Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2017
Даниил Да родился в Сочи. Участник арт-группы «Гильдия красивых» (1989–1999). Автор книг «Бескровная и безболезненная» (М.: Композитор, 1993) и «В руках отца» (М.: Humulus Lupulus, 2015). Стихи публиковались в журналах «Современная поэзия», «Воздух», «Носорог», а также были включены в антологии «Строфы века» (М.: «Полифакт», 1995) и «Русская поэтическая речь» (Челябинск: Издательство Марины Волковой, 2016). Короткий список Премии Андрея Белого (2015) и Волошинского конкурса (2017). Живет в Москве.
ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ЮЖНАЯ НОЧЬ»
1.
Запах гниющих канав, розоватых цветов, бесконечных гниющих канав.
Сизый дымок над мангалами, тонкая нота духов увязалась и что-то ещё –
Музыка ли, поминают которой смеющихся звонких певиц,
Ветер, застрявший в верхушках деревьев, горящие очи собак.
Голубь двуглавый с монеткой в зубах золотой
Ходит вдоль линии, где истончается свет,
Где корабли покрываются патиной, а в глубине
Зеленью нежной морские горят города.
Лишний напас сделал Славик и вот ему нехорошо.
В этой прекрасной ночи теперь так одиноко ему.
Жалоб скопилось на книгу, но как заключить их в слова,
Как величавым друзьям объяснить все несчастья свои?
Сложно среди винограда и вяжущих ноги лиан
Тонкий свой ужас облечь в тихий вой, ультразвук.
Толик стал столбиком, Паша как будто исчез,
Сурика за руку взял с бородой бирюзовою гном.
Борется с горками рейсовый левиафан,
Пьяниц усталых развозит по детским садам до утра.
Каждому там приготовлено ложе, горшочек с грибочком, кисель,
Каждого в шкафчике ждёт собственный сгорбленный труп.
Ох, нелегко просыпаться, когда тебя в общем-то нет.
Тут не поможет ни пиво, ни рог молодого вина.
Да и куда просыпаться? Стоглазая южная ночь
Аргусом зорким следит. Не отпустит уже никогда.
2.
Сон мавра
Много дел предстоит, а повсюду лишь женские ноги,
Шорох юбок нежнейших, нездешние бледные икры.
Северянки строптивые, острые выставив плечи,
Выбирают маслины, смеются, считая монеты.
Даже в сны проникают: щипают, кусают, щекочут,
Норовят отломить от меня хоть кусочек, хоть пальчик,
Оторвать моей шёрстки бараньей тугое колечко
На удачу, на счастье, таить от ревнивого мужа.
В возбужденьи, в неистовстве диком бегу я в прибрежные рощи,
Чтобы унять острый зуд – об стволы узловатых деревьев
Долго тру бугорки молодых еле видимых рожек.
А когда нетерпенье к финальной приблизится точке –
Выбегаю на берег, где синие плещутся волны,
Перламутром горячим, крича, изливаюсь обильно
Так, что меркнут в глазах островерхие тонкие звёзды.
Не скопить так ни денег, не сшить себе нового платья,
Коль таиться всю жизнь у кустов и оград танцплощадок.
О, пустые виденья! О, рвущие душу соблазны!
Нет ни днём мне спасенья, ни ночью прохладной покоя!
3.
Дунь в пустой рапан и снова
Повтори.
Свист лирический понтовый
Сотвори.
Головы задрав как змеи
Из пыльцы
Пусть ползут, подняв колени,
Пьяницы.
Стаи диких бесноватых
Обезьян
В ярких шортиках измятых
Вторят нам.
От буйков сигналят бойко
Рыбаки,
Отвечает им покойник
Из реки.
Дунь в рапан и сделай снова
Полный вдох.
Мир от гула разлитого
Не оглох.
Задрожал, но не распался,
Не исчез.
Тяжким вздохом отозвался
Волнорез.
4.
Здесь из юношей тепличных
Сок сосут, прищурясь, девы,
Королевы мест публичных,
Пышнотелые гетеры.
Горбоносые, со смолью
В волосах, лежащих влажно,
Ядовитой горькой солью
Посыпают день вчерашний.
«Мы учились на Инжирной,
Утром не ходили в школу,
Водкой сладкой, водкой жирной
Разбавляли пепси-колу
И курить учились в тайных
Санктуариях Мацесты.
