Георгий Левинтон. Статьи о поэзии русского авангарда
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2017
Георгий Левинтон. Статьи о поэзии русского
авангарда.
– Helsinki: Unigrafia, 2017. – 275 с. – (Slavica Helsingiensia
51)
Среди многочисленных терминов и академических
дефиниций, введенных в научный оборот Ю.М. Лотманом, одним из наиболее известных,
безусловно, является «эффект обманутого ожидания», который, несколько упрощая,
можно определить как абсолютное несовпадение «локальных» или охватывающих весь
текст читательских ожиданий с частичной или полной реализацией авторского
замысла.
Нечто подобное наверняка ожидает большинство читателей недавно
вышедшего из печати в Финляндии сборника статей Георгия Левинтона (51-й том
серии «Slavica Helsingiensia»).
Трудно предположить, нет, просто невозможно себе представить, чтобы берущий в
руки эту книгу, зная исследовательские приоритеты автора, не ожидал уже на ее
обложке увидеть имя Осипа Мандельштама, точно так же, как и был бы готов не
встретить в ней ни одного текста, посвященного творчеству этого поэта. Но в
реальности все происходит именно так: рецензируемое издание тематически
представляет собой совершенно иное явление; по словам самого автора, «книга
составлена из статей, посвященных поэзии русского авангарда и написанных в
основном за последнюю четверть века (блоковская мера): самая старая из них по
времени опубликования относится к 1990 году». И далее следует прямое «автопризнание»: «авангард не относится к моим
первоочередным интересам, но время от времени я наталкивался на какие-то
интересные (по крайней мере для меня) параллели, находил какие-то объяснения и,
естественно, превращал их в статьи. Характерным образом, большинство из этих
статей носят названия “заметки”» (С. 6).
Уже простая попытка подробного и всестороннего перечисления
затрагиваемых в издании тем полностью исчерпала бы отпущенный на данный обзор
печатный объем, но и их самый общий перечень выглядит впечатляюще: поэзия
русского футуризма, авангардные в самом широком смысле слова поэзия и живопись,
литературное наследие самых ярких представителей Серебряного века, русский формализм
и его оппоненты… Не менее широк и «тезаурус» авторов,
чье творчество прямо или опосредованно затрагивается в книге: Алексей Крученых,
Велимир Хлебников, Борис Пастернак, Владимир Маяковский, Марина Цветаева,
Бенедикт Лившиц, Сергей Есенин, Осип Брик, Рене Магритт, Александр Ривин…
«Заметки» – именно так определен жанр открывающего издание раздела: «Зау. Заметки о зауми», – первая из «заметок» посвящена
рассмотрению, пожалуй, самой знаменитой стихотворной строки Крученых и одного
из самых известных лингвистических футуристических экспериментов – «Дыр, бул, щыл». Автор напоминает
читателю: «В декларации Хлебникова и Крученыха “Слово
как таковое” анализируемое стихотворение Крученыха
приводится как первый пример новой поэзии» (С. 12), – и реконструирует самый
широкий историко-литературный контекст аналогичных и близких фонетических и
словообразовательных исканий футуристов в зауми. Следствием этого становится
вывод: «Именно примеры, в которых квазизаумь имеет
вполне “рациональную” (на языке протагонистов “умную”) мотивировку, прежде
всего, заставляют нас искать для зауми объяснения не в области
“изобретательства” или “говорения языками”, а в области будничного подтекста.
Иначе говоря, заумный текст, по крайней мере в некоторых случаях, не
изобретается и, тем более, не возникает бессознательно, как в радении, а
“берется” откуда-то более или менее готовым и приспосабливается к функции зауми
(как в примере, разбираемом в этой первой заметке) или к другим функциям,
диктуемым контекстом (как в некоторых примерах в следующих заметках этой
серии). При этом исходный элемент может трансформироваться или оставаться
(формально) неизменным» (С. 16-17).
Подобная трактовка «генетических корней» зауми вполне логично
актуализирует интертекстуальный взгляд на нее: самые
разнообразные и порой совершенно неожиданные исторические, лингвистические и
литературные подтексты обнаруживаются исследователем для самых разных примеров
заумной поэзии русских футуристов. Но в то же время во второй части статьи
(«постскриптуме» к части первой, публиковавшейся ранее) приводятся
многочисленные примеры того, как строка Крученых становится «интекстом» в стихах современных поэтов – Натальи
Горбаневской, Николая Моршена, Михаила Безродного,
Яна Сатуновского, Татьяны Бек и Михаила Сухотина (С.
