Стихи
Опубликовано в журнале Волга, номер 7, 2017
Юрий Гудумак родился в 1964 году в селе Яблона Глодянского района Молдавии. Окончил геолого-географический факультет Одесского университета, работал в Институте экологии и географии Академии наук Молдавии. Автор поэтических книг «Метафизические гимны» (1995), «Принцип пейзажа. Пролегомены» (1997), «Почтамтская кругосветка вспугнутой бабочки» (1999), «Дельфиниумы, анемоны и т. д.» (2004), «Песнь чибиса» (2008), «Разновидность солнца» (2012), «Дифирамб весне (bis)» (2017). Лауреат премии Союза писателей Молдовы (2012). Стихи переводились на английский и румынский языки. Публикации: TextOnly, «Лиterraтура», «Новая реальность», «Воздух», «Зинзивер», «Дети Ра», «Новая юность», «Новый берег» и др. В «Волге» публиковался поэтический цикл «Камчатская геральдика» (2015, № 9-10).
Граница Центральной Азии
Центральная Азия – величина, обратно
пропорциональная степени децентрализации
стремившихся проникнуть в нее империй.
Потому-то, в тысячу первый раз, как в первый,
не то чтобы расстояния были здесь бесконечны –
бесконечна их трата.
Это может выглядеть: a)
как полуразрушенная под действием
пространственного врага
(в каком-то смысле, он же – враг временной)
китайская фанза;
b) монгольский глаз;
c) европейский, заменивший рессору на жердь,
грохочущий тарантас.
В таком Чихачев спустился с осенне-зимних
предгорий Алтая на юг, к Иртышу.
И увидел (это как) рдеющий ягодами кизильник,
цветки астрагала, похожие на застывший взмах
мотыльковых крыльев… – подобно тому как осень
бывает похожа на голостебельный мак,
сугробы снега – на массы чистого кварца.
Очерк антропологии
Современный уровень наших знаний в этой области
прекрасно
суммирован уже путешественниками позапрошлого века.
Тем же Потаниным, описывавшим пространства
Центральной Азии.
И действительно: имея в виду предшествующий фон
истории, Сухое море китайцев,
песок, окатанный древним прибоем волн,
с тех пор, по сути, мало что изменилось –
как третичная, стареющая на сутки,
раковина беззубки.
И с планктонной сеткой в руках можно ловить репейниц.
Какое на этом фоне претерпел изменение европеец,
потом – его тлетворная эманация, если угодно –
отношенье бумажной кредитки к серебряному рублю?
Вероятно, то же.
В первую очередь изменяется цвет, или оттенок, кожи,
затем стираются характерные признаки черт лица
и лишь под конец затрагивается язык.
Наибольшей инерцией обладает,
подобно немым графемам тибетской орфографии,
нечитаемое «люблю».
Harpyia Przewalskii: сон лепидоптеролога Алфераки
Кульджа
есть рай лепидоптеролога.
Но и здесь настоящая коллекция бабочек
начинается с комнатной моли.
Лишь после этого можно думать
об аполлоне или о дискоболе,
оба – из рода Parnassius.
Последний, однако, наводит на мысль
о конической пуле, пущенной из ружья.
В долине реки Или
еще слишком много касаток
и других насекомоядных птиц,
но чем дальше в горы, где врагами бабочек
являются разве что мухи – сравнимые с хищниками ктыри,
разнообразие форм и количество неделимых чешуекрылых
возрастает настолько, что лепидоптеролог – если не лирик,
то, судя по их названиям, эллинист.
Обреченный на неуспех
последователь Александра.
Большая восточная форма европейского вида
все более и более принимает характер
удивительного уклонения от североиндийского,
парящего, как сильфида,
и не дающего ближе с ней ознакомиться.
И, чтобы не ошибиться, предположив
в ней новую гарпию, Алфераки, сам, разумеется, полужив-
полумертв от увиденного, наполовину грек,
посвящает ее покойному Пржевальскому.
Но будет это не ранее послезавтра.
Осенние виды Тянь-Шаня
Окаменевшие зерна
пыльцы… В которых, поди, и скрыта
ботаническая физиономия осенних видов Тянь-Шаня,
его высокого сырта.
Возможно – просто суглинок, песок, дресва,
на которых злаки росли рассеянными пучками,
а другие – былинками, не образуя сплошного дерна.
Солнце-пятиалтынник.
Плюс чрезвычайная сухость воздуха. И они же делают так,
что выпавший за ночь снег, при чувствительных холодах,
не тает, а испаряется –
точно краски, ложащиеся на бумагу
цветными льдинками, которые тотчас сохнут.
Северцову, самому-то себе,
удалось объяснить это с помощью кисти –
с одного, по пословице, маху.
Собрать на огонь из местных полынок,
растопить в чашке снег,
приблизиться качеством к акварелям.
А потом… оттаивать краски одним лишь своим дыханьем –
равносильным процессу, открытому Лавуазье,
согласно которому, в общем, все мы так ведь и догораем,
посредством соединения с кислородом, вернее – тлеем.
Alpenglühen: Мерцанье Альп
Да,
в числе прочих заслуг Семенова новооткрытый им
тянь-шаньский ледник. Точнее сказать – цвет льда.
Лед его трещин не голубой, как в европейских ледниках,
не такой, как в Альпах,
а зеленый,
уподобляющийся цвету лучших забайкальских бериллов.
