Рассказ
Опубликовано в журнале Волга, номер 9, 2017
Катя
Капович родилась в Молдавии,
училась на Урале, первую книгу стихов издала в Израиле, в Америке живет с 1992
года. Стихи публиковались в журналах «Воздух», «Арион»,
«Знамя», «Новый мир», «Звезда» и др. В 2001 году за сборник английских стихов «Gogol in Rome»
удостоена премии Библиотеки Конгресса США. Лауреат Русской премии 2013 года в
номинации «Малая проза». Живет в Кембридже, работает редактором англоязычного
поэтического ежегодника Fulcrum, преподает
литературу и ведет мастер-классы. В «Волге» публиковались стихи (2013, № 9-10)
и рассказы (2015, № 1-2).
1.
Может быть, это было
результатом вируса, которым Осип переболел полгода назад, но он заметил, что
помнит мало из прошлого. Последние месяцы он видел как спектры: тускло-желтый,
оранжевый, совсем ярко красный. Рядом с его домом была одинокая остановка,
дальше шел лес. На остановке росло дерево, выбежавшее из заповедника, и на нем
был скворечник, но старый, с отвалившейся задней стенкой. От остановки вниз, к
реке вела улочка под названием «Ореховая». После развода он жил тут. Они с
женой расстались мирно. Отдавая ключи, он описывал ей новую среду обитания:
остановка рядом с Ореховой улицей, лес.
– Ты всегда
преувеличиваешь! Не лес, а небольшой заповедник, – заметила Эльза, отдавая ему
чемодан с вещами.
Дерево на остановке
уронило лист, и, когда он вынул зимний костюм из чемодана, он увидел, что вещи
переменились. Пиджак стал похож на сюртук, висел на хозяине. Новый декан,
переврав его имя, представил его двум молодым коллегам как Оскара, и еще через
минуту как Освальда. Это была ежегодная вечеринка по поводу близящегося
Рождества, на которую он пришел, когда все уже были навеселе. Он сел в углу с
бокалом вина и стал наблюдать. Комната была освещена обманчивым светом,
источником которого оказался крутящийся шар с цветными глазками. С ним рядом
остановился высокий старик в черной сутане, поверх которой был накинут
блестящий малиновый плащ, круглая малиновая шапочка прикрывала загорелую
макушку. Они обменялись улыбками.
– Мне нравится ваш
маскарадный костюм! – дружелюбно заметил Осип и потеребил шелковистую накидку.
Все-таки эта была
костюмированная вечеринка, и хвалить наряд коллеги считалось хорошим тоном.
– А, это? Это у меня
вовсе не маскарадный костюм, я епископ, – сказал старик, улыбнувшись.
В четверг Осип зашел за
книгой в Старую библиотеку, которая помещалась в здании собора, где снова
увидел его. Епископ его помнил.
– Я почитал ваши
работы… Прекрасно, прекрасно…
Они остановились
посреди балюстрады, сверху голубела роспись. Голос у него был приятный, как
шелест камыша; слова тихо оседали в голове, хотелось закрыть глаза и слушать.
Он что-то говорил про Кимерию, про то, как там нужны
хорошие учителя. И, внимательно взглянув на Осипа своими светящимся глазами,
совсем иным голосом добавил:
– Если в первый раз мы
что-то не исполнили в жизни, нам придется пройти по тому же пути второй раз.
Так что даю мое благословение.
Осип кивал: он поедет,
поедет.
День рождения Осип
отметил в компании нескольких коллег. Приехали профессор филологии Длуга и лектор по философии Мерсье.
Последний, как и Осип, был в разводе. Была новая знакомая Джин, озеленитель из
заповедника. Впервые гостиная видела столько людей.
– Как продвигается наш
африканский проект? – спросил Мерсье.
Как выяснилось, в
результате общей неразберихи какие-то последние важные письма, отправленные с
кафедры, до него не дошли. Епископ Клэр рекомендовал его как кандидата миссии в
Кимерии. Мерьсе и Длуга довели до его сведения всё, что слышали про Лигу
учителей.
– Я надеюсь, вы будете
мне писать? – спросила Джин, отвозя Осипа в аэропорт.
Он поселился в
деревушке под Гринвилем. Дом принадлежал Лиге;
съехавший в марте предшественник оставил книжный шкаф, куда Осип определил свою
дорожную библиотечку.
