Опубликовано в журнале Волга, номер 5, 2017
От редакции: В Саратове вышла книга Александра Романова «Воспоминания», подготовленная к печати и
изданная Алексеем Голицыным. Воспоминания саратовского диссидента «Время
собирать камни» более 20 лет назад были записаны Олегом Роговым и публиковались
в «Волге» (1996, № 5-6). Нынешняя книга представляет читателю вариант
уточненный, дополненный, в том числе архивными документами; издание снабжено
именным указателем. На обложке – портрет Александра Романова работы Виктора
Чудина (1993).
Статья 70 – антисоветская агитация и
пропаганда – появилась в Уголовном кодексе РСФСР 1 января 1961 года. В
Саратовской области первый политический процесс прошел в 1962 году, за 10 лет
по этой статье было осуждено 18 человек. Из них шестеро проходили по делу
Группы революционного коммунизма, трое осужденных были студентами саратовского
университета, причем мы с Куликовым были одноклассниками по математической
школе № 13. С 1972 года вплоть до отмены в 1991 году статья больше не
применялась. Эти данные были представлены главой местного КГБ
Анатолием Трегубом по запросу московского «Мемориала».
Самый старший осужденный в Саратове по
70-й статье – Петр Гречкин – родился в 1900 году и в
1963 году скончался во Владимирской тюрьме. Последний – Валерий Белохов –
родился в 1948 г., выпускник авиационного техникума, арестовали его, когда он
учился на истфаке. Ему дали пять лет, из которых он отсидел около трех. Умер в
1987 г. в Саратове. Его письма публиковались в «Волге», № 1, 2008.
Фамилии оставшихся десяти саратовских
осужденных за инакомыслие известны, краткие биографические штрихи приводятся в
книге «58/10. Надзорные производства Прокуратуры СССР по делам об антисоветской
агитации и пропаганде» и в базе данных «Мемориала», но о судьбе их еще
предстоит узнать.
Деятельность Группы революционного
коммунизма была реакцией на ресталинизацию. После
1964 года вместо дальнейшего развития оттепели руководители государства
пытались вернуться к дохрущевским временам. А это
означало возвращение сталинизма со всеми его прелестями. Поэтому закономерна
была и наша ответная реакция – распространение литературы о репрессивной
политике 1930-х годов. Предшествующие периоды мы не захватывали, считая, что
действия советской власти диктовались чрезвычайной обстановкой. А затем
началось превышение необходимой обороны со стороны партийно-государственного
аппарата. В 1934 году на 17-м партсъезде был избран 141 кандидат и член ЦК. К
1939 году 98 человек из них были уничтожены. Красноречивая пропорция: треть
руководителей страны уничтожила две трети своих соратников.
Участников Группы революционного
коммунизма судили за враждебную деятельность и размножение антисоветской
литературы. На самом деле мы сочинили только текст устава, это буквально одна
страничка, составленная на основе материалов аналогичных организаций в России XIX и начала ХХ века. Также в деле фигурирует рецензия
на статью рязанца Юрия Вудки «Закат капитала» и материал
Георгия Федорова «Пропаганда и психология». Это не более полутора десятков копий,
распространенных в Саратове и Киеве. Тогда же житель Ашхабада Семенов читал их
своим друзьям совершенно открыто, без оглядки на ситуацию. И если бы не наш
процесс, это осталось бы незаметным эпизодом общественной жизни в Советском
Союзе.
При исследовании истории саратовского
процесса 1970 года следует учитывать информационное поле, в котором тогда
находились советские граждане. Наиболее массовыми изданиями
были газеты «Известия» и «Правда», о которых сами вышеупомянутые граждане
говорили: не ищите в «Известиях» правды, а в «Правде» – известий. В
саратовских киосках можно было купить в конце 1960-х годов английские и
австрийские коммунистические газеты, но любителей читать на английском и
немецком было немного. Помню, как Валентин Кириков попросил свою жену,
студентку на инязе, перевести статью о В. Аксёнове из австрийской газеты «Голос
народа». Статья называлась «Новый голос советской литературы». Жена Кирикова
после первой попытки перевода сказала, что там что-то не то написано. «Не то»
это означало, что написано об Аксёнове не то и не так, как в советских газетах
и журналах. В советской литературе того периода Пастернак был «сорняком», а
Ахматова и Зощенко – недобитыми врагами. О Цветаевой и Мандельштаме вообще
предпочитали не упоминать. «Элита» имела возможность выписывать журналы
«Англия» и «Америка», а тогдашняя читательская масса имела о соответствующих
странах представления не более ясные, чем у нынешних обличителей «пиндосов». О
«Бюллетене ТАСС», которым в качестве дозированной информации снабжали
сотрудников столичных вузов, в Саратове никто и слыхом
не слыхивал…
Самый старший из нас – Валентин Кириков
– скончался в 2000 году в Саратове, прожив 58 лет.
