О книге Александр Беляков. Шпион шумерский
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2017
Александр Беляков. Шпион шумерский:
Сборник стихотворений. – М.: Издательство «Воймега»,
2017. – 144 с.
Представьте себе, что вы – разведчик,
причём завербованный ещё до рождения. То есть судьба ваша предопределена. Но это
ещё полбеды. Со временем выясняется, что держава, в интересах которой вы
завербованы, – давно уже не существует, проиграла всё, что можно было
проиграть, и почти всеми забыта. А вас не раскрыли… А отказаться от своей миссии и просто
жить, как все, вы тоже не можете потому, что завербованы ещё до рождения и она,
эта миссия, у вас в крови. Что вам остаётся? Только зарыдать на родном языке
несуществующей уже прародины, которую вы никогда и не видели. Собственно, вы
уже и не особо скрываетесь, едва ли не заявляете о себе прямым текстом, без
всяких шифровок и конспираций, чтобы труд ваш не пропал даром, и чтобы хоть
кто-то, пусть даже и контрразведка, уже прочитал сведения, которые вы
раздобыли. Но даже и контрразведке, по понятным причинам, вы уже не интересны,
хотя они, похоже, давно догадываются, кто вы такой. Так что же вам остаётся?
Только зарыдать на родном языке несуществующей прародины…
хотя нет, постойте, есть ещё вариант: стать поэтом.
«Шпион шумерский» – читай «осиротевший
шпион», шпион «без центра», шпион, которому некуда и некому слать свои
шифровки, – так называется новая книга стихов Александра Белякова. Это уже 10-я
книга поэта, начиная с 1992 года. То есть, приступая к чтению, мы отдаём себе
отчёт, что имеем дело с «матёрым шпионом», что перед нами результат некоторой
эволюции, осознанного жизненного выбора поэта, не отказавшегося от своей
«шпионской» миссии, несмотря ни на что, хотя, видимо, и не сильно уже верящего
в её успех в обозримом будущем:
шпион
шумерский на свету зачат
родится
– и его разоблачат
передадут
на вечные поруки
учителям
аккадской муки
года
взойдут и двинут под уклон
жизнь
станет будто выжатый лимон
движенья
вязки
отраженья
мерзки
тогда
припомнит он
что
он шпион
и
зарыдает по-шумерски
Это стихотворение открывает книгу. Уподобление
поэта – шпиону, заявленное в названии книги, кажется
вполне мотивированным и является довольно удачной находкой. Например, уже давно
считается моветоном (да это и есть моветон) говорить о некой исключительности
поэта, противопоставление «поэт и толпа» – один из самых затёртых школярских
штампов. Но благодаря «шпионской» метафоре этот тезис об исключительности поэта
звучит и переосмысливается по-новому: поэт и правда исключителен, но
исключителен так же, как и шпион: об этом никто не должен знать. Благодаря этой
своей новой исключительности поэт уже не возносится над «толпой», как прежде,
не противопоставляется ей, а наоборот – пытается с ней слиться, раствориться в
ней, иногда чуть ли не до полной потери индивидуальности, подобно шпиону:
трудно
быть кем-то
хорошо
быть никем
вроде
агента
гомогенных
микен
прошлым
не ранен
не
нудит о своём
всякому
равен
упокоен
во всём
Отсюда и задача его совсем другая, чем у
прежних поэтов. Если прежние поэты, заявляя о своей исключительности
(даже и в недалёком ещё прошлом – вспомнить хотя бы те же пресловутые стадионы
в 60-х) и «возносясь над толпой», претендовали быть – ни много, ни мало –
«пророками», «поводырями», а уж «властителями дум» – во всяком случае, то
«поэт-шпион» ни на что такое, разумеется, не претендует. У него, как уже
было сказано, другая задача:
он
слышит музыку во всём, что слышит
прозревает
алмазы в пустой породе
ловит
нотки парфюма в кромешном смраде –
словом
сводит концы с концами
даже
если они не хотят сходиться
как
будто всё развалилось
и
сердце живёт на свалке
То есть перед глазами поэта-шпиона та же
реальность, что и перед глазами остальных его сограждан, но он считывает и
декодирует её иначе. (Если остальные сограждане вообще её хоть как-то считывают
и декодируют.) Во всём поэт-шпион может увидеть зашифрованное послание «из
центра» (хотя в реальности никакого «центра» давно и нет, но есть, видимо,
некий «метафизический центр»), и всё увиденное может в свою очередь стать таким
же его зашифрованным посланием. Это могут быть самые обыденные вещи, ну
например:
скрипач
играет на трубе
от
отвращения к себе
или:
и
пиво
и воблочка
и
в небе ни облачка
А могут быть целые диалоги, то ли с
воображаемым коллегой-шпионом, то ли с воображаемым связным:
– что предателям передать?