«Дорогая Джин, – писал
он, – я сижу в своем доме, за окном льет дождь, который, говорят, будет лить
еще месяц. Он начинается ровно в два часа, стучит до восьми вечера. Опишу мою
келью. На столе горит электрическая свеча, которую я купил в городе. Все другие
окна потушены. Люди ложатся спать с наступлением темноты. Поэтому во всей
деревне, по сути, бодрствую я один. Школа наша, Джин, помещается в здании, где
был курятник. Курятник!!! У меня сорок человек студентов, которых направила ко
мне Лига преподавателей. Я не сомневаюсь, что вам было бы интересно с ними
поговорить. Они думают, что самые богатые люди в Америке – это те, у которых
много коров. У здешних жителей я не в почете, у меня ни одной коровы. Быков они
используют на полевых работах. Джин, здесь много воды, техника тонет, да и нет
ее. Дорогая Джин, я часто думаю о вас, когда рассказываю детям про природу.
Пишите мне почаще, дорогая Джин. Ваши письма я буду читать перед сном. Да,
забыл спросить, как ваше бедро?»
Отправив письмо, Осип начинал
ждать ответ. Письмо от Джин приходило в конце недели. Из местных он сдружился с
доктором Лозеном. Осип кипятил чайник, вынимал
печенье, и начинался длинный разговор. Говорили о прошедшей войне, о больницах.
Лозен не допускал в речи цветистостей.
– Приходите ко мне
завтра, – сказал Лозен, уходя.
«Дорогой Осип! – писала
Джин. – Я тоже часто думаю о вас. Я представляю вас в вашем домике, в залитой
дождем деревне, когда хожу по своей территории. Я, конечно, от души посмеялась,
читая ваши строки о коровах и быках. Мы продолжаем укрепление почвы вокруг
нашего озера. Вчера мы очищали нижнюю дорогу от ядовитого плюща. Я надеюсь, что
не заболею. У меня, как это ни смешно, сильная реакция на это чудо природы. Вы
ведь знаете, что ядовитый плющ – удивительное растение. Голландцы специально
высаживают его по берегам моря. Своей сильной корневой системой ядовитый плющ
препятствует коррозии. Бедро мое ведет себя хорошо, я почти не хромаю. Пишите
мне о ваших учениках и будьте здоровы! Ваша Джин».
Следующим вечером Осип
навестил Лозена. Доктор жил на краю села в таком же,
как у него, узком сером доме. К ним присоединился еще один знакомый, англичанин
Далзил. Он был инженером, жил в Африке не первый год.
Шумный, веселый, он задал тон дискуссии. Говорили о непутевости правления.
– Протянуть
электролинии, что, казалось бы, проще? Я именно для этого и приехал, и, как
видите… – он развел руками. – Первые месяцы мне платили, а потом перестали.
– На что же вы
существуете? – спросил Осип, очарованный добродушным лицом англичанина, его
манерой шевелить усами и пощипывать во время разговора свой кривоватый нос.
– Вечерами потихоньку
пьянствую, днем же… – Он пощипал нос. – Тоже последнее время стал выпивать.
Вот эти лампы и спасают меня. Это ведь я их завез сюда.
В гостиной – Осип
только сейчас обратил внимание – свет исходил из стоящей у стены черной
расширяющейся кверху трубы.
– Они горят шесть часов, луч не очень мощный,
но на маленькую комнату хватает. В нашем краю новое воспринимают болезненно!
Зато в ходу мобильные телефоны. Здесь бы свой Волмарт
выстроить, электричество подвести, включить лампу в розетку, вот тогда бы
начался прогресс. А когда ложишься спать в восемь часов, какой прогресс! – Он
махнул рукой.
– Что касается ваших
возлияний, Далзил, то у меня есть теория, – сказал
доктор, разливая по стаканам вино, которое отдавало корицей. – Вы посмотрите на
Италию, Францию, Испанию, наконец. Цивилизация идет именно оттуда и пока что,
как мы видим, не угасает. Почему? Потому что солнце способствует вырабатыванию
фермента, который, в свою очередь, помогает организму справиться с алкоголем.
Климат – вот в чем секрет. В странах с теплым климатом люди могут себе не
отказывать в этом маленьком, но важном удовольствии. Но, – доктор
предостерегающе поднял палец, – важна мера.
С этими словами доктор
налил всем еще по бокалу. Все трое ввиду холодной ночи, продолжали сидеть в
верхней одежде. На инженере был плащ и широкая брезентовая шляпа.
– Трудно представить,
что где-то дома сейчас тепло, цветут липы.
Осип подумал о своей улице.
Она хоть и называлась Ореховой, но ни одного орехового дерево, насколько он
знал, на ней не было. Зато липы благоухали в конце мая так оглушительно, что
невозможно было уснуть. Этот запах всегда напоминал ему детство, далекую
страну.