Дмитрий Куликов с 1996 года живет в
Хайфе, он тренер по спортивной гимнастике. С ним связан забавный эпизод. Когда
Куликов вернулся из лагеря, ему потребовалось встать на военный учет. И в
военкомате он с удивлением обнаружил, что за время заключения его из
лейтенантов произвели в старшие лейтенанты. Из чего следует, что какой-либо
координации с исправительными учреждениями не было. Кто-то пошутил, что пробудь
Куликов в лагере не три года, а 30 лет, вышел бы на свободу генералом. Сейчас
государство Израиль выплачивает Куликову пенсию как осужденному по политической
статье.
Олег Сенин живет в Туле, он пенсионер, в
недавнем прошлом был депутатом Тульской областной думы. В качестве хобби читает
проповеди в местных православных храмах.
Виктор Бобров живет в Москве, занимается
изучением того, что академик Вернадский называл ноосферой, перспективами
развития планетарного разума.
Михаил Фокеев по возвращении из
заключения закончил биологический факультет саратовского университета и
несколько лет работал в НИИ озерного и речного рыбного хозяйства. Сейчас он
продолжает профессию отца, который управлял трестом «Саратовстрой».
Я живу в Саратове, занимаюсь воспитанием
детей, внуков и изучением философской и религиозной литературы.
После того, как нас отправили в лагерь,
вместе мы ни разу не встречались. Однако 31 октября 1992 года у меня на квартире
мы собрались вчетвером и отметили 22-летнюю разлуку. Я по-прежнему поддерживаю
отношения со всеми, кроме Боброва, хотя раньше, когда он жил в столице
Киргизии, мы даже переписывались. Думаю, все участники этого процесса сохранили
друг к другу доброжелательное и уважительное отношение. И если бы была
возможность встретиться в какой-то точке планеты, мы бы, наверное, встретились
за круглым столом.
В книжном издании моих воспоминаний впервые
полностью напечатано обвинительное заключение и приговор участникам Группы
революционного коммунизма. И сейчас уже можно понять, что представляло собой
судопроизводство 1970 года.
Следователя, прокурора и даже судью я
встречал после освобождения в самых разных ситуациях. Никаких кооперативных,
солидарных компаний у нас не возникало, но и попыток конфронтации тоже не было.
Судью Теплова я видел в начале 1990-х на процессе о
защите чести и достоинства, который он вел против газеты «Совфакс».
Ее редактор Николай Яковлев напечатал статью, где называл деятельность судьи антизаконной. В ответ Теплов подал иск и прислал в редакцию
письмо, в котором упоминал и Группу революционного коммунизма. В частности,
приписывал нам деяния, которые мы не совершали. Нас с Куликовым вызывали на
слушания в качестве свидетелей, дело тянулось годами и так ничем и не
кончилось.
В 1993 году я встретил прокурора Петра
Федорова и спросил, как он в нынешней ситуации относится к творчеству
Солженицына. Он ответил: «То, что Солженицын писал о лагерях, нам
и раньше было известно. А как писатель он никудышный».
Жаль, что товарищи из Нобелевского комитета к этому мнению не прислушались и не
лишили автора незаконно присужденной премии.
Стоит сказать, что, по сравнению с
судьей на нашем процессе, прокурор выглядел достаточно либерально. Он предложил
дать Сенину семь лет, а Кирикову, Куликову и Романову – по пять лет. Боброву и
Фокееву, которые принимали минимальное участие в группе, прокурор запросил
четыре и три года, соответственно. Если взять средний срок всех осужденных в
Саратове по 170-й статье – он всегда был пять лет. Но судья дал Боброву и
Фокееву по четыре года, Куликову – пять, мне – шесть, Кирикову – шесть лет и
два года ссылки, а Сенину – семь лет и два года ссылки.
Мы не знаем, какими побудительными
мотивами руководствовались судьи и заседатели – внутренними или внешними.
Однако нарушение законодательства с их стороны было очевидным: сомнительно,
чтобы они в течение трех дней до вынесения приговора находились в одном
помещении и с посторонними не общались.
Конечно, уголовные дела политических
заключенных нужно предавать гласности. Ведь известно, что оперативные материалы
не хранятся. Так, например, десятки томов наблюдений за академиком Сахаровым
были просто уничтожены. А они, безусловно, представляли общественный интерес.
Существуют нормы, которые позволяют привлекать к ответственности за действия
против невиновных людей. Все это должно решаться в правовой плоскости. Во всем
мире каждый последующий режим оценивает деятельность предыдущего. И если не
давать оценки незаконным действиям, не будет никакого развития правовой мысли.
Мы каким-то боком относимся к европейской цивилизации, и у нас веками
существует такая вещь, как римское право. Его нормы должны соблюдаться, и мы
должны оценивать события ХХ века и может быть даже XIX-го.
Не знаю, возможно
ли государственное устройство без преследования инакомыслящих. Конечно, нужно
стремиться к тому, чтобы рукописи не горели, а сёла не пылали.