30–33).
Вторая половина первого раздела – «Поэты, художники и заумь» – состоит
еще из двух «заметок о зауми», основывающихся на бесспорном утверждении о том,
что «в футуристических изданиях 1910 годов слова и изображения если не
равноправны, то гораздо ближе к такому статусу, чем в обычном иллюстрированном
издании, и противопоставление этих признаков или искусств почти снимается, С
одной стороны, в литографированном рукописном почерке – обычно художника – как
способе подачи словесного текста, с другой, в зауми, отчасти приближающейся не
только к “фонетической”, но и к фигурной или оптической поэзии. Поэтому
исследование зауми и вообще авангардной поэзии имеет особое отношение к вопросу
о словесных и изобразительных текстах» (С. 40-41).
В первом очерке анализируются предсмертные слова фараона Эхнатена в рассказе Хлебникова «Ка»:
«Манч! Манч! Манч!», – которые автор совершенно неожиданно для
рассматриваемого контекста предлагает интерпретировать в свете этимологических
параллелей славянских языков: «Позволю себе предположить, что слово манч было
страшным для Хлебникова, поскольку (сознательно или подсознательно) вписывалось
в праславянскую перспективу некоторого круга слов, в том числе его собственного
этимологического сближения меч/мяч <…>.
И здесь этимологически близкие или фонетически похожие слова в других
славянских языках образуют тот лексический фон, который может объяснить реакцию
на этот заумный комплекс» (С. 49–50).
Следующая заметка – «Заумный словарь в поэзии и живописи: Хлебников.
Ривин. Магрит[1]» –
продолжает начатую еще Николаем Гумилевым традицию выявления своего рода
«словарей», содержащихся в хлебниковских
стихотворениях, которые сами иногда строятся по принципу таких «словарных
статей». Но, перечислив случаи построения подобных словарей, автор расширяет
границы применения поэтом этого приема и отмечает: «у Хлебникова много
толкований к отдельным словам (неологизмам) и тем более к парадигматическим
элементам (самое известное – “слово о эль”), но словарь – список с толкованиями
– это, видимо, полноправный поэтический прием. Более того, этот прием (отчасти
вопреки тому, что сказано в “Нашей основе”) может применяться не только к
заумным словам, а выходить за рамки заумной лексики, отождествляя (толкуя)
вполне “традиционные” слова» (С. 53). В качестве одного из самых ярких примеров
этого приведено стихотворение Хлебникова 1915 года:
Годы, люди и народы
Убегают навсегда.
Как текучая вода.
В гибком зеркале природы
Звезды – невод, рыбы – мы,
Боги – призраки у тьмы.
А далее автор указывает возможные структурно-семантические параллели
данным моделям, присутствующие, согласно его точке зрения, в поэзии
продолжателя «хлебниковской традиции» Александра
Ривина (о котором подробно идет речь в финальной части книги) и живописи Рене Магритта[2].
В приложении к разделу о зауми опубликованы две статьи из московского
машинописного журнала «Гермес» (откровенного оппонента новаторским исканиям
начала 1920-х годов – художественным у футуристов и научным у формалистов) –
М.М. Кенигсберга («Вырожденье слова (к уясненью футуристической поэтики)») и
А.А. Буслаева («“Заумники” (По поводу последних книг
Ал. Крученыха)». Еще одно приложение посвящено
рассмотрению живописных подтекстов в авангардной поэзии (на материале стихов
Пастернака, Маяковского и Цветаевой), а непосредственно к ним примыкает третья
составляющая раздела – заметка более обзорного характера «Из истории полемики
“левого” и “правого” формализма: Брик о Хлебникове», где также фигурирует
журнал «Гермес».
Строго говоря, уже из первого раздела рецензируемого издания делается
понятным, что имя Хлебникова, безусловно, главное в нем; очевидным это
становится во второй части сборника, название которой – «Хлебников. Заметки о
Хлебникове» – не требует комментария. Открывает ее обширная статья, посвященная
книге Крученых и Хлебникова «Мирсконца» и одноименной
хлебниковской пьесе, а точнее – «взаимоотражающимся»
названиям этих текстов и той развернутой перспективе историко-литературных
ассоциаций, которая разворачивается вокруг них, включая в свое смысловое
пространство широкую традицию самого разного типа палиндромов в литературе
первой трети ХХ века.