– Ничего, ничего, скоро
зима кончится, и вы еще будете вспоминать с тоской этот дождик, – сказал
доктор. Поверх рисовой лепешки он положил кусок брынзы и протянул Осипу. –
Впрочем, вы, возможно, и не досидите до того времени?
Хорошая компания и
вкусная еда действовали на Осипа. Он уже мысленно составлял письмо, которое
напишет Джин. Доктор перебил его мысли:
– Я вам дам свой
мотороллер, поездите по окрестностям! Здесь не так однообразно, как кажется.
Есть места. Поезжайте вглубь… Чем дальше от океана, тем своеобразней жизнь…
М-да, – добавил он задумчиво и постучал пальцами по столу. Он выстукивал
довольно долго.
Инженер закурил.
Механически он пощипывал нос:
– Я бы на мотороллере
не разъезжал… Не везде безопасно, ведь могут и… –
он быстро согнул пальцы пистолетом…
– Типун вам… – сказал
доктор.
Еще пара писем пришла в
конце недели. Писала бывшая супруга. Эльза пряталась за восклицательными
знаками. Все было прекрасно, все. Осип отложил ее письмо в сторону и взял в
руки манильский конверт из университета. По просьбе епископа его благодарили за
хорошую работу. В конверт была вложена грамота.
«Дорогая Джин, – писал
Осип, – вы спрашивали о моих коллегах. Их не так много – священник Уриэль, его жена Мария и их старшая дочь. Они – чудесные
люди, и я чувствую себя своим в коллективе. А дома меня тоже не забывают.
Сегодня мне прислали грамоту, которая теперь лежит передо мной на столе. У меня
в комнате светло. Далзил, о котором я вам писал,
подарил мне свою удивительную лампу. Когда я еду в школу, я оставляю ее на
крыльце, чтобы она зарядилась, и вечерами я блаженствую, читая книги. Мне
почему захотелось сделать ревизию мыслей, я взял в городской библиотеке великих
англичанок. Какой реализм! Вы спрашивали меня о здоровье. Чувствую себе очень
хорошо. Мотороллер, данный мне в пользование доктором, изрядно облегчил мое
передвижение из села в город. Завтра с утра я поговорю с детьми о прививках.
Пишите мне, милая Джин. Ваши письма я ношу с собой и перечитываю по многу раз.
Думающий о Вас Осип».
В конце недели небольшая
компания снова собралась. Доктор был особенно задумчив в этот вечер.
– Не прижился я во
Франции. Продал дом, уволился из больницы и вернулся. – И вернулся, – повторил
он как эхо через какое-то время. – А вот, кстати, собираюсь поговорить с детишками,
и будет очень хорошо, если я их привью до окончания занятий. Предупредите!
Они вышли все втроем на
крыльцо и встали под козырьком, поглядывая на небо.
– Слыхали, что нашли
алмазы рядом с поселком Пуни? Сейчас налетит саранчи…
– Нет, не слыхал. Какой
саранчи?
– Ехали бы вы домой,
голубчик!
Доктор прикоснулся к
руке Осипа.
– Доктор имеет в виду
военных… – сказал Далзил, поковыряв в зубах
зубочисткой.
2.
В конце июня в одном из
опустевших домов поселилась учительница с сыном. «Из Канады мы, из Монреаля», –
весело ввернула она, протягивая ему руку. С Таней был сын Иван, серьезный
мальчик лет четырнадцати, но из-за своей бледной серьезности выглядевший
старше. Он был полной противоположностью матери, разговорчивой и показавшейся
сначала напористой украинке.
– Сам откуда вообще-то
изначально? – спросила она по-свойски певучим голосом.
И услыхав, что оттуда,
где сам давно не бывал, поняла всё, покивала.
– Кровица
– не водица, я своих сходу узнаю.
Она будет его замещать,
когда он уедет. Он ведь скоро уедет?
И, не дождавшись
ответа, она уже рассказывала про мужа, что тот старше ее, очень хороший
человек, прогрессивный, что у него бизнес… У нее еще было двое детей от первого
брака, и муж любил их как своих. Те двое уже учились в Канаде.
Татьяна покачала головой,
что вот опять что-то затевают. Она говорила с ним как со своим, и Осипу
показалось, что он ее давно уже знает. И вот он уже с радостью принимал
предложение заняться йогой. Да, вот йогой с глубоким погружением. К тому
времени в поселке появилось много военных. Они вроде ничего не делали, постоят,
поплюют семечки, но отчего-то становилось неуютно. На их фоне жалко выглядели
работяги. И все это были мелочи, а только хотелось оказать опять в мире с
нормальными больницами, с чистым асфальтом.
