Ольга Славникова. Прыжок в длину (Знамя. 2017. № 7, 8)
Опубликовано в журнале Волга, номер 1, 2018
Ольга
Славникова. Прыжок в длину: Роман // Знамя. 2017. № 7,
8.
У меня не слишком сложные отношения с
текстами Ольги Славниковой. Когда-то «Стрекоза, увеличенная
до размеров собаки» стала самым любимым романом – еще во время ее первой,
журнальной, публикации. Следующие прочитанные тексты казались легкими, приятными
и узнаваемыми: своеобразная метафоричность воспринималась этакой фишкой
писательницы; беспощадная ирония, от которой любой, даже самый ладный персонаж,
становился если не аутичным, то корявым и несобранным, прочитывалась как высшее
писательское мастерство. Думаю, что почти вся художественная проза Славниковой, когда-либо издававшаяся, мною прочитана – за
исключением ранней повести «Первокурсница», которую невозможно найти ни в Интернете,
ни, тем более, в бумажном виде. Чтение и многократное перечитывание
(в пору особенно сильной любви к ее текстам) позволяло примерно предугадать,
что Ольга Александровна напишет в ближайшие годы. Вариации «Прыжка в длину»
витали вокруг букеровского лауреата с начала десятых годов. Славникова
должна была написать роман о жизни инвалида. Роман с узнаваемыми героями, но
про другое, нежели предыдущие книги.
Здесь, думаю, уместно заметить, что феномен
резко возникшей в конце девяностых-начале нулевых популярности
Славниковой в том, что она стала первым российским
писателем-психологом, не лириком – описателем рассветов и закатов, не инженером
человеческих душ (ибо тут подразумевается голимый реализм, и души, судя по
описаниям, стандартно-правильные), а диагностом болезненных вывертов и
шизоидной озабоченности с виду заурядных граждан. Человек – как море, и про
самого обычного труженика (домохозяйку, свободного художника и т.д.) можно
написать, причем не только многотомное жизнеописание, но и готический роман или
триллер. Произведения Славниковой, по большей части,
конечно – психологические триллеры.
Главный герой
«Прыжка в длину» между тем человек совсем не заурядный.
«В те давние времена, когда Олег
Ведерников был восходящей звездой российской легкой атлетики (и когда у него,
берущего разбег на дорожке прыжкового сектора, действительно будто бы горела во
лбу белая влажная звезда), рост его равнялся одному метру восьмидесяти двум
сантиметрам. Вот уже четырнадцать лет у него вообще нет роста – в обычном,
человеческом понимании этого слова. Сверху Ведерников целый и даже как будто
живой; внизу он словно растворяется в пространстве, исчезает, как исчезает,
превращается в облачко, не достигнув тверди, слабая струйка песка. Словно кто
спускает Ведерникова из горсти, развеивает по ветру. Правая нога (толчковая) у
него ампутирована выше колена, левая (маховая) – по щиколотку.
Теперь Ведерников существует словно
бы в воздухе, без прямоходящего контакта с земной поверхностью».
В общем, юный спортсмен, будущий
чемпион, чье чемпионство перечеркнуто совершенным геройским поступком –
спасением дошкольника из-под колес. Герой стал инвалидом, а спасенный –
отморозком. Герой медленно влачит инвалидскую жизнь,
по прихоти своей домработницы опекая спасеныша (слово
«гаденыш» было бы уместней, однако), оживает от любви
и озарившей его идеи убийства спасенного юнца, а потом безвозвратно гибнет –
вновь спасая некогда уже спасенного отморозка. Такова, конспективно, фабула
«Прыжка в длину». Парадоксальность развития сюжета – еще одна из давних
авторских примет. Кроме сюжета-парадокса, роман отличается еще и весьма
непривычно расставленными второстепенными персонажами: пристроенные к сюжету
совсем не так, как это было бы у любого другого российского прозаика, они
перемигиваются в тексте, как новогодние огни, и отражаются в других романных
гирляндах. Неожиданностью для сочинения о рядовом российском инвалиде является
то, что мать Олега Ведерникова, главного героя – бизнес-вумен,
владелица вначале одного, а затем и нескольких магазинов элитного женского
белья. Благодаря матери жизнь Олега становится, наверное, на несколько порядков
комфортнее, чем могла бы быть. Мать оплачивает все, что можно; приносит Олегу
конверты с деньгами – как бы на карманные расходы, которые он даже не
открывает; мать нанимает домработницу. (Домработница, кстати, играет большую
роль в повествовании, и такая крепкая, много работающая по хозяйству женщина,
заставляет вспомнить и незабвенную Софью Андреевну из «Стрекозы», и тещу Свету
из «Одного в зеркале», и Нину Александровну из «Бессмертного», да даже всех
взрослых героинь одного из первых славниковских
рассказов «Бабка Анна, бабка Серафима»).