– передай, что тут благодать
лето
красное в лучшем виде
на
погоду мы не в обиде
что
касается остального
я
хочу отмолчаться снова –
не
сберечь болтуну лица и
все
мы тут слегка полицаи
перекошена
наша раша
не
познаша – не поругаша
хочешь
мира – поди и ляжь
дурачком
на домашний пляж
Мужество и непреклонность, с которым
осиротевший поэт-шпион продолжает выполнять свою миссию, несмотря на отсутствие
адресата, не может не внушать уважения. Этот своеобразный «кодекс чести»
постулируется таким стихотворением:
обереги
побережья
кротость
рыбья
лень
медвежья
упасите
пришлеца
от
недужного небрежья
от
заёмного лица
властелины
бездорожья
к
вам в доверие не вхож я
что
мне клады тайных троп
если
рядом воля божья
даже
если бог усоп
Кстати, «шпионская метафора» снимает
также риск употребления и такого пафосного слова, как «миссия», которое в
сочетании с обыкновенным поэтом давно уже выглядит высокопарно и даже смешно,
но в сочетании с «поэтом-шпионом» снова звучит вполне правомерно. Потому что
миссия, как мы помним, у поэта-шпиона другая. Вольная или невольная здесь
полемическая отсылка к Достоевскому («что
мне клады тайных троп / если рядом воля божья / даже если бог усоп» – против
его «Если бога нет, то всё позволено»)
сообщает нашему поэту-шпиону известную самурайскую доблесть – исполнить миссию,
даже если того, кто возложил её на тебя, уже нет. Он и исполняет: шлёт свои
наблюдения, хотя адресата давно уже нет, или он находится в таком далёком
прошлом (шумеры), что оно уже воспринимается как фантастическое будущее.
Примечательно, что наш шпион и сам вполне осознаёт себя поэтом, причём вторая
эта его натура – «поэтическая» – переживается как нечто болезненное, ранимое,
порою даже стыдное (какое уж тут «возвышение над толпой»). Если шпион
бесстрашен, невозмутим, временами даже циничен, и лишь иногда бывает подвержен обычной человеческой усталости:
задание
вам такое
забудьте
кто я такой
оставьте
меня в покое
доставьте
меня в покой
– то поэт испытывает самые настоящие
приступы малодушия (двоедушия):
у
поэта две души
с
первой ляг и свет и туши –
яркая
пластичная
тварь
эгоистичная
что
касается второй
не
душа а геморрой –
в
белом платьице из ситца
плачет
бедная и ссытся
Как бы там ни было, от себя-то её, эту
вторую душу не спрячешь, не откажешься. Остаётся только нацепить шпионские очки-шляпу-плащ и попробовать особо не
высовываться.
Всего «Шпиона шумерского» составляют 133
стихотворения (так и хочется сказать – шифровки), написанные с января 2015 по
июнь 2016 года. Преобладающий формат – восьми- и двенадцатистишия. Случаются стихотворения и большего
объёма, но ни одно не переходит на следующую страницу: это в основном
ретроспекции шпиона, его «дневниковые записи», его хроника от рождения до
нынешнего времени, когда он уже «разменял полста», «каталог» различных его
эмоциональных и психологических состояний. А восьми- и
двенадцатистишия – это, если можно так сказать,
непосредственный результат «шпионской работы», её, работы, основная
составляющая – «микрофильмы»,
фиксирующие окружающую действительность с известной бесстрастностью и
беспристрастностью скрытой камеры. Чередование «стихотворений-ретроспекций» и
«стихотворений-микрофильмов» создаёт определённое напряжение в книге, сообщает
ей своеобразный сюжет и динамику. Читатель может ощутить себя на выбор или
контрразведчиком, перехватившим шифровки шумерского шпиона, или даже самим
древним шумером, их адресатом.