Их утренние с Татьяной
медитации, для которых очень подходила прохладная крыша, обостряли чувство
одиночества. Огромное светлое небо и глиняная земля внизу были большими
чужбинами. Скоро уже он поедет.
День Независимости
встречали дружно, ученики поднимали флаги. Татьяна с ленточками цвета радуги в
волосах стояла рядом с Осипом, сын остался дома, ему нездоровилось, мальчик был
болезненным и чурался толпы.
– Мужа дела задержали в
Тонровии, сын переживает, – пояснила Татьяна.
Празднование совпало с
концом учебного года, дети носились с криками друг за дружкой.
Через неделю Осип будет
дома.
Утро было солнечное. Во
дворе школы Осип обменялся рукопожатиями с коллегами.
– Хелло,
мистер Осипа! – кричали дети.
– Хелло!
– Вы сегодня выглядите
здоровым!
– Вы тоже, – отвечал
он.
Каждый понедельник он
стоял так на ступеньках, и прибывающие в школу дети кричали ему приветствия. Но
сегодня Осип не говорил о физике, он хотел бы, да, да, очень хотел бы поведать
им о великих врачах. О Парацельсе, о Галене, об Альберте Швейцере.
О пользе медицины. Прививки не противны Богу. Богу важно, чтобы дети были
здоровы. Прививки помогут им быть неуязвимыми для эпидемий. Дети закивали
головами. Они все дружно хотели стать неуязвимыми. В тот день они говорили о
разных племенах. Его спросили, к какому племени он относится. Осип объяснил,
что он не относится ни к какому племени.
– Так не бывает! –
сказали дети.
Осип рассказал им про
епископа, про высокое здание церкви в университете, где была старинная
библиотека.
– Епископ мне сказал
очень важную вещь.
– Какую? – спросила
дети.
– Если человек чего-то
не выполнит, он должен будет вернуться на тот же путь повторно.
– А что будет, если он
и во второй раз не выполнит? – спросили дети.
Осип честно сказал, что
не знает.
– Может быть, он тогда
умрет? – сказали дети.
В их мире смерть была
естественной вещью.
– Что Вы не исполнили в
первый раз? – спросили тогда дети.
Осип пожал плечами.
– Вы не уезжайте,
мистер Осипа! Выполните, а то умрете, – просили дети.
«Дорогая Джин! – писал
он. – Я остаюсь на лето в деревне. Да, я знаю, что писал вам, что скоро приеду,
но так получилось, что я пообещал здешней ребятне быть здесь во время работ.
Это – горячая пора, все, включая совсем малых, работают. Далзил
собирается в Англию. Пишите мне о новостях в городе. Кто будет нашим новым
мэром? Я немного скучаю. Знаете, Джин, я заметил, что у здешних совсем другие
представления о времени. Научиться бы жить, не замечая дней! Я тоже бы стал
свободнее. Пишите о чем угодно, но чаще. Да, забыл сказать. Далзил
оставил мне свою машину. А еще, я слышал новость, что где-то к востоку нашли
месторождение алмазов. Жди теперь нашествия!»
В воскресенье после
церкви священник и его жена беседовали с прихожанами. Длинные столы под
парусиновым навесом были уставлены блюдами; ели куриный суп с рисовыми
лепешками. В разгар веселья пришли военные, они постояли в стороне, покурили и
ушли. Вместе с ними ушло несколько мужчин. Осип находился под странным
впечатлением от проповеди. Уриэль никогда не был так
красноречив. Пожилой человек, он обычно говорил тихо и почти смущенно, а
сегодня был в его голосе другой звук. Беседа была о страхе. Когда он был молод
и жил в Париже, с ним случилась беда. Он работал в магазине одежды. Однажды он
потратил деньги, которые должен был сдать в банк после рабочей недели. Это была
большая сумма. До того он оправдывал доверие хозяина, а тут на него что-то
нашло, и вместо того, чтобы идти в банк, он пошел в казино, где за вечер
проиграл пять тысяч франков. Он думал о самоубийстве. В страшном настроении он
пошел в метро. Мысли его вращались вокруг смерти. Он решил, что сядет в ванну и
вскроет вены. Да, он это сделает, потому что ему нечего было терять: семьи у
него не было, образования тоже, достоинство было всё, чем он владел. Время было
полночное, в конце пути в вагоне осталось только два человека. Они хотели,
чтобы он отдал деньги. Он сказал, что денег у него нет. Один из них достал
пистолет и приставил дуло к животу. И тут Уриэль
ощутил страх и одновременно сильное желание жить. Желание было таким острым,
что страх через секунду прошел, и он мысленно молил Бога сделать чудо. И чудо
произошло. Поезд вдруг накренился. Тот, который держал пистолет, упал. Дальше Уриэль не помнил; он пришел в сознание уже в больнице,
рядом с ним была медсестра и дочь хозяина магазина, молодая женщина, в которую
он был влюблен. Она рассказала ему странную историю. Хозяин почему-то решил его
в тот день проверить и оставил в сейфе фальшивые купюры. Он чувствовал, что с Уриэлем происходит в последние недели что-то странное. Эта
девушка и стала его женой через полгода.
