(роуд муви)
Опубликовано в журнале Волга, номер 3, 2017
Татьяна Риздвенко окончила Худграф
Московского педагогического университета. Была художником по росписи фарфора,
преподавателем живописи, журналистом, копирайтером. В
настоящее время работает в сфере арт-коммуникаций и
руководит литературной студией для подростков в Доме Щепкина. Живёт в Москве. Стихи, рассказы, рецензии печатались в журналах «Знамя», «Октябрь»,
«Дружба народов», «Волга», «Арион», вестнике
современного искусства «Цирк “Олимп”», поэтических антологиях. Автор
трёх поэтических сборников.
Заглянем в левый рукав:
узнаем – когда.
1991 год. Видимость,
однако, прекрасная, ни тумана, ни патины.
Посмотрим в рукав
правый, выясним, где.
Польша. Лесная,
полевая, деревенская.
Ворот, рукава, обшлага
обстрочены километрами дорог, маскирующимися под узорную тесьму. До сорока километров в день пешего хода.
Расстелем на траве,
свернувшись калачиком, уляжемся.
Поместимся целиком, как
Маленький Принц на своей Планете.
*********************
Вам шили куртку в
подарок?
Мне шили.
Ручная работа,
искусная. Оттенка осоки, деликатно простёганная. Отделана тесьмой. С латунными, тяжёлыми, немного отвисающими
пуговицами.
Не просто подарок –
сюрприз.
Сшита
однокурсницей Тамарой. Вкус, золотые руки. Глаз-алмаз. Ни примерок, ничего
такого. Окинула точным глазом, и всё, куртка села как родная.
…А надо понимать те
времена в плане как раз одёжном. Одеваться в начале
90-х – придумывать, выкручиваться, доставать. Шить, перешивать. Красить.
Пойти и купить? – Смеётесь!
У однокурсницы Жени люминесцентно-лаймовый комплект, браслет и гетры, сияющие
заморским неоном, торговали прямо с тела. Молили: девушка, продайте!! То есть:
скрутить с руки браслеты, стянуть, разувшись и балансируя на одной ноге, гетры
– нате, носите…
Обескураженная Женя
отмахнулась, мотнула кудрями: нет, что вы!
Так обстояло с
красивыми, подчеркиваю, вещами. Прикрыть-то наготу всегда было чем. Серым,
коричневым, колом стоящим, с катышками.
И тут эта куртка…
Вручена на день рождения. Конец пятого курса.
Предмет одежды, на
который тогда, по скудости, люди неизменно обращали внимание, даже
оборачивались.
Что совершенно не
укладывается в голове по нынешнему изобилию…
*********************
В качестве вещи а)
красивой, б) практичной, куртка поехала со мной в Польшу, по групповой визе.
Многие помнят тот выезд: молодёжь со всего мира ехала на встречу с Папой
Римским, тогда Иоанном Павлом Вторым, в Польшу, в городочек Ченстохову.
Лихо сорвавшиеся, плохо
подготовленные, мало понимающие, о чём идёт речь и как всё будет, мы рванули в
путешествие небольшой компанией. Присоединились к сотням таких же искателей
приключений. Подавляющее большинство которых впервые
покидали пределы родины.
Формат, как скажут, был
неясен. Помню молодых мужчин, оснащённых для поездки только зубной щёткой и
открывалкой для пива.
Русские выделялись
среди паломников-европейцев. Последние были прекрасно подготовлены к долгому
пешему походу. У «местных» понизу лёгкого яркого рюкзачка крепился пластиковый
тазик, помыться-постирать. Красивые кроссовки и трекинговые
ботинки взбивали дорожную пыль. Одежда паломников ловко сидела на юных телах;
мы замечали невиданные предметы дорожной амуниции. Сверкали, струились,
развевались белокурые волосы, мы и не представляли, что существует столько
оттенков, от солнечного золота до снежной белизны, от вулканического пепла до
кукурузной поленты.
Моя подготовленность к
поездке была сконцентрирована в маленькой зелёной куртке, элегантной даже по европейским
меркам. Ещё она служила сидушкой, подушкой, пледом и
так далее.
