и др. стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2018
Сергей Слепухин родился в 1961 году в городе Асбесте Свердловской области. Окончил Свердловский медицинский институт, аспирантуру при кафедре физиологии человека. Публикации в журналах «Звезда», «Уральская новь», «Арион», «Знамя», «Новый берег», «Крещатик», «Волга», «Дети Ра», «Белый ворон», «День и Ночь», «Новый журнал», «Интерпоэзия» и др. Автор семи книг стихов, а также книг эссе совместно с М. Огарковой – «Новые карты Аида» (США, 2009), «Перья и крылья» (США, 2010).
***
Хор ангелов над цепью горной,
дыханье пламени в траве.
Но видишь ли, что воздух – чёрный,
и бесы скачут в голове?
Уже не яростно, не ярко –
Флоренция, повозка, труп –
Кого везут? – Меня под аркой,
целуют в угол чёрных губ.
В глазах бездомных серафима
блестит солёная слюда,
трагично и неотвратимо
застыла тёмная вода.
Осадок осени мерцает
за острым стрельчатым окном.
Кто умер вновь? Никто не знает.
Зелёный сумрак, метроном…
Искушение пространством
Я сам римотворец теперь…
Александр Леонтьев
Второе «я» растрачивая в споре
с пространством смерти в оползнях стены,
предстать таинственным пятном в узоре
из тени, света, пыли, тишины.
Карниз массивный валится на плечи,
колонны ствол пятнистым мхом зарос –
иллюзия смещений и увечий,
дисторсия, распад, анаморфоз…
Руины обнажённая фигура –
соблазн глубин, нетленности искус,
сочится вечность в щели кракелюра,
песочная, соленая на вкус.
Уходит в эмпиреи обелиском,
густеет облаком по краю полотна,
непостижимо – далеко и близко,
туда, где времени изнанка не видна.
Гроза
Гремят молочные бидоны,
Бьёт колокол, тяжел и груб,
По трубам вод утробных стоны –
Профундо, скошенный у губ.
Как в этих чёрных глотках тесно!
Взбесился поршень: жму и жму!
А там – вверху – разверзлась бездна,
Из тьмы прессующая тьму.
Джентрификация
Светлане Ельницкой
Меандры памяти – и вымысел, и явь,
торжественная пафосная скука.
Сыпь, яркость красок прошлого… Избавь!
Быть целым, неделимым – что за мука!
Переступать пределы света вновь,
Зачем-то вышагнуть из престарелой тени:
цветенье, молодость, несчастная любовь,
и оползень позднейших наслоений…
Читаю Лосева. Валяет дурака,
хотя уже расслышал эхо смерти:
излучины, неслышная река…
Довольно! Вёсел плеск умерьте!
Часть целого… Тупик ли, коридор?
Затеять обновление построек?
Куда мне деть бесчестье и позор,
и реголит везения нестоек.
Подножье, мост в стремительную высь,
антенны, крыши, ямы, катакомбы…
Переустраивать былое не берись,
а ну, наткнёшься на останки бомбы.
Капризный рай и вероломный ад,
стремление, страданье, помраченье.
Оставь, как есть, и не смотри назад,
пусть крошится, не придавай значенья.
***
Павлинье-синяя комета –
смерть умирающей зари.
Месть остывающего света,
зелёный сумрак, фонари.
Глоксиния в бреду кружится –
марена, киноварь, кармин.
Со мной печаль спешит ужиться,
я, сдавшись, говорю: come in.
Сгружают ящики по доскам,
мотор рыдает, перегрет.
Течёт из-под фрамуги «Tosca».
«Тоска», – я поправляю вслед…
Офелия
на дне бассейна Мамышев-Монро
фата кувшинка лилия перо
Офелия морщины и белила
висит вверху балийская луна
похожая на желтого слона
и рыба прячется под толстым слоем ила
должно быть акция подумай головой
свет излучает кафель неживой
он слепит глаз макабр ползет по коже
прилип окурок к высохшей губе
Курехин джаз играет на трубе
все умерли и ты конечно тоже
взволнованные воды не кипят
нас утопили точно тех котят
что никогда и мявкнуть не сумели
трава-мокруша Гамлет-каскадер
муть пузыри и рыб народный хор
и спит планктон в налитом смертью теле
***
Скребущие небо деревья голые,
озябшая тень на белой стене,
слюдяные бабочки летают бесполые,
словно в ментоле – во сне.
Женщина осенью – свет простуженный…
С тебя облетело лето. Страх…
Глаз, покрытый эмалью, суженный
в точку, вобравшую птах.
В постели – зима, зеркала завешены,
лепит тебя и меня простыня,
Снеговики подушек стоят утешены,
занавески звенят…