Дети не стеснялись,
носились с криками, забегали в церковь. Священник был чем-то удручен и не
обращал внимания. Рядом с ним сидел гость, к которому Уриэль
обращался уже несколько раз. Гость, крупный кимериец
в цветастой рубашке, пару раз кивнул, но священник не успокоился. Когда Осип
мыл тарелку, он видел сквозь материю, как священник нервно ходит взад-вперед.
Он слышал их разговор, они говорили по-кимерийски, но
чувствовалось по голосам, что между ними неприязнь.
«Дорогая Джин, – писал
Осип вечером, – я сегодня тревожен. Невольно подслушал беседу двух людей. Я,
наверное, не буду писать какое-то время…»
Отправляясь в
экспедицию, он пришел проститься с Далзилом. Уютом дыхнуло
прокуренное гнездо англичанина. На выходе он встретил русскую, которая тоже шла
прощаться. «Сын едет с вами! – сказала она – Вы там приглядывайте за ним». Осип
был в замешательстве, мальчик не выглядел спортивным. Говорить об этом он не
стал, а, надев брезентовую шляпу, направился к себе.
Они поселились в
больших палатках по десять человек. Только Осип пока жил один в небольшом доме.
Если бы прямо посреди кемпинга не стояли солдаты, можно было подумать, что они
в обычном бойскаутском лагере. Июль отличался от других летних месяцев
относительной сухостью. Из игр неизменным предпочтениям пользовался европейский
футбол. Первые дни Осип немного хворал из-за прививок. На них настоял доктор, и
Осип лежал на раскладушке и думал о том, что мог бы вполне обойтись без уколов.
Болело все, и особенно мешала резь в глазах. Потом он выздоровел и обнаружил
себя в центре детских игр. Вместе с ребятами он носился по вытоптанной до
песчаного слоя площадке, вспомнил ловкие ходы, которым научился в русском
детстве, мотался не хуже своих тринадцатилетних учеников, посылал мяч в ворота
и даже иногда попадал. «Мистер Осипа забил гол!» – кричал дети в восхищении,
выставив большой палец вверх. Он вспомнил счастье быть обожаемым командой, быть
похлопываемым по плечу подпрыгивающей ребятней. Почты поблизости не было,
поэтому он писал письма Джин и складывал их в клеенчатую папку. «Никогда, милая
Джин, никогда я не был ребенком! Голова моя с детства была набита кучей
ненужных сведений. Сделали они меня счастливым? Нет, не сделали. А вот сегодня
я забил гол, и как дурак счастлив».
Пришел понедельник.
Утром после завтрака за детьми приехало несколько микроавтобусов и увезло их на
прииски. Спокойные утренние часы Осип провел за чтением Джордж Элиот. Роман «Мидлмарч» был упоительным чтением, сравнимым разве что с
Толстым. Какие были женщины. «Das Leben Jesu», которую она перевела,
была когда-то его любимой книгой. Гораздо важнее сочинения Ренана. Но Ренан был
гуманист. Штраус был человеконенавистником. Как легко думалось в этом укромном
месте. Осип представил себе мучительный век с коротким человеческим циклом.
Какого же масштаба должен был быть человек, чтобы столько успеть?
На следующее утро,
убедившись, что дождь теперь начинается только после обеда, с фотоаппаратом
пошел бродить по окрестностям. На нем были штаны и куртка из льняной ткани. Под
большими деревьями было очень влажно и темно, но, когда глаза привыкли, он
поразился многообразию жизни в этой обители из ветвей, лиан и мха. Огромный
храм качался над ним и вокруг него, из высокого купола сочился жидкий свет, в
струях его порхали бабочки и красные стрекозы. Он сделал несколько снимков и
прилег на мшистую землю. Прихваченный атлас с животным и растительным миром
края быстро был отложен. Вот он был перед ним, весь этот мир, и какие картинки
могли сравниться с ним. Он полюбил это место и продолжал посещать его. Мысли
спокойно и лениво текли в голове, оборачивались вокруг невидимой оси,
возвращаясь. Постепенно совсем старое время обретало линии и достоверность.