Даже если сравнить названия предыдущих
книг Белякова («Ковчег неуюта», «Зимовье»,
«Углекислые сны», «Бесследные марши», «Сырьевая звезда», «Возвышение вещей»,
«Эра аэра» и др.) и «Шпиона шумерского», то, кажется,
становится очевидным, что главный вопрос, который занимает автора в его новой
книге – это адекватный способ существования поэта в окружающей современной
действительности. Кто он? Зачем он? Почему он? Взгляд поэта, в отличие от
прежних книг, обращён в основном на себя. (А в окружающий мир смотрит глазок
шпионской фотокамеры.) Содержание книги в достаточной степени подтверждает эту
догадку. Вопросы о роли и месте поэта, конечно, не новы. В зависимости от того,
какое «у нас тысячелетье на дворе» решались они по-разному. Поэты бывали и
пророками, и бунтарями, и даже царедворцами, видевшими свою задачу в том, чтобы
«в сердечной простоте беседовать о боге и истину царям с улыбкой говорить».
Были и такие, которые ни о чём таком не помышляли, а говорили «я просто русский
мещанин». Английские поэты-метафизики придумали, что они – секретари (у Бога, в
смысле). Были даже «проклятые поэты». Сейчас всё это, конечно, устарело и
никуда не годится. И вот лично для себя автор «Шпиона шумерского» находит такой
ответ – поэт это шпион. Соответственно, та действительность, которая его
окружает, вплоть до географической локации – не воспринимается как родина, как
родные места, не вызывает никаких особо «тёплых чувств». Строго говоря, вообще
никаких чувств не вызывает – даже холодных. Просто бесстрастная съёмка на
камеру. Примечательно, что ни в одном из 133 стихотворений не опознаётся родной
поэту (но уже не родной шпиону) Ярославль. Конечно, место бытования
поэта-шпиона в целом не вызывает сомнения – где-то в России, в наши дни, но
обозначено оно единственный раз, в одном ироничном стихотворении-размышлении
такой обезличенной и официальной аббревиатурой – РФ. Разумеется, что никаких чувств к РФ испытывать невозможно и смешно даже говорить или
всерьёз спорить, например, «о судьбах РФ». Потому что никаких «судьб» у
РФ нет, а есть «перспективные планы развития до 2030 года». Другое дело была бы
Россия, но её, в свою очередь, тоже нет. Но совсем без родины ни поэту, ни даже
шпиону – всё же нельзя. Поэтому придумывается некая мифическая и метафизическая
прародина, раз уж кругом, куда ни глянь, одна РФ, а не Россия. Шумеры считаются
древнейшей из известных цивилизаций, источником всех последующих наук и культур,
а самое интересное и неожиданное в их случае то, что, похоже, они были
достаточно гуманной культурой, в отличие от сменивших их ассирийцев и
вавилонян. Во всяком случае, неизвестны артефакты, подобно ассирийским каменным
плитам, на которых перечисляется когда, сколько и где такой-то царь истребил
соседей. В кровожадности они уж точно не соревновались и не видели в ней повода
для гордости и величия. То есть мы имеем дело с некой мечтой, мифом об
утраченном «золотом веке». Шумерский поэт-шпион нигде не описывает свою
прародину – он её никогда не видел, даже не сказать, чтобы он сильно о ней
тосковал: только в начале, в первом стихотворении он «зарыдал по-шумерски». Но невысказанное это томление о прекрасной и
погибшей прародине, безусловно, в книге присутствует. Благодаря этому успешно
решается ещё одна попутная задача любого уважающего себя шпиона – вербовка
новых агентов. Даже если читатель при начале чтения назначит себя в
контрразведчики, уверен – к концу книги он будет перевербован
и тоже ощутит себя шумерским шпионом. Возможно, книга Александра Белякова
кому-то попалась в руки раньше, чем вам. Оглядитесь: вдруг вокруг вас полно
шпионов?