Настолько – насколько оттенки льда бесспорный вопрос,
как его же запах.
При всем при том, что некоторые арабские географы
Голубой Нил называли Зеленым Нилом
и что персидские поэты нередко называли небо зеленым,
а берилл – голубым,
неоднократно описываемый эффект
Семеновым в особенности любим:
пылающее рубиновыми цветами
настоящее Alpenglühen* [*Мерцанье Альп],
в каковое превращается этот полу-
зеленый или зеленый лед в лучах
не видного уже из долины солнца –
еще недавно казавшегося пониклым
золотым цветком горицвета! И каковым
(Alpenglühen) его мы поныне видим
с пастбищ баранов Марко Поло.
Осенний маршрут Певцова
Расстоянье туда,
преувеличивавшееся старинными китайскими картами,
теоретически могла бы сократить астрономическая труба,
если бы не частые пыльные бури.
Барометрический максимум, совпадающий там зимой,
собственно, с центром Азии, представлял бы уже собой
относительное затишье. Но потом еще несколько суток
сверху сыпятся мелкие, точно мак,
земляные шарики, сквозь густую мглу едва пробивается –
предположительно в виде луча Куньлуня –
Золотой хребет Алтынтаг.
Но сложнейший его рисунок,
всю орографию, приходится лишь домысливать.
Как Певцову – в роли аэронавта.
Больше того, это невероятно:
параллельно солнце кажется неким тусклым,
на который можно смотреть без ощущения боли,
бледно-фиолетовым диском,
астрономическим захолустьем.
Обратная сторона Луны
Местность, почти лишенная жизни.
Исключительная оригинальность коей заключается в том,
что и здесь, несмотря на ее совершенно лунную
физиономию, осень – лучшее время года.
Труп богомольца-монгола,
не успев превратиться в мумию,
чему должны бы благоприятствовать разреженность
воздуха, засушливая погода,
назавтра уже объеден грифами и волками.
Дресва и песок, песок и камни.
Гнезда каменных голубей.
Ничего, естественно, хоть убей,
не слышно. И, сдается, цикады – единственные певуны
этой, считай, луны.
Абсолютного отсутствия человека
в этой части Тибета нет – несмотря на отсутствие
примет человеческого жилья.
Но и это не меньшей редкости экземпляр,
чем стрела-змея.
Позади уже были пыльные бури Джунгарии,
Восточное Притяньшанье,
страшная пустыня Хамийская, Наньшаньские осыпи
и ледник, беспрерывные беды и беды
и тягости перехода через Цайдам…
за которым – полнейшая terra incognita;
как будет позднее понято –
в подробностях топографии менее известная,
чем видимая поверхность спутника нашей планеты.
Сколько кажется, спутником Пржевальского
было счастье.
Kozlowia roborowskii
Систему
путешествия, благодаря которой
достигается не линейное исследование страны,
а площадное,
неслучайно с успехом применили именно здесь.
Разделившись, двое
зачастую, однако, видят одно и то же:
горизонт, расстилающийся каменисто-песчаной степью.
Козлов, вероятно, видит то же, что Роборовский:
метаморфический, подтощавший к осени,
бурый с розовым, хрящеватый остов,
безлиственные, прирастающие на кубик, сростки
соли на мертвом пучке полыни,
участки спекшейся глины.
В совершенном согласии с тем,
на что каждый себя обрек, –
нечто настолько бесконечно-однообразное,
что на мгновение кажется:
маршрутные глазомерные съемки
обоих сомкнулись: Kozlowia roborowskii –
красный отибетившийся вьюрок.
Лимологическое уравнение
Хорошая естественная граница,
каковая в Европе давно стала бы политической,
представляется совершенно негодной для этой цели
в Центральной Азии.
Во всяком случае – не больше, чем степь для монгола,
горы – для дикокаменного киргиза.
Не говоря уже о таком явлении, как мираж:
стрела-змея будто плывет по воздуху, не касаясь
брюшком песка, и Федченко видит вдали оазис.
Но кумыс
прогорк. Муравьиный лев,
крышевидно сложивший крылья, не обнаруживает
ничего общего с британской геральдической фауной.
И золоченая, оброненная кем-то
пуговица –
не самим ли Федченко? – он не может поверить в это, –
похожа на выпуклый, силящийся одолеть рельеф,
двуглавый смысл.
География дали
Пространства обширных низменностей, маловыпуклых
плоскогорий, окруженных рядами нагих хребтов,
утесистых гребней и диких расщелин…
Многоразличное распределение поверхности,
над которой возвышается один лишь полярный череп.
Изгибаясь, позвоночный столб
образует побочную ветвь материка,
переходящую в островные четки:
очертания их еще очень расплывчаты и нечетки.
Для этого Риттеру предстояло придвинуть Азию
к европейскому горизонту. Ближе,
чем это сделал Ермак, перейдя Урал.
…В окне берлинской квартиры медленно догорал
закат. На столе – крепко сваренный кофе. Рядом с ним –
дорогой Berghaus
Atlas – знаменитое дополнение к Космосу Гумбольдта,
на которое Риттер, естественно, не мог не ответить,
создав еще один анти-хаос:
огромной малоизученной Азии – свою географию «дали»,
в которую ему не суждено было прийти.
Гора, завидев человека за сутки пути, глотает его
за полсуток пути.