Что-то грустное и тяжелое, что так долго мешало его взгляду проникнуть в
начальные годы, поднялось. Он увидел отца в военной форме, как тот садится в
автомобиль во дворе. Видел бегущую за машиной собаку, и даже вспомнил ее имя –
Тундра. Он вспомнил одноклассников, летний лагерь. Он очень не хотел в него
ехать, умолял отца оставить его на лето дома. И дальше шло то страшное, о чем
ему было тяжело вспоминать… Ему тогда было двенадцать лет, он был одинок. В
лагере автобус вез детей на море. Один раз он остался вместе с еще несколькими
ребятами. Сначала чистили картошку, потом приятели предложили пойти в домик к
девочкам. И там вот произошло плохое.
Река, вернее, небольшая
речушка, в которой, по словам водителя, нашли алмазы, была красного цвета от
железа в почве. После сезона дождей она выкатилась из своих некрутых берегов и
разбежалась на десятки водяных ответвлений. Дети приезжали, покрытые глиной,
умывались собранной в лохани дождевой водой, наскоро ели и шли спать. На второй
неделе день Осипу было неспокойно. Он по сложившейся привычке взял фотоаппарат
и пошел на охоту, как он это называл. Он миновал уже знакомое наизусть место
под кронами и побрел вглубь леса, в сторону, где были прииски. Каким-то образом
он сбился с дороги, повернул налево, куда вели свежие следы машин. Путь
оказался не правильным, не тем, который он видел, когда они ехали в кемпинг. Он
собирался возвращаться, когда среди старых карьеров увидел полицейского с
девочкой лет одиннадцати. Полицейский заправил рубашку и застегнул брюки.
Девочка стояла рядом и ждала, пока он соберется.
В лагере он нашел
охранника и рассказал ему об увиденном. Тот слушал и смотрел на сапоги. «Я
разузнаю, а вы идите спасть, мастер учитель».
Осип спать не мог. Он
сел писать письмо в мэрию. Утром после тяжелой ночи он взял сумку и вышел к
детям. Он поедет с ними, сказал он. Ехали по дороге, параллельной той, что он
шел вчера. Через пятнадцать минут автобус стало сильно трясти, красная глина
летела из-под колес, и скоро они выехали на прииск. Дети засобирались, они
закатывали штаны и завязывали на поясе узлы. Прииск располагался в низине,
слева на расстоянии полумили бурлил приток, тут он обрывался водопадом; часть
детей пошла туда. «Кто здесь главный?» – спросил Осип водителя. Тот показал
рукой на вагон, стоявший под двумя одинаковым пальмами. Осип нашел в вагоне
человека. Он его узнал по цветастой рубашке. Его звали Жан. Осип заговорил с
ним по-французски:
– Послушайте, я учитель
из Гринвила. Я здесь с детьми. Но дело не в этом.
Вчера я стал свидетелем преступления.
Мужчина пил чай из
жестяной кружки, наконец поднял на него глаза.
– Какого преступления?
Осип стал рассказывать,
следя за реакцией кимерийца. Поначалу Осипу казалось,
что его собеседник потрясен, его темное лицо подернулось еще более темной
тенью. Какого же было разочарование Осипа, когда тот зевнул и перевел взгляд на
окно. Одна часть окна была затянута марлей, в другой торчал осколок стекла. Жан
озабоченно потрогал его пальцем. В эту минуту Осип заметил, что подъехал
грузовик, другие дети, видимо, из соседней деревни, выгружали из него фанерные
ящики с канатами. Дети разошлись по местам промысла, и, как Осип не
высматривал, он не видел вчерашнего ребенка.
– Пойдемте посмотрим! –
сказал Жан спокойно.
Вместе они двинулись к
грузовику, который уже начал отъезжать. В зеркале мелькнуло вчерашнее лицо,
зеленая фуражка. Осип побежал, облако горячего дыма застлало видимость. Когда
Жан сравнялся с ним, Осип только кивнул, говорить он не мог. Тот его понял.
– Вы уверены?