Трав запретных запах сладкий
Был вкуснее знаний пресных.
Что ты скажешь нам на это,
О, смущённый кабальеро?
Видишь, тлеют лунным светом
Лупанарии Ривьеры.
В них усатые ловчилы,
Шевеля клешнями раков,
Выстилают нам могилы
Лепестками чёрных маков.
Попроси же счёт скорее,
Поспешим, уже светает».
Робкий юноша краснеет
И покорно уступает.
5.
У торговых рядов полумрак и прохлада укрыли столы
И в глазах продавца свили гнёзда свои две мохнатых пчелы.
Серебристый сарган, виноградная влага, коричневый мёд…
Казачок молодой по базару печально идёт.
Тонких усиков щёточка задрана бодро, висят на груди
Ордена неизвестных республик народных. Вся жизнь впереди.
Хочешь – впейся зубами в потресканный спелый инжир
Или пробуй ломтями нарезанный наскоро сыр,
Выпей чачи стаканчик. Чего загрустил, казачок?
Из шалмана глядит слеповатой совой старичок.
И торговец, что спящим казался, пока ты идёшь,
Засопел, закряхтел, подсобрался и вытащил нож:
«Знали дед и отец этой стали черкесской секрет.
Отдаю за бесценок. Понравился ножичек?» – «Нет.
Где купить, расскажи мне, цветок словно лёд голубой,
От которого жизнь наливается правдой, мечтой.
От которого сны закипают в крови среди дня,
От которого я в своего превращаюсь коня
И лечу в небеса на закатный мерцающий свет.
Есть такой у тебя? По глазам твоим вижу, что нет.
Так на что мне твои алыча, черемша, мушмула?»
Утирая слезу, прочь идёт казачок от стола.
6.
Здравствуй, волосок седой
Из коробочки пустой.
Здравствуй, веточка омелы,
Олеандра кустик белый,
Разливающийся зной.
Знают руки Ариадны,
Как вернуться нам обратно
Вдоль притопленных конюшен,
Где горячий воздух скушен,
Вдоль курятников и башен,
Где прибой внезапный страшен.
Там, где Бзыбь в камнях поёт
И Бзугу ковёр несёт.
Пузыри как карусели
Вертят смятые постели,
Лошадей, собак и коз,
Телевизоры, машины.
Ждут иссохшие морщины
Уносящих горе слёз.
7.
Голоса лиловых гномиков,
Пробирающихся в сад,
Будят всех, кто дремлет в домике,
Тех, кто сном некрепким спят.
Лунный свет пролёг дорожкою,
Протянулся через двор.
Слизни с тоненькими рожками
Смотрят на вершины гор.
Дребезжит разбитой рамою
Подъезжая к гаражам
Экипаж с прекрасной дамою
В лёгком кружеве пижам.
Дверь открыта, в щель горящую
Виден стол, вокруг сидят
Пожилые звероящеры
В ожидании наяд.
Сок пустил шашлык израненный,
Морды в пепле и золе.
Цыганёнок тянет маленький
«Рюмку водки на столе».
И в окошко лучик тоненький
Свет последний дарит свой.
В страхе убегают гномики,
Мокрой шелестя листвой.
8.
Сталин входит в двери главного корпуса «Мацесты»,
Идёт по ковровой дорожке
Мимо растущих в кадках пальм,
Мимо дверей, за которыми
Вытянулись в струнку
Доктора наук, физиологи,
Горбоносые охранники, сжавшие пальцы на рукоятках
Узорных черкесских кинжалов.
В конце коридора видна приоткрытая дверь.
Сталин входит в неё,
Кладёт на стул пальто, сворачивает белую рубаху,
Ставит рядом сапоги,
Тяжело вздыхает, перешагивая край ванны,
Погружая своё тело
В пронизанную пузырьками сероводорода
Заботливо подогретую воду.
Заговорщики таятся двумя этажами ниже
В комнате оператора подачи:
Лепсверидзе, Чижов, Манукян.
Позже их именами назовут межатлантические лайнеры
И крупные европейские города.
– Решающий момент, товарищи! – говорит Лепсверидзе:
– Смерть тирану!
Чижов с трудом поворачивает вентиль,
Подача сероводорода прекращается.
Манукян, покраснев, выливает
В ёмкость для подогрева
Канистру серной кислоты,
Потом ещё одну, ещё и ещё.
