Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2017
Владимир Гандельсман родился в 1948 году в Ленинграде. Окончил Ленинградский электротехнический институт. Автор пятнадцати поэтических сборников. Переводчик англо-американской поэзии. Лауреат «Русской премии» (2008). С 1991 года живет в Нью-Йорке и Санкт-Петербурге. Предыдущая публикация в «Волге» – № 5-6, 2016.
Сабвей
Когда оно вчерне грохочет
и свай мельчит чугунный лес,
сцеплений ржавый чёрт хохочет,
туннельный бес,
и человек, глотатель пиццы,
сидит меж птицами огней,
и жизни топчутся крупицы
в вагонах дней,
летят победа и обида,
гул поезда в утробе скал
вдруг, выдохнут дутьем Аида,
возник и стал.
И к турникетам с птичьим граем,
как в небо ночи фейерверк,
толпа зернистым урожаем
восходит вверх.
Потоп
Лило, лило, и на лиловом
белело белым оловом,
неслось ли облаком,
или овалом фонаря
разбрызганного отражалось,
каблук бежал за каблуком,
зонты ломались, спицами горя,
и всё к себе прижалось.
На ветровых сновали дугами,
стекая, стеклоочистители –
всё смыть со всеми их недугами,
чтобы явился новый Ной
и все увидели,
как он рифмуется с весной,
с зеленой веткой
и стихшей каплей световой.
И кисть руки, и кисть руки
из рукава белела тоже,
и рябь по рукаву реки
вытягивала вдаль баржа,
вдоль берега в домах уютилось,
вдвойне оттаивал из дрожи
гость у камина, дорожа
тем, что причудилось.
Вокзал
Вот некто входит в зал,
пред тем спугнувши птиц,
взлетевших – фьють! – на воздух,
в киоске глянец лиц,
в табло упершись лбом,
студент твердит: «облом…»,
в нём узник опозданья
колотит кулаком,
заплечных мастер дел меж тем
массирует жене заплечье,
а нищий целится в мишень,
но та отводит взгляд от встречи,
и все питаются по кругу –
кафе съедобный бельэтаж,
с газетой, заедая скуку,
клерк ест беляш,
бильярдный шар пломбира в лузу
розетки лёг
на счастье карапузу
с болтанкой под сиденьем ног,
обходит полисмен
с незлой собакой зал,
икает неврастен,
ик, ик, он опоздал,
и дел меж тем заплечных мастер,
жены заплечья массажист,
и нищий тот на фоне астр,
и обернувшаяся та мишень на жизнь,
в киоске всё пестрит,
вытягивая шею,
играет в лотерею
почтенный кроглодит,
и некто, над толпой
взъяренным мозгом взрыв
свод неба голубой,
уже готовит взрыв.
Анатомия
В паху гостиницы струится писсаро –
дождь вертикальных линий световых
тем ярче, чем темнее ночи дых,
там горлышками вверх устроен бар,
и льдом переливается нутро
бокала, и бросает в жар
большую барышню в луче проезжих фар,
откупори женитьбу Фигаро,
бильярд раскатывает по сукну шары,
прицельный кий, натёртый мелом,
снуёт, и сталкиваются миры,
и в лузы падают всем телом,
кишки зеркальных лифтов вверх и вниз,
то сдвинув, то раздвинув двери,
в окаменелости пошатливой сошлись
в ажурной клети звери,
замедлился бесшумно и завис,
забиты уши тишиной ковров,
по коридорам бьётся сердце в глотке,
в порочной белизне безликих номеров
постелей всеприимных лодки,
и, лакомства любви лакая,
барышник барышни большой сосед
её под ложечкой сосёт,
она ж всю ночь кричит, не умолкая,
вампира яростно алкая,
за окнами струится писсаро,
и в номерах мертво уже,
как будто отравил, яд впрыснув под ребро,
кого-нибудь де Бомарше.
крем-брюле
ой-люли крем-брюле ай-люли
ой слюна ай эрдель ай терьер
ой мороженое слижи
с пальца кормит собачку толян
сын толяна вспылил не валяй
дурака мой эрдель а не твой
ему вредно лизать крем-брюле
ай-люли крем-брюле ай-люли
ай в мороженице ля-ля-ля
ай сыновья жена ля-ля-ля
наш эрдель а не ваш крем-брюле
с пальца в пасть не сувайте ему
а толян накалился как сталь
проливная как доменна печь
он ли сына не вскармливал блюл
он ли волю ослабит свою
не ослабит толян волевой
воль своих не ослабит толян
плюнет скажет плевать я хотел
тлен слова твои шваль ты не сын
ай-люли шваль тебе пел не я ль
в колыбель умилялся не я ль
я ль эрделю лизнуть крем-брюле
позволения должен молить
вышел вон в опалённую ночь
из желтка гоголь-моголь кафе
что-то щёлкнуло в дивном ларце
головы у толяна плевать
дрожки взял запахнулся в шинель
будьте прокляты крикнул и боль
вдоль раскатом прошла громовым
ой-люли крем-брюле ай-люли
меджи меджи любимый эрдель
никогда не вернётся толян
ни к жене что молчала как тля
ни к сынку ни к проклятой его
цапле выйдет в испании он
скажет всем hola, soy tu rey
я испанский король ля-ля-ля
ай-люли крем-брюле ай-люли
Смерть Кочеткова
Цвет неба, как песок,
смотри в закат, кто хочет,
что из виска в висок
мне метроном грохочет,
когда превысит боль
всё, что превысить может,
налей мне алкоголь,
мой день дожат и дожит,
он без сознания
и мёртвой ниткой вышит,
и не смотри, что я,
как пёс, дрожит и дышит,
всё мимо по усам
и градусом не тешит,
и я не знает сам,
что так дурит и держит,
не зря, не зря, кипя,
чтоб не было в помине,
мозг, выпарив себя,
пас пустоту в пустыне,
когда сверкает боль
и мёртвой хваткой мочит,
дай, Алка, алкоголь,
кончается твой кочет,
впивайся, астроном,
в распыл небесных таин,
я труп, как метроном,
который в лёд запаян.
Полёт
Жертвенных животных стадо, очередь,
топчутся с писаниями бок о бок
и толкутся, как у бога в ступе,
скоро в небеса построчно,
как вкруг пчелиной матки рой детей,
вкруг тучной матери галдят –
кто на плечи к ней лезет, кто с плечей,
и вот уж в небесах летят,
то сгрудятся, молясь в иллюминатор,
покачиваются, как зачинают
чернявых чад, то в креслах спят и спят
и в господе во сне души не чают,
там в вихре вознесённый Илия –
он вскормлен из вороньих клювов сот,
Исайя весть о восседающем в Иерусалиме
над кругом маленьким земли несёт,
там всё на «и», Иеремия разбивает глиняный
кувшин, и Иезекииль,
там разбегающимся кони клином
его на части рвут и втаптывают в пыль,
всё всё на «и», и вот сквозь свитки облачные
снижается «аэрофлот», проснётся
кагал, увидев, выходя из ночи,
как крестик тени на земле смеётся.