Он закивал сильнее и
вдруг зарыдал. Несколько рабочих в оранжевых комбинезонах повернулись и
смотрели на них. Осипу было всё равно. Гулкий ветер проходил сквозь его голову,
которую он обхватил руками, садясь на землю. Потом он поднялся и спросил кимерийца, что тот собирается делать. Человек, на которого
указал учитель, принадлежит полиции другого округа, у них разные боссы,
объяснил Жан.
– Но этого же быть не
может, чтобы не было никакой управы! Я требую, я прошу арестовать его.
– На каком основании?
То, что вы видели, могло быть совсем другим.
– Нет, это было то самое.
– Хорошо, давайте вы
запишете, что видели, и я отдам записку в районную полицию.
Они составили документ,
оба расписались: Жан – в знак того, что составитель записки находился на
прииске.
На следующее утро он
сделал попытку найти военного. Рабочие подвезли его до развилки. Он пошел
быстро, потому что ему казалось, что если он найдет его, то утром. Он сделал
ошибку, что не взял с собой воду, в горле горело, фотоаппарат казался очень
тяжелым, и кожаный ремень резал шею. Осип свернул с дороги и нашел свои высокие
деревья. Он положил фотоаппарат на мох и присыпал его палыми ветками. Подумал и
снял сумку и тоже положил ее рядом с деревом. Через час он подошел к поселку.
На пути ему попались две женщины-монашки с тазами на головах, и тазах лежало
что-то грязное и покрытое кровью. Заговорил с ними по-французски, и они вежливо
поклонились. Женщины были из лазарета, сказали они. Он спросил их, где
разместились военные. Они показали в сторону длинного бетонного забора, за
которым виднелось здание полиции, но тут же добавили, что сейчас в здании
скорее всего никого нет. Они видели уезжающие машины. Действительно, машин у
ворот не было, на густой красной пыли остались глубокие рубцы следов от колес.
Он подошел к солдату, который сидел у ворот с другой стороны. Солдата он раньше
видел, и вспомнил даже, что тот не разговаривает.
– Друг, тут кто-то
есть?
Солдат улыбнулся, и
улыбка его была испуганная.
– А?
Солдат снова улыбнулся
и покачал головой.
Еще одна неделя прошла
без всякого сообщения.
Сын Татьяны днем оставался
в кемпинге, и сердце у учителя застучало так сильно, что он с трудом поднялся.
Мальчика он нашел в палатке.
– Ваня, собирайся!
Тот мутно посмотрел на
него.
Осип присел на кровать.
Небольшой стол в углу был завален книгами. Осип смотрел на корешки. Это было
нормальное детское чтиво, какое читали все его одноклассники, на котором и он
рос, пока не попал в пионерский лагерь. Он вернулся в город другим. Отец больше
не имел над ним власти. Осип стал присматриваться к взрослым и заметил, что они
врут. Он плохо помнил, что случилось дальше и каким образом отчужденная отцом
мать увезла его с собой.
Почему-то вспоминать
ему и не хотелось.
Он вопросительно
посмотрел на мальчика.
– Собирайся, а?
В комнату заглянул
солдат. Увидев Осипа, он поклонился, как всегда это делал, и собирался уйти, но
Осип его остановил.
– Послушай, друг, мне
надо в город.
У солдата было круглое
лицо, в ответ на все слова он только кивал и улыбался, как глухонемой.
Осип его знал, солдат
был из их села, вдовый. У него было три дочери, и все работали в швейном цехе,
но семья оставалась бедной. Осип по инерции говорил с ним громко, попросил
заводить машину, объяснив, что это важно и что поедут они той дорогой, которая
проходит по старому карьеру.
– Знаешь место?
Солдат опять покивал,
на этот раз воодушевленно. Наверное, он был рад случаю повидать семью. Старшей
дочери было лет двадцать пять, но по причине бедности замуж ее никто не хотел
брать. Солдат пошел к машине, наклонив плечи вперед. Он так всегда ходил,
потому что был когда-то ранен в спину. От доктора Осип знал, что жену его
убили, и жалел солдата.
Они сели на заднее
сиденье, потому что впереди было тесно, в кабине стояли мешки, и по запаху Осип
догадывался, что в них еда. Сын Татьяны заговорил с их водителем по-кимерийски, и тот в ответ улыбался и опять кивал. Потом
он показал рукой, как бы спрашивая, правильно ли едет. Осип в ответ покивал. Он
думал об этом человеке, крестьянине, который родился в такой глуши, никуда
никогда не ездил и, наверное, не представлял даже себе, что где-то есть
большие, ярко освещенные города, где дороги покрыты гладким асфальтом.