Cтартовали
из Варшавы. В Ченстохову шли пешком, колоннами, около
недели. Габаритные вещи ехали на грузовиках, поджидая нас в деревнях
запланированного ночлега. Спали на сеновалах. Мылись… ох, не спрашивайте.
Колонны были
промаркированы каждая своим цветом; наша – амарантова, малиновая. За
колоннами следовали машины-амбулансы. Пострадавшим
оказывали срочную помощь. Она, как правило, касалась мозолей, сбитых ног,
чего-то более серьёзного не помню. Ссадины мазали жидкостью типа нашей зелёнки,
но ярко-фиолетовой. Фиолетовые бинты на лодыжках были символом того
путешествия.
Ещё в Варшаве нас
оснастили буклетами с картой паломничества: план всех переходов, стоянок,
ночёвок. Мы разглядывали эти бумажки с вялым интересом, реагируя только на
цифры планируемых дневных переходов (16 км – мин., 40 – макс.).
*********************
Еда. На стоянках
готовили нехитрую походную пищу: котёл варева, котёл чая. В дороге перекусывали
интересней. Деревенские жители, не избалованные событиями, ждали паломников с
любопытством и грудами незамысловатых, нечеловечески вкусных канапек с салом,
грудинкой, салатной зеленью, на подносах и вынесенных из дому столах. Чаны и
чашки с квасным млекем,
простоквашей, ждали страждущих: в зеленоватой сыворотке плавали, фосфоресцируя,
крупные куски амброзии. Простокваша восстанавливала силы во
мгновение ока, – если доставалась нам.
…В этом и была
загвоздка. Провинциальные, ничего не понимающие, безъязыкие, поначалу мы нигде
не поспевали, всюду опаздывали. Когда добирались до стоянки, мечтая помыться,
деревенские колодцы пустели. Заканчивались вода, каша, чай, удобные места на
сеновале, бутерброды на подносах, простокваша в вёдрах.
После многих километров
пути фиолетовые ступни гудели. Джинсы держались на веревочке. Дух закалялся,
природная смекалка напружинивалась, готовясь заработать на полную силу.
*********************
В один прекрасный день
мы почувствовали: всё, так больше продолжаться не может.
Идти колонной, ограждёнными
от проезжающих машин натянутой бечёвкой. Как детский сад, чесслово.
Как стадо бычков, весело понукаемых задорными вожатыми, назовём их так. С
хоругвями, малиновыми значками на грудях. Распевая гимны и псалмы (пели поляки,
мы слушали, в результате многие я помню до сих пор).
Звеном долгой гусеницы,
влачащейся по польским дорогам, по команде идти, по команде останавливаться.
Хлебнувших конкурсов
строя и песни, умевших рассчитаться на первый-второй-третий, построиться в
колонну по одному, – нас не прикалывал такой формат.
И у нас же были
маршрутные карты.
Потомки Сусанина,
оказавшись на польской территории, мы услыхали в себе настойчивый лесной зов.
Уйти с маршрута было
легко, чистые казаки-разбойники. Шаг вправо – и ты свободен, растворён в
зелёном, коричневом и голубом.
До того дорожная,
шоссейная, Польша открылась нам лесами, помнится, широколиственными. Мы срезали
лесом, срезали полем, миновали деревни, оставляли за спиной одиноко стоящие
монастыри. В лесу, в лощине, я запомнила лежащего поперёк ручья мёртвого, но с
виду совершенно живого оленёнка. Будто хлебнул мёртвой воды и заснул до
воскрешения. Он лежал, аккуратненько вытянув ножки, с умным лобиком и открытыми
глазами.
Налюбовавшись, мы пошли
дальше.
Интерпретируя маршрут
по собственному вкусу, мы сильно обгоняли колонну паломников и в обеденные и полдничные деревни входили первыми.
– Где же остальные, –
немного разочарованно спрашивали хлопи с подносами деревенских канапе, увидев вместо
праздничной, с флагами, хоругвями и усилителями колонны – восьмерых бродяг.
– Там, скоро придут, –
беспечно махали мы, примеряясь к хлебу, салу, незабвенной простокваше.
Следуя впереди
автопробега, мы, бендеровцы
с ударением на первый слог, снимали пенки и сливки, наслаждались свободой и
бутербродами.
