – один вертолет на востоке, другой на западе. Несомненно, прекрасно изучили и карту, и схему расположения построек на объекте.
Кто-то, вероятно, старлей, прокричал в мегафон: «Вы окружены. Сопротивление бесполезно. Предлагаю сложить оружие и сдаться».
И тут Андрей Петрович проорал нечто совершенно невероятное, абсолютно не подходящее к ситуации: «Русские не сдаются!» Словно намеревался отбиваться от американцев, ради сохранения жизни которым и взорвал вышку.
И тут они, тоже русские, хоть и были в их рядах незначительные полиэтнические вкрапления, поперли через забор. С трех сторон.
Прекрасно упакованные – в экипировке «Ратник-2». Бронежилет с керамическими пластинами, поверх него разгрузочный жилет, в который напиханы магазины, нож, гранаты, фонарь. Наколенники и налокотники. Шлем с наушниками. Очки, защищающие от осколков.
Он начал
стрелять первым. Ответили автоматными очередями. Отчего окрестности наполнились
трескотней мелкокалиберного оружия, поскольку сейчас перешли на
Наверно, Федор решил, что война началась, подумал Андрей Петрович.
Перебегал от укрытия к укрытию, не давая сосредоточить на себе огонь. И отстреливался с таким расчетом, чтобы кольцо сжималось не так быстро.
Пальнули из гранатомета. Но как-то робко. Видать, чтобы заставить его выйти с поднятыми руками. После чего прострочат его со всех сторон.
Лиц он не видел. Закрывали массивные противоосколочные очки. И это психологически разгружало его, всаживал пули, словно это были манекены.
Вдруг из-за забора появился вертолет. И на небольшой высоте направился прямо на Андрея Петровича. Потом завис. И, как понял ветеран ВДВ, собрался выпустить в него пару НУРСов. И это поставило бы точку в сражении.
И тут, в этой запредельно критической ситуации, он решился на авантюру. Достал Стечкина и запустил пару очередей по несущему винту. И это, несмотря на призрачность шанса, сработало. От винта отлетел здоровенный кусок, и вертолет, потеряв управление и балансировку, начал хаотично мотаться на высоте примерно девятиэтажного дома.
Его резко повело в сторону вышки. Он порвал трос-растяжку. Врезался в ногу вышки, разрушив ее. И обдал все вокруг пламенем из взорвавшегося топливного бака.
Вышка начала медленно заваливаться набок.
Черед пятнадцать секунд раздался страшный грохот от удара тысяч тонн металла о землю.
Теперь Феде уж точно не только не с кем, но и негде будет выпить, – подумал Андрей Петрович.
Автоматы начали строчить с особым остервенением.
Полетели гранаты.
Басом заговорили два крупнокалиберных пулемета.
Андрей Петрович отстреливался.
У него оставалось лишь восемнадцать патронов для карабина и четыре для Стечкина.
Шел 24161-й день его жизни, которую он прожил не напрасно.