Когда подъехали близко,
Осип взял свой чемодан и попрощался с Ваней и солдатом.
Солдат улыбнулся и
развел руками, спрашивая на своем немом языке о намерениях учителя.
– Да, надо кое-куда
зайти. Потом сам доберусь.
Он пошел по направлению
к селу. Солнце уже садилось, или это начинался дождь. Становились слышнее
голоса птиц.
Когда епископу
предстояло что-то важное, он всегда особенно тщательно занимался своим
туалетом. Он принял душ и растерся полотенцем до красноты. Далее, стоя перед
умывальником в одних висящих на подтяжках брюках, он чисто выбрился и опрыскал
лицо одеколоном. Он надел свою самую мягкую рубашку, поверх нее теплый
шерстяной костюм с реверендой. Бумаги он сложил в
портфель с вечера. Он был в форме, он предвкушал прекрасный день. Он шел на
встречу Совета директоров университета.
В знакомой комнате, в
которую он когда-то в юности приходил беседовать с наставником, он сел в
ореховое кресло. Спинка и подлокотники предмета от многолетней службы приняли
человеческую форму. Епископ думал о том, каким большим стал нынче человек по
сравнению с прошлыми веками, что даже вещи уподобляются ему. Это была его
вечная дума. Как мало места человек занимал раньше. Войны, голод, эпидемии,
сложные родовые отношения – всё это делало нас соразмерными своему духу. И Клэр
испытывал двойственное чувство: с одной стороны, он приветствовал избавление от
страданий и верил, что Господь их Иисус всегда с людьми, не только в горе. Но,
с другой стороны, легкость бытия делала физическую смерть более значительной,
чем хотелось бы епископу. Смиренные и сирые мира сего умирали легче. Вот он был
пожилой человек, ему нужно было готовиться скоро уходить, а его по-прежнему все
радовало, молочный свет из зимнего окна, цветы в горшках, вот это гладкое
кресло. Внутренне пора было двигаться к простоте. Он подумывал о том, чтобы и
самому уехать в Кимерию, где люди по-прежнему умирают
тихо, уходят в лес, ложатся на траву и засыпают.
Епископ Клэр вынул из папки
бумаги. Он разложил их на столе. Их присутствие в Кимерии
было исключительно важным. Именно в конкретном смысле – участие преподавателей
их конфессии в процессе формирования свободной Кимерии.
Он будет говорить перед Советом об апостольстве мирян. Католическая церковь
была там самой сильной, они помогали больницам оборудованием и врачами, но
епископу всегда хотелось, чтобы и их вера утвердила себе там. В связи с
тяжелыми обвинениями в педофилии и судебными процессами в его родном штате он
особенно уповал на миссионеров. Он был наслышан про своего кандидата как
человека исключительной веры. Ему была известна его биография. Католиком он
стал по убеждению, хотя оба его родителя были протестантами. Его первое
направление на миссионерские работы в Африку он получил, когда был в
Принстонском университете. Тогда уже он прекрасно себя зарекомендовал, у него в
Вашингтоне были могущественные друзья. «Это важно, это важно», – пробормотал
епископ, доставая из бархатного футляра очки. С возрастом у него ухудшилось зрение.
Образ Папы мелькнул перед его взором. У того были очки в золотой оправе,
которые он снимал только перед сном. Епископ Клэр был в немилости из-за
экуменизма. Это огорчало его. Он достал из конверта фотографию кандидата и
вгляделся в его лицо. Кандидат был высоким, видным мужчиной. Отец Клэр умел
читать лица. Лицо кандидата было волевое, но одновременно в нем угадывалось
смирение. Оно виднелось в опущенных уголках треугольных глаз. Нижняя губа была
меньше верхней и съезжала в коротковатый округленный подбородок. Епископу
нравились люди безотносительно к их этнической принадлежности, но ему было
особенно приятно как человеку демократических взглядов, что его кандидат был из
Восточной Европы. Из Румынии. Он отложил фотографию и задумался. Из опыта он знал,
что начинать нужно с конкретного. В Кимерии на
протяжении двух веков велась работорговля, в результате народ не верил никому и
ничему. Если его кимерийский кандидат сумеет
прижиться, то в следующем году они откроют в Аруше
свою миссию и направят учителей и туда. В задумчивости отец Клэр вышел из
дверей своего кабинета и по длинной галерее проследовал в здание ратуши.
Он помолился о спасении
народа Африки, о Святой Католической церкви, о душах близких. О своей душе он
тоже помолился, немного кряхтя. Его старые колени поскрипывали, когда он
вставал.