Поэма
Публикация, вступительная статья Георгия Квантришвили
Опубликовано в журнале Волга, номер 11, 2017
Александр
Лоскутов (1898–1938) не пережил Большого террора, при жизни публиковался в
изданиях Астрахани, Баку и Самары. До 1924 года как поэт, позднее как прозаик.
Собственная книга так и не вышла. Хотя сборник рассказов был подготовлен к
печати. В целом объём созданного им невелик.
Опубликовано и того меньше. Дебют состоялся в 1915 году, в Первую
мировую войну, в которой он, несмотря на малолетство, успел принять участие.
Революция и последующие годы не способствовали занятию писательством. Сначала
его мобилизуют в Волжско-каспийскую флотилию, затем, как члена партии, бросают
на «проблемные участки». Он занимается организацией сельского хозяйства в Кабарде, чернильным производством в Саратове, издательским
делом в Самаре. В партийную чистку его изгоняют из партийных рядов, что вряд ли
облегчает ему жизнь. Семью из трех детей удается обеспечивать изнуряющим трудом
в многотиражных газетах. Газетная текучка отнимает практически всё свободное
время.
В
юности Лоскутов застаёт волну литературного авангарда. Крупнейшим событием
жизни считает знакомство и дружбу с Велимиром Хлебниковым. Разделяя неприязненное отношение учителя к
иноязычному термину «футуризм», предпочитает называть себя творянином.
Публичные выступления творянина неудачны. Некоторое
понимание Кремлёв (псевдоним, принятый к середине
двадцатых годов) находит среди участников самарского литературного объединения
«Слово». В тридцатых участия в литературной жизни уже не принимает. Нет ни сил,
ни желания.
Архив
поэта сохранила вдова. Оценить крамольность бумаг
расстрелянного мужа она не могла, по причине неграмотности. Но было понятно и
так: хранить смертельно опасно. Смертельная опасность над ней и её детьми стала
частью жизни, уничтожить архив она не решилась.
Публикуемую
поэму Александр Лоскутов считал своим главным поэтическим произведением.
Посвященная Хлебникову, она отмечена его явным влиянием. К моменту завершения
Александр Лоскутов уже избрал себе литературное имя Александр Кремлёв, этим именем она подписана и здесь.
Опубликовать
её в своё время автору не удалось.
Публикатор,
познакомившийся с наследием Кремлёва в начале 90-х
благодаря дочери поэта Галине Александровне Скрябиной, тогда же публиковал
отрывки поэмы в самарском журнале «Кредо-Самара», и в 2011 году – в первом
выпуске тольяттинского альманаха «Графит». В полном виде она выпускается в свет
впервые.
Поэма
сохранилась в двух редакциях. Авторизованной машинописи на восьми
пронумерованных страницах. И, очевидно, беловой выцветшей карандашной рукописи
на восьми же длинных листах 70х16 см. Для публикации за основу принят
машинописный вариант. Предпочтение рукописной редакции отдавалось лишь в случае
явных опечаток и ошибок. Порядок строф частично не совпадает. Знаки препинания
в обеих редакциях проставлены, мягко говоря, скупо. Пунктуация выправлена лишь
в случаях, когда знак препинания отсутствует в машинописи, но чётко
просматривается в рукописи.
«Ё»
набрано там, где в машинописном тексте точки над «е» расставлены карандашом.
Несколько раз карандашом в нём проставлены и ударения, в публикации они
обозначены подчёркиваниями. Города и годы, в которых поэма создавалась, в обеих
редакциях отсутствуют, эта информация восстановлена из рукописных пометок в
других бумагах архива.
В
заглавии поэмы, зафиксированном в бумагах поэта, тире разделяют все три слова
заглавия «Голод – Любовь – Революция», в машинописи «Революции» отдано
исключительное место: «Голод, Любовь – Революция». В публикации газеты
«Коммуна» поэма названа «Революция, Голод и Любовь», что как будто бы по смыслу
ближе к машинописной версии. Публикатор взял на себя смелость восстановить
заглавие из бумаг, предполагая их более позднее происхождение.
Матросу Каспфлота Велимиру ХЛЕБНИКОВУ
Пляши, остроскалый
хохотарь океан
И шлепай в ладоши валов.
Улетает вселинная
стая творян
С огуделых
твоих берегов.
Перья комет
вяжет лава неволь
Машет крыленая
радость.
Эй
махани в растакую раздоль
В морщины небесной
старости.
Звякнут во
череп слепых слухачей
Крылья стальнее
Икаровых
И промелькнут над болотом очей
Буйных песен отгульных отары.
На плахе
плачущих полей
Казнить умерших сто столиц
И на поминки стол столить
Посмертным стоном их цариц
Свинец в венец. Вино кровей
Не в ковшики, а в квашни лей
И только будни будних дней
Взрывая рудни
королей –
трудней
нам трудням не
жалеть.
В час, когда
балки стружками скорчатся в пасти
огня
Стоны толпы станут стройны и
страшны [1]
На обугленных башнях полощется
кровь
на
господской рубашке
Ночи иструплются
лязгами пуль и упорством
Школьника ранец для боевых
патрон.
А трон гильотины подножьем станет.
Сталью кострами и ядом вытравят знаки
из библий.
На алтаре задымит котелок
с отвратительным
хлебовом
Улыбка плывет океанами слез в
колыбели.
