Евгений Волков. Погонщик рыб
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2017
Евгений Волков. Погонщик рыб. Стихи. –
М.: Нонпарель, 2017. – 96 с.
В рецензии на эту книгу, недавно
вышедшей в «Поэтограде»[1], Зульфия Алькаева легко и точно обрисовала поэтическую фигуру
Евгения Волкова: «не мог претендовать на статус абсолютной невидимки» –
имелось в виду литературной. Невидимки нет, есть тень, а тень не только
знает свое место, но порой и выходит из своих границ.
Мотивировать, зачем нужно читать эти стихи, легко, однако мотивация для
большой поэзии – действие второстепенное. Если читатель не искушен в современном русском
стихосложении, можно ограничиться простым высказыванием: сильно, ярко,
внедряется в сознание – и с радостью запоминается. Здесь не стихи о любви и
смерти – здесь поэзия любви и смерти, которые испытывают друг к другу страсть,
возникает из моря слов и звуков. Моря в книге очень много – погонщик рыб своё
дело знает; море настоящее – кровожадное.
Однако если читатель искушенный, но с автором незнаком, можно начать
рассказ так: есть пространство, где встречаются Маяковский и Хлебников. Это
пространство уже сто лет как открыто и отлично обустроено для жизни
стихотворца. Однако дело не в освоении пространства, а в движении языка; а оно
внятно далеко не всякому стихотворцу. Поэтический язык петляет, порой
возвращается, становится на дыбы, как живая молекула, – и вдруг до потери
сознания больно разворачивается прямым высказыванием. Евгений Волков ловит даже
самые незначительные движения. Это поэт слуха и звука, но ему открыта и тайна
создания смыслов. Перед читателем «Погонщика рыб» – дар тяжёлый, мощный и яркий
до ослепительности – напалм. Вынести самому поэту такой дар трудно, потому и
стихи имеют форму начинающей остывать магмы. Слова и строки в них оплавлены.
Это не небрежность – это утомление боевой горячки.
из бранных
слов все избранные
речи –
и норовят
проверить на испуг
но темен
лик как в
августе пастух
и кара мельно лоно между речий
и сладок
дым стоять между
руин
рожденных умереть
месопотамий
–
когда по
всем справляет мессу
память
и отправляет
нужды херувим
я занят
сном –
и может
быть едой
(«Из бранных слов…»)
В приведенном отрывке отчетливо видим шестистишие, вызывающее у
всеведущего читателя ассоциации с французской классикой семнадцатого и
восемнадцатого столетия и, конечно, с ее ближайшей акустикой – проклятыми поэтами и поэтами второй половины
двадцатого столетия, «детьми» проклятых:
«Яблоко слепо. Видит лишь яблоня» (Рене Шар). Все стихотворение растет изнутри,
от этого шестистишия – сердца
стихотворения. Парадоксальная метафора (которую хочется
назвать параметафорой) –
«темен лик как в августе пастух» – почти
совершенна. В книге таких вершин много, и они поднимают имеющиеся в ней
поэтические слабости, так что о них и говорить не
стоит.
Симметрично
(но оттого еще более сюрреалистично) выделенному шестистишию возникает второе,
в котором намечается резиньяция:
последняя немыслимая
милость
к
тебе и к
богу обращаться ты
ты
знаешь
сколько листьев в
сентябре
ложится
в зимних дней первооснову
–
но
я слабею с
каждым своим словом
и
склонен верить всем но не
себе
(«Из бранных слов…»)
Можно довольно долго
разговаривать о культурном багаже автора. Вероятно, кроме проклятых французских
поэтов (преимущественно Аполлинер), сюрреалистов (Рене Шар, например) и
футуристов, автору знакомы виднейшие поэты современности. Но вот что интересно:
автор усвоил не то, что обычно усваивают поклонники такой поэзии: сложную разомкнутость словесного
пространства; – он усвоил и сформировал на основе огромного прежнего опыта
аутентичный метод шока. Что позволяет тяжёлой рукой, на грани фола, вести
строку и вдруг запустить в её середину надтреснутый петушиный крик из
разорванного надвое слова. Ужас! Моветон! Нежный читатель падает под стол.
Погонщик рыб потирает руки. Охота удалась.
Евгений Волков – поэт, пишущий на
кенотафе гуманизма. Фигура звериного бессознательного в этих стихах – и есть их
фокус. «Я» этих стихов это стая волков, душа зверя – единая и множественная
одновременно. Мир этой поэзии – постапокалиптический.
Можно сказать больше. Евгений Волков – поэт постапокалиптической
эротики: нежной до чрезмерности и спасительно-циничной. Здесь любовь – жидкость
без цвета и запаха, которая одна лишь может размочить ссохшиеся после
вселенской гуманитарной катастрофы бинты условностей. Но в этой книге любовь не
вступает в схватку со смертью. Здесь любовь и смерть отлично друг друга
понимают. Поэт выходит на такие высоты, что ему ничего не остаётся, кроме как
сверху послать на читателя напалм.
мне скучно
бес в умышленном
раю
где слов
обитель сточный водоем
я с
точными словами говорю
–
я зык
мой враг мой
черт ушко моё
в ушко
мое вползает бог ослов
–
иных помоек словно
в мире нет
когда в подлунном
слишком много слов
всё минет
в этом мире
или нет
наряден день
как нищий на
мосту –
рассыпчатые тени
по воде
и в
полной мере верит
в пусто ту
изгнанник покидающий
эдем
(«Мне скучно бес…»)
В этих стихах довольно часто
возникает образ моста или переправы. Это может быть набережная или улица, но у
них тоже функция моста. Одно из кодовых для книги стихотворений так и
называется «Переправа». Вспоминается ноющий в зубах от времени фрагмент
«Василия Тёркина». И аполлинеровский «Мост Мирабо». От почвы – к судьбе.
Если посмотреть отстраненно –
«Погонщик рыб» принёс череду ярчайших закатов, медленно гаснущих вместе со
способностью различать цвет и свет. Была ли это последняя и смертельная заря
мира, читатель так и не узнает.