Из сталинской комнаты слышно довольное покряхтывание
И стук пустой трубки о мраморный край ванны.
Заговорщики прислушиваются к этому метроному.
На двадцать третьем ударе стук прекращается,
Трубка падает на кафельный пол.
Лепсверидзе, Чижов и Манукян вбегают в процедурную.
В ней до потолка стоит удушливый сернистый пар.
– Откройте окна, товарищи! – говорит Лепсверидзе.
Чижов держит в руках
Захваченный на всякий случай тяжелый разводной ключ.
Окна распахнуты. В ночном небе
Видны бортовые огни тяжёлого бомбардировщика.
Тело Сталина исчезло.
На поверхности мыльной пузырящейся воды
Плавают рыжие густые усы.
Когда заговорщики склоняются над ванной,
Усы превращаются в гигантского махаона
И, хлопая крыльями,
Вылетают в густую южную зелень.
9.
Вышел из ресторана полночного хулиган –
Размик, Гургенчик или кто-то похожий на них.
Оглянулся – Морпорт, рядом большой фонтан
И во тьме кто-то скалится рядом зубов золотых.
Ой, до чего же боязно мраморной красоты!
Что они вдруг уставились? Пялятся почему?
Совесть кого нечиста – того пугают кусты
И даже в радости страшно быть одному.
Сколько ни озирайся – враг постоянно здесь,
Вертится рядом, манит из-за угла.
Спрятаться не помогут ни гумарийская смесь,
Ни из Черешен каша, ни из Лоо игла.
Вот он уже повсюду, над рестораном «Каскад»,
Из луна-парка скалится парой горящих колёс.
Может быть повар в хинкали подсыпал яд,
Влил его в кофе, добавил в коньяк и морс?
Как объяснить иначе этот внезапный срыв –
Город, знакомый с детства словно своя ладонь,
Стал лабиринтом страха, царством плакучих ив,
Выгнав из хулигана злобы пустой огонь.
Только не в этот вечер сумочки у зевак
Будет Гургенчик резать, бить приезжих юнцов.
Тот, кому повстречался собственных недр мрак,
Страшным в витринах видит собственное лицо.
10.
1979
Над рекой, где голос птичий,
Лёгкий дым летит в эфир.
Папа кипятит на спичке
Рыбий сморщенный пузырь.
Тлеет дерево, газета
Возле самого лица.
Мальчик, празднично одетый,
Смотрит за рукой отца.
Первомайский воздух ярок,
Жгут шашлычники костры.
По реке плывут к закату
Разноцветные шары.
Рыбья плоть, сжимаясь мягко,
Превратится в уголёк,
Ароматным капнув маслом
На газеты уголок,
Где с прискорбьем сообщают,
Но о чём – не разобрать.
– Жуй, сынок. И начинает
Мальчик вдумчиво жевать.
Ничего вкуснее нету
Этой вяжущей тоски,
Наступающего лета,
Жизни той, что впереди.
11.
Сытый, молодой, красивый
Человек идёт на пляж.
Там в воде неторопливо
День-деньской без перерыва
Варится людской гуляш.
Бросил старые приправы
Повар в разогретый чан.
Многорукий и стоглавый
Сквозь убыхские дубравы
Жертвенный спешит баран.
Чтоб под крышею аула
Распростёршись под ножом,
Подперев ладонью скулы
Вспоминать про вьюги гулы,
Северный далёкий дом.
12.
Санаторий имени Ворошилова
Моря стеклянный звон
Сел на одну из колонн
Сталинский махаон
Над бахромой руин
Где санаторный сад
Высится исполин
Лётный застёгнут шлем
Яростный светел взгляд
Ноги окутал дым
В город попал снаряд
Ни одного стекла
Не уцелело тут
Горек ли оттого
Статуи гордой взгляд
Смех пересохших губ
13.
Едет звонкая карета
По проулкам городским.
Франт, изыскано одетый,
Из окна пускает дым.
Вдоль по улице Нагорной,
Вниз спускается, и вот
Перед ним проспект Курортный
Открывает поворот.
По вершинам эвкалиптов
Скачет сумрачным котом
Некто на одном копыте
И с вертящимся хвостом.
Из роскошного салона
Он не виден никому.
Диск электропатефона
Басом наполняет тьму.
Вечер, полный наслаждений,
Мягких вин, приятных встреч,
Ждёт того, кто приключений
Не старается избечь.