Из Москвы мы ехали
маленькой компанией – я, сестра, подруга, приятель. В поездке компания
разрослась.
«И
удвоил в пути небольшую семью…»
Подружка по прозвищу
Елань шла впереди в коротеньких шортах. Стройные ноги в примитивной обуви, типа
тряпичных тапочек, перелистывали километры.
Пойдя впереди
автопробега, мы забыли о мозолях. Хотя километраж остался тот же, мы особо не
сэкономили.
*********************
Изредка, из приличия,
мы примыкали к колонне, и тогда этот парень держался неподалёку. Из-за бороды
мы подозревали в нём законспирированного русского, но он оказался бородатым
поляком, с русским именем Гжегош. Григорий, Гриша. Мы
подружились. Словоохотливая Елань рассказывала Грише смешные случаи из нашей худграфовской жизни, он посмеивался в бороду и всё,
кажется, понимал.
*********************
Спали на сеновалах. На женских сараях висели картонки с надписью SIOSTRY, на мужских,
соответственно, BRACIA.
Пельгжимка,
так паломничество звучало по-польски, была очень целомудренным предприятием.
Или мне так только
казалось?
Однажды проснулись,
показалось – горим. Всё вокруг было раскалённым и даже дымилось, но огня не
было. Усугубляя апокалиптический эффект, в темноте,
подвывая, бормотала молитвы паломница-полька. Выяснилось следующее: плохо
просушенная солома накалилась, и мы пеклись в своих спальниках, как сосиски в
тесте. Всклокоченные, красные, в темноте уползли с нехорошего места.
********************
Вожаками были ксендзы,
сплошь молодые и до обидного симпатичные. Они
поднимали боевой дух паломников различными способами. Не вяжущимися,
на наш взгляд, с их положением. Задрав черные одежды и сверкая мускулистыми
волосатыми икрами, с гиканьем гоняли мяч. Отплясывали шутовской канкан, прихватив
под ручку юных паломниц-блондинок и выше головы забрасывая ноги в отличных трекинговых ботинках.
*********************
…На такую удачу мы и не
рассчитывали.
В очередном посёлке
городского типа втроём зашли в малоэтажный дом, серую панельку. Постучались в
первую попавшуюся квартиру. С собой у нас были картонка из-под сока и баллон
из-под пепси-колы, думали разжиться водой.
– Мыч ше? – переспросила женщина, оглядывая
нас и протянутую тару и даже, кажется, поводя носом.
Мы закивали немытыми
головами.
…Добрая женщина пустила
нас в тесненькую ванную. Кивнула на полку с
пузырьками и тюбиками. Дала каждой по мягкому полотенцу.
В комнатку набились
втроём. Одна мылась, беспорядочно выжимая из банок, сладострастно намыливаясь,
следующая раздевалась, предыдущая вытиралась, натягивая джинсы на невысушенную кожу.
Чистые – да что там –
заново родившиеся, мы благодарили польку, пустившую троих
чужестранок в бедняцкую квартирку, в крошечную ванную, где
работала-скакала стиральная машинка, на ней прыгали наши одёжки, а моя зелёная
куртка брякала пуговицами.
*********************
До Ченстохова
оставался день пути. Недолгий двадцатиминутный отдых организовали в большом, с
костёлом, селении. Я кинула куртку, зёленую на зёленую траву, недалеко от стен кошчула, упала на неё и отрубилась.
Правый рукав пошёл под голову, ноги, свернувшись калачиком, я пристроила на
левом рукаве, остальное уместилось между.
Проснулась от гула.
Осторожно открыла глаза. Обтекая мой зеленый остров, со службы шли люди.
Множество ног качалось надо мной, уходя ввысь. Со сна, показалось, их сотни.
Люди обходили спящую паломницу бережно, будто действительно я была островом, а
они рекой. На моей зелёной куртке я чувствовала себя в безопасности. Я
медитировала, наслаждаясь кинематографическим аттракционом.
*********************
В
небольшом Ченстохове, набитом паломниками под
завязку, мы квартировали в монастыре сестёр-назаретянок,
больше похожем на хутор. В яблоневом саду, на краю
образцового огорода, сёстры позволили нам поставить палатки.