Неожиданность и, в целом, парадоксальность, о
которой уже было упомянуто выше, – в том, что спасенный ребенок – мальчик
Женечка – оказался из тех детей, которые с детства – эдакие цветы зла – сначала
мучают кошек и калечат птиц, а потом переходят на людей. По сути, «Прыжок в
длину» – роман о мороке, наведенном дошкольником на талантливого спортсмена,
надежду легкой атлетики, поэтому, заметим в скобках, текст бы только выиграл,
если бы в нем было больше мистических совпадений. Он же часто переходит в простое
жизнеописание, от чего становится несколько скучно. В реальной жизни, вне своей
духовной борьбы с мыслями о спасении демона-малолетки, Олег Ведерников принадлежит
двум мирам – миру инвалидов, где оказался в силу случайного стечения
обстоятельств, и миру чад и домочадцев бизнесменов средней руки, где пребывает
благодаря матери. И тот, и другой мир описан так, как его представляет
интеллигентный делегат от среднего класса – в основном интерьерно.
Сам герой – Олег Ведерников – тоже
большую часть времени проводит в интерьере своей квартиры, не имея особых сил и
намерений включаться в активную, как это называют, жизнь. Ездит к массажисту,
некоторое время пытается играть в баскетбол в команде инвалидов-колясочников,
сожительствует с приходящей домработницей, влюбляется в телеведущую Киру
Осокину (тоже – инвалида), отвечающую ему взаимностью, и даже участвует в
съемках фильма про самого себя. Все это время он проживает свой внутренний ад,
о котором не догадываются окружающие его персонажи – все либо очень деловые,
либо усталые, погруженные в безвременье и разруху.
Вообще, роман – такое зеркало
девяностых, хотя по всем – и интерьерным, и экстерьерным приметам, принадлежит
второму десятилетию двухтысячных. (Возможно, это авторский прием, а возможно, в
людях ничего и не поменялось.) Сам текст его, конечно, хорош, как и всегда у Славниковой; мизантропичен, как в
«2017»-м, и душен, как в «Стрекозе». Стилистических неточностей здесь немного
побольше, но, в целом, они традиционны: не всегда герои говорят так, как это
свойственно сходным с ним персонажам из жизни.
Финал производит впечатление очень не соответствующего всему предыдущему тексту, но в то же время
он сконцентрировал всю обидную неудачливость 90-х: в силу нелепых случайностей получилось,
что главный герой проплатил свое убийство. Думается, самое главное, что можно
сказать о таком финале: нельзя дважды наказывать героя за один и тот же хороший
поступок. В первый раз, спасая Женечку, Ведерников стал калекой, во второй раз,
снова его спасая (хотя спасая и невольно, думая при этом о спасении любимой
женщины) он гибнет. Гибнет причем под колесами того самого джипа, который
когда-то его переехал. Да, роман – не сказка с хорошим концом, но убивать в
финале инвалида, только почувствовавшего вкус жизни и вышедшего из интерьера, нельзя.
Причем убивать, именно когда он не побоялся снова по-чемпионски прыгнуть.
Но Славниковой,
конечно, даже это простительно…