Далее в подразделах с не менее симптоматичными названиями «Маргиналии к
хлебниковедению» и «Маргиналии к Хлебникову» автор
под разными углами зрения рассматривает хлебниковское
стихотворение «Лучизм. Число 1-е» («Черный царь
плясал перед народом…») и комментирует отдельные строки и образы,
присутствующие в самых разных произведениях поэта, – как правило, учитывая актуальные
в этом отношении контексты коллег и предлагая собственные интерпретации.
Завершается радел монографической по своей широте и по своему объему рецензией
на изданную в 1999 году книгу Барбары Леннквист
«Мироздание в слове. Поэтика Велимира Хлебникова» (C. 180–193), а также набором опубликованных в
1974 и 1977 годах в журнале «Russian Linguistics» откликов на исследования о футуризме Бориса Успенского, Хенрика Барана, Александра Парниса и Джеральда Янечека.
Третья часть сборника – «Мелкие заметки об умеренных авангардистах» –
состоит из заметок «Несколько
мелочей о Пастернаке», «Билингвистические
каламбуры Маяковского», «Бенедикт Лившиц, Есенин и Маяковский», которые так же,
по сути, представляют собой разносторонний комментарий к стихам самых разных
поэтов. Одним из приложений в этой части книги выступает фрагмент
опубликованной ранее статьи «Смерть поэта: Иосиф Бродский», обращенной к теме,
с пушкинских времен исключительно актуальной для русской поэзии и наполненной
самыми широкими гражданскими, литературными и личностными коннотациями.
Завершает издание ряд небольших очерков, посвященных единичным фактам
биографии и произведениям полузабытого «проклятого» поэта 1930-х годов
Александра Ривина, и публикация нескольких его стихотворений. При этом особая
сложность в возвращении творчества этого поэта к читателю состоит в следующем:
«Из стихов Ривина сохранилось очень немногое, но и то, что сохранилось, ставит
сложные задачи перед публикатором. Слишком мало известно авторских рукописей
или надежных списков. <…> Стихи Ривина существовали устно: он сам читал
их друзьям, они в свою очередь устно их передавали. Если студенческие стихи
сохранились в аккуратных беловых автографах, то от конца 1930-х годов дошли
только черновые тетради со стихотворным “потоком сознания”» (С. 244).
По объему вводимого в научный оборот материала – как нового, так и
содержавшегося прежде чаще всего в труднодоступных изданиях, – рецензируемый
сборник столь многообразен, что его можно считать одновременно направленным
тематически и содержательно как в сферу русского поэтического авангарда 1910-х
годов, так и в пространство литературы Серебряного века в целом. Но поскольку
жанр рецензии традиционно предполагает присутствие в отзыве каких-либо порицаний,
в качестве такового «метатекста» можно использовать
слова самого автора, сказанные им по поводу другой книги: «Очень мешает
<…> отсутствие указателей: именного, предметного, и особенно произведений
Хлебникова» (С. 193). Но данное обстоятельство лишь затрудняет «целевое»
чтение, но никак не преуменьшает искренний интерес, с которым читатель
наверняка будет знакомиться со «Статьями о поэзии русского авангарда» Георгия
Левинтона.
[1] Так у автора книги
[2] Примеры подобного рода расшифровываемых, эксплицируемых
автором метафор, когда «означаемое» соседствует в тексте с «означающим»,
вероятно, могут быть умножены и далее. Так, с определенными оговорками,
представляется допустимым включить в данный ряд известную строку Мандельштама
из стихотворения 1935 года: «Воронеж – ворон, нож…», где два последних элемента
в известном смысле синонимичны друг другу. Нельзя не отметить, что близкие
лексико-семантические конструкции с их «метафорической» основой нередко
использовались поэтом именно в отношении городов: «Ах, Эривань,
Эривань! Не город – орешек каленый…»; «И ты, Москва,
сестра моя…» и др. Строго говоря, по сходной модели, но уже в развернутой форме
строится и «словарное определение» Армении в шестом из стихотворений
одноименного цикла: «Орущих камней государство – / Армения, Армения!» и т.д. (Мандельштам О. Полное собрание сочинений и писем: В
3 т. Т. 1: Стихотворения / Сост., подгот.
текста и коммент. А.Г. Меца.
– М.: Прогресс-Плеяда, 2009. С. 198, 146, 201, 148).