Настоятельница, крупная
женщина, похожая на Елену Блаватскую, в очках, с
выбивающимися из-под коричневого чепца кудрями, знала русский – училась в
молодости в Москве.
Вечером, накормленные
кровяной кашей, не похожей ни на что из того, что мне приходилось прежде есть,
мы сидели за длинным столом под яблоней. Пили чай; настоятельница расспрашивала
нас, мы её, беседа журчала, а когда на секунду стихла, мы отчетливо услышали
размеренный хруст. Все повернули головы в дальний конец стола, где новообретенный друг Василий сконфуженно замер над
фарфоровой сахарницей с полной ложкой в руке: человек дорвался
до сладкого.
У Василия был профиль
Адониса и локоны цвета половой мастики. Молодой экономист, только что
закончивший Плешку, прибился к нам вместе с авоськой, в которой коровьим
боталом брякали алюминиевые кружка и миска. Через
месяц мы влюбимся, через два года расстанемся, дружить не перестанем.
*********************
В знаменитый храм, к
чудотворной иконе Ченстоховской Матки Боски, шли свои паломники, отнюдь не молодежь. Больные,
увечные двигались небыстрым, но плотным потоком. Родственники толкали по
брусчатке колясочников, стучали по камням костыли, зрелище было почти
средневековое.
Мадонна с усталым
осунувшимся юным лицом, с очень человеческим, будто бы
портретным младенцем на коленях, оказалась выучена нами по паломническим
буклетам.
Черная Мадонна, главная
польская святыня, выглядела смущённой. Слишком большая ответственность была
возложена на её узенькие плечи.
*********************
С Папой была так. Его
провезли мимо паломников на открытой платформе. Увидеть Папу собственными
глазами удалось только Елани. Худышку, её посадил на плечи рослый парень,
остальным зрелище загораживали спины тысяч, без преувеличения, желающих.
– Белый и золотой, – в
молитвенном экстазе повторяла Елань, снова обретя почву под ногами. – Он весь
белый и золотой.
********************
Наутро после явления
Папы молодёжи городок как бы очнулся от морока. Мы брели по колено в
непротивном мусоре: флажках, буклетах, афишках, пластиковых и бумажных пакетах.
********************
На обратном пути, в
Чопе, прибитые дорожной усталостью, валялись на рюкзаках и шептали шершавые
слова польской молитвы:
Матка
боска! Модльче за нами, гжешнэми!
Тераш и в година шмэрти
нашей.
Амен!
*********************
Роуд
муви имело неожиданный финал. По молодости и
легкомыслию мы не почувствовали его драматизм. Не оценили исторический пафос
момента.
Папа – мой собственный
– встречал нас с сестрой на вокзале. Зачем, казалось, встречать 18-ти и 22-летних
женщин, вполне самостоятельных?
А в Москву, хотя была,
была возможность завернуть на пару дней в Краков, мы вернулись, как дураки, аккурат 19 августа 1991
года.
Одновременно с нашим
поездом, прибывающим на Белорусский вокзал, по федеральным трассам в столицу
втекали колонны БТР-ов.
Грязно-зеленые потоки
военной техники превратили Волгоградку, в низовьях
которой стоит дом моих родителей, в Нил и Миссисипи, кишащих крокодилами и
пираньями. Вид, открывающийся с высокого этажа, усугублял сходство запруженного
шоссе с опасной рекой. Город на глазах переходил на военное положение.
Папа, запаниковав,
рванул на вокзал за дочками.
Так совпало.
Одновременно с путешествием, студенчеством, юностью заканчивался существующий
строй; начиналась совсем другая история.
*********************
К концу поездки куртка
изменила вид.
На груди, плечах и
спине она поседела. Выгорела до оттенка ягеля.
Под мышками осока
сохранила сочность.
Куртка вроде как
постарела, это коррелировалось с лёгшим на её и мои
плечи многоликими опытом. Какими-никакими испытаниями…
Несколько лет после той
поездки куртка доживала у меня. Это была счастливая старость дорогой сердцу
вещи, которая красиво старится и долго помнится.