И детям игрушкой глазные шары истязанных
врагов
На
изготовь…
Это значит идет Революции
Огнерукий Апостол
Террор.
Распорет ли
ветер рубаху,
Обомшелая грудь видна,
Как на живую плаху
Голова вознесена.
Борозду звездами мечу
В небе соленых пен,
Шквалы рвутся навстречу,
Беру оробелые в
плен.
Молотом воли дробится
На наковальнях Чека
Ушлых столетий столица
Земля – моя мачеха.
В распоротой ветром рубахе
Язва мести больна
Нечего зверству ахать:
Батрацкая боль вольна
[2]
За Стенькину Разину
горечь,
За хрипнущих стонов полынь
Миллионами глоток вторить
Вздымая на кичку сарынь.
В распоротой ветром рубахе
Язва мести сильна –
Зовет с необсохшей плахи
Голова Стеньки
Разина.
Смерча путь не бывал так отмечен
Хлопьями в пене гребней,
Как на челе человечества
Круговорот наших дней
Сидим во вселенной и кости
мечем
Какой нам мир ладнее
И тешимся, только смерть чем
Играет сама бледнея.
Но хищного взгляда ловче
Земля нам пронзила спину
И каменным голодом, вот чем
Нам верные кости разбила
Веками взад отметьте
Наш проигрыш у ней.
Бросать ли горстью медь
тем,
как сталью на войне.
И вот пещерный прадед
Правнучий мозг сосет
Игрок на костях проиграл ведь
Добычи голодный кусок.
И все
таки кости мечем,
Какой нам мир ладнее
И тешимся, только смерть
чем
Играет сама бледнея.
[3]
Морю лава игра ведь
И гравия вал – не берег:
Уберег ветрам забаву,
Уберет баловней
громаду.
Кто творянам
накидывал вещей узду
Затевать на них езду,
Запутался в путы своих
грабежей.
Сердце клыками распорото
Черпай черпаками глаз
Лить в черепов осколки
Солнце угасшее.
Млечный мною путь перепутан,
Взмылены гривы гор –
И вот обезьяний мозг у мудрого
Чавкает сердцем гордого.
Вот оно – черпай ковшами зарниц
Пить океаны стынущей крови:
Это пещерники стонут: «Вернись»
На пепел замытых становий.
А солнца размахи здесь узит улица
И тешет вселенную топор
городов.
Удел
Удил –
Храп коня.
Раздавлены
Дали
Долин.
На ладони
Далин
Ковыляй
В ковылях [4]
Мамая
Немая
Орда.
Весь день
Уздень
Зовун
Вызывал
Лукавых
Лукателей
Стрел,
Застреливать
Будни
Степных
Былин
И удить
Людей
В удила.
Холопы
Нахлопали
Дичи
И слопали,
А Мамай
Мамает один.
Стаи
Угрозеня
Стают на озере
Лебединями
Льдин.
И канут
Кануны
И станут
В аулы
Станы
Восстаний
И слав.
А ветер взметелит
ордын метеля [5]
Привага, отвага –
довольно.
Могута мотыгой грозил буденям
Но схлынули волны веков
И горчак да полынь –
Эта горечь былин,
Черепа – голодов
обголодки
Да плесень
С казней и пев
и песен
На камне седых молчин.
Едва успел упасть тиран
Еще зияли пасти ран
На переломанных суставах
Усталый раб поцеловал
Покорных хвост ударов
Но в сгибе рабствующих плеч
Предательская месть змеилась
И занесенный визгнул меч
Упасть над сетью сухожилий.
Закалена на взрывах дней
Стальнее
гнётся месть во мне
Звеня
разит верней.
На баррикадах бар боец
Покорностью обрадует.
Таясь в ярме
иди и ты,
Пока пылают фитили
Под мирно спящим
динамитом.
На коромысле млечном
Небесного пути
Повесив шарик вечный
И колыбель детей. [6]
И если перевиснет
Оскалясь,
труп вчера
Клыками глотку стиснув
Хрипящим вечерам,
Мы кинем головешки
Дымящих кровью тел
И сами вскочим кошкой
На чашки колыбель.
И если перетянут
Нас черепа вчера
С перетянувших стянем
Последнего червя.
Повесим тех, что весят
На заклеённых чашках,
А землю кинем детям
Играть лукавым завтра.
И стряпчий черепки растяпал
И в трещины пастей стекли
Похлебки вотчинных обычаев
Цепями стынущей сопли.
И хоронили в складках
равности
Старин холопящие
навыки
И надо было по горам
нести
Клады задавленного
данника.
И внук Батыйских
орд отарами
Прошел запенить волны времени
И нам досталось стать татарами
Чтобы бичей узнали гнев они.
А землю к солнцу было утру весть
Умытую в
морей рассоле
И тучам бородой седеющим
Страшило
перевязь из крови
[7]
Игра была на чётках звезд нова
В ладонях завтра омоложенного
А на прибои жернова
Столетий жвачка пережевана
И только звери многополые
Несут на бедрах ВСЁ
вселенной
И даже радости оков они
Как змей раскидывают
гневно.
Да голод взволченный
как стая
Крутил клыками ось Медведицы
И жизнь идет совсем простая
Тайгою племенной медведице.
[1922–1924]
[Баку-Саратов-Самара]