Кто всегда готов к финалу –
В устье рек, текущих вспять,
Переспелым фруктом алым,
Ферментируясь, лежать.
14.
Дождь идёт стеной отвесной.
Помешав дневному сну,
Мойдодыр вскричал небесный:
– Прямо в бездну! Прямо в бездну
С головою окуну!
И от крика громового
Просыпаются в домах
Скобари и рыболовы.
Окна заперты – и снова
Дрёма дивная в умах.
Лишь торговец мандарином,
Зыбкий замочив товар,
Под чинаром благочинным,
Кудри кутая в овчину,
Смотрит на янтарный шар.
15.
Мы пойдём с тобой по пляжу
Где скелетик обезьяний
Пальцы тонкие поджал
Где пускают в рестораны
Только тех, кто очень пьяный
Тех, кто ростом мал
Там из низеньких и толстых
Повар фарш готовит просто
Чтоб потом слепить
В руки, ноги и суставы
Вложит он сухие травы
И отправит жить
Хорошо под солнцем пьяным
Выходить из ресторана
Головой вертеть
Где скелетик обезьяний
Был – возникли окна зданий
Крыш белеет медь
Ничего не понимая
Фарш восторженный шагает
Весело ему
На деревьях как лимоны
Зреют чёрные вороны
Вглядываясь в тьму
16.
На винограде спит паук,
Под лампою жуки.
Железной шторы слышен стук,
Закрыты сундуки.
Спокойно едут по домам
Седые мясники.
Скрипит цикада, догорел
След катера вдали.
Вот богомол в лесу запел,
Вот кущи зацвели.
На дне пруда, как влажный мел,
Счастливые рубли.
А мы с тобой идём домой
В такой непоздний час.
Вколочен нравственный закон
Внутрь каждого из нас.
И небо звёздное, теснясь,
Из юных брызжет глаз.
В две стороны идёт тропа.
Нам разойтись пора.
Пятиэтажный старый дом,
Священная гора.
Мы эту ночь переживём
Без всякого костра.
Ступеней девять тысяч вверх,
Длинней которых нет.
Наружу вывернув свой мех,
Подъезд включает свет.
Из кущ звенит собачий лай
И птицы ранней смех.
17.
Встань в полтретьего, выйди из дома,
Мимо баков помойных пройди.
Огоньком нелюбви незнакомым
Тлеет сердце в груди.
Кто скривил эти дивные пальмы,
Кипарисы согнул не щадя,
Кто собак посадил у хинкальной
Наблюдать как едят?
Шевельнётся в кустах лавровишни,
Подгибая натруженный ласт,
Человек, перекачанный лишним,
Побеждённый схоласт.
Полыхнёт беспокойное око
И в вершинах далёких холмов
Станет эхо неслышное охать,
Удивляясь само.
Сквозь решётку протянет к дороге
Свою голову длинный павлин
И завоют в тоске осьминоги
Из разбитых витрин.
18.
Голос цикады – мычанье коровы,
Так басовит и тяжёл.
Цокает теннисный мячик у школы
Звонко о теннисный стол.
Ниже проспект, а вблизи стадиона –
Место, где спят катера.
Давятся зеленью влажные склоны,
Ходят послушно фигурки влюблённых,
В южной ночи до утра.
Низкие ветви почти коридором
Тёмным вокруг улеглись.
В кронах деревьев – зелёным узором
Море, бегущее ввысь.
Над пешеходной тропою здоровья
Поезд несётся вперёд.
Все пассажиры желают здоровья
Тем, кто тропою идёт.
Лишь в полуночном угаре спортивном,
Как расшалившийся бес,
Выпрыгнет куклою декоративной
С острым кинжалом черкес.
Так же бездумно достанет дружинник
Маленький красный свисток.
Дунет в него – и обратно в ажинник
Спрячется трепетный бог.
Мост поделил на сегодня и завтра –
Не перебраться никак.
Конский кузнечик рукою гиганта
Передвигает овраг.
И на цветочных хронометрах в парке
Приоткрывают глаза
Спавшие лилии, сонные маки,
Вслушиваясь в голоса.
Свитком горящим зальётся огнями
Словно закрученный жгут
Льющийся нежным молочным сияньем
Пансионат «Изумруд».
И терренкур, уползая змеёю,
Вдруг обернётся на свет:
Смотрят над занятой каждой скамьёю
В спину зрачки сигарет.